В некотором царстве...

      
       Некий гражданин  Н*, пройдя нетвердой походкой по заброшенной парковой аллее, протиснулся сквозь декоративный кустарник и, оглядевшись, вздохнул свободно. Никого нет. Заплетаясь ногами в высокой траве, добрёл до старого, кряжистого дуба, и устало повалился наземь; наконец-то можно передохнуть — место для этого вполне подходящее. Расстелив перед собой газету, стал извлекать из бездонных карманов припасённые для пикника ингредиенты. Волнение улеглось и он, предвкушая сладостные минуты встречи с Бахусом, потирал руки, разглядывая с блаженной улыбкой живописный натюрморт. Вот–вот произойдёт долгожданное соитие человека с божеством, как в это самое мгновение перед ним возник, неизвестно откуда взявшись, маленький старичок без бровей и ресниц. Не совсем конечно маленький, так, метр с кепкой, и на седых его волосах залихватски сидел картуз переживший не одно поколение своих владельцев. Стоптанные сапоги его, обутые на разные ноги, давно были не чищены и по-русски говоря — просили каши. 
      — Так-так, пьём значит!  Спрятались, затаились в закутке и один портвешок хлещете, под стать росомахе*. Это как понимать, — на мир обиделись? Или жаба душит? Я вот всю дорогу стою у дерева жду, может предложит кто чарочку за компанию. Так нет, — ни разу никто и не предложил. Сами всё выдуют, а мне только остаётся пустую посуду собирать да объедки колбасные. Это разве честно? Я вас спрашиваю, — это честно?  — старичок угрожающе почесал свой подбородок поросший почему-то зелёной бородой.
      — Да я не заметил вас, извините!  Угощайтесь, прошу. Как же за знакомство не выпить. — Залепетал Н*, так и не успевший влить в себя налитый стакан.
      — Во-во, и я про тоже, — старичок перехватил пластмассовый  стаканчик — будь здоров! — и лихо опрокинул содержимое в беззубый рот. — Фу, какую всё таки гадость вы пьёте, врагу не пожелаешь. Дай скорее чем не-то закусить… …  Это что по вашему — колбаса, да уж лучше я крапивой заем, всё полезней, огурчиком отдаёт. Ну, рассказывай кто ты, из каких краёв к нам пожаловал. Да, представиться забыл — Парковый я. Да, да — Парковый, из леших мы. Предки-то наши в лесах здесь жили— лешими звались, а как люди сюда пришли так от лесов ничего не осталось, только клочки зелёных насаждений. Людям-то ничего не надо. Вот как тебе — пришёл, нагадил и обратно к себе в каменные казематы, а за вас тут порядок наводи, мусор собирай. Так надоело, плюнул бы на всё да уехал куда подальше, да токмо всюду едино. … Ты рот-то прикрой, ишь губу-то свесил; с лешими поди никогда не знавался, — зря, много нашего брата по земле ходит, многие и в люди выбились, да только позабыли откель произошли. Ну, да это бывает, коль лоб узок.
      Н* всё никак не мог прийти в себя от изумления: не верилось в происходящее. Вроде обычный выходной день, вон и солнце светит, ветерок в листве шуршит, по небу самолёты летают, в руке стаканчик с портвейном налитый, вроде и портвейн не плохой, судя по запаху, и на тебе, пожалуйста —  леший и не простой, а парковый. Во сне такое не привидится. Разве что попробовать ущипнуть себя, чем черт не шутит.  А может позвать кого?
      Н*с тоской поглядел на бутылку:  Нет, третий лишний. Уж лучше вдвоём с лешим — и залпом выпил.
      Как ни хаил леший винный напиток, однако, заметно стало по разговору, как забрались градусы под его старый картуз и на время укоренились там.
      — Добре угостил ты меня, мил человек и за то поклон тебе, и почет великий. Теперича мой черёд гостеприимство выказывать. Прошу, добрый барин ко мне, в мои чертоги. — Проговорил леший и коснулся дерева веточкой, что была в руке. В тот же миг увеличилось то древо в размерах и образовалось в нём огромное дупло дубовой дверью прикрытое. Хозяин леса открыл тяжелую дверь, на железных петлях навешанную, и пригласил гостя во внутрь.
      Н* освоившись с присутствием древнего мифического персонажа в виде антропоморфного существа, который в христианскую пору был зачислен в разряд нечистой силы и, признав происходящее за действительность, шагнул за порог. Дверь тут же захлопнулась и он оказался перед лестницей ведущей в низ, ступени которой невероятным образом искривлялись и в конечном итоге тот кто спускался должен перевернуться вверх ногами.
      — Смело ступай за мной.
      — Да, но как же … — гость засомневался и оробел. Полумрак помещения страхом вполз в сердце.
      Леший, хозяин здешний, взяв где-то фонарь пошел впереди подсвечивая гостю. Н* решил смириться со своей участью, в конечном счёте сам выбрал свою судьбу расположившись под этим деревом. И ничего не произошло; спустился по лестнице не почувствовав как перевернулся, — никакая гравитация не действовала в том мире в коем он оказался.
      Перед ним открылась ещё одна дверь, за которой сияла чистотой и порядком деревенская горница. В распахнутые окна заглядывало румяное солнце, заставляя все вещи радостно улыбаться. Лёгкий ветерок вливаясь через подоконник растекался по избе свежестью раннего утра.
      — Ну вот, здесь я и живу,— леший как бы изменился с приходом в свои владения. На нём чистая рубаха красной нитью вышитая, цветастые портки в сапоги новые заправлены. Залез он в подпол и на столе вскоре появились дежурные блюда — огурчики солёные, грибочки маринованные, капустка пластовая. У гостя ажно слюна потекла. А в конце на стол бражечка медовая выплыла. Садитесь за стол, милости просим!
      Н* присел на лавку и хотел извлечь из карманов свою закуску, но хозяин остановил:
      —  С твоего мира здесь ничего не надобно, своего достаточно. Здесь не должно быть того что не должно быть. Это в вашем миру хожу я в не чищенных сапогах — сия грязь ваша, отчего и оставляю за дверью одежду, которую ношу у вас, чтобы какой вирус сюда не занесть, и так уже ваши привычки здешние обитатели перенимают. Ну чего долго разговор вести, прошу к столу.   
      Скоро время бежит за разговором коль брага на столе. Захмелели собеседники.
      — Что-то потянуло повеселиться, — лукаво прошамкал беззубым ртом леший, — а не пойти ли нам по кикиморам. Я знаю тут одну, живет недалече. Такая же забытая и одинокая, как и я. Посидим, погуторим, давненько я у неё не бывал. Чай поди не совсем всё тиной поросло. Мы хоть по вашему и нечисть, а всё ж без женского полу, как и вам, ну никак нельзя. В общем, чего говорить, сам знаешь — который год без жены мыкаешься, на судьбу жалуешься, небритый, не ухоженный из друзей только один Бахус. Айда, наведаем старушку.
      Гость во хмелю совсем страх потерял, что поначалу в поджилки вселился. Разухарился, себя чуть ли не хозяином чувствует — всё трын-трава. А подавай нам русалок, а коль нет — хоть кикимор, всё едино! Наши танки грязи не бояться! 
      Вышли на улицу, а там — благодать божия! Жить бы да радоваться, дышать полной грудью ароматами трав и цветов медоносных, что вокруг на лугах глаза радуют. Слаще звуков струн арфы небесной слышится птичий хор, что слух и душу ласкают. Солнце златокудрое своею рукой лицо умывает.
      Не долга стёжка под ногою вилась, как повстречалась им девица вся в красном, и платок и платье, в косы ленты червонные вплетены. Шла она на встречу с улыбкой, с глазами озорными на круглом лице на коим солнышко отметилось. Поздоровалась и мимо прошла, — следом за ней как бы прохладой повеяло. То была вечерняя зорька.
      Н* идёт — диву даётся: сколь не прожил на свете, а таких красот и чудес не встречал в своём миру. Там суетою всё огорожено, тяжело пробиться глазам и душе к прекрасному, смотрим на мир сквозь призму своих проблем от чего и не видим настоящего содержания. Свежий ветерок по выветрил хмельную дурь из головы, а тут как раз и к месту пришли.
      Стоит перед ними изба с палисадником, сирень вечно сиреневая расцветает. Гость подивился, — не то ожидал увидеть, — нет у дома не одной куриной ножки. Обошел вокруг — ну не та сказка, хоть тресни!  И леший стал похож больше на деревенского мужика, чем на лесную нечисть. Вдруг лешак стащив свой картуз раскланялся, ногою шаркая — это на крыльцо вышла хозяйка пяти стенной избы.
      Из дверей показался кончик носа, тонкий и длинный,— намного длиннее чем можно  себе представить, — он съёжился, подёргался в разные стороны, и наконец принюхавшись вытянул вслед за собой всю голову с белым, обсыпанном мукой лицом и словно уголья черными глазами.
      — Фу-фу! Крепким духом пахнет, небось с утра уже бражничаете. И кого ты, леший, опять притащил?  Нет покоя от твоих собутыльников. Сколь раз говорила — оставь в покое народ православный, переродились они, не верят уже в сказки. Да и вообще ни во что не верят. Хоть бы телевизором обзавелся и глянул на ихние творения. Не нужны мы — ни детям, ни переросткам старым. Да и к лучшему это, не-то у нас дач понастроят, выживут всех аборигенов с родных мест. Куды тогда деваться?
      — Во-первых, долгих лет и здравия желаем! Во-вторых, что ты с порога гневишься? Сперва наперво в избу пригласи, чаем угости, или совсем всё позабыла? Давненько ли гости захаживали? — ответствовал леший.
      — Гости? — Не прошенный гость, что в горле кость, — Много тут вас нахлебников, дармоедов. На готовенькое все мастера. Ну да ладно, милости прошу к нашему столу. Не зря видно мне по утру Среча* гостей нагадала, я пироги и затеяла—вот-вот в печи подойдут. — Кикимора широко улыбнулась, подмигивая лешему — мужичок-то хоть стоящий?
      Н* глядя на лешего тоже поклонился, поразился длине носа кикиморы и переступил порог, за которым ждала его светлица увешанная кружевами и рушниками вышитыми. Простенки расписаны  орнаментами с алконостами и лебедями, да зверями диковинными, цветами различными да травками кудрявыми. В дальнем углу у окошечка сидит девица, пряжу прядёт из лучей солнечных, что в окошко то заглядывают. Зовут ту девицу Среча. 
      Обомлел гость, не может и слова вымолвить — не так представлял он жизнь «нечисти», что в сказках описана, да и имя-то такое им не подходит. Попав сюда узрел — здесь герои сказок предстают в иной ипостаси, со своим истинным лицом, а не в тех масках в кои религия со временем их облекла. Ибо  рождены они были от соития человека с природой, от его зависимости с окружающим миром. В извечной суровой борьбе за жизнь оживотворялась природа наделяемая человеческими качествами.
      
      Поставила хозяйка самовар на стол, трав заварила, стала гостей подчивать, Н* о жизни в его миру расспрашивать. Гость разомлел от чая и облокотился о стол разглядывая своё отражение в полированном боку самовара. Лицо его покраснело, расплылось, мысли спутались. От аромата трав закружилась голова. Н* почувствовав дурноту хотел встать и выйти на свежий воздух, он уже привстал, но сил в ногах не было, они как ватные подогнулись и тело его, грузно осев на лавку, кулем сползло на пол.
      Леший с кикиморой деловито переглянулись, спокойно допили свой чай и перетащили гостя ближе к печи. Со двора была принесена огромная лопата на которую взгромоздили бесчувственное тело. Кикимора сняла железную заслонку с печи, и леший, подняв на лопате Н*,  кинул его в жаркое горнило. После, как ни в чём не бывало уселись за стол играть в лото. Среча продолжала прясть пряжу, не взглянув ни разу на гостей. Где-то в углу, нарушая тишину, заиграл на своей скрипке сверчок.
      В окно тихо постучали. Хозяйка выглянула наружу. Во дворе стояла женщина с длинными черными волосами, одетая в широкие черные одежды, лишь лицо её было бело словно луна. 
      — Ночь на  дворе стоит, пора приниматься за дело, — кикимора занавесила окно.
      Леший вооружившись кочергой выгреб из печи кучку золы оставшуюся от гостя и пересыпал в цветной платок, что держала хозяйка. Крепко завязав узел они вынесли этот кулёк на двор и хорошенько отдубасили цепом, нашептывая заговор. После всех процедур леший распрощался с длинноносой хозяйкой и отправился в путь, к себе домой, прихватив с собой узелок.
      
      Над городским парком витал предрассветный ветерок, разгоняя остатки ночи и пробуждая ранних птах поселившихся в густых кронах деревьев. На одном из деревьев сидел маленький человечек, борода его зелёная шевелилась и трепетала от дуновения ветра. В шелесте листвы слышались слова: 
      — «Как утренняя заря размыкается, дневной свет рассветается, звери из пещеры, из берлог выбираются, птицы из гнёзд солетаются, так бы раб божий Н* от сна пробуждался, утренней зарёй умывался, вечерней зарёй утирался, красным солнцем одевался, светлым месяцем подпоясылся, частыми звёздами подтыкался. Как возрадуется тёмна ноченька, младому светлу  месяцу и как возрадуется утренняя заренька белу свету и как возрадуется белый свет красно солнышку, так бы возрадовались в миру рабу божьиму  Н*. Ибо заново он родился, переродился душой и телом, в сторону добра и света направленный.»
      Старичок развернул цветной платок и встряхнул им. Серая зола взметнулась, заклубилась в воздухе и, оседая на землю, приобрела очертания человека. Вынырнувшие лучи солнца пронзили серый облик, наполнили его цветом и содержанием. 
      Н* открыл глаза: мир встречал его разноцветными, яркими  красками и  в этом впервые увиденном пестром калейдоскопе было нечто торжественно величавое, чего человек не замечал ранее в своей суете. Но отчего так всё изменилось он, пока ещё, не понимал, и с изумлением озираясь вокруг, впитывал в себя, не ведомые до сей поры, ощущения.      
      Старичок, сидевший на суку, хихикнул и, хлопнув в ладоши исчез.
      
      *Росомаха — неряшливый, разгульный человек.(словарь Ушакова)
      *Среча — девушка прядущая нить человеческой судьбы. Неожиданным встречам люди придавали особый судьбоносный  смысл.
               


Рецензии