Глава 12. За стеклом

Необычайные приключения двух сестёр Наташ и их друзей.

Глава 12. «За стеклом».

- Хочешь, я угадаю?..
- Моё имя?
- Нет. Что тебе снилось.
- Валяй.
- Тебе снился мужчина.
- Я не знаю, а ты знаешь.
- Ты во сне сердилась на него.
- Эх, Наташа, во сне и кошки летают. А что на мужика сердилась, чему тут удивляться? У мужика всегда повод найдётся, чтоб его баба ругала. Завидую тебе - ты счастливая: родных нашла. А мне моё счастье только ручкой помахало.
- Не спеши. Ты думаешь, при встрече я смогла вспомнить ещё хоть что-нибудь? Даже мамины черты с трудом припомнила. А остальное, хоть режь меня, полный провал.
- Да ну? А на первый взгляд…
- В том-то и дело. Ой, придётся нам с тобой к Алле Альбертовне ехать, снова в ножки ей кланяться.
- Прости, я просто дура.
- Твою оценку в отношении себя предлагаю по-братски разделить пополам. И прошу тебя, не принимай так близко к сердцу свой первый экзамен: нам в жизни предстоит выдержать еще не одно испытание на прочность.
- Девочки, вставайте, умывайтесь и завтракать, - донесся голос Лидии Сергеевны.
- У вас всегда так рано встают? - сорвалось у меня.
- Не знаю. Поживём - увидим.
Мы прошли на кухню.
- Ну как, девочки, по настоящей, немагазинской, еде соскучились небось? - встретил Пётр Алексеевич. - На даче у нас свой огород… Мать, не суетись - посиди с нами… Ты вчера, Наталья, расстроилась, убежала от обиды; понятное дело: думала, своей единокровной дочкой признают, а оно вон как вышло. Что же мне сказать тебе в утешение? А расскажу-ка я одну историю, услышанную от отца моего, Алексея, и мамы, Валентины. Может, в ней, истории этой, что-то и придумано, но говорю так, как слышал сам.
В 1941 году родители мои были совсем молодыми. Они до самой смерти друг друга любили; не любили только, когда к старости их дедом да бабкой люди величали - для всех оставались Валей и Алексеем; а мама отца называла Лёлей. Тот ей на свадьбу колечко медное подарил - сам отлил. Хоть и молодой, а руки мастеровые. Так и жили - душа в душу.
Валентина-то большой непоседой слыла, всё ещё с подружками бегала - благо, Алексей не запрещал. Однажды узнала она, что в городе живёт прорицательница, и решила к ней сходить, свою судьбу узнать. В нынешнее время только заикнись об этом - от клиентов отбоя не будет, а тогда лихолетье ходило жёсткое, предвоенное, кто и знал что - помалкивал. Начальство-то как рассуждало: а вдруг этот человек предскажет войну, панику сеять начнёт. Но кто ж по молодости о себе узнать не хочет. Так Валентина эту женщину нашла, Анной её звали. Только та долго не хотела ничего рассказывать - говорила, что это люди про неё разные слухи распускают. Уж как моя мама уговорила Анну, не знаю, но та два условия поставила: о том, что она скажет, никому ни слова, и ещё строго-настрого запретила деньги, продукты или вещи какие ей нести в благодарность.
- Что же она предсказала? - не выдержала я.
- А ты не перебивай старших - даже с мысли сбила… Предсказала она Валентине, что муж её будет три раза смерти в глаза глядеть, а Валентина три раза его от смерти спасёт и три раза похоронит.
Про себя посмеялась тогда моя мамка над чудным предсказанием, никому ничего не сказала, а вскоре и забыла о нём. Стали жить они, как прежде, даже дружнее ещё; и ничто, казалось, их не разлучит. Только недолго месяцы их медовые длились: проклятый немец на любовь им времени не дал.
Отца призвали рано, летом 41-го. Наши родные тогда пришли провожать его на фронт. На вокзале играл духовой оркестр, и мы, мальчишки ещё, завидовали двадцатилетним солдатам, глядели на них не как на сверстников, а как на взрослых, почти великанов. Хотя, если честно, не было меня среди тех мальчишек: не родился ещё. Это по рассказам родных и отца с мамой я так всё это сейчас представляю.
Долго они прощались, никак не могли расстаться. Когда уже эшелон с места тронулся, успела Валентина мужу своему последний наказ шепнуть:
- Только в плен не попадай.
Воевал Алексей храбро, боевого опыта набрался быстро; и хотя числился связистом, участвовал в трёх боях, получил «ефрейтора», был представлен к медали «За боевые заслуги». Даже оружие успел дважды поменять: вначале винтовку выдали, потом заменили на советский автомат. Хотели, правда, немецкий дать, да не хватило трофейного оружия. Но наши войска тогда отступали, и Алексею приходилось отступать вместе с товарищами.
Осенью отец оказался на Калининском фронте. Это сейчас до Калинина, то есть до Твери по-вашему, от Москвы на электричке за три часа доехать можно, а тогда там линия фронта проходила. Хотя какая там линия - окопов мало, заграждений почти никаких, на несколько километров вдоль этой линии можно было не встретить никого. Не сформировался ещё фронт как надо.
Вот тут-то Алексей и попал первый раз в переделку: немец их часть обошёл и окружил. Собрал тогда командир своих бойцов, приказал разделиться на группы и из окружения выходить самим. Как из окружения выходят, рассказывать удовольствия мало - ни еды, ни воды, холодно, силы на исходе и автомат тяжёлый нести надо. Патронов «в обрез» - если немцы засекут, не отбиться. Хоть стреляйся. Присел Алексей к деревцу какому-то, забылся ли, уснул ли, только кажется ему, будто женщина в белом к нему подлетает; да и лицо вроде бы знакомое:
- Поднимайся, солдат. И оружие не забудь.
Что это тогда было, неведомо: в самом ли деле кто-то прилетал или показалось, да только собрал Алексей последние силы и снова двинулся в путь. Повезло ему - вышел на своих.
Да, вот незадача: на своих-то он вышел, а «свои» решили, что ефрейтор дезертировал, и под трибунал его. Тогда ведь разбирались просто: раз в окружении находился, а приказа к отступлению не получал - значит, дезертир.
Сидит Алексей в сырой землянке и совсем духом пал - вот ведь невезение, неужели придётся смерть принять от наших же; нет, уж лучше, чтоб позора не иметь, самому себя порешить. Оглянуться не успел - опять рядом женщина в белом. Только лицо у неё другое: вроде бы на ту, первую, похожее, да не совсем, а в чём разница, понять не может.
- Успокойся, Алексей, - говорит она ему. - Береги себя. Ничего плохого с тобой в ближайшее время не случится.
- Хоть скажи, кто ты? - только и успел спросить солдат, а спрашивать-то уже и некого.
И что же вы думаете, через несколько дней выпускают нашего Алексея, дают оружие, новые документы… Офицер, который его допрашивал, удивил:
- Не знаю, кого тебе благодарить за спасение. Ваш командир каким-то чудом попал к нам и подтвердил, что отдал приказ на выход из окружения. Да и автомат при тебе имелся - получается, с боем выходил, а не бежал, как последний трус.
Вскоре ефрейтор Ильин вновь попал на фронт, в свой же родной полк. Правда, прежнего его боевого полка уже не существовало: десяток боевых друзей - вот и всё, что осталось.
Месяц-другой проходит. Однажды чувствует солдат, что в его части оживление какое-то: командиры молчат, ничего не говорят; их понять можно - не положено. Только смотрят оружие, проверяют, как одет-обут, нет ли больных. Не иначе, большое наступление предстоит. И точно, через неделю им перед строем зачитывают приказ, что де бить фашистов предстоит в самое  ближайшее время.
Вообще-то перед каждым наступлением положено обеспечивать связь между частями, а потому дали нашему Алексею большую катушку, полевой телефон в сумке и приказали двигаться вдоль линии фронта, связь налаживать. Вот идет он по полю, провод отматывает, а навстречу ему ребята молодые, человек пять-шесть. Весёлые, смеются.
- Эй, - кричат, - связь, чего плетёшься, как черепаха? Давай мы тебя на руках унесём, а то ты до вечера не размотаешься.
Только они это сказали, как засвистело что-то в небе, а потом взрыв; да такой силы, будто земля провалилась. Очнулся Алексей, чувствует: боль в груди, кровь через шинель капает. Приподнялся - вокруг люди убитые.
Много ли, мало ли времени пролежал ефрейтор, неизвестно, да только когда снова очнулся, слышит он совсем рядом немецкую речь. Глаза открывает - точно, немцы. Затаился солдат, мёртвым притворился, а немцы походили-походили, но ушли -  видно, убитым посчитали. Очнулся Алексей (уж и не упомнишь, в который раз), видит: стемнело. Стыло, ветер свищет. Что же мне делать-то остаётся? - думает. Если на помощь звать, так немцы сбегутся, а не звать никого - замёрзнешь тут в поле. Вот она, смерть, какая - два раза я её обошёл, а в третий раз своего не упустит. Вздохнул солдат над судьбиной, голову повернул, чтоб на небо последний раз взглянуть, да так и обомлел: над ним будто женщина в воздухе парит. И на него смотрит:
- Что же ты, Алексей, мой наказ не выполняешь? - спрашивает.
- Какой наказ?
- Как какой? В плен не попадать. Я же тебя об этом просила, когда провожала.
- Меня на фронт моя жена, Валентина, провожала. А тебя я не знаю.
- Глупый ты, я и есть твоя жена.
- Тогда почему я тебя узнать не могу?
- Давно мы уже с тобой не виделись - ты лицо моё забывать стал, да и я с тех пор изменилась. А наказ мой ты помнить должен.
- Да помню, я твой наказ. Но как же мне быть, если кругом немцы и я ранен?
- А ты только поднимись, постарайся, а дальше я тебе помогу.
Уж как Алексей от земли оторвался, и сам не помнит; да только когда встал, оглянулся - а женщины той нет. Удивился он, но рассудил так: если подняться удалось, то и идти сам бог велел. Где шажком, где ползком себя двигаться заставлял; и улыбнулась ему удача - к утру подобрали свои.
- В госпиталь поедешь, Ильин, - сказал ему политрук перед отправкой в тыл. - Подлечишься - может, и свидимся, нам хорошие бойцы нужны. Счастливчик ты: сколько тут наших полегло в первом же бою, а тебе всё нипочём. Мы тебя, ефрейтор, три раза хороняли, а ты выжил значит.
- Как три раза хороняли?
- А ты считай. В первый раз тебя похоронили, когда объявили о гибели твоей части, угодившей в окружение, даже похоронку успели отправить. Во второй раз, когда под арестом сидел, попал под подозрение в дезертирстве. А в третий - когда раненый из-под немца ушёл. То ли пуля тебя боится, то ли оберегает кто, в обиду не даёт.
…А что же Валентина? Ещё до замужества устроилась она медсестрой в больницу, и едва война началась, осталась там работать. Письма с фронта всегда ждала с нетерпением, хранила их дома, как реликвию. Но осенью получила она похоронку на мужа: дескать погиб геройски ефрейтор Ильин, и светлая память ему. Потемнела лицом Валентина, плакала, безутешна ходила. Но жить-то надо - кругом горе; у многих на фронте мужья - сыновья; кому нынче легко.
Однажды собирает как-то главврач всех - от медсестры до профессора - и говорит:
- Сегодня поступит большая партия раненых. Приказываю: никого не обходить вниманием, помочь разместиться и персоналу работать дольше обычного.
И вот идёт наша медсестра по коридору, а навстречу подруга. И шепчет ей:
- В одной из палат солдат раненый. Фамилия у него в документах Ильин. Так я вот что подумала…
Валентина подругу не дослушала, бросилась искать мужа… Надо вам сказать, что в ту пору порядки в госпиталях были военные, не в пример сегодняшним. Нынче приходишь в любое время, несёшь, что хочешь. Тогда же палаты закрывались на ключ, чтобы к раненым посторонние не ходили и сами они не бродили, где вздумается. Порядок поддерживался железный. Ключ находился у дежурного врача и выдавался только по требованию самого главного. А в том госпитале, где всё происходило, ещё до войны двери в помещениях установили крепкие да стёкла матовые толстые.
Валентина в одну палату постучится, в другую - никто на фамилию не отзывается; вот и последняя дверь. Стучит, спрашивает и вдруг слышит, будто кто-то пытается подняться. Вот подходит боец; самого не видать - только тень на стекло ложится. И спрашивает его Валентина сквозь стекло:
- Скажи, солдат, не ты ли Ильин Алексей?
- Да, я Ильин Алексей…
- А я Валентина. Не мой ли ты муж?
- Узнал я тебя, Валя, узнал!
- Голос у тебя другой, не мужа моего.
- Голос мой от простуды и ранения изменился.
- Так на тебя похоронка пришла. Разве так бывает?
- Ошиблись они, Валя - живой я.
- Если ты муж мой, скажи, где раньше жил?
- В этом городе мы жили с тобой, Валя.
- А как я тебя называла?
- Дома Лёлей называла.
- Скажи, что ты мне подарил к свадьбе?
- Колечко медное.
Поняла тогда Валентина, что мужа своего встретила. Но как к нему подойти - дверь закрыта, ключа нет, только и остаётся, что в проклятое стекло всматриваться. Тут другие медсёстры к ней подошли, сочувствуют, плачут…

Пётр Алексеевич замолчал и вздохнул.
- А им потом дверь открыли? - не выдержала я.
- Да, только на следующий день… У нас тут шоу по телевизору показывали. «За стеклом» называется. Стыдоба, честное слово: то полюбят, то разлюбят… А в те годы такая вот любовь через стекло жила…
- А что же дальше произошло?
- Мама отца в госпитале выхаживала. Но пришла беда, откуда ни возьмись…

Однажды попалась Валентина главврачу на глаза, и просит «главный» зайти к нему после обхода. Зашла - думала, ругать станет, а он ей как обухом по голове:
- Садись, Ильина, и слушай меня внимательно. Плохо дело: муж твой может не выжить. Да ты и сама замечаешь - чай каждый день ухаживаешь за ним.
- Что плохо выздоравливает, вижу. Но почему? Лекарства не помогают?
- Дело не в лекарствах - дистрофия у него. Его кормить лучше надо, а где нам это всё достать, если сами впроголодь живём? Думай, Валя, сейчас его жизнь от тебя зависит.
- Где же я продукты достану?
- Не знаю, только на таком пайке больше месяца он не протянет.
Хорошо, Валентина на стуле сидела, а то упала бы, потому как голову охватило, мебель в кабинете поплыла… Доктор уж и сам не рад, что сказал об Алексее, подскочил, нашатырного спирта понюхать даёт. А потом говорит:
- Ты, Ильина, своими обмороками меня не пугай. Лучше скажи, есть ли у тебя родственники в деревне?
- Да, имеются. Далековато, правда, живут, в глухомани. Только они тоже не богачи, удобно ли их просить?
- А ты не спрашивай, вези мужа в деревню к своим родственникам и баста. Алексей твой фронтовик, раненый, отказать не посмеют. Хотя откровенно говорю: гарантий, что он выживет, я как врач тебе дать не могу.
Увезла Валя мужа своего; родственники поворчали-поворчали, но Алексея у себя оставили. Целых два месяца весточки от мужа не приходило. Чего только она не передумала, сколько раз уж с мужем попрощалась. Но, видно, есть высшая справедливость - ожил солдат. Ещё через месяц пришло письмо. Затем уже сам приехал: поправился. Таким же молодым и весёлым остался, только седина его голову покрыла да прихрамывал немножко от старой раны.
Прибыл Алексей в военкомат на медкомиссию, а там сидит полковник одноногий. Сердитый. И костыли его рядышком, к столу, привалены. Посмотрел полковник документы да так глянул, что жуть пробрала солдата. Вот встал майор на свою единственную ногу, взял в руку костыль да как закричит на Алексея:
- Это кого мне тут присылают на фронт! Калек? Если ты ещё раз сюда сунешься, я тебя вот этим костылём прибью. Кругом! Марш!!

- Так эта история счастливо закончилась; вернее, почти закончилась. Уже после войны рассказала Валя мужу обо всём. Алексей ведь действительно три раза смерти в глаза глядел, а Валентина его спасала - белым ангелом к нему летела.
- А для Валентины как? Ведь она должна была три раза мужа похоронить, - подсказала я.
Пётр Алексеевич допил остывший чай:
- Правильно говоришь, дочка. И для Валентины предсказание сбылось: вначале похоронка приходила, потом болезнь чуть было не свалила Алексея. А на третий раз хоронила она его уже по-настоящему.
Вот какие у людей судьбы случаются, как их любовь - не «стеклянная», настоящая - от всех напастей спасает. С той Анной, предсказательницей, её люди святой Анной называли, Валентина с Алексеем ещё раз после войны встречались, благодарили. А та на прощание говаривала им:
- Не думайте вы обо всех этих предсказаниях - разве в них дело. Коль у двух голубков судьба разлука дальняя, да сердца вместе бьются, не забудут они друг друга, найдутся-свидятся; и беда им не беда, и разлука одним мгновеньем покажется, и смерть своё взять не посмеет…
А ты, Наталья, чуть невзгода приключилась - сразу в бега. Эх, молодёжь неразумная…