Гремучий родничок

Низовье ростовское. Трущёбки. Одноэтажная, городская седая пена. Как волной прибрежной на песке намываются водоросли, куски камышовых стеблей и всякая разная речная мелочь, так и неспешным временем устроились на крутом склоне по-над Доном неровные улицы с кривыми, узкими, не разъехаться, переулками. Сверху, по гребню, широкая улица Портовая, как граница между новым и старым городом, между быстрым, суматошным течением слившейся со временем реки и замершей, отколовшейся тишиной старого русла. Раньше была здесь казачья станица Гниловская, пока не накрыл её город своей равнодушной и бессмысленной суетой. Но и сейчас, иногда, с незнакомым приезжим могут тут громко поздороваться дети или тихо раскланяться старики.
Твёрдой каёмкой по правому берегу - железнодорожный, одноколейный путь к Таганрогу. Речной порт на левом берегу гремит по ночам пустыми трюмами и иногда разносит на всю округу древний и почти хмельной запах табака с турецких барж.
 Дальше, чуть вверх по течению,  знаменитый, утыканный ресторанами «Левбердон», связанный сухожилием Ворошиловского моста с Центром и городской набережной.
Ниже от моста - въезд в «промзону». Безликий портал в серое нутро огромного, безразличного ко всему чрева, с длиннейшими кишечными петлями изъязвлённых застаревшими рытвинами дорог, и застывшими цепями устремлённых к элеватору длинномеров гружёных зерном. С вьющейся рядом, мельтешащей, протискивающейся по своим суетным делам к базам, мастерским, заводам и фабрикам, мошкарой легковушек и небольших грузовичков.
Напротив промзоны, через Дон, чуть ниже улицы Амбулаторной, если спускаться узкой, замусоренной тропинкой от Портовой по переулку Поповского вниз к Дону, - уже скоро он, родник «Гремучий». Из центра, по Портовой можно доехать на машине до переулка Деревянко. Затем, спустившись вниз и повернув назад, одолеть пару кварталов. Ну, или от моста, что на проспекте Стачки, направо и вниз по Привокзальной улице на ту-же Амбулаторную, а там и указатель к роднику.
Ещё один крутой спуск. Прямо – стальные пути, за ними, по невидимой за железнодорожной насыпью воде, медленное движение грузовых судов и стена причала на том берегу с огромными буквами «Тихий ход». Справа заросли кустов, гаражи, небольшие жилые домики. Прямо по курсу, убогий уличный туалет из красного кирпича и асфальтовая площадка для парковки машин. Через небольшой мостик вход в банный комплекс. Бревенчатые, деревянные, стилизованные избы за высоким забором.
Слева от суеты, за мощными стволами деревьев, в нише крутого, почти отвесного, оголённого библейского склона расположено простое и незатейливое  чудо.
Ни кто не знает, сколько веков подряд бьёт из пластов, слежавшегося за миллионы лет, ракушечника сильный подземный поток. Люди, честь им и хвала, облагородили место. Церковь установила большой белый крест и осветила источник. Подробных сведений об этих деяниях не осталось. В находящихся по близости церквях уже с трудом, и, «наверное», вспоминают время, причину и имя священника совершавшего обряд, много воды утекло… Имена мастеров построивших переливные бассейны, установивших трубы и сделавших водоотвод, не удаётся раскопать в архивах.
К чему? Течёт, гремит родник. Монотонный шум, как вечность, незаметно рассеивается и почти сразу перестаёт напоминать о себе. Только рядом, уже привыкнув и перестав обращать внимание, можно вдруг наткнуться на время, остановиться, понять неизвестно что, и над чем-то задуматься. Это просто и мимолётно.
 Хочется войти в воду. Холодно. И зимой и летом около 10 градусов по Цельсию. Не замерзает прозрачная вода даже в самые сильные морозы в спокойных рукотворных каменных чашах. Переливаясь через край, убегает, разговаривая о чём-то важном и непонятном, и не договорив прячется в большую, испачканную равнодушным городом, реку.
Зимой и летом, весной и осенью, люди. Тихо и спокойно в холодное время. Сейчас здесь те, кто сжился. По многу лет, часто в одно и то же время, группами и в одиночку, здороваясь и не мешая друг другу, приходят каждый за своим. Входят в воду и долго, неспешно плывут по заведённому кругу.
Часто бывают пришлые, те, кто из любопытства, или по праздности находят путь к «Гремучке». Эти шумят. Нет в них спокойствия, не слышат они песни родника, не научились, не натренировали слух. Галдят, фотографируются, суют руки в родниковую воду и выдёргивают с удивлением, шумно и беззаботно делятся впечатлениями.
Иногда на бортиках, окружающих бассейны – малоподвижные фигурки с серыми лицами, застывшими от внутренней привычной боли алкогольного или наркотического плена. Застыв слушают, как гремит родник.
Бывает, являются пьяные или одурманенные компании с напускным весельем. Парни и девушки, мужчины и женщины, часто, бравируя, или в надежде протрезветь, лезут в воду в обуви и одежде. Бранятся, целуются, толкуют несвязно о чём-то важном. Эти тоже пришли за своим.
Подъезжают дорогие авто. Люди в модных, банных халатах, переодевшись в салоне или у открытых багажников, идут к воде мимо шумящих люмпенов. Как-то всем удаётся разминуться на маленькой дорожке у бассейна. Вода уравнивает и мирит. Каждый приходит к Гремучему за своим. И Гремучий каждому «отпускает без очереди».
Летом в жару, столпотворенье. К чистой воде, за прохладой и свежестью, спасаться идут местные, многие со своими детьми. Пьют, конечно, не мало. Привычный мат шумным облаком, вместе с дымом самодельных мангалов висит в раскалённом воздухе. Окурки плотным орнаментом, укрывают окружающую землю, тара из-под спиртного мешает бегать детворе и её иногда лениво собирают присматривающие за территорией, относящейся к банному комплексу, окосевшие от водки и жары, дворники. В пыли, обманутые тенью, спят пьяные.
Люди. И днём и ночью люди. Каждый приходит за своим.
Крещенье.
Вот когда Гремучий попадает в новостные выпуски городских СМИ. Молоденькая журналистка, оттараторив на камеру репортаж, сбрасывает меховую шубку, и бросается в воду. Мелькнув купальником, сливается с толпой окунающихся возбуждённых  тел. Толпа. Толп-а-а-а. Дорога забита автомобилями, бросать машину приходится за километр и пешком пробиваться к воде. От ночи к полудню спадает ажиотаж, уже можно набрать воды из труб, отстояв небольшую, всего человек из пяти, шести, очередь. В воду можно попасть без риска, столкнуться с кем ни будь лбом.
Уже на подходе к роднику чувствуется запах мочи, перемешанный с сивушными ароматами. Мусор, окурки, пивные, винные и водочные бутылки, тампоны, пакеты и обрывки упаковок – неизменная оборотная сторона народного гулянья.  Голоса, крики, пение, пьяная матерщина, женский смех, детский плачь, молитвенное бормотание, сплетаются и становятся осязаемой субстанцией, которая сливаясь с шумом родникового потока, уже утекает в прошлое.  К вечеру Гремучий обессилен, подавлен и тих. Каждый пришёл к нему за своим, каждый оторвал и унёс с собой то, зачем пришёл и почти ни кто не сказал роднику «Спасибо». Но это ничего.
 Растворяются запахи, бомжи собирают на сдачу пустые бутылки и банки, ветер уносит клочья мусора, собаки растаскивают объедки. Дождями и талыми водами умывается земля. Кое - кто из постоянных купальщиков приносит веник или лопату.  Делает уборку, читает про себя молитву, думает о хорошем. Через пару дней приходят в себя полупьяные дворники, и вяло обходят окрестности в поисках завалявшихся бутылок. Иными словами, происходит процесс самоочищения.
Родник отдыхает и снова становится самим собой. Он ни кому, ни чего не должен, он не просит и не боится. Он просто живёт, отдавая любому то, что тот может у него взять. Можно молиться, если пришла пора. Можно материться, если пока ничего не понял. А можно прийти и послушать, как гремит временем родник, отбивая сумбурный такт твоей беспокойной жизни. Можно слиться памятью с его течением и понять, как же вы всё-таки похожи.  (Конец)