Прах. Книга третья. Глава V

Сколько трущоб было уничтожено, чтоб построить Фуруд? Сколько будет уничтожено людей, чтоб он существовал?.. Вот он на пепельно-серой пустоши, окружённый зданиями, чьи верхние этажи утопают в чёрных облаках и дыме. Они окружили это место как причудливый забор до самых небес. Нет выхода, нет пути назад.
Мы стояли в бесконечной очереди, которая быстро, рывками продвигалась вперёд. Людей постепенно поглощал бездонный зев Фуруда. Сам он бледно мерцал своей зеркальной кожей, в которой искажались все отражения, превращаясь в бесцветную, тошнотворную фантасмагорию. Толпы и толпы пропадали в его темноте. Двигались – рывками. Шаг – на раз-два. Как заключенные, отправленные в ссылку с кандалами на ногах.

Конвейер с человечьим мясом.

И мы – посреди этой очереди. Мы пришли, поскольку были уверены, что списки посетителей будут проверяться на предмет отсутсвующих-неправоверных, отказавшихся поддержать эту славную затею Хакона. Но мы же правоверные. Мы любим нашего отца. И мы любим Фуруд.

Этот огромный амфитеатр, этот жертвенник. Языческое капище. Местное божество заставило всех поверить, что его не существует. Поэтому мы идём выполнять благое дело – наказывать отступников.

…За это время у Альва ещё случилось три или четыре вспышки ярости, как мне рассказывал Ирвин. Свою комнату-лабораторию последний отвоёвывал как мог, лишь бы Альв не ворвался туда и ничего не тронул. У Варди всё было покрыто сыпью. Он замазал всё плотным кремом под тон кожи, но кровь из царапин проступала, расцветала бледно-розовыми больными цветами на его скуле, на лбу – как венец. У него было открыто только лицо, шея и кисти рук. Несмотря на духоту, он позаботился о том, чтоб его тело было закрыто максимально. Альв очень боялся того, что кто-то обратит внимание на его кожу и впоследствии сообщит о странности.

Но какой смысл переживать, Варди? В больнице уже знают о том, что с тобой что-то ненормальное.

Он стоял позади меня в очереди. Я чувствовал словно его накалённые нервы жгут мою спину.

Меня тоже терзали переживания. Но они были совершенно иного характера – моя душа, всё моё нутро противились тому, с чем предстоит столкнуться в Фуруде. Необходимо будет стать соучастником Зла. Ирвин находился передо мной. Из нас он был самым спокойным. Его раскованная поза, расправленные плечи внушали мне ощущение того, что он совершенно уверен в себе, силён духом. Ему можно выговориться, чтоб полегчало. Я тихо проговорил ему, придвинувшись ближе:

- Нас сейчас загонят туда. Загонят и заставят притворяться, вынудят поддерживать их. От одной только мысли трясутся поджилки.

Он легонько повернул голову и прохладно ответил:

- Постоять, поорать – какая проблема?

- Там будут уничтожать невинных, а мы лицемерно и подло станем делать вид, что мы считаем это справедливым. Как потом самим жить? Разве глаза тех людей, обреченных на смерть, не станут потом преследовать? Разве совесть не задушит?

- Я даже не думаю об этом, пощади! – он изумился.

Ах, ну нет же! Как можно говорить о том, что человек настроен принять трудность, если он даже не понимает и не хочет вникать, с чем он свяжется?! Ирвин бесчувственный, поверхностный, у меня не может быть с ним ничего общего… Он каменный. О, о таких людях уже сказано в «Апокалипсисе». Ангел Лаодикийской церкви. Ты не холоден и не горяч. Как же ты несчастен.

И вот, как по цепной реакции, заговорил ещё и Варди. Он бормотал низким грудным голосом:

- Меня сейчас точно раскроют, схватят и всё. И конец.

Я с детской откровенностью и, быть может, наивностью возмутился и одним залпом выдал Одду:
 
- Ирвин, а, по-твоему, делать видимость, становиться частью огромной бушующей толпы не чревато? Я был на презентации «Фуруда», когда Хакон впервые обратился с экранов ко всему Регулу! Я был тогда среди людей, приветствующих его, обожающих его. И постепенно меня увлекло! Вот задумайся хотя бы над этим! Прошу!

- Думаешь, заразно? – добродушно и легко он улыбнулся, как я понял по нотам в голосе. Я налёг на него: 

- Вдруг мы утратим в себе людей и будем через пару месяцев уже кричать искренне, по-настоящему, вместе с толпой? И на чью мы сторону перейдём – на сторону тех, кто поддерживает позорное публичное издевательство, убийство… Тот, кто поддерживает, - соучастник. И пролитая кровь будет и на наших руках.

- Мне больше не заплатят, меня оставят… - доносились слова Альва. Его мелочность меня задела за живое, и я резко обернулся к нему, чтоб в сердцах воскликнуть:

- Заткнись! Слабак! Перестань думать только о себе!..

Он беспомощно и обескуражено смотрел на меня, шевеля немыми губами. Я занял прежнее своё положение. Краска заливала моё лицо. Ирвин с честолюбивым замечанием, совершенно ровным тоном, до тошноты, до отвращения нравоучительно, промолвил:

- Зачем ты так с ним? Ему трудно. А ты разве только что не думал только о себе, заботясь о своем душевном спокойствии.

Даже громкость его голоса звучала так, чтоб не привлекать чужого внимания. Всё разумно. Всё в меру. Ненавижу норму. Ненавижу правильность. Ненавижу. Через черную пропасть между нами я бросил реплику, которая камнем разбила хрустальный мост:

- Ты просто ничего не понял.

И мы больше не говорили.

Молчание. Все молчали. И мир вокруг нас безмолвствовал, словно трепеща перед тем громом и гулом, который вырвется совершенно скоро, как все займут свои места, и начнётся зрелище, которое даже Рим не изведал на своих багряных аренах.