Три коротких эпизода

В 2015 году журналом "На русских просторах" объявлен литературный конкурс "Двое", посвящённый 150-летию со дня рождения Д.С.Мережковского и 70-летию со дня смерти З.Н.Гиппиус. Конкурс проводился в два тура: определение финалистов и победителей. Эссе "Три коротких эпизода" попало в число финалистов и сборник "Двое. Материалы конкурса", изданный в Санкт-Петербурге в 2015 году. Эссе состоит из трёх частей. Для удобства чтения публикую по частям.


Эссе
 
Творчество Д.С.Мережковского уже в силу  обстоятельств не могло играть особой роли в развитии моих литературных вкусов, эстетических или философских взглядов. Но были три коротких эпизода, благодаря которым открывалась завеса таинственности, а полученные знания о  его творчестве их систематизировали.

 «Только между нами»

О том, что есть такой литературовед –  Д. С.Мережковский, мне стало известно, когда я взяла для курсовой работы по русской литературе девятнадцатого века тему: «Пушкин и Достоевский».
- Не такая уж простая, как может показаться, - сказал руководитель. - Чем она  вас привлекла?
- Я Пушкина хорошо знаю, а вот Достоевского… хочется понять…
- Да? – улыбнулся Леонид Павлович, приподняв брови. - Вы хорошо знаете Пушкина? Это интересно…
«А попалась?» – вздохнув, подумала я и поспешила пояснить.
 - Как – «хорошо»? Прочла три тома, много знаю наизусть, критику читала…
- Ладно, не тушуйтесь… Это всё? - спросил он, глядя на список литературы.
- В библиотеках больше ничего нет...
- С ним вы, кроме перепевов известного, ничего не напишите. А, ведь, у вас амбиции! Правильно я понимаю?
- Я просто хочу больше узнать… написать интересно…
- А я это и имел в виду, - хитро щурясь, сказал он. - У меня есть дома…материал, способный придать работе глубину, подтолкнуть к размышлениям, правда, это издание… не совсем «принятое…
Я потупилась. Не знаю, что подумал Леонид Павлович, – объект восторженного обожания многих будущих «училок».
А не очаровывать он не мог: рослый, статный с элегантными жестами... Особенно в нём привлекали большие голубые глаза, чуть расширенные зрачки придавали им глубину, а тёмные слегка вьющиеся волосы подчёркивали  их выразительность. Окончательно «сбивали с ног» – открытость и эрудиция.
Я, конечно, видела всё это, но надо мною властвовали другие кумиры, и поклонялась я иным идолам. Его «барственность» мешала мне восхищаться им, а в  чарующей «плывучести» не хватало «стержня».
Только позже я поняла, как много могла проворонить в приобретении знаний со своей направленностью только в сторону «стержневых». Они уж точно знают, что и как делать, кто виноват, и замкнуты в пространствах лабиринтов, созданных самими.
А за «барственность», по молодости лет, могла  принять спокойствие мудрости, которая безмятежно возносилась над суетой сует.
Смутило же меня предчувствие каких-то иных,  особых отношений...
- Я бы, конечно, принёс книгу в институт, но она… не совсем дозволенная, - при этом он смотрел мне в глаза, держа паузу, - …разгуливать тут с ней – не стоит.
В тот момент я плохо понимала, о чём идёт речь и, кивнув, ждала.
- Давайте, так: вы сегодня подойдёте ко мне домой, и мы продолжим разговор…
Леонид Павлович, написав адрес, осведомился:
- Добраться знаете, как?
Я знала и была уверена, что он вынесет книгу и всё. Однако, когда открылась дверь, мне настойчиво было предложено войти.
Впервые в жизни я видела такую домашнюю библиотеку и восхищённо оглядела это богатство. Вдоль стены стояли стеллажи с книгами, и пустот на полках не было. Среди корешков лишь изредка красовались празднично парадные. Большинство по цветовой бутылочно-коричневой гамме таило фундаментальность, несло вековую традицию…
- Это – семейное, наследственное, собиралось десятками лет… А вот и то, что я хотел вам предложить… чаю хотите…
- Нет…
- Эта  книга, знаете ли, в свое время стала событием в толковании творчества двух величайших русских писателей. Её автор – Дмитрий Сергеевич Мережковский видел в Достоевском и Толстом двух  близнецов-братьев… ну вы сами разберётесь…
- Спасибо, - я вцепилась в томик, как плохой пловец в спасательный круг.
- Значит, чаю не хотите? Что ж, тогда… понимаю, может, не совсем уместно, но… пусть это, - он указал на томик, - останется только между нами…
- Да, конечно…
Л.П.Кременцов, не мог не сознавать риска в этом предприятии. В начале семидесятых годов эмигрант А.И.Солженицын, как  были убеждены многие, совсем непатриотично, «наскакивал» на СССР, желая его свалить, «бодаясь, как телёнок с дубом», а ответственные службы роились над злачными для всякой «контры» местами, к их числу относился и Таганрогский пединститут.
Но увидел же он во мне что-то, почувствовал и понял, если доверился такой махровой марксистке и «пролетарке»…
Я держу в руках ученическую тетрадку цвета кофе с молоком в сорок восемь листов. На ней моей рукой написано: «Д.Мережковский «Л.Толстой и Достоевский. Жизнь и творчество», 4 изд. СПБ, 1909. Товарищество «Общественная польза».
Конспекту – за  сорок!  Теперь Мережковского,  Солженицына…  многих других: читай – не хочу.
Но я помню ощущение «секретности», окутавшее меня, после слов педагога: «только между нами», и то, как оно таяло по мере чтения, а вскоре, вообще, испарилось.
И теперь, пролистав тетрадку, с удовольствием перечитываю, отмечая у Д.С.Мережковского умение видеть главное, глубину мысли, метафоричность языка, эмоциональную насыщенность, что ставит его на почётное место в ряду талантливых литературоведов прошлого.
Тогда мой интерес был связан с Достоевским, но записи я делала и о Толстом. Читая, недоумевала, почему нужно «таить» такое глубокое интересное исследование?  Может, потому что так откровенно автор высказался о великих? Но  его мнение казалось объективным и обоснованным.
 «Герои» Л.Толстого… не столько герои, сколько жертвы: в них человеческая личность, не завершившаяся до конца, поглощается стихиями. И так как здесь нет единой, царящей над всем, героической воли, то нет и единого, объединяющего трагического действия – есть только отдельные трагические узлы, завязки…».
«У Достоевского всюду – человеческая личность, доводимая до своих последних пределов, растущая, развивающаяся из тёмных, стихийных, животных корней до последних лучезарных вершин духовности». У него «нельзя не узнать тотчас с первых же слов, не по содержанию речи, а по самому звуку голоса, говорит ли Фёдор Павлович Карамазов или старец Зосима».
«По самому звуку» узнаваем и Мережковский: в его голосе звучат мощные интонации провидца, убеждённость, подкреплённая глубокими знаниями, восторг перед открывающейся бездной познания, желание донести, достучаться…
И прав был мой руководитель,  книга, «подтолкнув к размышлениям», обогатила мою курсовую работу. Помогла разобраться и в особенностях творчества Достоевского, симпатия и интерес к нему у меня были уже осознанными.
Вопросами по биографии Мережковского после пояснения Леонидом Павловичем: «Дмитрий Сергеевич, как некоторые русские писатели, не принял революции и эмигрировал во Францию», - я не докучала.
Зато поделилась впечатлениями от прочитанного.  Самыми ценными лично для меня оказались  размышления Мережковского о роли мысли в литературном произведении.
«Мы привыкли думать, что мысль, чем отвлечённее, тем холоднее, бесстрастнее. Но это не так, или, по крайней мере, уже для нас не так. На героях Достоевского видно, как отвлечённые мысли могут быть страстными, как метафизические посылки и выводы коренятся не только в нашем разуме, но в сердце, чувстве, воле. Существуют мысли, которые подливают масла в огонь страстей, зажигают человеческую плоть и кровь сильнее, чем самые неудержимые похоти…».
С тех пор я убеждена, что это в равной степени относится как к прозе, так – и к поэзии. Понятно,  развитие без новаторства и поисков  не возможно, но и ронять содержание, «мысль», «совершенствуя»  форму до: «глокой куздры, шерко бодлонувшей бокру…», право, не стоит труда и времени. Завоевания новых вершин в литературе это не принесёт, разве что мимолётную сомнительную славу «изобретателю» подобного.