Комедия Данте

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ


И половины жизни не прожив,
Судьбой я был отброшен в Изначалье,
Где чащей мрачной, прошлое, застыв,
смеялось, пасть воспоминаньями оскалив.
Я пробирался меж густых ветвей,
Одежды выдирая из колючек.
И лишь единый путь открыл мне случай –
На холм, к восходу солнечных лучей.
Но лишь устало я из тени смертной
Шагнул на твердь Голгофского холма,
Вдруг, брызжа пеной с челюстей отверстых
С изъеденною кожей, как чума,
Рысь бросилась ко мне, сводя с ума
Слепящим ужасом коснеющих зрачков.
Подставив руку под удары лапы,
В одно мгновенье зверем в землю вжатый,
Другой рукой ей в горло впился, дабы
Не встретить на себе её клыков.
Терзая в клочья плоть моих запястий,
В моих объятьях билась рысь, рыча,
И вторил ей, на ложе трав крича,
Мой вопль, так схожий с воплем сладострастья.
Но вот мучитель мой, вдруг заскулив,
Укрылся в тень. А я вскочил. И что же?
Огромный лев, в алчбе нетерпелив,
Ко мне бежал. Да не один, похоже.
Волчица, чьи прозрачные зрачки,
Казалось бы, таят глубь вечной Бездны,
взвыв рядом, дух окутала болезнью,
в тоску моё сознанье облачив.
И, сил лишенный, пал я на колена.
В утробе львиной завершить готов
Был путь свой. Что ж, для персти бренной
Одна есть участь. Кто же я таков,
Чтобы препятствовать Суду самой вселенной?
«Не гоже думать так, - вдруг я услышал. -
Ведь так поносишь ты великий дар –
Свободный выбор».
На холме, немного выше,
Чем там, где ожидал меня удар,
Стоял старик, укутан плащаницей,
И утомленным взором вдаль смотрел.
«Спаси меня», - я крикнул.
«От волчицы? – бровь изогнул он. –
То не мой удел.
От власти этой ненасытной твари
Избавить мир явится Волкодав.
Ни жадности, ни спеси не познав,
Он мудростью любви по ней ударит.
До времени же ей противостать
Не сможешь ты. Иди другой дорогой».
«Я не уйду! Один лишь путь есть к Богу,
и он – наверх. Не поверну я вспять».
«Счастливец ты, коль это разумеешь».
И он меня, прикрыв своим плащом,
Увёл от льва. И продолжал: «Куда тут мне уж,
Но я жалею, что язычником рожден».
«Так кто же ты? В истоках мирозданья
не чаял душу я живую повстречать».
«А я уж не живой. Я призрак знанья,
что тщился в книгах людям передать.
Я говорил: Эней бежал из Трои,
И Рим наследник тяжкого конца.
Тысячелетние дворцы - греха покои -
Покроют тернии. Тернового венца».
И усмехнулся старец бледными губами.
«Так ты – Вергилий, - вдруг я осознал. –
О, отче…» - я поклоном передал,
Почтенье, что не выразить словами:
«Твой гений был мне древним маяком.
Зов к истине сквозь штормы порицанья.
Благодаря тебе я сведущ в том,
Как мало стоит для толпы признанье».
«Что ж, слишком рано был тебе открыт
закон известности.  Ведь на твоём примере
история потомкам возвестит
судьбу великих, Данте Алигьери».
«Я знаю – испытанье предстоит
пройти мне для Флоренции, но верю,
что, если вознесут меня на щит,
оправданным я буду в полной мере».
Я посмотрел Вергилию в глаза:
«Пойми, - сказал я, - совладать не в силах
со страхом. Он влечет меня назад.
Туда, где кости предков спят в могилах».
«Общественная преданность не то
же ль, что патриотизм, не так ли, Данте?
Не рвись в политики, воспой в стихах престол –
И примешь лесть и честь от горожан ты».
Вергилий усмехнулся: «Ну а если
Ты сомневаешься, благую ль выбрал часть,
Я проведу тебя, и ты увидишь - есть ли
Между делами и последствиями связь»



ПЕСНЬ ВТОРАЯ
Сомнения Данте. — Ответ Вергилия

В следы сандалий старца я вступил
И, думою томим, спросил, робея:
«Вергилий, я читал, как ты Энея
по черным стезям ада проводил.
Но разве многие подобного достойны?
Его потомками построен Ватикан.
А я? Я не свидетель бегства Трои,
Не Волкодав. Другой удел мне дан.
И я боюсь, что бытия начала
Вместив в рассудок, я не устою.
Ведь, когда рысь меня к земле прижала,
Я чуть было не повредил свой ум».
«Атака зверя – страшная наука.
Ей имя – Сладострастье. Твой черёд
Был испытать соблазн, когда народ
Тебе поёт, заламывая руки.
О, звон монет! О славословья звуки!
Кто ж устоит, когда мечта зовёт,
Суля и наслажденье, и почёт?
За радостью веселье, пир за пиром…
И приедаются привычные блага.
И страсть к иным влекома берегам,
И обещает даже власть над миром,
В конце смеясь над обезглавленным кумиром…
И час пришёл животным этим трём
(Что есть звериные начала человека –
Гордыня, страсть и зависть) на твоём
Пути расставить цепкие тенета.
Ведь ты – избранник редкостной судьбы
Поведать миру цену преступлений.
Но, не вмешайся я в твоё сраженье,
Скажи, каким бы был исход борьбы?»
Вергилий обернулся на меня
И с любопытством ожидал ответа.
Нахмурившись, я отвечал на это:
«Тебе стал благодарен вечно я».
«О, нет, - он отмахнулся, - Разве можно
случайности в Порядке место дать?
На свою полку каждый атом был положен.
Закон природы должен кто-то утверждать.
И я не просто так сюда был послан.
И ты не просто так сюда пришёл.
Сиял свет и во тьме беззвёздной,
И видел Бог, что это хорошо.
Ты жизнь свою влачил всегда в потёмках,
Но, раз увидев свет, был им пленён.
О, вспомни восьмилетнего ребёнка,
Ты руку Провиденья видел в ком».
Я улыбнулся, вспомнив косы золотые,
Лазурный взор. И смерть, кого добычей
Ей стать пришлось. Я крикнул: «Беатриче!
Я полюбил её, лишь повстречав впервые!
Ровесниками были мы, когда
Я восьмилетнюю увидел Беатриче.
В слепом блужданье мы сожгли года,
И в двадцать пять, любовь мою предав,
Она ушла, навеки променяв
Земное на небесное величье.
О, как тоскую я по ней. Вергилий злой,
Зачем ты мне напомнил образ милый?
Ужели ты отправился со мной,
Чтобы сказать, и тем отнять все силы,
Что и не в рай, а в край совсем иной
Она шагнула из своей могилы?»
«Она в аду. В аду, но не как я,
а в роли вестника, - ответил мне Вергилий. –
Явившись мне, тревоги не тая,
Просила, чтоб придал тебе усилий
На том пути, куда тебя привел
Твой выбор не поддаться чьей-то воле,
А испытать всё самому». «Но лишь из зол
Нам выбирать приходится доколе? –
Воскликнул я, вдруг ужас осознав. –
Чтоб мне освободиться, Беатриче
Спустилась в Бездну, пленницею став
В осатанелой Велиара свите?»
Вергилий молвил, также равнодушно:
«Я рад был бы ответить, но, прости,
я лишь твой проводник, однако слушай:
ты всё узнаешь. Но… в конце пути».

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ
Врата Ада. — Ничтожные — Ахерон. — Челн Харона

И в тишине мы дальше побрели,
И становился под ногою спуск всё круче.
И вдруг увидел я поток могучий,
Стремящийся к расщелине земли.
«Вергилий, что это?..» Но тут я понял сам,
что той рекой была людей толчея.
Толпа стремилась к адовым Вратам,
Ещё от безнаказанности млея.
Сюда не шли стенающий и бледный.
Никто не плакал, не читал молитв.
Вот крестный ход, а вот и марш победный.
Лобзают губы индульгенций лист.
И створы Врат, как Бездна широки,
Вмещали всех людей, в грехах погрязших.
Мужчины, женщины, подростки, старики
Шагали в пропасть, то избрав, что слаще,
Словам не внемля, на Вратах горящим:

«Огонь, что из него рождён, его же примет.
Вошла смерть завистью диавола, но ныне
Ждёт ад владыку своего. Так помни, падший:
Оставь надежду всяк, сюда входящий».

И содрогнулся я от этих строк,
Но не свернул, шепча святое имя.
Вергилий же шагнул в людской поток.
Чтобы его не потерять, нырнул за ним я.

Река людей, единая сперва,
теперь внезапно разделяться стала,
пытаясь обтекать существ - едва
живых и на людей похожих мало.
На них и не глядели, мимо шли,
Сторонкой обходя как прокажённых.
А те, червями копошась в пыли,
И в правду гнили заживо.
«Достойным кто может участи такой быть из людей?» -
Спросил Вергилия взволнованно я.
«Жало у смерти – грех, - ответил тот, - ведь здесь
Не только люди. Ангелов немало!
Тут те, которых не пускают в ад,
Поскольку нет на них пятна порока.
Но не добраться им до Райских Врат,
При жизни не спросив туда дороги.
Ведь это те, кто век прожил в сомненьях,
как церковь Лаодикии. Колени
ни перед кем не преклонив, теперь они
(ни холодны, ни горячи) остались гнить.
Для преступлений слишком малодушны,
для Рая – недостаточно послушны»

Я в ужасе глядел, как копошится
Скоп тел, терявших кожный свой покров,
Размазывая пальцами по лицам
С пустых глазниц сочащуюся кровь.

«Как тяжко им висеть между мирами.
Лишь болью наполняя свои дни!»
«Уйти от выбора – стать с Господом врагами.
С Авессаломом сродники они.
За грех Адамов проклята вселенна.
С тех пор Энтропия вершит свой чёрный суд.
В теченье бурном этой жизни бренной
Немало сил потратить нужно, чтоб к Творцу
Творение вернулось неизменным.
Иначе – волны в Бездну унесут».

 Я, мимо проходя, сказал: «Мне жаль их»
Вергилий же загадочно кивнул:
«Ты тоже сделать выбор не рискнул.
И раз ты в Изначалье, то едва ли
Иной судьбою сможешь ты блеснуть».
И, пристально взглянув, Вергилий дальше
Продолжил: «Но Флоренция зовёт.
Усеют славный город трупы павших.
Ты безучастным вряд ли будешь, так что
Взгляни, какая будущность их ждёт»

И нас поток народный, подхватив,
В воронку пропасти зияющей направил,
Где по уступу вкруг неё катил
Тягучих вод источник величавый.
Здесь говор человеческий затих,
В испуге ожидая переправы.
Я ужаснулся, взор оборотив,
К реке прижат, теснимый слева, справа.
Назад уж не пробиться. Лишь в обрыв.

От мутных вод тянулся пар над нами,
Скрывая солнца свет. И в этой мгле
Виднелся кормчий. Руки на весле.
Он вёл паром неспешными гребками.
Размер парома поражал размахом.
Огромным был и кормчий сам. «Взгляни,
Он как пиявка напитался страхом
Людским, - Вергилий скорбно пояснил: -
Харон здесь с древности поставлен Велиаром.
Монеты, закрывавшие глаза, -
Суть покаянье, ставшее товаром,
сжирает демон, чтоб лишить пути назад».

«Узрите, падшие, - вдруг затряслась твердыня.
От грома голоса пошла волной вода:
- Я – ваша Матерь. Жалость – моё имя.
Птенцы, придите под крыло моё СТРАДАТЬ»

И из тумана показалась туша,
Поросшая седою щетиной.
Достав весло, она сгоняла души
На борт, но вдруг смутилась. Предо мной.
Слепыми, без зрачков, глазами демон
Воззрился мне в лицо. «Я чую страх, -
Он прохрипел, - но не перед паденьем.
Страх гибели! Жизнь – к жизни. К праху – прах.
Нет сожалений о прожитом – ты живой!
Предстань перед судилищем сначала.
А вот тебе, Вергилий, что? Со мной
Одной поездки показалось мало?»
Вергилий крикнул: «Не противься, демон,
Господней воле!» «Здесь господь – лишь я!
- так отвечал старик. – Прочь!» - бросил мне он.
Но в ярости ему я прокричал:
«Пусти Харон, я не боюсь тебя!
Раскаяния нет – мой Бог со мною.
Пройдя здесь раз, я не вернусь опять,
А ты же здесь прикован сатаною»
Напрягся демон. Подтолкнув: «Беги!»,
Вергилий кинулся со мной к парому.
Харон толпу веслом ударил, но мы –
На борт, и тот, ответив на прыжки,
Стал двигаться, инерцией влекомый.
Паром же был в длину таким огромным,
что развернулся грузно поперёк реки.

Привыкший к медленной воде Харон качнулся,
Утратив равновесие, а мы
Сошли на дальний берег в клубы тьмы,
Скрывалась местность где в густом дыму вся.


ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Круг первый (Лимб). — младенцы и добродетельные язычники


В густом угаре я не мог понять,
где находился. Чёрные деревья
сплетались кронами. Тянулся едкий чад.
«От тел сожженных», - понял, обмерев, я.
Но этот дым с уступов вился нижних.
На первом круге же, где ныне были мы,
Лишь мрак, казалось, тихо воздух лижет,
И плач, утробный детский, звал из тьмы.
Безлюдно было в этих мрачных дебрях.
«Харон, - сказал поэт, - увозит всех
на круг второй, где, утопая в жертвах,
палач выносит приговор за грех.
Сюда ж, на первый круг, он возвращает
Того, кому мученья не грозят.
Кто праведно жил». «Разве так бывает,
Что праведники попадают в ад?» –
Спросил я изумленно. И Вергилий,
Взор отведя, ответил тихо: «Да.
Во-первых, если люди не грешили
Лишь потому, что не успели. Их беда
В том, что и согрешить, и грех отвергнуть
Возможно лишь в сознательном уме.
Дитя, рожденное даже в святой семье,
Посмертно застревает в круге первом».
И правда. Я прислушался – лес плакал
неутоленной жаждой мертвецов,
ползущих и бредущих сбитым шагом
с надеждой ткнуться в теплоту сосцов.
«Младенцы здесь активней, чем обычно –
Почувствовали, что ты во плоти»,
- шепнул Вергилий. «Вряд ли Беатриче
могла здесь хоть секунду провести,
- сказал я. – Выход поскорей давай найдём-ка.
Ни ей, ни мне здесь грех с себя не смыть.
Одна у нас вина: расстались мы,
не сотворив плода любви своей – ребёнка».
Слепые души стали ближе подползать.
«Ты прав, - сказал Вергилий, - нет тут места
для нерождённого». С опаской стал кидать
он взгляды на кишевшую окрестность.
«Сюда, - сказал он, разглядев тропинку.
- Так спустимся мы на вторую грань,
чтоб дыбы Минотавровой достигнуть.
…Хоть и не рад я возвращенью в этот край»

Стезя нас привела к пределам сада,
В котором призрачных дерев росли стволы
Прямо из каменного пола. С ними рядом
Парили души, будто сгустки мглы.
Была довольно светлой эта роща,
Похожая на гулкий серый зал.
И на окраине её нашли мы площадь,
Где в изумлении внезапно я узнал
На призраках, колышущихся плавно,
Черты Аврелия, Платона, Чингизхана,
Конфуция, Рамзеса, Будды и
Мухаммеда  с Саллах-ад-Дином. Странно
Смотрелись здесь племён поводыри.
«Вергилий! – я воскликнул, - эти очи
взирали грозно на меня с холстов
и с постаментов. Что же опорочить
могло их, ввергнув в ад?» «То крест Христов,
- пожав плечами, отвечал Вергилий,
- они не верили в Спасителя приход,
хотя евреи это возвестили
ещё в Египте, в самый первый год.
Предрёк Израиль: ждите! Примиритель
снять с вас грехи грядёт в подлунный мир.
Примите Рай в Нём. Или ад примите –
Ведь право выбора дано лишь вам самим.
Но люди отвергали весть благую –
Безумием для римлян был Христос.
- Вергилий вдруг запнулся. – И такую
же на себе вину и я понёс».
И с помрачневшим ликом мой наставник
К воротам устремился. Я же вдруг
Увидел образ, что коснулся давних
Во мне воспоминаний. Вскрикнул:
«Друг Вергилий, подожди! Не Пифагор ли
там, возле Цезаря? О, дай мне пару слов
сказать ему!..» - и пересохло в горле,
и руки задрожали, и готов
был в обморок упасть я. Но Вергилий
ответил: «Он не скажет ничего.
Разочарован он, что знания его
От вечности в аду не оградили.
Пойдём» Он меня взял повыше локтя
И потащил, но я не мог идти.
Владыка юношеских дум моих в пяти
Шагах был от меня. «Не будь жестоким!
- кричал я. – Дай спросить один вопрос,
ну, или несколько!..» Но вот уже ворота
захлопнулись за нами.





ПЕСНЬ ПЯТАЯ
Круг второй — Минотавр — Сладострастники

Я от слёз
захлёбывался. Я обмяк. «За что так
ты злишься на меня, Господь, скажи мне?
- воззвал я, на колена пав, – За что
Ты мучаешь меня в аду ещё при жизни?»
Вергилий проронил: «Нет злобы в том,
Но целью – подарить душе спасенье.
Твоей и Беатриче. Ты забыл?»
«Вся мудрость мира предана забвенью…
- я всхлипывал. – Каким же преступленьем
заслуживает Пифагор такой судьбы?..»
«О, перестань. Меня ты обижаешь,
- Вергилий мне помог подняться. – Все могли
поддаться Велиару. Шанс был, знаешь
ли, весть спасения принять у всей земли.
Тем более у знающего Бога. Пифагор
Учился у раввинов в синагоге с давних пор».

Мы вышли на туманный берег Стикса,
Где по песку брела толпа людей
К рогатой твари. «Данте, помнишь Крит? Царь,
Что лабиринт построил, теперь здесь.
Стал Минотавром Минос, Велиару
Продавшись. Он стал демоном его,
Такую силу получив, что существо
Он проницает каждого, ударом
Хвоста бросая на один из девяти
Кругов, оценивая тяжесть пригрешенья.
И нужно нам с тобой его пройти»
Я слышал в голосе Вергилия сомненье –
Ведь Минотавра миновать ему ещё
Не приходилось. «Круг второй», - проговорил я
И к демону решительно пошёл,
Ища в мечтах о Беатриче себе силы.

Огромный Минос, как Харон, питался
Жертв муками. А обликом был схож
Со змеем Евиным… (придумать!)

«Я Велиару говорил, что строить глупо
Приют язычникам у самых адских врат:
Стикс переплыть, в толпу и прочь с уступа!
Сбежать они ведь так и норовят.
Потом всё бродят тенью над могилой
Своей фантомами. Но, вижу я, опять
Тебя приволокли на суд, Вергилий.
Что ж, наказанье прежнее…» «Я в ад
Вернулся, - отвечал мой спутник, -
- По Божьей воле, будь добр перестать
Меня схватить пытаться» Ловко увернулся
Вергилий от тугой петли хвоста.

Тому, кто прочитал, - огромная уважуха и просьба ответить на один вопрос: стоит ли продолжать? Актуальна ли сегодня комедия почти тысячелетней давности, и, если да, то для кого? Если для школьников, то воспримут ли они данный перевод в противовес версии Лозинского? А если для любознательных единиц, то не сочтут ли они мою версию недостаточно дотошной? Хотелось бы увидеть ответы в комментариях. Спасибо.
Чала Вячеслав