V. Смерть не только конец, но и начало

                - Интересное решение,– проговорил Реваз, довольно хмыкнув. - Какая яркая палитра... И еще мне нравится, что нет школярства и вымученности. Все интуитивно, энергично, феерично... Поздравляю, Ираклий...
                Он отошел подальше  и  наклоняя голову то вправо, то влево, еще долго изучал полотно, мурлыча в нос какой-то мотивчик.
                В мастерской Ираклия  шла мини-презентация последней картины. На журнальном столике красовались  кувшины  для Кахетинског о и незатейливая закуска, принятая в таких случаях.
                - Настроение чувствуется, - добавил Мосе, тоскливо скосив глаза в сторону столика, где  Лола резала  что-то  вкусное. - Чувствуется настроение...
                Торопливо постучали. Тут  же, за стуком, в своей привычной  манере  просунул  голову Нико. - Разрешите!
                Он боком  вписался в узкую дверь. Скользнув внутрь, Нико  стал кивать всем, держа в руке здоровенный букет сирени.
                - А! – Ираклий   широко заулыбался. -  Проходи, Нико. Сейчас подойду. Только вино перелью в кувшины. – Он подхватил кувшины и понес наполнять из десятилитровой бутыли.
Он переливал вино из десятилитровой бутыли в глиняный кувшин.
              - Мастеру кисти - наше восхищение! - проговарил  Нико манерно.  - Пардон за опоздание... Всем привет!
               При виде Лолы  Нико  приосанился:
               - Ираклий, хотел вручить цветы тебе, но, - он галантно поклонился Лоле, - оказывается, меня ждал приятный сюрприз...  Николоз  Кедиа, - представился   Лоле. - Позвольте  вручить этот весенний букет вам.
               Передав букет, он поцеловал Лоле  руку.
               - Меня  зовут Лола. Красивая сирень, спасибо! Но он предназначался художнику...
                Зардевшись, Лола понюхала цветы.
               - Какое чудо... -  оглянулась в поиске места. – Сейчас поставлю в эту вазу…  Но он предназначался  художнику, как-то неудобно...
                - Ничего страшного, Лола, - Ираклий наполнил кувшины  и  поставил на столик. - Он все сделал правильно. И  букет хороший  прямо из Куинджи...
              - Ага! Куинджи!  Я знаю эту картину! - радостно сообщила Лола. - У нас  дома календарь такой висел. Девочка с куста сирени смотрит, да?
              - Да, она самая, - поморщился  Мосе.
              - В доме такой женщины должны висеть не только календари, но и настоящие картины, а, Лола? - приблизившись, вполголоса, почти  в ухо  проговорил  Реваз.
              Лола  мельком  взглянула  на него. Тот мигнул, улыбнувшись, и еле заметно покачал головой,.  Лола улыбнулась в ответ.
               - О чем шепчетесь?  - подошел Ираклий.
                Отвлек Нико:
                - Ираклий, главреж просил передать извинения: жену в консультацию отвез. Если успеет, позже присоединится. - Он стал здороваться  со всеми за руку.  - Здравствуй,  Мосе. Привет, Реваз...
              - Пришел любитель  настоящих женщин, рома и сигар! – здороваясь, со смехом  заметил Реваз.
                - Добавлять - "Настоящих" совершенно излишне, дорогой  Реваз , – Нико улыбнулся, - ибо ненастоящие и зовутся по-иному.
                - Это как же?
                - Самодур, самогон... - Нико призадумался, - и самокрут.
                - Вот это верно! - Реваз  громко захохотал,  хлопая его по плечу. – Слушай, это надо запомнить... Самодур, значит, само...
                - Да погодите вы, бандиты с набережной! Дайте приобщиться!
                Нико стал изучать полотно.
                - Мда...
               Опустив голову, он на мгновение застыл, собираясь с мыслями, потом вскинулся, пригладил волосы  и начал вдохновенно: 
                - Здесь, господа, несмотря на смерть, нет скепсиса. - И какая мизансцена: – он развел руки. - Сверху! И одновременно снизу! Этакий вогнутый мир, как в «Христе» у Дали. Спрашивается, -  кто наблюдатель-то! Вот деликатность вопроса!
                - Сам Господь смотрит, наверно... – Мосе поднял палец  к  потолку и секундой позже проследил за ним взглядом. Все непроизвольно сделали то же самое, будто убеждаясь, что Господа  на алебастровом - в дождевых пятнах - потолке  не наблюдалось.
               - Нет, Мосе, не Господь, – Иракли взял  его под руку. - Это иная душа, жаждущая соединиться с другой душой. Они нашли друг друга...
               - А что, на земле они не могли найти друг друга? И соединиться?
                - Э-э... – махнул рукой Реваз. – Не может не опошлить!..
              - Могли, Мосе, – с улыбкой ответил  Ираклий, - но земная жизнь мешает, сковывает, делает невозможным  осуществление мечты. И только смерть освобождает от земных, опостылевших  забот...
                Реваз многозначительно посмотрел на друга, но промолчал. Догадывался - откуда у его друга этот скепсис...
                - Выходит, иная смерть не отдаляет, а приближает...
                - Пожалуй... Поэтому и названа она: «Смерть не только конец, но и начало»
                - Как-то у тебя все безрадостно, хотя и мудро, Ираклий...   
                - А радостная мудрость - это как?
                Реваз пожал плечами.
                - А кто его знает - как... - он снова  взглянул на картину. -  Сложные чувства... Ты рисуешь  не так, в жизни, а  так - как должно...  - Реваз приобнял друга. -  Выставь на набережной. Должна пойти.
               - И то верно. Тут мистика, цвет, идея... Покупателю  понравится.
                - Нет, ребята. Не хочу я эту картину продавать.
               - Разволновал ты меня, Ираклий, зацепил... - Нико тяжело вздохнул. - Напомнил юношество... Дайте что ли закурить... Лола,  я могу курить?
              Лола кивнула.
             - Все-все,  - возразил Ираклий, - потом покуришь. Давайте, к столу. Там и продолжим разговор.
              Они кое-как уселись за  маленький столик.
              - Пока не забыл:  в багетную  мастерскую  привезли  нормальные краски.
               - Где?
               - На Руставели, в переходе. И недорого.
               - Видел  я, - Мосе стащил куриную грудку. – Обыкновенные, китайские...
               - Да, но нормальная партия. Там такой ультрамарин!..
                - Парни!, - включился Нико. – А вам не кажется, что тюбики с красками - это волшебные хранилища закодированных шедевров?!  Надо только отвинтить крышку, и оттуда...
                - Вылезет Мона Лиза! – перебив, засмеялся Реваз.
                - Красиво сказано... - Лола с интересом взглянула на Нико. - Представьте, в тюбике может жить бушующее море!.. Или лунная  ночь...
                - Мне кажется, Лола, вам пора вам попробовать кисть...
                - Мне кажется, пора наливать. – Ираклий  наполнил бокалы:
                -Ну, - сказал, возбужденно вздыхая, - дорогие мои, спасибо за поздравления, замечания и предостережения. Все учту, приму к сведению и вообще, - улыбнулся, - постараюсь исправиться. С богом...
                - Тебе незачем исправляться. - Лола подняла бокал. - За тебя, Ираклий, дорогой. За твое творчество и за твою человечность. За твой талант - быть всегда там, где нуждаются в тебе. Только, давай бросим курить, а?..
                Чокнулись и пригубили.
                - Вкусно пахнет, - понюхала бокал Лола. - фруктами.
                - Странный мы народ! – мотнул головой Мосе. -   Полмира сначала пьет, а потом нюхает, а мы сначала нюхаем, а потом пьем.
                Нико стал  ухаживать за Лолой.
                - Я все думал, кого вы мне напоминаете... – улыбаясь, он  пристально, как заправский фотограф, всмотрелся  в Лолу. – Теперь понял: вы на  Дрю Бэрримор похожи.
                - А это кто?
                - Ну, Мосе, нельзя быть таким дремучим! Звезда Голливуда!
                - Что-то есть... - поддакнул Ираклий.
                - Может, чуть-чуть, - рассмеялась Лола и благодарно взглянула на Нико. - Но у нее, – продолжила жеманно, - губки персиком, а у меня - бантиком...
- Это ее проблемы, Лола, - рассмеялся Ираклий. -  Значит, тем хуже для нее.
                Отпив, он  поставил бокал:
                - Твой тесть просто волшебник, Реваз! Такого вина не часто выпьешь в Тбилиси!
                - Да, - охотно согласился тот. - Настоящее кахетинское... Человеку восемьдесят  пять, а ему все нипочем: работает, как молодой...
                - Раньше,  как у грузина рождался сын, он  первым делом  виноградник  разбивал и  называл  его именем.
                - Наверно  это вино от виноградника - «Резо». - Мосе  расхохотался. - У его тестя одни  дочери, ак он мог иначе назвать?!  Пусть выпускает партию кахетинского – «Месье Резо», а?  Или – «Шато-Резо».
                - Смейся-смейся, - насупился Реваз. – Приедем к нему, не пришлось бы тебе от полного рога через окно сигать, как в прошлый раз. Как еще  этот толстяк  пролезает...
                Он  потянулся к кувшину.
                - Давай еще попробуем, что ли...
                - А сосед его, неугомонный такой, - толкнул в бок Мосе, - Шакро, жив ли?
                - Давно не видел, но в Большой Британской  Энциклопедии  только дата его  рождения - Реваз заухмылялся. - Значит - жив,  что с ним станет, с бугаем таким...
                - Помню, помню его  неслабый аппетит и богатырский храп. - рассмеялся Ираклий.
                - Храп - да... - кивнул Реваз, почесав  бороду. -  История с этим храпом, говорят, приключилась...
                - Ну-ка, расскажи.  Ираклий, шпроты передай, пожалуйста...
                - Отцу его, Амбросию плохо стало, - поставив кувшин, начал Реваз. - Так плохо, что уже и не думали, что до утра протянет. Он и вызвался ночью подежурить у его постели.
               - И что?
               - А то, что всю ночь домашние слышали, как храпит умирающий... Пооткрывали  все окна, чтобы душа покойного без труда улетела в небеса, прикидывали – как одеться и что прикупить, когда хоронить... Одним словом, примеривались к  привычным предпохоронным  хлопотам...
                Реваз покачал головой, смеясь:
                - Под утро, осмелев, приоткрыли дверь и увидели картину: Шакро сидел у изголовия отца, горестно уронив голову на подушку, а отец слабо шевелил рукой, как будто подзывал их – подойти поближе.
               - Да ты что...
               - Ага... Домочадцы подумали -  благословить хочет перед смертью...
                Мосе уже начал смеяться. На него зашикали, ожидая развязки.
                - И что вы думаете? Робко приблизились, и оказалось, что «предсмертный хрип» издавал не отец, а сын. Старик гневно вращал глазами  и, косясь на  храпящего, собрал  силы прошептать: «Уберите его от меня!  Уберите к чертовой  матери! Всю ночь, сукин сын, не давал мне заснуть!»
                Все захохотали.
               - Ну, и как он, выздоровел?
              - Амбросий? Да, конечно! Храп помог. А может, он и болел-то всего ничего. У них, у здоровых все наоборот устроено: насморк схватят и им кажется, что умирают… Здоров…  Как засядут вечером отец с сыном  после работы, как затянут кахетинскую, - только слушай...
                - Вот! - назидательно поднял палец  Нико. - Вот здоровые отношения...
                - А недавно случай произошел у нас  на набережной. Вот вам пример «здоровых» отношений: - Мосе вытер губы салфеткой и повернулся к Ираклию. - Додик Эристави... Ну, знаешь его, во втором ряду выставляется, с Нукри  Шиошвили...
                Ираклий  вспомнил худого, ушастого продавца картин.
                - Да, знаю, - ответил небрежно. Он не любил этого парня: говорить с ним было - что на льду стоять. -  И что?
                - Он такое учудил! – Мосе покачал головой. - Дядя его, Эмзар Эристави, картину принес  ему из дома. Старинную, чудом уцелевшую после репрессий их княжеского рода в тридцатых. Попросил Додика - продать  по-родственному. А картина-то оказалась работой  Палицци!
             - Да ну!
              - Ребята, и нам объясните! – кокетливо включилась Лола.
              - Палицци, ну, художник был такой в Италии, в позапрошлом веке.
              - А ты откуда знаешь, что Палицци?
               - Этот Додик показал  картину Сандро, а Сандро  поведал  мне. - Тут такое дело... Ведь не каждый день попадаются такие картины...
              - Да... - Реваз  досадливо  опустил голову. Видимо, знал эту историю. - Какую фамилию портит, осел! Одни уши у него  княжеские  остались...
              - Так, вот: Сандро оценил картину в сорок тысяч, даже нашел  клиента из какого-то посольства. Ударили по рукам, тот дипломат выложил сороковник, а этот негодник сказал своему дяде, что продал картину за десять! Представляешь?
              - Это что же, тридцать тысяч прикарманил?
               - Если бы! Не тридцать, а больше! Слушай дальше, при мне это было: дядя пришел за деньгами, был рад до смерти, что удачно продал картину, и в благодарность он племяннику еще и тысченку отстегнул.
                - И он взял? – расширились глаза у Нико.
                - Взял, негодник. И не поперхнулся.
                - Тридцать тысяч! – Просто взяли и упали с небес! - Нико  уставился в стол. - И не придерешься: бизнес, вроде... Вот, черт...
                - Это не бизнес, дорогой, а бессовестный поступок...
                - Да, да... Конечно... – поспешил согласиться тот.
                - После такого жить не хочется... - вздохнул Реваз.
                Притихли.
                - Ну... – Ираклий  закурил. – Люди разные бывают... Что значит - «Жить не хочется»!  А  я  люблю свой город,  вот вас,  всех... Ну да, в  большом городе все перемешано: хорошее и плохое,  любовь и коварство, честь и подлость, но доброты больше, ребята... - он уселся поудобнее. -  Вот, к примеру,  вчера: ходил на базар и увидел потрясающую сцену. Базар, он и есть базар: все суетятся, бегают, утрясают свои дела, кричат, ругаются, договариваются, покупают и продают... И вдруг кто-то крикнул среди толпы, что потерялся ребенок. «Потерялся ребенок! Ребенок потерялся!» - встревоженно кто-то повторял, и  весь этот пестрый народ, говорящий на разных языках, носящий разные мысли, настроения, спешащий и праздно шатающийся, мужчины, женщины, продавцы и покупатели, воришки и честные граждане, – все! бросили свои дела и собрались вокруг зареванного малыша лет четырех. Так и стояли, пока мать его не нашлась...
                Все умолкли.
                - Стояли, - продолжил Ираклий  после паузы, - объединенные любовью к ближнему. И тогда я понял, как они мне дороги в этом порыве... И после этого жить - хочется!
                - Вот... - Резо  тронул друга за плечо. - За это тебя  и люблю, Ираклий... Только ты мог это увидеть и оценить...
                - Конечно... В человеке живет не только черт, но и бог, и он поглавнее будет...
                - А знаете, - включился Нико, - по-моему, между людьми существует незримое пространство духовного единства. Через него, как через обширную витрину,  видят  друг друга незнакомые люди, дарят знаки внимания и общаются. Чем люди ближе и добрее,
тем шире и ярче это пространство,
                - Интересно... А если   ссорятся?
                - Если они ссорятся, - продолжил он,  это пространство уменьшается. Суживаясь, сначала  оно дает возможность  заметить  беду, протянуть  руку  и понять, но с каждым разом щель становится все уже и уже, и наконец полностью зарастает. И тогда люди, окутываясь твердой коростой злобы, ненависти и отчуждения,  перестают быть людьми, превратившись в коконы.
                -  Кто знает - сколько таких людей - коконов  носит земля...
                - Я как-то поехал в деревню, к родственнику, - начал Мосе. - Сел в местную маршрутку, и что я видел! Как пассажир новый садился, так обязательно здоровался со всеми. Неважно - знал–не знал, а говорил - «Здравствуйте». или - влезая и втаскивая что-то -  «Ох, извините, даже не поздоровался...». А мы...- он махнул рукой. - Насупимся, свернемся в том самом  коконе и едем молча... Я представляю, как бы меня подняли на смех, если б вошел в вагон метро и крикнул всем - «Здравствуйте, дорогие!».
                - В лучшем случае, стали бы совать мелочь, - рассмеялся Нико.
                - В деревне еще остались сердечность и  простота...
                - Ладно вам! Заладили - деревня, деревня... Мы тоже можем кое-что! Доброту и сердечность никто и  в  Тбилиси  не  отменял.
                Налили.
                Выпили за Лолу и за всех женщин...
                За искусство...
                За предков и за Родину...
                Потихоньку стали хмелеть...
                - Отличная  подливка такая, - Мосе макал хлеб в тарелку. - откуда?
                - Лола принесла. - У нее мать, знаешь, какая мастерица на такие вещи?!
                - Эту подливку я сама делала, Ираклий, обиженно надула губы Лола.
                - Ах! – воскликнул Нико, изрядно напугав ее. Это делали вы? Это просто божественно!
                -Попробуйте-попробуйте.
                - А я недавно купил какую-то японскую подливку, - заметил Мосе. Такая гадость! В рот не вломишь!
                - А,  знаю,  японский хрен - покивала Лола.
                - Хрен-не хрен, но как будто ишак жевал, прежде, чем  подать на стол.
                - Ах, как колоритно: - «Ишак жевал», - иронично хмыкнул  Нико.
                - Хорошо, хоть - только жевал, а не переработал.
                - А кто знает. Он  бы на этом не остановился.
                - Начал пробовать, - продолжил Мосе под хохот, - положил  в рот   и не знал - куда девать.
                - А ты бы как  тот ишак: пожевал  и - на стол.
                - Ой, ребята, я больше не могу! - заливался Реваз. - Прекратите!..
                Деликатно заговорили о женщинах.
                - Очень часто бывает, что состояние "нет любви - есть любовь" человек переживает в течении одного дня, - начал  философствовать Реваз.
                - Это зависит от того - как сложится  день. Начнут пилить с утра и...
                - Сложиться  может не только день, но и  жизнь...
                - Это - судьба, дорогой! А она иногда хлопает дверью прямо перед  носом...
                - Вот-вот! Но как важно, чтобы  в  эту хлопнувшую  дверь  кто-то вовремя сунул  щепку надежды!.. – Реваз силился сунуть указательный палец между ладонями Мосе. Эх...
                Не добившись результата, он махнул рукой.               
                - Ты великий теоретик любви! - поцеловал его в лоб Мосе. - Ты - Диоген, ищущий счастья! Ты, Реваз, Архимед, которого все время выталкивает наверх великая сила любви, равная твоему немалому весу… ...
                - В любви счастья  нет! - мрачно отреагировал Ираклий. - Любовь  часто обременительна, даже унизительна, а порой - смертельна. Что в ней хорошего…
                Выпили
                Задели политику и сошлись на том, что никто на блюдечке хорошую жизнь не поднесет.
                - Мы – несчастное  поколение, - сетовал Нико. У нас  комплекс  потерянной  жизни...
                - Мне ваш декаденс ни к чему! - тряс указательным пальцем Реваз. - Какой там комплекс - потерянной жизни или кролиководства - не знаю! Ничего не знаю!  Мы будем бороться за то, чтобы каждая собака в Грузии зажила так же, как собака Лолы!..
                Ираклий громко рассмеялся.
                Выпили.
                - Господа, вы видели луну нынче? -  опять вклинился Нико. - Такую нарисуешь, - никто не поверит!
                - Видели-видели... Эта  луна похожа на пациента с флюсом.
                -А что такое флюс?
                - Флюс? Когда щека распухла от больного зуба.
                -Асимметричность целого?
                - Половина задницы, короче.
                - Мосе, как тебе не стыдно, при дамах!
                - Простите! Простите  великодушно, но этот художник не знает - что такое флюс.
                - Луна - подруга влюбленных. Извините за эту пошлость.
                - Луна не виновата, что поэты ее опошлили.
                - Мне кажется, у каждой пары влюбленных  - своя луна.
                - Наверно... И она уменьшается и увеличивается в зависимости от любви, которую мы излучаем...
                - Ты изумительно заметил, Ираклий! Просто в десятку! - перегнувшись, Реваз расцеловал его, чуть не уронив  бокал. -  При достатке любви луна может раздуться до буквы "О", то есть - до слова - "Обожаю", а от недопонимания  и  размолвки сузиться до буквы "С", то есть  "Ссора"...
                - А иногда она исчезает совсем...
                - Да, исчезает, чтобы снова зайти для кого-то  полной...
                Спели городскую песню.
                - Господа! - кричал Реваз. - У меня идея!
                - Я больше пить не буду! - отвечал Ираклий. - Наливать могу, но пить не буду.
                - Нет, не это, - отмахивался Реваз. - Вот, есть же кладбище слонов: как слонам умирать, так они и идут в определенное  место...
                - Ну, и что?
                - А то, что нам, художникам,  может, тоже бы  умирать так: пойти  в место специальное  и умереть. Все же лучше, чем в вонючей больнице...
- А у нас уже есть такое место. - Мосе грустно хихикнул. - Набережная наша! Чем плохо? Умирай на здоровье...
                - Смерть под платанами.
                - А там уже умерло три художника... - Реваз  встал и наполнил бокалы.
                - Господи! – ужаснулась Лола
                - Да… За два года трое умерли... Прямо средь бела  дня. - Реваз  поднял бокал. -  Давайте, помянем...
                Все встали.
                - За упокой их душ... За всех служителей искусства, сгоревших в творчестве...
                - За это я тоже выпью – потянулся к бокалу Ираклий...
                - И до конца!
                - И до конца!
                - Царствие им  небесное...
                Выпили и сели, задумавшись...
                - Я бы тоже не отказалась так умереть: среди природы  и  картин...
                - Надо еще спросить директора кладбища – Ираклий  кивнул на Реваза, - девочек пускают или нет.
                - Пускают-пускают, - благожелательно закивал Реваз. - но не умирать, конечно,  а оплакивать. Кому-то надо утешить осиротевшие  картины... И говорить прохожим: Господа! Друзья! Здесь стоял бедный художник Реваз Коринтели, ьесконечно тиражируя свой «Красный ковер в дождливый день», но он, пардон, сори, энтшульдиген зи, умер!  Покупайте! Это последняя, пятнадцатая…» Оп!..
                Он чуть не уронил бокал
                Через полчаса Нико потянуло на грустный монолог:
                - Я ничтожество! - начал он печальным голосом, как будто про себя.- Неудачник! Лузер! Даже женщины у меня нет!
                - И у меня! - гордо поддержал Мосе, приобняв за плечо. - То есть, конечно есть! Но, с другой стороны...
                - А если б и была?! - продолжал Нико, не слушая Мосе. -  Что я мог дать ей, кроме убогости?! Да и все мы: - Нико резко обвел руками мастерскую, – не  вылезаем из чувства вины и ощущения несовершенства...
                - Это нормально, Нико: чувство вины - удел творца! - подтвердил Реваз. – Оп!..
                Он все-таки уронил  бокал. Выписывая вензеля среди закусок, вино опасно приблизилось к краю стола, но Лола вовремя возвела плотину из салфеток.
                - Прольешь мне на брюки, убью! – насупился Мосе.
                - Сплошной депрессон у меня! – гнул свое Нико, не обращая внимания на инцидент.
                - Что ты, Нико! - стал примиряюще  возражать Ираклий. - У тебя  творческая работа, все у тебя определено...
                - Ни черта у меня не определено! -  упрямо вернул  Нико, но взглянул почему-то на Лолу. - Я не состоялся личностью! - он осмотрел себя, и для убедительности ощупал ладонями. - На мне еще нет этикетки с названием товара... Ни срока годности... Ни, тебе, назначения,  ни  правил хранения...  Я - биомасса  без сути! Я - контрабанда природы!
                - Да ну!
                - Да! Я даже сигареты без конца стреляю у Ираклия...
                - Это ерунда, Нико... Ты бережешь мое здоровье.
                - Но вы же второй  режиссер, Нико! - решилась возразить  и Лола. - Весьма уважаемого театра, кстати!
                - Второй, Лола! В том-то и дело, что второй! Вот, сидим мы с первым бок о бок, – пьесу разбираем, и я мучаюсь вопросом: то ли я его правая рука, то ли он - моя левая...
                - Ребята, все мы стремимся к идеалу, и у всех что-то не получается, но озлобляться при этом не надо... - нахмурился Реваз. – Вот мой бокал: был пустой, а теперь снова наполню и…
                - И снова прольешь! – ужаснулся Мосе.
                - Вам исповедаться надо, Нико... - тихо заметила Лола.
                -Да? Может быть... но - кому!
                Он сделал паузу, многозначительно  посмотрел на Лолу, и еле заметно кивнув,                опустил голову, повторив:
                - Кому...
                Возникла тишина...
                И в эту полную драматизма   паузу  легкомысленной поступью развратного пианино вклинился веселый  блюз.
                Это был его сотовый. 
                - Нина Симоне, - одобрительно  покивал  Ираклий, и стал в такт барабанить пальцами. - «My baby just cares for me»  называется. Погоди отвечать, Нико. Ах, какая прелесть...
                - Плохой саундтрек для твоего монолога, - захихикал Мосе. - Тут бы симфонию какую-нибудь, девятую...
                - Зато какая импровизация на фано, ребята!
                - Извини, Нико, но я сейчас буду ржать.
                Все стали  громко смеяться.
                - Да ну вас! Простите, Лола...
                Вскочив, Нико  нервно схватил телефон  и выбежал из мастерской.
                Опять возникла  неловкая  пауза.
                - Расстроился, - добродушно  заметил Мосе. - Нервный  пошел  народ... Им кахетинского лучше не наливать...
                - Не расстроился, а обиделся! - Лола потянулась к сигарете. - Какие вы, мужчины, все-таки, жестокие...
                Никто не заметил, как пролетела едва заметная судорога по углам поджатых губ.
                - Спорим, вернется! - улыбаясь, Ираклий  снова начал разливать  вино.
                - Вряд ли... Он так рванул, что...
                - Я бы ни за что не вернулся.
                - А он всегда так: обидится, убежит, а потом  видит, что оставил тех, кого любит, кто ему дорог и с кем дружит,  остывает и возвращается.
                - Он-то любит, а вы? – насупившись, спросила Лола.
                - И мы его любим, посерьезнев, ответил Резо. - Он славный парень, добрый, талантливый... Конечно, не устроен, что говорить... Да и пережил он немало… А кто  нынче устроен-то?
                - Пойду, приведу его, - Лола встала. - Жалко человека... А где он может быть?
                - В репетиционной, или у черного входа. - Ираклий  тоже встал. - Пойдем вместе, а то  не найдешь в наших коридорах...
                - Найду, не маленькая.
                Ираклий  внимательно взглянул на нее. Что-то новое промелькнуло в этом ответе, но оно было так далеко спрятано, что добраться Ираклию было невозможно...
                - Приведи. Мы тут пару тостов еще скажем до вашего  прихода, Лола - Резо поднял бокал. – Ну, Моисей, веди народ!..