Николай Николаевич 10

         Предыдущая глава  http://www.proza.ru/2016/08/26/228

- Какую чепуху?

Маша повернулась к нему, вздохнула, а глаза её говорили: «Ну что ты наивным мальчиком прикидываешься?» Потом взяла рукопись, начала пробегать страницы. Он знал, что она ищет.

- Вот. «Один пахан, именуемый то Первым, то Генеральным секретарём, сменялся другим…». И так далее. Ты что, офонарел? Извини за твой же жаргон. Ты думаешь, что ты пишешь?

- Это не мой жаргон, а Ивана Евсеевича, который 15 лет своей жизни провел в лагере. И это не мои, а его мысли. Я, например, назвал бы наших вождей другим словом, но ему ближе именно это слово, потому что паханов он знает не понаслышке.

- Дорогой мой,  отвечать-то за такие мысли будет не Иван Евсеевич, а ты.
- Перед кем отвечать?
- Найдется перед кем.
- Хорошо. Но давай  я всё-таки отвечу сначала перед тобой. Так сказать, в порядке генеральной репетиции.

Маша улыбнулась и  пожала плечами.

- Я-то выслушаю, но не уверена, что так же поступят другие.
- И на том спасибо.
 
Николай Николаевич поднялся;  о вождях, даже о мертвых, говорить сидя было не с руки, не так мы воспитаны.

– Начнём с нашего первого генерального секретаря, «отца всех народов». Иосиф Виссарионович на слово «пахан», надо полагать, не обидится. Его уже давно называют тираном, палачом, так что и говорить не о чем. Теперь возьмём последнего,  дорогого Леонида Ильича…

- Он не последний, после него были и другие.
- Андропова и Черненко я не беру, да их и мало кто помнит. А Леонид Ильич правил нами без малого двадцать лет. Кто же он такой?
- Кто же?
- Я тебя спрашиваю.
- Вы забываетесь, подсудимый.

- А, да. Хорошо. Я  рассуждаю так: если он не видел, что страна разорена и в тупике, то он дурак, если же видел и ничего не предпринимал – значит, преступник. Если ты видишь какой-то третий вариант этой ситуации, то просвети. Но он, конечно, не дурак, это было бы унизительно не столько для него, сколько для страны, поэтому Иван Евсеевич называет всех их  паханами.

А теперь главный вопрос: на каком основании   они руководили страной? Кто их выбирал? Машенька, дорогая, объективно говоря, семьдесят лет нами руководила политическая мафия. И пусть это слово не режет тебе слух. Мы ведь уже открыто говорим: рашидовская мафия. А Рашидов  как-никак член Политбюро, руководитель крупной республики, и он нисколько не хуже тех, чьи указания выполнял. Так в чем же не прав Иван Евсеевич?

- А сравнение с тюрьмой?

-  Да наша страна ещё и сейчас во многом тюрьма.  Что такое тюрьма? Это территория, за пределы которой нельзя выйти. А вышел – считается побег. Так у нас и было все годы. Уехал – ату его, изменник! А Тургенев жил и умер в Париже, и никто его  не считал предателем. Француз, англичанин может поехать в отпуск в любую страну, а мы с тобой нет. Сейчас вроде и можно, так не за что: на нашей загороженной от всех территории вместо  денег условные знаки, имеющие хождение только по эту сторону забора.

Маша, слушая мужа, сохраняла невозмутимость, и Николай Николаевич не мог определить, насколько убедительны его доводы. К тому же она слушала, так сказать, не отрываясь  от  производства: помешивала, пробовала, добавляла специи. Так спорить неинтересно.

- Так что если Иван Евсеевич называет их всех паханами, то  он, на мой взгляд, им ещё льстит. Не думаю, чтобы хоть один из них стал бы в тюрьме паханом. Ну, может быть, кроме Сталина.

Он замолчал.
- Всё?
- Вкратце всё. Можешь объявлять приговор.
- Повесить! – повернулась от плиты Маша. – Без права обжалования.
- Не строго ли?
- Нисколько. Я тебя не перебивала, послушай теперь ты меня.
- С удовольствием.
- В общем, ты не сказал ничего нового. Действительно, все эти мысли так или иначе проскальзывают в нашей сегодняшней публицистике. И страну – я дважды даже по телевизору слышала – называли большой зоной, определяющей порядки в малой, то есть в лагере, и слова «брежневская мафия»  никому слух не режут. Называется и многое другое, и никто против этого особо не возражает. Почему? Потому, что говорится, заметь, по частям, фрагментарно. Если одна часть гнилая,  то предполагается, что остальные, видимо, здоровые. А тут - она кивнула на рассказ – все части налицо и все гнилые, во всём целом ничего здорового. Кто же с этим согласится? Нет, дорогой товарищ, мы не против конструктивной критики, но мы не позволим огульного охаивания!

И знаешь, в этом есть резон. Потому что отдельные части и целое из этих частей – не одно и то же. Скажем, три отрезка, соединённые определенным образом, вдруг перестают быть отрезками и становятся треугольником – совершенно новой сущностью. Так вот:  можешь сколько хочешь критиковать отрезки, но треугольник не тронь! Да, был терроризм Сталина, был авантюризм Хрущёва, была мафия Брежнева. Но причем тут треугольник – семидесятилетний путь народа? Это же совсем другое. За посягательство на треугольник тебя и надо повесить.

Маша замолчала, и Николай Николаевич решил вставить слово, пока не вздёрнули.

- В чём же посягательство?
- Как в чём? Ты перечеркиваешь весь этот путь, как бессмысленный. Отнимаешь у людей так необходимую им уверенность в ценности и нужности прожитой ими жизни.

- Каких людей ты имеешь в виду?
- Живущих в сию минуту. Хотя бы нас с тобой.

- Но я на самом деле считаю, что моя и твоя жизнь  могла быть  более ценной и нравственной. К такому же выводу приходит в итоге и пришедший покаяться Трофим. И ничего я не перечеркиваю. Наоборот, показываю, что несмотря на все усилия  руководящих вождей  вынуть из народа душу, им это не удалось. И значит, к счастью, не одно «бытие определяет сознание», а есть в человеке что-то извечное, что при самом страшном бытии позволяет ему оставаться человеком. То бытие, которое досталось на долю Ивана Евсеевича, должно, казалось бы, сделать из него зверя. Не сделало. Он прощает Трофима. Так кого ж я перечеркиваю? Вождей?
 
После некоторого молчания Маша сказала:

- В общем, я считаю так: в целом рассказ имеет право на жизнь; конец неплохой. Но те два момента надо убрать.
- Почему?
- Ну,  это уже будет сказка про белого бычка. Неужели ты не соображаешь, что у той «мафии», которая не  хочет никаких перемен, ещё достаточно сил, чтобы сплести тебе лапти?
- Так бы сразу и говорила: сиди, мол, и помалкивай. А то треугольник какой-то выдумала.

На дворе вечерело, снег приобрел синеватый оттенок.

- Я понимаю, когда меня всю жизнь ограничивали вожди и их многочисленные холопы, но собственная жена…

-  Плевать я хотела на твоих вождей! Мне нужен ты, а не вожди. И не будь наивным.

- Вот! – улыбнулся Николай Николаевич. – Пошёл нормальный человеческий разговор.
- Ну а чего ж ты, как маленький. Одна невинная фраза какого-нибудь высокопоставленного дуба на представительном совещании – и ты  вычеркнут из всех  редакционных планов.
- Такого уже нет.
- А другого  е щ ё  нет. Или, может, у нас появились  свободные СМИ? Ты лучше меня понимаешь, что в таком виде рассказ никто не напечатает.
- Ну и не надо.
- Глупо. - Маша встрепенулась: - А вообще, какого черта лезть  в политику?  Объект исследования писателя – душа.
- Согласен.  Но могу я хоть раз заглянуть в душу, исковерканную этой самой политикой?

Маша вдруг засмеялась.

- Завтра  заглянешь.  А пока такой команды не было. И вообще, снимай свой лапсердак, надень свежую рубашку, скоро гости придут.

- Что тебе дался мой лапсердак? Сама связала и ей же не нравится. Гордилась бы, понимаешь, что так ценят твою работу.

     Продолжение следует  http://www.proza.ru/2016/08/28/220