Повесть о жидкой валюте

    Карцев Л.Б.

Повесть о жидкой валюте.


1.


    Просторы Российские... Дороги уходящие в небо, теряющиеся в бескрайних лесах, полях и болотах. Пока еще идут по этим дорогам старухи, опираются на вырезанную из орешника палочку с рогулькой на конце. Путь их неизменен из дома до магазина. Они - последние представители уходящего, обманутого поколения крестьянства, родившиеся в начале века, пробравшиеся сквозь все войны, познавшие голод и нищету. Склочные, завистливые, злые на язык, забытые детьми и людьми. Как они одеты! Резиновые боты, или валенки на ногах, мужской пиджак, накинутый поверх ветхой кофтенки, или телогрейка, смотря по сезону. Юбка непременно черного цвета и платок составляют их наряд. Стариков-мужчин почти не встретишь в глубинке. Мужчины уходят из жизни раньше. Каторжная работа, водка, табак делают свое дело. Вот они какие, старики и старухи: низкорослые, кривоногие, беззубые боящиеся милиции и больниц. Не глаза, а руки зеркало души старух. Грубые, мужские ладони-лопаты с сильными заскорузлыми пальцами, с обломанными ногтями, морщинистые, трясущиеся. Жизнь этих стариков подобна вечернему туману, что еле держится, висит над землей легкой дымкой. Дунет ветерок, и нет ее. Еще чуть-чуть и уйдут они. Прибавится несколько крестов на деревенском старом кладбище. Не успеет подернутся травкой могильный холмик, как внуки, племянники продадут их ветхие домишки под дачи горожанам. И все...

*    *    *
 
    - Завелась, подлая, пробралась,- прошамкала губами старуха, с тоской рассматривая трехлитровую банку с горохом внутри, - Беда. Такое несчастье, ахти мне напасть. - Продолжала причитать бабка, видя, что ее неприкосновенный запас подточила дрянная моль, а когда в жбане с мукой она разглядела своими подслеповатыми глазами жучков, ноги ее сами собой задрожали.
    Уверенность в завтрашнем дне, основанная на ящиках, баночках и мешочках с продуктами, аккуратно расставленных в кладовке, пропала. Старуха шмыгнула носом, по - мужицки длинно выругалась и смахнула кончиком платка набежавшую на глаза слезу. Она вспомнила, каких трудов стоило ей достать мешок муки, припомнился ей и Колька - тракторист, согласившийся за пузырь довести на тракторе ее приобретение до дома, ибо до ближайшей деревни, где останавливалась автолавка -  было девять километров.
- Милый, Колюня, - запела было она тогда, выжидающе заглядывая в хмурое небритое лицо парня, в надежде, что тот откажется от посуленной бутылки "беленькой". - Ангел мой. Я - старуха, родименький, Колюнечка. Совсем одна, помру уж скоро, все болею, болею...
    - ... ты помрешь, - матерком обрезал ее причитания почуявший неладное тракторист, с натугой снимая с тележки второй мешок с продуктами. - Ты еще всех нас переживешь. Куда тебе столько соли? Мальчишкой был, помню, ты все грозилась. Тебе - ж годов сто будет.
    Старуха сутулясь, шаркая по земле ногами, обутыми в рваные-прерваные резиновые боты, подошла к двери своей избушки и отомкнула огромный ржавый замок. Сколько было ей лет, она не знала и сама, но иногда в ее памяти всплывали цены на продукты начала века, которые она с радостью сообщала более юному поколению старушек.
    - Старая я. Бедная. - Надежда сохранить бутылку, оставшуюся от ежемесячного литрового пайка, еще не оставила ее.
    - Давай, доставай не тяни, - потребовал обещанное тракторист, опуская мешок на землю. – Что - ж это у тебя, баба Нюша, окна проволокой колючей опутаны да ставни наглухо заколочены, воров опасаешься?
    - Не твое дело, - огрызнулась старуха, вынимая из мешка, дрожащей рукой, заветную бутылку. - Возьми деньгами, Колюня, мне еще крышу крыть надо. Рубероль поотрывалась местами, огород опять, кто ко мне без бутылки поедет? Я тебе пятнадцать рубликов дам. Ангел мой, родименький...
    - На кой хрен мне твои бумажки?
    - Чтоб ты сдох! - От души пожелала небритому ангелу старуха. - Чтоб она тебе в горле стала, утроба твоя ненасытная.
    Колька хотел было в сердцах отказаться от бутылки, но не смог, рука сама выхватила посудину из цепкой клешни старухи.
    - Сколько раз говорили мне, не связывайся с Нюркой Козлихой, не-ет не послушался. - Выругавшись сквозь зубы он сорвал крепкими, желтыми от никотина пальцами крышку из фольги и припал к горлышку, спеша унять похмельную дрожь.     Затем, пожелав старухе скорейшего перехода в иной мир, бережно заткнул бутылку тряпицей, залез в трактор и укатил.
    - Меня, старого человека, так обозвать, - тем же вечером жаловалась бабка Нюша всем своим соседям по очереди, впрочем, всех-то было трое. - Я и слова такого не знаю, что самое обидное то! Старая ты говорит педерастка, о как! А что это такое - я и не знаю. Обидно-о. Пойду, схожу к Лидии Николаевне, она учительницей была, должно быть слышала, что такое это оно есть. Отец его Колькин, покойник, был запойный, а этот и его переплюнет. Две, две бутылочки с меня вымогнул, а мешки даже в избу не занес. Скинул с тележки и укатил, меня этак, матерно наверно, обозвав.
    Старуха с умыслом рассказывала про две бутылки, давая понять всем, что водки у нее больше нет. От всего, некогда большого на триста дворов поселка осталось десяток покосившихся изб. В двух из них доживали свой век одинокие старухи, в третьей жил с престарелой подругой  Володя - пастух по прозвищу Фюрер, а остальные семь были раскуплены горожанами под дачи. Володино прозвище Лидия Николаевна объясняла, приехавшему на охоту соседу-дачнику так: "Батька его был одноглазый, так его за то и звали - Фюлер, - она букву "р", заменяла на "л", - ну, а от него это прозвище к сыну перешло".
    - У Гитлера два глаза было, - робко возразил ей собеседник.
    - Может и два. Только люди знают, кого как прозвать. Батька его был одноглазый Фюлер и сын его ворюга весь в него пошел. На прошлой неделе принес мне газеты, а меня дома не было, я во дворе картошку полола. Прихожу, газетка в двери торчит, а ведра нет. Дочкой привезено было новенькое такое ведерко. Володя, говорю, не ты ль взял? Обижается, а больше и некому. Кабы не он и замка на дом вешать не надо. Раньше мы на замок не закрывались никогда, в лес пойдешь на весь день, палочку вставишь заместо замка, воротишься, все цело. Тогда моды воровать не было. Про Нюркину беду слыхал? Все ее припасы подточил червь, она с горя третий день ничего не ест. Смотри, вон идет, за спину все держится. Думаешь, что болит у нее? Не-ет у нее там в платке деньги припрятаны и три сберкнижки. Она богачка. Трех мужиков пережила, детей схоронила. В дом к себе никогда не пригласит. "Не прибрано у меня", - скажет. А сама за чужой стол как сядет, не прогонишь веником. Да ты, кушай, кушай меня, старуху не слушай. Понавез продуктов и не знаю, как мне рассчитаться с тобой, вот, погоди, пенсию получу.
    - Ничего мне не надо, что вы, сколько можно договариваться? Приду вечером из лесу, а у вас все сготовлено, накрыто, оставьте эти разговоры.
    - Нет, Сереженька, добрая душа конфетки я тебе заказывала сама. За них я с тобой должна рассчитаться. Уж так я люблю чай с конфетками. У-у-у, помню, раньше купит в лавке мой дедуля два кило батончиков, ящик пряников и мы с ним чаевничаем. Эх, дедуля мой, дедуля так меня обманул, так подвел. Умер. Ему хорошо там в могилке, а мне здесь каково? Деньги он мне всегда все отдавал. Сложим, бывало две пенсии мои - сорок девять и его пятьдесят и нам хватало, а теперь прибавили малость, а что толку? Жить порой не хочется, а надо. Ох, дедуля мой, дедуля. - Лидия Николаевна скрестила полные, искореженные работой руки на коленях и предалась воспоминаниям. - Завтра шестнадцатое число, дедулин день получки. Раньше я, глядишь, где и подэкономлю, впрочем, не жили богато и не начинать. Раз затеялись мы копить на холодильник. Очень он бы нам пригодился, продукт какой скоропортящийся сохранить. За полгода набрали поболе семидесяти рубликов. О - ка, шутка ли! А тут - крыша прохудилась и мы поняли, нам это не по карману, нечего и мечтать. Приемник сломался, жалко. Теперь не по чему и часы проверить. Говорят, у людей в городе по два телевизора бывает, вот счастливые то.
    Сергей, перебив свою гостеприимную соседку, спросил: "Как вы вообще живете на такие деньги?"
    - Не хуже других, деточка моя, нет, что ты! Нас все еще всегда богачами считали, такого чтоб нечего было на стол поставить у нас никогда не было. Детей, правда, у нас только двое было, дедуля не сильно пил порою, а другие, а раньше... Нас, милый мой, в семье двенадцать было. Сколько себя в детстве помню, все время кушать хотелось, а папа мой председатель в колхозе был, мама только рано умерла у нас. Десять братиков у меня было и одна сестричка, а я самая младьшая. Из ребят никто не вернулся, ни один с фронта. Двух на Финской - Терентия и Ванечку. Остальных на Германской войне. - Лидия Николаевна стала загибать пальцы, перечисляя поименно своих погибших на войне братьев. Сестра жива. Восемнадцать годочков ее не видела. У нее и у меня дети, заботы. Она в Осташкове живет. И не далеко, да видно не судьба нам свидеться. Я первая замуж вышла, она переживала. Посадила меня, помню, с чемоданчиком на телегу, в соседнюю деревню я перебиралась, а сама все плачет. Пожила я с мужем семь месяцев и война случилась. Вначале послали его куда-то учиться на три месяца, потом на фронт и в первом же бою убило. Матери похоронка пришла. Я вскоре в госпитале познакомилась с Васей. И прожили мы с ним сорок три весны и одно лето, как один день промелькнули годочки. Помню, девчонкой была, подслушала разговор старушек. Те все о смерти говорили, а я радовалась, думала: "Ерунда, мне только девять лет, жизнь длинная, я никогда не состарюсь".
    Сергей, остававшийся равнодушным к политическим событиям внутри страны, хотя предстоящие перемены не могли не затронуть его, к деревенским сплетням проявлял неподдельный интерес. Он, как ни старался, не мог понять ни только жизни, но и образа мыслей окружавших его людей. Первоначальное его убеждение, что здесь в глубинке живут бывшие крепостные, которые никак не могут смириться с мыслью, что соседу дали свободу, постепенно рушилось.
    Лидия Николаевна вскоре перешла к своей излюбленной теме - обсуждению соседей. Она была все-ж женщина, а для них сплетни - жизнь. Слабость понятная и простительная.
    - Приходила вчера Катя, жаловалась. Володя ее опять запил. Получку ей не отдал. Часы, пинджак, - она произносила это слово с уважением, добавляя букву "н", - заложил у Нюши за бутылку, потом выкрал из дому грибочки беленькие сушеные, снес в Ольховку и там обменял на пузырек одеколону. Большой такой пакет килограмма на два. Катя тоже та еще. Говорит, что с 1904 года, но врет, врет,а Володе едва за пятьдесят, прожили они вместе всю жизнь, считай. "Ха-ад! - говорит он - Ха-ад!" Врет, любит. Чуть что мой Вова, мой Вова. Можно подумать гонит ее кто сюда. Она ж в Ленинграде прописана, комната у нее там, на Васильевском острове. Так нет, каждую весну приезжает и до поздней осени батрачит на своего Володю. А я на Катином месте сидела бы себе на скамеечке вот так, - Лидия Николаевна вновь сложила руки крестом на коленях, склонила голову на бок, изображая всем своим видом довольство и покой. - Сама она Вовку набаловала. Каждую весну оденет его, обует, часы новые купит, а он за зиму все прогуляет. У нее самой сын был подводный моряк, как вернулся после срочной службы годика два походил по больницам и умер.  А Вова ее запьянцовский мужик, непутевый, пакостный. Две девчонки у него растут незаконные, да от первой жены еще одна, а ему и горя мало, знай все по молодкам шатается, впрочем, девкам то его уже всем за пятьдесят. Ко мне приставал, но я его так отчехвостила! Давно тюрьма по нему плачет, а мальчишкой такой забавный был. Учился у меня лучше всех, хороший такой был, сообразительный. Все здесь через мои руки прошли. Пока маленькие все хорошие.
    - Кто-нибудь дальше учиться пошел?
    - Что ты! Один, правда, большой человек, военный - прапорщик. Служит, сторожит заключенных. А самый путящий Колька, что на тракторе работает. Да ты знаешь его, он подвозил тебя. Пьет только. Его депутатом выбирали от района куда-то там, но он отказался.
    - Да, ничего парень, симпатичный, - вспоминая тракториста, проговорил Сергей. - А девчонки?
    - Те все больше в города подались. Здесь как леспромхоз закрыли, жизнь завяла. Трое из моих учениц училища позаканчивали, по моим стопам пошли. Учителями в младших классах работают. Вообще-то народишко здесь пакостный жил. Известно кого на лесозаготовки пошлют. Отсидевших лагерников, да голь перекатную. Из коренных не осталось никого в живых.
    Выглянул из-за занавески черный котище и, жалобно мяукая, уселся у пустой консервной банки, служившей ему миской.
  - Ты гляди у меня! - Замахала на него руками Лидия Николаевна. – Опять есть ему, подавай! Ну, ладно ты ж у меня молодецкий кот, лучше всех! Цыганушка. Вчера вот такую крысищу приволок. На, поешь. - Она бросила ему в миску горсть отваренных картофельных очисток, предназначенных для кур. Кот принялся с жадностью их поедать. Серега от удивления покрутил головой, глядя на довольного урчащего зверя.
    - Он у меня антиллигент. Ест только с лапы, подденет и кушает, такой культурный, страсть. Никого, Серенюшка, из коренных жителей здесь не осталось. – Продолжила, прерванные появлением кота, воспоминания Лидия Николаевна. -  А раньше очередь к колодцу в четыре утра занимали и то всем воды не хватало. А из реки только для животины брали. Еще раньше? Возле Ольховки барин жил. Там, где дубы растут у дороги, дом двухэтажный стоял, сад был, говорят дивный, пруды, пасека. Старики рассказывали, немецких кровей был барин. Куда делся? Известное дело, убили, дом, понятно, сожгли, сад порубили. Эх, милый, скажут мне, к примеру, на, живи заново еще раз. Не-ет, отвечу, хватит, сколько можно. И так наработалась, наломалась пора и честь знать. Мне отдых от трудов положен. Пусть, говорят, там и нет ничего на том свете, но зато уж точно не надо вставать затемно, животину кормить-поить, огород полоть, все жилы он из меня вытянул, косить. Ох, какое нынче раздолье. Коси, где хочешь, сажай под огород хоть тридцать соток, а раньше наш покос был вверх по реке километрах в семи от дома. И то дедуле выделили, он тогда бригадиром в лесничестве работал, а другие, как маялись.
    - Дальше будет еще хуже, - поразмыслив, произнес Сергей.
    - Куда ж еще хуже! - Прошептала старуха, обхватив голову руками. - Хуже только война...

2.

    - Порядок, баба Нюша, больше течь не будет, - обнадежил старуху Сергей, слезая с крыши.
    - Ангел мой, благодетель, - трубно сморкаясь, пропела старуха. - Не знаю, как и отблагодарить тебя. Давай я тебе денег дам. Немного.
    - На что они мне, баба Нюш? Что на них сейчас купишь?
    Старуха насторожилась, почувствовав, что ее водочному запасу угрожает опасность.
    - Водки нет, ни граммулечки, - поспешила сообщить она.
    - Ничего мне не надо. Я вам так по - соседски помог, - поспешил успокоить ее Сергей.
    Старуха, до конца еще не веря своему счастью, лихорадочно соображала, чем бы еще озадачить дармового работника.
- Милый, Серенюшка, век бога молить буду, выручи, пособи еще в одном деле.
"Они городские все придурки - миллионщики, может согласиться", - подумала она.
    - Утопи котят, родимый! Нет сил моих больше. По две буханки в день съедают, разорение одно от них. Маленькие были - пожалела, а теперь уже глядят. Сама не могу, а Фюлер пузырь требует, - бабка охнула, сообразив, что проговорилась, сама назвав цену за такого рода услугу.
    Половину дня провозившись, таская по шаткой гнилой лестнице на крышу рулоны с рубероидом, Сергей изрядно притомился и сам уже не рад был, что занялся благотворительностью.
    - Выручи старуху.
    - Хорошо, давай мешок.
    "Согласился, дурачок", - мелькнуло в голове у бабы Нюши. - Кис, кис, кис, - позвала она.
    Из всех щелей полезли к ней коты и котята всех мыслимых расцветок.
    - Вот мешочек, в сенцах лежит, возьми хоть его.
    - Двенадцать, - подвел итог Серега, засовывая очередного упирающегося полосатого вглубь мешка, и опустил следом за ним пару кирпичей.
    - Еще двое где-то лазят, помимо мамки, кис, кис. Куда запропастились? Ну, да пес с ними. Зимой их, гляди, лиса подберет. Неси этих, милый, неси. Ангел мой. Дурачок городской, - прошамкала губами старуха и перекрестила спину уходящего к реке парня. - Надо попросить, чтоб печку прочистил и дров нарубил. Ему все равно делать нечего.

*     *     *

    - Новенький был мешочек, без единой латочки, - рассказывала бабе Кате Нюша, подловив ее поутру у колодца. - Нахально взял, посажал туда моих милых котиков и унес. Я сразу не сообразила, что к чему. Мне-ж и невдомек, а потом меня как током стукнуло. Он же охотник! Понашьет из моих красавцев шапок и продаст. Всю ночь уснуть не могла. Утром бегу к нему насчет мешка, а он – нахал, хохочет. Иди, говорит, сама ныряй за ними старая. Время шесть утра, я спать хочу. Вот, гад какой, понаехало их - бандитов на нашу голову. Новенький мешочек, жалко, сил нет.
    Катя, тугая на ухо, из всего рассказа поведанного почти шепотом уловила только громко сказанные последние фразы.
- Не говори, соседка! Ездют и ездют, не живется им в городе, как приедут, наливают Володе стаканчик, спортят его, а ему только начать он и пойдет добывать, добовлять, а им и горя мало. Рыбу всю повыловили, бездельники.
    - Мешок, значит не отдаст? - Думая все о своем, перебила ее бабка Нюша.
    - Как Володя телочек угонит, заходи, я тебе их десяток дам. Не знаю, куда это добро девать, а он все таскает и таскает.
    - Не обманешь? - Забеспокоилась, почуяв добычу, старуха. - Так я зайду.
    Стены ветхих домишек содрогнулись от ударной волны, где-то высоко в небе пролетел самолет.
    - Барьер перешел, - с гордость сообщила, просвященная Сергеем, баба Катя. - И летают и летают, того гляди стекла посыпятся. Дорогая машина, наверное. Тысяч десять.
    - Никак не меньше, - согласилась с ней баба Нюша, - а может и на все сто потянет. Ох, все нынче дорого.
    - Вова-то опять получку пропил. Мужик он справный, работящий. Дочь его, недавно приехавши была, так он ей две подушки отдал и самовар. Конечно, не им куплено, не жалко, а слова поперек не скажи, а так он добрый. Люди ругают его, а забыли, как он за матерью ходил. Она обезножила у него, и пять лет, пять годочков на руках он ее носил и в баньку и к старухам на скамеечку. Заботливый. Пять посылок я ему из Ленинграда отправила, да не одной вещички не увидела, как загуляет худой, ничего не скажешь.

*     *     *

    - Задыхаюсь! Ох, умру, моченьки моей нет, вонища! Задыхаюсь! – Выйдя, тем же вечером на крыльцо причитала баба Нюша, демонстративно зажав двумя пальцами нос. - Они культурные, а мы дыши.
    Ее сосед, дачник из Ленинграда Михеич, к кому были обращены эти крики после строительства забора вокруг участка, под напором жены, соорудил нужник - скворечник, который опрометчиво поставил на границе владений бабы Нюши.
    - Задыхаюсь, вонищща!
    - Баба Нюша, у вас туалет в доме и не пахнет? - Пришла на поддержку к мужу соседка.
    - Нет, не чую запаху, а вот от вашего нужника, как от скотного двора Фюлера, вонь на весь поселок.
    - Понятно, - изрек, почесывая лысую голову Михеич. - Я его на другой конец участка перенесу, - пообещал он бабке.
    - И то. Перенеси, милый, а так ты бы его еще у моего крыльца приладил, - довольно проворчала старуха.
    - А ваша Пальма опять нагадила у нашего умывальника, между прочим. - Сообщила бабке жена дачника, молодящаяся дамочка преклонного возраста.
    - Чево? – Не поняла баба Нюша.
    - Я говорю, ваша собака гадит возле нашего дома.
    - А-а-а! Срет что-ли? Ей видней где, сама с ней разбирайся, - проворчала старуха, скрываясь в избе.
    Каждый вечер, перед тем как лечь спать, баба Нюша молилась богу. Просила, чтоб подарил ей Господь еще один денечек жизни.
    - Может там у тебя там в царствии небесном и хорошо, - она была убеждена, что в раю для нее уже уготовлено место. - Но дай еще разок на солнышко взглянуть, воздухом подышать. Тебе-то спешить некуда, успеешь еще душу мою прибрать, а мне старухе лишний денек в радость. И сделай еще, чтоб завтра ноги у меня не так болели. А то я до автолавки не дойду. Для тебя один денек, ерунда, а мне здесь так глянется, сделай, Господи, сотвори такое чудо.



3.

    - Тоска, - произнес с надрывом Коля, с трудом оторвав гудящую голову от подушки.
    За отставшими от стены обоями шуршали мыши, новый день не сулил ему ничего интересного. "Тоска", - вновь повторил он, проходя на кухню, автоматичеки пригибаясь, чтоб не задеть головой о притолоку.
    - Встал, Колюшка? Суббота сегодня, автолавка приедет, глядишь, булочки купим беленькой к чайку. Я у соседки сахарку заняла, может глонешь горяченького стаканчик, я свеженького заварила, - предложила ему, хлопотавшая у русской печи мать.
    - Тоска! Что ты все суетишься? Животины нет, что поднялась ни свет, ни заря, не спиться тебе, - он по привычке выматерился.
    - Не ругайся в доме! Ишь, моду взял!
    - Ладно, извини, мать, привык, не замечаю уже. Скажи, на что нам все? Это вот все: дом, огород, картошка, будь она неладна. Нам на двоих одной твоей пенсии за глаза хватит, больше все равно в автолавке не продадут, а в город мы не ездим. Сейчас поеду, выковыряю я тебе картошку эту, что мне до соседей, они пусть хоть весной копают, что ты всю жизнь на других оглядываешься?
    Коля пошел умываться на улицу, где во дворе был прибит к столбу умывальник.
    - Пить меньше надо, - бросила мать ему вслед.
    "Отчего я такой непутевый? - задавал сам себе вопрос Николай, трясясь на сидении трактора. - Не хочется порой пить, а выпьешь! Как кому на зло живу. Не семьи не детей. Где - бы похмелиться?"
    С такими мыслями Колька выехал за околицу Ольховки, спустился по склону оврага к речке, переехал через шаткий мосток и тут заметил у леса возле отгороженных делянок девятую модель жигулей с прицепом.
    "Может, нальют?" - мелькнула у него в голове мысль, когда он не глуша мотор, выскочил из трактора и пошел к копошившимся на огороде мужикам.
    - Бог в помощь! - Пожелал он им. - Как урожай?
    - Воды нынче много, подгнила местами, - поднимая голову от земли, проронил крупный, склонный к полноте мужчина в модном спортивном костюме.
    - Какие лопаты у вас интересные. - Отметил Николай.
    - По спецзаказу делали из титана, - похвастался молодой парнишка, пересыпая ведро картошки в мешок. - Дядя Миш, - обратился он к мужику, - всю не увезем зараз.
    - Значит урожай не особо, - с скрытой издевкой переспросил прозревающий Колька, с ненавистью глядя на трех мужиков.
    Ему вспомнилась весна, две бутылки водки, что мать отдала за телегу навоза, борьба с колорадским жуком.
    - Картошка-то моя, мужики, - сообщил он радостным голосом.
    Двое молодых ребят, услышав такое известие робко переглянулись, засмущались, но их предводитель не стушевался. Опершись на титановую лопату, он процедил сквозь зубы: "Вали отсюда, малец, пока цел!"
    - Нет вопросов, - Колька поднял вверх руки и стал пятиться задом к урчащему на дороге трактору.
     Огородники тем временем принялись спешно завязывать мешки, бросать наворованное они явно не собирались.
    - Никаких проблем, мужики, никаких проблем, - приговаривал Николай тем временем.
    Трясущимися от волнения руками он отсоединил тележку от трактора, рывком запрыгнул в кабину и судорожно вцепился в руль. Надсадно взревев мотором, послушная воле человека, железная лошадка развернулась почти на месте, взяла разгон и задним ходом протаранила сбоку хрупкую скорлупку "Жигулей". Послышался треск разбиваемого стекла, скрежет металла. Подобная же участь постигла и прицеп. Только что сверкающая под холодным осенним солнышком рекламно-красивая машина стала похожа на жалкого аварийного уродца, приютившегося у поста ГАИ, после гололеда.
    Трое огородников было бросились спасать свою собственность, но Колька, заложив крутой вираж, сам направил свой вездеход на одного из них.
    - Остановись, придурок! Что делаешь? - Кричали ему, вынужденные спасаться бегством незадачливые воры.
    - Поберегись! – Вопил, опьяненный ненавистью Николай, пытаясь догнать пожилого руководителя налета.
    В этот момент из-за горки выехал на леспромхозовском "Урале" Колькин приятель Родион, который, притормозив с интересом стал наблюдать за бесплатной корридой. Стальной бык едва не забодал вовремя скрывшегося в лесу тореодора. Родион быстро сообразил, в чем тут дело, заглушил мотор и, вооружившись монтировкой, поспешил на помощь к приятелю. Колька, тем временем отчаявшись угнаться за обидчиками, развернул свою технику и приложился задними колесами к другому боку "Жигулей", разбив себе при этом подфарник и немного помяв крыло. Со стороны леса, где укрылись хозяева машины, послышались проклятия и отборная брань.
    - Ты ошалел, Николай!
    - Поубиваю! - Разгоряченный боем Колька выпрыгнул из кабины, заметив подкрепление. - Помоги, сосед, картошку в прицеп забросать.
    - Коля, я номер их машины срисовал, - сообщил Родион, - буду в городе зайду к брательнику он в ментовской теперь большой чин, расскажу ему все как было. Если эти суки жаловаться будут, он на них такого "полкана" спустит. На прошлой неделе вот такие же "кабаны" у него огород приписали, он сейчас ходит злой как черт. Лопатку одну ихнюю я прихвачу с собой, трофей.
    - Плевать мне на все, - беспечно отозвался Николай.
    Он всегда мечтал о своей машине и потому вид изуродованного им кузова вызвал волну жалости.

*     *     *

    - Ирод, что-ж ты мелочь то не выбрал? Чем я зимой кур кормить буду? - Недовольно ворчала мать, развязывая мешки с картошкой. - Тебя о чем просить, так проще самой сделать.
    Она нисколько не удивилась столь быстрому возвращению сына.
    - На тебя не угодишь, - проворчал, не желая вступать с ней в спор, Коля. - Работаешь целый день, себя не жалеешь, так хоть стопочку-б налила за труды. Нет, колымить ни в пример интересней.

4.

    - Отворяй! Катя, какого ... ты дверь заперла? Это я, - Волдя Фюрер так забарабанил кулаком в стену, что в доме посыпалась с потолка земля.
   - Ты что, Вовочка? - Обойдя дом по кругу, глядя с изумлением на своего пьяного сожителя, спросила баба Катя.
    С незапамятных времен к задней глухой стене дома была приставлена дверь от сгнившего и пущеного на дрова сарая. Через нее и пытался зайти в дом захмелевший хозяин.
    - Гад его знает, где здесь вход, понаставили дверей!
    - Допился! - Всплеснула руками старуха. - В дом зайти не можешь! Лоб весь в крови, ох, ты непутевый. Куда тебя несет...
    Баба Катя не успела подхватить своего милого под руки, нетвердые ноги которого, выписав чудесные кренделя, завели его в заросли крапивы, на груду пустых консервных банок, где он и заземлился.
    - Кабаны – во, ты глянь, скоро избу подроют. Понарыли ям, а яблони не одной не посадили, - шутя, посетовал он, с интересом взирая на свежевырытые ямы. – Серега, охотник хренов, все по лесу лазит. Во где охота, и ходить не надо никуда. Катя, дай руку, а то я в этих окопах потерялся чуть.

*     *     *

    Сергей только что вернулся с охоты. Перед глазами все еще стояли шумно вспархивавшие из-за поваленных деревьев рябчики. Он с наслаждением стянул с ног ставшие свинцовыми к вечеру болотные сапоги и собрался топить печь.
    - Дома, сосед? - Окликнул его с улицы Михеич. - Иду, смотрю, у вас свет горит. Поздно вы что-то сегодня. Замучили кого? - Заходя по-деревенски без приглашения в дом, спросил он.
    - Парочку рябчиков задавил. Глухаря вспугнул с осины, но далековато было, не стал стрелять. Надо будет завтра на реку податься, утка пошла, двух крохалей видел.
    - Я к вам, Сергей, за советом. Сами знаете, уезжал на пару дней, супругу в город отвозил, и вот опять обворовали. Все подчистую подмели, лампочки и те выкрутили, колосники из печки вывернули. Что делать? Поверите, замок цел, залезли через чердак, это ж не жизнь. Боюсь, заявление в милицию писать, сожгут хижину, сволочи.
    За домом Сергея доглядывала Лидия Николаевна и Володя Фюрер за спиртосодержащию влагу.
    - Договаривайтесь с Фюрером, наливайте, угощайте, что я могу еще посоветовать?
    - Знаете, что я надумал, это же не люди, это животные. Буду уезжать, оставлю в шкафчике бутылку с митиловым спиртом, напишу на нем "Яд". Мысль?
    - Отравите человека. Грех на душу возьмете. Выпить не хотите?
    - Я не потребляю. Убил бы ей богу! Ложки аллюминеевые и те ...
    - Так убейте.
    - Вы так считаете?
    - Я б на убийство не решился, но морду бы набил.
    - Простите, кому?
    - Известно кому - Фюреру. Что здесь полкитая живет? Кроме него воровать некому. Или, вы, может, полагаете - я на ваше имущество позарился?
    - Что вы, и в мыслях не держу. Сереженька, окажите такую любезность, поговорите с ним. Никаких сил нет. Они к вам почему – то уважение питают.
    - Пошли.
    - Что, прямо сейчас!
    - А что тянуть? - Сергей снял с лавки телогрейку, накинул ее на плечи и вышел из дома.
    Дом Володи Фюрера был перекошен на один угол, два листа рубероида были сорваны ветром, а в одной раме вместо стекла торчала подушка.
    - Полкан, во, известно, сукин сын выбил, гад, - так объяснял появление подушки в окне Володя, - выпрыгнул из окна вслед за мной. Я прошлой зимой был плохой. Малость загулял, во, - Фюрер любил вставлять в свою речь это "во" и когда был пьян из его бормотания можно было разобрать только это восклицание. Произносилось оно с разной интонацией, в зависимости от обстоятельств. - Решил в город съездить, а его, пса, понятно в автобус с собой не возьмешь, вот я его и запер, но он хозяина бросить не пожелал. Вольный пес, ему взаперти сидеть тяжело. Дочка приезжала, та две подушки забрала. Вам, говорит, папа так много не надо. Мне не жалко, но обидно, даже фанфурик не поставила, во. К зиме надо будет сообразить стеклышко.
    Свет в доме у Володи горел и Сергей, постучав, уверенно шагнул внутрь. Бить его он не собирался, но понимал, что поговорить надо.
    "Сегодня Михеича ограбил, завтра меня", - рассуждал Сергей про себя.
    Фюрер сидел за столом с полным стаканом мутной браги в руке. В горнице было жарко, в плите горели целые, не распиленные поленья, оставшиеся от старых брошенных изб и сараев. Был хозяин бос, в драных латаных портах, но в новой нейлоновой полосатой рубахе.
    -Ты, Володя, что тот цыган, который из окна печь топил, лишь бы дрова не пилить. - Обмениваясь с хозяином рукопожатием, сказал Сергей.
    - ... с ними, прогорят. Я грущу, выпей со мной, не погребуй. Сил моих нет. А это что за ... с тобой?
    - Дачник, вот опять ограбили его. Не знаешь, кто руку приложил?
    Фюрер так замахал руками, будто собирался взлететь.
    - Все доподлинно знаю, но, когда я говорю, все молчат! Потому что ... команды не было. Брось. Из-за реки ребята зашедши были, я все знаю. У пяска, на пляже реку перешедши. - Все жители деревни вместо буквы "е" говорили "я", часто не договаривали окончания слов. Поначалу это резало Сергею слух, но потом, неожиданно для себя он как то сообщил Лидии Николаевне, что Фюреру осталось, по его словам, пасть коров двадцать дней.
    - Было. Знаю, но никому не скажу. Мне здесь жить. Молчи! Никому! Никогда!
    - Простите, - вмешался в разговор Михеич, - а чья на вас рубашка?
    - Что?! Да на, забери, очень нужно... - Володя через голову стянул рубаху, обнажив на удивление молодое крепкое тело. - Подавись, мухомор городской.
    - Извините, ради бога, простите. Может, я и ошибся. - Залепетал Михеич. - У меня, знаете ли такую ж украли. - Он поспешно нагнулся, поднял с полу рубаху и, отряхнув, протянул ее пастуху. - Прошу Вас, возьмите, пожалуйста, только не обижайтесь, пожалуйста.
    - То-то, - удовлетворенно крякнул Володя, принимая рубаху.
    "Была охота за такого слизняка заступаться, - подумал Сергей, с чувством гадливости наблюдавший эту сцену. - Ко мне Володя не лазит, к тому ж и картошки и яичек всегда подбросит. Гори огнем этот Михеич".
    В этот момент из соседней горницы вышла баба Катя. Ни у кого не видел Сергей таких добрых, как у этой старухи, глаз. Голубые, ясные, они просто светились на ее изборожденном морщинами лице.
    - Серенюшка, милый, редкий ты гость у нас. Что ж ты стоишь? Присядь, покушай с нами. Вот напился мой мучитель опять, еле его из крапивы вытащила сегодня. Кто ж это с тобой? - Спросила она. - Папа никак твой.
- Сосед дачник, баба Кать.
    - А-а-а, похож, похож на батьку. Я вот плохо слышать стала, ты говори погромче. Молодецкий у вас сынок. Колодец наш прочистил. Хороший парень, простецкий.
    - Выпей, Серега, сил моих нет, во, - подал голос Володя, безуспешно пытаясь надеть рубашку.
    - Спасибо, пойду время позднее. На днях уезжаю, ты за домом приглядывай. С меня, как обычно, причитается.
    - Не разговор, Серенюшка, дорогой. Тебе, для тебя, ты - человек! Я тебя провожу. Пойдем, глянешь, я тут обнаружил, кабаны у меня под самым домом десяток ям нарыли. – Вова попытался встать, но упал с табурета.
    - Завтра, завтра покажешь, отдыхай.
    - Нехорошо как все получилось. Как вы думаете, он не обиделся? - Забегая сбоку от Сергея, спотыкаясь в темноте о кочки, спрашивал Михеич на обратном пути к дому. - Рубашка определенно моя. На левом кармане дырочка, я сигаретой прожег, оттого ее сюда и привез. Может мне пойти извиниться? Спалит дом, ворюга проклятый. Вы не поговорите с ним на счет меня? Он вас уважает.
    - Нет, - Сергей в сердцах выругался, что после службы в армии с ним случалось крайне редко.
    - А почему собственно говоря! - Чем дальше искатели правды отходили от дома Фюрера, тем смелее становился Михеич. - Почему вы говорите со мной таким тоном? Я, между прочим - инженер, я, у меня брат работает...
    - Да пошел ты...
    - Извините, пожалуйста, - мгновенно отреагировал на грубость Михеич. - Спокойной ночи.
    "Слизняк, а не человек, как бабы замуж за таких выходят?" - Подумал Сергей.
    - Вы не дадите мне взаймы лампочку, а то дома, сами понимаете.
    - Заходите, накормлю. Зовут-то вас хоть как?
    - Зовите как все. Михеич и хорошо, так проще. Я тут отдыхаю, здесь мозги от городской суеты прямо прочищаются.

5.

    Стук в окно разбудил Лидию Николаевну. Она включила свет и пыталась разглядеть в предрассветной мгле нежданного гостя.
    - Эй, Николаевна! Слышь, вставай, всю жизнь проспишь.
    - Ты, Володя?
    - Кому еще быть? Открывай засовы! Горю! Помираю, подлечи! К Сереге заходил, так он уж на охоту видно ушедши с ночи. Ты ж знаешь, как я молодецки вел себя последнее время, сама видела. В рот не брал, а тут паек получил и загулял. Две бутылки беленькой как не бывало, на вот тебе, возьми. - Володя протянул Лидии Николаевнк банку белил. - Стопочку одеколончику и все.
    - Вова, ты знаешь, если у меня есть я тебе и так налью.
Опухшее, небритое лицо пастуха исказила гримаса боли.
    - Николаевна, помираю! Все, что хочешь, - Вова упал на колени. - Похмели, рубаху, хочешь, подарю.
    У Лидии Николаевны была припрятана литровая бутылка спирта, подарок Сергея, но она знала, что при Володе ее доставать нельзя. Пока все не выпьет не уйдет.
    "Как я раньше не догадалась оттуда чуть-чуть отлить", - корила она себя.
    - Нет, Володя, ничего нет.
*     *     *

    - Как сегодня я оплошала,- рассказывала Лидия Николаевна днем, зашедшей к ней бабе Нюше. - Ты представляешь, Нюша, еще затемно заходил Фюлер. Просил похмелить его. Давал банку белил. Большая такая банка, а у меня и нет говорю ничего, а у саой флакон лосьена есть. Сереженька дачник наш еще в прошлом годе подарил как уезжал "Утро" называется. Совсем худая у меня голова стала. Мне белила-то ох как нужны, а где их взять!
    Бабка Нюша сочувственно покачала головой. Ее скорбные мысли, вызванные тем, что соседка раньше заканчивает копать картошку, развеялись. Банка белил прижилась у нее в чуланчике за стопку одеколона "Шипр".
    - Правильно дедуля мой - покойничек царствие ему небесное говорил. Дура ты, Лида, дура. Хочешь всем угодить, всем хорошо сделать. Представляешь, вчера приехали незнакомые люди на своей машине по ягоду. Ничего не набрали, правда. Так заняли у меня десятку денег и укатили. Плакала моя десятка. Слава Богу у меня больше не было, а то хоть караул кричи. Кто б мог подумать? На вид приличные, наберем, говорят ягоду, дачникам продадим и рассчитаемся. Поверила, а они обманули. Ну, дура и есть дура.
    - А я к тебе по делу. Нет ли у тебя дрожжец взаймы, хоть сухоньких каких?
    - Нет, извелись все. - Чужому человеку Лидия Николаевна поверить могла, обманывали ее редко, но уж Нюшу - то она знала хорошо. Та жила по принципу взаймы берешь на время, отдаешь навсегда. "Ей что взаймы дать, что на помойку выбросить, - подумала она. - Результат один. Ни возврата, ни благодарности".
    - Может, Нюш, баньку истопим? С того времени как у Кати топили месяц прошел.
    - Сережу надо попросить, ему обормоту делать нечего.
    - Так он завтра уезжает.
    - Тогда и затевать не стоит. Я пойду пожалуй.

*     *     *


    Поправив погон от ружья, сползший с плеча, Сергей вышел от реки в поле. Возле ямы с силосом он увидел стадо телочек.
    - Сережа, здравствуй! – Проговорил, вылезая из придорожных кустов, Володя Фюрер. Его глаза, затуманенные с утра, глядели в разные стороны. Он был косым от рождения.
    - Когда мясо есть будем? Пора тебе что нибудь стоящее стрельнуть, вон кабаны всю дорогу перекопали, а ты все уточек давишь. Я их, понимаешь, рощу, а ты стреляешь! О, глянь, - Володя показал пальцем на березу, стоящую на краю поля. Следя за пальцем, Сергей разглядел у самого ствола на нижней ветке нахохлившегося рябчика.
    - Вижу, вижу. Далековато, но попробую достать, - Сергей поспешно снял с плеча ружье, прицелился. Громыхнул выстрел. Рябчик сорвался с ветки и, расправив крылья, медленно полетел к реке.
    - Подранок, топиться полетел, - изрек Володя. – Хороший был бы суп. Это, Сереж, у тебя валюты жидкой, ну, медикаменту не осталось чуть-чуть. Есть! Вот все ж не понимаю я таких людей! – осуждающе покачав головой, проговорил местный вождь. – Какая может быть охота, когда дома медикамент есть! Так я вечерком забегу. За дом не волнуйся, ты меня знаешь, как за своим следить буду. - От предвкушения выпивки  Володя даже посветлел лицом. - Ты слышал, что в столице делается?
    - Нет. У меня приемника нет, ты знаешь.
    - Это то, что в Чили. Хорек этот Михеич, сказал. И ведь не налил, а как просил его, во, гад. Ну, ты скажи и я скажу, что в Чили было?
    - Путч?
    - Верно! Путч подняли говнюки. И первая буква их Г... Мишку хотели с трона скинуть, но Ельцын не подкачал, залез на броневик и речугу задвинул.
    - Треп это все. - Сергей отошел подальше от пастуха. От Володи шел нестерпимый дух парфюмерного магазина и отстойной ямы.
    - Брось! Танки в Москве, - Фюрер подтянул спадающие штаны, сквозь дыры в которых светилось синевато-белое тело. Из постоянно расстегнутой ширинки торчал кусок рубахи. - Нам-то с тобой понятно один хер. Кто - б ни был, лучше не будет, но старые лучше, те себе уже наворовали, а новые снова будут нас ... Давай я баньку истоплю, помоешься перед дорогой. А потом посидим, я прямо сейчас и пойду. А ну пошли, Полкан, гони их ...
    Баня была у Фюрера исключительная. В дождь протекала крыша. Стены были занавешены старыми одеялами, чтоб сквозь щели не задувал ветер. Света, понятно, не было, а о паре нечего и мечтать.
    "Попариться - это теплой водицей на сквознячке ополоснуться, но хоть так". - Рассудил Сергей, зашагав к лесу.

*     *     *

    Вечером, возвращаясь с охоты, Сергей издали заметил у своего дома сидящего на скамеечке Володю Фюрера. Был он в пиджаке и шляпе, даже сменил на не такие уж рваные штаны.
    - Жду, не дождусь! - Признался тот, завидя хозяина. - И охота тебе по лесу лазить, когда шнапс в запасе есть. Не одобряю я таких людей.  Мыться пойдешь?
    - Нет, Володя, спасибо, завтра буду в Москве, там залезу в ванну.
    - И правильно. Баня остыла уж давно, но я истопил, как обещал.
    Зайдя в дом, Володя принялся суетно помогать по хозяйству, убирать со стола, топить печь.
    - Топор у тебя, Серега, хоть жопой на него садись, -  проговорил он, тщетно пытаясь наколоть лучинок для растопки. - Как ты так долго без бабы обходишься? Привез бы с собой кого, или к местным подкатил.
    - К бабе Нюше например, да? - Со смехом предположил хозяин.
    - А что? … он в метрики не смотрит, они все бабы для нашего дела подходящие. Тут главное не теряться. Хватай их сразу за грудь и все дела. Я на этот счет не церемонюсь, перехожу сразу к поцелуйчикам и говорю напрямую: ты мол как? Это только, конечно, зимой, когда Катя в Ленинград уезжает, а летом я куда? Летом никуда, ревнует, я надолго отлучиться не могу.
    - Кофейку хочешь, Володь? Я заварю.
    - Нет, - он демонстративно высморкался в полу новой, добытой у Михеича,  рубахи, - на сердце влияет. Мы потом лучше чайфирчику замутим, оно привычнее.
    Потом, сидя за столом, пропустив по паре стопочек, Володя рассказал Сергею историю своего знакомства с бабой Катей.
    - Был я в запое, пил месяца три кряду. У меня мать тогда умерла, вот я и загулявши был. Пропил все, все вот на этот хрусталь извел, - он постучал ложкой по бутылке, - Жрать охота, мочи нет. Пришел в Ольховку, иду по улице и думаю, кто меня накормит? Кто меня там не знает? Добро всем делаю, а как дело до расчета, люди известные звери. Саженцы там мне дали, во. Посадил, сколько лет ухаживал, думаешь, что выросло - шиш. Что бесплатно дадено то известно - дрянь. Хорошее за так не отдадут. Иду, значит, по деревне осень, дождь, холод собачий, знаю дома - тараканы с голоду и те подохли. Вижу, на дороге пустая бутылка лежит. Взял ее, отмыл от грязи, водички в нее из колодца налил и к дачнице, к Кате Клетке, она на фабрике в Питере текстильной работала и материал клетчатый бабкам на одеяла подгоняла, оттого ее так и прозвали – Клетка, в дом стучусь, пусти, мол, в избу стаканчик принять. Она ничего, пускает, я за стол сажусь, наливаю, ей предложил, а сам дрожу, что как согласиться. Выпиваю, стакан воды, морщусь, кряхчу, а она мне и капустки и грибочков, смотрю, сало достает. Не спеши, говорит, я сейчас блинчиков напеку. Допил я поскорей свою бутылку, а она вторую достает. Тут у нас пошел разговор другого рода. ... он, известно, ровесников не ищет. С той поры и живем.
    - Хорошо здесь, воздух такой – пьянит, вина пить не надо.
    - Оставайся, что тебе в городе делать?

*     *     *

    Сомнения терзали, разрывая на части хозяйственную душу, бабы Нюши.
"Уезжает дурачок городской. Надо б отблагодарить его как нибудь. На столб лазил, електричество починял, птичек приносил, три штучки, рыбу опять таки давал. Крышу покрыл, а денег не взял. За водку, понятно, приедут хоть из города и все сделают, водку я ему не предлагала, а надо было налить. Ох, я стара забыла..."
    - Ангел мой, Серенюшка, - выбравшись из избушки, позвала она идущего за водой соседа, - зайди на час. Я тебе что скажу.
    Сергей поставил на землю ведра и с неохотой переступил порог Нюшиной избушки. Налетел в сенях на поленицу полусгнивших дров, которые старуха натаскала из дровеника Фюрера.
    - Хочу сделать тебе подарок, а то ты все на меня работаешь, а денег не берешь. Вот тебе, возьми, проржавел, но немного.
    - Карабин. - Ахнул Сергей, принимая из дрожащих старушечьих рук оружие. - В отличном виде!
    - Патронов у меня на чердаке наберешь, там в корыте их много насыпано, разные все, ну, ты сам поймешь какие тебе надо. С войны еще все лежит. Доволен?
    - Осчастливили, мечтать о таком оружии, не смел.
    - Охоться, милый. Баньку мне потом покроешь еще?
    - Весной приеду и покрою, без вопросов. Знаете, водка...
    - Нету, - поспешила оборвать его старуха, едва заслышала заветное слово.
    - Я вам принесу, у меня остались бутылки три.
    - У меня и денег столько не наберется, - схитрила старуха. От волнения у нее запершило в горле, и заметно задрожали руки. – Но, я сыщу ты не сомневайся, только потом.
    - Я вам так отдам, вы мне вон какую вещь презентовали. Не знаю, что и сказать.
    - У меня в дровенике еще ствола три валяются, но те без затворов и пулемет. Колеса от него, правда, Фюлер под тележку приспособил, а так, годящая вещь и не сильно ржавая.
    - И можно будет взять?
    - А почему нельзя, бери, коли надобность есть, я так хранила, сама не знаю зачем. По приезду ты уж привези мне, Серенюшка, пясочку сахарного и чайку и конфет бы очень хотелось, знаешь, помадок, мне шоколадных не надо. Хотя, немножко можно и их. За мной не пропадет, я тебе ягодки наберу клюковки, бруснички замочу. Завтра ж и пойду, пока мои места не обобрали залетные дачники.

6.

    - Ты иди туда, а я сюда пойду, через пару часиков здесь на тропе встретимся, - зайдя в лес проговорила баба Нюша.
    Лидия Николаевна покорно вздохнула и подняла с земли плетеную из бересты корзину.
    "Чтоб я когда еще с этой скрягой на болото пошла. Все боится свои места показать, опасается, что обберут ее. - Подумала Лидия Николаевна, углубляясь в лес. - Кто ж из нас будем следующим? Кого Господь раньше забарет в Царствие Небесное? - все спрашивает. - Кочерыжка старая, такое удумает. Лет на десять старше меня, ждут ее там, в Царствии Небесном, черти с фонарями ищут душу ее давно, да никак не найдут. Все живет, небо коптит и другим кровь портит."
    Рассуждая про себя, таким образом, Лидия Николаевна набрела на кочки с брусникой. Ягоды было много и корзинка быстро наполнялась.
    - Ау-у-у, - прокричала Лидия Николаевна, - Нюша! Сюда иди, здесь ягоды пропасть!
    Нюша, заслышав голос соседки, хотела поначалу откликнуться, но потом передумала. "Я закричу, а она на мои места выйдет", - подумала она и затаилась.
    - Нюша-а, - донесся до нее вскоре голос Лидии Николаевны, - Идем домой! Пора уж, пошли.
    - Иди, иди, родная, - одобрила решение товарки баба Нюша. - А моя набирочка еще не полна. Мне пустой идти домой не с руки.
    Лидия Николаевна тем временем пробиралась сквозь густой ельник, пытаясь выйти на тропу к условленному месту. Вскоре путь ей перегородила лежавшая на земле осина, затем еще одна.
    "Вот здесь, за следующей елью, тропинка, - успокаивала она себя, - Нет вон за той, - но ни за этой ни за той елью тропы не было. - Туда ли иду?" - впервые засомневалась старуха. Она подняла голову, пытаясь разглядеть солнце, но низко висевшие облака наглухо скрывали его.
    - Нюша-а-а, - закричала она изо всех сил, но тишина была ей ответом. - Господи, помоги найти дороженьку, Господи!
    Лидия Николаевна с неожиданной силой и прытью кинулась сквозь кусты напролом. Из-под ног ее вылетел перепуганный вальдшнеп и, рассекая воздух острыми крыльями, скрылся среди деревьев. Еще час проплутав, Лидия Николаевна  остановилась, места были совсем ей незнакомые. Она поставила корзинку на землю и решила ходить от этого места, во все стороны, пытаясь выйти на тропу. Ночь опустилась на нее неожиданно, как мешок на шкодливого кота. Лидия Николаевна присела на землю и задремала, ей показалось, что она дома, на печке лежит ее больной дедуля, высунул голову из-за зановесочки и строго так говорит: - Лида, никуда не езди! Живи одна! У нас все есть, коз продай, огород урежь, если достанешь поросенка, то того держи".
    На небе прорезались звезды, появилась луна, но вскоре ветер натянул наволочку из облаков на нее, опять в лесу стало темно как в погребе. Где-то рядом закричала-заухала ночная птица сова. Да так громко страшно и гневно, что старуха пробудилась и вспомнила, что она заблудилась. Больше всего ее беспокоило сейчас, что ее хватятся и вполне могут взломать замок на доме, а у нее там во-первых не прибрано, а во-вторых за иконой тридцать рублей лежат, остаток пенсии. Что как стащат лихоимцы? Вскоре она опять впала в забытье. У нее от постоянного одиночества, как почти у всех старух, появилась привычка говорить вслух.
    - Ты мой барин, Цыганушка, умный, лучше всех, поешь супчику. Ах ты, озорник! Больше тогда ничего не получишь. Иди прочь! Темень такая за окном, а я сижу, дура, и свет не включу...

*     *     *

    - Сегодня Николаевна уж месяц как ходит. - Сообщила баба Катя Нюше. - Дочь даже не приехала мамку поискать. Говорят, ей из сельсовета телеграмму отбили.
- Она ж запьянцовская у нее. Наши, говорили, видели ее в Бологом, ходила по вагонам, копеечки собирала. Так они сделали вид, что не признали. - С радостью сообщила баба Нюша.
    - А Николаевна говорила, что дочь в городе квартира у нее, муж при должности.
    - Топорок давно по ней плачет.
     "Топорком" жители деревни называли ЛТП.
    - Володя опять запил, - пожаловалась баба Катя, - Нюшенька, с овечками-то я справляюсь, и то вчера три раза в грязь падала, а с телочками нет никак не выгнать, мычат, голодные, не поможешь.
    - Вове за то деньги платят, пусть он и работает. Сам хвастался, что за прошлый месяц триста рубликов начислено.
    - Так пропито уж все. Бригадир приезжал, говорил, что видели его в Ольховке, сапоги продавал резиновые. Не пособишь значит.
    - Некогда, у самой куры не кормлены.
    - Ох, мне, за что такое наказание? - Баба Катя поправила платок и не прощаясь побрела к загону, где утопая по колено в навозной жиже, у ворот надсадно мычали телочки.
    - Николаевна, та бывало никогда не откажет, водочки, правда, тогда для Вовы пожалела, но в помощи не отказала б, нет. Ох, опять искупаюсь в грязи. Иду, доченьки, иду, мои хорошие. Потерпите, красавицы. Сейчас отворю, поешьте.

7.

    Снег толстым слоем покрыл землю. Никто уже не прочищал дорогу к колодцу. Володя Фюрер, приехав с Николаем трактористом домой, после пятидневного отсутствия с удивлением обнаружил, что поросенок жив.
    - Самое главное правильно из голодовки выводить, постепенно, - поучал он Николая.
    - Голова после вчерашнего впопалам. У тебя ничего нет? Душа горит. Тоска...
    - Сейчас сообразим. Залезем к Михеичу этому гребаному, может там, чем разживемся.
    - Не привык я, Володя, по чужим домам шарить.
    - ... привыкнешь, дело наживное. Я начал так из интереса. Теперь так прямо неймется, пока все дома не проверю. Сережу-охотника только не забижаю.
    - Что так?
    - Во-первых, он мне ключи от дома и так оставляет, а потом ты его глаза видел, когда он на охоту идет? Такой пристрелит и не крякнет, я человека вижу. Пошли.
    Ловко орудуя ломом, Вова вынул из трухлявого косяка дома Михеича скобу.
    - Потом на место вставим и, как ничего не было, заходи, не стесняйся. Здесь из всех живых душ одна Нюша Козлиха, да и ту из дома рублем не выманишь. Все прибрал жлоб прижимистый! - Оглядывая пустые стены проворчал Фюрер, хозяйским взором окидывая избу. - Даже лампочки выкрутил. Ты, посмотри, вот оно!
    - Володя, это что-то не то. Написано-то "Яд". Идем отсюда.
    - Написано, во, - недовольно проворчал местный Фюрер внимательно разглядывая большую темного стекла банку с притертой крышкой, - на заборе ... написано, а там одни дрова да чуть гвоздей. Ты понюхай, чем пахнет, а потом говори. Пахнет чем? Не знаешь, счастьем. Целый литр! Это четыре бутылки выйдет, пошли ко мне подлечим тебя сейчас.

*     *     *

    - Я тебе скажу, парень, сейчас в зоне жить легче чем на воле. Без ... тебе говорю, - рассказывал ехавшему на открытие весенней охоты Сергею сосед попутчик.  Автобус с трудом продирался по заледеневшей дороге. Земля еще не оттаяла и поэтому, транспорт мог пока дойти до дальних деревень. - Пришел недавно и вижу, нет жизни. Пока бабки есть живешь, нет, зубы на полку. Два раза на дело ходил и прокол. Пора садиться, там все проще. Всех знаешь. Встречаешь, провожаешь. У меня в зоне и баян был.
    Сергей обратил внимание на руки попутчика, украшенные многочисленными татуировками.
    - Недавно смотрел по телевизору "Мир животных". Так там буйвол, рога во, - он приложил растопыренные пятерни к макушке, - напал на рысь. А та его за шею! Да, много тайн в природе. Так и у нас у людей.
    "Рысь с буйволом в природе встретиться не могут", - Подумал Сергей, но спорить не стал.
    - Ты мне сразу понравился, я своих вижу сразу. Кто будешь?
    - Химик.
    - Видно, про статью не спрашиваю. Молчу. Законы знаем. Здесь мать у меня живет. Еду попроведать старую кочерыжку. Ларечки мне присылала, не забывала,  губы у мужика неожиданно задрожали, он смахнул набежавшую на глаза пьяную слезу. - Я ее уж лет двадцать не видел. Давай махнем у меня еще с собой фанфурик есть. Сам не пил, но кореша задвигали, ничего, живы пока. Как знаешь, а я волнуюсь что - то.
    От мужика разило одекалоном и табаком и Сергей был несказанно рад, когда тот вывалился из автобуса на предпоследней остановке.
    "Ну что ж сейчас еще девять километров пешком и я дома", - подумал он.

*     *     *

    Распаковавшись Сергей пошел проведать соседей. Фюрера он сразу не узнал. На кровати лежал бледный, похожий на мумию человек, лишь отдаленно напоминавший розовощекого Володю.
    - Помираю. Блюю потихонечку все, Серенюшка, - протягивая в приветствии иссохшую, похожую на плеть руку, прохрипел Фюрер.
    - Вторую неделю ничего не ест, - прошептала, выросшая за спиной у Сергея, баба Катя. Она специально приехала из города в середине зимы, вызванная телеграммой.
    - Скорей бы уж. Сил моих нет. У, стара, не лоскочи ты там... Кх-хы, - спазмы рвоты потрясли его тело. - Повезло Колюне. Он сразу сковырнулся, не помучился. Видел я, что не пошло у него, но не удержался, о-о-о, - его снова стало рвать.
Сергей поднялся с табурета и осторожно вышел из комнаты. На дворе светило солнце. Володин пес лениво облаял, вышедшего из дома Сергея, но потом принюхавшись приветливо замахал хвостом.
    - Не признал сразу, Полкан? Такого соседа как Михеич иметь себе во вред, отравил таки двух людей змей ласковый, - подумал он. - Весной помирает человек и как помирает.
    Баба Нюша раньше с затаенной радостью узнавала о смерти соседей, считая, что смерть уже взяла свою дань с поселка, а ее обошла стороной. Узнав о болезни Фюрера, она с ужасом поняла, что остается одна. "Сережа, спасибо водочки привез, а кому ставить ее теперь? Как дальше жить? В приют зовут, нет не поеду. Умру на воле, как жила", - решила старуха, глядя на выходящего из дома Фюрера дачника.
    Харон уже давно ждет последних представителей уходящего поколения. Вы родились и жили во времена великих потрясений, подобно чуме, охватившей одну шестую часть света. Мы - молодые, не виноваты перед вами, но все ж простите. Простите за то, что не любим, не жалеем, не понимаем, не помогаем вам в тяжелые последние дни.

1991 –1993г.