Зачем, скажите, вам чужая Аргентина?

То, что нас не убивает, делает нас сильнее. По крайней мере, так говорят. Когда мне стукнуло девять лет, в результате родственного обмена в комнату вышедшей замуж сестры Ленки въехала мамина мама – бабушка Аня. И начались незабываемые диалоги:

- Хочешь тянучек?
- Хочу!
- Бери, сколько хочешь, а то к протезам пристают.
- А шоколадную медальку дать?
- Спрашиваешь!
- Возьми, я ведь люблю только горький шоколад.
- Бабушка, а ты разрешишь мне поносить твои разноцветные бусики?
- Вот я умру – и поносишь…
 
В нашей семье у маминой мамы была одна-единственная любовь – к зятю Доле. Мой папа тоже хорошо относился к теще, невзирая на ее, мягко скажем, непростой нрав. Обожаемый зять периодически подтрунивал над Анной Константиновной, но кумиру все прощалось...

Бабушка Аня вкусно готовила и охотно делились секретами кулинарного мастерства. О ее фаршированной рыбе слагались легенды. (Какие только запахи ни доносились до вечно простуженного носа ее младшей внучки!) Однако было блюдо, которое у папы выходило лучше. Я имею в виду печеночный паштет.

Казалось бы, банальная куриная печенка, немного растопленного сливочного масла, парочка вареных яиц, обжаренный до золотистого цвета репчатый лук и соль… Ан нет! Это был папин коронный номер, блюдо из серии «пальчики оближешь»! Бабушка считала, что Доля знает некий секрет, которым просто не хочет делиться. Бедный папа устал уверять ее в обратном. В конце концов разобиженная бабушка приняла решение: проследить за зятем в момент приготовления паштета. Случайно узнав об этом, папа принял вызов.

Однажды, придя домой из магазина, Доля переоделся в домашнюю одежду и принялся за приготовление паштета. Насвистывая, он достал из кухонного стола бесхозный листок бумаги, аккуратно сложил его в несколько раз и спрятал во внутренний карман трикотажной жилетки. Далее все было как обычно, согласно рецепту. Бабушка, притаившаяся в засаде, с нетерпением ждала, когда же Доля наконец выдаст вожделенный секрет. На заключительном этапе готовки  папа сделал вид, что озирается по сторонам. Затем он вытащил из кармана жилетки листок бумаги и артистично «высыпал» из него содержимое, которого не было, в миниатюрную емкость с паштетом.

- Я все видела! – ликовала влетевшая в кухню бабушка. – Ты что-то всыпал в паштет!!  Вот почему у тебя получается так вкусно, как ни у кого другого!!!

Папа выглядел довольным: трюк явно удался. Вечером за ужином мы с мамой хохотали над его проделкой.

Второй папин розыгрыш пришелся на ветреный осенний день. Бабушка сидела на лавочке у нашего подъезда, болтая со старушками из соседних квартир. Эта публика собиралась на свой «насест» ежедневно. Анна Константиновна была в числе активных ньюсмейкеров и без стеснения солировала. Однако в тот день разговор не клеился: ветер задувал в раскрытые рты и заполнял собою все паузы. Тут-то и появился папа, идущий с работы. Он был в приподнятом настроении.

- Какой сегодня ветер, Доля! Никогда такого не было… – пожаловалась бабушка Аня.
- Ну что ты, мама! – ответил зять. – Сегодня же плановое проветривание Московского проспекта через Московские ворота! Такое бывает каждый третий четверг. Ты что, забыла?
- Вот те раз! Сколько живу в Ленинграде, а не знала… – растерянно бормотала бабушка.

Сраженные папиной новостью старушки качали головами.

    * *




Я любила сладковатый запах бабушкиной комнаты. Ее разноцветные бусы, напоминающие горстку леденцов. Провокационно-яркий маникюр. Уютные фарфоровые чашки, похожие на полураскрытые бутоны. Вечно кивающего китайского болванчика. Меня завораживал ее старческий голос, поющий песню про неудачника-раввина, популярную в годы далекой бабушкиной молодости:

Зачем, скажите, вам чужая Аргентина?
Вот вам история каховского раввина,
Который жил в такой шикарной обстановке
В большом столичном городе Каховке.
В Каховке славилась раввина дочка Ента:
Была тонка она, как шелковая лента,
Была бела она, как фАрфоровая посуда,
Была умна она, как целый том Талмуда.
И ухажеров тьма у Енты было нашей:
Меламед молодой из хедера Абраша,
Арон-резник и переплетчик Яша –
Сходили все с ума…
 
Бабушка казалась человеком из другого измерения. У нас тут, понимаешь ли, пионеры, Олимпиада, полеты в Космос и песни Высоцкого, а у нее-то что?!

Но вот случилося событие в Каховке –
Переворот случился в Ентиной головке.
Приехал новый председатель Райкожтреста,
И не находит Ента под собою места.
Такой красивый и на вид почти здоровый
Иван Иванович, красавец чернобровый.
И галифе, и френч на нем сидят, как новый,
И сапоги «шевро».
Раввин в душе своей почувствовал тревогу:
Не ходит Ента по субботам в синагогу,
Забыла все она отцовское, родное,
Читает «Красный Путь» и кушает трефное.
 
Белый день потихоньку превращался в серый вечер, а бабушкина песня только начинала набирать обороты. Малопонятная история обрастала утомительными подробностями. Некто «а гой» сделал что-то не то, и это злодеяние называлось «гражданский брак»:
 
«О, либер Готени, скажи мне, что такое:
Пришел ко мне а гой и делает плохое!
Пошли ему хворобу или что-нибудь другое,
Чтоб он оставил дочь!»
Но не успел домой вернуться наш бедняга,
Как на столе ждала его ужасная бумага,
Где сообщалось, что «в течение момента
Моя супруга – дочка твоя Ента».
Гражданский брак был самый настоящий,
Свидетелем был попка говорящий,
А главный номер исходящий –
Семьсо-от двадцать три.         
 
Последние слова бабушка произносила даже с каким-то злорадством.  А мне было жаль непутевого раввина, в один момент потерявшего красавицу-дочь и веру в Бога...
 
Раввин повеситься почувствовал охоту,
И подал Богу протестующую ноту:
«Раз ты не принял моего прошенья,
Я прерываю с тобой всякое сношенье!»
Побрил он бороду и стал одесским франтом,
Интересуется валютой и брильянтом,
А галифе он носит с красным кантом,
Танцует все тан-гО!
 
Неожиданно залихватский финал бабушкиной песни всякий раз сбивал меня с толку. Раввин-спекулянт в галифе, танцующий «тангО», вызывал в далекой от Бога детской душе смутный протест.
 
«Вот выйду замуж, - мечтала я, - и будет у меня трое детей: две девочки и мальчик. Я буду актрисой. Нет, пианисткой. Буду играть на сцене, а толпа поклонников закидает меня цветами. Дети будут гордиться мной!»
 
Из кухни призывно пахло селедкой, которую чистила неунывающая мама, и репчатым луком. Хлопнувшая входная дверь возвестила возвращение папы с работы, а это означало: пора ужинать!
 
 
29 августа 2016 года