Папа Сашки

Смотрю на него спящего и понимаю, как же он в свои шестнадцать похож на мать. У парня уже детство за плечами. Рос, как и полагается пацану, во дворе, только пообедать, да за советами приходил домой. А что я ему мог посоветовать: будь сильным, держи слово, давай отпор – в общем, все то, чему учат в книгах. Я же никогда таким не был. В детстве, от ситуаций, с которыми Сашка сталкивался, у меня начинало стучать в висках, и тряслись руки - так за себя боялся. Чтобы за кого-то – нет, а за себя… Всегда обходил проблемы стороной и пережидал в своей комнате, которая зачастую меняла свое расположение. Мне везло – часто мы с матерью переезжали, поэтому и шанс начать все с ноля предоставлялся мне раз в полгода. А значит можно и потерпеть, дома посидеть. А потом школа закончилась, надо было освобождаться от маминой опеки и жить самому.

Стать врачом хотел всегда, сколько себя помню. Хотел, чтобы благодарили.… Не помогать, а благодарностей, почестей, помощь людям, конечно, подразумевается, но не это цель.  Испытывать гордость от своих возможностей, недоступных даже некоторым тем, кто закончил со мной университет – не этично, конечно,  для врача, но на результат не влияло.

Стать хирургом от Бога мне пророчил весь факультет. Пророчила и она. Сашкина мать училась на  два курса младше и нравилась всему институту, но любила она только меня и детей, больных детей, детей, которым требовалась помощь. Поэтому и беременности на четвертом курсе не испугалась, радовалась как блажная, говорила, что у нас будет счастье. А мне предложили стажировку, там, за бугром. Год. Всего лишь год – и у меня будет имя, деньги, место в клинике. Когда мы с ней об этом заговорили, опять застучало в висках, и появился несвойственный хирургам мирового класса тремор в руках. Но она успокоила, взяла за руки, сказала, чтобы ехал, ведь я всегда с ней, причем меня два – в сердце, и под ним.

Стажировка затянулась. Когда я приехал, Сашке уже было полтора года. Все это время она ждала, отказывая себе во всем, она растила ребенка. Вместе с ней ждал и он. Он знал, что у него есть папа, хотя и не понимал, но знал. При первой встрече он подбежал ко мне и обнял, обнял так же, как обнимают родственники тех, кого я спасал на операционном столе по шесть часов. А он, он обнял просто так, за то, что есть я. Я не мог не полюбить его в ответ. Мне стало понятно, что я умею бояться не только за себя, но и за кого-то. И от этого стало тошно – как можно было жить, не зная такого страха, такого естественного всем людям чувства.

И вот, он уже выросший, лежит у меня на операционном столе, с банальным аппендицитом, а я буду делать ему операцию. Хотя страшно, но в висках не стучит, руки не трясутся, это не потому что я профессионал, а операция плевая, а потому что мне сейчас гораздо страшнее, чем за себя.