Журналистка и чудовище 5

    Неожиданно в идиллию спорта ворвались крики о помощи. Что может случиться в тихой деревне?! Но спустя мгновение и представилась картина, не сказать, что довольно не стандартная. Бывает такое, бывает, но редко. Бежали те самые мужики, подбиравшиеся тогда к магазину, но пребывавшие сейчас в таком изменённом состоянии сознания. Но не просто бежали, убегали, напрягая, натуживая весь остаток сил в организме, весьма далёком от спортивности, ибо за ними гналась гроза неимоверная, за ними гнался сам властелин улиц. Тот самый буро-красный бык огромного размера, который и был в настоящее мгновение воплощением разъяренного чудовища.
    Нет, не случилось паники на волейбольной площадке, лишь лёгкий всполох волнения. Приготовиться ль на всякий случай, обозревая безопасные места? Ничуть.

    Наступала высшая кульминация, исходом которой мог представиться несчастный, трагический случай, что вот-вот и окажется на рогах последний из убегающих. Но обратили все внимание на два острия этого сверхволнительно захватывающего момента, ибо к этой кульминации добавлялась другая, на которую, скорее всего, и было самое обострённое внимание. То было то, что направлялся к месту предстоящей точки соприкосновения тот, кто и показал недавно чудеса над теннисным столом и на волейбольной площадке. И потому затаилось всякое дыхание. Вот она – ось события, остриё момента!
    В затрепетавший миг и всколыхнётся память. И вспомнила журналистка с памятью саванта самого Омутацу Ояма, один эпизод из его биографии, о котором узнал, знает весь спортивный мир. Ребром ладони отрубленные рога! И потому напрашивается параллель, но ведь и знает она. Но, не сомневается, что знают все.
    Стоял он, но вряд ли в боевой стойке, в изготовке. Он просто встал между догоняющим быком и убегающим в арьергарде. Потому все ждали, ждали, но ожидание повернулось совсем другой стороной, совсем другой, но волшебной по сути.

* * *
 
   Ковыль, серая ковыль в диком поле иной долины. Едва ль всколыхнулась в тени, гонимых ветром, черных облаков унылого неба иных горизонтов…
    Но где, же, мир, мой мир?

* * *

    Остановилось чудовище в животной ярости. Будто неведомая преграда, неведомый барьер. Но был ли чудовищем тот, кто остановил?! И тёрся бык лбом о ладонь его, будто прося прощения. А, может, так и было? И тихо, размеренно тихо говорил тот, на кого в данный миг и смотрел с мольбой этот зверь ли, забыв устрашающий ор, и в тишине слышали все:
  - Будь спокоен, будь спокоен мой младший брат. Иди своей волей, иди, никто не помешает, никто…

    Странное зрелище представало перед ними. Бык уходил послушно, беззвучно в стойло, что на другой улице. А тот, кто направил его, также, молча, подходил к коню, а затем и вскакивал разрывным порывным ветром в седло, как на вершину, превозносящем силу и ловкость, а затем конь и всадник удалялись скользящей тенью, оставляя за собой таинственную ауру молчания.
    Когда очнулись все от наваждения ли, то слышны были кое-где возгласы:
  - Уж лучше убил бы его. Вот надоел…
  - Я тоже так думал…
  - Помнишь, его позвали, когда мужики с похмелья не могли бычка завалить, как следует…
  - Он тогда кулаком одним ударом, по лбу точно посередине, и всё готово…
    Да, в этих эпитетах не было переживаний за быка, заставляющего прижаться к заборам в оцепенении, в этих эпитетах было лишь высокое восхищение к тому, кто уже удалился скользящей тенью.

    Конечно, стоило вдуматься и про его слова. Но ведь и говорил-то он про младшего брата. Что ж, они и были одного поля ягоды, помазанные одной сутью.
    После этого никак не заклеилась игра. Да и студенты засобирались домой в летник. Конечно же, их провожали, как всегда. И говорили, говорили про этот случай, что его мастерство игры в волейбол и в настольный теннис как-то оттенялось на второй план. Каждому, каждой хотелось высказать свою точку зрения, объясняющую прошедший феномен. Лишь одна Сарюна молчала, не выдавая никакой комментарий.
    Кто бы знал, что думает она не о высшей кульминации события. Нет, нет, другое, другое. Никто не знает, и сама не знает, почему не перестаёт так биться сердце учащённо. Никто не знает, и знает ли сама. Одна картина, как видение, не записанное ни на какой айфон, как видение сердца, как память. Его взгляд… 

                12
               
    На следующий день и за завтраком, и за обедом не прекращались разговоры о вчерашнем событии. В одно мгновение остановить быка, разъяренного быка, да это стоило видеть, а уж потом и будут в городе, в университете рассказывать, смакуя, ещё как смакуя этот невиданно невероятный случай. А что до случая с медведем, то это тоже можно добавить, разбавить, ибо и не видели, а слышать или же быть очевидцем, это не одно и то же.
    После обеда так же потянулись в магазин, и если у кого закончились деньги, то те брали в долг, ибо ожидается зарплата в конце работ, всё ж деревня, далеко не город, когда все знают насквозь друг друга. Да, студентам тоже стали давать в долг. Потому и набирали, не до отвала, но набирали налегке что-то вроде газированного напитка и тому прочее. Вот тут и встретили автора тех слов, которые произносились с таким жаром, что выплескивалось одно лишь восхищение: «Помнишь, его позвали, когда с похмелья не могли бычка завалить, как следует…» 

  - Дугар, расскажи нам про бычка… – попросила юношу Лаура, так одарив его, можно сказать, своей  фирменной улыбкой, что тот не только не устоял, но и вообразил из себя самого искушённого рассказчика. (Ох, чары красавицы!)
    Расположились, как всегда в это время, в тени двух огромных тополей. И приготовились слушать. И начинал Дугар, уж заважничав до невиданных высот, до самых небес, что одним таким вот выражением, что вырвалось в пылу эмоций раскалённых, и оказался в центре внимания у многих девушек, аж, из самого  университета, парни не так уж в счёт, хотя и это тоже плюс. И полился витиевато неспешным ручейком сам будоражащий рассказ новоявленного рассказчика. А Сарюна, что Сарюна, когда воображением журналистки, что открылось ярко цветистым откровением, она и была там в тот час, в те минуты того дня, когда и повалил крупный снег ноября, что датой присутствовал в этом данном рассказе деревенского парня.

    Разбегались мужики кто куда мог. Одному не повезло. Так и чиркнул рогами, будто тесаком по ноге. Но спасли как-то ватные штаны, что отделался испугом, не лёгким испугом, что захромал надолго. А, может, и повезло. Убежав, перепрыгнув через жердяной забор, застыли все, что отделались вот так. Завалить быка на зимний сезон, но привязали неловко, и этот здоровенный бугай с похмелья попал обухом топора не по тому месту, где тонко, лишь разозлил от боли, что от ярости и разорвал бычок путы.
  - Позовём его, я видел, он здесь недалеко, – будто догадался один из них.
  - Позовём, позовём, – так и был подхвачен клич.   

    Заходил он неспешно, выходил на середину неспешно, тогда как разъяренный бык, завидев его, мотнул головой и приосанился наизготовку, точно, как против равного себе, но из того же племени. А он наматывал на кисть правой руки эластичный бинт, что станет вместо обуха топора, что станет остриём оружия, ибо он весь и есть оружие, ещё какое.
    Был ли стремителен этот старт не на жизнь, этот старт навстречу смерти? Грандиозен был по мощи этот разъяренный бег свирепости, несущий два рога, как два меча в гладиаторском бою, где зрители застыли в ужасе. Чем не Колизей. Иль момент истины матадора. И скоро соприкосновение смерти. Приближение, осталось немного до развязки.

    Резка молния, как этот старт навстречу того, кого позвали. Бег навстречу. И выгнутый вперёд кулак, напряжение жил и связок перед моментом истины. И соприкосновение, взрыв, разрыв встречного удара в то самое место между рогами, где кость потоньше, куда и должен метить опытный забойщик, опытный мясник обухом топора. То была сила на силу, но за одной из них стоял разум. Всего лишь доли секунды на удар. И треск, лишь резко сухой треск послышался всем, отдавшись в ушах и в сердце, что вздрогнет всё нутро. Мигом позже стоял он – кумир родного края в стойке несокрушимой, а яростный оппонент валился медленно вбок. Ещё время и кончились судороги. И повалил густой крупный снег в сумраке ноябрьского дня. Но тот ли взгляд воинственного облика, в котором и отразилась агония поверженного? Но, и тогда не решились подходить к нему горе забойщики, доверив нож тому, кого позвали. Сыграл, ещё как сыграл отставленный эффект страха, когда унесли еле-еле ноги. Ещё время, когда он уже спускал шкуру, и вознамерились подойти, и уж самим как-нибудь да закончить не умело начатое дело…

  - Ух, ты! Вот это да! – не сдержал Эрудит взбудораженных эмоций, что поддержали все остальные в этом искреннем порыве восхищения, что не удержать.
  - Так и было. Алдар может подтвердить, – всё тем же непререкаемо важным видом говорил новоявленный рассказчик, что никто не собирался подвергнуть сомнению.
  - А не про этот случай хотел нам рассказать Алдар? – вопрос Лауры мог означать полное согласие.
  - Наверное, про этот. Больше не было другого случая. Я ещё могу про медведя рассказать. Только не был я там.
  - Мы уже слышали про это, – вставила слово Ника.

    Этого рассказа вполне хватило Дугару для хорошего настроения. Когда ещё придётся вот так окунуться в центр внимания студенток, но и студентов тоже?
    Вечером на волейбольной площадке не было его. Наверное, дома, так и подумали бы. И не спрашивали, как-то полагая то интуицией, но скорее рассудком, что вряд ли позволено спросить про это кроме Сарюны. Вот так решили негласно, причиной которому и был венский вальс, или тот разговор в тени раскидистой сосны. Как знать. Но ведь и Сарюна не знала ничего.
    Вряд ли могла согласиться с этим Гунсэн, обходящая молчанием её, именно её. Но что её молчание, подумала и переключилась.

    Алдар, как бы предугадав желания всех, поведал о том, что таинственный всадник уехал в город, конечно, не на неразлучном иссиня чёрном вороном коне, но уехал, чтобы помочь одному однокласснику поставить разобранный дом на участке, что в пригороде.
  - А помнишь, строили клуб. Здоровенные брёвна. По семь-восемь, десять человек брались с одного конца, а он один с другого, – как бы вмешался ненароком Дугар, на что нисколько не возмутилась Сарюна, ибо каждая информация о нём важна для неё, потому и Алдар не возмутился.
    Конечно же, продолжалось веселье и игра задорная на волейбольной площадке и вокруг теннисных столов, но обходило оно её стороной, обходило. После игры собрались все дружно на дискотеку. Но и там она будто обреталась в одиночестве. А в памяти устойчиво присутствовал всё тот же взгляд с волейбольной площадки, ввергнувший её в небытие ли взволнованного мига. И было в нём что-то такое от философии, ведомой лишь ему. Не понять, не узнать в запечатлённом образе памяти.

    Когда возвращались в летник, шла молча. И незаметно подошла Ника, оставив Альберта, кажется, с одним вопросом, что был ли на поверхности:
  - Ты думаешь о нём?
  - Не знаю, не могу понять... – говорила тихо она, стараясь ли понять саму себя в эти дни.
    А что могла сказать, сама не ведомая в том, что творится с ней.

    На следующий, же, день и завтрак, и обед, и ужин готовились не с таким уж вдохновением, как было вчера. После ужина собрались, как всегда, на волейбольную площадку. И она собралась. Но странное дело, присела перед зеркалом в задумчивости полной, и как никогда, стала наводить косметику, на что обратили внимание студентки, да и студенты тоже. И прокатилась волна понимания. Но вот почему сегодня? 

    Гул волейбольных мячей сотрясал площадку, когда они подходили туда. Но вдруг и прекратилось разом. То было, скорее, замешательство некоторое, что коснулось местных ребят. И объектом этого явилась Сарюна, шедшая скромно, как всегда, хотя и понимала, что у неё другой статус, намного другой статус, хотя бы тем, что она не студентка, далеко не студентка, она – журналистка (и она в деревне!), но и тем, что общается с ней он, именно он. Конечно, тот вальс не забыть никому, никак не забыть, когда и был увиден идеал прелестно классического танца. И трудно повторить. Да и вряд ли кто постарается. Но статус статусом, другое стало поводом такого вот тихого оцепенения, другое.

    Едва заметный блеск помады, подобранный под цвет, выделяли лишь отчётливо ли правильность формы губ, едва припухлых, что могло высвечивать лишь отменное здоровье. Ну, а прямо греческий нос наряду, наверное, с румяными щёками, что также говорящие, кричащие об отменности природного здоровья тела, пока не довершали, но придавали не какой-то приведённый лоск, но красоту природную, которую пока ещё не довершали лишь слегка оттенённые тени вокруг глаз. Но вот глаза, эти глаза не скрытого взгляда, именно они, и доводили до завершённости основу идеальной симметричности, что обозначила собой красоту с серьёзной философией, ибо из глубин карих и высвечивали не искры кокетства, нет, но какой-то отсвет блика от философии неведомой. Потому и стоило вдуматься в красоту ль такую в сплетении с мудростью неведомой. Да, журналистка! Но какая?!

    Конечно же, с приходом студентов шум приумножился в разы. Ведь и не в одних местах могли вспыхнуть искры взаимных симпатий. Конечно же, завихрились, завертелись игры вокруг теннисных столов, а волейбольную площадку сотрясал радостно один мяч, как и положено, в пылу противостояния двух команд.
    Конечно же, никто и не собирался флиртовать с ней. Какое там! С другими всегда пожалуйста, всегда готовы, но не с ней. Статус, его непреклонное величество статус! Но вряд ли кто мог знать, но она знала, что одну-то и не устраивает такой вот статус. И она здесь, играющая весьма хорошо в данное время за одним из теннисных столов. И она не разговаривает с ней, только с ней. Что ж, её дело, дело бригадирши Гунсэн.

    Игры были в самом разгаре, как и эмоции зрителей, когда из-за поворота показалась машина, кажется, легковая, но скорее джип. Хотя, какой там джип, и рядом нет. Старинная калымага, больше чем полувековой давности. Похож на «уазик». Видать, краска обшелупонилась, потому и покрасили недавно в тёмно-зелёный цвет, будто цвет хаки. Вот для сельского хозяйства-то самое то, и не жалко рвануть по бездорожью. Прицепил прицеп и привёз сено, дров и много ещё чего. Да и в магазин съездил. Хотя, иногда можно и махнуть до райцентра, а то и до города. Транспорт, он и в Африке транспорт.
   Игры были остановлены, ибо внимание устремилось на этот джип ли. Но вот странное дело, ехал этот родственник джипа из ретро совсем бесшумно, даже катил плавно. Но вот почему игры прекратились? Неужели не видели такую машину? Но, минутой позже и выяснилась причина. Из распахнутой дверцы старинной калымаги выходил неспешно он – таинственный всадник.
       
                13

    Игры были прекращены. Как и тогда все из местной молодёжи потянулись поздороваться с истинным кумиром долины. Как и тогда он был добродушен очень, здороваясь со всеми. Но на этот раз подходили к нему и парни-студенты, как давние хорошие знакомые. С ними он был даже более дружелюбен, уважителен в рукопожатии, отчего и возгордились безмерно ребята из университета, вызывая лишь добрые улыбки местных ребят, за которыми никак не упряталась зависть, никак. Поздоровавшись со всеми, он кивнул на расстоянии студенткам, возможно, ища ту, с которой так и не закончил разговор. Нет, её среди них не было, то есть была в этот миг немного в отдалении. Потому и стоило ему поискать её внимательным взором. Но вот и она, которую…
    И невольно замер…, но восхищение ли, не могло не выдать такого его состояния. И наваждение ли. Ожидал, но вряд ли это, и потому полная неожиданность. О-о, все понимали, но и молчали в тишине, что, да наступила неожиданно вдруг…

    Подходил он медленно, но было ли это осторожной поступью гепарда на охоте или упругим шагом тех, же, великолепных киноактёров? Но подходил, будто утеряв былую силу уверенности духа. Могло так показаться. Но виновница тишины, почувствовав себя вместилищем всеобщего внимания, притупила немного острый взгляд, в котором разыгралась, было, одна серьёзность, но ушла, впуская огни иных значений, и опустила взгляд немного перед собой, с едва сдержанной улыбкой, что стоила многого, очень многого.
  - Здравствуйте, – приветствовал он тихо тональностью особенной, что вряд ли обойдётся без внимания.
  - Здравствуйте, – ответное приветствие тоном также не уступило в этом компоненте.

    Стоять ли долго так, будто в оцепенении, что с ним никогда и не случалось, но присел рядом, в молчании, кажется, и, раздумывая о чём-то. Но длиться тишине как-то неудобно, посчитали многие, потому и загудел снова мяч над площадкой, и завихрились шарики над столами.    
  - Я думал, я всегда думаю о биомеханической памяти, и вообще о памяти, и о любом феномене, – такими словами обрушил он эту тишину между ними, что могли услышать только те, кто сидел невдалеке, переживая ли за игру, или вольно, невольно пристроив уши, настроив на обострённый слух. – Я ещё раз перечитал конспекты.
  - Конспекты? – засквозило как бы удивлением, и вскинула взгляд она таким образом, что это также явилось одной из граней красоты женственной. – И что…?
  - Конспекты, – как бы констатировал факт, как бы подтверждал кивком головы этот человек, на ходу останавливающий разъяренного быка, взглядом неизвестности валящего насмерть медведя, издающего таинственно убийственные звуки, нагнетающие, парализующие и много чего, что эти сведения она узнавала лишь от местной молодёжи, но ведь что-то и укрыто. Хотя, сама когда-то и была свидетельницей невероятности в его исполнении.

    Ситуация требовала дальнейших вопросов, такого форсирования ли, но вместо этого она молчала, взглядом в сторону, лишь едва заметная улыбка, и не более того. И взгляд приспущенный. Но значило это многое, многое в этом поле, в котором много от сокровенности чистоты, от той блистательной вершины, что всегда воспевалось, и будет воспеваться. 
    Облачились в мантии тонко, тонко обострённого внимания окружающие, кто  невдалеке, потому что интересно любопытно, и взирали они на игры так, для вида надлежащего, и не более того. Ибо никогда не видели таким кумира всей округи, да и не слышали никогда разговор на такую тему, что так заволокло туманом, для них туманом, ибо и был это их разговор, их код, заинтригованно интересный также и для них, которые слышат, но непонятный. Да и про конспекты никто из них никогда и подозревать не мог. Да откуда? Он был для них, для всей Дариаты, всей округи, прежде всего, всесильным непобедимым бойцом, бесстрашным воином, надёжной защитой, а вот про эту сторону они слышали впервые. 
   - Мне никогда не доводилось кого-либо приглашать к себе домой. Но, если Вы не против этого, то я приглашаю Вас к себе. Может быть, мне хотелось бы показать, как я живу. Но ещё есть одно, потому что, как, же, Вам сказать, но как-то разобраться, выяснить вот эти вопросы, и показать Вам кое-что. Конечно, если Вы примете моё приглашение. А я приглашаю Вас. И буду рад, честно скажу, буду рад, показать кое-что в своём доме, – говорил он так, чтобы слышали без всяких там пересудов, ибо и знают все, что знакомы до этого.

    Его лицо воинственно бойцовских очертаний, на этот раз, застыло в ожидании. Но не было в этом никакого упрямства. Какое там. И капризности юношеской никакой, одно лишь выражение понимания порядка мужского. И ещё одна черта, что выразилась в интеллигентности высокой, искренне идущей именно оттуда, от территории души высокой. И это стоит многого, а может и всего. И потому ответила она тихо, но как бы тоже постаралась, чтобы и дошло, ещё как дошло, до истомно любопытных ушей, как и есть:
  - Я многое хотела бы узнать, многое. И Ваши конспекты. И честно, скажу – я принимаю Ваше приглашение. И знаете, я хотела бы взять у Вас интервью, может быть, не для публикации, для себя.

    Потому и вскинулся её прямой взгляд, опять же высвечивая красоту женственную. (Ох, и был прекрасен этот взгляд!) Да, всё правильно, ибо нет и не должно быть предубеждениям и всяким другим категориям. Это её, и его дело. Потому и не оглядывалась вокруг. Но кто бы посмел, кто? Наверное, и знала про это, держа твёрдо высоту достоинства на гребне волны текущей судьбы по данному изгибу неумолимо неудержимой реки-времени.      

    Играющие остолбенели, когда увидели, что он и она направляются к старенькой калымаге, но ничуть не тарахтящей, а с плавным ходом, заводящийся почти беззвучно, с весьма хорошим стартом. 
    Внутри салон калымаги оказался совсем не под стать внешнему, довольно неказистому убранству. О-о, здесь пахло иномаркой! И не слышно гудения мотора. Стоило спросить, но он как бы предвосхитив, он объяснил ей странность личного транспорта:
  - В соседнем селе на трассе есть СТО. Там сделали, там собрали. Двигатель от «Тойоты».
    Вот так да! И это тоже стоило удивления.

    Минут через десять они подъезжали к вершине холма, за которую она хотела взглянуть, как за таинственную ширму, где живёт он – как носитель, властитель таинственностей, как неистощимо живой источник сюрпризов. Но, ведь, и она журналистка! Может, судьба – если надо, то такая придирчивая дама с множеством элементов кокетливости, в которых сплетены жестокость и мерность, с редкими вкраплениями удачи, готовила, давно готовила и тщательно именно вот этот изгиб, и эту вершину пологого холма, и то, что последует далее. А что далее? Потому у неё и захватило дыхание в волнении сильном…

                14

    Продолжение следует...