На реке Быстринке - Глава 5

     Воронок давно уже изучил дорогу к покосам Громовых, поэтому вожжи были почти без надобности. Лишь на развилках дорог дед Тарас чуть пошевеливал ими, направляя умное животное то вправо, то влево. А подгонять коня так и вовсе не требовалось -  он знал свою работу и выполнял её на совесть.
  Женщины лузгали семечки, Василий задумчиво жевал  травинку пырея, и каждый думал о своём.
   
    Глаша, жена Фёдора, старшего сына Ильи Тарасовича,  прикидывала в уме, оставлять или нет в зиму Зорьку, дочку Марты. Продавать жалко, из неё хорошая коровка должна получиться. Но ещё жальче пускать под нож – Зорька была стельной. Конечно, лучше бы оставить, однако всё чаще и чаще звучит в их тихом селе пугающее всех слово «кулак». Что оно означает, Глаша толком не знает. Знает лишь, что «некулак» - это лодырь без кола и двора, их в Сибири «февралями» кличут. Как-то странно получается. Раньше тот, кто работал от зари до зари,  в почёте был, а теперь трудиться в поте лица и увеличивать своим же трудом нажитое - себе дороже. 

  Настя представляла, как она сегодня вечером скажет Ване о том, что, наконец,  понесла и будущей весной у них народится долгожданное дитятко. Бабушка Параскева  уже позволила ей сообщить эту благую весть, но только мужику. Остальным говорить ни-ни! Это чтобы, тьфу-тьфу, не сглазили.
  Молодая женщина почти год ходила порожней, сильно переживала по этому поводу, даже до отчаяния доходила. Только увещевания   бабки Параскевы, что так бывает, что придёт и Настин черёд стать матерью,  вселяли надежду.  И вот, наконец-то, Настя понесла. Правду сказывала бабушка,  черёд пришёл.
   
  - Дед, а ты любил, когда молодым был? – нарушил молчание Василий.
  Дед Тарас искоса посмотрел на внука и хитро прищурился.
 - А я, Васятка, и по сённи люблю.
Василий едва не подавился травинкой.  Ничего себе! Такой старый, а любит!
 - Кого любишь-то? Бабушку Параскеву?
- Да вот всех вас и люблю.
- А бабушку? Ты что, до сих пор любишь бабушку?  - не унимался настырный внук.
- Конешне, люблю. А как мне её не любить? Она моих сынов народила и всю мою жизню подпоркой была.
  Василий представил, как маленькая бабушка Параскева подпирает почти двухметрового деда Тараса, и улыбнулся.
  - Дед, а сколько живёт любовь? 
   Василия этот вопрос очень интересовал. Он знает, что она  приходит, уходит, иногда задерживается
 - По-всякому, Васятка. У кого-то -  одну ночь, а у кого-то, как вот у меня,  цельный  век проживает.
   
 Бедный дед Тарас! Любить  цельный век – это уж слишком!   Хотя с бабушкой Параскевой дед, наверное, не страдал. С такой любовью и Василий согласен весь век жить. Однако Тоня совсем не похожа на бабушку. Как с Тоней-то целый век жить?  Она уже сейчас каждую свиданку в комсомольское собрание превращает, а ставши женой, всю их совместную жизнь сделает одним бесконечным политическим пленумом
 со всеми ихними дебатами и прочей пустопорожней болтовнёй.

   Из-за бугра выплыли верхушки зародов. Воронок перешёл с мелкой рыси на ходьбу, преодолел возвышенность  и  дальше пошёл уже степенным шагом. Дед Тарас не торопил коня. «Успеем, - решил он. - Солнце до полудня ещё  более часа будет добираться, да и роса сегодня обильная, пусть ветерок по рядкам подольше погуляет. Не дай бог сырой травинке в зарод попасть, весь зарод сгниёт!»
    Меж тем Воронок втянул телегу в густую тень раскидистых берёз и остановился прямо у шалаша. Всё. Приехали.

  Василий распряг коня, отвел его поближе к речной пади, стреножил и, ласково потрепав его холку, пустил кормиться. Вернувшись к телеге, он взял маленький топорик и пошёл  в лесок готовить хворост для костра.
  Настя схватила ведёрный чайник, побежала к Быстринке набрать воды,  а по пути нарвать для послеобеденного чая листьев смородины и кипрея да заодно посмотреть,  хорошо ли вызрела за эти дни малина.  Ваня сказывал, что когда косили,  зеленовата ещё была. Жаль, что косить сено Громовы девок не берут, только грести. Косить Настя умеет. Она до замужества завсегда отцу помогала. И мама косила. Но у Громовых иначе заведено.

    Глаша внесла в шалаш сумки с едой, всё аккуратно разложила и накрыла чистым полотенцем. Глиняную кринку с молоком и жбан с квасом обложила сырой травой, чтобы подольше холод держали - день-то жарким быть обещает. Потом взяла в руки грабли и начала торопко сгребать в валки слежавшиеся сенные ряды.
- Не  части так, - остановил её подошедший уже с граблями в руках дед Тарас, -  умаешься  ране   сроку. Чай, и без спешки управимся.
  А тут и Настя с Василием присоединились к ним. Работа шла дружно, споро, и спустя три-четыре часа сено уже дозревало в валках.

 - Перекур, - объявил дед Тарас и первым направился к шалашу.
  Настя весело рассмеялась.
- Дедушка, ты же не куришь.
- А пошто мне дымом нутро травить? Сам не курю и другим не велю.
- А я слыхивала, что в городе даже бабы курят. Врут, однако.
  Дед Тарас неопределённо пожал плечами и промолчал. Видеть курящих баб ему пока не доводилось.
- Не врут, - вклинился в разговор Василий. – Я сам одну мадаму с папиросой в зубах видел, когда с батей в город плавал. Папироса длинная-длинная, в деревянную трубку вставлена.
- Фу, гадость какая, - брезгливо колыхнула крутым  плечом Глаша. – Как таку безобразию ейный мужик терпит?
  Поскольку про «ейного мужика» и про то, как он терпит «таку безобразию», Василий ничего не знал, то тема курения закрылась сама собой. 
   Первым делом развели костёр и подвесили над огнём чайник. А  тут и Воронок заржал, мать свою почуяв. Вскоре на взгорке показались  трудяга Ланюшка, телега и трое мужиков.

***

   - Ну, помоги, Боже!
  Перекрестившись, дед Тарас первым поднялся из-за импровизированного обеденного стола и взял в руки грабли. За ним поднялись все остальные.  Ставить зарод  - дело непростое, тут одной силы мало, без умения не обойтись. Но в роду Громовых этому искусству сыновей обучали   едва ли не с пелёнок. Самое главное даже не сам зарод правильно поставить, а умело его завершить, чтобы   он дождь не пропустил  и в  ураганный ветер выстоял.  А иначе все труды насмарку, сгорит сено. Нет, не огнём -  гнилью.
 
    Как-то раз доверил Тарас несмышленым тогда ещё сынам своим без его пригляду остатки сена сложить,   подробно объяснил, как это делается, а сам дома остался спиной маяться. Думал, что справятся. Не в зарод же   складывать, а только в копну. Зароды-то уже  поставлены.
   Сложили ребятишки остатки сена. Пришли домой, бахвалятся, что копна получилась большая, возовая. С конский воз, то есть. Этого корове с телком на месяц хватает. 
 «Хорошо ль утаптывали?» -  пытает их Тарас. - «Хорошо, батюшка», - отвечают. «Правильно ли вершили копну-то?»  - «Да, вроде правильно».
 «А причесать её не забыли?»  - «Причесали, как ты сказывал».
    « Вот и ладненько. Слава Богу, до дождя управились».
 
    Управиться-то управились, а вот ладненько не получилось. Прошёл дождь, а потом установилась жаркая погода. Когда Тарасу чуточку полегчало, пошёл он проверять зароды, а заодно и копну.  Зароды-то холодные, а к копне даже руку прислонять не надо, не то что внутрь   просовывать. Парит копна, как каменка в бане, когда на неё кипятку плеснёшь. Горит  без всякого пламени.  Он копну разворошил, разбросал   сено по сторонам,  а через два дня привёл своих ребят и начал учить их уже не на словах, а на деле.
  С той поры не одна вода  в Быстринке сменилась. Выросли сыны. Двоих уж и на белом свете нет, с Гражданской не воротились. Остатний сын Илья   по сей поре не только отцом стал, но и дедом. Уже и внуки деда Тараса ставить зароды обучены.
   Но помнит он ту копну, из которой потом только копёшка получилась, потому что много сена, прелью покрытого, было вон выброшено. Помнит это  и каждый год едет ставить зароды… Пусть не сам он вершит, а только пристально наблюдает, не кренится ли зарод в какую-нибудь сторону и хорошо ли набивают и утаптывают его чрево, то есть середину. Пусть Тарас  только словом правит, но всё   спокойнее у него на душе, если он сам за этим проследит.

   Сено собрали в копёшки, которые с помощью Воронка и его мамы Ланюшки волокушами стащили к месту будущего зарода. Началась самая ответственная часть работы. Братья метали сено, Глаша, Настя и Илья ровненько  раскладывали его по длинному прямоугольнику и тщательно притаптывали.
- Иван, ты что, совсем свою половину не кормишь? – вонзая вилы в копёшку, засмеялся Фёдор. – Чем ей сено-то  уминать? Своим бараньим весом?
- Зато ты свою Глафиру так раскормил, что Настин вес там без надобностев, - улыбнулся Иван и крикнул женщинам: - Вы, девоньки, почаще местами меняйтесь, а то зарод криво выведете. 

  Глаша и впрямь после вторых родов раздобрела, хотя и в девках была весьма  справной.  Красавицей её не назовёшь. Нескладная, сутулая, ростом чуть ли не с Фёдора, вся в веснушках от макушки до пят, будто под решетом загорала.  В селе по сию пору дивуются, как это ей удалось такого парня захомутать? Фёдор-то  вон какой баской! А вот, поди ж ты, взял за себя страхолюдину.
    Самое интересное, что и Варвара тому не перечила, а бабка Параскева Глашу  иначе, как наше Солнышко, не называет. За веснушки   ли, которыми всё её лицо усыпано? За улыбку ли, от которой всё вокруг светлеет?   
     Многие считают, что Глашу в свою семью Громовы взяли только  за то, что силы в ней не менее, чем у мужика. Для работы взяли. Кто-то бает, что без ворожеи тут не обошлось: опоили, мол, Фёдора водой наговоренной – и весь сказ! И невдомёк им, что любит  Фёдор свою   Глашу и не променяет её ни на какую раскрасавицу. Да и всё Громовы любят её   за   чистую душу, доброе сердце и покладистый характер.
 
  Вершили зарод Илья и Фёдор, дед Тарас его «причёсывал».   
  Женщины подбирали упавшее сено, Василий с Иваном забрасывали остатки наверх.
 - Всё, - крикнул Илья, - Васятка, кидай нам верёвку, мы слезаем.
  - Берегись! Кидаю!
   Василий раскрутил верёвку с привязанным к ней грузом и ловко забросил на зарод.
 
      Солнце уже заходило за горизонт, когда Громовы, усталые, но довольные, возвращались домой.
   Илья думал о том, что скоро надо рассчитываться по самообложению… что скоро придёт срок качать мёд, что…
   Василий  думал о предстоящем свидании с Тоней, и сердце его ёкало и замирало…
       Дед Тарас общался с Богом.
    «Спасибо тебе, Боже, за то, что даёшь мне силы и время полюбоваться на детей моих, внуков и правнуков! Спасибо тебе, Боже, за то, что все Громовы живут трудом своим и по совести! Слава тебе,  Боже…»
  Он никогда ничего у Него не просил. Он всегда только благодарил Его и славил.
   
 На телеге Ивана тоже царило молчание. Конём правила Глаша, а Фёдор, привалившись   к её мягкому плечу, слегка подрёмывал.
  Иван искоса посматривал на непривычно молчаливую сегодня Настю и нешуточно тревожился. « Вялая, бледная,  круги под глазами. Что это с ней?  А как её вчера, после ужина, над ведром наизнанку выворачивало! Неужели  отравилась солёными ельцами?   Вообще-то, от них её никогда не рвало».

   Мысль о том, что его Настя   отравилась да ещё неизвестно, чем, повергла Ивана в неописуемый ужас. По спине холодными каплями потёк пот.
   Нет-нет! Только не это!

       Продолжение следует...http://www.proza.ru/2016/08/27/79