Долг платежом красен

Это было тогда, но как будто сейчас. 
Вижу все наяву я уже в сотый раз. 
И опять меня память находит. 
Эхо взрывов гремит где-то там, вдалеке. 
И кричит лейтенант у меня на руке
 Он уходит, уходит, уходит. 

Это мой лейтенант, я с ним в рейды ходил. 
Это мой лейтенант, он меня заслонил. 
Он мне больше, чем друг,
 Он мне ближе, чем брат. 
Это мой лейтенант ! 
А. Газалиев

  ? Максим Эдуардович вышел из бизнес-центра, сел в машину и не спеша вырулил со стоянки на проспект. Усталость рабочего дня навалилась на плечи, хотелось скорее домой, где его ждала семья - жена Мария, непутёвая дочь Светка, стремительно вышедшая замуж за никчёмного алкаша, которого он лично спустил с лестницы, и, пожалуй, самый дорогой человек на свете - трёхлетний внук Алёшка. Максим невольно улыбнулся, представив, как пострелёнок, только он откроет дверь, бросится к деду и, умильно глядя своими огромными голубыми глазами, спросит: "Деда, а что ты мне сегодня принёс?". Максим часто баловал потомка игрушками и вкусностями, вот и сегодня он вёз ему в подарок лежащее на приборной панели яблоко - огромное, ярко-красное, налитые бока которого отражали свет придорожных фонарей. Плюшевые медведики, зайчики и "киндерсюрпризы" поднадоели, Максим покупал маленькому хитрюге гоночные машинки, фломастеры, раскраски, конструкторы, но никогда не приносил в дом игрушечные пистолеты, автоматы и прочую имитацию оружия. Никогда.Навигатор посулил долгую и скучную пробку по пути следования, Максим беззлобно выругался и свернул с проспекта в лабиринты улиц. Осенний вечер не баловал - промозглый октябрьский ветер срывал с придорожных деревьев последние лохмотья осеннего наряда и швырял в лобовое стекло мокрый снег. В колонках мурлыкал Дассен:
"...Nancy au printemps, ;a ressemble au Midi 
Elle m'aime et je l'aime aussi 
On marche en parlant, on refait la philo
 Je la prends mille fois en photo
 Les petits bistrots tout autour de la place 
Au soleil ont sorti leurs terrasses
 Mais il y avait trop de lumi;re et de bruit 
On attendait qu'arrive la nuit
 On se voyait au caf; des trois colombes 
Aux rendez-vous des amours sans abri 
On ;tait bien, on se sentait seuls au monde 
On n'avait rien, mais on avait toute la vie..."
...Да, как раз за углом этого дома то самое кафе, правда, уже неоднократно перестроенное с советских времен, где Макс, тогда ещё бравый дембель, герой-"афганец", сделал хрупкой голубоглазой блондинке Маше предложение, которое она благосклонно приняла вместе с цветами и скромным золотым колечком. А потом они пошли, взявшись за руки, вот по этому переходу…
  Макс боковым зрением увидел старика, медленно переходящего дорогу по "зебре", потом перевёл взгляд на дорогу. Старик, одетый бедновато, но не маргинально, ковылял, тяжело опираясь на палочку, а навстречу ему стремительно нёсся черный "хаммер", сверкая хромированными "кенгурятником" и решёткой радиатора. Мгновенно поняв, что сейчас случится непоправимое, Максим вжал педаль газа в пол, проскочив переход, круто заложил руль влево, и врезался в правую половину «кенгурятника», уводя трёхтонную махину со смертельной траектории. Гулкий звук страшного удара, звон бьющегося стекла и скрежет рвущегося металла… Яблоко вылетело из машины и покатилось по мокрому асфальту, калейдоскоп огней перед глазами - и чёрная, жуткая, безмолвная тишина...Максим пришёл в сознание от острой боли в груди - наверное, одно или несколько сломанных рёбер проткнули лёгкие. Кровь из рассечённого лба заливала глаза, и он с трудом открыл слипшиеся веки. В неверном свете мигалок полицейских машин и "Скорой помощи", сквозь кровавую пелену он увидел лицо того прохожего, чью жизнь он спас, подставив бок своей машины под удар бешеного "хаммера", - обычное лицо пожилого человека, и вдруг... На морщинистом лице блеснули знакомые глаза!Эти стального цвета глаза... Да, всё те же, только усталые и грустные. "Ротный... Но ты же погиб тогда..." - прошептал Максим, и сознание ушло, улетело из существующей реальности, перенесясь в то жаркое лето восемьдесят седьмого года...Шла рутинная, в общем-то, работа - зачистка маленького кишлака от возможных "духов". Хотя аллах пойми этих афганцев - днём декханин с мотыгой в руках, трудолюбиво обрабатывающий свой клочок каменистой, высушенной беспощадным восточным солнцем земли, ночью же - свирепый моджахед с автоматом в тех же мозолистых от мирного кетменя руках. Но пока всё было спокойно, на улицах ни души. Макс шёл в паре со своим ротным, старшим лейтенантом Савельевым, с которым их объединяла не только совместная служба, но и то обстоятельство, что они были земляки - оба из Воронежской области, и, наверное, поэтому ротный, так давно не бывший дома, взял под своё шефство «земелю». Они продвигались не спеша, отрабатывая дом за домом. Везде одно и то же - грязь, нищета, оборванные дети, женщины и старики. Ночь наступила сразу, как обычно бывает в этих широтах, и на бездонном чёрном небе выступили звёзды, яркие, лучистые, сейчас казавшиеся злыми и чужими. Они шли, негромко переговариваясь, и уже подходили к другому концу кишлака, когда на неподвижном дереве вдруг качнулась ветка. Приглядевшись в темноте, они увидели маленькую скрючившуюся фигурку. Пацан. Макс подошёл к мальчишке, порылся в кармане под бронежилетом и протянул ему кусочек рафинада, который постоянно таскал с собой, - говорили, что сахар прибавляет остроту зрения в тёмное время суток. Паренек схватил сахар и быстро спрятал его под рубаху.Савельев и Макс пошли дальше. Вдруг позади раздался знакомый каждому военному щелчок предохранителя, и старлей мгновенно обернулся. Пацан, только что сидевший на ветке, целил в Макса из автомата. В момент выстрела Савельев в невероятном прыжке оттолкнул Максима, перекрыл директрису, и очередь прошила его бронежилет и незащищённую шею. Макс упал, и обернулся через какую-то долю секунды, когда командир уже падал на спину, прошил щуплое тельце дьяволёнка короткой очередью и бросился к Савельеву. Одна пуля пробила трахею, разорвала сонную артерию, и кровь, казавшаяся чёрной при неверном свете звёзд, пузырилась на горле, размеренными толчками фонтанировала вместе с ударами сердца. "Товарищ старший лейтенант! Алексей Иваныч! Командир!!!" - раненый открыл глаза, захрипел, вялым жестом показал, мол, всё, хана. "Нет! - рявкнул Макс, - Я вытащу, сукой буду, вытащу! Сына Алексеем назову, а если дочь родится - то внука!" Он лихорадочно рванул обёртку бинта индивидуального пакета, перевязал, липкими от крови руками вколол обезболивающее...Он долго волок ротного, оступаясь и падая, потом взглянул в лицо старлею и понял, что волочет труп... Он мучился, переживал, ночами скрипел зубами, чтобы не дать волю слезам. Потом он сам вызвался сопровождать "груз 200" на Родину и отрешённо стоял на похоронах, слушая дежурные речи военкоматовских чиновников; в полной прострации глядел, как цинковый гроб опускают в землю нетрезвые могильщики под троекратный салют, бросил сырой комок глинистой земли в последний окоп командира и неверными шагами покинул кладбище, пошёл куда-то не разбирая дороги. Ему казалось, что со смертью Савельева жизнь стала иной, серой и безвкусной, что он живёт за счёт погибшего, ругал себя последними словами, терзался, что не мог спасти старлея, а теперь, по прошествии лет, перегорел, но на всю жизнь осталась тупая боль, как заноза в сердце…Те же стальные, усталые глаза… "Спокойно,танцуем дальше! - снова зазвучал в ушах голос старлея, так он всегда приговаривал на операциях, - Макс, очнись! Всё, не терзайся, мы в расчёте. Слышишь, живи!"Максим открыл глаза. Образ командира пропал, и осталось лицо спасённого, незнакомого пожилого мужика, вытирающего слезящиеся старческие глаза. 
- Отойди, дед! - спасатели МЧС споро разрезали кузов машины, бережно достали Максима, осторожно положили на носилки и запихнули в нутро реанимобиля."Живи, Макс!"
- Спасибо, командир!
- Что вы говорите? - над ним склонилось лицо молодой врачихи.Максим лежал, морщился от боли, но улыбался.