Френдзона

I

Августовский воздух плавной волной льется через открытое окно, едва заметно приподнимая шелковый тюль. Вечерняя прохлада проникает в комнату, развевая душную наэлектризованную атмосферу.

На часах уже девять. На улице уже сумерки. На душе уже тошно.

В комнате царит тьма, но присутствующих это ничуть не беспокоит. Наоборот. Им так легче. Намного. Она надеется, что он не увидит ее слезы за стеной темноты. Он не желает показывать ей свои мокрые щеки. Они не хотят возвращаться в реальность. Они бы с удовольствием растворились в этой тьме и стали ее частью.

Но не все так просто.

Он потирает мокрые щеки, собирая влагу ладонями. Он закрывает глаза и нервно зажмуривается. В голове только одна картина: любовь всей его жизни и накаченный мужик, который старше ее на несколько лет. В голове только их объятия и поцелуи. В голове только это. То, что вызывает нестерпимую боль в районе сердца. То, что не дает ему спать по ночам. То, что заставляет его плакать, как малолетнего мальчишку.

Но ведь он не был таким. Он сильный, но не качок; умный, но не ботан; красивый, но не в ее вкусе. Он веселый и жизнерадостный. Был таким до встречи с ней. А что сейчас? А сейчас улыбка на его лице - это лишь маска для окружающих. Маска для нее. Таким сделала его любовь. Замкнутым, депрессивным, грустным. Настоящим его знают немногие. Точнее только один человек.

Она шмыгает носом, разрывая тишину, которая давит на уши обоим. Она не может остановить слезы. Закрывает глаза, но это лишь усугубляет ситуацию, ведь ее мысли сосредотачиваются лишь на его словах. На тысячах его слов. На сотнях его рассказов. На десятках его исповедей. Каждый день что-то новое. Каждый день что-то хуже, чем вчера. Кажется, она должна была уже привыкнуть к этому. Но не может. Просто не может.

Ежедневно он переступает порог ее дома, что находится через стенку с его квартирой. Ежедневно он располагается в апартаментах ее скромной «однушки», присаживаясь то на диван в комнате, то на стул в кухне. Еще несколько минут они сидят молча – он собирается с мыслями, перебирая в голове все произошедшее. Еще несколько часов в квартире царит едва уловимая тишина – он рассказывает, порой срываясь на отчаянные вскрики, а порой переходя на шепот. А потом они еще около часа сидят в кромешной темноте, боясь нарушить гулкую тишину.

Они оба дают волю эмоциям. Слезы. Крики. Всхлипы. Но она старается не показывать своих слез,  своих чувств. Почему она плачет? Потому что любит. Любит того, кто любит другую. Любит того, кто считает ее лучшим другом. Любит того, кто никогда не полюбит ее.

Так продолжается все лето. С тех пор, как она переехала в эту часть города, поселилась в этой многоэтажке, познакомилась со своим соседом. Три летних месяца, которые должны были пролететь для обоих незаметно, которые просто были обязаны оставить после себя только положительные эмоции, которые должны были изменить их жизнь. Изменили. Навсегда. В худшую сторону.

— Я… — откашливается, сглатывая ком в горле. — Я так больше не могу…

— Артём… — его слова действуют на нее, как электрошокер: она резко поднимает голову и в одно мгновение собирается с мыслями. — Тём, посмотри на меня…

Парень часто моргает, словно пытаясь иссушить влагу в глазах, и переводит взгляд на девушку. Ее глаза блестят так же, как и его, и это заметно даже в темноте, которая часто рассеивается от проезжающих за окном автомобилей. Они сидят друг напротив друга: он на небольшом диванчике, она в кресле. Они минуту держат зрительный контакт. Они понимают друг друга без слов.

— Все наладится… — ее голос дрожит, но она старается прибавить уверенности своим словам.

— Нет, Шура… — его голос с хрипотцой вызывает у нее мурашки по спине, а ее имя, произнесенное им, отдается эхом у нее в ушах. Он устало вздыхает и продолжает начатое: — Ничего уже не наладится…

— Но… — она делает еще одну наивную попытку приободрить его, но, кажется, в этот раз это не сработает.

— Никаких «но»! Неужели ты не понимаешь? Я устал ждать! Устал терпеть!

Вскакивает с дивана, сжимая ладони в кулаки, на что она, не задумываясь, реагирует, поспешно поднимаясь с кресла. А он мерит шагами комнату, мечется от стены к окну. Его глаза горят злостью к лучшей подруге, к ее вечному оптимизму, к ее психологическим приемам, направленным на возвращение его внутреннего «Я» из депрессии. Но он зол не на нее. Он зол на себя. И она это знает, а потому продолжает наблюдать за ним. Но этого мало. Она должна ему помочь. Снова.

— Рома… — начинает тихо и осторожно, но он ее слышит. — Нужно лишь немного времени… И всё обязательно встанет на свои места…

— Что «всё»? Какие, нахрен, «места»? — срывается на крик и стремительно пересекает комнату, заставляя ее попятится к стене.

Холодная поверхность заставляет ее поежиться, но это для нее сейчас неважно. Перед ней он. Так близко, что она чувствует его дыхание на своей щеке. Так близко, что в темноте она может разглядеть его губы. Так близко, что она чувствует непреодолимое желание, разливающееся внутри. Она так хочет прикоснуться к его губам, почувствовать вкус мяты, почувствовать его вкус. Хочет, но не может.

Они друзья. Лучшие друзья.

— Все будет хорошо… — шепчет и обхватывает его лицо своими ладошками, когда тот хочет что-то возразить.

Их глаза находятся на одной невидимой линии. Их мысли представляют собой клубок, который, кажется, им уже не распутать. Их жизни находятся на тонкой грани между счастьем и хаосом. Они так близко, но в то же время ужасно далеко. Они так похожи, но на самом деле совершенно разные.

Они друзья? Вопрос, на который нет ответа. Вопрос, на который они ответят сами. Но каким будет этот ответ? Не важно. Ничего в их жизнях уже не вернется на круги своя. Они будут такими, какой их сделала любовь.

Опустошенными. Сломленными. Разбитыми.


II


В комнате по-прежнему царит тьма. Но никто даже не задумывается над этим. Включить свет? Мне сейчас сложно даже пошевельнуть пальцами. Я просто устал. Выдохся к черту. И, кажется, меня это устраивает.

Тишина уже не давит на уши. Даже наоборот: мне так комфортней. Намного удобнее молчать и смотреть в потолок, перебирая в голове тысячи мыслей. Сидим полулежа или лежим полусидя. Просто расслабились, сев на диван и опустив голову на спинку. Можно было бы закрыть глаза и погрузиться в сон. Но этого не хочется, несмотря на двенадцатый час ночи. Хочется пролежать так до утра. Хочется обнаружить утром что-то хорошее в своей жизни. Хочется забыть все, как страшный сон.

— Я пойду наверное… — бросаю в темноту, даже не заботясь о том, услышит ли она. Просто уверен, что услышит. Она всегда меня слушает и слышит.

Перебираю ногами по мягкому ковру, с трудом натягивая кожаную куртку. Плевать, что до моей квартиры меньше метра. Плевать, что на улице не так уж и холодно. Просто плевать. Мне холодно. Так холодно, что не согреет никакая одежда. Так холодно, что, кажется, сердце уже давно покрылось толстой коркой льда.

Собственная квартира встречает меня темнотой, тишиной и пустотой. И я могу поклясться, что у Шуры обустроено все так же, но… иначе. Намного теплее и уютнее. Я не раз ловил себя на мысли, что не хочу уходить оттуда. Но уходил. Каждый день и почти в одно и то же время. И приходил, словно по часам. А сейчас я просто не могу без этих разговоров. Просто нуждаюсь в том, чтобы меня выслушали . Нуждаюсь в обществе Шуры. Ведь только она может меня понять и успокоить.

Шура. Эта маленькая глупенькая девочка, которой совсем недавно исполнилось девятнадцать. Девочка с пшеничными волосами, зачастую спутанными; с огромными глазами, в которых разлилось серо-зеленое море; с милейшим носиком-кортошкой, с тонкими губами, искусанными до крови; с острыми плечами и тонкими руками, с красивой талией и небольшим ростом. Все это я узнаю из тысячи.

Девочка Шура. Да, именно девочка. Ведь у меня просто язык не поворачивается назвать ее девушкой. Ее характер не позволяет. Я не перестаю удивляться ее наивности. Я не могу понять причину ее всеобъемлющей доброты ко всему миру. Я не могу понять, почему она так рвется помочь всем, кроме себя: бездомным животным, обездоленным людям, сиротам и больным. Я до сих пор не привык к вредной псине, что проживает в ее квартире. Обычная старая собака, которая дороже ей, чем «всякие там денежные ценности», как она говорит. Но я не знаю ее другой. Для меня она навсегда останется ангелом во плоти.

Моим личным ангелом-хранителем.

Почему Шура? Потому что я не вижу в ней Александру и даже Сашу. Шурик, как я часто ее называю, делает ее образ еще милее в моих глазах. За эти три месяца она стала для меня настоящим личным дневником, в который я вкладываю свою душу. Нет. Я выкладываю душу. Просто сваливаю все, что накопилось, на нее. Но она никогда меня не упрекнет в этом. Я уверен.

В спальне, как и во всей квартире, царит хаос. Но меня это устраивает. Хаос внутри. Хаос снаружи. Все должно соответствовать моей жизни. Хотя бы дома. Там, за порогом, я снова предстану весельчаком и оптимистом. Снова одену маску и выйду в свет. Чувствую себя актером погорелого театра. Но не могу иначе. Все должны видеть во мне того, кого хотят. Она должна видеть меня таким.

Мягкая поверхность кровати позволяет каждой мышце моего тела расслабиться. Если бы вот так же просто избавился от лишних мыслей мой мозг. Было бы куда лучше, чем сейчас. Было бы намного легче.
 Не думать. Не чувствовать. Не вспоминать...


…Серый дым небольшими облаками витает в воздухе, постепенно рассеиваясь. Никотин вытесняет кислород не только из ее легких, но и из этой комнаты. Тусклый свет ночной лампы смягчает атмосферу помещения, а задернутые шторы, словно занавес, отгораживают нас от внешнего мира. Мы наедине. Но этим наслаждаюсь лишь я. А она просто продолжает вдыхать в легкие противный яд.

Я едва могу разглядеть любимые черты лица сквозь стену дыма. Но мне это в принципе и не нужно. Я знаю каждый сантиметр ее лица так хорошо, что, наверное, смог бы изобразить ее на холсте. Пушистые длинные ресницы, обрамляющие голубые глаза, тонкие смолянистые брови, идеальная фарфоровая кожа, немного вздернутый носик и чуть пухлые губы. Такие манящие губы. Такая манящая она.

Волнистые локоны темно-каштановых волос, словно шелк, ниспадают на ее изящные плечи. Округлая грудь равномерно вздымается, указывая на ее спокойствие. Точеная фигура и красиво выделяющиеся бедра. В ней, кажется, идеально практически все. Она — идеал. Мой идеал.

— Тём, подай, пожалуйста, мою куртку, — ее голос такой тонкий, но в то же время приятно бархатный. — Позади тебя, на спинке кресла.

Поспешно оборачиваюсь и хватаю куртку. Черная ткань пропитана ее нежными духами, которые вызывают во мне настоящую бурю эмоций. Я едва могу побороть в себе желание прильнуть к этой куртке и вдохнуть этот запах. Её запах.

Встаю с кресла и делаю шаг к её кровати. Большая высокая кровать и она на ней с сигаретой в руках – просто великолепная картина. Нервно сглатываю ком в горле, когда наши пальцы соприкасаются в мимолетном взаимодействии. Такой эффект производят на меня все ее действия. Так она действует на меня.

— Спасибо, — тушит сигарету в перламутровой пепельнице и приподнимается с кровати.

Теперь я могу разглядеть ее. Эмоции на ее лице играют неподдельным волнением. Однако кроме волнения есть еще кое-что. Радость и… неуверенность? Впервые вижу ее такой. Впервые вижу ее влюбленной. Забавно, но та, в которую влюблен я, влюблена в другого. Забавно? Нет. Больно.

— Как думаешь, ему понравится? — улыбается, обнажая ровный ряд белоснежных зубов, и в который раз проводит по одежде рукой, любуясь своим отражением в зеркале.

— Думаю, он будет поражен твоей красотой, — улыбаюсь ей в ответ и чувствую, что внутри все не просто горит. Все сгорает. Дотла.

— Я тебя обожаю, Тём, — еще раз окидывает себя оценивающим взглядом в зеркале и оборачивается, останавливая взгляд на моей фигуре.

Еще секунду что-то обдумывает в голове, после чего подбегает ко мне. Точнее семенит ножками на высоких каблуках по блестящему паркету. Заинтересованно заглядывает в глаза, а потом слегка наклоняется и целует меня в щеку. Ей не нужно приподниматься на носочки – еще один плюс ее любимой обуви. Ее горячее дыхание на моей щеке заставляет меня прикрыть глаза в наслаждении. Этот момент, кажется, тянулся целую вечность. И я бы отдал все, чтобы он не прекращался. Но она отпрянула от меня так же быстро, как и приблизилась.

Голубые глаза смотрят на меня с неподдельной заинтересованностью. Она по-прежнему близко. Слишком близко. Именно поэтому я пытаюсь восстановить свое сбившееся дыхание. В это же время мысленно стараюсь держать себя в руках. Я стараюсь побороть свое желание. Но это оказывается намного сложнее, чем ожидалось.

Наш зрительный контакт, а также тишину прерывает звук сигналящего автомобиля. Гудок. За ним еще один, и еще. Где-то очень близко. Совсем рядом с домом. Но мои раздумья прерывает негромкий взвизг. В ее глазах появляется огонек, лицо озаряется улыбкой. В этот момент я все понимаю. Понимаю, почему сигналила машина и кто водитель. Понимаю, почему она так радуется этому.

— Проводишь меня? — роется в сумочке, проверяя все ли на месте, и проводит рукой по волосам, поправляя и без того идеальную прическу.

Киваю, слегка приподнимая уголки губ. Киваю, понимая при этом, что ей и не нужно ответа. Она уверенна в положительном ответе. Ведь я не могу отказать. Она уверенна, что у меня есть девушка. Девушка, которую я выдумал, лишь бы она не поняла, что я влюблен в нее. Она уверенна, что мы лучшие друзья. Лучшие друзья на протяжении двух лет. Да, именно столько я ее люблю. Люблю безответно и искренне.

— Ну, здравствуй, Глеб, — ее щечки наливаются малиновым румянцем, а слегка подрагивающий голос выдает ее волнение.

— Мариночка, ты великолепна сегодня, — карие глаза смотрят на нее каким-то ненасытным, пожирающим взглядом.

Еще секунду они смотрят друг на друга. Но я так хочу, чтобы эта секунда тянулась намного медленнее. Потому что я не хочу видеть то, что следует за ней. Он делает шаг к ней навстречу, а она продолжает стоять на месте, ожидая его дальнейших действий. Он проводит пальцем по ее щеке и чуть наклоняется, впиваясь поцелуем в ее губы. Да, именно впиваясь. Жадно и страстно.

Мои глаза на автомате закрываются. Мой мозг на автомате отказывается понимать окружающее. Мои чувствительные рецепторы отказываются чувствовать. Мое тело отказывается меня слушаться. Чувствую шершавую поверхность стены дома, за которым притаился, наблюдая за ними. Прислоняюсь, медленно скатываясь вниз. Чувствую асфальт, на котором сижу. Чувствую стену, о которую облокотился. Чувствую, что именно сейчас мне становится совершенно плевать на то, кто я, где я и как себя веду. Просто плевать…


…Потолок в моей спальне, кажется, должен был уже рассыпаться от моего пристального взгляда. Глаза, кажется, должны были уже иссохнуть, ведь я не помню, моргал ли вообще все это время. Мой мозг, кажется, должен был уже взорваться от всех тех мыслей, что не дают мне покоя. Однако все так же, как и было.

Пусто. Темно. Тихо.

Правда, с одним лишь изменением – где-то далеко в моем сознании просыпается биологическая необходимость в отдыхе. Сегодня слишком длинный день. Я устал и, если не отдохну, то просто сдамся. Перестану бороться. Бороться за неразделенную любовь, за всепоглощающий хаос в моей жизни. Хотя нет, не перестану. Шура этого точно не допустит. Она никогда меня не оставит. Никогда. Как я никогда не оставлю Марину.


***


Артём уже не всматривается в потолок своей спальни. Сон поглощает его сознание очень быстро. Его веки заметно тяжелеют, а сердце успокаивается. Его спутанные мысли уходят на второй план, а перед глазами появляется улыбающееся лицо его любимой Марины. Он уже не контролирует свои эмоции, а потому расплывается в уставшей улыбке. Он отправляется в место, где возможно сбудутся все его мечты. Там они будут вместе. Он и она. Он отправляется в царство Морфея. В его личный рай. В плод своего воображения, который никогда не станет реальностью.

Любовь не станет реальностью.


III


Аромат мужского одеколона сводит меня с ума. Его дорого одеколона. Глеба. И этот аромат перебивает его настоящий запах. Но я наизусть знаю его запах. Он пахнет никотином и кофеином. Он ядовит, словно никотин. Он необходим, словно кофеин. Его запах, такой терпкий и сладостный, я готова вдыхать вечность. Я хочу раствориться в этом аромате.

Хочу раствориться в нем.

Его губы в который раз соприкасаются с моими. И в этот раз поцелуй такой же жесткий и грубый. Такой же жадный и всепоглощающий. Он глубоко проникает в мой рот языком и кусает губы. Я чувствую, что задыхаюсь. Не могу дышать. Просто сливаюсь с ним. Мне становится все равно на все вокруг. Есть только он. Есть только я.

Немного отстраняет меня, увеличивая расстояние между нами. Опускает вниз замок на моей куртке, не отрываясь от моих губ. Все происходит быстро. Я не замечаю, как он умело стягивает с меня куртку. Последняя летит куда-то на заднее сиденье. Холодок приятно обдает кожу. Но несмотря на тоненькую кофточку, мне не холодно. Я задыхаюсь от жара, что пышет между нашими телами.

Глеб медленно оттягивает мою нижнюю губу. Ужасно медленно и мучительно приятно. Его руки блуждают по моей спине, вызывая мелкую дрожь по всему телу. Его горячее дыхание опаляет шею, вызывая очередную порцию мурашек. Внутри меня разливается волна наслаждения. Горячее возбуждение мягко покалывает где-то внизу живота. Сознание отказывается воспринимать реальность.

Его рука настойчиво проникает под ткань моей кофты. Прикосновения его холодной ладони к моей спине сопровождаются новой волной мурашек. Другая его рука медленно поднимается к моей шее и обхватывает ее. Он давит на меня, заставляя наклонить голову. Впивается в мои губы с новой силой, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Регулирует мое положение так, как ему удобно. И я не против.

Мои ладони скользят по его груди и плечам. Сжимаю кожаную ткань его куртки где-то в районе воротника. Мне просто некуда деть руки. Медленно поднимаю ладони к шее и вжимаю ногти в его кожу. Запускаю пальцы в темные волосы, оттягивая жестковатые локоны. Чувствую его напряжение даже сквозь плотные джинсы. Он возбужден. Так же, как и я.

Резко распахиваю глаза, когда чувствую вибрацию. В кармане его джинс вибрирует телефон. Он отрывается от моих губ и еще секунду смотрит мне в глаза. Секунду, которая, кажется, тянется несколько часов. В его карих глазах пляшут бесенята. Его тяжелое дыхание сливается с моим. Мы дышим в унисон. Шумно. Горячо. Страстно.

— Извини, — ловко снимает меня с себя и достает гаджет, что так не вовремя напомнил о себе.

Глеб меняется в лице, когда вчитывается в сообщение на дисплее телефона. Раздраженно сжимает губы и нервно оглядывается по сторонам, словно выискивая кого-то взглядом. И в следующую секунду до меня доходит вся неловкость сложившейся ситуации. Неподалеку от автомобиля стоит мужчина. Через черное, явно сшитое на заказ пальто немного проглядывается галстук и белый воротник рубашки, а кожаный портфель в его руках лишь дополняет его деловой образ. Вжимаюсь в сиденье, когда вглядываюсь в лицо этого мужчины и понимаю, что это отец Глеба.

— Я сейчас, — бросает Глеб перед тем, как покинуть салон автомобиля.

Заинтересованно наблюдаю за ними через лобовое стекло. Но разговора совсем не слышно, а это меня не устраивает. Именно поэтому я немного опускаю стекло на боковой дверце. В следующий момент ночной воздух быстрым потоком врывается в салон. Вздрагиваю всем телом и вспоминаю о куртке. Еще минуту на ощупь пытаюсь ее отыскать на заднем сиденье и облегченно вздыхаю, когда мне это, наконец, удается.

— Глеб, я все понимаю, — до меня отчетливо доносятся слова мужчины, — но этого не поймут остальные.

— Отец… — голос Глеба звучит удивительно уверенно, но обрывается собеседником.

— Сын, — мужчина тяжело вздыхает, — сын депутата. Ты же прекрасно понимаешь, что сейчас мне не нужна огласка. Журналисты могут раздуть из этого такое… — замолкает, пытаясь подобрать слова, но понимает, что это уже не нужно. — Мои избиратели этого не поймут.

— Отец, — парень нервно проводит рукой по спутавшимся волосам, словно разыскивая в своей голове подходящее оправдание. Но Глеб никогда ни перед кем не оправдывается. — Такого больше не повторится…

— Поверю на слово… — его отец переводит взгляд с опущенной макушки сына на автомобиль. Могу поклясться, что он несколько секунд всматривается в салон. Всматривается в меня. И только после этого продолжает: — А почему бы вам с твоей подругой не посидеть лучше у нас дома? Там и тепло, и светло, и нет лишних глаз.

Глеб резко поднимает голову и также резко оборачивается, сосредотачивая взгляд на мне. Задумчиво сощуривается и проводит языком по нижней губе перед тем, как снова повернуться к отцу.

— Да нет, не стоит, — мотает головой, засовывая руки в карманы джинс, — мы все равно уже расходимся…

— Ну, как знаешь… — едва заметно пожимает плечами, после чего разворачивается в направлении высокого многоэтажного дома и уходит.


***


Глеб еще немного стоит на месте, обдумывая правильность своего решения. Но, в конце концов, отметает мысли об обратном. Он поступил правильно – отказался от предложения отца. Эта девушка, что сидит сейчас в его машине. Марина. Идеал красоты. Но не для него. Да, он согласен: она великолепна во всех смыслах. Но в его понимании идеал выглядит немного иначе.

Наверное, именно поэтому он не пригласил ее в свой дом. Потому что не хочет подпускать слишком близко человека, к которому не чувствует ничего, кроме страстного влечения. Потому что не собирается давать ей какие-то заоблачные надежды на их совместное счастливое будущее.

Глеб счастлив: у него своя большая квартира, новенькая машина и все девушки института, которые вешаются на него без малейших раздумий. У него прекрасная жизнь, в которой нет места Марине. В этой жизни нет места чувствам. В его сердце нет места любви.

А Марина поспешно закрывает окно автомобиля и чувствует, как тысячи иголочек словно впиваются в ее глаза. Слезы подступают очень быстро, а в горле образуется ком. Она просто не может понять очевидного. Или просто не хочет понимать. Не хочет осознавать того, что не нужна тому, кого любит.

Девушка закрывает глаза, ощущая, как теплая слеза скатывается по щеке, оставляя влажную дорожку. Он всего лишь не пригласил ее к себе. Но для Марины это больше, чем "всего лишь". Она не глупая избалованная куколка без чувств и эмоций. Нет, это лишь очередная маска, очередное амплуа. Но ей иногда кажется, что скоро эта маска станет ее лицом. Ей кажется, что она, и правда, кукла. Такая же хрупкая. Ей кажется, что от сильного удара она рассыплется. Сломается пополам. Просто не выдержит.