чекисты

                Ч  Е  К  И  С  Т  Ы

  1.
   Неужто,  это он, его первый учитель и наставник Николай Егорович? Жив, значит, ещё. Выжил – так будет правильнее. Был репрессирован где-то 1938 году. Мало кто остался от той ленинской гвардии чекистов Урала. Жив старик, хотя лицо сплошь состоит из одних морщин. Время его не жалело, а какой был живчик, почти квадратный с покатыми плечами борца. Нужно будет подойти после торжественной части. Узнает ли он в представителе центрального аппарата, прилетевшего из Москвы по случаю торжеств,  Сашу Калганова, которого отобрал сам из мобилизованных для южного фронта еще в 1919 году? Вряд ли. Столько прожито и перелопачено…
Ветеранов усадили в первые ряды и, пожалуй, Николай Егорович был в единственном числе, кто помнил становление ВЧК в Екатеринбурге. Большинство из низ них пришли на службу уже после гражданской войны в тридцатых годах.
Скоро Колганов Александр Васильевич сам уйдет на заслуженный отдых и, скорее всего, тоже видит разросшийся штат уральских чекистов в последний раз . Нужно бы поговорить со стариком… Так много с ним связано…


Из леса, вместе с отцом Василием Колгановым, они вышли сразу после отступления колчаковцев. Сказать, что партизанили, было бы преувеличением. Скорее – прятались, спасая последнего коня, хотя оказывали небольшую помощь подпольщикам прятаться на небольшой заимке. Саше пошел семнадцатый год и прятаться таким же образом и от большевистской мобилизации не получится. За это по головке не погладят. Власть Советов, продержавшаяся в первый раз недолго, пришлась по душе, щедро раздавали земельные наделы сбежавших хозяев. Тогда, как помнил Саша, крестьяне кинулись рубить лес, несмотря на запреты как большевиков из Совета, так и эсеров с меньшевиками, пока не вернулись старые порядки вместе с Колчаком. Пороли и расстреливали всех, кто помогал красным или лез в активисты, поддаваясь их агитации. Тягостно было видеть публичную порку женщин, на глазах у всех жителей. Так над собственным народом не издевалась ни одна власть. В соседней Квашнинской волости, среди казненных, оказались как пожилые, так и несовершеннолетние крестьяне. Была расстреляна престарелая А. Михеева за сына-большевика. Её, в назидании другим, расстреляли на скотском кладбище. Там же расстреляли и У. Пульникову только за то, что при Советской власти купила во время торгов корову сбежавшего кулака, а тринадцатилетний П. Попов принял смерть, поскольку не мог вспомнить точное время службы брата в ЧК. Теперь, после окончательного бегства Колчака, крестьяне оглядывались, и затащить их в комбеды было трудно.
Идти по борозде этим конем Саше не суждено было. Началась новая мобилизация для нужд теперь уже южного фронта. Именно в мобилизационном пункте его приметил один из уполномоченных, кто прятался в заимке несколько ночей. Это был Бахтин Николай Егорович, который  решил оставить парня при ЧК. Саша ему понравился покладистым характером и рассудительностью. Из него толк выйдет. В комнате, расположенном с торца мобилизационного пункта происходила первая их беседа.  Два красноармейца принесли туда два котелка с кашей и морковного чаю.
- Видишь, как мы чекисты живем, - шутил Николай Егорович, - как бояре. Поесть и то приносят к рабочему столу. А если серьезно, то по постоянному месту, куда я определен , почти не бываю. Некогда, брат. Мобилизация идет большая и по всей стране. Возможно, что начинается последняя бойня с контрой, и дезертирам в такое время нет места в Советской стране. Деникин прёт на Москву с огромной армией и там теперь решается судьба революции. Но помощь нужна не только бойцами, но и оружием и снаряжениями. Вот так-то, брат. На заводах идет саботаж и вредительство остатками прислужников и доверенными людьми белогвардейской сволочи. Тут, брат, тоже фронт, и нужны бойцы, преданные нашему делу. На балке, возле вашей заимки мы прятали прокламации, листовки и даже оружие. Помогли вы нам тогда очень даже во время. Вот и хочу оставить тебя для работы в ЧК, но тут прохлаждаться не приходится. Сводки идут не лучше, чем с фронта. Вот, послушай, что натворили колчаковцы, драпая в сторону Сибири. Они вывезли огромное количество оборудования, чертежи и всю техническую документацию большинства заводов. Например с Лысьвинского завода увезли станки, инструменты, штамповочные прессы и дорогое оборудование всего полных двадцать один товарный вагон, которые сожгли вместе с железнодорожным составом на станции Кузино. Из Златоустовского завода вывезли турбину мощностью 2  тысячи киловатт, станки, арматуру паровых котлов. Увезли имущества около двухсот вагонов.  Такая же история и на Мотовилихинском заводе. Они затопили шахты и вывели из строя более половины предприятий Урала. Все это хозяйство нужно восстанавливать, поднимать страну, а беляки, кроме имущество , эвакуировали с собой инженеров, техников и мастеров-оружейников.  Конечно, нашлись рабочие, кто отстояли имущество различными путями, но враг оставил множество своих людей для проведения диверсий. Начинаются убийства активистов из-за угла в сельской местности. Вот и подумай, товарищ Калганов. У тебя до вечера есть время, а там отправка на южный фронт или мы с тобой поедем ночевать ко мне, а утром в управление, чтобы оформлять твою новую революционную должность. Пока походишь в паре с другими, будешь проверять анкетные данные служащих, следить за революционным порядком в цехах или просто на улицах города. Работа тебя сама найдет, а рядом товарищи помогут. Добьем беляков – пойдешь учиться. Пользуемся, в основном, специалистами царской системы, а нужны свои следователи, эксперты… Думай, Саша.
- Не скрою, Николай Егорович, что о вашей службе идут различные толки, вплоть до того, что вами начинают пугать детей. Поймут ли меня сельчане наши? Революция меня пугает, хотя было бы неплохо иметь хороший клиношек земли и еще одну лошадку. У нас с этим делом всегда было туго, хотя по две лошади имели многие. Да и непонятна она мне… Воевать мне все одно где-то придется.  Одно скажу – Колчак нам больше не нужен и лозунг «Земля – крестьянам» мне по душе. Только справлюсь ли я?
- Ну что ж. Я думаю, что сработаемся. Жить будешь у меня, а по вечерам, в свободное время, буду проводить с тобой курс марксизма. Сам я проходил его в тюрьмах и ссылке. Ты поймешь.
Разговоры и «курс марксизма» происходили редко уже в квартире Николая Егоровича, выделенной из бывших покоев сбежавших хозяев. Квартиры было поделена на две части, где во второй половине проживал молодой специалист почты со своей красавицей женой, откуда часто доносилась музыка, смех. Однако сильно соседи не шумели, были учтивы и больше предпочитали пропадать у своих знакомых.  Сами чекисты встречались не так часто, но когда оказывались вместе, Николай Егорович использовал каждую минуту для политбеседы. Семья у него жила в Подмосковье, но успокаивал себя, что скоро закончится эта война и она переедет к нему на Урал.
Чаще всего отсутствовал сам Николай Егорович, стараясь побывать во многих местах, где поднимал боеспособность местных чекистов, выступал перед различными коллективами. Пришлось Александру читать самому, а позже спрашивать непонятные слова и мысли. Дело пошло быстрее. Позже часто смеялись, вспоминая первые недовольные нотки молодого чекиста. Ему не понравилось, что в России крестьян больше, а гегемоном зовут, почему-то, рабочих. Его всерьез интересовали выступления декабристов, народников.
- Пойми Александр и заруби на носу одну вещь. Все эти революционные движения – это первые шаги. Сознательное движение к справедливости в тот момент было обращено к отмене крепостного права, как яркому проявлению эксплуатации. Скажем так – движение от малого к более значительному, что волнует людей в настоящий момент. А вот после отмены крепостного права уже стало ясно, что настоящего освобождения крестьян от рабства так и не достигли, что для этого надо менять сам строй. Иначе на каждом этапе, эксплуататор будет вынужден идти на незначительные уступки, а саму эксплуатацию не прекратит никогда. Он, видишь ли, паразит. И этим все сказано. Сам работать он не будет, а жить и богатеть может только чужим трудом.  Крестьянин, ты извини Саша, в некоторой степени тоже собственник. У него есть орудия труда и клочок земли и при нынешнем положении к коллективизму чуждый элемент. Я много раз встречал и участвовал в разборках, учиненных между крестьянами при дележе участков земли. Вилами шли друг на друга, доходило до кровопролития. А если одного из них обеспечить больше, чем других лучшими землями и лошадьми, то он быстро превратится в кулака и начнет нанимать рабочую силу из бедняков. У рабочих ничего своего нет, они понимают толк в коллективизме. Его не устраивает сам строй, где кто-то имеет все в результате его труда, а сам он работает на него с утра до вечера и ничего не имеет. От своих трудов урожай собрать не может, и амбаров у него нет. Вот почему он впереди классовой борьбы идет. У него есть цель и возможность достичь справедливой жизни, а терять он не теряет. Ему нечего терять.
Это верно, - подумал вдруг про себя Александр. – Рабочий лошадь свою, в такие моменты, прятать по лесам не станет. К чему ему, вообще лошадь?
Стало даже стыдно. Он понял, что был далек от самых необходимых мыслей  и чувств, даже не зная свое место и сущность своего быта. Как он жил до сих пор, с одной лишь мыслью иметь клочок земли, лошадей и построить большой дом под железной крышей. И плевать ему было, что другие, наверное, тоже хотели того же. Только при таком раскладе, один из них должен работать на того, кто имеет хорошую землю, лошадей и дом под железной крышей. Без батраков много земли и иметь нет смысла.
Теперь, сидя в президиуме, Александр Васильевич Калганов смотрел на постаревшего своего наставника, а мысли его были далеко. Как все начиналось. Трудные, но великие это были годы. Не осталось ни одного человека , кого бы они не затронуло. Весь мир следил за событиями, происходящими в России. Весь мировой капитализм ощетинился, дыбом поднятой шерстью, не скрывая звериный свой оскал, готовый вцепиться в глотку молодой Республики, которая не желала платить капиталистам Антанты долги царского и временного правительств. Где это видано, чтобы голь перекатная захватила власть и собирается строить будущее, требуя нормального к себе отношения  и свободной с ней торговли. Накинуться бы всей сворой и разорвать на куски этого выскочку, да только лозунги их понятны и по эту сторону границы. Революционные выступления захлестывали Англию, США, Францию, Германию, Австро-Венгрию. Открытая война невозможна. Можно потерять власть и внутри своей страны. Только интервенция. И откуда только такая уверенность у большевиков с Лениным, что  смогут управлять такой огромной страной?
Больше всего миллионы людей страдали от невиданного ранее бурлящего потока, не зная,  что происходит на самом деле, бились о борта возводимого большевиками канала, как волны, укрощаемые непонятной им силой. Огромный, как казался,  шквал агитации и пропаганды не мог быть понятен всеми в одинаковой мере. Человек привык жить устоями и привычками, возведя их в рамки своей морали и ритуалов. Это было великим началом, требующего очень осторожного обращения с материалом. Ломались судьбы, сама психика простого человека и плохо верилось в возможность такого преобразования.
Хватались за голову простая горничная и прислуга, боясь потерять работу в богатом доме и оказаться снова на улице. Что будет?
Шел против новой власти с топором и вилами середняк-крестьянин, работающий в поте лица, не желающий отвести и собственными руками отдать сытый скот в общий двор колхоза, где под дырявой крышей сновали коровы бедняков с опавшими от голода боками.  Что будет?
Стоял на площади, прощаясь с Россией будущий нобелевский лауреат Иван Бунин,  едва не упавший от толчка пьяного матроса  «Чего раззявил, буржуй! И до тебя доберемся!». Вернется, твердо решив эмигрировать,  и напишет в дневнике «Зачем жить, для чего? В этом мире, в их мире, в мире поголовного хама и зверя, мне ничего не нужно».
Терялся в догадках инженер завода, не накопивший за время своей работы из награбленного столько, чтобы можно было убежать в заграницу, пока не перебесятся цеховые работники. И как сложатся отношения с мастеровыми, если останется в России?
Большевики никого не отталкивали, и нашлось много специалистов и даже деятелей культуры, решившихся остаться на Родине. Кто-то принял такое решение после долгих раздумий, а другие на авось – была, не была. Родину нам ничто не заменит. Позже остающихся и перемкнувших к новой власти стало больше. Стало видно – большевики сильны и дружны с народом.
Действительно, первые годы революции, а тем более отрезок времени гражданской войны не могли быть так просто поняты людьми культуры. Сама буржуазия не подпускала своих работников к культуре и просвещению. Народ от мала до велика кормила знать, чтобы они могли содержать гувернеров для своих чад , а после щедро оплачивать частные пансионаты и учебные заведения. Когда и на что обучать своих детей тем, кто содержал этих паразитов? Ну вот вдруг,  объявили, что всё в стране принадлежит им.  Вся эта сила, искусственно удерживаемая веками в дали от прекрасного,  с дикой яростью  вырвалась в наружу русским матом, кулаками и невежеством, готовая сокрушать все на своем пути. Но все же это был не тот русский бунт, когда ждали доброго царя, а новый оказался таким же, что и предыдущий. Нет.  Было сказано – Царя не будет, а школы и университеты принадлежат вашим детям.
Именно Максим Горький с Луначарским, о которых часто и оскорбительно отзывался Иван Бунин,  называя «горлопанами» и «гадинами» пошли совсем другим путем.   Горький занялся публицистикой и на страницах газеты «Новая жизнь» почти ежедневно громил невежество тех же матросов, рабочих и служащих новой власти. Его борьба с бескультурьем и перегибами новой власти доходила до критики действий самого Ленина. Закрытие «Новой жизни» Алексея Максимовича тоже не остановило. В результате,  в Советской стране чтили обоих классиков: Ивана Бунина и Максима Горького, с одной лишь исторической поправкой. Один творил в Российский, а другой в Советский период культурной и высокоразвитой страны - СССР.
 
Александр Васильевич вспомнил давний разговор, когда Николай Егорович единственный раз во время своей «политучебы» проговорился, что начинал революционную борьбу, примкнув к эсерам, ратовал за «войну до победного конца!», за конституционное переустройство общества, но убедился в правоте большевиков-марксистов.
- Ты, Саша, тоже должен уяснить одно – капиталист никогда не отдаст эксплуатируемому свободу без крови. Он будет обманывать, обещать, подсовывать суррогаты в виде дешевой водки и сомнительных развлечений, но удержит от свободомыслия. Он – паразит и сам работать не будет. Ему нужен дурак, готовый опустошить все земное, а набить карманы тому, кто его держит за балвана и иначе, как «быдло» не называет. Когда в стране станет туго, опустошат недра, то он, как упырь, пойдет отбирать кровь в более слабых странах, а если и там все будет опустошено, то  они станут грызть глотки друг другу. Капиталист – мироед. Мы разве хотим войны? Нет и еще раз нет! Мы хотим жить и работать, чтобы процветала наша страна, принадлежащая самим трудящимся. Такая страна никогда не пойдет воевать с другими сама. Мы, если хочешь, воюем и вынуждены убивать друг друга, чтобы не было войн вообще, а войны будут продолжаться, пока есть капиталист. Социалистической стране нет надобности нападать на кого-либо, но пока нужно защитить свою революцию.   

 В январе 1918 года  Бахтин Николай Егорович входил в состав подпольного партийного руководства Урала от большевиков, вступал в борьбу с бывшими «товарищами» эсерами и ничего постыдного в том не видел. Тогда в составе Советов шли жаркие споры и едва уживались, но из Центра шли руководящие директивы, что эсеры и меньшевики опаснее белогвардейцев, тем, что удар нанесут в спину в самый неожиданный момент.
Однако разговор о его прошлом состоялся один единственный раз, и Александр, задавая свои вопросы, старался не касаться этой темы. Вот и обернулось это прошлое для старого товарища уже в 1938 году, двадцать лет спустя совсем другим боком. Не нужно быть гадалкой, чтобы понять какую роль сыграл совсем небольшой промежуток его «эсеровского прошлого»  в материалах дела «агента иностранной разведки».
Как удалось ему реабилитироваться? Не нужно стыдиться знакомства с ним, обязательно поздороваться и,  если получится, поговорить. Надо.               
- Здравствуйте Николай Егорович. Вы не узнаете меня?
В буфете было много народу и все спешили попить водички или слегка закусить перед тем, как начнется праздничный концерт, но многие из ветеранов остались на своих местах, куда и подошел Калганов.  В глазах ветерана не было удивления.
- Я отлично помню вас Александр. Сначала –было- не поверил, что именно вы приехали поздравлять из Москвы, думал однофамилец.  Но слушая речь, даже голос признал. Память меня пока не подводит. Как видите, скреплю еще.
- У меня к вам предложение. Поедемте ко мне в гостиницу, вспомним былое. Очень прошу вас.
Николай Егорович смотрел с улыбкой, но настороженно, словно не доверяя в искренность бывшего ученика Саши Калганова.
- Не стоит, Александр Васильевич, встречаться нам в таких условиях. С некоторых пор живу ничего не боясь, но с переживанием за тех, с кем поддерживаю отношения. Я лис хитрый и опытный, - смеялся он одними глазами, - и уже ничему не удивлюсь, если завтра что изменится. А вот вам, в случае чего, все припомнят.
Последние слова были им проговорены едва слышно.



  2.
В те далекие девятнадцатые годы не было того, чтобы чекисты все бегали, занимаясь только тем, что разоблачали врагов и вступали в открытые бои с остатками белоказаков, колчаковцев и бандитов всех окрасок. Все задачи Губернского ЧК были разделены на работников НКВД, батальоны ВОХР, ЧОН, которые часто взаимодействовали, а иногда и ссорились по отдельным вопросам  друг с другом, но главной задачей, поставленной ВКП(б) была восстановление промышленности Урала.
Нет. Борьба против Деникина, о чем говорил Бахтин, не была последней, хотя и кровопролитной.  Впереди – образование Западного фронта против Юденича, Врангеля и белополяков. Видать, воевать Советской России придется долго. Всякий враг Советской республики щедро снабжался странами мирового капитализма. Нужно было противопоставить свою промышленность, способную снабдить рабоче-крестьянскую армию всем необходимым. Капиталисты были верны своему договору, подписанному еще 23 декабря 1917 года, по которому Кавказ, Кубань и Дон должны быть отвоеваны у Советов и переданы Англии; Украина, Бессарабия, Крым – Франции,  а Дальний Восток и Сибирь должны стать сферой влияния США и Японии. Это не было секретом ни для капиталистов России, ни для временного правительства. Однако Брестский мир был объявлен ими позорным для России, а добровольная сдача союзникам всех богатств своей страны принималась. В этом и есть суть всего капиталистического мира. Всякое преступление против собственного народа ничего не значат по сравнению социальной справедливости, требуемого большевиками. Кесарю – кесарево…
Помощь контрреволюции началась уже на первом этапе – вооружение Антантой чехословацкого корпуса.  Газета чехословацких коммунистов «Прукопник свободы» писала, что армия была продана французам и англичанам за пятнадцать миллионов рублей. И это было только начало вооружения силами мирового капитала противников Советской республики.  Нужна была сильная армия, способная отразить любую атаку, находясь во вражеском кольце. И Урал в этих условиях играл особую роль.
Бахтин Николай Егорович был в числе первых бойцов, и исполнял указания центра о спасении и сохранении работоспособность предприятий, еще находясь в подполье при Колчаке. Инструкции эти доставлялись различными путями, в том числе и прибывшими из центра для подпольной работы испытанными большевиками. Особая дружба у него завязалась с одним из них, представившимся «товарищем Богдановым». Под таким псевдонимом скрывался Антон Валек, который сыграл впоследствии большую роль в судьбе Николая Егоровича. Сам Антон Валек был выдан провокатором и изрублен на куски колчаковцами в лесу за Верх-Исетским заводом, но как герой гражданской войны фигурировал в деле Бахтина перед Особым совещанием и, уже после смерти, упоминался выездной коллегией Верховного Суда во время небольшой оттепели в первые годы работы нового руководителя Берии. Тогда в коридорах внутренней тюрьмы губернского НКВД, по случаю «высокого суда», дежурили исключительно  офицерский состав милиции. Подпольная работа рядом с А. Валеком, как показалось Бахтину, сыграл немалую роль и он, сразу после освобождения поспешил уйти на пенсию, ибо знал, что люди из особого отдела НКВД имеют устойчивую привычку возвращаться. Многие заключенные, когда-то отпущенные из-под ареста, возвращались на нары повторно, уже насовсем. «Что? Говоришь, выкрутился?- иной раз говорили открыто следователи. За небольшой срок отбытия, Николай Егорович повидал множество людей, которые превращались в серую массу, независимо от заслуг перед революцией. Карательные органы занялись тем, что подозревали всех. Революция победила, а они продолжали воевать, словно по инерции, когда  отсутствуют тормоза. Еще не закончились «разбирательства с кулачьем» , а уже началась борьба со всеми. Находясь во внутренней тюрьме Губчека,  он видел и слышал, как людей доводило до самоубийства  непонимание того, что творилось в стране. Герои огненных лет, выстоявшие тяжелейшие годы вешались, резали вены  на свободе и в камерах революционных тюрем от непонимания происходящего или поняв, наконец, что все идет с выше, а значит уже осознали свое бессилие и обреченность.  Урал не был исключением. Покончил собой второй секретарь Свердловского обкома К. Пшеницын, геройский воевавший на Дальнем Востоке. А пошел он на этот шаг, когда был вызван в Москву и арестован первый секретарь обкома И.Д. Кабаков. Первый успел позвонить в Свердловск в последний момент, перед "отправкой" на Лубянку. Глубоко потрясла Николая Егоровича, рассказанная ему заключенными история о директоре Алапаевского завода, который был арестован в 1936 году, но был вскоре освобожден и понимая свою обреченность решил покончить собой. Он бросился с перекидного моста в родном Алапаевске под идущий поезд, но машинист успел затормозить и израненный директор остался жить. Однако, пожить и умирать ему спокойно среди родных не дали, забрали повторно. «Что?  Говоришь, выкрутился?»
В чем тут дело, где и что привело Россию к новым испытаниям, способным перечеркнуть всю героическую эпоху Великой революции? Эта мысль не давала Николаю Егоровичу покоя все последующие годы. Нет, он никогда не сомневался, что Октябрьская революция вписала в отечественную историю  исключительность и героизм народа, воплотив в реальность мечту всех трудящихся мира – социальную справедливость. Победившая в гражданской войне страна не вся кричала «Мировой пожар раздуем!». Она была готова жить в добрососедстве и мирно торговать со всеми. Многие государства поверили надежность и стали заключать торговые соглашения, признавая тем самым страну будущего социализма. Однако чехарда началась внутри страны. Кому это было нужно?  Никто вслух в не говорил о роле Сталина, будто его и не было в стране все эти годы. Однако многие, в том числе и Бахтин Николай Егорович более-менее ясно представляли всю картину. Шла усиленная борьба «вождя народов», чтобы назваться вторым Лениным, а если получится, то вообще первым по значимости. В результате «чистки»  в партии, рядах самого НКВД, руководящих работников предприятий, где значились депутаты съездов и просто  коммунисты, интересующие партийными новостями, было немало людей, кто  могли верить  в такое нашествие  врагов народа и шпионов иностранных разведок. Плановость и взаимодействия между предприятиями в  комиссариатах, личные знакомства руководящих кадров уже не могли заставить поверить в продажность тех или иных знакомых. Они воевали и работали бок о бок, знали и верили в твердости знакомых и обмануть эти кадры дальше было затруднительно.      
Николай Егорович совершенно не ожидал, что его могли пригласить на празднование дня Октябрьской революции в Управление НКВД. Он на пенсии, пора бы и забыть о бывшем работнике, списать его в архив. Так было бы лучше. Однако отказ явиться туда тоже мог быть понят, как нежелание радоваться годовщиной Великого праздника трудящихся. Родина чествовала героев-летчиков, исследователей Арктики, выполняла пятилетние планы, проводила электрификацию, но никак не могла прекратить «очищаться от враждебных элементов», засевших внутри страны.  Уж никак не мог и не желал понять Бахтин тот факт, что в Германии пришел к власти фашизм, готовый идти с новой интервенцией против СССР, а  расстреляны и продолжают истребляться лучшие  герои гражданской войны, способные повести за собой всех от мала до велика.
Встреча в управлении с Сашей Калгановым   возвращали мысли к тем временам, когда они рисковали каждый день, работая среди бойцов воинских частей врага под оком колчаковской контрразведки. Саша сам изъявил желание остаться для подпольной работы рядом со своим учителем. Сам Бахмин тоже понимал тогда, что оставаясь может быть узнанным работниками заводов, где часто приходилось выступать , но отверг предложение отступать с частями Красной Армии в качестве комиссара.
- Это очень даже хорошо, если узнают меня, - отвечал он. – Пусть знают, что мы ушли ненадолго, не из пугливых и вернемся обязательно.
Николай Егорович вспомнил случай, когда Саша вошел в доверие в одного из командиров англо-русской бригады и распространял листовки среди бойцов. Видимо бригада содержалась за счет союзников из Антанты, а потому бойцы были одеты в английскую форму.  Половина комсостава и инструкторы были из англичан. Служили в бригаде русские, и когда он был схвачен колчаковским патрулем, то бойцы, с которыми он прогуливался по рядам рынка, устроили  такую потасовку и дали ему возможность скрыться. Бедный Саша  уже был уверен, что  расстреляют, но стало понятно, что потасовку «англичане» устроили именно когда поняли, кем он является на самом деле.  В этом крестьянском парне проснулся азарт, что нужно было удерживать от необдуманного шага. В другой раз, он вступил добровольцем в  белую армию, правда ненадолго и исчез сразу, после нападения на вещевой склад, закончившийся поджогом.  Среди солдат белых завидным постоянством появлялись листовки, а порой шла открытая агитация. В стане врага началось разложение, участились случаи дезертирства. Командир Сибирской армии Гайда был вынужден издать приказ, что прощает только тех дезертиров, кто явится самовольно к такому-то сроку, и они всего лишь будут отправлены на фронт в составе штрафного батальона, а по истечении срока выловленные дезертиры будут расстреляны. Приказ ими выполнялся, расстреливали, но «вылавливать» удавалось менее половины. К тому же, боевой настрой во вновь формированных боевых единицах был совсем не тот.
И вот, встреча с Александром через столько лет. Молодец Калганов, перебрался в Москву, служил в ОГПУ и теперь состоит в центральном аппарате. Только зря он подошел к нему в присутствии сотрудников. Ему ли не знать возможность трагических последствий.  Когда это всё прекратится.

Бахтин Николай Егорович вспомнил дело  М.Н.Рютина. Это происходило еще в 1932 году.  Рютин в самом начале Сталинской карьеры, называя себя членом «Союза марксистов-ленинцев»  распространял письма «Сталин и кризис пролетарской диктатуры». Критика его касалась экономической стороны работы Советов, роста цен, о замаскированных налогах и падения стоимости червонца. Называл открыто, что у власти находится Сталин и его клика. Тогда еще не было разгула репрессии и сам «вождь народов» ещё, казалось, не был готов к узурпации власти таким способом. Еще не начиналась борьба с троцкистами, куда можно было «пристегивать» всех нежелательных для него «элементов». Это уже потом, набирая вес, он открыто подсказывал Ягоде и Ежову на те или иные группы, которые, «якобы», «наверняка» пляшут под эсеровскую дудку и занимаются вредительством. По делу Рютина ему очень хотелось вынесение смертного приговора, но ленинская гвардия была еще сильна. Первым против введения смертной казни выступил первый секретарь Ленинградского обкома партии С.М. Киров, которого поддержали многие. В результате, Рютин был осужден к десяти годам лишения свободы. Борьба за беспредельную власть откладывалась ещё и тем, что в кулуарах 17 съезда ВКП(б) некоторые члены партии открыто обсуждали о замене Сталина  Кировым, о чем ему немедленно донесли  «доброжелатели». Его время еще не пришло. По предложению старых большевиков-ленинцев, наоборот, был поднят вопрос, что  ОГПУ может стать аппаратом насилия и произвола. С этой целью Постановлением ЦИК СССР от 1 июля 1934 года ОГПУ был лишен судебной власти и отнесено как подразделение Наркомата внутренних дел.  Однако, по воле случая, именно С.М.Киров впоследствии стал причиной укрепления власти Сталина. Киров был злодейски застрелен в   Смольном. Будущий «вождь народов» не мог упустить такой случай. На этот раз он сам решил воспользоваться авторитетом Кирова и собственноручно составил Постановление ЦИК СССР, который стали называть «Законом от 1 декабря». По сути этот закон открыл начало гонений всех, кто когда-либо выступал против линии Сталина. Теперь многие враги народов стали обвиняться в террорах, якобы, готовивших  покушения на видных руководителей. По этому Закону (Постановлению) предусматривалось: 1) дела о террорах нужно рассматривать в течении десяти суток; 2) дела эти нужно рассматривать без обвинителя и защиты; 3) дела о терроре не подлежали кассационному обжалованию; 4) приговоры о расстреле приводились в исполнение немедленно после их оглашения. Так были созданы Особые совещания при НКВД, а суды и прокуратуры страны были отстранены и занимались «менее значимыми» делами.  А с сентября 1936 года, после замены Ягоды Ежовым, пошли дела о шпионах иностранных разведок. Под эту статью были осуждены руководители, побывавшие заграницей, посольств и лояльные к ним люди или просто их знакомые. Старая гвардия, знавшая о завещании Ленина о властолюбии Сталина, уничтожалась особым рвением. Это нужно было объяснить и найти козла отпущения. Он нашелся уже в лице самого Ежова. К нему в заместители был назначен секретарь ЦК КП Грузии Л.П.Берия, который быстро заменил своего шефа и начал «исправлять» всё, что допускалось старым руководством.  «Все ошибки репрессий и незаконные аресты произошли из-за того, что шпионы и вредители проникли в органы НКВД». Вождь, конечно же, был не причем. Планово создавалась легенда, как карательные органы злоупотребляли властными полномочиями, что руководство вынуждено идти на кадровые перестановки.  Лагеря заполонили вчерашние чекисты – виновные во всех грехах. Свой арест Бахтин Николай Егорович допускал и особо не удивлялся к приходу «гостей», но весь ужас творящийся в стране ощутил только в камере, находясь среди неповинных, как сам, арестантов. Он был готов к самому плохому, а  после был удивлен быстрому освобождению. Берия, как карающий меч самих провинившихся  карателей, так яро осуждающий Ежова за ошибочные аресты  в стране, начал свою работу с небольшого ослабления гонений, многих освобождал из-под ареста, среди которых оказался и Николай Егорович. Во внимания, якобы, приняты его заслуги подпольной работы при Колчаке рядом с героем гражданской войны  А. Валеком, а записанная в деле квалификация его действий «лояльность к задерживаемым врагам народа» посчитали чуть ли не протест к требования основного врага Советской власти Ежова.  Так или иначе, он еще продолжал ждать повторного ареста, считая свое освобождение делом случая или показательным спектаклем, сыгранным, чтобы показать, как внимателен новый Нарком НКВД. 
Побывав снова в управлении НКВД до сих пор вздрагивал, вспоминая многоэтажную внутреннюю тюрьму с расстрельным подвалом, огромный штат надзирателей  с собственной комендатурой. Ни ковровые дорожки по случаю праздника, ни буфет с хорошими закусками, а тем более яркий актовый зал с портретом Сталина  не могли вызвать хоть какое-то иное настроение.  За Сашу Калганова переживал не на шутку, хотя допускал, что местные не посмеют донести на представителя центрального аппарата, а его самого мало кто знает. Хотя, кто его знает.       
Когда в квартиру Бахтина , на другое утро, заявился Калганов, Николай Егорович был в постели, а жена Екатерина Павловна взгромоздила на стоящий рядом стул сердечные капли и различные таблетки.
- Не могу сказать, Саша, что встреча прошла в теплой обстановке. Благодарить  лично ни Берию, ни Сталина за то, что остался в живых, с жильем и пенсией тоже не хочу. Плохо мне вечером стало, но вдруг с утра почувствовал себя более-менее  хорошо, а вот сердце щемит, как вспомню наших товарищей, погибших в войну и в нашей тюрьме и лагерях. Словно специально вызвали меня к этому месту, чтобы добить воспоминаниями. И тебе, вот,  не стоило приходить сюда… Хотя спасибо, конечно. Как свежей воды напился, увидев товарища тех огненных лет живого и невредимого. Как это тебе удалось, если не секрет?
- Мне от вас нет секретов, Николай Егорович. Был я заграницей, как представитель по культурным связям при посольстве нашем. Сами понимаете… Хотя, знаете, руки у наших органов длинные, были случаи, когда и оттуда вызывали различными предлогами.  Да…
Мужчины замолчали и словно разговаривали мысленно, думая об одном и том же, и хотя имя Сталина не прозвучало ни разу, вождь мог икать вполне обоснованно. Только перед прощанием, Николай Егорович решил высказаться , изложив все, что его беспокоило все эти годы. Он уже знал, что другой встречи не будет.
- Знаешь, Саша, друг мой и соратник. Ты, наверное, по долгу службы больше моего понимаешь  сложность отношений к нам со стороны внешних врагов.  Все эти годы нашей с тобой работы ими зачитываются, как обвинение в борьбе против своего народа. Это меня грызет и не отпускает, поскольку оправдываться особо нечем, хотя за революцию воевали и себя не жалели. Капиталистическим странам очень хочется опорочить нашу революцию и ведь получается, что  у их железные аргументы. Мы считаем это своими ошибками, а там преподносится почти как фашизм. Мы утверждаем и вполне обоснованно, что это они начали гражданскую войну своей интервенцией, во имя спасения эксплуататоров и из-за боязни импорта революции в их страны, а они будут талдычить только об одном – пытались предотвратить красный террор и геноцид в Советской России в отношении простого народа. Мы единственные из всех стран совершили социальную революцию и при этом дали им такой козырь в игре против себя. Как бы они нас не называли, это меня мало волнует, но ведь могут появиться те, кто им будет верить даже в нашей стране. Врагов, среди лишенных своего состояния или просто обиженных в ходе раскулачивания и преступных, как выяснилось, арестов хватает. И вот, даже умирать я буду, а на душе не спокойно. Не верю я, что на том свете тела умерших переворачиваются, когда их живые поминают недобрым словом, но оставлять о себе такую память все одно не хотелось бы.  Вот ты в этом вопросе больше моего понимаешь, бываешь и в их кругах. Вот ты и скажи мне, а вдруг после нас придут к власти те, кто их агитацию примут за  правду, а может просто захотят под этим соусом разбогатеть и начнут возвращать новым капиталистам всё, что завоевано нами – землю, заводы, орудия труда. Начнут делить богатство народное между отдельными группами.  Может такое случиться? 
- Ну уж нет, Николай Егорович. Мы не отдадим то, что завоевано такими жертвами. Даже не думайте о таком исходе. Наш Октябрь – мечта свободных трудящихся. Мы её сбережем для других поколений. Возврат капитализму означало бы вытереть ноги об свою героическую историю. Какие мы построили школы, дома пионеров, где одинаково учатся дети страны. Счастья мы им дали. Разве они захотят вернуться к старому и прозябать второсортными, чтобы рядом нежились от вкусной и дорогой пищи дети новой капиталистической знати. Как вспомню свое детство, становится не по себе. У меня в их годы было одно желание – спасти единственную лошадь для хозяйства, чтобы в желудке что-то было время от времени.
- Дай-то Бог, - проговорил старый чекист, но без такого оптимизма бывшего ученика. – Да. Это бы означал приход настоящих врагов народа. Считай, что ты успокоил меня.
  Покоя, естественно, не было. Николай Егорович не находил себе места, физически чувствуя тяжесть мыслей, роящихся в голове. Как же так произошло, что мы не заметили внутри себя такую гидру? Как теперь смыть такой позор и отделить всю эту гнусную действительность, запачкавшую всю героику революционных лет? Поймут ли нас потомки? Сколько загублено жизней? Такие часы он часто вспоминал Освальда Яковлевича Нодева. Какой был человечище. Его партия бросала всегда на самые трудные участки. Находясь часто в прямом подчинении Дзержинского, Артузова, Меньжинского, он справлялся с любой работой, отдавая себя целиком. Он работал в иностранном отделе, в качестве председателя ЧК в Карелии бился с бандами и всегда имел партийную нагрузку по восстановлению хозяйства. В 1922 году Освальда Яковлевича направили в Тифлис, где он не смог сработаться с первым секретарем ВКП(б) Закавказского крайкома Берией. Свою точку зрения, заслуженный чекист Нодев привык отстаивать и серьезно схлестнулся с Лаврентием Павловичем. Берия, привыкший починять к себе всех, не выбирая способов в достижении авторитета, был не прочь "надавить" на чекиста, но орешек оказался крепким. Освальд Яковлевич высказал ему, что отказывается подчиняться и самовольно уехал в Москву. Конечно же, такой факт стал достоянием самого и, в результате, Дзержинский был вынужден подвергнуть Нодева к аресту на двадцать пять суток. Уже через десять суток Феликс Эдмундович сам заявился к своему арестанту, чтобы уточнить о его разногласиях с Берией. Нодев прямо заявил, что не считает нужным доверять такому нечистоплотному в своих методах человеку, был освобожден Дзержинским досрочно и направлен в Центральное управление ОГПУ на должность начальника отдела по борьбе с контрреволюционными партиями.
   В Свердловск Нодев О.Я. был направлен в 1927 году на должность заместителя полномочного представителя ОГПУ при Совнаркоме СССР по Уралу. Кроме работы чекиста, ему были вменены работа по контролю за продовольствием и обеспечению строящихся на Урале объектов рудой и углем. И здесь Нодев окунулся головой в работу, не жалея сил и времени, разъезжая по городам Урала. Партия понимала мощь уральского потенциала в промышленности и Освальд Яковлевич принимал самое активное участие в строительстве Магнитки, Уралмаша,Челябинского тракторного завода, Березниковского химкомбината. Кабаков, видя эти качестве, выдвигал его в бюро обкома на должность председателя Уралоблисполкома, но в дело вмешался Меньжинский с телеграммой: "Нодев нужен, как работник органов госбезопасности". Именно с помощью Освальда Яковлевича Калганов Саша был переведен в Москву. История с Берией стала известно Николаю Егоровичу с Кабаковым во время охоты от самого Освальда. Николай Егорович проживал с Нодевым по соседству в доме чекистов по улице Восьмое марта, и им несколько раз удавалось вырваться в лес.
   И вот Берия назначен на место Ежова, и он не тот человек, чтобы забыть личные обиды. В 1937 году Нодев был назначен наркомом внутренних дел Туркменской ССР, а перед этим успел поработать под непосредственным подчинением у Артузова А.Х., возглавляя иностранный отдел, выявляя агентов иностранных разведок. Был награжден золотыми часами, двумя боевыми шашками и ему дважды было присвоено звание "Заслуженный чекист". Однако по личному приказу Берии был вызван из Ашхабада в Москву и арестован. Обвинение было подготовлено заранее - активное участие по "делу Кабакова". Так, прославленный чекист ушел в мир иной навечно связав себя с Уралом, хотя побывал во многих местах Союза, куда направляла его партия. Будучи арестованным, он был доставлен в Свердловск в одну и ту же тюрьму, но жаль не суждено было встретиться. Таких, как он, в живых Берия не оставлял.
   Саше Калганову легче. Он молод и при деле. Вот-вот может начаться война и он, как понял Николай Егорович, состоит во внешней разведке. Был моим учеником, стал учеником Освальда, значит будет помнить нашу участь. А какого нам - старым чекистам? Тяжко это...    

Калганов уезжал с тяжелым чувством, что больше не увидит старого учителя и друга.  Последние его слова казались ему совершенно невероятными и напрасными мыслями, могущими довести до настоящей трагедии без того больного человека. Разве же он не заслужил спокойную старость.