Не выплакать горе в слезах...

Я не видела этой войны. Там, на далекой афганской земле, гибли люди, гремели взрывы снарядов и бомб, но страшное эхо этой войны отзывалось и на нашей земле цинковыми гробами, безутешно горьким плачем преждевременно постаревших матерей, изувеченными молодыми солдатами, от укорливо-вопросительных глаз которых мы виновато отводили взгляд.
Мы не знали всей правды об этой войне. Мы боялись спросить самих себя, почему мы оказались на чужой земле? За что погибают там, в отрогах Гиндукуша  наши парни? Слава богу,  эта бессмысленная и долгая война закончилась, но осталась в наших сердцах незаживающим ожогом памяти. Сейчас мы учимся говорить языком правды. Об афганской войне вдруг разом заговорили военные, журналисты, историки, медики. Но в этом разноголосье пронзительной, берущей за душу нотой звучат голоса матерей, чьи сыновья уже никогда не постучатся в дверь родного дома...
Кто имеет человеческое сердце, услышит голос матери...
Снова весна на белом свете. Вся земля чистая и обновленная. Вон там, на холме, доверчиво устремился ввысь, к солнцу, юный тополь. Тугой кулачок каждой его почки разжался, развернулся клейким зеленым листком и весь тополь ожил, будто глаза удивленно распахнул. А над землей раскинулось огромное небо, правдивое, доброжелательное, точь-в-точь как глаза Мырзахана, сына моего.
Падает и тает снег, расцветают сады, шумят ливни A Мырзахану все двадцать. Я не могу вспоминать. Не могу. Что у меня осталось? Только пачка писем и одна солдатская фотография.
Мырзахан  у меня был поздним ребенком. Когда он перешел во второй класс, я с ним летом поехала в пионерский лагерь. Устроилась на время отпуска прачкой, надо было семье справить зимнюю одежду. Недоглядела, а он с ребятами купаться убежал и чуть не утонул. Вспоминаю и до сих пор сердце от страха замирает. Мырзахану двенадцать исполнилось, когда муж погиб от нелепой случайности.
Мырзахан  рос упрямым мальчишкой. То, с чем другие соглашались легко, - в школе ли, дома в нем вызывало почему-то сопротивление, желание спорить. В школе у него с физикой
не ладилось. Мечтал стать океанологом. Я его называла фантазером.
Жили мы хоть и не в достатке, но дружно, интересно. Мырзахан жалел меня. После восьмого класса он пошел работать на завод и вечером учился. На свою первую зарплату он подарил мне шелковый платок с алыми розами вразброс...
Время пролетело стремительно, и не заметила, как Мырзахан стал парнем, вымахал выше меня ростом. Скрывать не стану, гордилась я им. Был он моей радостью, опорой моей... Призвали сына в армию. Не сразу догадалась, что он в Афганистане. Мырзахан описывал в своих письмах погоду, полковой быт и своих товарищей. А я-то сердцем чувствовала, что главное оставалось за бесхитростными строками. Каждое его письмо я читала-перечитывала, как молитву. В одном из писем Мырзахан написал: "Жить - это не значит только потреблять, копить, сладко есть, спать. А надо, чтоб сердце билось болью об обездоленном человеке, бунтовало от несправедливости, только бы оно не покрылось плесенью равнодушия - ведь еще столько несправедливости в мире. А иначе, зачем тогда мы?”
Мученическую материнскую боль и тревогу не передать никакими словами, никакой музыкой... Это надо пережить самому.
Афганистан. Мы узнали, что помогаем этой стране в одной из первых в 1980 году программ "Время". Мы по-настоящему осознали происходящее лишь, когда на кладбищах наших городов и сел стали появляться могилы погибших в Афганистане солдат.
Нам бы тогда всем вместе встать, запротестовать! Но мы боязливо молчали, надеялись, что беда  обойдет нас, наших братьев, сыновей. И принимали смерть в Кандагаре и Герате так и не успевшие повзрослеть мальчишки.
Эта непонятная война оказалась такой длинной. Раньше надеялась: война кончится, пока Мырзахан   вырастет.
Мырзахан ушел на войну совсем еще мальчишкой. Что он знал? Что видел? Его научили
ненавидеть раньше, чем любить. Была ли у него любимая девушка, я даже не знаю. Он только начинал жить. Что он хотел сделать на родной земле, о чем не досказал нам, о чем же хотел крикнуть последним криком своим, последним взглядом своим, охватившим все прекрасное на этой земле?
Мырзахан конечно же, мечтал стать счастливым, но каким он видел это счастье? И об этом мы теперь никогда не узнаем.
...23 марта... Проснулась рано-рано. Дел невпроворот. Хотела затеять ремонт в доме. Скоро демобилизация, должен был вернуться домой мой Мырзахан. Считала дни до его приезда. Купила ему белую рубашку, кроссовки.
Солнечный день. Не могу вспоминать... Входят незнакомые суровые мужчины в военной форме, по их лицам чувствуется, что они принесли какую-то страшную весть. Нет, нет! Боже ты мой, отведи беду от моего дома! Высокий мужчина-майор прячет от меня взгляд и бубнит слова, тяжелые, как удар молота.
Верный воинской присяге... Ваш сын Турсынбеков Мырзахан... Мой сын? Нет, не верю! Замолчите же! Я окаменела. А из души рвался жуткий крик. Сама не знаю, как я все вынесла, все вытерпела.
Видела жуткий цинковый гроб. Как?! И это все, что осталось от моего Мырзахана? Подорвался в бою на мине. Для символического захоронения... - услышала я нечаянно чьи-то слова.
Все унес с собою Мырзахан, счастье мое и надежда моя. Осталась я одна-одинешенька в целом свете. Горестный круг одиночества замкнулся.
Глаза мои стали хуже видеть все, кроме прошлого. Не выплакать горя в слезах...
Господи, дай мне силы, чтобы не озлобиться, не замкнуться в себе. Спасает меня сейчас только работа. Боль свою нельзя взваливать на чужие плечи, это предательство. А боль от ударов судьбы, наверное, должна идти в слово, в доброе слово, которое поможет выстоять другим...Так я и стараюсь жить...
Опять весна на белом свете. Кругом все ликует, торжествует. Сейчас Мырзахан был был взрослым самодостаточным мужчиной. Наверное, у меня были бы внуки... Просыпаюсь от печали, как от сна. Хочу спросить: за что погиб мой сын? И сыновья грузинских, казахских, украинских, русских матерей? Кто послал их на верную погибель? Почему они не покаялись? В конце концов, покаяние - это мужество, которое рождает надежду...


Автор Луиза Кипчакбаева