А на том берегу...

***
- Буду поздно, не волнуйся, сегодня выезд на учения.

- Ясно. Удачи.

Таня привычно подставила щеку для поцелуя. Жесткого. Нет, не от холодности мужа, а от бритой, но всё же щетины. Кажется, Таня чувствовала ее еще в зародыше - инстинктивно напрягалась при соприкосновении. Нехорошо это, ведь мужа – генерал-полковника - нельзя было упрекнуть в недобром к ней отношении: хоть и военный до мозга костей, он всегда к ней с терпением, с уважением, как положено. Возможно, это и есть любовь - та, что без розовых иллюзий и мальчишеских слюней… Та, что открывается с долгими годами жизни бок о бок, проверяется ими и коллизиями бытия на надежность и чистоту. Та, что имеет выдержку как хороший коньяк.

Что ж, Таня не жалеет, что связала с ним, этим строгим и порядочным мужчиной свою судьбу и уже двадцать два… нет, три года они вместе.

Она сварила себе кофе, сделала закладку белья в стиралку. Не без удовольствия огляделась в просторной ванной – под мрамор, недавно обновили. Сверкает всё…  Мельком глянула в большое как озеро зеркало – надо худеть и в салон – постричься, оформить голову. А может, отрастить? Как раньше? Чушь! Зачем, для кого? И вообще, пожилые тетки с длинными волосами комично смотрятся. Жалко как-то. Она не хочет быть жалкой. А какой хочет? Да никакой… Всё равно…

В этот момент как-то особенно резко прозвенел звонок телефона. Стационарного, что тоже насторожило – им уже мало кто пользовался. Так, стоял по привычке – как стильный элемент генеральских апартаментов, их обстановки. Иногда Таня и сама себе казалась таким же элементом…

- Алло – ее грудной голос, не окрашенный эмоциями, раздался в тихой полукругло- просторной прихожей. Как камешек упал в забытый всеми омут…

- Татка!...
 
 Так мог звать ее только один человек. И имя, и пауза после него ударили в Таню молнией.

- Татка, милая, это ты! Ты, ты!... Я нашел тебя! Наконец-то…

Неповторимый, не забытый тембр бился в трубке, и она мгновенно стала живой и горячей в ухоженных Таниных руках.

Сердце женщины подпрыгнуло до лепного высокого потолка и тут же с размаху ударилось о блистающий паркет. И вдруг исчезло - ускользнуло куда-то из этой уютной гостиной, из этого  устоявшегося за десятилетия мирка.

- Виктор, ты?... Откуда?  – только и смогла вымолвить.

Потом, потом всё разъяснится, и омытое слезами Танино лицо будет светиться неземным сиянием, и сердце будет купаться в безмерной, всё заливающей радости, не сравнимой ни с чем, пожалуй, даже с блаженством материнства. Он, единственный любимый, он, кого Таня потеряла, нет, вычеркнула, вырвала с кровью  из себя, возник сейчас снова. Из небытия, с другого берега, что находится в тумане там, за пропастью, за смертью души. Но как же она могла жить без него столько лет? А она и не жила. Так, исполняла обязанности…

***
Они вместе заканчивали институт – стали и сплавов. Он на  «отлично», даже на «превосходно», практически готовый ученый, с явными задатками стать светилом в избранной сфере, она – средне, на твердую четверку. И то с его помощью.

 Главное было не в этом, главное была их любовь. Феерическая, космическая, как они сами. Он - высокий брюнет с васильковыми, яркими до неприличия глазами и бровями, что такая редкость для служителей науки, разве что сердцееда Ландау тут можно помянуть. Она – пшеничноволосая волейболистка-богиня с тонкой талией и потрясающей лепки бедрами, мисс вуза, его бренд, можно сказать.

Умереть можно от созерцания такой пары! Многие и умирали – в том числе от зависти. Больно было, ослепляюще слишком…

Гармония их происходила от того, что Виктор владел временем, а Таня – пространством. Он умудрялся за сутки сделать столько, что хватило бы на команду ученых. За час мог перевести с иностранного объемную публикацию. Изучить предмет по программе - за сутки... Непостижимым образом ему хватало времени на всё, включая свидания с Таней. Время любило его, а это,господа хорошие, надобно заслужить! 

Таню же любило пространство – оно радовалось ей, и будто бы покорялось. Равных в скорости на волейбольной площадке Тане не было; другое дело, что ей нравились больше иные занятия – плавать, срываться в поездки – где только она ни побывала за институтские годы, даже на далеком Байкале, в Карелии, в южных республиках. Где бы ни находилась эта блистательная девушка, даже в самом убогом отсеке общаги, вокруг совершалось таинство гармонизации, и пространство начинало явно дружить с людьми… Благодаря Тане!

 А будучи вместе, они всё время улыбались, как блаженные. Аура, их окружавшая, действовала просто наповал, была материальной. Её ощущали все. И студенты, и преподы, и все прохожие. Кто подпитывался, не надеясь на такое счастье в своей жизни и не всегда смиряясь с этим, кто –то старался принимать это как норму для хороших людей – заслужили… Природа по какому-то праву отдала им все лучшие черты. А на природу что ж обижаться?

«Да у вас же нимбы, чуваки! Восьмеркой! Символ бесконечности!» – изумлялся  даже без обычного ёрничанья их общий дружбан Мишка Кучин или Мишель де КучА – как он сам представлял обычно себя.

- Ну, ничего, мы такое в следующей жизни тоже заработаем. Если будем хорошо себя вести! – назидательно-саркастически говорила подруга Тани, неказистая, но умненькая Верочка Лунева.
Было непонятно, шутит она или верит в это серьезно. В то время она по уши увлеклась восточной философией, цитировала Сат-Чит-Ананду, Рериха и Блаватскую. Особенно старалась она при Викторе: втайне считая, что по уровню общего развития она соответствует Виктору больше, чем Таня.

Верочка поддакивала Виктору и выражала наиживейший интерес, когда он изрекал что-нибудь в таком духе: «Человек есть процесс, соединяющий время и пространство» или «Время – матрица и функция от человеческой мысли».

- Так что, время чисто субъективная вещь? – заглядывая ему в глаза и растягивая гласные, вопрошала Верочка.

- Оно разное. Бывает земное время, бывает коллективное, бывает личное – как раз в силу своей матричной структуры – охотно отвечал Виктор.

- И поэтому мы многомерны? - Верочка не отставала.

- И поэтому тоже.

- Хорошо. Допустим, я процесс, - пытался вмешаться в дискуссию Куча, делая глубокомысленное лицо, - ну и дальше что? Что из этого следует?

Однако Виктора нельзя было сбить с толку, ясность его ума поражала:

 - Человек есть процесс, заряженный на определённую цель. Форма всегда создается под задачу.

- А кто ставит эти цели? – уточняла прилипчивая Верочка, придвигаясь к Виктору.

- Как кто? Партия и правительштво – подсказывал Куча голосом пай-мальчика.

Уже дыбились первые волны надвигающейся  перестройки, где-то на горизонте собирал западно-восточные силы её девятый вал, и на берегу истошно голосила горластая тетка любопытно-базарного вида  – гласность. Посему смеяться над решениями съездов, вторым Ильичём и вообще диссидентствовать считалось хорошим тоном в любой молодежной компании. И уж тем более, в студенческой.

Правда, Виктор этим не грешил: политика, которую он именовал «грязным делом», мало занимала его – гораздо больше влекла чистая наука. Ведь целью сущего, по его глубокому убеждению, не раз высказанному, хотя и не всеми разделяемому, являлась «эволюция всех феноменальных форм духа – через их познание». На его, Виктора, престоле восседала высокая, самоотверженная наука! И с некоторых, не столь уж давних пор рядом возникла и воссияла дивным светом та, что с ней практически почти несовместима – беззаветная любовь.

Эти две полярные темы объединялись у него простенькими стихами, например:

Да, я люблю науку стали,
Но только таю я, как воск,
Когда увижу милой Тани
Сиянье золотых волос…

Словом, «повенчали» их окружающие уже на четвертом курсе. Они сами об этом не говорили – вопрос был ясен, в обсуждении не нуждался. Супругами-половинками они и впрямь являлись от Бога, о чем точно записано было на небесах,  и уже два месяца как принадлежали друг другу - и  духом, и телом. Не разлей вода и не потухающий, а только всё жарче  разгорающийся  огонь костра. Телепатическое общение для них было нормой, чему тоже все сначала удивлялись – вы что, мысли друг друга читаете? А потом привыкли – они же особенные, Виктор и Таня!

***

Оба знали, что никогда не расстанутся и после защиты диплома поедут вместе, скорей всего, в Новосибирск, в аспирантуру, куда уже пригласили Виктора на основании его сверхталантливых статей.

Однако случилось иное. Несмотря на это лестное приглашение, Виктору пришлось уехать на сборы, как всем прочим выпускникам, дабы получить звание лейтенанта. И он отбыл на два месяца, в тьму-таракань Тульской области, под названием Долбино.

Таня осталась в Москве и начала работать. Благодаря дядюшке – чиновнику высшего ранга, из партконтроля – ее приняли на службу в министерство, не СССР,  правда, а России. Но это тоже было круто. В помпезном здании на  Профсоюзной  от служащих негде было упасть не то что яблоку – булавке. На один квадратный метр приходилось по трое-четверо сотрудников  - главным образом жен, дочерей и любовниц партийных боссов и замов министра. В одной из таких каморок усадили и Таню, а кроме неё там непостижимым образом помещалось еще семеро особ прекрасного пола, с утра до вечера пекущихся о своей внешности. Функции их были малопонятны. Единственное, чему обучилась там Таня – заполнять журнал «входящих» и «исходящих». Да еще на машинке печатать - двумя пальцами…

Но всё это явное несовершенство не трогало Таню. Её настоящей жизнью был Виктор. И весь тот беспредельный космос, неразрывно связанный с ним. Огненный темперамент Тани требовал слияния с этим макрокосмом любви, мысли, парящего духа, устремленного в надземные сферы. Это мог дать ей только один человек – ее любимый «гений» стали и сплавов.

Уже первый месяц разлуки показался обоим вечностью: строчились длинные письма и короткие телеграммы «Люблю, умираю, жду!», «Целую миллион раз мою Татку», «Ты – моя жизнь» с большой буквы и десятком восклицательных и прочая сентиментальная ерунда, ничего не значащая для всех, кроме них двоих… Как ни крепилась  Таня, ей всё же  не хватало сил терпеть разлуку, с ее-то импульсивным нравом и аномальной привязчивостью!

И на исходе второго месяца она решила поехать к любимому, неожиданно для самой себя и для него, ничего ему не сообщив заранее. Она физически не могла больше находиться вдали от него. Но отгулов  ей никто не собирался давать, несмотря на то, что начальник отдела давно оказывал недвусмысленные знаки внимания. Наоборот, это сработало против Тани, поскольку эти знаки не возымели на нее никакого действия. И оскорбленный "менеджер"с ухмылкой выбросил ее заявление о неделе без содержания в урну, пробормотав себе под нос что-то непотребное, про течных собак женского пола. Тогда девушка, не раздумывая, решила подать на расчет.
 
- Ну, и дура! – уже вслух отрезал начальник. И размашисто подписал ей новое заявление – об уходе.

- Как это тебе удалось отпроситься? – округлила глаза в роговых очках Верочка, узнав о Танином плане, - что-то тут нечисто, колись, дорогая!

Но Таня только молча повела плечами. Тем же вечером она уже тряслась в общем вагоне поезда "Москва – Симферополь". А утром чуть свет тащилась под проливным дождем на автовокзал, но рейс оставался только вечерний, да и на него уже все билеты проданы, черт побери!... Ей пришлось долго ждать, изнывая от тоски, потом упрашивать-умолять пузатого водителя взять ее без места, ехать буквально под сиденьем (чтобы контролеры не увидели!), а потом еще пару часов на попутном грузовике – уже до места сборов. 

Замученная, вся в изгвазданных и мокрых шмотках, но с огромными и сияющими в два солнца глазами она появилась к полуночи у пропускного пункта. Увидеться им разрешили не сразу, только в шесть утра – Виктор чего-то там охранял, да и то – только на два часа. Они мелькнули как один миг – только бы наглядеться, надышаться родным запахом, услышать дыхание на груди, у ключицы, шепот «моя, моя…»

То ли виделись, то ли нет? То ли сон приснился Тане – под белыми березками он - почерневший, с нелепо торчащей из ворота гимнастерки шеей,  с  запавшими васильками своими, но радостный, как весенний стриж – ее Витек, золото ее червонное…

И снова мука ожидания, резиновое время, загибание пальцев – сколько еще?... Каждый час проверка ящика на крыльце общаги – а вдруг пришло? Однако в последнюю неделю поток писем от Виктора прекратился. Оборвался – по неясным для Тани причинам. Звонить было некому, друзья-товарищи разъехались, родители Виктора телефона вообще не имели, живя в забытом богом подмосковном поселке. И девушка подсчитывала часы и минуты до восьмого сентября, когда Виктор должен был вернуться в Москву. Вот уже четыре дня, вот два с половиной, вот… Завтра, завтра он примчится к ней, и всё будет понятно, ее опять обнимут родные смугловатые руки, всё плохое уйдет, и они уже не расстанутся вовек! В этом она не сомневалась.
 
Но в день приезда он не появился в пустом общежитии, где ждала его сгорающая от любви девушка.  Не объявился он и на другой день. И к полудню Таню затрясло крупной лихорадкой, она не могла глотать пищу и воду, случился горловой спазм. Что-то произошло – она чувствовала. Что-то страшное, непоправимое!

На третий день на пороге комнаты, где полумертвым комочком лежала Таня, возникла щупловатая фигурка Мишеля де КучА.

Воспаленные глаза девушки обратились к нему, как к иконе святого угодника.

- Знаешь, Тань, ты только не это… не переживай… Он уехал еще вчера… В Новосибирск.

- ???? 

- Ну, так вышло, понимаешь…

- Говори! Говори сию минуту! Удушу!...

- Ему рассказали про твой роман… В министерстве… С начальником… Прикинь…

- Какой роман? Ты что, очумел, Куча?! С дуба рухнул?!

- Слушай, я не в курсах, я ж в Риге был, ты знаешь… Это мне передали ребята с химфака… 

Всё кончилось враз. Восьмерка нимбов погасла. А с нею и Танина юность, до этого черного дня переполненная белоснежной надеждой и радужной удачей.

Стояла удушающая июльская жара, редкая для Москвы, под сорок. В комнату, на ходу излагая какой-то скабрезный анекдот о муже, вернувшемся из командировки, ворвалась бригада бравых пофигистов-рабочих. В общаге начинался капремонт.
 
***

Здесь следует набрать фразу: «Прошло двадцать три года». Хотя читателю это и так ясно. Как и то, что Таня с горя вышла замуж, что называется,  за первого встречного –  хорошо вышла, за честного офицера доблестной советской армии. Впрочем, уже российской… И дочь родила, здоровенькую, доношенную. И даже не мотались они по военным городкам, как большинство таких семей, всего два места сменили, и вот уже десять лет в Курске, в лучшем его районе. Таня инженером на машзаводе в производственно-техническом отделе числилась, потом ушла, не находя для себя в работе удовлетворения, а нужды в заработке не имелось - муж уверенно шел на повышение.
 
Таня потихоньку шила, вязала, прошла курсы по бытовому дизайну и украшала дом и новую дачу, но машинально, без вдохновения. Та огромная, безобразная и кровавая рана несбывшейся любви, любви великой и более никогда не возможной, затянулась тоненькой паутинкой-плёночкой, но не заживала до конца.  Таня всё время носила в себе что-то мертвое, убитое – как будто маленького птенчика, а убрать, удалить его как больной зуб было нельзя, оживить - тоже… И поэтому всё, что происходило вокруг, ее словно не касалось.  Всё казалось иллюзорным, киношным и не трогало - так, чтобы она ощутила  или еще большую боль или былую, заливающую всю вселенную радость. На текущую жизнь глядела как на аквариум: вроде движется нечто, водоросли колышутся, пузырьки идут, рыбьи хвосты виляют… Но какое это имеет отношение к ней, к Тане?

Все связи с прошлым она оборвала сразу после того страшного дня, уехала в свой маленький городок под Курском, к маме. Ушла в подполье. Пробовала пить, курить до тошноты и рвоты, но помогло это ничтожно мало. Точнее, помогло, но обратным способом. Однажды после бутылки красного полусухого в кафешке, а потом стакана водки в  незнакомой компании Таня очнулась. В вытрезвителе, на голой и жесткой койке, под тусклой лампочкой без плафона, бившей ей прямо в глаза. Под презрительными взглядами охранников… Поняла – надо срочно завязать, это уже предел. Справилась, задавила себя. Вернулась к прежним привычкам хорошей девочки – ради мамы, она ведь одна растила дочку…

Только жизнь не возвращалась. Церемонию своего замужества она предпочитала не вспоминать, это напоминало похороны.  Немного отвлекло и примирило с судьбой рождение девочки и связанные с этим хлопоты. Теперь ей двадцать один – почти как Тане тогда…

… И вот этот звонок! Всколыхнулось всё, фейерверком цветным взорвалось - все наслоения времени, чувств и мыслей за эти безбожные лета и зимы  отлучения от любви, и оказалось, что любовь-то никуда не уходила, она жила рядом, подумаешь – расстояние до Москвы! Птенец в груди Тани ожил, встрепенулся – затеплилось, запульсировало сердечко птахи, что считалась убиенной безвозвратно.

«Почему же ты меня не искал? Почему не поговорил со мной? » - сквозь слезы и давнюю муку думала Таня.

 Виктор услышал немой вопрос любимой:

- Искал тебя, еще как искал – всех на ноги поднял! Вскоре понял, что не могла ты… А я… ну как, как я мог в тебе усомниться, дурак молодой, скотина самолюбивая…

Таня молчала, слезы душили ее незримым шарфом.

Виктор продолжал:

- Понимаешь, стыдно сказать... Ведь тогда случилась еще такая пошлая и гадкая штука, как нарочно… Теперь я скажу ее тебе… После твоего приезда у меня при медосмотре нашли болезнь… Ну да, да, венерическую, по словам врача. И я как с ума сошел... Хотел с десятиэтажки прыгнуть...  Потом оказалось, что это ошибка – просто антисанитария походная виновата. Всё прошло само собой.. Но это уже ничего не меняло – ты была вне досягаемости. Исчезла как царевна-лягушка… После сжигания шкурки...

Таня вспомнила, что она и матери строго-настрого велела тогда никому не давать свой новый адрес, особенно Виктору.

-  А я рыскал, искал  тебя, как голодный хлеба и воды… Но ты же сменила фамилию! Я ее недавно узнал, от Мишки... Знаешь, умер он, от размягчения костей…. А перед смертью вызвал меня к себе в Подольск и поведал подробности о специально подстроенной  истории с твоей якобы изменой. И Верочка замешана там была…

Гостиная показалась Тане безвоздушным пространством. Снова начался горловой спазм, как тогда, в том злобно-знойном московском июне. Ей нужно было только одно – лететь скорей, немедленно туда, где прерываясь от сильнейшего волнения, звучал этот спасительный голос:

- Татка! Родная, никогда никто мне не был нужен так, как ты. Ты смысл всего… всего мироздания… Это я теперь абсолютно знаю! Без тебя всё, всё зря, всё напрасно, ничего не радовало и не мило… Простишь ли ты меня, не знаю… Сам я себя не прощаю, нет...

Позже Таня узнает о том, что Виктор теперь академик с мировым именем, полтора десятка лет проработал за рубежом, читает лекции в Массачусетсе и Сорбонне, не раз выдвинут на международную премию. Узнает о том, что он овдовел несколько лет назад, что у него есть дочь, которая скоро выходит замуж… А он, он ни на минуту не забывал о ней, своей единственной, и хроническая бессонница,  и сердечная недостаточность – итог той дикой ошибки и потерянной первой любви. Глупости той, рокового стечения обстоятельств, обидного сбоя в небесной программе?

Неисповедимы пути, ведущие к таким ошибкам. И никогда никто не узнает, что приготовила бы им жизнь в качестве плодов, будь они вместе? Сколько добавилось бы мировой красоты и сколько совершилось необходимых человечеству открытий? Горечь сменялась новой надеждой. Может, еще не поздно? Всё заново? Затем наплывала тень безысходности  – Таня замужем, время их ушло, надо думать о детях, не портить им их жизнь… А за свои ошибки надо платить сполна…

Таня узнает многое, потому что они – после ее недолгих колебаний - встретятся вскоре в Москве, около только что открывшегося храма Христа Спасителя. На залитой солнцем площадке под звон новёхоньких колоколов он будет ждать её, волнующуюся чуть не до криза – поправилась, подурнела, он не узнает!! -  будет сжимать букет роз в нервных сухих ладонях, совсем седой, чуть сутуловатый и всё равно прекрасный. Будет ждать - через двадцать три года после расставания…

***
Если есть на свете настоящее единство двух сердец, двух разных по рождению и крови, половым признакам и характеру людей, то оно в полной мере даровано было Тане и Виктору на эти волшебные сутки. Он узнал ее там, у храма, моментально, рванувшись навстречу и видя перед собой только ту Татку, что никогда не могла покинуть его, изменившись обликом или нутром. Стремительную, светлую, немыслимо красивую Татку, богиню и звезду…

Время и пространство соединились, слились в сияющем, восходяшем к небу пламени – восторга, смешанного с плачем чистой радости и всепоглощающей нежности. Они провели эти сутки в его большой и красивой, но прохладно-неуютной от частого отсутствия квартире на Кутузовском. Таня, Татка озарила ее своим присутствием – как в те незабвенные годы: вещи, предметы, вазы и зеркала ожили, заиграли в лучах солнца и золотых глаз женщины, вернувшейся из ледникового периода…

Через день он должен был улетать – на Мальту. Всего на неделю. Там готовилась стать супругой колбасного короля единственная дочь Виктора.
Все эти двадцать четыре часа на Кутузовском они не засыпали ни на минуту – не могли надышаться друг другом, восполняя все эти долгие годы чудовищной, несправедливой разделённости, вспоминая подробности общей далекой юности и той их сумасшедшей любви. Пусть они останутся между ними…

Стоял душный, зрелый август. Из открытого соседского окна доносилось:

«А на том берегу незабудки цветут,
А на том берегу звёзд весенний салют,
А на том берегу твой костер не погас,
А на том берегу было всё в первый раз…»

Счастливые, невесомые от любви (помнишь, Витя, у Булата: «счастливые и мудрые, как боги, и грустные как жители земли»?), мужчина и женщина вышли на просторную лоджию. Он усадил ее в плетеное кресло, сам пристроился у ног возвращенной на законный пьедестал царицы-любви. И положил седую голову ей на колени.

- Мне кажется, мы и не расставались – прошептала Таня.

- Да… Господи, но как же глупо, как фатально всё тогда вышло! – всё еще терзался Виктор.

«Только раз я любил и от счастья был глуп,
Только раз пригубил дикий мёд твоих губ…»

Красавец-певец умел надрывать душу - с треском всех её астральных оболочек и сладострастной мукой.

Договорились, что после его возвращения с Мальты они, наконец, соединят свои судьбы – до конца дней. Таня твердо решила поговорить начистоту с мужем и оставить его. Уже перед расставанием – теперь недолгим – он сказал необычно глубоко звучащим голосом:

- Знаешь, а ведь ты – мой путь, мой мост… К Богу… Я вернулся на него.
Глаза-васильки сохранившие свой цвет, и теперь подсвеченные изнутри, были устремлены к ней, к Тане.

А Таня же просто плыла, широко раскинув белые руки,  плыла - в закатно-прозрачной, призрачно-прекрасной  и тёплой воде – то ли реке жизни, то ли спокойной и благостной смерти. В сущности, всё это одно. Ведь мы – в любви – вечны…

***

Таня сделала всё, как обещала. Как решила – твёрдо и без колебаний. Кстати, в этом ее, как ни странно, поддержала дочь.

- Мам, что-то ты вернулась из столицы така безумно красивая? А? Нет, не так: красиво безумная… Дочь хитро улыбалась, внимательно вглядываясь в похорошевшее лицо Тани.
Она еще ни разу не видела мать такой…

И Таня рассказала – неожиданно для самой себя – их с Виктором историю.
- А, типа Ромео и Джульетта? – ирония девушки не была злой. Наоборот, она будто давно дожидалась чего-то подобного.

А потом, посерьезнев, после недолгого обдумывания, она убежденно произнесла:

- Мама, я думаю, что без любви жить в браке не стоит. Не стоит париться… Даже нельзя. Ты же не можешь ничего скрывать, я знаю.  Поезжай. Я буду заботиться о папе…

Через шесть дней Таня, оставив мужу письмо на полстраницы четвертого формата и взяв небольшой чемодан, уже сидела в поезде «Курск-Москва». Попутчиков пока не появлялось, и это было кстати. Ей надо справиться с собой, собраться в кучку. Мужа она жалела (не виноват ни в чем!), кошки поскребывали под тонкой белой кофточкой, еще как! Но любовь однозначно перевешивала. Виктор нуждается в ней больше – думала она. Он болен, одинок, дочь будет за границей… Ему нужно еще столько открытий в науке сделать! И им обязательно надо повенчаться…

Вдруг послышался громкий и странный стук. В пыльное, наглухо закрытое  окно поезда ударилась большая птица. Скворец, галка? Голубь?
На стекле остались несколько смятых сереньких перышек. Кажется, птица упала. Таня не увидела - в этот момент состав тронулся.

Сердце Тани сжалось, оборвало свой ритмичный бег – она судорожно пыталась вдохнуть, но это у нее не выходило. «Плохой знак, это плохой знак» – сердце наконец застучало, но то и дело сбиваясь и проваливаясь в бездонное и ледяное никуда.

Заглянула за билетом проводница («ох, что-то вы, голуба,  такая бледная?»), предложила валидол и крепкого чаю.  Таня отказалась от чая, но взяла тревожно пахнущую ментолом таблетку, затем медленно, как во сне, легла на застеленную нижнюю полку. До самой Москвы она так и не сомкнула глаз.

На вокзал в условленный день и час Виктор не пришёл. Таня прождала его до вечера. Как в фильме про механика Гаврилова и его любимую женщину. Она надеялась – самолет не прилетел, опоздал. Она проштудировала все газеты из привокзального киоска, спрашивала у незнакомых людей, не случилось ли каких аварий за последнее время. Ругала себя последними словами, что не купила себе сотовый – они хоть и баснословно дорогие, уже появились в продаже. И у Виктора таковой имелся. Он ведь еще предлагал, только не успели они… Ничего толком не успели…

- О, Господи, помилуй его! Помилуй! Прошу! – молилась женщина, до сих пор не обращавшаяся с такими просьбами к тому, кто, по слухам, всесилен.

Куда звонить? Куда ехать? Что делать? – как потерянная, Таня бродила взад-вперед по перрону, боясь отлучиться даже по известной надобности.
Адрес Виктора она не помнила, получив только визуальное представление о его доме.

Она ночевала в зале ожидания, еле-еле упросив молоденького дежурного милиционера – для этого нужен билет на поезд. Покупать обратный она физически не могла... Лучше на рельсы. Не она первая...

Утром Таня найдёт адрес Виктора – через бюро, хорошо, что она знала многие из его биографических данных. Она поедет туда на метро – растрепанная,  с синими кругами под глазами, подурневшая и помертвевшая. Она как будто уже знала, что ей скажут там.

Консъержка – грузная пожилая женщина (а я какая? Точно такая же… ) , выглянув из-за зарослей пальм и фикусов, привычно осведомилась, к кому направляется Таня. Узнав, она скорбно покачала головой и закусила подкрашеные губки:

- Виктор Сергеич? Из  семьдесят второй? Так ведь умер он  –  три дня, как похоронили. Уж так жалко, так жалко! Дочь прилетала, у ней еще свадьба сорвалась из-за этого… Горе, такое горе… Скоропостижно! Сердце…
«Нет, это неправда, не может быть правдой!» – кричало всё Танино существо.
А сердце смертельным грохотом выстукивало своё:

- Птица! Та птица… Это он прощался со мной...

Шепот Тани консьержка приняла за просьбу попить и повернулась к стоящему сзади графину, бормоча попутно:

-  Сейчас, сейчас… А вы ему кто будете? Не родня ли покойной супруги? Похожи чем-то… Тоже блондинка была…

Но Таня уже дергала на себя ручку массивной двери, дергала с остервенением, как фанатик, рвала ее как стоп-кран в холодном заплеванном тамбуре – в надежде остановить стального монстра, несущегося по жестко намеченному маршруту и ухмыляющегося на полном ходу уже в месиво изувеченной женщине.

- Да обратно, от себя ж надо! - консъержка с удивлением смотрела на странную дамочку.

Она не помнит, как добралась до вокзала. Солнечный еще по-летнему, многолюдный и одышливый город кружился около неё в сатанинской суете и дикой пляске. "Как одна огромная психбольница" – обрывок мысли, болезненный образ вспыхнул и погас в звенящей и чужой Таниной голове. Отныне всё было для нее чужим. Или чуждым.

На привокзальной площади у Курского кто-то врубил на полную мощность магнитофон:

«А на том берегу незабудки в цветут,
А на том берегу звезд весенний салют…
А на том берегу, там на том берегу…»

Песня продолжалась. Только Тани уже не было. Теперь уже насовсем…
Только где-то на дне потрясенного сознания проплыл окруженный неземным светом образ храма - Христа Спасителя.

***

Эту грустную историю несколько лет тому назад поведала мне незнакомая большеглазая женщина. Немолодая и печальная. Она появилась в моем кабинете странным образом,  без звонка, без приглашения. Просто пришла и скромно спросила, можно ли ей занять час моего времени. Отказать ей мне показалось абсолютно невозможным. Или безбожным.
Рассказ ее длился три часа. И в течение этого времени она все время плакала – беззвучно, только лицо было мокрым. Еще более странным мне показалось, что за эти три часа никто, ни одна душа не потревожила нас. Крайняя редкость среди рабочего дня!  Видно, кто-то зорко охранял нас от постороннего вмешательства. Кто и с какого берега – у меня есть ответ на этот вопрос. И у Тани тоже.
Она поведала, что многое поняла с тех пор. Ухаживает за обезноженным (вены!) мужем, растит внука...

Наши с ней смиренные выводы из этой истории тоже практически совпали…
За всё слава Богу.