IX. За любовь не убивают

               
После третьего звонка погасла главная люстра. Пережив воровато прошмыгнувших опоздавших, шуршание, кашель и скрип, зал наконец успокоился…
Зазвучал тихий звук домбры.
Величаво отошел занавес.
На фоне закатного неба, среди гранатовых деревьев гуляла молодая девушка, богато одетая в восточные наряды. В отдалении стояло несколько войнов, беспокойно озиравшихся вокруг…
        – Сдались ей эти гранатовые сады! - сплюнув, недовольно пробурчал сотник.
Вместо того, чтобы наводить ужас на врагов, пить кумыс и веселиться, он весь вечер провел в тревоге за эту девчонку. В который раз, по ее капризу и по приказу его полководца, – льву  подобного Тоглукбека, он с тремя нукерами сопровождает ее в ежевечерних прогулках по гранатовому саду.
– Хоть бы что путное делала! Ходит среди деревьев, ласкает эти гнусные, красные плоды, шепчет, как колдунья, поет... Тоска! Странная, очень странная эта смазливая младшая жена Тоглукбека – лучшего воина из рода жалаиров... Не от мира сего. Была бы его воля, схватил бы за косы эту дикую кошку, пригнул бы к земле и, подчинив, показал бы другие плоды, что у него покоятся между ногами!
От этой мысли сотник вздрогнул и всмотрелся в лица воинов – не долетела ли его мысль до них...
Даже мысль об этом была смертельно опасна. Что мысль! Даже полмысли значило неминуемую смерть! Тоглукбек не простил бы такой обиды.
«Этот поход был удачным! – хмыкнул сотник. – Заполонили Гюрджистан несметным войском Хромого хана! Стали корчевать все, что было неугодно Аллаху – да святится имя твое! Хоть и бились неверные отчаянно, но взяли верх несравненным количеством, удалью вышедших на охоту – волков, жаждой крови и немалых богатств, чем так славилась эта зеленая страна, любящая греховное вино. Все обмыли кровью, вырезали эту рассаду шайтана – виноградники, разрушили эти смешные стойбища неверных гяуров – церкви... А как разум им помутил их бог! Предпочитают умереть, мучаясь, чем сменить веру и принять благодать Аллаха – да славится имя твое!.. Только малочисленные, жалкие группы гюрджов в предсмертном отчаянии вылезают из нор, чтобы  побольнее укусить, но что может сделать скорпион против верблюда?! Поговаривают, что где ­то в горах прячется ненавистный царь Баграт, осмелившийся изменить хану, и будто по его наказу сын его, Гиорги, с князем Эристави втихаря собирают разрозненное войско. Дети шайтана! Пусть только сунутся! Мы вырвем сердце каждого и раздавим вот так! Вот т-ак!».
Сотник сплюнул и с силой вдавил в землю упавший гранат. Он с наслаждением смотрел, как брызнул «кровью» неспелый плод.
«Но женщины! Женщины у них какие! Мм! Смелые, дерзкие, сладкие... Смотрят прямо в глаза, как эта проклятая Шарбану. Где же это видано – смотреть мужчине в глаза! О Аллах, да святится имя твое!  Нравы меняются, что ли! Вот и надо их проучить! И этих, и тех! А сопротивляются как, – тигрицы! А как визжат – сломленные грубой, мужской похотью! Радоваться бы им – под таким джигитом лежат! А они норовят горло себе перерезать! Ну и пусть режут! Пусть теперь их бог спасает, этих неблагодарных волчиц...»
Он хрипло рассмеялся.
  «Теперь паси эту... Еще и поет, бесстыдница... А гордая какая!».
Он снова хмыкнул.
«Я бы...»
...Смерть все же нашла его. Стрела, вонзившись в глаз, мгновенно убила сотника. Он уже не видел, как падали его нукеры, пронзенные смертью, как, выскочив из укрытия, оглушили отбивающуюся девчонку, как засунули ее в грубый, холщевый мешок, как добили одного из воинов, хрипло, с кровавой пеной у перекошенного рта вымаливающего пощаду...
– Заберите оружие у этих собак! – раздался глухой приказ. – Присмотреть за женщиной, чтоб не задохнулась в дороге! Несите ее к коням...
...Десять   всадников­лазутчиков   тайком,   под   вечерние сумерки, незаметно прокрались мимо лагеря орды. Неслышными тенями переправившись через реку, всадники резко взяли влево и поспешили по тропе, уходящей вверх –  в сторону перевала.
Далеко за полночь они добрались до ворот затерянной в зелени старой крепости. Обменявшись условным свистом с караульными, нетерпеливо ждали, пока откроют ворота, затекли внутрь черной, бесшумной лавиной, поднялись чуть выше и, осадив лошадей, спешились на поляне, перекрестившись на маленькую церковь, стоявшую поодаль.
Настала тишина.
Только кони пофыркивали.
Вышел князь Эристави, на ходу поправляя поддевку. Видать, отдыхал в поздний час.
Все уважительно сняли шапки.
Отдав повод, командир всадников вытер пот папахой и выступил вперед. Обнявшись с ним, князь довольным взглядом окинул остальных и приветственно поднял руку.
– Здоровья вам, ратники!
  Не в лад ответили на приветствие.
– Добрый ли был поход, Джурха?
– Добрый, князь, слава Богу. Повидали, кого велели, передали письмо царевича, поговорили... На словах все готовы собраться – как дадим знать, особенно пшавы и хевсуры рвутся. Но кое­где чувствовалось – опасаются, что сил будет недостаточно. А может, и не напрасно опасаются...
Джурха помялся.
– Сложное время в долине, князь... Посмотришь – как все порушено, кровавыми слезами заплачешь... Народ весь, кого не угнали, в горах прячется по пещерам и схронам... Их собрать будет трудно... Когда еще все это восстановится...
– Восстановится, – уверенно впечатал Эристави, поправляя усы. – Восстановится! Как до нас восставали из огня, так и мы не уроним честь и веру...
Сказал – как кол забил.
– А как в орде? Разузнали что­нибудь?
Джурха устало улыбнулся:
– Прошлись и по ним, князь, как же. В открытую не шли, но хоронясь и подкрадываясь, многих лишили завтрашнего дня. Немалым матерям придется плакать по ним, шесть десятков, пожалуй, наберется... Только... Папуну потеряли.
Возникла пауза.
– Жаль, храбрый был малый... – сдвинул брови князь. – Похоронили хоть по­христиански?
– Да, князь. Уже по эту сторону испустил дух. От ран скончался.
– А разузнали что?
– Повезло нам, князь. Ихнего башу захватили. От него узнали, что Хромому хану сейчас не до нас. Золотая орда, с Тохтамышем во главе, в шею ему дышит, грозя расправиться с Ираном, а заодно его самого покарать позорной смертью. Вот и вынужден он отправить основное войско назад – на войну с ним. Оставит же в Грузии тысяч десять сабель – держать свой порядок и по­прежнему наводить ужас...
– Так царевичу и доложу... Удобное, значит, время для нас... – задумчиво проговорил князь. – Бог даст, план наш сработает... Но надо хорошо подготовиться. Чтобы наверняка. Если собрать тысяч пять отборных воинов, можно и на победу надеяться.
– Дай Бог...
– Умойтесь, отдохните... Я прикажу принести еду.
Джурха, вспомнив о пленнице, глянул назад, замявшись.
– Что­нибудь еще?
– Пленную девушку прихватили, князь. Богато одетая. Сдается, жена кого­то из ханских вельмож. Убивать женщину не стали, но отпускать тоже было не за чем. Взяли с собой. Может, выкуп какой возьмем за нее или обменяем на наших...
Он дал знак. Один из всадников подошел к коню с перекинутой через седло пленницей и, отвязав, опустил на землю. Девушка была без сознания.
– Пленную девушку? – усмехнулся князь в усы. – Уж не на забаву ли прихватил ее, Звиадаури?
– Как можно, князь... – в обиде уставился в землю богатырь.
– Ну ладно­ладно... Коли прихватил, сам и распоряжайся... Что­то не шевелится... – князь сделал шаг вперед, приглядевшись. – Не умерла ли?
– Вроде нет...
Нагнувшись,  Джурха  тылом  кисти  коснулся  щеки  девушки.
– Теплая! – осклабился Джурха, выпрямившись. – Берегли, как могли. – Крепкая девчонка, царапалась и кусалась, как тигрица...
– Пусть за ней Мелано присмотрит.
  – Придет в себя, куда денется, – добавил Джурха небрежно.
Но голос чуть дрогнул.
Князь, уходя, кинул через плечо:
– Отнесите ее в хижину к Мелано. Отдыхайте все...


                * * *
...Сознание вернулось, но тяжелые веки не хотели открываться. Шарбану слышала чужой разговор. Звякнула посуда. Кто­то прокашлял. Где ­то заржала лошадь. Пахло дымом и травами. Ее мутило и очень болела голова. Она силилась вспомнить – что случилось, но память отказывалась вернуть украденное.
– Проснулась, доченька? – донеслось до нее на родном языке, но с заметным акцентом.
Открыв глаза, Шарбану увидела немолодую женщину, одетую в простое черное платье. Сняв с очага маленький казан, женщина процедила какую­то жидкость в глиняную пиалу и осторожно понесла к ней.
– Этот отвар будешь пить до полнолуния. Тебе сон нужен. Сон и покой, – назидательно сказала. Потом присела к ней, приподняла голову и стала поить чуть горьковатым душистым отваром. Шарбану не сопротивлялась, покорно допила лекарство и бессильно откинулась на длинную подушку.
– Где я... – неслышно спросила она. – Что со мной?
– Не бойся, доченька, – улыбнулась Мелано. – Худого тебе не сделают. Сейчас ты заснешь, моя хорошая, а проснешься, будешь чувствовать себя лучше. Не печалься шибко. Наши молодцы тебя захватили, красавица.
Вздохнув, она положила теплую ладонь на плечо:
– Время такое... Сама три года провела в орде, пока царевич Гиорги не освободил своего отца и всех нас, дай ему Бог долгой жизни... – Мелано перекрестилась. – Знаю... Знаю, что тяжело. Когда лишают жизни, то это полбеды, а вот лишиться свободы и чести куда страшнее... Как будто одной ноздрей дышишь... На себе все испытала...
Она встала, подошла к очагу и, помешивая что­то де­ ревянной ложкой, продолжила оттуда, кивая и поглядывая косо:
– Но ничего, не убили ведь?! Не осквернили... И то – слава Богу! А сколько наших женщин и детей угнали в рабство! Растерзали и обесчестили! Им­то кто поможет, кроме Богородицы и мольбы к ее милости... – переложив ложку в левую руку, она снова перекрестилась. – Ты спи, спи...
Отвар быстро подействовал. Шарбану чувствовала, как теплая волна приятной усталости разливается по телу. Хотела еще что­то спросить, но не смогла. Вскоре она уснула, тихо посапывая. Мелано посмотрела на нее, вздохнула, и присела к очагу, разбирая травы.
В дверях лачуги возникла тень.
– Тетя Мелано, ты где! – зычно позвал кто­то, и пытаясь влезть, стукнулся о косяк. – Тьфу, ты черт! – перекрестился. – Каждый раз лоб расшибаю!
– Тише ты, окаянный! – зашипела на него Мелано. – Раз­ будишь хворую мою! С твоим каменным лбом ничего не станет, а лачужку мою скоро развалишь. Чего тебе, говори!
Это был Джурха. Он растерянно замолк.
– Так чего тебе! – ворчливо переспросила Мелано.
– Да вот... – косясь на тахту, Звиадаури  перешел на шепот. – Царапина у меня... Зелья твоего надобно или мази какой... Чтоб до следующего похода зажило...
Говоря все это, Джурха не сводил глаз от спящей. Сказанные в шутку слова князя засели занозой, беспокоя и вызывая обвал других мыслей. Еще там, в засаде, наблюдая за ней, приметил, как красива и стройна была эта молодая женщина, бог знает, кому принадлежавшая и кем приласканная...
Мелано, перебирая свои мази, заметила горячий взгляд юноши.
– Чего уставился на спящую женщину! – опять зашипела она, нахмурив брови. – Срам тебе, молодец!
Джурха смутился.
– Я такого никогда не видел... Она ласкала гранаты, тетя Мелано. Ласкала гранаты и пела...
– Ну, ласкала, а тебе­то что от этого?
Во взгляде женщины проскользнула затаенная тоска.
– Не видел я, чтобы... – растерянно повторил Звиадаури. – Чудно это...
– Чудно... – сердито передразнила Мелано. – Не все вам саблей махать! На тебе твою мазь, обмоешь вином рану и потом намажешь... Чудно, вишь ли, ему!
Джурха молча взял мазь, напоследок метнул взгляд в сторону спящей и торопливо исчез...
...Зачастил после этого Звиадаури в лачугу тети Мелано. И Шарбану уже не шарахалась от него, как вначале. Джурха приносил ей то охапку осенних цветов, то леденцы, то редкие для гор фрукты... А однажды, вернувшись из очередного похода, привез целую корзину спелых гранатов. Молча поставив корзину около нее, тяжело сел, с каменным лицом уставясь в очаг.
– Пойду, траву какую соберу... – Мелано, чуть кивнув, вышла, улыбаясь.
Шарбану скосила глаза в сторону огромных, охряно­бардовых шаров, не удержалась, взяла один, понюхала и вздохнула от удовольствия.
Парень молчал. Шарбану улыбнулась и украдкой взглянула на него. Ей дарили много подарков, но это были украшения и дорогие одежды. Тоглукбек любил свою Шарбану, баловал, даже отпускал гулять, но дарить гранаты или цветы было смешно в его мире. Также смешно, как и спрашивать, что творится в ее душе, о чем мечтает, о чем печалится или что предпочитает: она была вещью, не более дорогой, чем ятаган из дамасской стали, украшающий пояс Тоглукбека...
Она снова, но уже по обыкновению смело посмотрела на парня. Ей нравился этот угрюмый молодец, еле умещающийся в лачуге. И откуда он знает о ее страсти к гранату? А застенчивый какой...
– Спасибо! – решилась она наконец. – Красивые...
Джурха помялся. Трехногий стул угрожающе заскрипел под ним.
– Разве они красивые?! Все гранаты мира не сравнятся с тобой, Шарбану... – волнуясь, напряженно произнес он. – Еще тогда, когда гуляла и пела там, в долине, в гранатовом саду...
– В долине? В гранатовом саду? Так это ты меня оглушил! – перебивая, гневно вскинулась она и резко потянулась вперед, готовая вернуть плод в корзину.
– Нет, не я, не я! – стыдясь своей робости, поспешил с ответом парень. – Но... Я был там.
– И спокойно смотрел, как меня оглушают твои молодцы?!
– Нет, я... Ты бы иначе не сдалась, верно?
– Ладно... – внезапно успокоившись, она лукаво посмотрела, нюхая плод. – Я больше не сержусь. Ты еще принесешь гранаты?
– Конечно! Да я завалю ими всю лачугу Мелано!..
Через неделю, вернувшись из похода, Джурха зашел к ней и сел, угрюмо уставившись в очаг. Видно, мысль какая­то не давала покоя Звиадаури.
  – Что­нибудь случилось? – спросила после паузы Шарбану.
Джурха внимательно взглянул на нее:
– Шарбану... – выдавил наконец парень. – Ты... хочешь вернуться обратно?
Девушка вздрогнула.
Это был вопрос, который Шарбану сама себе боялась задавать. Она вспомнила ту подневольную покорность, обязательную веселость и непременную страсть, что должна была с готовностью преподносить Тоглукбеку. Она не имела права на другие чувства, кроме безграничного обожания и покорности.
  Она должна была растечься шербетом.
По первому мутному взгляду похоти...
По чуть расширенной ноздре хозяина...
Ее передернуло.
«Должна...»
Это ненавистное слово заполняло все ее существо, лишая самоуважения, гордости и способности вздохнуть полной грудью...
Не так была воспитана гордая дочь степей!
Только прогулки по гранатовому саду дарили ей истинное наслаждение...
– Не знаю... – наконец ответила уклончиво. – А если б и хотела, так что...
– Отвез бы, клянусь Богом, отвез бы! Только скажи...
– Да? А ты хочешь этого? Джурха молчал.
– Что молчишь? Ты хочешь этого?
– Меня это убьет, Шарбану! – пробормотав, Звиадаури опустил голову. – Но... Твоя свобода дороже моей любви...
Джурха  наконец  посмел взглянуть прямо.
Ответ понравился девушке.
– Не знаю... – задумчиво повторила она. – Оказывается, свобода решать за себя обременительна... Мне пока не приходилось этого делать... За меня другие решали... Если я свободна выбирать, то... – она замешкалась. – И еще вот что, – Шарбану грустно улыбнулась. – Я не знаю, простят ли мне жизнь в неволе... Может, я после этого стану простой наложницей, брошенной на усладу орде...
Она посмотрела на Джурху и решительно помотала головой:
– Нет, Джурха... Не хочу возвращаться... И не только из– за страха потерять жизнь и честь: ты силой захватил меня, но взамен подарил право свободного выбора... Нет... – повторила она, снова помотав головой. – Не хочу.
Глаза заблестели у парня. Звиадаури явно воспрянул духом. Он радостно кивнул :
– Значит, так тому и быть! – стукнул огромной ладонью по колену. – Бог даст, перевалим эту лихомань, и я тебя к своим отвезу в Хевсурети. Мать у меня еще не старая, может, и сдружитесь. Она тебя научит петь под пандури1.
– Хорошо. – легко согласилась Шарбану.
– А что за песню ты пела там, в долине, Шарбану? – вспомнил Звиадаури. – Грустная была песня.
Шарбану задумалась.
– Эту песню пела моя бабушка. Ее тоже звали Шарбану. В ней поется о несчастной любви молодой девушки...
– Можешь спеть для меня?
– Для тебя? – лукаво взглянула девушка. – А не просишь ли ты спеть за гранаты?
– Нет, не за гранаты!
Шарбану рассмеялась, отметив про себя – какие болотные глаза у этого великана.
– Не за гранаты... – Джурха улыбнулся.
– А за что?
Джурха не смог ответить.
– Хорошо... Я спою тебе...
Шарбану гордо приподняла голову. Чуть зазвенели серебряные подвески­шолпы, вплетенные в черные косы девушки. У Звиадаури от этого легкого звона закружилась голова. Рука без спроса, но робко потянулась, коснувшись ажурных украшений.
– Как у тебя звенят косы. – только смог произнести он.
– Это шолпы, Шарбану чуть отстранилась и повела рукой по косам. – Такие у нас украшения. Еще бабушка моя учила их вплетать в косы. Она любила говорить мне: «Сначала надо умыть лицо, потом вплести шолпы, чтобы их звоном отогнать злых духов, а уж потом можно и над чаем колдовать...» – Шарбану вздохнула. – Я так скучаю по черному шаныраку2 отца. Там я была счастлива и беззаботна. Мы тоже пели часто, как и вы, грузины. Не только в радости, но и в горе. У нас ведь песней встречают и провожают жизнь... И любовь... Так, спеть тебе бабушкину песню?
– Спой, прошу.
Обнажив белую шею с привязанным на короткой, кожаной тесьме, талисманом, она начала петь. Сначала голос был тихий, неокрепший, но с каждым вдохом он наполнялся звучностью и мощью.
Джурха завороженно слушал песню. Он видел пыльную степь, всадников во вражеском стане, ее – дочь орды, и к своему удивлению, понимал, что они уже не такие чужие, что разум допускал, что можно было не только сражаться с ними насмерть, но и общаться, делиться хлебом, дружбой и судьбой... Если б те не шли разорять его землю...
Допев, она долго сидела, молча уставясь в очаг.
– Красивая песня... – опомнился Звиадаури. – Как и ты...
Она улыбнулась.
  – У каждого своя красота, Джурха... Правда, не все это знают...
– Тогда я испугался за тебя, Шарбану... Князь даже спрашивал, не умерла ли. Но ты так быстро поправилась...
– Да... Отвары тети Мелано помогли. Они такие горькие! – поморщилась со смехом.
– Почему ты так любишь гранаты, Шарбану?
– Они беременны маленькими гранатятами, – рассмеялась  она звонко, – и вкусные, очень...
– А хочешь, из них свое лекарство тебе приготовлю? – с улыбкой вскинулся Звиадаури и задел пустой казан.
– Тише ты! – рассмеялась Шарбану. – Пересядь сюда, а то развалишь все! Какое лекарство?
– Давай ладони...
Джурха выбрал гранат побольше и, пересев к ней на тахту, ловко надрезал кинжалом. Обхватив плод сильными пальцами, он начал выдавливать сок в изящные ладони де­ вушки. Шарбану с восхищением смотрела, как росло багровое озерце в ее ладонях.
– Ну вот, – довольно произнес Джурха.
Просочившись, несколько капель упали на подол.
– Не пей пока! – Джурха взял с полки кувшин с саперави и добавил в сок. – Теперь попробуй.
Она нагнулась к озеру, встретившись с отражением удивленных раскосых глаз. Осторожно коснувшись губами, она стала пить терпко-сладкий сок.
– Больше не могу, Джурха, – она впервые назвала его по имени. – Очень вкусно, но здесь много.
            – Позволь, я допью... – краснея предложил Звиадаури.
            Она чуть замешкалась. Джурха коснулся робко вздрогнувших ладоней, выпил остатки, но не торопился поднять голову. Шарбану чувствовала, как губы юноши целуют дно багрового озерца.
  Тело обожгло истомой. Заколотилось сердце и предательски шевельнулись соски...
Смутившись, она осторожно отняла руки, силясь унять дыхание.
– У тебя весь подбородок в соке!
Рассмеявшись, Шарбану взяла платок и стала вытирать парню лицо.
– Шарбану... – прошептал Джурха, теряя голову... – Шарбану...
Шарбану задрожала. Она еще пыталась слабо сопротивляться этому натиску страсти, но напористая рука природы двигала ее в другую сторону. Она уже не принадлежала себе. Лишившись воли, девушка шагнула за запретной чертой, где ее ожидала неизвестность: любовь или разочарование... Сладкая истома или боль и страдания... Жизнь... или смерть...
Но ей было уже все равно...


                * * *
Вот уже четыре лунных цикла никто не видел Тоглукбека веселым. Восседая на подушках в своем шатре, он задумчиво курил кальян, предаваясь мрачным мыслям.   
 Выпустив тонкую струйку дыма, он проследил темным взглядом, как, подобно его душе, разрывается сизое облачко...
Этот поход измотал его. Он жаждал открытой схватки, битвы с достойным соперником, он жаждал дел, возвеличивающих его – гордого воина рода жалаиров. Сначала все шло именно так. Десница его без устали копила славу хозяина, ни разу не поступившегося честью... Но потом... Расправившись с иноверцами, он видел, как его воины, превратившись в разбойников, грабили эту неприступную, гордую страну, угоняли в рабство беззащитное население, насиловали женщин, жгли все, что могло гореть... На то и шли в поход, чтобы грабить и облагать данью, но... Что­то треснуло в гранитном сердце Тоглукбека, и из этой трещины  стала  сочиться  непозволительная  жалость.  Иначе как объяснить его приказ – не казнить старика, бросившего камень в сотню, или – освободить плененных недавно женщин и детей?! Он позволял расти тем всходам, которые должен был уничтожать и безжалостно корчевать. Ведь эти же женщины нарожают потом гяуров, один из которых, может быть, достанет его своей саблей...
Исчезновение младшей жены добило его, ввергнув в пучину злости. «Как они посмели!» – рычал Тоглукбек, круша все, что попадалось под руку. Он чувствовал себя обсмеянным и униженным. Шарбану!.. Приняв в семью восемь лун назад, он не был слишком строг с ней. Даже закрывал глаза на ее странности, позволял гулять по окрестным гранатовым садам. Ей нравилась эта страна и эти люди, но он не ревновал ее. Он был выше этого. И вот, она исчезла. Исчезла! От одной мысли кровь ударяла в лицо и хотелось сжечь дотла гранатовые сады и втоптать в преисподнюю всю эту ненавистную страну! Тогда, выехавшие на поиски всадники  нашли в саду только трупы его верных воинов и оброненную серьгу, а ее саму словно земля проглотила...
Долго, потеряв покой, он искал ее  и  наконец, кажется,  нашелся след: вчера лазутчик доложил, что по слухам, высоко в горах, в неприступной крепости царевича Гиоргия, держат какую­то пленницу, похожую на Шарбану. Лазутчик добавил, дрожа от страха за свою голову, что вроде полюбила она там кого­то, что, не прячась от людской молвы, его младшая жена, его неблагодарная Шарбану, осыпанная золотом и серебром, в открытую гуляет с гяуром!
Лазутчика он обезглавил. Незачем слухам­змеям ползать по орде...
  «Изменница! – сузив в бешенстве глаза, Тоглукбек пнул кальян и заворочался. – С кем дергаешься в пляске прелюбодеяния! »
За такую измену он готов был привязать ее к лошади, приговорив к страшной смерти, но злость и жажда мщения, поднимаясь холодной волной, внезапно натыкались на теплую преграду любви, которая еще тлела в сердце жалаира. Он не был уверен, что сможет так с ней поступить. Он должен был все увидеть собственными глазами, должен был услышать ее и только потом рассудить, как повелит Аллах, как подскажет сердце... Как подобает мужчине...

                * * *
...Ранним утром, сразу после намаза, Тоглукбек с двумя верными всадниками выехал в сторону перевала. Не особенно таясь, перешли брод, поскакали мимо сожженных виноградников, до смерти напугали вышедших на поиски пищи, исхудавших старух и начали подниматься вдоль ущелья.
В полдень, не останавливая взмыленных коней, они добрались до слияния двух горных рек. Спешились, дав себе право на недолгий отдых.
– Отсюда уже близко, сардар, – подойдя, сказал один из всадников, – хорониться уже надо. Зачем искать нам беду раньше времени...
Тоглукбек мрачно кивнул.
...Крепость была надежно спрятана в густом лесу. Только подойдя вплотную, они увидели за осенней листвой, сложенную из камня – крепостную стену. Со стороны ворот послышался приглушенный топот копыт, усилив тревогу. Привязав лошадей, они обошли стену в поисках лаза. Найдя обвалившееся место у оврага, где гора, круто наклоняясь, шла вниз, они осторожно перелезли через камни. Все было тихо. В этом месте деревья стояли плотно, давая возможность оставаться незаметными.
– Что будем делать, сардар? – шепотом спросили его.
Тоглукбек сам не знал – что делать. Всматриваясь сквозь дикий орешник, он заметил лачужку, стоявшую недалеко. Из дымохода тянулась жидкая сизая струйка. Дав знак, пригнувшись и хоронясь за кустами, они по очереди стали перебегать, приближаясь к лачуге.
И! О Аллах милосердный! Из лачуги вышла... Шарбану!   
        Лицо Тоглукбека стало похоже на пожухлую листву, что валялась под ногами. Всадники напряглись. Шарбану держала маленькое лукошко, собирая каштаны. Она нагнулась под деревом, подобрала несколько плодов и неспеша направилась в их сторону. Тоглукбек, застыв, ждал подходящего момента.
            Наконец, он встал и вышел ей навстречу. Всадники остались в засаде.
Заметив Тоглукбека, Шарбану застыла от ужаса и уронила лукошко. Из упавшей, на бок, корзины маленькими зелеными ежиками посыпались каштаны, как будто пытались убежать от страшного гостя...
Она даже не вскрикнула. А может, ком страха, застрявший в горле, помешал ей крикнуть...
Прошло несколько томительных вздохов...
– Вот и нашел тебя, слава Аллаху... – хрипло сказал Тоглукбек.
Шарбану молчала.
– Ты не рада своему мужу, Шарбану? В голосе Тоглукбека зазвенела сталь.
Она по­прежнему молчала.
– Скажи... тебя унижали здесь?
Наконец она пришла в себя:
– Нет, – вымолвила чуть слышно, – я...
– Скажи, – перебил он ее, – это правда, что здесь у тебя… мужчина?
Опустив голову, Шарбану  снова застыла в молчании.
Наконец, она кивнула.
Этот кивок острым копьем вонзился в сердце Тоглугбека. Он молил Аллаха удержать его на ногах и подарить терпение.
– Я виновата перед тобой, Тоглукбек... – Шарбану заговорила прерывисто. – Я наверно заслуживаю смерти... Твоя воля... Ты был по­своему добр ко мне...
– Так, зачем же... – голос изменил Тоглукбеку, – так, зачем же... Тебя заставили?
– Нет, Тоглукбек... – ответила Шарбану, взглянув ему прямо в глаза.
Так, как умела только она.
Его младшая, любимая жена...
Ей показалось, что пришедший за ней гордый жалаир стал жалок. Она никогда не видела его таким. И чем больше плавилась его воля, тем тяжелее было говорить убийственную, для него, правду...
– Тебе, Тоглукбек, я подчинялась, услаждая, а его... Его я люблю! Я живу и чувствую себя женщиной, Тоглукбек! Не вещью, а женщиной! Я ношу под сердцем его дитя! Но теперь уже все равно... Я готова умереть...
Шарбану снова взглянула смело, но не выдержала ответного огня и отвела взгляд.
Дверь лачуги со скрипом отворилась. Вышел Джурха.
– Ну, собрала что­нибудь? – оглядываясь, крикнул весело.
Внезапно чутье воина подсказало парню неладное. Он нахмурился, взявшись за рукоятку кинжала.
– Где ты? – Джурха сузил глаза, всмотревшись.
             Наткнувшись взглядом на Тоглукбека, он издал звериный рык и, выхватив кинжал, ринулся вперед.
– Джурха, берегись! – отчаянно взвизгнула Шарбану, побежав ему навстречу.
  ...Две стрелы, пущенные всадниками из засады, нашли их. Одна вонзилась в плечо Джурхе, а вторая вместо сердца грузина прошила спину девушки... Шарбану споткнулась и, повиснув на руках Джурхи, осела на землю.
– Нет! – услышал Тоглукбек свой собственный звериный рев. – Не стреляйте, шайтаны!
Не подчиняясь разуму, он выхватил клинок, с остервенением расправляясь с воинами.
– Не стреляйте, шайтаны! Не стреляйте! – кричал он при каждым ударе. Ему показалось, что не он мечется в ярости, кромсая плоть, а лес, крепость, войны, вся вселенная, – неправдоподобно разрастаясь, – начали кружиться в смертельной пляске, натыкаясь на его меч...
Джурха, опустившись на колени, силой выдернул стрелу из плеча. Не обращая внимания на хлынувшую кровь, он приподнял девушке голову. Весь мир сузился до этого бледного лица, до этих черных кос... До его Шарбану.
– Шарбану... Шарбану, любимая... – он начал гладить лицо девушки. Горькая слеза поползла по скуле.
Она смотрела косо своими зелеными глазами, как будто обижалась на судьбу... Смотрела не так, как ей хотелось, – весело и ласково, а так, как могла сейчас: обреченно-застывшим взглядом...
–  Шарбану...  Шарбану!  Не  покидай  меня!  –  повторял Джурха, срываясь на хрип.
Она пришла в себя. Найдя взгляд Джурхи, слабо улыбнулась:
– Хочешь... я спою тебе песню... – прошептала. – Тебе и нашему сыну, который уже не увидит солнца...
Шарбану  беззвучно  пошевелила  губами,  силясь  справиться с ними:
– Не бойся, любимый... Одиночество не вечно... Завтра другая женщина родит тебе первенца. А я... не смогу рожать... Обитая в ночи, я буду отражаться над водой... словно лунное крылышко. И дитя твое, не родившись, угаснет со мной... Ты забудь это горе...
Она сдвинула брови от боли.
– Небо – это зеркало Земли, Джурха. У Неба тысяча открытых дверей… Я… буду рядом… Когда соскучишься по мне, взглянешь наверх и... будешь мне гостем. Там, где во...
Смерть прервала песню. Она тихо отошла, удивленно глядя в серое небо.
Струйка гранатовой жизни, прочертив угол рта, нехотя покинула обитель...
Нетвердым шагом подошел Тоглукбек.
Джурха не шелохнулся, только мимолетом взглянул на оброненный кинжал.
Тоглукбек не собирался нападать. Он опустился рядом, уставившись безумным взглядом на Шарбану.
Вчерашние враги, связанные общим горем, надолго застыли, оплакивая каждый свою часть жизни. Между ними примиряющим мостом раскинулась она, красивая дочь степей, нашедшая покой...
Показались встревоженные шумом люди. При виде Тоглукбека схватились за ножны, но Джурха остановил их слабеющей рукой.
Тоглукбек поднял невидящий взор к небу и, не пряча слез, начал протяжно:
– Как отдам я тебя земле, где лишь холод и мертвые семена плоти... Это я! я грязными руками власти задушил твою веру в счастье! Моя судьба – это черная змея, что не допила молоко твоей любви! Твое имя было песней моей души! Шарбану! Шарбану! Мне укором будут звуки домбры, что любили твои нежнейшие пальцы. Как отдам я твою красоту земле, где покоятся лишь тени... Как мне на рассвете открывать глаза, зная что твои уже навсегда закрыты! Шарбану. Шарбану.
Джурха, опустив голову, молча рыдал.
Закончив причитания, Тоглукбек поднял тяжелый, мутный взгляд:
– Пусть убьют меня... – прохрипел. – Ты сломал мне хребет, отняв жену, а помиловав, ломаешь второй раз... Помилованный воин – уже не воин, а жалкий пес. Этого позора мне не пережить...
– Нет, Тоглукбек, – горестно покачав головой, наконец ответил Звиадаури. – Я знаю, ты достойный джигит. Мы любили эту женщину. Каждый – по­своему... Но я не оскорблю ее память... Поэтому иди в свою орду... Нам не схватиться сегодня, но если встретимся в поединке, поступим как воины.
Он посмотрел на Шарбану. Закрыв ей глаза дрожащей рукой, тяжело встал и, борясь с головокружением, осмотрелся в поиске друзей.
– Проводите его до Орды... – горестно произнес и добавил после паузы: – Он пришел за своей любовью. А за это не убивают...


1 пандури – груз. нар. инструмент.
2 шанырак – окошко для света и вентиляции в казахской юрте.Символ дома.