Янки при дворе губернатора

ЯНКИ   ПРИ   ДВОРЕ   ГУБЕРНАТОРА


                Всему предшествовал разговор Немца со Шведом

Аномальная жара пришла уже в конце мая, а к июлю лес стал желтеть и всё более походить на мёртвые театральные декорации, склеенные из небрежно покрашенной фанеры, картона и бумаги. Поникшие листья берёз и тополей на ветру даже не шелестели, а опутанные паутиной кустарники более всего походили на старые половые тряпки. Не было слышно ни одной лесной птахи, только на выгоревшей бурой опушке три тяжёлых отъевшихся вороны вяло доклевывали смрадные останки объевшегося удобрениями кабана. Уже к десяти часам от лёгкого утреннего холодка в лесу не оставалось ровным счётом ничего. Колючие, плотные слои знойного воздуха медленно, но верно накатывали на многочисленные вырубки, беспорядочно поросшие мелким корявым осинником, и напористо расходились окрест, как волны от вакуумной бомбы, невесть как угодившей на мирную территорию с находящегося неподалёку секретного полигона.  Но всё это не слишком волновало    немногочисленных пожилых жителей окрестных сёл и деревень, потому что они для себя уже решили: кому ехать в «примаки» к городским детям, а кому - доживать здесь, ни на что больше не надеясь.
Во всяком случае, именно такую дилемму разрешала для себя коренная жительница лесного посёлка Елошино няня Груня, племянник которой 40-летний Альберт Нидерквель (сын чистокровного немца) работал в областной газете заведующим отдела расследований, созданном им же в прошлом году вопреки вялым протестам главного редактора Линдмарка (сына чистокровного шведа), отставного полковника МВД. Он-то (племянник), пожалев осоловевшую от жары няню, позвал её к себе в город, где проживал после развода с женой в просторной двухкомнатной квартире. Альберт должен был приехать со дня на день на своём джипе и, возможно, забрать няню вместе с её нехитрыми пожитками, беспородным, но очень воспитанным кобелём Никитой и безнадёжно избалованной кошкой Кузиной, очень и очень старой девой по причине операционного характера. «Поеду - не поеду, - гадала на ромашках няня Груня, - вытерпит меня племянник - не вытерпит, к сердцу прижмёт - на фиг пошлёт...». «Небось, не пошлёт - вслух приободряла она себя, - зря я, что ли, за ним вместо мамки ходила? Не забыл, пади?!»
А Альберт в это время внимательно выслушивал последние инструкции Линдмарка:
- В школу-интернат заявись сразу, как приедешь, понял? К тётке на чай потом успеешь... В интернате сейчас тревожно. Говорят, с юга к тем местам идут лесные пожары, причём, и верховые в том числе. Знаешь, какая у них скорость? - глаза у редактора-шведа округлились, и завотделом-немец честно признался, что знает лишь скорости всех шведских и немецких автомобилей, а как быстро горит русский лес, ему доподлинно не известно.
- Ну и сноб ты, ёлы - палы! - Незлобиво ругнулся Линдмарк. - Живёшь в самом лесном русском регионе, а на уме одни иномарки. Надо было нашего «Патриота» покупать, а не «Аутлендер» японский...
- Знаете, «патриот - Нидерквель» как-то не по-русски звучит, а «Аутлендер - Нидерквель» звучит вполне убедительно. Я бы и вам советовал, Александр Францевич, сменить вашу «Ладу» хотя бы на какого-нибудь «китайца». Тогда, глядя на ваш автомобиль, можно будет с удовлетворением изречь: «Это иномарка Линдмарка».
- Вечно ты всё опошлишь, даже мою стеснительную привязанность ко всему советскому и русскому. - Обречённо махнув рукой, посетовал редактор и слегка подтолкнул Альберта к двери. - Давай, жми однако, а то и к ужину не успеешь!
Но Альберт, конечно же, успел не только к ужину, но даже к позднему обеду, поскольку знал дорогу до «няниного» Елошина, как свои пять пальцев. Однако, хорошо знакомая дорога, на сей раз, ему явно не понравилась. Началось недовольство дорогой после того, как он, выключив кондиционер, опустил в машине боковые стёкла, и салон тут же стал наполняться неприятными запахами сгоревшей растительности, в том числе горечью распространённой здесь осины. Этот запах Альберт узнал бы из тысячи. Он знал о свирепствовавших в регионе лесных пожарах, но они до поры бушевали весьма далеко, на северо-востоке области. А запах был таким реальным, близким... Альберт выключил зажигание, и его джип плавно остановился возле низкорослой разлапистой сосны, нависавшей над дорогой со стороны обожжённой солнцем опушки. Запах гари сразу заметно усилился, поскольку по ходу машины его развеивал по сторонам бивший в лобовое стекло ветер. Альберт, окончивший лет двадцать назад историко-филологический, называл его «ветр», потому что именно ветры, по его мнению, определяли основные направления всех судьбоносных исторических процессов. «И не только, - развивая свои размышления, порой заключал он, - но и наши людские судьбы, наши успехи и неудачи...».  Так вот, ветр явно говорил о том, что до источников этих неприятных и тревожных запахов - считанные километры. А он, между тем, заметно усиливался, в чём на сей раз, к удивлению Альберта, не ошиблись   метеорологи. Он подошёл к высокому придорожному муравейнику. Муравьёв на нём было немного. Он сунул в него руку и стал ждать. По обыкновению проворные муравьи на сей раз на его руку почти не лезли, а если и залезали, то совсем не кусали, отчего-то напрочь утратив свой основной - хватательный инстинкт. «Может, это от жары?», - подумал Альберт, но тут же вспомнил, что муравьи боятся холода, но никак ни тепла. И особенно агрессивно ведут себя, например, в Африке. Подумав так, он отправил нескольких мурашей в рот, но кислоты в них почти не было. «Так, - уже не предположил, а окончательно решил для себя Альберт, - кислоту, видимо, взяли на себя продукты горения. Тут, что ни говори, а работает чистая химия. Значит, огонь скоро будет где-то здесь. Слава Богу, няня Груня и детский интернат находятся гораздо дальше по ветру, километров на 15 - 20...». Через пару вёрст лесная дорога и впрямь резко вильнула влево, и Альбертов внедорожник стремительно полетел прочь от пугающих запахов лесного пожарища.


Там, где любят и ждут

Нянин дом, как всегда, появился неожиданно. Машина резко вильнула вправо, потом - влево, а затем, взлетев на крутую горку, почти тут же уткнулась в крепкие тесовые ворота няниной усадьбы. Тут же из-за забора долетело до Альберта недовольное собачье ворчанье, и ворота стремглав открылись - видимо, по мановению няниного пальчика, который она, давно поджидавшая племянника, проворно протянула к небольшому электронному пульту, установленному Альбертом ещё в прошлом году. Он открывал не только ворота на территорию её усадьбы, но и двери в дом, а также на двор, где обитали коза Машка, пяток овец с барашком и штук двадцать кур во главе с петухом Сергей Иванычем, который, уложив куриц уже часам к пяти вечера, приходил к няне Груне чаёвничать. Он с удовольствием пробовал чай из персональной пиалы, высоко запрокидывая голову и пропуская при этом индийский напиток по своему длинному горлышку маленькими глотками, а затем заедал его крохотными кусочками сельповского печенья и плавленого сырка, который любил чрезвычайно. Наевшись от пуза, он покорно отдавал своё петушиное тело в руки няни Груни, которая относила его в сени и осторожно опускала в устланную соломой корзину.
Няня Груня, как обычно, встречала племянника на крыльце с кринкой холодного - из подпола - молока, которую он по традиции с видимым удовольствием выпивал до самого дна: полтора литра молока - единым духом! Этому Альберта научил его, ещё помнивший Германию, дед Отто, почти двухметровый сельский сапожник, бесконечно уважаемый в большом русском селе, потерявшем на войне с немцами почти всех своих мужиков. Кстати, сам Отто пришёл с войны без руки и хромой с двумя орденами Красной Звезды и медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». И Героя ему не дали только потому, что он - Отто Нидерквель. «Знаешь, почему в нас столько молока лезет?» - спросил он как-то внука. И сам же ответил: «А потому, что наша с тобой фамилия переводится с немецкого, как «внутренний источник». С тех пор Альберт стал учить немецкий, в чём в конце концов так преуспел, что вполне свободно мог изъясняться с прохожими на берлинских штрассе и без напряжения понимал экскурсовода под сводами многочисленных немецких музеев и галерей.
Отдышавшись после кринки, Альберт с удовольствием поцеловал няню в её румяную, пахнущую домашним хлебом щёку и по привычке спросил про здоровье, настроение и хозяйственные успехи. И, слава Богу, как здоровье, так и успехи преобладали над недомоганиями и мелкими неприятностями. «Вот с утра немного голова побаливала, - доложила няня, - да Машка (нянина коза) давече герань сожрала, негодяйка. Вот и расстроилась. Но потом думаю, да у меня же этой герани не меряно! Нарастёт ещё. Вон, чай, гляди...», - и с этими словами тётка указала племяннику под окна своей избы, под которыми и в самом деле легко покачивались многочисленные головки красной, розовой и даже белой герани, высаженной няней Груней из цветочных горшков прямо в садовый грунт. Альберт, не удержавшись, подошёл к клумбе и стал с удовольствием вдыхать очень приятный для него (немногие любят герань) гераневый аромат. При этом, лукавый, он хорошо понимал, что няня в это время любуется им.
Далее, как водится, няня Груня, сопровождаемая прихрамывающим Никитой и жеманящейся Кузиной, повела его на двор, где на Альберта пахнуло чем-то новеньким.
- А я поросёнка купила у мордовки, - похвасталась тётка. - Соседка с неделю назад завела. Ну и мне, завидущие мои глаза, захотелось.
- Ты, главное, первое время смотри не застуди, - посоветовал знавший всё на свете племянник-журналист. - Хлипкие они дюже, нежнее кроликов. Зато когда вырастут, ничего их не берёт: ни холод, ни дождь, корми только да привес замеряй. Свиньи, в общем.
- А ты знаешь, какой он смышлёный? - Не согласилась няня Груня, осторожно сажая поросёнка Альберту на коленки. - Откликается на кличку Яшка, гуляет со мной по саду и грядки не трогает, землю роет только порожнюю от посадок. Понимает - что такое хорошо, а что такое плохо. И палец мой любит сосать. Между прочим, только свиные органы подходят человеку.
Очень любивший и уважавший свою тётку Альберт, согласно гладил поросёнка, но, на сей раз, решил отшутиться:
- А ты, няня, того... когда время придёт, на мясо его не спеши переводить, а лучше - на органы для трансплантации. Выгоднее будет…
- Типун тебе на язык! - Воскликнула няня и испуганно направила поросёнка под крыльцо. - Я его сама колоть не буду. Сдам в заготскот (одна из улиц посёлка, кстати, прямо так и называлась - Заготскот). Вон, Семёна с выселков попрошу. Он - мужик правильный, не пьёт. Ну, четвёрку беленькой с закусью ему выставлю магарыча. Так уж положено. И медку литру наложу. Тут Альберт   вспомнил про тёткиных пчёл. И это было удивительно. На селе за пчелами ходили только немногочисленные мужики. А здесь, одинокая баба, уже старушка почти, держала целых восемь ульев и справлялась с ними на зависть всему мужичьему миру. Сама ловила на яблонях рои, сама качала, исправно управляясь с медогонкой, и сама же помогала пчеловодам из села высаживать рои в новые пчелиные домики, подкладывая им матку, без которой любой рой был обречён на распад. И пчёлы её зимовали лучше других, почти никогда не вымерзая и не вымирая от голода. Почему? Например, потому, что она не кормила их голым сахарным сиропом, а добавляла в него мёда и цветочных отваров.
- Прости, няня, это я, уставший, с дороги, не подумав, брякнул. - Засовестился Альберт. - А что, интернатские твоих пчёл больше не ругают? - С неподдельным любопытством стал осведомляться он.
- Привыкли, однако, - почти с гордостью отвечала тётка. - Они теперь вдоль моего забора почти вприсядку ходят и головы платками прикрывают. Зато теперь их и не кусают. А тут ещё пару недель назад я ихней старшей воспитательнице ноги своими пчёлками вылечила... от ревматизму.
- Это как? - недоуменно спросил племянник. - Прополисом что ли?
- Я ж тебе говорю - пчёлами! Подвела её вечером, когда они ко сну готовятся и не летают, к летку. Посадила на табуретку и натурально ей на ноги нескольких высадила и малость прижала. Ну, она от укуса заойкала, конечно. Сначала ноги припухли, а на утро всё как рукой сняло: и опухоль, и ревматизм вместе с ней. С тех пор они меня особо зауважали. Да и медку я им тоже отсылаю ... к чаю.
- Няня, - стал переводить разговор на деловой тон Альберт, - мне Линдмарк тут задание дал. Про интернат статью написать, а, может, и не одну.
- Ты вот что, милай, давай паркуй машину во дворе и - за стол. Там и поговорим о деле. Послушно тряхнув головой, Альберт вернулся к машине, и скоро она надёжно утвердилась под красными резными наличниками. Почему-то он начисто забыл о наставлении Линдмарка съездить сначала в интернат. «Успеется, - подумал он, - интернат не человек, никуда не денется».



Под сенью забот няни Груни

Когда на яркой кухонной скатерти с петухами появился салат из домашних помидор с огурцами и золотая уха из местных карасей (няня всё выменивала на свой самый вкусный в селе мёд), тётка, ласково погладив Альберта по жёсткой непослушной шевелюре, стала неторопливо обозначать «консепцию»:
- Понимашь? Я этих американцев в интернате с год назад заметила, хотя, говорят, что они тут уж лет пять, как не боле. Но поначалу особливо не высовывались, а в последнее время, видно, обнаглели. Стали своими мериканскими обличьями народ смущать. В магазин ходют за сахаром, хлебом, макаронами, печеньем, крупами... Рис они особливо любят и овсянку. А тут как-то кукурузы в банках привезли, так они её ящиками брали. Мёду я им несколько раз давала и рецепт медовухи они у меня переписали. Очень она им понравилась. Говорят, что у нас всё вино - сплошная подделка, к тому же грубая, а это как есть натуральное, вкусное и полезное... Очень они, знаешь, заботятся о своём американском здоровье.
- Тётя, да что это за американцы, откуда? - нетерпеливо перебил няню Груню Альберт.
- Как откуда? Ясное дело, из США, нехристи, приехали. - Тётю их приезд явно не устраивал.
- Ты вот, что, няня Груня. Обожди с осуждениями. Во-первых, они почти наверняка христиане. Ну, не православные, как ты. Католики, наверное, а, скорее всего, протестанты. Их там больше. Католики в основном - в Латинской Америке. А во-вторых, не могли они к детям в интернат вот так взять - и приехать. Значит, прислали по нашему же запросу. В рамках этой самой, как её ... совместной образовательной программы. У нас ведь в образовании, знаешь, какая чехарда? Министров Путин меняет, как я - перчатки.
- Вот именно. Если там, наверху, чехарда, то у нас тут в обще - муть голубая. Говорят, приехали английскому учить... с этим... выговором ихним, то ли вашингтонским, то ли оксфордским. А наш учитель английского говорит, что наши дети после этих занятий стали говорить с каким-то негритянским сленгом.
- Тётя, это он наверняка в отместку. Они ведь у него хлеб отбирают... И потом, я думаю, что язык в данном случае - это не главное. Много важнее здесь культура, политика...
- Вот именно, что политика. У России никогда, с давних времён друзей не было. И политика их ясна, как белый день: лучше Америки страны на свете нет. США - страна больших возможностей, а здесь вы будете сидеть в говне, прости Господи, и никогда людями не станете.
- Ты, сама это слышала? - Уже с тревогой в голосе спросил Альберт.
- А то! - Ответила няня. - Ещё как хорошо слышала. Вот возле этого забора разговаривали по-русски. Этот их ... Санчес, кажется. Разговаривал он с девочкой из десятого класса. То есть она почти не говорила, а только слушала. А он ей: « Ты уже взрослая, должна сама понимать, что у тебя появилась редкая возможность поехать в Штаты, познакомиться с нашей страной, со своими сверстниками из самой продвинутой страны. Поживёшь в какой-нибудь американской семье, присмотришься, поучишься в нашей школе, сравнишь со всем тем, что ты имеешь здесь. А там у тебя будет выбор: где жить? Ты очень талантливая девушка. Таким у нас - широкая дорога, неограниченные возможности. А здесь, в лучшем случае, ты попадёшь в какой-нибудь московский ВУЗ, и то вряд ли, потому что у вас кругом взятки и коррупция. Или, если учесть твою красоту, то пригласят тебя на подиум, на конкурс каких-нибудь «мисс». И вместо того, чтобы стать у нас и в самом деле респектабельной мисс, ты станешь девочкой с подиума... Ну, ты, надеюсь, уже понимаешь, что я имею в виду». Вот, Алик, весь их разговор, слово в слово. Я его записала и выучила наизусть. Что это такое? Какая такая культурная программа?
- Это, няня, раньше называлось бы антисоветской пропагандой. А сегодня за это, конечно, не сажают, но из страны при определённых обстоятельствах выдворить могут запросто. Смотря как это всё подать. Слава Богу, сейчас нет ни Гайдара, ни Козырева, ни Чубайса... Эти сами на капитолийских холмах воспитывались. Тут Альберт обречённо вспомнил век давно минувший, когда так же, как нынче американцев, облизывали французов. Один из классических персонажей   пьесы, написанной тоже кстати обрусевшим немцем, помнится, с пафосом говорил: «Тело моё родилось в России, но дух мой принадлежит французской короне». Интересно, однако, какой дух он имел в виду? Хорошо, если тот, которым пахнет от поросёнка Яшки.
- Чубайс будет всегда, - не согласилась много читающая тётка, - даже если коммунисты придут к власти.
- Не придут, - успокоил её племянник, отца которого уже после отставки Хрущёва забрали прямо с университетской скамьи - как раз, «за антисоветскую пропаганду». Из заключения он уже не вернулся. Говорят, его зарезали евреи-уголовники, которых немцы погубили особенно много. - Впрочем, в одном ты, безусловно, права. Чубайс, и в самом деле типичный большевик: и в теориях, и в делах. Не ко времени это, и не для нашей страны. Знаешь, тётя, мне бы очень хотелось не ходить в интернат напрямую, а то могут насторожиться, подготовиться. Лучше сначала поговорить с кем-нибудь из персонала, из твоих знакомых, здешних жителей или жительниц. Наверняка, есть такие?
- Конечно. Повариху я знаю молодую, Ксенией зовут. Да и учителя есть из местных, ну, по крайней мере, живут здесь давно, ещё в советское время жильё отстроили... С кем тебя свести?
- А для начала - с кем проще договориться. - В голосе Альберта уже слышалось нетерпение. Он даже завозился на стуле и капнул ухой на свою новую футболку.
- Ну, вот, - расстроилась тётка, насыпая соль на расплывшееся оранжевое пятно. - Небось, тоже американская и стоит, поди, рублей тыщу!
- Не бери в голову, няня. Это из магазина подержанных вещей. Просто не ношенная, а с небольшим дефектом. Купил по дешёвке сразу несколько штук, - утешил Альберт. После чего няня Груня продолжила:
- Давай сначала с Ксенией поговори. Да приглядись к ней внимательней. Она такая славная девушка и не замужем.
- Да ты никак меня сосватать собралась? -  С улыбкой отвечал Альберт. - Не терпится тебе, право, вновь меня в неволю ввести. Дай хоть от прежнего брака опомнюсь да осмотрюсь. До сих пор не могу понять, как это всё со мной случилось... - он и в самом деле даже побледнел от воспоминаний.
- А что, - парировала няня Груня, - Ирина твоя - женщина красивая и умная. Вот только чересчур практичная. Это у неё от родителей.
- Вот и Ксения твоя тоже наверняка маменькина дочка. А я как тёщу вспомню, так у меня сразу давление поднимается и пальцы немеют. Иной раз даже   пустырник приходится заваривать.
- Нет у неё мамы. От рака умерла, ещё позапрошлой зимой. Я на похороны венок покупала. Да ты, чай, сам мне его и привозил. - На глазах у няни выступили слёзы, из-за чего племянник не на шутку расстроился.
- Няня, ты не обижайся. Я ведь этой Ксении совсем не знаю. А с поварихами, знаешь, мне как-то не приходилось общаться...
- Ну, ты нос-то не задирай. Ей и всего-то двадцать лет. И школу она на одни пятёрки закончила. В институт собирается. Заодно помог бы. Без связей да деревенской девушке нынче - никуда.
- Как раз деревенских-то нынче и берут без всяких экзаменов. - Альберт знал, что говорит, потому что уже не раз принимал вступительные экзамены в местный университет. Между тем, жара по-прежнему не спадала, и оба почувствовали, что уже изрядно вспотели стоя возле крыльца, почти на самом солнцепёке. Первой опомнилась хозяйка и, заполошно взмахнув руками, позвала племянника «в тенёк», под купы старой раскидистой груши, где зеленели свежей ещё краской небольшой прямоугольный столик с аккуратной скамеечкой. Альберт не без удовольствия присел и налил из запотевшего глиняного жбана пол-литровую кружку кислого хлебного кваса - «мэйд ин» няня Груня...
- У меня уже и медовуха поспела, будешь? Если с ночёвкой? Я помню, что ты за рулём. - С несколько виноватой интонацией в голосе предложила няня.
- Не-е-е, я лучше вечерком, когда жар спадёт. Да и квас у тебя что надо! Альберт блаженно откинулся на спинку скамьи и стал наблюдать за пёстрой желной, деловито долбившей треснувшую развилку коренастой одинокой сосны, под которой робко проглядывали несколько недавно проклюнувшихся маслят.
- А что, уже грибы пошли? - Спросил он появившуюся из сеней тётку. Она, неторопливо расставляя на столе плошки с мёдом и земляничным вареньем и,     одновременно поправляя выбившуюся из-под гребня прядь седых волос, размеренно отвечала, словно говорила не о лесных дарах, а о бухгалтерских счетах в колхозной конторе (ранее она, и в самом деле, работала в местном колхозе «Путь к коммунизму» бухгалтером, в аккурат до той поры, когда к этому героическому пути, словно к упившемуся самогоном мужику, подкрался элементарный отруб...):
- Дня три назад пошли. - Весело сообщила няня. - Рано нынче что-то. Уж, спаси Господи, не к войне ли? Хотя Чечню, вроде, примирили... опять нашей кровушкой. У Прасковьи Никулиной внука в Грозном убили. Говорят, на фугасе подорвались всем экипажем. Он танкистом служил. До демобилизации-то всего месяц остался. И вот на тебе. Вместо родного внука - цинковый гроб в деревянном ящике. Ты-то хоть где служил?
- В глубоком тылу, няня, - стал вдохновенно врать Альберт, - аж за полярным кругом. Там - вместо кровожадных горцев - скучные финны, а вместо коварных гор - унылые сопки. Знаешь анекдот про чукчу?
- Расскажи, однако, - с нескрываемым любопытством отозвалась заваривавшая в сенях чай няня.
- Ну, спрашивают наши геологи на стоянке местного чукчу-оленевода: «Как живёшь, Семён?» Он, немного подумав, и отвечает: «Халасо зыву, однако. Всё у меня есь. Мясо аленя есь, вот вы спирту за мясо даёте, а контора в посёлке - денег».  «А с женщинами у тебя как?» - не унимаются геологи. «И с ними каласо - не унывает чукча. - Жена есь, молодая соседка есь...». «А что же ты тогда такой грустный?» - задают коварный вопрос геологи. «Да, - печально отвечает чукча, - холодно у нас, бля!..». У няни Груни от неожиданного приступа смеха даже ноги ослабли, и она тяжело села на ступеньки. Несколько успокоившись и посерьёзнев, она поставила источающий запах мяты заварочный чайник на дубовую шашку и накрыла его кухонным полотенцем.
- От, где ты служил, а мне, помнится, мозги морочил, что где-то на южном курорте. А у нас минувшая зима тоже дюже злющей была... ну, прямо как у твоех чукчев! Недели три до тридцати, а то и ниже сваливалось. Даже в колодце вода замёрзла. Сосед Питилка пудовую гирю привязывал к цепи и целый час пробивал... А то хоть снег растапливай, а он ноне, говорят, радиоактивный. Можно запросто раком заболеть.
- Так уж и запросто? Рак - болезнь родовая, вся - от генов. Ею, кстати сказать, как раз в Елошине, раньше болели куда чаще. Помнишь, Баляса с Бутырок, Фингала с Красного порядка или Курпычевых с Казанки? Все от рака умерли, а Курпачевых, так тех - вся семья, считай: дед, бабка, отец с матерью и двое братьев. Как от холеры...
- Ну, ты пей чай-то... - Стала переводить тему разговора тётка. - Он сейчас весь индейскай, из крупного листа... Не тот, что прежде пили... из грузинских веников. Чай, и в самом деле, был на зависть: из родниковой воды, с травами, которые няня собирала на заповедных лесных полянах... Альберт блаженствовал.
- Ну, ты пей не торопясь, а я пока за Ксюшей схожу. Она сегодня выходная, огородом занимается... А отобедаем позже.





Американские педагоги глазами местной поварихи

Пока няня Груня ходила за интернатской поварихой, Альберт не только напился чаем, но и немного с дороги соснул. Такой сон сегодня годился ему куда больше любого другого, поскольку хоть и был он весьма коротким, но глубоким - чрезвычайно. После него, как после бокала шампанского, на некоторое время во всём теле воцарялось какое-то общее нетерпеливое возбуждение и иногда казалось, что вот-вот ты почувствуешь себя совершенно счастливым и вполне готовым ехать куда-то далеко-далеко, где тебя непременно любят и ждут. А приснился Альберту огромный малиновый куст, усыпанный крупной сочной ягодой, за которой он тянулся через заросли крапивы. И чем заманчивее была малина, тем злее жалилась противная крапива. Альберт даже задумался: может, довольствоваться мелкой ягодой, которую крапива почти и не охраняла? Но жутко тянуло к крупной и сочной ягоде, прямо как магнитом. Вдруг из-за куста выглянула весёлая незнакомая девушка и, поманив Альберта пальчиком, заговорщически проговорила: «Да брось ты этот куст, он всегда такой неприступный. А с моей стороны и малина нисколько не мельче, и крапивы никакой. Просто, к цели надо продвигаться наиболее правильными путями». Альберт и продвинулся, но девушка после этого утратила всё своё   лукавство и, обречённо закрывшись от него руками, стала вдруг на глазах увядать и чахнуть, как не политая в срок герань на солнце.

Грустно зевнув, Альберт рассеянно присел на край раскладушки, преобразованной им в полевое кресло. Няня Груня с Ксенией в полголоса разговаривали на крыльце и, видимо, терпеливо ждали, когда он, наконец, проснётся. Подумав так, Альберт неторопливо встал на несколько затёкшие ноги и осторожно двинулся к женщинам.
- Здравствуйте, Ксения! - Приветствовал Альберт девушку в лёгком цветастом платке и таком же летнем халате, слегка расклешённом от груди к коленям, до которых нижний край подола не доставал каких-нибудь сантиметров десять. Но именно они, эти несколько сантиметров, выпукло обозначали всю волнующую прелесть буквально точёных круглых коленей и изящный изгиб загорелых икр, и красивую маленькую ступню со следами недавно наложенного педикюра... А ещё у Ксении были яркие зелёные глаза и длинные светлые волосы. Невольно залюбовавшись Ксенией, Альберт и не заметил, как легко завязался столь нужный ему разговор.
- Ксюша, - начала исподволь няня Груня, - вот племянник мой Альберт, о котором я тебе как-то рассказывала, в газете областной работает и пишет там разные волнительные истории о нашем житье - бытье. Недавно про дом престарелых написал: о том, как там инвалиды войны и труда живут в одних палатах с бывшими рецидивистами, которые пьют и над бывшими фронтовиками издеваются ...
- Я читала, няня Груня. Ты ведь сама мне этот номер «Курьера» принесла в столовую. Я потом долго не могла успокоиться. Как только представила, что вот над прадедом моим эти негодяи стали бы издеваться, так и плохо мне стало. Да, помер он уже пять лет назад, - и, слава Богу, в своей постели и в окружении родни. А соседа вон, что мальчишкой снаряды точил в блокадном Ленинграде, в прошлом году точь-в-точь в такой же дом престарелых определили, поскольку некому за ним стало ходить, а у него ноги отнялись... Я бы не отказалась помочь, да у самой бабушка немощная и сад с огородом...
- Вы ведь в университет собирались, Ксения? - С неожиданной для себя тревогой в голосе спросил Альберт. - А как же бабушка тут одна? Неужели больше некому за ней ухаживать?
- А я на заочное попробую. Расскажу в приёмной комиссии всё, как есть. Думаю, они поймут. Люди ведь, а не только, там, «доценты с кандидатами».
- Нет, конечно. Там и такие простые смертные, как я, например, иногда работают. И я берусь вам помочь, потому что каждое лето работаю в приёмной комиссии университета. Я тоже там когда-то учился и даже преподавал несколько лет. Нет, я думаю, что вы и без моей помощи справитесь, но мало ли что? Билет неудачный попадётся или вдруг занервничаете, или блатника какого-нибудь протаскивать возьмутся... Увы, и такое нередко бывает. Коррупция, она разные формы и степени имеет, в том числе и в преподавательской среде.
- А вот за это спасибо, потому что поварить для меня скорее хобби, чем профессия. А вообще, я всегда мечтала быть учителем русского языка и литературы, как наша Марья Ванна, которая так и не избавилась от чернильной ручки и учила нас чистописанию тушью и плакатными перьями. Всегда говорила, что человеческое мастерство и фантазия превзойдут любой компьютер...
- И, по-моему, она права, - заключил Альберт. - Вон Бондарчук так отснял «Войну и мир», что никаким Спилбергам он не по зубам, потому что компьютерную графику сразу видно. Она, что твои декорации в опере: музыку и пение слушать в удовольствие, а смотреть на сцену скучно...
- Бондарчук... А что про молодого Бондарчука скажете, про Фёдора? Он, по-моему, за папой погнался, когда решил «Сталинград» снимать. А в нём компьютерной графики больше, чем у Спилберга! И что?
- Что... Ну, «Сталинград» я бы с «Войной и миром» сравнивать не стал. «Сталинград» Бондарчука заметно слабее, например, «Жизни и с судьбы» Василия Гроссмана, отснятой недавно Урсуляком... Что же до вашей руссистки, то я, конечно, слышал про Марью Ивановну. И, как мне помнится, именно она наперекор и мнению Вашей администрации, и даже мнению областного департамента образования была категорически против этого... как бы это лаконичней выразиться... американского вмешательства в учебно-воспитательный процесс в вашем интернате?
- Вы очень точно выразились. Именно вмешательство, а не сотрудничество и уж совсем не краткосрочная стажировка двоих американских педагогов ... Я некоторое время вела в средних и старших классах занятия по домоводству. Учила девочек готовить, делать припасы на зиму, сажать овощи, клубнику, бороться с колорадским жуком и прочее. Ну, и на кое-что пришлось обратить внимание.
- Вы нас с няней Груней интригуете. И что же это за краткосрочная стажировка двоих американцев?
- Краткосрочная стажировка? Да, звучит безобидно. Но на самом деле, всё куда серьёзней. Во-первых, американцы торчат у нас уже более пяти лет. А во-вторых, не стажируются они, а практически заправляют всем, как вы выразились, учебно-воспитательным процессом, а, проще говоря, держат и директора, и завуча по воспитательной работе на самом коротком поводке. Меня, например, как только я высказала некоторые сомнения по поводу их этой самой стажировки, тут же лишили всех занятий и предупредили, что если я ещё хотя бы раз усомнюсь в полезности нашего сотрудничества с американцами, тут же буду уволена и из поваров. И потом, американцев не двое, а, если считать их постоянных гостей, то, как минимум - полдюжины, а то и больше.   Причём, первые двое так и продолжают краткосрочно стажироваться... уже несколько лет подряд. Они уже и по-русски говорят почти без акцента, и одеваться научились по-нашему, то есть совершенно не бросаются в глаза, абсолютно ассимилировались.
- Ну, последнее понятно. То же происходит и с нашими на Брайтон Бич.
- То же, да не то же. Наши учатся выживать, а эти больше похожи на разведчиков или, как это пишут в умных политических статьях, - на «агентов влияния». Понимаете, внешне, по форме они совсем как наши, к ним даже проникаешься доверием. На детей это оказывает очень сильное воздействие.
- А внутренне?
- Внутренне, по сути, они совсем другие. Я случайно слышала обрывки их бесед с детьми и с нашими руководителями. Грубо говоря, детей они соблазняют красивой жизнью на Западе. Это ладно...  А вот с нашими руководителями они разговаривают свысока и вообще ... как уверенные в себе работодатели с неуклюжими работниками.
- О чём-то подобном я уже слышал. Кажется, один депутат Госдумы говорил о том, что США круто финансируют деятельность своих агентов влияния в России, в том числе, и в образовательно-воспитательной сфере. Возможно, здесь именно такой случай. Но надо всё детально проверить. Ксения, кстати, вы, кажется, говорили о том, что американцев не двое...
- Да, якобы в гости ездят, но весьма надолго. Среди них - две женщины. Вроде бы психологи, но похожи они больше на этаких экстрасенсов или ясновидящих. Не знаю, как точнее назвать. Одна из них, которая здесь живет, Сарой зовут, посмотрела на меня - и словно током ударило. Я потом долго в себя прийти не могла.
- А мужчины на кого похожи?
- Один, он у них вроде бы главный, очень похож на шпиона. Всё чего-то высматривает, выспрашивает и даже нюхает. Ходил снимать пробы на кухне, потом долго щупал детские постели и даже заглядывал в тумбочки. Как-то остановил меня в коридоре и бесцеремонно спрашивает, много ли ворую из котла. А когда я от неожиданности стушевалась, он покровительственно потрепал меня по плечу и сказал, что шутит, но взгляд при этом у него был стальной. Из этого я сделала вывод, что он меня попросту запугивал...
- А зачем, Ксения? - Настороженно спросил Альберт.
- Думаю, что ему про меня наши руководители наплели в том смысле, что мне вся эта американская деятельность в интернате не нравится. Вот он и решил, на всякий случай, меня на пушку взять: вдруг сработает?
- А вот это уже интересно! - Подхватил догадку Ксении Альберт. - Похоже, в Вашем интернате и в самом деле затевается что-то «из ряда вон». Точнее, уже давно затеяно и, видимо, распространяется по всей российской глубинке. Соглядатаев здесь - не в пример Москве и Питеру - совсем немного: добивайся расположения местных чиновников - и вперёд.
- Альберт Эдуардович, а зачем им это надо? - В голосе Ксении слышался неподдельный интерес.
- А зачем одно государство начинает войну против другого? Затем, чтобы подчинить все основные ценности этого государства своим интересам.  И это не только финансы и экономика, но и людские ресурсы. Между прочим, Ксения, знаете, из кого состояли самые боеспособные части турецкой армии 18 - 19 веков? Из янычар, то есть принявших ислам славян. Нечто подобное было и в Золотой орде, и у Ивана Грозного. Так, Новгород в 16-ом веке вместе с Иваном Четвёртым брала татарская конница, созданная в Казани, которую незадолго до этого русский царь взял и разорил. Вот и америкосы ничего лучшего не придумали, как прибегнуть к опыту прежних удачливых захватчиков. Как говорится, в разгаре третья мировая война, при ведении которой главную роль играют не пушки и пулемёты, а банки, информационные центры и пропаганда.
- Считать чужие деньги, конечно, некрасиво, но здесь не тот случай. По моим наблюдениям, денег у них - куры не клюют: чуть что, едут в город и снимают с карточек.
- А чуть что - это что? - С иронией в голосе спросил Альберт.
- А по-разному бывает. Сначала они всё чаще на интернат тратились, положительный имидж себе зарабатывали. А в последнее время, мне так кажется, приплачивают нашему руководству...
- И за что же?
- Ну, чтобы на всю их деятельность здесь оно смотрело не слишком пристально, и вообще... Например, выделяло им больше времени для общения с нашими детьми, не препятствовало ведению факультативов по изучению американской истории и истории их религии и культуры и прочее...
- История и культура - это вообще-то неплохо, - с сомнением в голосе заметил Альберт.
- Это, смотря как преподавать. Они это делают в очень агрессивной форме. Главная идея всех этих факультативов - это убедить наших детей в том, что США - это самая свободная и демократичная в мире страна, а соль - в том, что она намного лучше России. Например, они очень много говорят о победе США над СССР в ходе экономического и военного соперничества в 70 - 80-е годы прошлого века. Убеждают наших детей в том, что вторжение советских войск в Афганистан - это самая чёрная страница новой истории и прочее в этом же духе. Со многими вещами мне трудно спорить... Может, многое из того, что они внушают нашим детям, и действительно было в нашей и их истории, только это наши дети, а их эти американские миссионеры пытаются сделать не нашими! Это что, справедливо?
- Нет, конечно. Это не только не справедливо, но и незаконно! - Альберт явно переживал это обстоятельство не менее болезненно, чем Ксения. - Это, в сущности, иностранная пропаганда против нашего государственного порядка, нашей нации в целом, да ещё и в стенах нашего учебно-воспитательного заведения. Времена, конечно, изменились, но вмешательство во внутренние дела государства иностранных лиц по-прежнему является преступлением и карается, по меньшей мере, высылкой из страны. Хотя мне думается, что эти господа заварили кашу куда по круче! И вы, Ксения, должны мне помочь. Это, если хотите, наш с вами гражданский долг. Звучит хоть и громко, но, по сути, очень точно.     Альберт невольно глянул на загорелые Ксеньины ноги, и в груди у него сладко заныло.



А в голове Альберта роились мысли...

После этого разговора няня Груня вновь предложила племяннику отдохнуть, но на сей раз «в теньке», под пологом, раскинутым в сенцах просторной пятистенки. Отгородившись от комаров и прочей сосущей гнуси, Альберт невольно вспомнил Пушкина: «Ох, лето красное, любил бы я тебя, когда б не зной да пыль, да комары, да мухи».  Потом пришла неприятная мысль о том, что, в общем, разговор с Ксенией получился каким-то назидательным, не свойственным ему в принципе. Ну что это значит: «Вы должны мне помочь», «Это - наш гражданский долг»? Какая-то «Молодая гвардия» получается... 21-го века. Нет, здесь надо действовать иначе, под прикрытием что ли, как говорят нынешние оперы... И, прежде всего, собрать максимум информации об этих америкосах, об их миссии, о целях деятельности и ожидаемых результатах сотрудничества. Но редактор Швед ждёт статью в ближайший номер. А я, если напишу какую-нибудь поверхностную ерунду, то только спугну. Они затаятся, и тогда фиг к ним подберёшься. Нет, со Шведом придётся договариваться насчёт долгой перспективы, а пока отбояриться какой-нибудь времянкой. Ну, очерк что ли напишу какой-нибудь судебный. Или статью о незаконной порубке лесов. Тут, кстати, лесничество недалеко, надо будет туда проехать и какой-нибудь репортаж прямо с делянки организовать. Вот тебе и оправдание командировки... В груди Альберта колыхнулись радость и предвкушение предстоящего расследования. В этом приятном состоянии он и уснул... Пробуждение было не совсем приятным, как это обычно бывает перед закатом солнца. Лениво посмотрев на часы, Альберт понял, что проспал около трёх часов. «Однако! Что же я ночью-то делать буду?», - посетовал он на самого себя. А няня Груня, завидев его пробуждение, уже разводила самовар.
- Алик! - Окрикнула она племянника. - Ты давай скорёхонько умывайся и дуй в боры за шишками. У меня, однако, все кончились... Заодно малину там посмотришь. Может, завтра с тобой по утру и сходим. Она в сосняке дюже крупная и мошка к ней не липнет. Тут Альберту вдруг вспомнился недавний сон про малину...
Альберт утвердительно махнул няне - дескать, хорошо и стал переодеваться в «лесное», то есть в защитные рубаху, брюки и шляпу с сеткой от комаров, которую, впрочем, редко опускал на лицо, предпочитая хоть и проблемную, но свободу для осязания, обоняния и слуха. Так легче и дышалось, и думалось. А подумать ему предстояло о многом.
В это время из раскрытого окна тёткиной избы донесся обожаемого Альбертом голос Коли Расторгуева: «Я думал о многом, я думал о главном, смоля папироской во мгле...». Песня в руку, - решил Альберт и, прихватив на веранде выгоревший рюкзак под шишки, двинулся к сосновой опушке. А в голове его уже роились разные варианты происходящего в школе-интернате.
Во-первых, и это самое простое и вполне возможное, американцы, войдя в профессиональный педагогический раж, решили построить детский рай, так сказать, в одном, отдельно взятом интернате. Добиться успеха любой ценой - это у них главное и, пожалуй, резко отличающее их психологию от нашей, с одной стороны, более размытой и даже рыхлой, а с другой - более объёмной, полифоничной. И это уж как кому и что нравится. Если это так, то американцы должны были увлечь своим энтузиазмом многочисленные общественные организации США. Иначе, откуда деньги? В то же время, изрядная доля этих фондов кормится из рук Госдепа и напрямую - ЦРУ.  Во-вторых, и это куда более сложное, но возможное почти наверняка, американские педагоги - это, на самом деле, и не педагоги, а профессионалы американской разведки, которых можно весьма быстро «заточить» и под педагогов, и под инженеров, и даже под членов Академии Наук Российской Федерации. С этими играть в их игры не только неперспективно, но и опасно. Впрочем, можно и выиграть... хотя бы за счёт своей нестандартности. Так, порой, случается. Ну, и, в-третьих, и самых  простых, формально договор между сторонами более-менее выполняется. Просто, Ксении, выросшей на наших российских блинах, изначально не нравится это американское присутствие в её селе. Тут и антиамериканская пропаганда, в основном в области культуры, сыграла свою роль. И конечно, эти массовые убийства в школах США...


Бегство от огня

Между тем, аккуратная лесная тропка привела Альберта к густым зарослям малинника, сплошь облепленного крупными спелыми ягодами, но ужасно колючего и поросшего по низу злющей крапивой. Альберт съел в охотку десятка два ароматных малинин и от греха ретировался к исполинскому муравейнику, опоясанному метровой косой песка, по которой мураши проворно тащили в своё жилище разных букашек и червяков, листики, палочки и ворсинки. Альберт чрезвычайно любил наблюдать за мурашами, которые напоминали ему людей. Ещё в детстве дядя, просидевший за антисоветчину десять лет, рассказывал про огромные таёжные муравейники, каждый из которых, в сущности, был отдельным тоталитарным государством, где всё велось по чётким правилам огромного государственного общежития. Все в нём работали на общее благо, чётко выполняя свои функции. Альберт подошёл к муравейнику и привычно, как ему вдруг показалось, погрузил в него руку. Когда мураши облепили её до самой кисти (выше он их стряхивал веточкой рябины), он неторопливо достал руку и, наслаждаясь лёгкими муравьиными укусами (толстую кожу рук они фактически не прокусывают), стал аккуратно «обивать» их второй рукой. Выдавая толики своей кислоты, насекомые падали в траву и убегали по своим неотложным «государственным» делам. Когда процесс был завершён, Альберт поднёс ладонь к ноздрям, осторожно вдохнул и поплыл «в ту страну, где тишь и благодать». Ему было хорошо и спокойно. Слёзы медленно текли по его щекам, а мысли - в одном необходимом сейчас направлении. Он вдыхал муравейник ещё и ещё, и всё чётче понимал, что интернат - тот же муравейник, только маленький, более слабый, а потому в него и сумели проникнуть «внешние организмы», как выражался его дядя Роберт Нидерквель, умерший два года назад в сосновом бору на берегу Рейна.
Альберт отошёл от муравейника, поскольку его обитатели уже добрались до его чувствительных щиколоток, и, натянув носки повыше, стал прикидывать план ближайших предприятий. «Сначала, - думал он, - я переговорю ещё хотя бы с одним - двумя работниками интерната с тем, чтобы в случае чего не попасть впросак. А вот дальше, видимо, придётся «засвечиваться» в качестве корреспондента областной газеты, которому поручено написать о том, как тут все чрезвычайно готовы к приближающимся лесным пожарам. Всё равно, через день - другой слух о моём появлении станет фактом местной, в том числе и интернатской жизни. А, стало быть, кто-то сделает соответствующие выводы и станет действовать по неизвестному, но скорее всего не приятному для меня сценарию.»
В это время резко пахнуло дымом, и Альберт понял, что к селу и интернату приближается большой лесной пожар. Он проворно набрал шишек и побежал к няне Груне, которая, как ему казалось, наверняка знала всю местную пожарную обстановку.


Вначале Альберт спутал тропки. Две из них казались совершенно одинаковыми. Он пошёл по одной, но быстро понял, что ошибся, поскольку по ходу запах дыма только усиливался и скоро уже стал не только лезть в ноздри, но и упрямо ввинчиваться в лёгкие. Альберт повернул, но, пробежав метров двести, понял, что опоздал: впереди, в аккурат на пересечении тропинок, уже стояла плотная стена иссиня-чёрного дыма. И Альберт уже слышал треск приближающегося пламени. Под сердце метнулся страх, а в животе стало пусто... до самых пяток. Повернувшись на девяносто градусов, Альберт побежал вправо от пожара, туда, где, по его мнению, находился интернат. Сосновые лапы то и дело хлестали его по голым локтям, но он не чувствовал ровным счётом ничего, только едкий запах дыма да шум верхового пожара за спиной. Примерно через версту, когда дым стал уже не так навязчив, Альберт выскочил на ухоженную просеку с протоптанной тропинкой по серёдке и отчётливыми следами автомобильных протекторов. Поняв, что, кажется, спасён, Альберт потрусил по просеке, на ходу вытирая мокрый лоб носовым платком и инстинктивно поглаживая посечённые хвоей локти. Наконец, слева от просеки заблестела прогалина, и совершенно запарившийся Альберт с неожиданной радостью услышал дремотный крик петуха.
Нырнув в прогалину, Альберт неожиданно вывалился на сосновую опушку, усеянную ярко-красными мухоморами, тут и там торчащими из плотных ковров брусничника. Он устало сел на старый растрескавшийся пень и понял, что рюкзак с шишками потерян где-то по дороге. Лишь теперь до него со всей ясностью дошло, что в этом смолистом сосняке он мог сгореть в считанные мгновения, если бы, например, вовремя не свернул с тропы вправо. А ведь запросто мог и влево взять в такой-то запарке. В это время с просеки донеслись вопли пожарных машин, а прямо у него над головой разогнал сизую дымовую завесу огромный «Ми-8» с продольной красной полосой по фюзеляжу. Альберт облегчённо поднял голову и увидел вдали на пригорке местное лесничество с парой «уазов» и вездеходом возле крыльца. За лесничеством просматривались сараи, где очевидно и размещался курятник. И словно в подтверждение этой догадки до Альберта вновь долетел петушиный крик, оповещавший округу о наступлении вечера.


Разговор в лесничестве

В лесничестве было душно и остро пахло всё той же геранью, которой были заставлены буквально все подоконники. Лесничий Иван Лаврентьевич Скозоб ещё не ушёл и сидел у себя в кабинете, «шаря» в стареньком запылённом компьютере. Увидев на пороге взопревшего Альберта, он вежливо кивнул ему на кожаный стул, угнездившийся сбоку от начальственного стола, прямо под фикусом. Ещё пару раз щёлкнув мышью, лесничий старательно изобразил полное внимание. И тогда Альберт, как ему показалось, очень спокойно заговорил:
- Простите, что так поздно, но я из областного «Курьера», заведую в нём отделом расследований. Поэтому, понимаете, хотел бы до поры оставаться в ваших краях незамеченным... На это Скозоб понимающе кивнул - дескать, чего ж не понять? - Так вот, - продолжал Альберт, - я сейчас чуть не сгорел в полутора верстах отсюда, в сосняке, где собирал шишки для тёткиного самовара... Агрофены  Ямщиковой.
- А... няни Груни?  Ну-ну, - неопределённо промычал Скозоб. - Где, говоришь, чуть не сгорел?
- В вашем сосняке. Там сейчас «пожарки» сигналят, - кивнул в сторону просеки Альберт...
- Это мы вызвали ещё в обед, да у них воды не было. Пока завелись, пока заправились... А в лес, тем более вечером, вы зря пошли. Туда нынче ходить запрещено, даже мы без острой нужды стараемся там не бывать. В это время на столе у лесничего кашлянула громкая связь, и какой-то косноязычный фальцет провизжал на весь кабинет:
- Лаврентич, Лаврентич! Возле вырубки горит ... тридцать четвёртый квартал. Вроде, верховой сбили, а он, подлюга, в другую сторону повернул. Ветер-то сменился, как нарочно. Ты это... попроси, чтоб с вертушки глянули - чего там...
Лесничий нажал на столе кнопку и медленным скрипучим голосом назидательно проговорил в настольный аппарат:
- Огонь пошёл к болоту, по ветру. Там его и локализуем... Низовой хорошенько пролейте и дуйте потом на базу МЧС да водой заправьтесь на всяк случай. Всё, отбой. Так вы про пожары приехали писать? - Обратился Скозоб уже к Альберту.
- В общем, да, хотя меня в большей степени интересует интернат, дети, их безопасность. Да там, говорят, ещё какие-то американцы работают. Не они лес-то поджигают? - Альберт хитро глянул на Скозоба.
- Куда им?! - Покачал отрицательно головой лесничий. - Кишка у них тонка. Чуть дымком пахнуло, а они уже к моему вездеходу прибежали: везите, грят, нас к шоссе, а то сгорим по дороге. А у самих, между прочим, «форд» возле интерната парится.
- Ну и вы? - Вопросительно глянул Альберт.
- Ну, я успокоил, как мог, сказал, что всегда готов их вывезти, но пока в этом нет никакой необходимости. Опять же река их от боров отделяет. Занимайтесь, говорю, учебным процессом. А тут и не такое в 72-ом году было!
- Иван Лаврентьевич, а что вы в принципе о них думаете? - Спросил Альберт.
- А можно для ясности на ваше удостоверение глянуть? - Несколько напрягся лесничий. И Альберт подал ему через стол свою теснённую красную книжицу.
- Альберт Эдуардович Нидерквель, - вслух прочёл Скозоб. - Редактор отдела расследований. Областная общественно-политическая газета «Курьер». Так, так... Помню, года три назад один из ваших тут про нас такого понаписал: и лес мы вырубаем хищнически, и порубочные билеты продаём из-под полы, и посадкой не занимаемся. Правда, он с какой-то русской фамилией был... то ли Козлов, то ли Собакин?
- Может, Котов? - Вспомнил вдруг молодого коллегу Альберт.
- Во! Он самый, Котов. Вы его знаете? - В голосе лесничего послышалась откровенная подозрительность.
- Знал, - печально подтвердил догадку собеседника Альберт. - Только его нынче нет. Этот журналист с русской фамилией укатил в Израиль на ПМЖ.
- А вы, извиняюсь, туда не собираетесь? - В голосе Скозоба сквозили явно подстрекательские интонации.
- Да помилуйте, Иван Лаврентьич. Я - немец. Какой мне, на хрен, Израиль? А если бы куда и уехал, то лучше всего -  в Прагу или в Карловы Вары. Я Чехию люблю, Австрию, в ту же Германию иногда езжу. Да и в Израиле неплохо... отдыхать. И Скозоб глянул на Альберта совсем иначе.
- Итак, что же я думаю про этих янки? - Лесничий задумчиво поскрёб подборок, проделал во рту пару круговых движений языком и буднично произнёс:
- Да, понимаешь, Альберт, не нравятся мне они. И не потому, что американцы, не потому, что сейчас вроде как у нас антиамериканская кампания на политическом дворе. Мне на это наплевать. У нас в лесу работает в основном суровый, даже грубый, но прямой, как корабельная сосна, народ. А эти, что твои осины... Мутные какие-то. Поговоришь с таким, а во рту - горечь. Поначалу все им вроде обрадовались, детишек они интернатских приветили. Это на фоне наших горьких пьяниц очень даже выигрышно смотрелось. Но потом весь этот привет, вся их первоначальная сердечность куда-то ушли, а вместо этого - подчёркнутая вежливость да кривые улыбки. Не уважают они нас и не любят. И по всему видно, что сосредоточены на каких-то своих проблемах. Разве что директор с завучем ими довольны, но это и понятно: в интернат то новые компьютеры привезут, то телевизоры, а то и станки для тамошней мастерской. Зря болтать не хочется, но говорят, что директор, к примеру, после их приезда стала жить на широкую ногу. Иномарку купила, новую баню построила, гараж, фабричных теплиц понатыкала штук пять, водокачка у неё появилась, спутниковый телефон с тарелкой... Да и мужик её пятизарядной «сайгой» обзавёлся, снегоходом... И всё как-то сразу, словно миллионы в лотерею выиграли. Ну, ты, чай, чуешь, куда я клоню? Альберт утвердительно склонил голову и глухо проговорил куда-то в сторону:
- Да я, в общем-то, уже слышал об этом. Но тоже как предположение, как подозрение в адрес интернатских руководителей. Хотя, знаете, без крышевания со стороны как минимум образовательного департамента никакие богатые америкосы здесь бы никогда не появились.
- Бывают здесь и эти ... из обладминистрации. В интернате комната отдыха очень приличная. Тоже американцы оборудовали. С баром, с душем, с джакузи, с зимним садом... Выход у них там прямо к реке, к деревянному причалу, а возле него - лодки с водными велосипедами...  А недавно и катер появился с навесной «Хондой» и два водных мотоцикла. А метрах в двухстах конюшня выросла, да ещё и с породистыми рысаками. Словом, отдыхать можно очень даже на уровне... В общем, и шашлыками пахнет, и коньяками, и лазеры у них по всей округе летают... А вы, что, про них написать хотите? Не позволят вам... Власть, она себя бережёт. А тут всё ж таки коррупцией попахивает.
- Если бы только это! Мало ли у нас коррупции! Понимаете, меня больше американцы интересуют, - пошёл на откровенность Альберт.
- Я тебе так скажу, Альберт Эдуардович, - и выражение лица у лесничего впервые стало предельно серьёзным. - Опасное это дело, очень опасное. Ты, главное, с головой в него не бухнись. Потеряешь её, голову-то. Я не пугаю. Нет. Тут учитель труда тоже пытался докопаться. Так, его в лесном озере нашли. Констатировали самоубийство. А какое к ляду самоубийство? Он и не пил вовсе, и в семье у него всё ладно было. Чего ради топиться то? И быстро его так закопали, а семью задобрили. После этого в интернате появились новые станки, на которые взяли специалиста из области. Он тоже на иномарке ездит и на местных смотрит, как солдат на вшей.
- Ладно, спасибо вам за совет. Спешить не будем. Вы бы мне, Иван Лаврентьевич, интервью дали про пожары. Я его в редакцию по Интернету скину, чтоб подольше здесь задержаться.
- А отчего ж не дать? - Скозоб хитро смотрел на Альберта, словно прикидывал скептически, что из этой задержки может получиться.




Встреча с участковым

Альберт вернулся к няне Груне уже во тьме. Пёс Никита приветствовал хозяйкина племянника радостным повизгиванием, а Кузина, напротив, - смотрела на Альберта с явным осуждением.
- Алик, как же это? Что ж ты до коих пор?! - Заполошно причитала тётка, когда Альберт устало садился на крыльцо. - Я уж все телефоны оборвала. В лесу-то ведь что деется! Я уж себя кляла-кляла за то, что за шишками этими погаными тебя отправила... Пожарных спрашиваю, нет, говорят, не видели. Вертолёт тут садился... Эти, правда, немного успокоили, сказали, что заприметили вроде какого-то городского на опушке. Ну, думаю, ты. Кому же тут ещё?
- Прости, няня. Это я в лесничестве малость задержался, а позвонить оттуда как-то в голову не пришло, сотовый глючить начал... А рюкзак с шишками я потерял по дороге, когда от пожара улепётывал. Я тебе другой куплю...
- Да чёрт с им, с рюкзаком этим. Ладно хоть сам не сгорел, а то ведь сосняки наши как порох. Огонь по ним гуляет как шальной, и никакие противопожарные полосы его не сдерживают. Порох, он и есть порох. А что это тебе в лесничество-то приспичило?
- Ну как? Пожарную обстановку разведал и про интернат кое-что разузнал.
- Это у Иван Лаврентьича?
- У него. А он, по-моему, мужик толковый. Кстати, тебе привет передавал, - слукавил Альберт.
- Ясное дело. Кто его медовухой потчует? - В голосе няни послышались скептические нотки. - Мужик он душевный, но запойный. Не часто, конечно, это с ним случатся, но уж коли в нос попадёт, то дня на три, не меньше. Хотя иные здесь и по месяцу могут лопать... Американцы вон поражались: говорят, что у них тоже алкоголиков хватает, но чтоб по месяцу... Самоубийство, говорят, это и мазихизм...
- Мазохизм?
- Он самый. По-нашему - самоедство, самоистязанье. Ну, у монахов - вериги, а у мужиков - брага, а иногда и одеколон. Давече в сельпо весь «тройной» разобрали в полчаса, упаковками покупали. А всё от   местного хирурга пошло, из участковой больницы. Он мужикам бухнул типа того, что «Тройной» не такой вредный, как нынешние портвейны. А водка не по карману стала. Вот тебе и причина. Ты-то как, Альберт, считаешь? Может, медовухи дерябнем перед чаем?
- Конечно, дерябнем, няня. А водку, конечно, зря в цене поднимают. Уже десятки раз на эти грабли наступали, и всё неймётся. Русский человек выпивал, выпивает и будет выпивать. Так, пусть уж лучше качественную водку потребляет, а не разные суррогаты. Не понимаю я ни депутатов, ни правительство... Точнее сказать, понимаю - что за всем этим стоит, - с раздражением заключил Альберт.
- И что, милый? - спросила няня Груня, выставляя золотистый графинчик и крепкие глиняные бокалы.
- Водочное лобби и абсолютная оторванность от жизни народной. Некоторые члены правительства не знают, сколько стоит проезд в метро, даже те, кто это метро курируют... Помню, когда нашим премьером некого Зубкова назначили, то он всё по ТВ возмущался тем, как, оказывается, мало зарабатывают учителя... Спрашивается, он что, раньше, перед тем, как ему поручили возглавлять правительство, не знал, что наши бюджетники так мало зарабатывают? А если не знал, то на кой, извините, хрен такого незнайку назначили? Абсурд какой-то! Поставив перед Альбертом блюда с яблоками, вишней и ежевикой, няня нацедила по бокалу душистого напитка и предложила выпить за удачу, подразумевая его, Альберта, удачу в «раскручивании интернатского дела».
- Да пока и дела-то никакого нет, хотя... - привставший Альберт поднёс бокал к ноздрям. Медовуху няня делала без дрожжей, на естественном заброде, а потому пахло из бокала только мёдом и травами.
- Есть дело, - возразила няня. - И Ксюша так считает, и Иван Лаврентьевич, и участковый здешний Николай Платоныч Пригов. Тебе с ним надо дружбу свесть... Альберт, соглашаясь, кивнул и накинулся на ежевику с вишней. Медовуха заиграла в голове уже через пару минут и придала ходу Альбертовых мыслей особое направление:
- Няня, а что если прямо сейчас этому Николаю позвонить? Он, наверное, тоже чай после службы пьёт?
- А и позвоню, - завелась с пол-оборота няня. - А то завтра уедет куда-нибудь с утра. И поминай, как звали! У него участок большой, в том числе и лесосеки... Тётка взяла старомодный радиотелефон и стала щёлкать крупными кнопками. Участковый оказался дома и был отнюдь не против отведать тёткиной медовухи, да ещё в компании с её городским племянником-журналистом. Вскоре он и подъехал на своей служебной «Ниве».
На вид было участковому лет тридцать пять. В общем, годами пятью - семью моложе Альберта.  Но работа наложила свой отпечаток и на его внешность, и на манеру говорить, а потому никакой разницы в возрасте Альберт не ощущал. Сначала он выяснил, что Пригов успел повоевать с криминалом в Москве в составе специализированного отряда быстрого реагирования МВД, был тяжело ранен и списан из СОБРа.  Но вот в участковые подошёл, тем более что особо в эту лесную глушь никто и не стремился. Работа, конечно, хлопотная, но ему вполне подходит, поскольку начальство далеко, прогибаться здесь ни перед кем не надо, как в Городе. Есть заместитель начальника УВД области, которому он напрямую подчиняется, есть глава администрации посёлка, в контакте с которым он работает, есть несколько лесничих с лесниками и лесорубами, которые также находятся в зоне его ответственности. Поскольку лесорубы склонны к выпивке, а лесники нередко норовят подработать на кубометре - другом строевого леса, а то и просто дров, то ему на лесных делянках - самое место. Всё это Альберт аккуратно записал для будущей статьи... И осторожно перешёл к главному.
- Николай Платонович, меня, если честно, более всего ваш интернат интересует, а точнее, его американские гости...
- Гости... - в голосе милицейского капитана послышалась злая ирония. - Да, загостились они что-то, до неприличия. Я так думаю, что директриса Утробина у себя в интернате куда больший гость, чем эти господа из Вашингтона.
- Так уж и из Вашингтона? Может, Оклахомы или другой какой американской дыры? Приехали заработать, почувствовали себя миссионерами, увлеклись... Гордыня, между прочим, - один из смертных грехов. И раздражает она куда сильнее иных наших недостатков. Слушай, давай на «ты» что ли?
- Да всё может быть, конечно. Но, знаешь, Альберт, я за ними давно наблюдаю. Нет, гордыней они не болеют. Тут совсем другое. Не недостатки, а отлаженная система воздействия... Воздействия на интернат и, прежде всего, на детей. А началось всё с моей дочки Наташи. Нет, она живёт со мной, в родительском доме, но учиться ходит в интернат.
- Извини, что перебиваю. Ты, что, бобылём живёшь?
- Вот именно, бобылём. Жена, когда я в коме валялся, с одним майором из УВД связалась и в Питер уехала. Дочку своим старикам оставила, да я потом, когда из госпиталя выписался, её забрал. Так вот, о деле. Года два назад, когда она ещё в третьем классе училась, как-то спрашивает меня: «Папа, а зачем наш дядя Санчес из телескопа лес рассматривает?». «Откуда, - говорю, - рассматривает?». «Из чердачного окошка, - говорит, - после обеда видела». Ну, я давай это дело отслеживать. И точно. На третий день увидел я в чердачном окошке стереотрубу, или что-то типа того. Сверил направление. Точно, как я и предполагал, полигон он за лесом рассматривает. Там как раз стрельбы в это время начинаются. Короче, эхо от разрывов даже у нас слыхать. Говорят, и кое-что новенькое там проверяют, отстреливают... Ну, я, понятное дело, с этим в ФСБ, а они мне - «остынь», «сами всё знаем» и так далее. Время идёт, а они «всё знают» и ни хрена не делают. Но это так, мелочи...
- А не мелочи? - Не мешкая, спросил Альберт.
- А не мелочи, прямо скажем, лежат не в моей компетенции, - как-то устало признался Пригов и загрустил даже от этого признания.
- Да понял я всё, капитан. Во-первых, молчок. А во-вторых, я ведь не с воза упал и не собираюсь сразу в газету. Тут разобраться надо сначала, а потом уж решать: светить - не светить это дело. И в каком свете? Я так понимаю, что они - типичные агенты влияния?
- Не-е... не типичные. И не влияния, а, скорее всего, просто агенты.
- Из ЦРУ что ли? - Альберт от возбуждения даже вспотел.
- А то-о-о, - и глазом не моргнув, начал рассуждать Николай. - Есть у америкосов такая программа, направленная на ...  Ну, в общем, у них, как и у немцев в тридцатые годы, Америка - превыше всего! Вывозят они всё самое передовое, продвинутое к себе на континент. И, прежде всего, талантливых людей. И не только учёных, писателей, музыкантов, художников, инженеров, но и детей, из которых можно лепить всё по своему образу и подобию...
- Я так и знал, - упавшим голосом отреагировал на услышанное Альберт. - И деток они ваших обрабатывают морально...
- Прежде всего, психологически. А это, как ни крути, уже преступление. Но найти грань между педагогической деятельностью и психологической обработкой, то есть между той же пропагандой всего американского и внушением, гипнозом не так-то просто. И мне, признаюсь, такая задача не по плечу. - И участковый с надеждой посмотрел на журналиста.
- Ну, во-первых, для твоего успокоения признаюсь, что я тоже, как и ты, успел и пороху понюхать, и в военном госпитале поваляться, - доверительно сообщил Альберт и с этими словами разжал ладонь, с которой блеснула серебром медаль «За отвагу». Николай сразу весь как-то расслабился и посветлел лицом. И видно было, что этим признанием Альберт снял все больные вопросы. - А во-вторых, я проведу санкционированное журналистское расследование, и ты можешь мне помочь, если захочешь, конечно, - без всякой засветки, так сказать, вне основного рабочего времени. И, в-третьих, сдаётся мне, что как только я разворошу это змеючье гнездо, тут может начаться и такое, что входит в зону твоей должностной ответственности.
- Даже так? - Спросил несколько озадаченный Николай.
- Чёрт его знает ... С одной стороны, может, я и преувеличиваю, но с другой - подстраховаться не помешает.
- Это уж точно. Без страховки и с бандитами не работали, а уж с Дядей Сэмом ... Их там, в Оклахоме, как ты говоришь, наверное, ни один месяц натаскивали, а мы тут все, считай, с ходу работаем, без всякого прикрытия и поддержки. Если провалимся, то ударят сразу и чужие, и свои родные.
- Свои - больнее всего, - согласился Альберт и налил капитану полный бокал медовухи. Первую, не чокаясь, как всегда, выпили за тех, кто уже не вернётся. Няня Груня наварила крупных деревенских яиц, нажарила духмяных золотых линей и накрошила салата из огородных овощей и зелени. Вторую, как водится, - за хозяйку дома. А потом - и за тех, кто в карауле, и за успех их «безнадёжного дела», и за сотрудничество органов и СМИ... Словом, на следующее утро   Альберт проснулся во дворе на раскладушке искусанный комарами, с больной головой и характерной сухостью во рту.



Взгляд  из кустов

Солнце уже осветило противоположный берег речки и крайние дома села, когда Альберт, раздевшись до плавок, подошёл к садовой кадке и стал обливаться из ведра. Фыркая и вопя под холодными струями, он успевал в то же время улавливать боковым зрением тёткины передвижения. А она времени даром не теряла: спустилась в погреб, откуда достала свежего самодельного масла и холодной простокваши, мочёных яблок и понравившегося Альберту по приезду хлебного кваса. Потом, пока племянник чистил зубы, няня Груня развела самовар и нащипала в огороде мяты. Чаёвничали с домашними лепёшками, испечёнными на топлёном масле, а перед этим Альберт проглотил несколько сырых яиц с ярко оранжевыми желтками. В животе после этого тут же наступило умиротворение. Но особенно хорошо помогла холодная простокваша, выпив которую, Альберт даже несколько осоловел, но от «лекарственного» стаканчика медовухи отказался, по привычке решив подождать до вечера. Придя, таким образом, в себя, Альберт попросил у тётки морского бинокля, из которого она временами обозревала окрестности, и стал собираться «на дело». Няня Груня по этому поводу закурила «Золотое руно», аромат которого любила не меньше мяты.
- Давай, Алик, посоветовамся, - предложила попыхивающая сигаретой тётка и выжидательно присела на раскладной брезентовый стул. Никита свернулся возле её ног калачом, а Кузина запрыгнула на колени.
- Ну, что? - Спросил самого себя Альберт, осуждающе поглядывая на терзающих лягушку куриц. - Положи мне с собой несколько лепёшек и квасу в термос налей. Я пойду откуда-нибудь из кустов за объектом понаблюдаю. Вся разведка с этого начинается, с мониторинга движения и характера перемещений... А там видно будет: когда и с кем устроить рандеву... И, уложив бинокль со съестным в заплечную сумку, Альберт отправился к деревянному мостику через речку, за которой верстах в двух по течению и находился интернат.
Чтобы не привлекать к себе внимания, Альберт пошёл вдоль реки. Так путь оказался ещё длиннее, поскольку река хитро вилась там и сям, огибая село, многочисленные бани и хозяйственные постройки. Потом село кончилось, и Альберт с головой погрузился в разросшиеся по прибрежью ивняки. По ходу шуршала редкая трава, да похрустывали многочисленные переплетённые корневища. Однажды Альберт даже упал, споткнувшись о какой-то причудливый пенёк, но, слава Богу, под ногами был песок. И всё обошлось. Наконец тропка вильнула влево от речного русла и вскоре упёрлась в высокий забор из металлического листа.  Рядом с воротами висела аккуратная табличка, извещавшая о том, что за забором находится общеобразовательное учреждение и общежитие при нём. Другая табличка, висевшая по соседству с первой, говорила о том, что в образовательном учреждении работает столярный цех, который принимает заказы у населения на изготовление полок, вешалок и обувных тумбочек. Кроме того, в наличии всегда имеются готовые ручки для лопат, грабель, вил и иных сельскохозяйственных инструментов, а также... бейсбольные биты. Это уже наверняка американская придумка, - тут же подумал Альберт, а сам бросил пристальный взгляд окрест: куда бы это повыше забраться, чтобы открылась территория за забором? Наконец, ищущий взгляд его упал на холмик справа, на котором кудрявилась огромная берёза, обрамлённая снизу кустами акации. Это мне в аккурат и подойдёт, - прикинул Альберт, - только надо туда как-то незаметно добраться, чтоб тревогу не забили. И он сделал вид, что просто прогуливается по округе. А округа была всем на зависть! Сразу за интернатом зеленели крашеными стенами две конюшни, окружённые полупрозрачным фигурным штакетником и небольшим вольером с тыльной стороны. А за вольером серебрилась гладь большого пруда с занавесками камыша и кругляками золотых кувшинок вдоль берегов. На самой серёдке пруда торчал островок с розовой беседкой, аккуратным ажурным столиком и четвёркой венских стульев по бокам. Возле беседки копошилась белая гусыня с гусятами, а чуть поодаль, в затоне, блаженствовала колония диких крякв. «Удочку бы сейчас, - сладострастно подумал Альберт, - и идёт и пляшет оно всё вместе с Линдмарком ...».   И в это время он увидел на дороге, ведущей к парадному фасаду интерната, густой столб пыли. Очевидно, его поднимала машина, причём - легковая.
Альберт ловко скользнул за акации и стал взбираться на холм, к берёзе. Здесь он утвердился справа от могучего дерева, на мягком холмике пахучего клевера, с которого его, перед тем, как издохнуть, успела хватить в самый копчик тёткина пчела. Альберт от неожиданности вскрикнул и тут же в испуге заткнул себе рот носовым платком. Подумал: «Ну, и ладно. Копчик - не ухо, распухнет - не видно». А в это время к воротам интерната подъехал крупный «форд», из которого вышло двое мужчин, белый и мулат. Оба средних лет, с кожаными сумками через плечо и продуктовыми пакетами в руках. Через бинокль Альберт разглядел в пакетах шампанское и фрукты, виски и ветчину... Что ж, красиво жить не запретишь. Чёрный о чём-то с жаром говорил белому в самое ухо. «Эх, надо было у Шведа улавливатель звука взять, сейчас бы узнал, отчего он так возбудился. Может, планируют какую-нибудь пакость? А может быть, и пустое, так... дорожные впечатления. А «форд» у них какой-то редкий, не «Фокус» и не «Мондео», и даже не «Куга». Неужели из-за океана припёрли? Если так, тогда это многое говорит об их возможностях. Простым учителям такие вещи не по карману», - продолжал размышлять шёпотом журналист. На территории интерната мужчин встретила молодая красивая брюнетка. Достав из самой пухлой сумки коробку с ноутбуком, она принялась картинно приплясывать с ней вокруг квадратной клумбы бархатцев. Мужчины при этом присели на колени и в такт барабанили по бокам своих больших сумок. Из окон интерната показались лица любопытных детей, некоторые из них показывали на американцев пальцами, что-то говоря друг другу, а иные всё время оставались неподвижны и немы, словно картонные маски. Видимо, к американским учителям все относились по-разному. Альберт сумел запомнить одно печальное мальчишечье лицо, в выражении которого читался явный испуг. Мальчик был типичным альбиносом. «Надо будет, - подумал проницательный физиономист Альберт, - этого мальчика как-нибудь потом разыскать». Далее минут сорок возле интерната не происходило ничего существенного, но после того, как прозвенел звонок, группа школьников человек в двенадцать неторопливо двинулась в сторону конюшен - видимо, на занятие по верховой езде. Вскоре Альберт увидел, как лихо мальчишки и девчонки запрыгивали в сёдла и, подтягивая к себе удила, эффектно работали стальными шпорами. Лошадки громко фыркали, бодро семенили ногами и, клоня головы на бок, послушно ходили по большому, местами облысевшему кругу. Альберт к неожиданному стыду своему вдруг подумал, что ему так не суметь. И всё это время с детьми занималась подтянутая женщина в плотном трико, мужской клетчатой рубахе на манер шотландской и высоких хромовых сапогах. «Наша - не наша?» - Засомневался журналист, потому что голос её до берёзы не долетал. «Лошадиный» урок ещё не закончился, а уж с заднего двора интерната выкатилась группа велосипедистов и стала преодолевать окрестные холмы и бугристые низины. Альберт тут же заметил, что велосипеды под ребятами были не простые, а кроссовые, и все эти холмы и ямы складывались в стройные фрагменты вполне приличного велодрома. Уверенней всех на велосипеде держался дюжий физрук, чем-то напоминающий циркового медведя. Вскоре велосипедисты и наездники перепутали свои территории и совершенно перемешались между собой, оглашая окрестности беспорядочным громким криком. Альберт от досады перевернулся на спину и глянул в небо. Всё оно было подёрнуто низкими белыми облаками, которые неслись по ветру в сторону торфяных болот и стихийных лесных пожаров.
- Вот ведь чёрт её дери! - Выругался он вслух, вдруг заметив над селом зловещую иссиня - чёрную тучу с поперечными зигзагами молний и уже отчётливо долетающим ворчанием почти непрекращающихся   громов. - А гроза-то, гроза! Ей Богу, по круче будет, чем над Поклонной горой в «Мастере и Маргарите». И тут вдруг так сверкнуло, что Альберт на несколько секунд ослеп, а потом ещё и треснуло над самой головой, что он совершенно оглох. Ливень настиг бежавшего во весь опор журналиста метрах в двухстах от дома. Вымочило его до нитки, да к тому же он умудрился поскользнуться возле калитки на коровьей «лепёшке». В общем, пред светлые глаза няни Груни Ямщиковой он предстал весь мокрый и грязный, как поросёнок.
- Гвардеец! - Похвалила няня племянника и пошла греть для него воду. А Альберт, оставшись в одних плавках, сел за стол делать очередные записи в свой дневник, заведённый им как всегда накануне серьёзной работы.


Американский уклон

Перед обедом позвонил Николай и доложил, что «пробил америкашек» по Интернету. Оказалось, что договор о сотрудничестве подписан на уровне городов-побратимов - между мэрами и депутатами: депутатом Госдумы от нашей области и соответствующим американским сенатором. Согласно ему двое американских преподавателей - специалистов по филологии и культуре - работают в интернате на постоянной основе в течение трёх лет с перспективой продления партнёрских отношений на каждый следующий год работы. Так же и двое наших культурологов работают в американском колледже. «Интересно, - подумал Альберт, - а наши тоже агенты?».
- Но, - добавил Николай, - стороны имеют право на время увеличивать преподавательский контингент, если в этом возникнет необходимость. Причём, делать это разрешено без дополнительных договорённостей. Такое право записано в первоначальный основной договор. Стало быть, они ничего не нарушают, а просто время от времени пользуются своими правами.
- А к кому ты мне ещё посоветуешь сходить? - Поинтересовался Альберт у няни.
- К учителю английского сходи. Он сейчас как раз дома. Я видела, как он по тропке шёл. - И няня указала рукой на нетипичную для здешних мест избу под красной черепичной крышей. Наскоро перекусив вчерашней ухой и маслятами с картошкой и сунув в карманы несколько упавших ночью яблок, Альберт вышел за калитку и, невольно морщась от запахов горящего торфа, бодро зашагал в сторону села. Молодой учитель английского языка Андрей Карлович Санталайнен жил со своими родителями-финнами за мостом, в третьем по порядку доме. Дом, и в самом деле, был построен не по-нашему: во-первых, стоял на сваях, во-вторых, весь был обложен фигурной плитой, а в-третьих, - хозяйственные пристройки для птиц и животных, имевшиеся при нём, были сложены из толстенного бруса и отапливались, что раздражало некоторых сельчан хотя бы потому, что многие из них и дома-то свои отапливали редко и неохотно. На двери во двор висела яркая табличка «Осторожно, злая собака!» и мерцала фосфором треугольная кнопка звонка, которую Альберт и нажал три раза. Внутри дома бездушный механический голос несколько раз повторил хозяевам по-английски, что гость просит отворить ему входную дверь. Именно это старший Санталайнен, Карл Юханович, и сделал. На вид ему было лет шестьдесят, но при седой шевелюре он носил огромную чёрную бороду, артистично подвязанную какой-то иноземной тесьмой.
- Проходите, пожалуйста, - сказал он с ощутимым финским акцентом. - Будьте, как дома.
Альберт, благодарно кивнув, крепко пожал хозяину руку, слегка наклонившись при этом в знак особого расположения. Учитель английского выглядел явно моложе своих лет, напоминая Альберту его самого едва ли не двадцатилетней давности. Он говорил по-русски уже без всякого акцента и тут же предложил гостю выпить по рюмочке за знакомство. Выпили они, естественно, не по одной, а по три. А потом хозяйка дома Марта Густавовна принесла кофе со сливками и ароматными домашними кексами к нему. В комнате Андрея, - а они очень быстро перешли с Альбертом на ты,-  стоял аромат ромашки и зверобоя, пучки которых были развешены над книжными стеллажами.
- Убивают микробов и фильтруют воздух, - кивнул на высушенные травы учитель. Альберт похвалил, заметив, что тоже собирается увезти домой, в город, мешок с травами. Заговорили об интернате. Альберт из осторожности сказал, что хотел бы написать о пожарах в крае и о том, как образовательное учреждение, известное на всю область своим английским уклоном, готово к выживанию в столь неординарных условиях.
- Да как все, так и мы, - несколько смутившись от последнего, сказанного Альбертом, ответил Андрей. - Впрочем, бывают у нас тут кураторы из области, довольно часто, кстати. Причём, нередко приезжают довольно крупные шишки. Вот первый заместитель губернатора Аслан Гареев вчера приезжал. Говорят, с огнём учил бороться на берегу нашей речки. Разожгли мангал, приготовили мясо, а потом при помощи коньяка начали с ним бороться... Альберт на это только засмеялся, не зло в общем, хотя, конечно, тут же прикинул: «Англичанин» тоже, вроде как, не любит всей этой бодяги с американцами».  Пользуясь нависшей паузой, прямо спросил:
- Если честно, Андрей, пожар пожаром, но меня более интересует, так сказать, ваша англо-саксонская кухня. Не нравится мне она и вам, я чувствую, тоже. Почему?  Ты в значительной мере стоишь ближе к ней, к кухне этой, чем многие остальные, поскольку преподаёшь английский, видишь, как работают американцы, можешь оценить результаты этой работы...
- Ну, это не совсем так. Тесно с ними общаются только завуч по воспитательной работе и директор. Завуч, её Анна Соломоновна Липовецкая зовут, тоже, кстати, англо-немецкое отделение иняза окончила с красным дипломом, особенно близка с американскими коллегами. Собственно, она их и «пробила». Сначала в Америке была месяца два, наверное, - на стажировке, а через полгода после её приезда появились первые двое из Штатов. Тут и директор, Софья Петровна, подключилась. Она - математик, а соответственно и прозвище у неё - Софья Ковалевская, хотя, если честно, на великую математичку она абсолютно не походит.
- А у Соломоновны? - с нескрываемым интересом спросил Альберт.
- У неё мужское прозвище... Соломон.
- Хитра?
- А то! Будет десять минут говорить, а когда закончит, и не упомнишь ничего из того, что она говорила. И все с ней соглашаются, кроме меня да учителя труда. Впрочем, он весною утоп в лесном озере, якобы в пьяном виде...
- Андрей, а ты-то чего ж с американцами не очень? Ведь, если исходить из твоего рода деятельности, то...
- Да не получилось как-то, не срослось. Я, может, больше других не понимаю, чего они хотят. Я ведь тоже пару лет назад был в Штатах, занимался с американскими детьми и подростками, знакомил их с нашей культурой, но совсем не так, как это стали делать они здесь, у нас в интернате. Ведь это хамство какое-то, а не гуманитарное сотрудничество. Знаешь, закон Нипеля?
- Знаю. Туда дуй, а обратно... - понимающе кивая головой, ответил Альберт.
- Вот-вот. Из наших детей они высосали буквально всю интересующую их информацию, а обратно гонят разную пургу - главным образом, это чистая, порой весьма примитивная пропаганда американского образа жизни. Да ты слышал, наверное, что недавно их чёрный президент заявил всем своим подопечным, что они, американцы, люди особые, наделённые свыше миссионерскими правами. Вот эти, которые здесь, тоже так считают. И не только считают, но и действуют. А это уже, по нашим законам, статья УК... Да и неприятно, если честно, работать с такими рядом. И, понимаешь, ну были бы среди них разные, как это обычно случается, а то ведь все как под одну гребёнку подстрижены.
- Все - это молодой мулат с таким солидным белым и молодая красивая брюнетка? - Попытался уточнить Альберт.
- Мулат часто приезжает в гости с другого места работы. И не только он, кстати. Но все здешние гости из США очень похожи на этого солидного, как ты говоришь, белого.
- Ясно. Видимо, идеологическую чистку прошли, как у нас в СССР было.
- Это ты точно заметил, - глаза учителя хищно сверкнули. - Мышление у них никакое не демократическое, а самое настоящее имперское. Они - великая империя, а все остальные, включая и Россию, доминионы и колонии. А колониальная политика, знаешь ли, чувствуется сразу, и практически в любом, даже самом искусном её носителе. Ну, и мне нередко удаётся, вольно - невольно, подслушать их разговоры.
- Может, поделишься? - Хитро подмигнул Альберт.
-  Если в общих чертах, - с сомнительной интонацией в голосе проговорил Андрей, - поскольку всё же не люблю подслушивать чужих разговоров, тушуюсь, а потому неважно запоминаю.
- Очень жаль! - В голосе Альберта слышалась явная досада. - И всё же, на что ты мне посоветуешь обратить внимание?
- Хотя бы на то, о чём мы говорили выше. На то, что они, возможно, отобраны для выполнения неких, не предусмотренных заключённым соглашением, планов. Понимаешь, многие реплики говорят о неком контролируемом ими воспитательном процессе, а этого в соглашении нет. Воспитывать наших детей америкосам не поручали, только просвещать и обучать языку, ставить произношение, знакомить с англо - язычной культурой. Но, понимаешь, они этой культуры сами ни хрена не знают. Например, я знаю её много лучше, глубже, полнее. Тогда, скажи на милость, на фиг они нам тут нужны? То есть, с моей точки зрения, они неплохие психологи, социологи и даже артисты, но культурологи, филологи - никакие... А перед психологами, как ты понимаешь, стоят совершенно иные задачи.
- А от психологии, между прочим, недалеко и до психотерапии... - выдал как бы случайную реплику Альберт.
-  Вижу, ты меня прекрасно понял. Я, в общем-то, к этому и вёл. Понимаешь, подозрительно ведь не то, что американцы несколько не так трактуют свои обязательства. Это как раз нормально: каждая страна, а тем более империя, работает по большому счёту, прежде всего, на себя. Всё остальное - по остаточному принципу. Но в нашем случае нет ничего остаточного. И знаешь, почему? Потому, что американцы работают не столько на себя, сколько против нас. А нам это надо?
- Ну, раз они здесь появились, значит нам это надо. Только вот кого понимать под словом «нам»? - С этими словами Альберт вызывающе посмотрел Андрею прямо в глаза и услышал в кустах шиповника под окнами дома какой-то хруст. Такой звук издаёт ломающийся под ногой сук или какой-нибудь пластмассовый предмет, на который случайно наступили или облокотились. Альберт весь напрягся и даже вытянул шею в сторону хруста, но в это время, несколько смешавшись, Андрей, разведя руками, с ощутимым вызовом обратился в его сторону:
- Я надеюсь, ты понимаешь, что ни меня, ни тебя, ни моего отца, ни твою тётю. Думаю, что и президенту нашему купно с правительством такие помощники на образовательной ниве не нужны. Но есть, есть у нас пятая колонна... и в администрации президента, и в правительстве, и в нашей областной администрации, и вот прямо здесь, у нас с тобой под носом, в руководстве интернатом. Всех этих господ - членов этой колонны разделяют разве что объёмы заработков за ренегатство. Те, кто наверху, имеют за свою, так сказать, проамериканскую толерантность миллионы и миллионы, а местные - тысячи или десятки тысяч баксов. Я так думаю. И у меня есть на это кое-какие основания. Как ты объяснишь смысл такой фразы, сказанной одним из американских преподавателей: «Первая часть плана выполнена. Жду завтра перевода. Проверю по карточке».  Или: «Ольга и Лена согласились ехать в Штаты на наших условиях. Надо теперь их отцов уламывать. И матерей в придачу. У них здесь всё решают женщины». Кстати, Ольга и Лена - это подруги из десятого класса, то есть уже вполне взрослые девушки, причём, очень умные, явно идущие на золотые или серебряные медали, у которых родственники пойдут на поводу. Американцев, к слову сказать, интересуют только такие воспитанники интерната, хотя, если почитать договор, то всё должно быть совсем не так. Они значатся специалистами по отстающим и даже не совсем умственно полноценным. Говорили и о нашем руководстве. О директоре - очень пренебрежительно, в том смысле, что платить ей не за что, что она - полная дура и полностью зависит от завуча. А о завуче - с некоторой злобой и даже опаской: что с ней надо держать ухо востро, льстить ей и даже... переспать ещё раз. В общем, я так понял, что один америкос уже имел с ней интим ... после этих их шашлыков. Словом, получается полный американский уклон.


                Убийство в сосновом бору

- Я смотрю, доволен? - встречала няня Альберта возле ворот, из-за которых доносились душераздирающие ароматы самого любимого Альбертом борща. Мысли его, получив мощнейший «наезд» со стороны обоняния, потекли сразу в каком-то совершенно не связанном с предыдущими событиями направлении. Альберт мученически вздохнул и дал понять няне, что «общество к разврату готово». Впрочем, выпивать Альберт всё-таки не стал, а потому послеобедье ограничилось всего лишь двухчасовой сиестой, после которой Альберт явственно услышал из леса несколько очередей из АК. Он сразу вскочил и кинулся к няне на кухню:
- Ты слышала сейчас звуки из лесу?! - Ловко ухватив тётю за руку, возопил возбуждённый заведующий отделом расследований.
- Слышала, - вполне равнодушно ответствовала няня, - по-моему, дятел чересчур долгую руладу заложил.
«Сама ты - дятел», - шёпотом, чтобы не услышала тётка, пробормотал про себя Альберт, а вслух деловито, с сознанием дела заметил:
- Это недятел, няня Груня, это АК-47, автомат Калашникова. И выпустил он, видимо, весь магазин. Только вот интересно - в кого...
- Господи! - Всё лицо няни Груни выражало неописуемый ужас. - Да в кого, скажи на милось, у нас в селе стрелять из автомату? - Последнюю гласную няня выделила особо.
- Раз так, - сказал равнодушно Альберт, - то стоит пойти глянуть: может, тогда и определим - в кого.
Няня на это даже сказать чего не нашлась, лишь заполошно замахала руками, но через пару минут как-то сразу унялась и тихо согласилась   прогуляться с племянником до «сосенок», хотя деревьям этим было уже лет по полтораста.  И они пошли, слегка пригибаясь меж деревьями, где их было видно на несколько десятков метров. По правде сказать, это Альберт пригибал свою любимую тётку к земле и всё чаще закрывал её собой то слева, то справа, но она этого, слава Богу, не замечала. Остановились они возле зарослей брусничника, где рядом с ягодой пунцовели алые капельки неизвестного вещества.
- Кровь! - С ужасом выдохнула тётка и обречённо зарыдала. - Это я виновата, старая дура!
- Чья это кровь? - С нажимом в голосе спросил Альберт и резко тряхнул няню за рукав.
- Не знаю точно, Алик. Но боюсь, что твово недавнего собеседника, Андрея. - И заплакала почти навзрыд.
Дальше Альберт пробирался строго по армейским выкладкам и ориентирам. И скоро это возымело свой результат. Между трёх огромных вековых сосен они с тётей обнаружили издающее слабые стоны тело учителя английского языка.
Первая автоматная очередь задела учителя по касательной, поскольку он, видимо, успел заслониться от стрелявшего сосной, на которой в местах попадания пуль уже выступили жёлтые кристаллики живицы. Но стрелок проворно поменял место, и следующая его попытка оказалась более успешной. Намётанным глазом Альберт определил, что Андрей умирает. Кровь толчками текла у него изо рта и сочилась сразу в нескольких местах на груди. Отстранив няню, журналист наклонился к умирающему и проронил всего одно слово:
- Кто?
Лицо учителя искривилось от неимоверного усилия, окровавленные губы шевельнулись раз, другой, потом третий, и Альберт успел услышать всего одно слово - «конюшня». Потом Андрей весь как-то сразу поник и замер. Глаза его остекленели.
Альберт даже пульс у него щупать не стал. Усвоившая ситуацию няня уже не плакала, только изредка всхлипывала да подносила носовой платок к глазам. Потом вопросительно посмотрела на Альберта. Он поднялся над трупом и, взяв няню за запястья, сказал ровным и холодным голосом:
- Здесь и вокруг ничего не трогать и не ходить вообще. Звони Пригину, и пусть он срочно вызывает из района дежурную бригаду оперов, - чтобы всё было зафиксировано от  и до, поскольку скоро здесь, судя по всему, начнётся такая чехарда, что мало никому не покажется. «Вот накаркал!», - вспомнил он своё недавнее предостережение, высказанное участковому, что с его приездом тут скоро начнётся... Уже началось, и гораздо быстрее и гаже, чем он полагал.
- А ты? - С долей испуга спросила тётка.
- А я пойду прогуляюсь недалеко, в себя приду, соберусь с мыслями.
- Пойдём домой, Алик, - умоляюще попросила она. - Если уж тут из автоматов начали колошматить, то, видно, наступили вы с учителом кому-то на самое больное место.
- Не успели, няня, не успели наступить, - с досадой и болью выговорил Альберт. - Думаю, что нас подслушивали…- Альберт хотел сказать, что, скорее всего, Андрея просто перепутали с ним, но не сказал, а промямлил что-то в том духе, что у Андрея наверняка были старые счёты с кем-то из местных.
- Вот и я так думаю, - тут же отозвалась няня. - Они тут, знашь, полсела в свои игры вовлекли. Многие, сказывали, у них подрабатывают, кто чем, а Андрей Карлович отказался, хоть и зарплата у него совсем небольшая. Вот они его в свой «чёрный» список и внесли.
- Ты вот что, няня Груня, ты по возможности мне этот список «чёрный» составь, - Альберт нежно погладил тётку по спине, ещё раз глянул на распростёртое тело учителя, с которым он успел подружиться, и, склонившись над ним, бережно прикрыл ему глаза. Лоб Андрея ещё был тёплым. Незаметно смахнув со щеки навернувшуюся вдруг слезу, Альберт повёл постоянно запинавшуюся тётку к дому. Здесь она стала звонить участковому на сотовый, который назло долго не отвечал, а Альберт стал чертить в своём блокноте план интернатских конюшен. Следовало подобраться к ним таким образом, чтобы не быть замеченным издалека. Может, пойти ночью? Пошарить там, а вдруг повезёт? В это время до Альбертова слуха долетело нянино «Николай, здравствуйте! Это Ямщикова». А дальше срывающимся голосом она сообщила участковому:
- Андрея Карловича в нашем сосняке застрелили. Из чего? Альберт говорит, что из автомата... этого, как его... Калашникова. Кто застрелил? А мы почём знаем. Мы когда учителя-то нашли, он уже умирал. Но Альберт место осмотрел, следы от пуль нашёл... и глаза ему прикрыл, - с этими словами няня Груня зашлась рыданиями. Что на всё это ответил Николай, Альберт так и не понял, потому что няня ещё громче зарыдала.



Ссора на опушке

...  Часа через два на опушку перед домом лихо вырулила сначала «участковая» «Нива», а затем и РОВДешный  «Патриот», из которого вальяжно вышло трое в гражданке. Один, очевидно, старший, даже не протянув Альберту руку, сразу перешёл с места в карьер:
- Альберт... э-э-э, прошу прощения, Эдуардович... Альберту такая манера некоторых офицеров не нравилась ещё с Кавказа.
- Эдик и Алик - очень распространённые в Европе и России имена, а потому как-то ваше «прошу прощения» мне не совсем понятно, - попытался урезонить приехавшего Альберт. Но тот, словно не слыша ничего, продолжал в том же духе:
- Когда и при каких обстоятельствах Вы нашли труп Санталайнена? Кто с вами был при этом?  И где он находится сейчас? Ведь вы, наверное, его перенесли? Вот участковый мне сказал, что незадолго до убийства Вы встречались с учителем, э-э-э... Андреем Карловичем... английского языка. При этих словах Альберт невольно потупился, словно совершил нечто безнравственное, но, быстро взяв себя в руки, проговорил ни для кого конкретно, а для всех сразу:
- Я не говорил, что незадолго, а только подчеркнул тот факт, что, скорее всего, Андрея, учителя английского, устранили из-за его негативного отношения к американцам, то есть к их миссии в интернате. Но теперь я вижу, что зря так полагал. - И он почти с ненавистью глянул на старшего.
- Кстати, - затворив за собою калитку во двор, сказал Альберт. - Вы бы представились и документы для начала показали. Я представляю отдел расследований областного «Курьера» и вот моё удостоверение.
- Альберт Эдуардович, такие удостоверения нынче легко можно купить возле метро, или изготовить самому. Поэтому...
- Поэтому ваше удостоверение тоже может быть купленным или сработанным на каком-нибудь подпольном принтере? - Альберт откровенно смеялся. - И вообще, вы ведёте себя так, что мне становится не совсем ясной сама цель вашего визита. Точнее, она, как никогда, очевидна. Вы, видимо, давно знакомы с директором интерната, а главное - с завучем по воспитанию?  Лицо старшего передёрнуло невольной гримасой, правая скула его задёргалась в нервном тике. Он опустил голову, шумно задышал. Потом, видимо, сделал над собой усилие и достал из внутреннего кармана кожаного пиджака красное удостоверение. Затем привычным, почти эффектным движением распахнул его и представился:
- Начальник следствия РОВД Наскоков Иван Арнольдович.
- А вот Арнольдов в России мало. Они всё больше в Штатах. Арнольд Шварценеггер, к примеру.
- Он - австриец, - не моргнув, заметил Наскоков. Да и вообще американцы все сплошь - эмигранты, у них все имена и нации нынче в почёте, и даже президент у них сегодня из «чёрных».
- Не собираетесь туда, господин майор? - Язвительно спросил Альберт. - Вы - хоть и не чёрный, но в такой свободной стране вполне можете стать и президентом. Ну, по крайней мере, сотрудником ЦРУ - точно. А им, по моим данным, платят очень-очень неплохо. Вот сейчас проведёте, как надо, это расследование. Потом, возможно, ещё кого-нибудь, грохнут. Вы - опять. Ну, и можно увольняться из органов и печься о заграничной путёвке. При этих словах Альберта лицо майора посерело и пошло пунцовыми пятнами.
- Ладно, шучу. - Миролюбиво признался Альберт. - Это я нынешних фильмов про ментов насмотрелся. А, ты, я вижу, майор, тоже там, «за речкой», побывал?
- И ты? - Во взгляде главного следователя района появилось странное, почти растерянное выражение невольной симпатии. - В твоих официальных метриках об этом - ни слова.
- Так ведь то в официальных. Впрочем, что там, в метриках значится? Где я служил-то?
- В «погранцах». Вот ведь, блин, и точно. Как же я упустил из виду, что пограничники - это тоже ведомство ФСБ?! А всё о своих они только сами знают. - С этими словами следователь протянул Альберту руку:
- Вот сразу бы так, Иван, - сжимая до хруста майорскую руку, устало сказал Альберт.
- Альберт, вот знакомься, это члены моей команды, хорошие ребята. Это - Сеня Агапов, - Иван указал на молодого, лет 25-ти высокого идеально скроенного парня. Он - опер, уже успел задержать двоих особо опасных, а ведь всего у нас без году неделя. А это Абдулла Сулейменов - наш криминалист, эксперт. Он, как ты понимаешь, не из Америки и не из Европы, а из Казахстана, хоть и не казах.
- А кто ты, Абдул? - Спросил уже эксперта Альберт.
- Темно и не ясно моё происхождение, как и моего любимого литературного героя Чичикова. Но если принять во внимание то неоспоримое обстоятельство, что я имею более серьёзные отношения с покойными, нежели с живыми, то это, может быть, и лучше.
- Ты что закончил то? - Принимая во внимание очень молодой возраст эксперта, спросил Альберт.
- Ну, как, вероятно, ты и подозреваешь, университет в бывшей столице, то бишь в Алма-Ата. Потом стажировался в детских домах, больницах. Потом невольно стал участником судебного процесса по одному очень громкому делу. Словом, вот так и стал работать в экспертизе. Хотя, конечно, мог бы и в морг попасть, и в обычную ЦРБ. Отец мой - туркмен, он – паталого - анатом, ещё работает в Целинограде, то бишь в Астане. Ну, а мама - русская. Кстати, здешняя. Тётка меня сюда пристроила. Ступина Нина Сергевна...
- Да я же её знаю! - Альберт радостно стукнул Абдуллу по плечу. - Она в управлении ГИБДД пресс-службой заведует. Замечательная женщина. Никогда с ней никаких проблем у нашего брата не бывает.


                Расследование началось


Примерно, минут через сорок, приподнявшись над коченеющим телом распростёртого Андрея, майор Наскоков озабоченно сказал:
- Однако, к делу, -  и, нетерпеливо потирая руки, тут же добавил:  Я насчитал на теле убитого пять пулевых отверстий...
- Два - по касательной, два - в область печени, и одно -  в грудь, под левую ключицу, - продолжил за Наскоковым Сулейменов. После вскрытия скажу точнее.
- Я полагаю, по нему как минимум три очереди выпустили, - предположил Агапов, осматривая сбитые ветки. - Стреляли из положения лёжа, а потому первая ушла метром выше, в ствол. Второй его, похоже, зацепили по касательной. Он замешкался...
- И подставился, - закончил фразу своего подчинённого майор.
- Я слышал ровно три коротких очереди, - подтвердил предположения полицейских Альберт.
Поколдовав над трупом ещё несколько минут, Абдулла сказал, что тело, пожалуй, можно и забирать. Картина вполне ясная. В это время Агапов нашёл лёжку стрелка и несколько стреляных автоматных гильз. Обрадованный, он тут же сказал Сулейменову:
- Протектор следа можно снять запросто и пальчики на пеньке, из-за которого он палил. Правда, он влажноватый...
- Ничего там не трогай, - прикрикнул на опера эксперт и что-то недовольно буркнул в том смысле, что яйца курицу не учат. Некоторое время притворно поприрекавшись на тему кто из них яйца, а кто курица, молодые полицейские принялись укладывать мёртвого учителя в чёрный полиэтиленовый мешок.
- Ну что, пошли с родными потолкуем. - Приказным тоном сказал Наскоков. - Ох, и неприятная это процедура, скажу я вам. Больше пятнадцати лет на службе, а так и не привыкну...
- Давай, я начну, Иван? - Предложил не на шутку удручённому майору Альберт.
- А что, валяй. Ты его недавно живым видел, и насколько я понял, успел неплохо изучить. А главное, имеешь свои основательные виды на это убийство... В общем, считай себя членом нашей следственной группы. - Майор заметно повеселел, вновь потёр ладонями одна об другую. - Действуем по старому доброму социалистическому принципу: ты - мне, я - тебе...
-  По-моему, этот принцип характерен для всех формаций, начиная с доисторического времени, - усмехнулся Альберт. - Даже зверьё им пользуется. Есть в Африке маленькие птахи, наподобие колибри, которые обитают возле водоёмов. Так вот, они чистят крокодилам зубы, выклёвывая застрявшие в них остатки пищи. И крокодилы их за это не трогают. И крокодилы довольны, и птички сыты. И таких примеров - тьма! Вон хоть наших президента с премьером возьми... Та же рокировка.
Тем не менее, к учительскому дому Альберту шагалось не очень, даже колени предательски подрагивали...


                Альберт называет мотивы


Услышав скрип открываемой калитки, на крыльцо дома вышел Карл Юханович и сразу отчего-то тревожно нахмурился. Альберт набрал полную грудь воздуха и с тоской в голосе, неотрывно глядя в глаза пожилому финну, решительно, как ему самому показалось, проговорил:
- Я к вам с плохой вестью. Около часа назад Андрея застрелил в лесу, в версте отсюда неизвестный. Это следственная группа из Центра, хотят с вами поговорить после того, как вы несколько придёте в себя. К удивлению журналиста, мужчина вполне совладал со своими чувствами, лишь веко его неестественно дёрнулось, да рука невольно упёрлась в косяк. Он понуро опустил голову, с напрягом прошептал куда-то в пространство:
- Но за что?
- У нас есть кое-какие соображения на этот счёт, и мы бы хотели с вами их обсудить. Мы пойдём присядем вон на то брёвнышко, - Альберт указал на сосновую опушку. - Покурим пока, а вы минут через десять подходите. Не помешал бы, полагаю, и ваш крепкий напиток, прежде всего, для вас самих...
- Да, конечно, - согласился Санталайнен. - Я только сейчас жене как-нибудь сообщу, может быть, придётся её корвалолом напоить... Вы на машине? Вдруг у неё что с сердцем? Альберт лишь молча кивнул в ответ...
В доме царила тишина. Только что потерявшая сына Марта Густавовна ни голосила по деревенскому обычаю, не заламывала рук, не проклинала судьбу-злодейку. Более того, вскоре она вышла во двор вместе с разом осунувшимся мужем, держа в руках металлический поднос с мочёными яблоками и бутербродами с ветчиной и домашним сыром. Сам хозяин дома нёс в одной руке бутылку со спиртным, а в другой - стаканы. Возле брёвнышка торчали два огромных пня. На них и расставили всю принесённую снедь. Молча разлили светло-оранжевую жидкость, взяли стаканы в правую руку, по яблоку - в левую. Санталайнен буднично предупредил:
- Гнал из медовухи. Крепкий очень, за пятьдесят градусов...  И махнул полстакана единым духом. Выпили и остальные. Согласно захрустели яблоками.
- Мы искренне вам соболезнуем, Карл Юханович, - начал нелёгкий разговор Альберт. - Но поймите нас правильно, мы просто обязаны начать расследование уже сейчас, так сказать, по свежим следам. Это во-первых. А во-вторых, сдаётся мне почему-то, что преступник не один и на этом не остановится.
- Поэтому, - подхватил мысль Альберта майор, - если вам не трудно, постарайтесь вспомнить последние месяцы жизни вашего сына... Может, их что-то отличало от прежнего времени? Что-то специфическое... Настроение, характер разговоров, может, какая-то особая озабоченность появилась, тревога? О его делах в интернате, если можно, подробнее. В это время, видимо, незапертая калитка распахнулась, и во двор дома шагнул участковый Николай. Вид у него был смятенный, растерянный. Он кивком поздоровался сразу со всеми и неловко присел на край скамьи.
- Ну что сказать? - Задумчиво и печально начал Санталайнен. - Конечно, мальчик сильно изменился, особенно в последнее время. Стал каким-то нервным и скрытным. Раньше он любил рассказывать нам с матерью о своих детках, об их успехах в английском, про олимпиады, которые они, кстати сказать, выигрывали, в том числе и в областном центре, а тут как-то замкнулся, зажался - словом, весь сосредоточился на чём-то своём.
- Когда примерно вы это в нём заметили? - Невольно перебил старика Альберт.
- Да, с год назад, а то и по более того. - Скорбные складки на лбу у осиротевшего вдруг отца проступили ещё явственнее. Весь он осунулся и заметно стал как будто ниже ростом. - Я первое время, конечно, пытался как-то его разговорить, расслабить, даже, чего греха таить, подливал ему вот этой штуки, - Санталайнен слегка подрагивающей рукой ловко ухватил бутылку за донышко и налил ещё по одной, на этот раз и участковому тоже. Молча выпили не закусывая, только участковый взял из блюда мочёное яблоко и сосредоточенно стал вытягивать из него рассол.
- Ну и?.. - нетерпеливо обратился к хозяину майор Наскоков. - Разговорили хоть на что-то? Алкоголь всё ж таки развязывает язык, особенно мало пьющим или не пьющим вовсе.
- Да, однажды он сорвался, не выдержал, стал ругать время, областную власть, которая устроила в интернате «филиал ЦРУ».
- Прямо так и сказал? - Нервно завозился на бревне Альберт.
- Именно так. Ну, говорил, что эти приехавшие из Штатов гуманитарии всё подмяли под себя, всех держат на коротком поводке, даже заместителя губернатора, не говоря уж о директоре интерната и учителях... Что везде суют свой нос, не дают, как прежде, работать с детьми. Что если нам раньше мешала коммунистическая идеология, то теперь - американская, только в ещё большей степени. Коммунисты хоть на свою страну работали, а эти... Если бы мы что-то подобное позволили себе в Штатах, то нас бы тут же депортировали, и это в лучшем случае, а, скорее всего, пришили бы шпионаж, терроризм, педофилию или ещё что-либо подобное... И что со всем этим делать - ему не ведомо, потому что «стучать» в ФСБ ему как-то не с руки. Оказывается, когда он учился в университете, на него на самого туда «стучали».
- Это интересно, - сказал майор, - только к нашей епархии не относится.
- Как знать? Как знать? - не согласился с ним Альберт. - Очень часто самая кондовая уголовщина выползает именно из политики. Нам ведь важно нащупать мотивы, верно? А они, сдаётся мне, уже начинают проступать.
- Ну и? - Вновь проявил нетерпение Наскоков.
- Андрей давно был недоволен деятельностью американцев, которые, как пить дать, совсем не те, за кого себя выдают. Ведь не случайно он назвал интернат филиалом ЦРУ! И они, судя по всему, об этом догадывались, а, я даже уверен, что наверняка знали. Попробовали его купить, а он не продался. Что с ним делать? Поскольку последнее время он был таким зажатым, напряжённым, его, скорее всего, шантажировали... А он просто не хотел беспокоить родителей этими своими проблемами, не так ли, Карл Юханович?
- Вы очень проникновенны, молодой человек, - с болью в голосе сказал Санталайнен. - Сын всегда жалел нас и оберегал от разного рода беспокойств. Иногда это принимало даже некие болезненные формы...
- Вот! - Победно воскликнул Альберт. - Но сами америкосы никогда бы не пошли на мокруху, не то у них положение. Да и зачем, если в карманах «зелени» не меряно?! Намного опаснее в этой ситуации для недовольных положением дел в интернате все эти заместители губернатора и прочие местные чиновники, которые здесь жировали на американские деньги. Представляете, что б с ними со всеми было, если бы всё это открылось? Это не просто коррупция. Это международный скандал, вмешательство во внутренние дела другого государства. Вот вам ещё один мотив. Ну, и, наконец...  Все одновременно с любопытством посмотрели на Альберта.
- Андрея застрелили вскоре после нашего с ним разговора, который проходил при открытом настежь окне. В этом разговоре он мне откровенно поведал о том, в чём ранее невольно признался отцу. И я заметил, что нас определённо подслушали вон оттуда, из кустов, - с этими словами Альберт показал на заросли чайной розы и жасмина возле частокола.
- Что же ты раньше - то, елы-палы! – Сорвался, как ошпаренный, со своего места Наскоков и, ухватив эксперта за рукав, ринулся к кустам.

                А в это время...

А в это время сердобольная няня Груня тихо плакала у себя на кухне. Она всё не могла свыкнуться с мыслью, что сегодня в центре России могут вот так запросто застрелить невесть за что молодого талантливого парня. Она не только хорошо знала, но и уважала его, как и большинство её земляков, особенно тех, чьи дети учились в местном интернате. Многих он подтянул как по английскому, так и по немецкому, потому что прекрасно знал оба языка, три его воспитанницы стали победительницами областных олимпиад, более десятка детей - призёрами, а Маша Матвиенко недавно приехала из Москвы с серебром всероссийского форума. Её встречали чуть ли ни всем селом, и больше других её победе радовался Андрей Карлович Санталайнен. И вот теперь его за что-то взяли - и убили... Нет, это никак не укладывалось в няниной голове!
Промокнув фартуком глаза, она пододвинула к себе базу и неторопливо выдернула из неё увесистую трубку. Тщательно набрав нужный ей номер, хриплым заплаканным голосом заговорила в микрофон:
- Алло, Алик! Ну что там у вас, родной мой? Я всё никак места себе не найду... Душа болит. Что Карл Юханович? Жена его как? Наверное, ты опять всё на себя взял? Осподи...  Няня выжидательно замолчала и вновь стала вытирать лицо фартуком. - Живы, говоришь? И это ладно. Скажи, что я приду помочь с похоронами и вообще... Ничего, вместе не пропадём. А тело, значит, в центр повезут? На экспертизу? И скоко она, эта испертиза, продлится? Не знаешь? А что там вскрывать то? Пули, они и есть пули. Понятно, понятно... Так положено. Раньше надо было оружье-то искать, а не в теле ножиками шевыряться. И ладно бы из ружей, а то ведь из автоматов! И где они, окаянные, их взяли? Тут по выражению няниного лица стало заметно, что она, сама того не понимая, только что сообщила Альберту что - то очень и очень важное... Попросив племянника на прощанье быть осторожней и осмотрительней, на рожон не лезть, няня Груня пошла в сарай за дымарём и роёвней, поскольку на крайнюю к лесу вишню с полчаса назад сел большущий пчелиный рой, вышедший из её самого успешного улья. Для начала она надрала с полена бересты и настругала тонкой берёзовой же лучины, потом подожгла в открытом дымаре кусок старой газеты и аккуратно стала запихивать туда только что приготовленные горючие материалы. Когда пламя зажило в металлическом цилиндре своей уверенной жизнью, в ход пошли высушенные куски специального древесного гриба, от запаха которого пчёлы теряли всякую волю и агрессию. Когда над дымарём поднялись клубы синего, приятно пахнущего дыма, няня Груня облачилась в плотную брезентовую рубаху, пчелиную маску, резиновые перчатки и, прихватив роёвню (этакий крупный кузовок с крышкой) и небольшой плотный веник для отряхивания пчёл, решительно двинулась к грозно гудящему рою. Работа с пчёлами всегда успокаивала её более всех иных занятий.
Захват роя на сей раз прошёл вполне удачно. Её жиганули всего две - три пчелы, ухитрившиеся - таки забраться под рубаху. Причём, несмотря на противное пчелиное жужжание, она ни на секунду не отвлеклась и не потеряла самообладания. Когда весь рой был перенесён в роевню, она извлекла из него матку и поместила её в аккуратный маточник, этакую мини-тюрьму для пчёл, после чего отправилась водворять оставшихся без предводителя пчёл восвояси. Но когда подошла к «успешному улью», услышала за забором на опушке странные картавящие голоса. «Английский»! - Вскоре поняла она, поставила роёвню на траву сада и прислушалась.
- Надо постучаться в дом, поговорить как с коллегой, - предлагал мужской голос. - Поверь, русские любят откровенные разговоры. Сослаться на местную скуку, предложить виски, позвать в гости. Он ведь, по нашим сведениям, сам собирается побывать у нас. Надо перехватить у него инициативу. Няня Груня говорила по-английски неважно, но понимала, как ни странно, вполне прилично. Такое бывает и весьма нередко.
- Но, Джимми, это может вызвать у него подозрение, - не соглашался женский голос, - особенно, если учесть шумиху, которая вот-вот должна начаться. Давай немного подождём, ну, хотя бы до завтра, а там будет видно...
- Нет, Сара, ты положительно не права. Завтра будет уже поздно! После этого няня Груня услышала приближающийся хруст сучьев и с некоторым испугом поняла, что в калитку вот-вот постучат. Тогда, не долго думая, она открыла роёвню и стала вытряхивать озлобленных насекомых в сторону калитки... За это время её ещё несколько раз кусали - то под рукава, а то и сквозь рубаху: видно, пчёлы дошли до полного исступления и уже не разбирали ни своих, ни чужих... И всё же няня Груня держала пчёл уже лет двадцать, а потому была терпеливой и привычной, а вот подошедшие к калитке... И в это время Альбертова тётка услышала душераздирающие вопли: «О, май Гот!», а затем сплошной «фак!».


Горе в финском доме

Между тем, Наскоков с экспертом Абдуллой и молодым оперативником Агаповым начали рыться в кустах, откуда, по мнению Альберта, их с только что погибшим учителем английского Андреем Карловичем могли подслушивать. Минут через пять донеслось первое «Нашёл!», а ещё через пять - снова «Нашёл!». А нашли опера, с точки зрения Альберта, сущие пустяки: шариковую ручку, два окурка и следы подошв. Треснувшую ручку Сеня Агапов нёс с особым почтением, словно это был ключ к раскрытию всего случившегося. Всё остальное Абдулла проворно погрузил в пакеты и стал заметно торопиться. Заметивший это Николай сказал, как бы извиняясь, что коллегам пора...
- Да - да, конечно, - понимающе среагировал тут же Карл Юханович и налил по последней, сказав при этом традиционное «На посошок!». После «посошка» народ подъел яблоки и хлопотно устремился к «Патриоту».  Когда тот отъехал, над опустевшим столом нависла вязкая тишина. Её неожиданно нарушил Карл Юханович:
-  Ребята, вы, наверное, полагаете, что я - дерево какое-то бесчувственное, что всё так холодно переношу, что финн... в общем...
- Карл! - Почти крикнул, а не сказал Альберт, - однако, ты не прав, брат. Я ведь тоже не сопля калужская, а немец, перец, огурец, а редактор мой, которого я уважаю, как отца родного, швед... А все мы - русские люди. Вот и Николай скажет, - с этими словами Альберт с надеждой глянул на участкового. Тот, заёрзав на скамье и виновато потупившись, положил свою широкую ладонь на плечо Сантолайнена:
- Карл Юханович, прости ты меня, Бога ради, это я, чёрт меня дери, не досмотрел. Но, хоть тебе это сына и не вернёт, скажу... Мы с Аликом этих сук найдём и накажем... их накажут. Мы тебе в этом клянёмся! Почему? Просто иначе нельзя, иначе всё теряет всякий смысл.  Помнишь, чем у графа Толстого «Война и мир» кончается? Ну, там про добро и зло. Там написано, что противостоять злу мы можем лишь взявшись за руки, соединив свои усилия. Они дружат против кого-то или чего-то, а мы - за и во имя.  Вот и всё.  А дальше, дальше - как повезёт, как получится, но мы постараемся, Карл Юханович. Постараемся просто честно выполнить свой профессиональный долг, как когда-то там, за речкой. Сантолайнен устало посмотрел на участкового, и лицо его исказилось гримасой боли. Альберт понял, что до финна только сейчас всё по-настоящему и дошло. Силы начали оставлять старика (именно стариком он сейчас и выглядел), и он глухо зарыдал, повторяя словно перед иконой:
- Господи, за что на склоне лет? За что, Господи?! Андрюшенька, сынок, как же мы без тебя жить то будем?! Альберт с Николаем подхватили ослабшего Сантолайнена под руки и осторожно повели его к дому, где прямо на крыльце сидела, закрыв лицо руками, согбенная Марта Густавовна.


Опасность пришла, откуда не ждали

После того, как няня Груня услышала вопли закусанных пчёлами американцев, до неё вдруг дошло, что Альберту грозит самая настоящая смертельная опасность, ибо от кого же этим заокеанским гостям   знать про недавнее убийство Андрея, как не от самих убийц?  И поскольку сами американцы, конечно же, на такое дело не пойдут, то значит убийцы, скорее всего, где-то там, в селе, где сейчас наверняка ввязывается в это опасное дело её любимый племянник. А потому, когда вопли истязаемых пчёлами иностранцев стихли за опушкой, няня Груня пустилась проворной рысью в сторону дома Санталайненов. По дороге она дважды коротко передыхала, после чего возобновляла своё нервическое движение. Ей повезло. Она столкнулась с Альбертом и Николаем буквально у самой калитки. Альберт глянул на запыхавшуюся тётку с такой неподдельной тревогой, что ей даже стало стыдно за свой женский испуг и свои мрачные предположения.
- Слушай, няня, тут сейчас мимо дома двое этих... из интерната пронеслись... как бешеные ракеты, даже выли они примерно так же, если ещё не круче. Это часом не от нашего дома? - На губах Альберта заиграла заговорщическая улыбка. И у няни Груни сразу отлегло от сердца, потому что эту улыбку она видела на лице племянника только тогда, когда всё она делала так, как того требовала ситуация. Взгляд Николая, напротив, выражал явное смятение и даже некоторый испуг. С этим всё ясно, подумала няня Груня, он - участковый и находится при исполнении. Ещё, чего доброго, хулиганство мне припаяет! Хотя вряд ли, Альберт защитит. И они вроде - приятели. В это время Альберт, понимающе глянув на тёткины припухлости и задумчиво почесав за ухом, даже не спросил, а как будто высказал догадку:
- Роя снимала? А эти рядом слонялись?
В ответ няня Груня только согласно кивнула, повинно посмотрела в сторону учебного заведения и покаянно заговорила:
-  Роя - то я стряхнула быстро, и пчёлы, думаю, никого бы и покусать то не успели, только потом мне роёвню пришлось малость приоткрыть. Сначала меня саму под ухо типнули, а потом и на этих набросились. Хотя они не просто поблизости ошивались, а хотели непременно к нам на порог... А на кой ляд они мне сдались, если нашего Андрея, почитай, из-за них и застрелили?!
- Ох, няня, и скора ты у меня на расправу! - Вздохнул племянник. - Я ведь ещё даже и в интернате не был, пока всё с чужих слов, одни, можно сказать, предположения да слухи...
- Вот и я их разговор, когда несла роёвню, услышала. Они, значит, тебя хотели видеть, чтоб от себя подозрения отвести. И ведь ещё и в интернате никто про Андрея не знает, а они уже решили меры принять, упредить и всё такое. Особенно всё мужик к тебе рвался, а эта его спутница, Сара, его отговаривала - мол, не надо торопиться, мол, это чересчур подозрительно...
- Что, прямо так и сказала? - В свою очередь удивился участковый.
- Верите ли, ни слова не придумала! Разве ж я не понимаю? А иначе и пчёл бы на них не выпускала. Их бы и мой Никита на порог не пустил. Альберт обернулся к участковому, в глазах его появилось отражение вдруг блеснувшей догадки:
- Николай, а ведь она говорит истинную правду, потому как знает, что пчёлы - это настоящее оружие. В прошлом году они на медоносах корову соседскую до полусмерти закусали, еле ветеринар из района откачал. А тут пришлые горожане из-за океана, у которых вряд ли и иммунитет-то на наши дела   появился. Они вон от комаров-то наших не знают куда деваться, лесничий мне говорил, что на китайцев в июне походили, а тут пчёлы... Ой, няня, беда мне с тобой! А если помрут?
- Небось, не помрут. А если пожалуются куда, то меня их же закон и защитит. У них частная собственность - святое дело, даже убить можешь непрошенного   гостя - и тебе за это ничего не будет. Предупреждать надо о своём визите, а не лезть вот так, на рожон. - Последние слова няня произнесла уже с полной уверенностью в своей правоте. И в это время над лесом опять громыхнуло. Няня инстинктивно вжала голову в плечи, взяла Альберта за локоть и авторитетно сообщила:
- Однако, надо к дому поторапливаться. Уж больно туча над сосняками неприятная висит, с проседью... Дождя из такой много не прольётся, а вот разряды будут не шуточные. А лес нынче не то что от молнии, от искры печной так полыхнёт, что ... Позавчерась выселок за болотом сгорел, только баня от него и осталась. Народ в колодцах хоронился.
- Может, у Санталайненов переждём? - Предложил осторожный Николай.
- Да им, чай, не до нас нынче. - Возразила няня. - Пусть одни хоть сегодня побудут, поплачут, повспоминают... Неудобно их стеснять, однако. - И с няней Груней нельзя было не согласиться.
- Главное, - сказал уже тронувшийся с места Альберт, - это лес быстрёхо миновать. Успеем... Пошли, Коля, перекурим, перекусим это дело и обсудим. Видно, пришла пора в гнездо это американское наведаться. И тут важнее важного, как всё это обставить... Участкового упрашивать не пришлось, ибо, что греха таить, любил он столоваться у няни Груни, которая уже давно изучила все его не притязательные в общем-то вкусы. До боров дошли довольно спокойно, но у самой опушки вдруг потемнело, как при полном солнечном затмении, а уже через сотню метров на головы спешащих путников упали первые дождевые капли. Впрочем, няня Груня оказалась права. Дождь был плёвый, едва накрапывал, а вот при полном безветрии над лесом треснуло так, что у всех троих заложило уши. Удивительно, но гроза буквально подкралась к этим измученным лесными пожарами местам. За первым ударом тут же последовали второй и третий. Оказалось, что туч было несколько, и что пришли они сразу с трёх сторон. И вот сойдясь здесь, над борами, начали злобствовать во всю свою мощь. Минут через пять Альберт уже не только оглох, но и ослеп, потому что таких ярких молний он не видел никогда в своей жизни. Даже кроны сосен не гасили их белого, очень похожего на электросварку света: впору было чёрные очки надевать. Няня Груня сначала охала и причитала, а потом, обессиленная объявшим её ужасом, повалилась на падшую хвою. Мужчины подняли её на руки и отнесли под куст акации, где решили немного переждать. Было на самом деле страшно. Остро пахло каким-то горелым металлом. На минуту показалось, что грозы пошли на убыль, но когда уже решили подниматься и идти дальше, вновь рвануло прямо над головой.  И вместе с этой раздирающей озоновый воздух звуковой волной раздался треск разлетающегося на куски дерева. Это буквально лопнул и брызнул осколками толстенный ствол ближайшей к ним сосны, а потом её остов вспыхнул, как бенгальская свеча, разбрасывая по сторонам гроздья горящих сучьев.
- А-а-а! - Заголосила няня Груня и снова упала на земь. Но время на раздумья уже не оставалось, потому что неожиданно поднялся порывистый ветер и чубы пламени хищно лизнули соседние деревья. Альберту и его спутникам ещё повезло, что ветер дул не на них, а куда-то вбок, в сторону посёлка. Но идти с няней Груней на плечах Альберту было тяжело, и вскоре его сменил Николай. На огонь старались не смотреть, потому что он летел почти параллельным курсом и чувствовался каждой клеткой тела. Да и горит сосновый лес с большим разносом искр, а потому по ходу они уже пару раз миновали крохотные очажки низовых пока что пожаров.  И вот когда уже до края леса осталась пара сотен метров, они увидели впереди полыхающую им навстречу опушку. Очевидно, её подожгла другая молния, одна из тех, что оглушила и ослепила их минутами десятью ранее. Николай, нёсший в это время няню Груню, не устоял и упал на колени, а у дёрнувшегося от неожиданности Альберта отлетела с пояса плохо пришитая пуговица, и он неожиданно оказался при спущенных штанах: и смех, и грех! Впрочем, именно он, в конце концов, и спас всех, используя недавний опыт бегства от огня. Они, по его настоянию, не стали углубляться от огня в лес, куда их, перепуганных встречным пожаром, инстинктивно потянуло, а рванули по диагонали. При этом огненный шквал приближался, но не так быстро, как если б они не стали менять курса. А потому другого края опушки они достигли чуть раньше, чем туда добрался огонь. Помогло и то, что опамятовавшаяся няня Груня уже продвигалась своими ногами. На опушке силы оставили их, и к сельским картофельникам они буквально отползали. Последняя молния ударила в поселковый ретранслятор, из которого при этом полетели снопы искр и зловещие вопли сигнализационной сирены. А опушка полыхала в нескольких десятках метров от них, обдавая всё окрест удушливыми дымами и невыносимым мертвящим жаром.

                Решено идти в интернат

Возле задымлённого лесной гарью дома их встретил радостно повизгивающий Никита, который самостоятельно загнал всю разгуливавшую по опушке живность на двор. Няня Груня благодарно потрепала его по загривку и сопровождаемая жалобно мяукающей Кузиной отправилась на кухню с тем, чтобы наскоро собрать что-нибудь на стол. Трава неподалёку от дома тоже горела, видимо, подожжённая летучими искрами. Альберт с Николаем срубили возле дома несколько длинных веток рябины и спешно отправились гасить эти зловещие огоньки. Минут через десять няня Груня окрикнула их от калитки, они сбили последние языки робкого ещё огня, бросили на обугленную землю свои орудия и пошли к дому умываться.
- Давай-ка разденемся хотя бы по пояс, а то пропахли все как погорельцы. - Предложил Альберт. И они, сняв рубахи, стали плескаться над деревянной кадкой, довольно урча и охая.
- Ты смотри, Альберт, а ведь у тебя брови обгорели, - недовольно покачал головой Николай.
- А у тебя - усы, - заметил в ответ Альберт, - да и волосы тоже.
- Да, палило сильно, - согласился участковый. - Давно я так не влипал. До меня только сейчас дошло, что всё это, если бы не ты, могло кончиться для нас и гораздо хуже. А может, не дай Бог, для кого-то и кончилось. Надо сводку запросить...
- Да её, наверное, ещё и нет. Не успели сверстать, - успокоил Альберт. - Ты давай сначала перекуси малость, приди в себя. Пусть пожарные поработают с МЧСниками. А потом уж и сам пойдёшь на пепелище...  И они сели к столу под окнами дома.
Няня Груня выставила сваренный поутру суп из боровиков со сметаною, холодец с хреном и малину с молоком и сахаром. Ко всему этому прилагались также хлеб-самопёк и крупно нарезанные помидоры весьма странного синеватого цвета.
- Сибирский сорт, - указала на помидоры Альбертова тётка. - Сестра прислала в прошлом году. Вы на цвет не смотрите, это ведь не цыплята какие-нибудь, а томаты! Альберт попробовал и не мог оторваться. Помидоры были слаще малины.
- В интернат что, вместе пойдём, или как? - Спросил Николай.
- Или как, - убеждённо ответил Альберт.
- Ты только не обижайся, Николай, - извинилась за такую племянникову убеждённость няня Груня. - Но Алик прав. Ты - здешний участковый, а потому, появись вы вместе, сразу появятся подозрения и догадки насчёт цели его визита. Ну, почему это журналист, например, не с лесничим там или председателем сельсовета пришёл, а с милиционером?
- Да я не обижаюсь, няня Груня, - примирительно отмахнулся Николай, - хотя, если подумать, то всё логично: учителя английского ихнего убили? Убили. Вот я и пришёл заодно с журналистом.
- И всё-таки лучше по отдельности, - упрямо вела свою линию Альбертова тётка. - Так меньше вопросов, а главное - больше узнаете, каждый - со своей стороны. Так и решили, а потом за это и выпили по стаканчику золотой ароматной медовухи, закусить которую няня Груня подала по плошке мочёной брусники. Отобедав, участковый блаженно закрыл глаза и на несколько минут забылся каким-то полусном - полудрёмой. Потом решительно поднялся и, поблагодарив хозяйку за божественный обед, подался «констатировать» последствия пожара. Альберт же, напутствуемый тёткой, стал собираться в интернат. Ручка, блокнот, диктофон, фотоаппарат, термосок с холодным клюквенным морсом. Ну, и одежда соответствующая, без излишних изысков: всё ж таки учебное заведение...
По дороге он встретил несколько пожарных машин, которые томились в ожидании отъезда.  Брезентовые люди уже успели смотать свои пожарные рукава и уложить остальной рабочий инвентарь. Оказывается, гонимый сильным ветром огонь дошёл до самой речки, где его и встретили во всеоружии. Как ни странно, но именно ветер не позволил пламени двинуться внутрь сосняков... «Ладно, - успокоил своё журналистское любопытство Альберт, - об этом потом. Успеется. Лесничий обещал посодействовать, а он, вроде, мужик дельный, зря болтать не станет, как наш нынешний губернатор».

                Ещё одна смерть

Первое, что сразу бросилось в глаза видавшему виды журналисту, это чересчур большое количество машин во дворе интерната. В числе прочих стояла здесь и Николаева «Нива». Неприятное ощущение тут же появилось в груди и вскоре переросло в гнетущую тревогу. С этой тревогой Альберт и переступил высокий порог детского заведения. Из-за конторки ему навстречу поднялся пожилой мужчина, почти старик, спросил, по-гаишному заглядывая в глаза и принюхиваясь:
- Вы к кому и по какому делу?
- Я - к директору, - попытался быть солидным Альберт. - Я из областной газеты, командирован к вам насчёт пожаров... Вот и командировку заодно надо отметить. - Он достал подписанный и пропечатанный Линдмарком бланк «Курьера» и аккуратно положил его на столик перед интернатским привратником. В ответ тот посмотрел на Альберта с нескрываемым испугом. Спросил почти шёпотом:
- Что, писать про нас будете? И, наверное, плохо?
- Ну, почему же? - Не согласился с ним Альберт. - Как получится. Впрочем, в свете последних событий...
- Да - да - да, - понимающе продекламировал старик. - Ах, как жаль, как жаль. Кто бы мог подумать? Сразу две такие жизни!
- А кто ещё? - Почти вскрикнул Альберт.
- Как, вы не знаете? Повариха наша молодая Ксения в лесу сгорела. Ну, и учитель наш молодой Санталайнен, днём раньше погиб... тоже в лесу. Вы вот к директору собрались, а у него в кабинете идёт экстренное совещание. Из района приехали прокурорские, милиция и даже заместитель главы администрации. Скоро и областное начальство здесь будет. Вам, наверное, подождать придётся, молодой человек?
- А зачем ждать? Согласно Закону о СМИ, я имею полное право... информировать общественность о происшествиях подобного рода. У вас, сдаётся мне, не военный завод и не атомная станция, не так ли?
- Извините, я всё же пойду спрошу, а вы пока сходите в канцелярию с вашим командировочным удостоверением. И старик посеменил в сторону директорского кабинета, который находился в самом конце обшитого прессованной штукатуркой коридора. Когда привратник скрылся за дверью, до Альберта вдруг дошёл весь ужас ещё одной досадной утраты. Из четверых, буквально только что ставших ему друзьями людей, двоих уже нет на свете. Что это? Роковое стечение обстоятельств или?.. Что-то упрямо говорило Альберту, что это - «или». И Ксения, скорее всего, не сгорела. Не могла она, здешняя жительница, опытная уже хозяйка, наблюдательная, умная, жизнелюбивая, взять вот так и сгореть на лесном пожаре. Да и что она могла делать в лесу в такую грозу? Нет, этого просто не может быть! И с этим убеждением Альберт постучал в дверь канцелярии.




... А в канцелярии в аккурат говорили о последних интернатских событиях. И это для Альберта было особенно ценно, ибо устами рядовых работников глаголет истина. Он успел услышать пару последних фраз смуглой красивой женщины средних лет: «Да, Андрей Карлович, прежде всего, нашей Софье Ковалевской не угоден был да завучу, конечно... Кормиться им мешал. И Ксения мешала, не ясно что ли?..» При появлении Альберта женщина осеклась и демонстративно склонилась над какими-то документами. Альберт церемонно поздоровался и, широко и невинно улыбаясь, положил перед ней своё журналистское удостоверение и командировочный бланк.
- Будьте так любезны, если вас не затруднит, пропечатайте и подпишите. Я к вам, главным образом, в связи с пожарами. Всё-таки интернат в их зоне находится, а это опасно. - Альберт посерьёзнел.
- Ну, с днём приезда ясно. А день отъезда? Сегодня, завтра? - завканцелярией посмотрела на Альберта взглядом кристовской мисс Марпл.
- А вы пока не ставьте даты: мало ли что. Может, кого-то нет на месте или сразу детали какие-то не выясню.
- Хорошо. Тогда дату сами потом проставите, ведь не мы вам командировку оплачиваем, верно? Впрочем, вы с директором поговорите. Она у нас такая... может и сама оплатить, в тройном размере. - В глазах женщины появилось хулиганское выражение. Альберту это почему-то сразу очень понравилось.
- Да, вы знаете, я мзды не беру. За державу обидно. - Сказал он голосом Таможни, что у него всегда получалось один в один. Женщина вздрогнула всем своим подчёркнуто красивым телом и вопросительно глянула на двух своих подруг, что сидели за столами напротив: обе очень молодые и хорошенькие. Те неопределённо пожали плечами и с некоторым испугом посмотрели на входную дверь. Альберт тут же и оглянулся на этот взгляд. На пороге стоял интернатский привратник, который кивком головы дал понять журналисту, что его уже ждут. Тогда Альберт, взяв со стола оформленную командировку, томно сказал в сторону девушек:
- Если не возражаете, я потом зайду на пару минут? Они тут же дали понять, что нет, не возражают. С тем Альберт и вышел из канцелярии.

                Скандальное совещание у директора


Привратник ждал его возле двери в директорскую приёмную, предостерегающе прижимая палец к губам. Альберта почему-то это окончательно вывело из себя. Подойдя вплотную, он в самое ухо выдохнул «служивому»:
- Ну что вы кривляетесь, в самом деле? У вас молодые люди гибнут, а вы... всё боитесь непонятно чего!  С этими словами Альберт вошёл в небольшую, но очень добротно обставленную приёмную, где немолодая уже секретарша, тоже с пальцем возле губ, осторожно открыла перед ним дверь в директорский кабинет, умоляюще попросив вдогонку:
- Прошу далеко не ходить, а сесть сразу возле окна.

Но Альберт поступил по-своему. Он сел на свободное место к столу, как бы давая понять, что тоже готов принять участие в обсуждении. И принял. В это время говорил местный прокурор, лысоватый советник юстиции со скрипучим голосом:
- Итак, что мы имеем? Убийство и несчастный случай в одном и том же лесу... Если по второму факту всё более - менее ясно, то убийство вызывает много вопросов. Следов убийца почти никаких не оставил, да и мотивы преступления пока что не ясны. Зачем убивать простого учителя? Кому это надо? Лично я склоняюсь к тому, что вполне могли застрелить и из хулиганских побуждений.
- Господин прокурор, - не выдержал Альберт, - а вы уверены, что повариха Ксения погибла от огня? Вы уже располагаете результатами экспертизы, вскрытия? Оба, заметьте, погибли в лесу и едва ли не в один и тот же день... Оба молоды и, мягко говоря, не ладили с начальством. Да и вообще, что значит «простого учителя»? Не простого, а учителя английского языка, который преподавал этот язык в интернате с английским, а точнее будет сказать с американским уклоном. Да что я вам говорю. Вы и сами прекрасно понимаете, что непростой это интернат... А хулиганство? Ну, если бы Андрея застрелили из какой-нибудь самоделки, поджига там или даже ружейного обреза, может быть, тогда и можно бы было рассматривать серьёзно вашу версию. Но из АК-47... Из него, как мне известно, стреляют террористы и профессиональные убийцы, ну, - изредка бандиты... В это время Альберт ощутил на себе не менее дюжины пристальных, изучающих взглядов и подумал с самоупрёком: «Чего это я разошёлся? Зачем выдаю себя раньше времени? А, может быть, так будет лучше? Кто-то из них сдрефит, начнёт торопиться, совершать необдуманные поступки... Тут-то мы его с Николаем и захапаем!» Между тем слегка опешивший прокурор пришёл в себя и, промокнув свою вспотевшую лысину клетчатым носовым платком, постарался посмотреть на Альберта со снисходительным превосходством. Но поскольку Альберт стоял совсем рядом и был почти двухметрового роста, у обрюзгшего служителя Фемиды это совершенно не получилось. Тогда он, несколько раз кашлянув для вдохновения, спросил куда-то в пространство:
- А вы, собственно, кто... э-э-э... с кем, так сказать, имеем дело? Кому я должен отвечать? В списке приглашённых вас нет. Пригласили вот представителей из области, но, я полагаю, вы не уполномочены...
- А вы можете не отвечать, - с холодным спокойствием сказал Альберт, - если считаете явно заказное убийство «хулиганкой», прекрасно понимая огромную разницу между этими видами преступлений. Я, заведующий отделом расследований независимой областной газеты «Курьер» Альберт Нидерквель, приехал сюда в командировку, которую уже отметил в интернатской канцелярии, а потому, в известном смысле, вполне уполномочен и тоже являюсь представителем области. Так что... На некоторое время в кабинете воцарилась гробовая тишина. Но тут поднялась директриса Софья Петровна Утробина и, улыбаясь всем своим широким рябоватым лицом, сказала, опять-таки обращаясь не к Альберту конкретно, а сразу ко всем присутствующим:
- Это я виновата, товарищи, поскольку слышала, что к нам приехал знаменитый журналист из области, но так запарилась с этими пожарами, что забыла его официально пригласить. Вы уж, Иван Егорыч, - обратилась она теперь уже конкретно к прокурору,- извините великодушно. И я думаю, что пока вести дискуссию о том, кого и за что убили, а кто сам сгорел по неосторожности, или, как считает господин журналист, вовсе не сгорел, преждевременно, поскольку мы не располагаем материалами следствия. Оно просто пока не завершено и не в этом, прошу прощения, кабинете эти мнения, факты то есть, следует обсуждать. Ведь, главным образом, совещание проводится в связи с участившимися лесными пожарами, которые подбираются всё ближе к посёлку и соответственно к нашему интернату, в котором, между прочим, учатся и живут наши российские, русские дети... Вот что нас сегодня должно, в первую очередь, заботить! Разве я не права, Альберт, извините, не знаю вашего отчества...?
- Эдуардович, - негромко подсказал Альберт и тут же поспешно, чтобы не дать директрисе продолжать свою патетическую филиппику, добавил в довольно агрессивной манере, как он умел это ещё там, за речкой, под пулями, выпущенными из такого же вот «калаша»:
-  Забота о детях - дело, конечно, благородное, но то ваша профессиональная обязанность, за что вы, извините покорнейше, как и я за свою работу, зарплату получаете. Но в интернате живут не только русские дети, но, так сказать, учащие их уму - разуму американские подданные. И сдаётся мне, что, прежде всего, именно в связи с этим
и разгорелся здесь весь этот сыр-бор! – Альберт, вдруг, почувствовал прилив «профессионального бешенства», которое всегда помогало ему писать блестящие материалы, удостаиваемые в разное время российских и областных премий. Давно он не испытывал этого сладостного ощущения, предвосхищающего часы самой прекрасной на свете жёсткой (жестокой!) журналистской работы.
- Ну как вы можете?.. - Голос рябой директрисы неожиданно сорвался и стал похож на десятки голосов её находящихся под угрозой лесных пожаров воспитанниц. - И вообще, на каком основании вы вот так, можно сказать, врываетесь на серьёзное совещание и, пардонтес, устраиваете здесь этот допрос? Я знаю закон... Посылайте официальный запрос следствию, там его рассмотрят и, может быть, разрешат вам ознакомиться с материалами дела. Может быть... Но как вы сами только что сказали, у нас не простой интернат, а с уклоном, и не случайно в нём работают наши американские товарищи, то есть коллеги, конечно. А поэтому, уважаемый товарищ Нидерквель, боюсь, что вам вот так просто совать свой нос в наши дела не позволят. С этими словами директриса победно посмотрела на собравшихся - дескать, смотрите, как ловко я его, шустрого щелкопёра из областной газеты, срезала. И добавила ради окончательной победы:
- И вообще, «Курьер» не наша газета, она выходит, как я полагаю, не на государственные деньги. В области есть «Среднерусская правда», которая объективно отражает жизнь нашей области, её, так сказать, потенциал, ну, и проблемы... в значительной мере. Альберт круто встал, демонстративно выложил из сумки включенный диктофон и проговорил уже вполголоса:
- Прошу прощения, я забыл предупредить уважаемое совещание, что провожу аудиозапись. Но, как говорится лучше поздно, чем никогда. Эта демонстрация подействовала на всех, и прежде всего, на директора убийственно. Её рябое лицо мгновенно превратилось в маску злобы и ненависти. Альберт даже испугался, подумав невольно, что с таким лицом легко убить не только одного - двоих, но и весь интернатский коллектив. Просто, какая-то мифическая медуза Горгона.
- Госпожа директор, вы не знаете закона, это я вам говорю, как человек с двумя высшими образованиями, второе из которых - юридическое. Убийство - это не коммерческая сделка, не текущая кадровая ситуация в какой-либо конторе, это общественно опасное деяние, а потому никакого запроса от нас не требуется. Целый ряд законов просто обязывают правовиков информировать общество о ходе расследования с тем, чтобы не последовало рецидива. Кстати, вы уверены в том, что у вас ещё кто-нибудь не сгорит в лесу? Вы сами, например? В той же Калифорнии, где тоже бушуют пожары, недавно сгорел директор престижного колледжа...
- Это просто возмутительно! - Потемневшее лицо директрисы пошло пунцовыми пятнами.
- Возмутительно не это, а как раз то, что вы с удивительной лёгкостью, я бы даже сказал, равнодушием, воспринимаете сам факт смерти ваших подчинённых. Что, кстати сказать, закономерно вызывает целый ряд вопросов. И я полагаю, мне ещё представится возможность вам их задать, потому что, согласно федеральному Закону о СМИ, нет изданий наших и не наших.  После этих слов прокурор как-то странно посмотрел сначала на директрису, потом на Альбертов диктофон, а затем и на всех собравшихся. И эти все вдруг сразу вышли из ранее охватившего их ступора, а первый заместитель главы района - седоватый мужчина в костюме, явно пошитом из армейского сукна, - резво поднялся со своего венского стула и доброжелательным, почти весёлым голосом сказал Альберту:
- Да вы, Альберт Эдуардович, садитесь, пожалуйста, и участвуйте в нашем совещании как равный среди равных. Никаких тайн Мадридского двора здесь нет. Пожары, понимаете, замучили. Угроза это, понимаете, и этому посёлку, и другим населённым пунктам, и интернату конечно. Поэтому мы, в первую голову, сейчас решаем, так сказать, противопожарные вопросы, а убийством занимается убойный отдел. А молодая повариха... Пока всё говорит за то, что она погибла по неосторожности. Но проводится экспертиза, другие следственные действия. Да вот здесь и участковый присутствует. Капитан, Николай Платонович, что вы на это скажете, и для нас всех, и, так сказать, для прессы? Альберт на миг поймал смущённый взгляд участкового и даже успел по-свойски подмигнуть ему.
- Работаем, - деловито сказал Николай. - Уже кое-что проясняется, но в интересах следствия я бы не хотел... Он выразительно кашлянул и продолжал:
- Что же до смерти Ксении Витальевны Антоновой, то, как верно заметил Константин Терентьевич, проводится экспертиза, а потому я пока объективно не готов делать какие-либо окончательные выводы. А предположения... Я офицер полиции, а не экстрасенс, - участковый выразительно посмотрел на директрису, которая, совершенно поникнув, отстранённо смотрела куда-то в окно, на конюшню. Поймав направление её взгляда, Альберт увидел возле конюшенной двери долговязого мужчину в чёрном, армейского образца берете и пятнистой, идеально пригнанной униформе. Сразу вспомнилось предсмертное слово Андрея - «конюшня». В это время, вежливо поклонившись всем, участковый опустился на стул. Тут поднялась молодая красивая женщина, выделяющаяся на общем фоне какой-то особой яркостью то ли природного, то ли макияжного происхождения. Она говорила очень спокойно и, как показалось Альберту, с некоторыми английскими интонациями.
- Я думаю, Софью Петровну можно понять. Тут и пожары что ни день, и убийство, и несчастный случай. Нервотрёпка в общем, наверное, все это понимают не хуже меня. Да, что тут ходить вокруг да около, у нас особый интернат. Таких в области немного... А потому он находится у областной администрации на особом контроле. И уж поверьте мне, они за нами очень пристально наблюдают. И если что-то здесь не так, то это сразу становится известно там...- завуч (а Альберт это сразу понял) простёрла правую руку к потолку. - Поэтому сейчас главное - это не делать поспешных выводов, не третировать друг друга, а работать слаженно, по плану, который мы сейчас в общих чертах и должны принять. Кстати, наши американские коллеги тоже хотели бы внести, так сказать, в нормализацию положения свою посильную лепту, в том числе и в материальном плане. Я думаю, это куда важнее голословных заявлений. Как верно считали в недавние времена, бытие определяет сознание. На выделенные нашими друзьями средства мы приобретаем японский насос, двухсотметровый шланг, стойки и прочее. Всё это даёт возможность качать воду прямо из реки и, если появится такая необходимость, упаси Боже, распылять её под давлением на весьма большое расстояние. А на наших надеяться... Простите меня, на последний поселковый пожар пожарная машина из района ехала больше часа, а когда, наконец, приехала, у неё не оказалось воды. В общем, как вы помните, ферма в хозяйстве сгорела, вместе с телятами. А у нас в интернате живут далеко не телята, и американцы, увы, лучше нас понимают это. Заместитель главы и прокурор района смотрели на завуча почти с умилением, а директриса, тут же оправившись, признательно кивнула своему завучу - дескать «Спасибо» и уже спокойным голосом продолжила вести совещание.


«Канцелярские» признания

Больше Альберт не встревал, уяснив, что почти все здесь присутствующие имели и к американцам, и к отдыху на интернатской базе самое прямое отношение. Метать бисер не годилось даже в ситуации, когда за пару дней погибли двое сотрудников учебного заведения. «Ничего, - думал Альберт, - запись у меня есть. При определённых условиях она поможет не только при написании статей, но и в расследовании уголовного дела. Недаром, Николай так благодарно посмотрел на меня. Он участковый, должностное лицо и не может себе позволить всего того, что могу позволить себе я. Впрочем, они могут постараться скомпрометировать и меня, хотя бы в глазах Линдмарка, а, скорее всего, и не только его, а бери выше... Надо будет опередить их, потом, через пару дней, а пока... Пока надо наведаться, как обещал, в канцелярию, а затем и на конюшню. Кажется, директриса не заметила, что я заметил. Заметил её явного визави в униформе и чёрном берете. Что-то мне подсказывает, что без него «лесные пакости» не обошлись. И это именно он проводил занятия на велодроме». С этими мыслями Альберт извинился перед собравшимися и, холодно откланявшись, покинул ещё не завершившееся совещание. На нём, к слову сказать, остались простые формальности: «проголосовать» проект решения, утвердить составленный план действий, согласовать деятельность районного руководства, пожарных, МЧС и т.п. с деятельностью администрации интерната. Конечно, не сомневался Альберт, проголосуют, утвердят и согласуют. А моё выступление, ну прямо по Гоголю, засунут туда его, чёрту в подкладку.
Судя по загадочным женским улыбкам, в канцелярии об Альберте уже не раз успели вспомнить и, видимо, его ждали.
- А что означает ваша фамилия, Альберт Эдуардович? - спросила молодая женщина Светлана. - Я поступила на филологический, заочно, и взяла по русскому курсовую работу о собственных именах.  В общем, это не праздный интерес.
- Я - немец по отцу, деду и прочим пращурам. Но замечу сразу, что дед мой Отто воевал на стороне СССР и воевал героически.  А Нидерквель - это внутренний источник.
- Боже, какой глубокий философский смысл! - Воскликнула Светлана. - Подождите, я запишу. - А у нас то Кузнецов, то Смирнов, то Белов, а то и вообще ... какой-нибудь Свиньин.
- Ну, у немцев тоже хватает подобных фамилий. Вон за «Баварию» и сборную Германии по футболу играет Швайнштайгер, а schwein по-немецки - свинья. Да и у нас, у русских, есть Онегины и Печорины, что тоже есть источники, хоть и внешние. В этом, кстати, суть различия между нациями. К cлову, Светлана, вы знаете, почему наши пращуры назвали германцев немцами?
- Нет... - смущённо ответила девушка.
- Русские, продвигаясь на Запад, более-менее понимали всех -  и поляков, и чехов, и словаков с черногорцами, а германцев не понимали совершенно. Они были для них как бы немыми. Отсюда - немцы.
- Боже, как всё, оказывается, просто в языке! - Воскликнула Светлана и полюбопытствовала в свою очередь:
- А вы, видимо, филологический заканчивали?
- Я прослушал несколько курсов по языковедению, но по образованию всё же историк. А потом ещё юридический одолел... ну, это уже не по призванию, а для пользы дела.
Альберт поймал на себе уважительные взгляды сразу всех трёх женщин, а во взгляде Светланы читалось не только уважение, но и очевидная женская симпатия. «Этого мне только здесь и не хватало!» - С некоторой досадой подумал он и тут же понял, что пришла пора задать женщинам пару волнующих его вопросов. Начал он исподволь:
- Я вот сейчас на совещании при вашем директоре был. На нём завуч ваш выступала. Очень умная и такая, знаете ли, броская женщина. Со стороны сразу видно, что она как-то выделяется на общем фоне, и не только, красотой, присутствующих здесь я, конечно, не имею в виду, а этакой уверенностью. Мне даже показалось, что лучше бы они поменялись с директором местами...
- Боже, упаси! - Воскликнула заведующая канцелярией. - Она и в канцелярию американцев посадит. А выделяется она, прежде всего, очень дорогой французской косметикой и, надо отдать ей должное, умением ей пользоваться. Мне, например, за одну её помаду надо ползарплаты выложить!
- И кто ж её научил... ну, пользоваться этой дорогой косметикой? И что, её зарплата так серьёзно отличается от вашей? - Преднамеренно удивляясь, спросил якобы наивный в таких вопросах Альберт.
- Скажете тоже... зарплата. Она её получает, может быть, раз в квартал. Понимаете, не нуждается она в зарплате. У неё, следовательно, есть иные, более солидные доходы. А пользоваться косметикой, я полагаю, её научили в США, где она уже не раз была и подолгу. А может, и в самой Франции. Она и там отдыхала. Да и в Италии была, вместе с нашей американской Сарой ездили, на их «Форде». А что? Обе прекрасно водят...
- И дружбу тоже водят? - Переспросил Альберт.
- Самую тесную. Она ни с кем из наших так не дружит, как с этими заокеанскими гостями. Иногда мне даже кажется, что и сама она не наша. - И лицо заведующей на миг осветилось какой-то неожиданной догадкой.
- Вот и мне так показалось, - подытожил Альберт и добавил с уже извинительной интонацией:
- Мне, к сожалению, пора. Но я приглашаю к моей тёте няне Груне Ямщиковой на шашлык. Вечером, после трудов праведных неплохо немного расслабиться. Вы, надеюсь, знаете, где она живёт?
И все три согласно закивали в ответ. И это было Альберту дьявольски приятно.



«Битва» в конюшне

«Но расслабляться не стоит», - подумал он, выходя из интерната. Двор был пустынен, лишь пара орловских рысаков лениво щипала возле забора сочную лужайку. Альберт откуда-то знал, что лошадей нередко выпускают даже на лужайки королевских парков, поскольку бродят они по травам, в отличие от коров, очень аккуратно, не бодая копытами весьма нежных грунтов. И лошадиный кал очень сух и совсем не кисел, как коровий, то есть не жжёт даже самых нежных трав. Тут Альберт вспомнил недавнюю смешную перепалку своих соседей по даче. Хохол Юра продавал одесситке, бывшей завскладом, навоз. Он привёз первую партию на своей огородной тачке, так сказать, для ознакомления. Та критически потыкала навоз садовой лопаткой, по-мужицки сплюнула и, выдержав необходимую паузу, спросила в глаза:
- Что это за гомно ты до меня доставил? Сам что ли насрал?
- Ни - и - и. Хорошее говно, говяжье! - бодро аттестовал свой товар Юра.
«Это уж точно, - сказал про себя Альберт, - кругом одно говно, но всё больше нашего, человечьего происхождения. Вот и лошадки, молодчины, стригут и удобряют для нас травку, а мы в это время... Интересно, чем сейчас занят их воспитатель в берете? Лошадки, вроде, воспитанные, но ведь так очень часто бывает: человек, у которого прекрасные отношения с животными, к себе подобным относится как лиса к зайцу, а то и того хуже. Бедный Андрей! И почему же я его не предупредил, хоть и предполагал нечто подобное? И ведь уже ничего не вернуть... Остаются только память и месть. Нет, пожалуй, не месть, а истина. Моя задача - выявить и «засветить», сначала на всю область, а затем и на всю Россию. А выявить можно, лишь провоцируя. Этот, в униформе, вроде, здоровый, но и я - тоже не подарок. Надо действовать, иначе появится у этих районных очередной висяк. Это уж точно». Альберт подошёл к створчатым воротам конюшни и требовательно постучал. Внутри раздалось какое-то движение - сначала скрип деревянного настила, а затем и глухой звук касания подошв о твёрдый утрамбованный грунт. Всё это Альберт уже не раз слышал в своей прошлой жизни, там, за Речкой. А потому инстинктивно напрягся и, когда до него долетело сонное «Кого там ещё несёт?», ответил бодрым и в меру наивным голосом: «Да я вот приехал из области про ваших лошадок написать!».  Маленькая дверка, врезанная в одну из огромных воротных створок, приоткрылась, и в журналиста оценивающе вперились смоляные недобрые глаза, которые резко разделял грубый красный шрам, поднимающийся по лбу до самых волос, в которых он и терялся...
- Ну, заходи, что ли, - послышалось уже не сонно, а очень даже собранно. И Альберт тоже для себя это отметил: мужик приходит в себя после сна в доли секунды. А это уже выучка! Интересно чья?
Войдя под сени конюшни, Альберт ощутил острый запах уксуса. «Так, - подумал про себя он, - лошадиные пот и навоз здесь на втором плане, а уксус - на первом. Видимо, это уксусный ангидрид... У коневода и зрачки, что маковые росинки, а это от опиатов. Значит, где-то он высаживает мак».
- Что вы хотите знать про моих лошадок? - Спросил, не мешкая, коневод.
- Я думаю, что нам сперва надо бы познакомиться. - Добродушно сказал Альберт. - Я из областной газеты «Курьер», зовут меня Альберт. Только что был на совещании при вашем директоре...
- Да, знаю я. - Сказал коневод как-то устало и достал свой мобильник, превосходящий неплохую Альбертову «Нокию» раза в три-четыре. - Альберт Эдуардович Нидерквель, заведующий отделом расследований. Звучит, конечно, только не для меня.
- Это почему же, только не для вас?
- А потому, что твой областной центр и его газеты - это фигня на постном масле. Их читают тысяча другая пенсионеров. И всё. И буду говорить прямо, что бы ты тут не разнюхал, останется в основном при тебе. Так что, советую, и не стараться особо.  Здоровее будешь. Есть прокурор, менты, следователь по расследованию особо важных из Следственного Комитета вот-вот нагрянет ... Пусть они нюхают. Им за это деньги платят. А тебе зачем? Разве нет других проблем в области? Я не вникал, но сразу вижу, что есть. Пиши про пожары, вон повариха наша, Ксюха, по глупости своей сгорела, хоть и здешняя, и знает, что елошники горят как порох...
- Ты, кстати, так и не сказал, как тебя зовут. Так как? Ведь не Майкл, не Джон и не Билл? Тварь ты, однако, промокашка американская, - сказал почти спокойным голосом Альберт.
- А ты, сука фашистская, чо меня судишь тут? Ты сам-то кто, бл...?! Или напомнить? Я, я - потомок русского конезаводчика, я - Ефим Конкин. Вернулся сюда несколько лет назад, а тут...
- И стал помогать америкосам вербовать наших граждан и калечить наших детей? Я ж говорю, что сука. - Альберт чувствовал, как напрягается этот человек, как выходит он сам у себя из-под контроля. Ещё чуть-чуть добавить и... В этот миг в него стремительно полетела подкова, а за ней вторая. Альберт едва уклонился от первой, но вторая задела его щёку. Брызнула первая кровь.
- Ну, всё, бл..., - сказал Альберт обречённо и шагнул на конюха присяжным шагом, выставив веером растопыренные пальцы. Но тот ничего, не смутился, словно ожидал увидеть перед собой достойного врага. Мгновенно он выхватил из-за спины бейсбольную биту, которая в ту же секунду просвистела в паре сантиметров от Альбертова виска. Уклонившись влево, Альберт тут же ударил правой ногой. Потом, стремглав повернувшись на левой, ударил ещё раз. Коневод отлетел на копну сена и сразу стал подниматься, но его сильно повело в сторону, и Альберт, моментально приблизившись к нему на пару шагов, ударил его сначала ребром ладони по шее, а потом, когда он  скрючился  от нестерпимой боли, - кулаком в подбородок. Наступила тишина. Лишь сено шуршало в потоках воздуха, пробивающихся в неприкрытые слуховые окна. Альберт подошел к обитой вагонкой стене и обшарил висевшую на ней конюховскую куртку. Во внутреннем кармане он нашёл паспорт и сразу несколько удостоверений. Конюх не врал. По паспорту он и в самом деле значился Конкиным Ефимом Борисовичем, рождённым в Дрездене в 1970 году. Одно из найденных Альбертом удостоверений говорило о том, что его предъявитель работает в специализированном интернате учителем физкультуры, другое - что он тренер по конному спорту, а третье... Третье - что он мастер спорта по конному спорту.  И хоть удостоверения были сработаны на славу, но Альберт сразу почувствовал здесь всего лишь безупречную работу цветных принтеров и сканеров. Он быстро набрал Линдмарка и попросил «пробить» фамилию Конкина и все найденные им документы.
Тем временем, Конкин начал приходить в себя. Альберт взял со стропил оглоблю и подошёл к конюху.
- Я могу тебя сейчас попросту добить вот этой лесиной. И мне, как ты понимаешь, за это ничего не будет. Разве что благодарность. Но, сдаётся мне, что битой ты меня мог бы и достать, если бы очень захотел. Но не захотел ведь. Давай поговорим, конюх.
- Погоди, маленько оклемаюсь. – Вяло отвечал Конкин. - Шея ноет, прямо по жилам попал, голова совсем не ворочается.
- А ты не ворочай. Гляди прямо мне в глаза и говори, - посоветовал Альберт ехидно. - Минут через десять полегчает. Это я тебе как спец говорю. Конкин обречённо махнул рукой:
- А, была - не была! Ты только того ... не пиши до срока, а то, знаешь, ты уедешь в скорости, а мне всё же тут жить. Двое вон варежку разевали без надобности. И где они теперь? Ксюху, блин, жалко. Она мне нравилась. Умная девка была, хоть и молоденькая. И красивая, вся такая ладная. Я её не раз на лошади катал, а потом уж она сама ездила, и конь к ней привязался, она ему сахарку всегда приносила... А он хрумкал. Сейчас вон ждёт, грустит, а напрасно. Ну да ладно. Где ты, однако, так драться научился? В ментовке что ли?
- Там, - Альберт неопределённо махнул на Юг. И странное дело, конюх его тут же понял, глубоко вздохнул, ещё раз потрогал шею, сказал устало:
- Ну, я так и знал. Знакомый почерк. Войска дяди Васи?
- Сейчас уже Шаманов главный... - сказал скороговоркой Альберт. - А ты давай ближе к телу, а то, не ровён час, кого-нибудь принесёт нелёгкая.
- Ладно, пойду на всякий случай запру ворота. Да не дёргайся ты, мне глушить тебя - никакого резону нету. Я тут мелкая сошка и меня, если что, попросту сдадут... Ты других бойся.

                Покаянный конюх

Когда Конкин вернулся, Альберт, поигрывая желваками и плотно глядя ему в переносицу, напористо спросил:
- Ты только не гони, ладно? Не люблю. Собрался говорить - говори, а то сейчас позову участкового…
- Да не надо участкового. А с чего ты взял, что я «гоню»?
- Да видишь ли, Ефим, мне, умирая, ваш молодой учитель слово одно успел шепнуть. Сказать какое? Конкин растерянно развёл руками - дескать, не догадываюсь.
- В общем, я спросил «кто?», а он на последнем вздохе ответил - «конюшня». А мы с тобой сейчас именно в ней находимся, и ты, я полагаю, сейчас понял, зачем я сюда пришёл.
- Вот, тварь!.. - зло прошипел куда-то в сторону Конкин и порывисто задышал, словно только что нашатыря нанюхался. - Я это не про учителя, - сказал он извиняющимся тоном. - Я это про напарницу свою, Ангелину. Она на англичанина зуб имела, несколько раз с ним лаялась   накоротке. С неделю назад вот прямо здесь, возле конюшни, они поцапались. У неё дочка в интернате учится, учится плохо, особенно иностранный ей не даётся. Ну, она, разумеется, во всём его стала винить. И вот после очередной дочкиной двойки подстерегла его здесь - он тут по тропе ходил, через дыру в заборе. Так короче. Подстерегла и давай ему впаривать типа, что, дескать, я её лучше у американцев буду учить, в индивидуальном порядке, а ты, мол, финский дуб, сам ни хрена английского не знаешь. Ну, он тоже в карман за словом не полез, назвал её так же, как ты меня давече, - «американской промокашкой». И ещё сказал, что скоро разворошит всё это местное шпионское гнездо.
- А вот с этого места поподробнее, Ефим. - Веско приказал Альберт и весь превратился в абсолютный слух, незаметно для Конкина надавив на клавишу диктофона.
- В конюшне, кроме нас с ней, никто не работает. Думаю, что Сантолайнену откуда-то стало известно, что она американцам и завучу нашему стучит обо всём, о чём от кого-либо узнает. Зря Андрей ей про свои намерения ляпнул. Уверен, что после этого его и стали «пасти». Тут у америкашек прихвостней - полсела! Среди них и зэки есть, и военные, и бандиты... Кто из них на «мокрое» пошёл, не знаю. Но за хорошие бабки, я думаю, некоторые сегодня вполне могут согласиться. Пьют здесь не меряно, а хроническая пьянка... она все барьеры снимает. С этими словами Ефим похлопал себя по карманам и, хитро улыбнувшись, с некоторой досадой проговорил в сторону Альберта:
- Ну, я вижу, ты у меня немного порылся. Да нет, я не в претензии. Всё правильно. Надо знать того, кто в тебя подковы мечет. Кстати они заточенные, и если бы ты не уклонился, то не говорили бы мы сейчас с тобой. Так что, спасибо, с меня бутылка. Даже не представляю, что бы я сейчас делал...
- Что - что? Да ясно что! Труп бы мой ховал, а потом по темноте в лес, до кучи к Ксении с Андреем. - Зло подсказал Альберт.
- Шалишь, паря. Я не убийца. Потому в последний момент и биту на себя принял. Не буду скрывать, выполнял и для директора, и для этой Сары, сучки американской, разные их заказы. Мулат ихний ко мне тоже обращался. И Санчесу, старшему их, кое-какую информацию поставлял. А как не поставлять? Он мне все документы выправил, сюда на работу устроил. А кому я на хрен с судимостью нужен. Здесь и не сидевшим не фиг делать. Я ж говорю, пьют от безделья почти все подряд. Лес загоняют и пьют... Есть за мной, конечно, грешки, но это так, только для тебя. Если мусорам стукнешь - я в отказ пойду. Предупреждаю сразу.
- Не стукну. Мне сейчас главное - уяснить ситуацию с американцами. Кто они? Зачем сюда пожаловали? Ведь не английскому же учить?
- О, у них здесь много разных забот, хотя и английскому тоже учат, на свой манер, конечно.
- Это как, интересно?
- Да занятия у них не простые, а с подкладкой. Мне об этом по пьянке сам Санчес говорил. Короче, урок как бы состоит из двух слоёв: чисто учебный и идеологический. Начинают с языка, а по ходу сначала незаметно так, а потом всё настырнее начинают втыкать всю эту фигню американскую. И получается, что вместе с языком наши детки их взгляды усваивают. Он мне что-то такое объяснял, но я и сначала-то далеко не всё понял, а потом и вовсе забыл. В общем, учили их этому специально. Впрочем, он говорил, что и наших, советских спецов, которые в соцлагере работали, тому же учили. Особенно, если работали в третьих странах - таких, как Бангладеш или Индия, или в Африке где... Теперь мы не империя, а они наоборот, ещё сильнее себя империей почувствовали. Вот и рассылают эмиссаров во все концы, кодируют народишко. А детки... они такие доверчивые, такие податливые, как пластилин.
- Пластилин, твою мать... Дал бы я тебе ещё раз по сусалам! Тебе что, русских детей не жалко, родителей их, земли вот этой разорённой?
- Жалко. Мне и из-за колючки её жалко было, только толку-то? Куда я пойду? Кто мне, вчерашнему зэку, поверит? Да и куплено у них здесь всё и все. Тот же прокурор им в рот заглядывает и, наверное, не просто так. Да что прокурор!.. Тут знаешь, какие тузы из области бывают? Ну, губернатор при мне не приезжал, врать не буду. А вот замы его - регулярно, и прочая крупная рыба не брезгует. Депутаты из области, сенатор, олигархи ваши городские, у которых денег не меньше, чем у американцев. Только они против штатовцев жлобы и жадюги. Из-за штуки деревянных удавятся, а этим и зелёных, если что, не жалко. Ну и мне, конечно, приплачивали. И жил я последнее время очень даже неплохо. «Десятку» купил, дачку возле реки снял, из бруса, комп поставил с Интернетом, хотя гроза вчерашняя всё и перепортила, теплицу в огород купил классную, даже сплю в ней летом, среди огурцов и помидор... Такой кайф! - Конкин блаженно прикрыл глаза. - Я ведь в тюрьме об этом только мечтал, - причём, понимая, что, скорее всего, ничего этого у меня не будет и вообще, наверняка опять сяду. Тут Альберту показалось, что по щеке Конкина ползёт скупая мужская слеза. «Ещё этого мне не хватало!» - С досадой подумал Альберт. И переждав пока бывший сиделец успокоится, располагающим тоном спросил его:
-  Ефим, сколько всё-таки здесь американцев живёт? Ведь не двое, наверное?
- На постоянке двое. Но я видел их здесь уже с полдюжины, если не больше. Причём, как мне показалось, они не из Америки сюда наезжают, а откуда-то из области. Вроде бы даже коллеги наших. Короче, к Санчесу приезжали двое таких  же, как он. Все перед ними прогибались и всё такое... Словом, их по полёту видно. Если по тюремным меркам, то не мельче, чем начальники колонии.
- А ты по какой сидел то и когда откинулся?
- По сто пятой, но как пристяжной, соучастник то есть. Сам не убивал, а только оружие достал и на шухере стоял. Ну, я же не думал, что... Думал, попугают и отпустят. И смысла-то никакого не было мочить этого ублюдка... А вышел я ровно год назад, но как вроде вчера это было.
- И ещё, Ефим. Закатай-ка рукава, дружище!
- Это ещё зачем? - В глазах Конкина сверкнули злые огоньки.
- Дурак ты, Конкин. Год на воле, а до сих пор не вник, что сегодня любой участковый на тебя по запаху выйдет и тут же парни из наркоконтроля приедут. У тебя же в конюшне героин варят, я этого запаха за Речкой во так нанюхался! - Альберт полоснул себя ладонью по горлу. В ответ Конкин неожиданно зарыдал:
- Не сдавай меня, Альберт. Не хочу я больше в тюрьму. Я ведь никому ничего не впаривал, только для себя варил. И не героин это в общем, а очищенный опий. Сам выращивал на просеке мак, сам резал, сам варил и кололся, а сушняк отваривал... Всё только для себя. На зоне воры подсадили, суки... Сколько раз себе обещал, по серьёзу пытался завязать, а никак не выходит. Носом, блин, слаб! Если не посадишь, завяжу. Самому надоело таиться. Это же ****во, о котором ты говорил, везде рыщут. Кстати, по моим заметам, некоторые из них сами не просыхают, и не только от герика. Я, когда однажды в ночном клубе дурь покупал, видел одну парочку из этого ведомства. Обкуренные или вкаченные, уж и не знаю, но в полном неадэквате и сразу видно, что не алкоголь. Только с них, сам понимаешь, всё как с гуся вода. Да что там полицейские, у нас, Альберт, депутаты торчат. Прости меня, это знающий мент даже по телику заметит!
- Да знаю я, знаю, Ефим. Я даже писал об этом, только всё напрасно. Тут я с тобой полностью согласен. Не стукну я на тебя, не ссы. Только ты сам давай поосторожней, а если облажаешься, на меня не коси. Я, если обещал, выполню. Да и, в общем-то, не преступник ты, а так... последствия своей 105-ой расхлёбываешь.
- Нет, преступник! - с обречённостью сказал Конкин. - Я лес поджигал. Заставляли меня, а я поджигал ... раза три или четыре.

                Почему под Елошином горел лес?

После такого признания Альберт с минуту молчал, но потом, оценив меру Конкиного доверия и откровенности, медленно и даже как-то неохотно заговорил:
- Спасибо, конечно, за признание, но я тебя, честное слово, никак не могу до конца понять. Ясно, что ты помогал американцам собирать информацию, но, в конце концов, ты не на АЭС работаешь и уж тем более не офицер ГРУ. Хрен с ней, с этой грёбаной информацией, её у них так много, что не переварить им и десятой доли всего собранного. Вишь, вон взялись немцев прослушивать, своих первых союзников в Европе, а уж нас, своих вечных антиподов, само провидение велело... Вот по инерции и тебя подписали. Но лес, Ефим, это несколько иное дело. Лес наш, если ты школу не забыл, это наш зелёный друг, наше национальное достояние. Да и вообще, он ведь живой на самом деле. Неужели ты не замечал? Я знаю людей, которые не могут рубить деревья и резать ветки, потому что не хотят убивать. А ещё говорят, что, вероятно, есть планеты, где растительность способна мыслить. Впрочем, может, она и у нас до этого уровня доросла. А ты жжёшь по чьей-то лукавой заокеанской указке.
- Я же говорю, что заставляли, шантажировали, угрожали, даже совестили, что, дескать, за что же мы тебе бабки платим, если ты такого пустячка не можешь завернуть? Поджог ведь не убийство? И лес, в конце концов,  не чей-то дом?
- Но от леса может вообще весь посёлок заняться? - Парировал Конкины сентенции Альберт.
- Может. На это и расчёт. Они, видимо, хотели создать здесь экстренную ситуацию, своего рода ЧС.
- А зачем?
- Прежде всего, для того, чтобы отвлечь всеобщее внимание от своей чёртовой работёнки, которой стали в последнее время интересоваться ФСБэшники. Более того, они стали помогать налаживать эту противопожарную безопасность, в том же интернате, тем самым зарабатывая себе очки. И отсюда же вытекает главное. Все настолько рьяно кинулись на борьбу с пожарами, что совершенно забыли, что у нас под боком серьёзный полигон, который просматривается даже с чердаков некоторых наших домов. Я уж не говорю про сосны на опушке возле дома няни Груни, в котором ты живёшь. Альберт удивлённо взглянул на Конкина, но быстро своё удивление и погасил. Информация у них была налажена прекрасно. Профессионалы...
- Ну, про наблюдения за полигоном мне уже рассказывали. Тут у одного янки телескоп есть, якобы небо у нас уж больно интересное для астрономических наблюдений, а, между тем, он с чердака своего дома через него по армейским директрисам шарится, сука. А вот это, Ефим, уже изменой Родине попахивает. Я имею в виду помощь в наблюдении за военными объектами. Не того ты боишься, брат. Наркота для себя - это фигня на постном масле по сравнению, ну, ты понял, с чем. Его, или их, скорее всего, просто вышлют из страны, а тебя и коллег, типа твоей напарницы, закроют очень и очень надолго. Впрочем, ладно. Про поджоги ты мне ничего не говорил. При мне, кстати, молния сосну подожгла, и мы чуть заживо не сгорели. Я про это обязательно скажу. Так что помалкивай, если опять не хочешь на киче оказаться.
- Альберт, да я - тише воды, ниже травы. Спасибо, брат. Запутался я. Всё расскажу. А если они меня топить начнут?
- Да, не докажут. Есть презумпция невиновности, а улики все сгорели. Будем считать для очистки совести, что тебя запугали, заставили... Сколько ты отсидел по 105-й?
- От звонка до звонка. Семь лет. Да, понимаешь, дураком был. Надо было адвоката хорошего нанять, может, и вообще бы условным сроком обошлось. А тут вспомнили мне, ещё по старому кодексу, 206-ую часть 2 - «хулиганку» в общественном месте. И понеслось. Прокурор вообще «десятку» просил.
- Ну вот. И хватит с тебя. Тем более, тюрьма ещё никого не перевоспитывала в лучшую сторону.
- Это точно. - И Ефим невольно опустил повинную голову. - Помоги, Альберт, я вижу, ты парень крепкий, и не только телом. Я тебе надёжным помощником буду. Никогда не сдам. Вижу, что у тебя тут затевается такая катавасия, а без меня тебе будет куда сложней.
- Ладно. Будешь работать как прежде, но теперь, так сказать, под прикрытием. Это всё и искупит. Я, конечно, не уполномочен от имени следствия заключать с тобой сделку, но, думаю, что уговорю их, если насчёт тебя не «протечёт» куда-нибудь... В то же ФСБ, не дай Бог. Кстати, как ты поджигал то?
- Так ведь нынче все шашлыки взялись жарить. В каждом магазине угли для мангала и соответствующая жидкость за копейки. Поэтому нагребёшь хвои, сушняка сверху беремя, поливаешь этой жидкостью, спичку бросил - и ноги! Главное, чтобы при этом никто тебя не заприметил. Тут участковый что-то, видно, заподозрил и всё по лесам стал шарить, да ещё с биноклем. Поэтому, два последних раза я ночью действовал.
- Ну, это ты зря. У него ведь и прибор ночного видения имеется, а ночью любой огонёк видно в разы дальше, чем днём.
- А откуда ты про участкового-то?
- Да, кореша мы с ним. Вместе, знаешь, за Россию воевали. Он за это дело сильный сотряс получил, а я - маслину. Его до сих пор иногда, в непогоду, как тебя, я думаю, если дозу вовремя не сварил, колбасит. Кстати, ты порой выражаешься очень колоритно. Где учился то?
- Учился... В лесотехнической академии в Питере. Да сумку у меня менты отобрали, когда по делу проходил, и амба... Ни ответа - ни привета. Наверное, просто потеряли, а может, и толкнули диплом мой кому-нибудь из блатных. Сейчас за него хорошие бабки дают...
- Ерунда это всё. Диплом легко восстановить. Даже по Интернету можно заказ сделать. И стоит немного. Копейки. Переведем на указанный счёт - и все дела. Им самим выгодно, чтобы их сертифицированными документами не пользовались кто не попадя. Это ведь дело престижа! Компьютер у тебя с Интернетом. Через пару дней башню починят - и вперёд! Вон местному лесничему заместитель нужен, как воздух. А с твоим дипломом тебе сам Бог велел. Зарплата там не Бог весть какая, зато полномочий полный рот! Опять же, его в область звали, если замену найдёт. А кого тут найдёшь? Тут ПТУ - верхний предел. Даже лесного техникума ни у кого за плечами нет. Тоже мне, лесной край... Опять же, поскольку сам лес поджигал, лучше других знаешь, как с поджигателями бороться. Америкосы-то часом ничего не поджигали?
- А вот этого я точно не знаю. Сара с одним тут своим хахалем из Австралии шляется по округе - якобы для гербариев растения и жуков там разных собирает. Только я этих гербариев пока не видел... А приказы на поджог мне сама завуч передавала, Анна Соломоновна. Она тут главнее директора. А ей американцы, наверное, что-то такое присоветовали. Санчес их... Он ведь где только ни был: и в Пакистане, и в Африке, и даже в Югославии... Если бы не судимость, я бы его...
- Последил бы ты за ними, Ефим. Понимаешь, если бы она, завуч, или американцы на подстрекательствах засыпалась, то всё бы уже приняло совсем иной оборот. Это уже не ФСБ, а обыкновенная уголовщина, и соответственно наш самый справедливый в мире российский суд! А когда такая перспектива светит, то почти все колются как миленькие. Кому ж охота на нашей зоне париться?
- Добро! - Согласился Конкин. И они с Альбертом ударили по рукам.


                В гостях у Ангелики

Няня Груня, когда Альберт вернулся восвояси, была так взволнована, что он стал казнить себя за такое долгое отсутствие. Несколько раз она принималась плакать, но потом племянник убедил её сесть в брезентовое кресло возле дома и почитать глянцевый журнал, который он привёз с собой специально «под её вкус». Она, хоть и не без колебаний, уступила ему и стала читать про Эдит Пиаф  и  нашу Ларису Лужину. Слава Богу, не было в журнале ни Наташи Королёвой, ни Фили Киркорова, ни Баскова с Фёдоровой... Не любила их Альбертова тётка, как и всё то, что уравнивает искусство и рынок. Впрочем, считала она, Рынок ведь тоже можно писать с большой буквы, если он честный, то есть не российский. А на не российском рынке Наташа Королёва - это... супруга очень талантливого стриптизёра и дочь одной из ведущих популярную на центральном ТВ программу. Поёт она так себе. На конкурсе «Голос» наверняка не прошла бы даже первичный отбор. Хоть там и соревнуются, в основном, любители. Но ноги у неё, действительно, красивые... Кстати, не отсюда ли идёт уже устойчивое «общественно-политическое» выражение - «голосовали ногами»? Она сонно задала этот вопрос суетящемуся возле самовара Альберту. Тот отвечал отрывочно, как автомат Калашникова в режиме стрельбы одиночными:
- Красивые ноги... тут не при чём... Это депутатские ноги... А они все в штанах... И, чёрт их знает, какие они... но я не гей ... мне это, няня Грунь, не интересно... Просто, они очень, блин, часто... делают ноги с думских заседаний... И это тоже позиция... Ноги!.. Да, хрен с ними... и с депутатами, и с Королёвой. Читай про Эдит и Ларису! Ты, кстати, «Подсолнухи» смотрела? Такой клёвый фильм, а его что-то не показывают. Разную ерунду, типа «Гардамаринов...» раз уже десять, наверное, по телеку вертели, а хорошего кино не дождёшься. Всё у нас на умы ниже среднего рассчитано: мыльные оперы, игры, шоу и тому подобная белеберда.
-  Альберт, ты знаешь, а мне игры нравятся. Они бодрят, как водка в молодости.
- Никогда, няня, не поверю, что ты в молодости пила водку. Ну, может, шампанское, сухое, на худой конец, портвейн?..
- Один раз было дело, - призналась Няня Груня, - напоил меня мой милый с определённой, сам знаешь, какой целью. Боже, как мне на утро было плохо! Всё, Алик, с тех пор я водку больше не пила. Моя медовуха во сто крат лучше, полезней. Вот мы сейчас с тобой треснем по стакашке, и всё у нас будет пучком. Не находишь?
- Нахожу, няня. Никуда мне от твоей медовухи не деться. Факт.
- Это Давыдов в «Поднятой целине» говорил. Не повторяйся, Алик, не повторяйся. Он всё же, хоть и был героем, но плохо кончил. А я не хочу этого для тебя. Будь осторожней! Ты ввязываешься в очень опасную игру. Если победишь, то не получишь фактически ничего, а если проиграешь, то... всякое, Господи спаси и сохрани, может случиться. И с этими словами няня, преследуемая трущейся об её ноги Кузиной, принялась собирать на стол. Альберт, блаженно вдыхая ароматы недавно приготовленного из свиных ножек холодца, развалился в старом выгоревшем кресле. День выдался нелёгким, да и не закончился он ещё... Тут и в самом деле запищала его мобила. Из трубки он услышал взволнованный голос Ефима Конкина:
- Алик, тут этот падла, старший их, Санчес, опять с чердака полигон шарит. Оптика бликует... Может, взять его за жопу?
- Не пори горячку, Фима. У тебя, вроде, камера неплохая имеется?
- А то! - С нескрываемым достоинством отвечал Конкин.
- Давай, работай. Сними его, да почётче. Потом обязательно пригодится. Работай. ФСБ тебе этого не забудет.
- Понял! - В голосе бывшего зэка слышалась готовность идти в огонь и воду.
Ну, вот и образовалось, решил про себя Альберт, а мне после холодца пора к напарнице Конкина, Ангелине, наведаться. Не мог умирающий Андрей напоследок что-либо случайное сказать.
... Ангелина встретила его, сидя на орловском рысаке Ганза. Сразу предупредила: «Если допрашивать собираетесь, то разговора не получится. А вот о лошадках могу рассказать, и о детках наших тоже...».
- Давайте лучше про деток. Я в лошадях всё равно ничего не понимаю. Машины - другое дело...
- Ну, детки что... Простите за цинизм, но с ними гораздо проще, чем с лошадьми. Их, необустроенных, в России всегда хватало, со времён «железного» Феликса. А вот лошади, подчёркиваю - породистые лошади - это признак аристократичности, достатка, респектабельности. А потому мы и наши американские коллеги решили... ну как бы это сказать по точнее... облагородить наших не совсем, так сказать, благородных детей. Общаясь с породистыми, благородными лошадями, они и сами постепенно поднимаются над своей безродностью, никчемностью - словом, над своими чересчур простыми и серыми предками.
- Вы что же, развиваете в них пренебрежение к родителям?
- Ну, не совсем так. Но, согласитесь, для них же лучше жить по иным канонам, чем жили их родители, бабушки и дедушки? Пришло иное время, расширились возможности, практически исчезли границы, а потому, если можно, к примеру, получить хорошее образование, воспитание, посмотреть мир и вообще иметь возможность работать где-нибудь на Западе, зарабатывая хорошие деньги, то отчего же, с какой такой целью коптеть здесь, в Елохине, среди сельских дурёх и пьяных мужиков?
- В Елошине, Ангелина, лохи тут не при чём.  Извините, что по имени обращаюсь. Может, отчество назовёте?
- Натановна. Но лучше зовите меня просто Ангеликой... Мне так приятней будет.
- Охотно. Ангелика, вас с американцами, как я понимаю, не только лошади роднят?  Дочка Ваша у них учится... английскому языку. А что, прежний её учитель Сантолайнен, видно, неважно справлялся со своими обязанностями? После некоторой паузы, во время которой Ангелина изучающе смотрела на Альберта, она неопределённо как-то проговорила, тщательно подбирая нужные слова:
- Не мне судить об уровне его профессионализма. Однако, дочь английского не любила, то есть не сумел он ей привить любовь к своему предмету. Поэтому я и попросила сделать это за него Сару. Она несколько раз брала у меня уроки верховой езды. Так что, мы смогли побеседовать в непринуждённой обстановке, а потом и вовсе подружились.
- Ну, и как? Сара справилась в отличие от Сантолайнена? - Альберт специально называл Андрея по фамилии, чтобы Ангелина, чего доброго, не догадалась об их дружеских отношениях.
- Ну... пока ещё рано делать окончательные выводы, но на английский Ева, так, кстати, зовут дочку, сегодня ходит гораздо охотнее, чем прежде. И это, я считаю, уже показатель.
- А как Вы полагаете, с чем это, в первую очередь, связано: с уровнем преподавания, с личным подходом, с полом, наконец... Ну, Сара всё-таки молодая красивая женщина, а прежний учитель был мужчиной. Вы, извините, насколько я знаю, живёте без мужа, то есть у Евы практически нет отца. Или я не прав, и она сегодня видится со своим папой? У них хорошие отношения? - Сказав это, Альберт принял виноватый вид - дескать, простите покорно, что лезу не в свои дела.
- Да, нет, ничего, я не обижаюсь, уже привыкла к подобному мужскому вниманию. В этот момент Альберт вдруг явственно почувствовал, что Ангелина в принципе не любит мужчин. «Может, и дочери это передалось», - невольно подумал он. А Ангелина, решительно стукнув себя по колену довольно увесистым для женщин кулаком, завершила начатую мысль:
- Нет, не видится. И не потому, что я запрещаю, а, так сказать, по доброй воле. Ева своего отца никогда и папой-то не называла. Потому что он был большим негодяем и издевался над нами как только мог. Мы даже милицию вызывали несколько раз, то есть участкового нашего или его помощника сержанта.
- Простите, а кто он по профессии? - Спросил Альберт с неподдельным интересом.
- Он у нас в интернате работал, учителем истории. После нашего развода уехал в Питер. Он сам оттуда. Мы с ним ещё в студенчестве познакомились, в университете имени Герцена.
- О, Герценовский - это фирма! И Альберт с искренним уважением посмотрел на Ангелину. Та даже несколько смутилась, но тут же встряхнулась и продолжила уже несколько иным тоном, давая понять, что прошлое - не в счёт:
- Но то в студенчестве. Молодая была, романтизм юности, знаете... Но потом всё оказалось не так однозначно, особенно когда приехали сюда.
- А зачем ехали то, Ангелика, если муж питерский? - В голосе Альберта слышалось явное недоумение.
- А меня наша Софья Ковалевская пригласила, директриса. У меня как раз проблемы с работой были, а тут это соблазнительное приглашение.
- В смысле? - Альберт всем своим видом выражал недопонимание. - То есть в чём состоял соблазн? Почему-то слово «соблазн» заставило Ангелину покраснеть.
- Во-первых, она сразу же предложила новую комфортную квартиру в доме возле реки, а в перспективе - лошадок, которых я люблю с детства. А во-вторых, даже по питерским меркам очень приличную зарплату за счёт моего участия в российско-американском сотрудничестве. Я, кстати сказать, окончила англо-немецкое отделение факультета иностранных языков. И мне это подходило как нельзя лучше.
- А муж? Я сам учился в Питере и не раз замечал, что петербужцы неохотно оставляют свой родной город...
- Быть может, быть может... Но Иван всегда очень любил бывать на природе, он охотник, рыбак, грибник и всё такое прочее. Словом, он не возражал. Тем более, что в Питере у нас не было своего жилья, и мы обитали у его родителей. А тут - свобода и полная независимость, в том числе и материальная.
- Вы бывали в Штатах? - Резко поменял тему беседы Альберт.
- Конечно, - не моргнув глазом, отвечала Ангелина. - У нас все, кто напрямую задействован в сотрудничестве с коллегами из США, там были. И не по разу.
- А ваш муж Иван?
- Нет, он относился к этому более чем равнодушно.  Он, видите ли, патриот, как в том анекдоте про глистов, которые, сами знаете, откуда вылезли. - Лицо Ангелины исказила гримаса презрения. - Если честно, я в принципе не понимаю такого вот патриотизма польской закваски: с голым задом, но с гонором! Вот вы, опытный журналист, много где бывали, много чего видели, скажите, только напрямую: ну, разве это плохо, когда появляется возможность лучше жить, больше увидеть, иметь надежду устроить перспективное будущее своему ребёнку?
- Я не имел возможности побывать в США, хотя с американцами общаться приходилось довольно часто. И они, на мой взгляд, как и мы, разные. Но я, разумеется, не против хорошей жизни, возможности путешествий, устройства лучшей судьбы для детей. Встаёт лишь вопрос цены. Вы, очевидно, неплохо знаете немецкую литературу и «Фауста» Гёте в том числе?
- Да, я помню этот его роковой договор с Мефистофелем. Но, согласитесь, что Фауст, благодаря этому, побывал везде, увидел всё, что хотел. И неизвестно, что ещё лучше: сидеть в дыре до ста лет, или...
- Да, я помню, что лучше питаться 33 года свежей кровью, чем 300 лет - падалью. Только ведь это сказал Пугачёв, который русской крови выпил больше, чем любой агрессор. Впрочем, американцы к нам тогда ещё не заявлялись, да и не было их попросту ни как нации, ни как страны. Они очень молоды, и их время пришло лишь в двадцатом веке.
- Альберт, но вы же современный человек! Не думаете же вы, что они приезжают к нам с какими-то агрессивными целями?  Ну, это просто смешно, на самом деле! - В голосе Ангелины чувствовались нотки явного превосходства. «А ведь мы и в самом деле, как Фауст с Мефистофелем,- подумал вдруг Альберт. - «Мне грустно, Бес! Что делать, Фауст? Таков вам положён предел...». Но, подумав так, Альберт довольно живо возразил:
- Я далеко не изоляционист, но никогда не забываю про Сербию, Афган, Ирак, Вьетнам, наконец. Теперь вот Сноуден выдаёт такое, что даже самые верные союзники Штатов негодуют. Бедная канцлер Германии Меркель на этой почве даже ногу сломала... Так что, Ангелика, я не удивлюсь, если и в вашем интернате в скором времени найдут кучу «жучков». Лицо Ангелины после этих слов Альберта как-то посерело и показалось  даже некрасивым, хотя это и было не так.

                Визит канцеляристок

Когда Альберт вернулся домой, няня Груня в окружении своих животных домочадцев уже поджидала его на завалинке. Лицо её выражало серьёзную озабоченность, в связи с чем при виде Альберта Никита дважды осуждающе тявкнул: дескать, что это ты, родственник, ёлы-палы, бродишь до сих пор?
- Что-нибудь случилось, няня? - спросил с некоторым волнением Альберт.
- Да нет, ничего особенного, - в голосе няни сквозила обида. - Вот только почему ты мне давече ничего не сказал про гостей?
- Про каких таких гостей? - С непритворным удивлением спросил Альберт.
- Ну, как же, а кто девушек из интерната пригласил на ужин? Что же ты меня подставляешь? К таким визитам надо загодя готовиться, а тут как пыльным мешком из-за угла: «Мы собираемся. Скоро будем!».
-  А, чёрт! - С досадой на себя воскликнул Альберт. - Прости, няня, что-то я запарился немного с этими убийствами... И он тут же испуганно прикусил язык.
- А кого ещё-то убили?! - Вскочила как с иголок няня Груня.
- Не хотел я тебе говорить, да, видно, делать нечего. Всё равно узнаешь. Ксению - повариху. Ну, они считают, что она погибла на лесном пожаре, но я почти уверен, что это не так. Вот дождусь результатов экспертизы, тогда скажу точно. Няня закрыла лицо руками и так простояла больше минуты, ничего не говоря. Потом, решительно вытерев увлажнённые глаза тыльной стороной ладони, сказала Альберту:
- Ты вот что, Альберт, ты пригласи к нам и участкового. Дамам из канцелярии ещё один кавалер не помешает.
- Я тебя тоже хотел об этом попросить, только стеснялся. Лишние хлопоты тебе. Но я помогу. Вот шашлыки сейчас начну готовить, мангал только из багажника достану... - И Альберт засуетился, всем видом показывая тётке, что он окончательно осознал всю глубину своей полной безответственности.
Когда Альберт поднял из погреба замаринованную тёткой индюшатину, подошёл Николай с пакетом, из которого ловко извлёк бутылку «Дуката» и пару сухой «Фетяски». «И где он её нынче нашёл да ещё в такой глуши?» - Удивился про себя Альберт и решил, что, видимо, как раз в глуши-то ещё и сохранились почти сакральные вина. Старательно насаживая тёмно-красное индюшье мясо на шампуры, Альберт пристально наблюдал боковым зрением, как Николай неторопливо колдует над мангалом, нашпиговывая его берестой и сухими ветками вишни. От предложенной Альбертом жидкости для розжига Николай наотрез отказался, заявив, что предпочитает всё исключительно природное, натуральное... Вскоре огонь занялся столь уверенно, что Альберт лишь крякнул от удовольствия, потому что со времён своей армейской службы ценил в людях, прежде всего, надёжность и мастеровитость. Вот и сейчас: не прошло и десяти минут, а в мангале уже занимались угли... Ещё через десять минут пламя опало, а затем и вовсе ушло, и Альберт с удовольствием стал укладывать на мангал тяжёлые шампуры. И вот когда над няня Груниной усадьбой поплыл терпкий шашлычный аромат, калитка решительно отворилась, и в открывшемся дверном проёме появились канцелярские девушки, успевшие, очевидно, переодеться в походно-праздничные наряды: брюки, блузы, жакеты. Прибив на шее очередного комара, Альберт одобрил их выбор. Впрочем, возле густо чадящего мангала кровососов было куда меньше, чем за забором возле леса. Между тем, девушки, прежде всего, подошли к хозяйке дома, и у Альберта вдруг сложилось такое впечатление, что они не видели её с прошлого года. Увы, подумал он, у нас в городе всё совсем не так. Мы давно разучились радоваться друг другу, и общение в общем-то превратилось в простую формальность: дежурные фразы, заученные позы, заранее приготовленный набор так называемых развлечений. Потусовались пару часов и с чувством исполненного долга - по домам: перемывать кости друг другу и слушать глупости какого-нибудь Якубовича: «Есть в этом слове буква «Х»!». Прямо как в «Принцессе Турандот»: «Это будет - эндюх!».  А в это время индюшатина уже покрывалась божественной корочкой, и Альберт с Николаем изо всех сил старались её не пересушить...
- Девушки! - Приветливо позвал Альберт смущённых канцеляриток. - А ну давайте-ка по бокалу сухонького под фрукты, чтобы скучно не было. А через пяток минут и шашлыки поспеют.
- За что будем пить? - спросила раскрасневшаяся заведующая канцелярией Алла Сергеевна и сама же на сей вопрос ответила:
- А давайте для начала - за няню Груню, хозяйку этого замечательного, самого приветливого в нашем селе дома. И коснулась краем своего бокала няни Груниной кружки, которая предпочла «всем этим коньякам и кислятине молдавской» свою ядрёную медовуху. После того, как все отведали вишни и скушали по привезённому Альбертом персику, Алла Сергеевна представила своих молодых спутниц, которых, впрочем, все, кроме Альберта, неплохо знали: самую молоденькую, в прошлом году окончившую школу девушку звали Наташей, а студентку-заочницу филфака Светлана. Она почему-то, в отличие от более практичных подруг, пришла в гости в модельных туфельках на высоком каблуке и теперь то и дело увязала задниками в мягкой податливой лужайке. Заметив это, Альберт тут же предложил ей переобуться в тёткины шлёпанцы, на что получил благодарное согласие. И вообще он несколько неожиданно для себя заметил, что Светлана «положила на него глаз». Сначала его это «по привычке» вдохновило, но потом он вспомнил, что находится не в огромном полисе, где люди не обременены никакими обязательствами друг перед другом, а в небольшом русском селе, где если на одном его конце чихнут, то с другого обязательно донесётся «Будьте здоровы!».
Когда Альберт стал сбрасывать испечённую индюшатину в фарфоровое блюдо, Светлана попросила дать ей мясо прямо на шампуре: «Так экзотичней да и удобней...». Альберт согласился и тоже стал есть прямо с шампура. Выпили «Дуката», с которого девушки заметно захмелели. Зазвенел беспечный смех, полетели с места в карьер всё более и более серьёзные разговоры. Оказалось, что у канцеляриток столько накопилось на душе горечи и невысказанных обид, что Альберт тайно для всех щёлкнул клавишей диктофона, подумав при этом, что всё непременно сразу сотрёт, как только перенесёт все аудиозаписи на бумагу. Первой по старшинству заговорила Алла Сергеевна, приятная, в меру полная брюнетка лет тридцати пяти. Легко вдыхая чувственными ноздрями аромат «Фетяски», она для начала с ностальгической грустью негромко проговорила куда-то в сторону леса:
- Сейчас бы уехать куда-нибудь далеко - далеко и никогда больше сюда не возвращаться...
- В Штаты, например? - Легко подколол её Альберт.
- Упаси Бог! - Словно от змеиного укуса отпрянула от мангала заведующая. - Лично мне этих штатов и в интернате хватает. Знаете, ведь они поначалу и меня в свою компаху зазывали вместе с бухгалтером. Но мы не захотели. Бухгалтершу они поменяли, а на меня махнули рукой, поскольку, видимо, не шибко я им и нужна. Опять же делиться со мной не надо.
- Кому делиться? - Спросил Николай.
- Да, завучу, Анне Соломоновне. Они через неё со всеми своими помощниками расплачиваются, в том числе и с директором, с Софьей Ковалевской.
- Скажите, Алла Сергеевна, а отчего Вы директора назвали по прозвищу, а завуча, так сказать, с полным почтением? - Поинтересовался Альберт.
- Да, нет в этом никакого почтения. Скорее, есть привычка опасаться, поскольку у Соломона повсюду уши и человек она очень злопамятный и мстительный.
- А директор? - В свою очередь полюбопытствовал Николай, хотя, вероятно, и знал то, о чём спрашивал. Видимо, для Альберта старался.
- Нет, она совсем другой человек, по характеру. Мы, быть может, и относились бы к ней вполне лояльно, если б не два её недостатка: она легко подпадает под влияние и любит деньги. В результате, сегодня директор находится под колпаком и у своего заместителя, и конечно у американцев - Сары и Санчеса. Эти вертят ей, как хотят, а нам от этого стыдно. И почему она не видит себя со стороны? Ведь она жалка и убога! Это просто какая-то компрометация всех нас, русских.
- Но ведь завуч с характером и держится вполне самостоятельно?
- Держится. Только она не русская. Ей Сара куда ближе, чем все мы.
- Уж, не антисемитка ли вы? - С притворным испугом воскликнул Альберт.
- Да я не про кровь, не про национальность, я про взгляды и привычки. Ведь американец – это не национальность.Так вот, Соломон по менталитету - типичная американка.
- Вы очень интересно говорите, Алла Сергеевна. Что заканчивали?
- Физмат в Новосибирске. А сюда муж привёз. Он у меня военный, здесь, неподалёку, танковым батальоном командует. Если бы не он, то и меня, по всей видимости, из интерната бы выжили. А так, рыльце - то в пушку и связываться не хотят.
- А вот с этого места, если можно, поподробнее, - по своей утвердившейся привычке попросил Альберт.  - Даю вам честное и благородное, а няня Груня - свидетель, что я своё слово держать умею, что нигде о вас не упомяну ни устно, ни тем паче письменно.

                Американская    стратегия


И канцеляристки, сначала нервно перебивая друг друга, а потом всё спокойнее и спокойнее, стали рассказывать о том, почему у них так скверно на душе.
- До недавнего времени, - начала Алла Сергеевна, - нам было более-менее сносно. Они хоть и относились к нам, как к посторонним, но, в конце концов, не давили. Но с полгода назад через нас стали всё чаще проходить документы, показывающие невиданные для нашего интерната суммы. То есть основные финансовые документы шли, конечно, через бухгалтерию, но командировки, например, - через нас. А скажите, на милость, сколько стоит месячная командировка в США или десятидневная в Японию? Более того, через наш интернат стали ездить не только наши, но и гости из США. Мы сначала сопротивлялись - вроде как не положено, но завуч сказала, что это не интернатские деньги, просто так удобнее для наших американских благодетелей. И с этого времени у нас появилось ощущение, что мы волей-неволей тоже принимаем участие в какой-то тайной нечистой игре, за что когда-нибудь придётся отвечать. Вскоре Соломон, заметив это, подослала к нам директрису с долларами, которая, посокрушавшись насчёт наших маленьких зарплат, незаметно оставила их под журналом учёта. А мы с дуру не вернули, потому что с деньгами как раз у всех была такая непруха! В общем, позарились...
- Слаб человек, - прокомментировал это признание Николай и не замедлил спросить:
- А много, если не секрет?
- Три штуки баксов, - потупясь, ответила за начальницу Наташа.
- Ну, это для таких тузов - не деньги, - уверенным тоном проговорил Альберт, - можете этот фактик вашей  биографии забыть и продолжить жить и работать,  как ни в чём не бывало. Ваша жадная Софья Ковалевская наверняка половину из того, что ей передали для вас, положила в свой карман, а потому будет молчать как рыба. А больше стукнуть на вас некому. Это я вам, как знаток человеческих душ, говорю. Девушки в ответ лишь благодарно улыбались, словно Альберт только что освободил их от какого-то страшного заклятия.
- Но особенно нам стало не по себе после того, как девять месяцев назад группа наших старшеклассников уехала в ознакомительную поездку в Штаты. - Зябко перебирая плечами, сказала Алла Сергеевна. - Уехали только отличники, самые умные наши ребята и девчата в количестве пяти человек. Отправляли мы их на месяц, но, понимаете, было какое-то неприятное смутное чувство, что очень надолго, если не навсегда. Помню, в этот день начальства сюда понаехало и из района, и из области, и даже откуда-то из Москвы! Говорили тут разную чепуху о нашей с американцами нерушимой дружбе, об общих геополитических интересах, о схожести культур и обмене интеллектами. Какая, к чёрту дружба, если постоянно цапаемся по всему земному шару?! Муж мне не раз говорил, что вся наша армия «заточена» под главного потенциального противника... США. Дружба у нас ещё на Эльбе закончилась в сорок пятом. Да и геополитика у нас прямо противоположная, об этом даже наши старшие детки знают - из тех, что поумней. Ну, культура сегодня в Америке доминирует негритянская, а она как-то, знаете, очень не похожа на русскую. И интеллектуалы движутся всегда в одну сторону: из России в США, а обратного движения нет вовсе. Разве что шпионы их к нам иногда перебегают, чтобы ЦРУ их не уничтожило.
- А кто из областного начальства был?
- Два заместителя самого губернатора, директор департамента образования. Из ФСБ был подполковник Сидоров Борис Львович, наш куратор. Зачем-то заместитель мэра из областного центра прикатил, хоть мы и не в его, так сказать, компетенции. Ну, потом накрыли детям стол с тортами да пепси, а сами отправились по привычке к насиженному месту на берегу, где американцы уже накрыли свой стол с виски и мартини. Запахло шашлыками, и понеслась душа в рай!
- А вас, что, не пригласили? - Удивился Николай.
- Не, мы не вхожи, - выразительно покачала головой Светлана. - Да оно, наверное, и к лучшему. Впрочем, директриса принесла к нам в кабинет бутылку бренди и пару плиток шоколада. Вот мы и выпили за счастливую судьбу наших деток.
- Ну, и когда они приехали? - Нетерпеливо спросил Альберт.
- А они не приехали... ещё, - ответила Алла Сергеевна грустно.
- Не понимаю... - растерялся Альберт и вопросительно посмотрел на Николая. Тот, тоже несколько растерянный, впервые как-то неуверенно промямлил:
- Я не знал, не заметил во время, что ли? А жалоб долго не поступало ни от кого: ни от родителей, ни из интерната, да и ФСБэшники ничего такого не сообщали.  Словом, проглядел я, Альберт, это дело. Понимаешь, тут всё сначала по зиме лес воровали, а уже с весны пожары начались. И было у меня ощущение, что кто-то, блин, специально поджигает... Словом, с интернатскими я почти не общался... Думал, что успею ещё.
- Алла Сергеевна, а вы мне имена уехавших дадите? - С надеждой спросил Альберт.
- А я уже принесла, - невозмутимо отвечала женщина, доставая из сумочки свёрнутый пополам лист. - Вот, пожалуйста, имена, фамилии, возраст, адреса родителей или родственников, краткие характеристики и некоторые иные примечания....
- Огромное вам спасибо! - Совершенно растрогался Альберт и предложил тост «за милых дам». Из приоткрытой дверцы его «японца» лихо рванул шлягер: «За милых дам, за милых дам!..». Осушив свой бокал, Альберт пригласил Аллу Сергеевну, а Николай - совершенно от этого стушевавшуюся Наташу. А Света, как-то обречённо пожав плечами, пошла ставить чай и подавать к столу няни Грунины пирожки с малиной и мёдом.
Алла Сергеевна шла за Альбертом очень легко и они не преминули сделать несколько крутых фигур из танго. Потом заиграла более спокойная музыка, и Альберт вежливо попросил у женщины - называть её просто Алла.
- Разумеется, Альберт, мы ведь не на школьном собрании. - С видимым удовольствием разрешила женщина и аккуратно прихлопнула у него на лбу комара. Почему-то от этого ему стало особенно приятно...
- Алла, и как Вас муж-то к нам сюда отпустил? Небось, знает, что тут журналюга из области приехал. К тому же он военный, а я их брата неплохо изучил. Там, под пулями, все, как на ладони...
- Вы воевали в Чечне?
- В Дагестане. Но в основном, с чеченцами и арабами. Я, между прочим, тоже офицер, только запасник... до очередной войны, упаси Господи.
- А мой, хоть и кадровый военный, но в «горячих точках» не был.
- Так напросился бы. Что же он? Без этого нынче карьеры не сделать, если, конечно, нет родственников - генералов.
- Да какие у него генералы? - Алла Сергеевна даже по-мальчишечьи присвистнула. - И вообще он из штатских, из-за жилья в армию пошёл, а таким карьеру сделать очень трудно. Говорит, что приглашали начальником полигона, на полковничью должность. Сейчас думает. Если согласится, то я его вообще видеть не буду. Там постоянно ночные стрельбы из всех видов оружия. Полигон - огромный и всего один такого уровня сразу для нескольких очень крупных воинских частей.
- Не хочется говорить банальностей, но что верно, то верно: кто не рискует, тот не пьёт шампанского. Пусть берётся за полигон, это совсем другой уровень, там одних генералов у него перебывает с дюжину, а то и больше, и всем, заметьте, будет очень желательно иметь перед своими коллегами некоторое преимущество. Генералы - они, что твои павлины, распускают друг перед другом все свои оперения! Это очень выгодное место для карьеры... - Альберт даже сам увлёкся, убеждая Аллу Сергеевну в необходимости воздействовать на своего мужа.
- Альберт, а вы, если вас не затруднит, поговорите с ним сами? Вас он точно послушает, как военный военного. А что у вас за шрам на шее? - И опять Альберта от её прикосновения почти зазнобило. Даже голова закружилась.
- Шрам?.. У меня их, увы, много. Там, на плоскогорье, где и укрыться негде, чехи накрыли нас 122-миллиметровыми миномётами. Жуткое для гор оружие! С десяток осколков я и поймал, и самый неприятный - в аккурат в шею. Повезло, что сонную не задело. Впрочем, извините, Алла, что-то я своей персоной чересчур увлёкся. Наверное, дремлет это где-то до поры, а потом вдруг вот так, при всяком подходящем случае, вырывается наружу. - Альберт виновато замолчал.
- Значит я - «подходящий случай»? - С иронией в голосе спросила Алла Сергеевна.
- Вполне подходящий, который, кстати, выпадает очень редко. - Сказав это, Альберт неожиданно покраснел. Алла Сергеевна, заметив это, залилась краской в свою очередь. Сбросив наваждение, Альберт, как ни в чём не бывало, спросил:
- Алла, я, видимо, скоро буду должен уехать, так сказать, по профессиональной необходимости, но потом обязательно вернусь, поскольку, как говаривал один мой любимый киношный герой, не люблю недоделанных дел. Поэтому вы сориентируйтесь, когда ваш супруг будет свободен, и поставьте меня в известность: когда и где. Может, он в город соберётся по каким-либо надобностям. Тогда ещё легче...
- Нет, Альберт. Удобнее будет, если вы просто заглянете к нам на чашку чая. Например, через недельку?  Думаю, Виталий тоже расскажет вам кое-что интересное.
- Ладно, замётано. В это время музыка кончилась, и они подошли к столу, за которым Николай уже успел разлить по бокалам остатки «Фетяски». И тут Алла Сергеевна поставила заключительную жирную точку в рассказе о пережитом за последнее время:
- Но особенно тяжко мы себя почувствовали вчера, когда узнали про убийство Андрея Санталайнена. И не только потому, что он очень часто забегал к нам поболтать. Понимаете, он был, быть может, самым добрым и честным человеком из всего интернатского учительского сообщества. Да и предмет свой он знал, как никто другой. Он нам всегда рассказывал об Англии, о шотландской культуре, про кельтов и викингов, мог читать Бёрнса и Байрона, а однажды, когда мы отмечали Светланин день рождения, сразил нас монологом Гамлета на английском. Если у нас работают такие вот учителя, то нам, уверяю вас, не нужны никакие американцы. Ну, приехали бы на короткую стажировку, я понимаю, но вот так... А после того, как он погиб, я вообще на них смотреть не могу.
- А Ксению вам не жаль? - Спросил посуровевший вдруг Николай.
- Жаль - не то слово. И я, конечно, не верю, что она по глупости своей или там неосторожности, как они упрямо утверждают, погибла на лесном пожаре. Их смерти, по-моему, как-то связаны. Понимаете, это заметно даже по отношению ко всему этому Соломоновны и директрисы, конечно. Софья Ковалевская не такая ушлая, как завуч, и не способна делать хорошую мину при плохой игре. Вернее, она как раз это и пытается сделать, но уж очень вычурно, неумело. Так и хочется взять её и встряхнуть, чтобы опомнилась, пока не поздно.
- Возможно, она просто догадывается о чём-то, но явно не при делах, - поделился своими наблюдениями Николай. - Она для таких дел чересчур трусовата. И вообще, таких начальников, как она, в России - большинство. Психологически, всё та же схема, как в верховной власти России, когда номинально нашим президентом был Медведев.
- Ты полагаешь, что скоро директором интерната станет Анна Соломоновна? - Спросил Альберт.
- А на фиг ей это сдалось? - Криво усмехнулся участковый. Она, я думаю, в Штаты намылилась или ещё куда за кордон. А сейчас просто денежку копит. И наша задача - не дать ей такого удовольствия. В это время сотовый Альберта слабо заверещал, и из микрофона раздался далёкий голос Линдмарка:
- Альберт, что у вас там творится?  Весь день звонил - ни черта не получается...
- Да, гроза у нас офигенная прошла. Молния в ретранслятор угодила. Починили, наверное... У нас же тут американцы с деньгами. Ну, как за баксы не постараться? Можем, когда есть за что стараться! - Ехидно отвечал Альберт.
- Как с материалом? Я понимаю, что разговор не телефонный, но ты в общих чертах...
- Коллизия очень интересная с непредсказуемым резонансом. Уже два трупа. Давайте я пока очерк про пожары вам этой ночью набросаю, и завтра он у вас на компе будет в лучшем виде.
- Про пожары потом. Не отвлекайся, Немец. Dein Kreuz ist heute andere. Твоё назначение сегодня в другом.
- Послушайте, господин Швед, я не могу вам ответить тем же по-шведски. Я, видите ли, как Василий Иванович Чапаев, языков не знаю.
- Да я и сам шведский напрочь забыл. Ты давай больше на английский нажимай, для тебя он сейчас важнее.  В общем, так. Через пару дней приезжай, мне всё тут приватно расскажешь, а потом валяй обратно. Справимся пока и без тебя. Я ради такого дела сам что-нибудь про пожары сварганю, в Интернете материала полно! Ну, всего тебе, Альберт Эдуардович. Действуй, но аккуратно. Я, если что, прикрою... От двух последних фраз Альберта даже слеза пробила: вот ведь нюх у Шведа! Ему бы наше управление ФСБ возглавлять...
- Да, чуть не забыл! К вам завтра утром следователь из Следственного Комитета выезжает. По моим данным, он с губернаторскими в одной лодке гребёт. Уток они, видите ли, вместе стреляют, бездельники! Гляди, не оплошай, если на тебя выйдет. Смотри, ещё, чего доброго, на охоту тебя пригласит...
- Думаю, что если с губернаторскими, то на фиг я ему нужен. Лишние знания - дополнительная морока. Им это дело, наоборот, локализовать надо, а я, что ни говори, - из независимого издания. У них на этот случай свои писаки найдутся, из той же «Среднерусской правды». Ну, пока, шеф, спасибо за заботу, век не забуду! - Перешёл на шутливый тон Альберт. - Вам тоже там, как говорится, ни пуха - ни пера.
- Да иди, ты, к чёрту! - Отключаясь, парировал Линдмарк.
А женщины, между тем, невзирая на категорические возражения няни Груни, уже начали мыть посуду.
- Чай сейчас будем пить с мёдом и вареньями! - Пыталась остановить их Альбертова тётка, прихватывая с веранды пузатый медный самовар, который Николай помог ей раскочегарить сапогом.
- Будем, будем! - Отвечали девушки и продолжали полоскаться возле уличного крана. Одна лишь беспечная Наташа о чём-то задушевно «беседовала» со старым кобелём Никитой.

                «История   лошади»

Этот замечательный спектакль Альберт смотрел дважды в БДТ, когда учился в Питере. Билетов, помнится, было не достать, но он прикинулся «тёмным», но болезненно охочим до искусства провинциалом, а точнее будет сказать, обычным сельским валенком, и ему продавали у администратора даже не по одному, а сразу по дюжине билетов. Таким образом, он смог осчастливить и добрую половину своей институтской группы. Тогда же он опубликовал свой первый театроведческий материал, в котором напропалую восхищался игрой питерских актёров - Евгения Лебедева и Олега Басилашвили и, разумеется, самой постановкой толстовского «Холстомера» ещё здравствовавшим тогда Товстоноговым. И вот сейчас в этой лесной глуши, где с подачи американцев русских детей учили обращаться с лошадьми, Альберт, вдруг, как-то особенно чётко вспомнил каждый штрих тех давних своих театральных переживаний. Танцуя под яркими орнаментами облепивших небо созвездий, он успел в красках рассказать об этом Алле Сергеевне и спросить, как бы между прочим, её мнение насчёт интернатских «лошадиных тренеров». О Конкине она сказала, что он человек «мутный» и даже американцы держатся от него на расстоянии, или, по крайней мере, делают такой вид, а вот об Ангелине она стала рассказывать с интересом:
- Сначала я приняла её очень тепло, мы с мужем даже были у неё в гостях, а наши дочки сразу сдружились и потом постоянно перезванивались. Но вскоре наши отношения заметно разладились и, полагаю, по моей инициативе.
- Алла, по-моему, вы очень компанейский человек и, вероятно, на себя наговариваете, - возразил Альберт.
- Отнюдь, - парировала Алла Сергеевна, - я вовсе не перегибаю палку с самокритичностью. Нет. Понимаете, Ангелина ко времени нашего знакомства уже собиралась разводиться и однажды стала спрашивать у меня совета, ну, по разным там нюансам. А что я ей могла посоветовать, не имея на этот счёт абсолютно никакого опыта? Кроме того, мне откровенно нравился её муж, как человек и педагог, разумеется.
- Она сказала мне, что он издевался и над ней, и над дочерью, - перебил Аллу Сергеевну Альберт.
- Издевался? Какой вздор! Этот человек по природе своей не способен ни над кем издеваться, а дочку свою он просто боготворил. Вся неприязнь и в конечном итоге инициатива разрыва исходила как раз от Ангелины. Особенно после того, как она сошлась с Соломоновной, а через неё - с Сарой Джексон. Однажды я заметила, что она старается забегать ко мне на чай исключительно вечерами, когда мой муж дежурит по полку или уезжает на учения. Отношение её ко мне вскоре стало, мягко говоря, не совсем дружеским... ну вы, надеюсь, понимаете, о чём я. Сначала она гладила мне руки, а потом и вовсе... Мне кажется, не кажется даже, а я уверена, что она, то есть они все три, мягко говоря, не совсем традиционно ориентированы. Это очень заметно, когда знаешь, с кем предположительно имеешь дело. И мне это стало неприятно ещё и потому, что она видела, что у нас с мужем в ту пору были очень хорошие отношения и что я просто не давала повода относиться ко мне таким вот образом. Разводись, если такова твоя природа, но у меня-то с гормонами, слава Богу, всё в порядке.
- Вы, Алла, хотите сказать, что она возводит на мужа напраслину, потому что лесбиянка?
- И потому, что лесбиянка, и потому что её супруг абсолютно не вписывался в её американскую мечту. Наверное, если бы она, даже будучи лесбиянкой, была бы тем не менее порядочным человеком, то объяснила бы всё своему умному мужу, который приехал с ней сюда из Питера, но она поступила иначе.
- Стала его провоцировать? - Попытался догадаться Альберт.
- И провоцировать, и подставлять перед начальством... Наверное, для того, чтобы он попросту уволился и уехал, что он, кстати, вскоре и сделал, поступив, как настоящий мужик. В Питере он устроился в какую-то совместную российско-финскую фирму и присылает на дочь довольно крупные суммы денег, хоть она в этом и не нуждается, потому что Сара платит своим любовницам довольно.
- Да-а-а!..- С каким-то даже восхищением отреагировал на услышанное Альберт. - А у вас тут и в самом деле свито самое настоящее осиное гнездо. И шпионы, и экстрасенсы, и лесбиянки. А геев случайно нет?
- Не уверена, но, по-моему, Билл, мулат, который приезжает к нам очень часто, тоже не традиционен сексуально... Во всяком случае, они постоянно уединяются с Санчесом в его квартирке неподалёку от конюшен.
- Это в особнячке над рекой? - Переспросил Альберт.
- Да, в так называемом учительском доме. Там шикарные апартаменты, но удостоили их только Санчеса, Сару, Соломоновну и приезжающих к ним гостей. Номинально они считаются командированными для повышения качества совместного российско-американского эксперимента. Но, по моим наблюдениям, занимаются не только и даже не столько этим.
- Но ведь здесь дети! - Стал недоумевать Альберт. - Как же можно подпускать к ним, ну скажем так, не совсем здоровых людей?
- Не пойман - не вор, - вздохнула Алла Сергеевна. - А они, надо отдать им должное, ни разу не подставились. Ведут в этом плане себя очень аккуратно. Видно, ставка слишком высока. Ну, и выучка, я полагаю, у них особая.
- Вы думаете, что они... - Альберт ещё не успел договорить, а Алла Сергеевна уже вполне обыденно завершила его фразу:
- Что они выполняют определённое задание. Сейчас готовится ещё одна группа на «вывоз» в Штаты. Они уже собирают документы и проходят разные там согласования. И я думаю, что особых проблем у них не будет, потому что и заместитель губернатора Аслан Гареев, который курирует образование, и директор отраслевого департамента Ольга Невежина на их стороне, и они здесь бывают куда чаще, чем я - в Городе. Кстати, все они очень любят кататься на наших лошадках, хорошо знают их клички, привозят им из города разные специфические лакомства - так сказать, приваживают. Очень, знаете ли, удобно.  Прекрасный сосновый лес, река, причал с лодками и водными мотоциклами, комнаты для отдыха с баром, барбекю и иными прибамбасами и ... породистые лошадки, которые всегда ждут. Кстати, на лошадей заместителя губернатора и директора департамента Ангелина никого из деток не сажает, а выезживает их сама.
- А как жители Елошина на всё это дело реагируют? Ведь в селе, по большому счёту, ничего скрыть нельзя! - Не унимался Альберт.
- А что тут скрывать то? В России всегда так было, даже при коммунистах. Все эти тайные заимки, бункеры, заповедники, заказники, комсомолки для услады... Соломоновна вообще, по-моему, бисексуальна, она и с мужиками не робеет. Хотя, может, она это для какой-то своей корысти делает. Мужики-то ведь всё у неё не простые, а ...
- Золотые! - Продолжил Альберт.
- Можно и так сказать, поскольку все при ключевых должностях, в золотых печатках, заколках и «ролликсах». Вон и лошадиная сбруя для них особая запасена, и сёдла такие, как у членов сборной по конкуру. И травку у нас для лошадок особую высевают, и овёс возят чуть ли не из Германии, и какие-то редкие пищевые добавки, шампуни... В общем, целая индустрия налажена!
А после чая Альберт с Николаем провожали девушек домой. Было уже очень поздно, но в интернате ещё горело несколько окон.
-   Это кабинет завуча и «американская комната, - сообщила провожатым Наташа.
- Готовятся... - тяжко выдохнула Алла Сергеевна, - в эту группу они отобрали семерых. Завуч уже успела побеседовать со всеми родителями и родственниками, убедила, что, дескать, в Америку все хотят, да не всем дано. А тут - такое счастье! Такая заманчивая перспектива зацепиться за будущую работу, усовершенствовать свой английский, расширить свой кругозор, обзавестись американскими друзьями и так далее. А родственники у наших деток, в основном, люди, не обременённые интеллектом. Уговорить, убедить таких можно, в чём угодно, а Соломоновна на это большой мастер. За это ей и платят. Впрочем, не только за это. - И она многозначительно глянула на Альберта.
Первой от медленно бредущей по селу группы отсеялась несколько взгрустнувшая Светлана, сказав на прощанье, что ей сегодня в общей компании было очень уютно и интересно, но её давно ждут дома. При этом Альберту показалось, что она уколола свою начальницу не то осуждающим, не то укоряющим взглядом.  А затем Николай с Наташей свернули в один проулок, а Альберт с Аллой Сергеевной - в другой. Минут десять они стояли у калитки дома и, незаметно для самих себя перешли на «ты».
- Знаешь, Альберт, у меня сегодня возникло такое чувство, что я знаю тебя очень давно, что где-то когда-то ты меня уже угощал этими вкусными шашлыками, - сказала Алла Сергеевна, глядя ему прямо в глаза. Уличный фонарь, приткнутый к забору, чётко высвечивал из ночной тьмы её красивое молодое лицо с едва заметными морщинками у глаз. И Альберт невольно приблизился к этим усталым глазам и вдруг почувствовал волнующий запах её спадающих на плечи волос, а потом и вкус её серебристой помады.
- Мне очень жаль, что ты замужем, - с некоторой печалью проговорил после непродолжительного поцелуя Альберт. - Наверное, если я зайду к вам, мне будет не совсем ловко смотреть в глаза твоему мужу.
- Не думай об этом, - возразила Алла Сергеевна. - Наш брак, кажется, дал трещину. Во всяком случае, у него появилась молодая сослуживица из штаба полка. Сначала мне об этом сказала приятельница-прапорщик, а потом он и сам признался. Просил прощения, обещал всё это прекратить, но не прекратил. Более того, я узнала, что эта женщина забеременела и, вероятно, от него. Я уже всё это пережила, перетерпела и отношусь сегодня к нему всё равно, что как к другу. Он хороший человек и, думаю, не виноват, в общем, что так случилось. Мне кажется, он почувствовал, что я его просто разлюбила (а может быть, и не любила никогда по-настоящему) и невольно завёл эту связь. Так часто бывает. Мы все хотим любить и быть любимыми. И они вновь стали целоваться, теперь уже продолжительно и с чувством. И давно ему не было так хорошо...
Вернувшись, Альберт тут же уснул во дворе на раскладушке, не рискуя дождаться под крышей дома щекотливых няниных вопросов. А под утро ему приснилось, будто они с Аллой, взявшись за руки, бредут по набережной в БДТ, где по-прежнему живы и Товстоногов, и Лебедев, и даже Басилашвили никуда не уезжал из театра.

                Раздумья   у   гроба


Его разбудил «сотовый». Звонил Наскоков:
- Алик, здорово! - Забасил в трубку майор, словно они были знакомы с Альбертом со школьной скамьи и расстались лишь вчера вечером. - Ну, что ты думаешь? Убили повариху и, видимо, бросили по ходу пламени. У неё закрытая черепно-мозговая, перелом основания с обширным кровоизлиянием в мозг. На затылке и левом виске сохранились остатки дубовой коры. Видимо, ударили как минимум два раза. Первый раз - сзади и сверху, а потом уже по лежащей на земле, то есть это неизбиение и причинение смерти по неосторожности, а преднамеренное убийство. Убийца, очевидно, очень силён физически, но совершеннейший дурачина, не профессионал, потому что лесину, которой он убил девушку, мы нашли метрах в пятидесяти от места, где было совершено убийство. На ней даже сохранились волосы убитой. Вот так.
- Иван Арнольдович, а по Андрею что? - Спросил спросонья хриплым голосом Альберт, подумав при этом, что ничуть и не сомневался в том, что Ксению именно убили.
- Да ладно тебе, Альберт, что ты, в самом деле, Иваном Арнольдовичем меня кличешь? Мы ведь с тобой одну войну прошли...
-  Слушай, не обижайся, пожалуйста, - несколько расчувствовался Альберт. - Я только что дрых, ещё не совсем очухался. Да, вчера это ... шашлыки тут пекли с девочками из интернатской канцелярии.
- Понятно, - с полным одобрением в голосе проговорил Наскоков и продолжил с энтузиазмом. - А по Андрею ещё интересней. Короче, пальчики на окурках и ручке, что мы нашли в кустах возле дома Санталайнена и на пне, с которого стреляли в него из АК, не совпадают.  А на этом дубовом дрыне, которым убили Ксению, отпечатки пальцев ещё одного, то есть, третьего человека. Так что, тут, похоже, целая банда работает. Впрочем, это в определённом смысле и лучше: одиночку труднее искать, поскольку мутнее мотивы содеянного. А тут сразу всё понятнее: убийства роднит мотив противостояния убитых - администрации интерната и чиновникам обладминистрации. Другие причины пока что не просматриваются...
- И что ты теперь думаешь делать, Иван?
- Окончательно ещё не решил. Тут важняк из Города нагрянул, из следственного управления. Похоже, нас ему переподчинят. Я завтра на похороны к вам приеду. Там и поговорим. Слушай, совсем забыл. Говорят, ты вчера на совещании в интернате был?  И не только был, но и выступал - причём, «выступал» в самом прямом смысле. Замглавы наш с прокурором приехали какие-то варёные, ну и поминали тебя недобрым словом - дескать, лезут тут всякие, куда им не велено.
- Кем это не велено? Пусть они своим районным писакам велят. Прости, Иван, но «районка» ваша как была «За коммунизм», так и осталась чёрт те чем. Пишет всякую лобуду. Что в сельском пруду утонула корова, - об этом обязательно, а что сельского учителя грохнули из автомата - ни строки.
- Так ведь сам знаешь ситуацию в районах, все в города рвутся, в провинции с кадрами - беда. Редактором в нашей газете сидит вчерашний учитель, а корреспондентами - вообще все кто ни попадя, те же пенсионеры, которые себя не обременяют ни сбором ценной информации, ни Интернетом, ни самим писанием. Работают, как придётся... К нам хотя бы молодёжь после школы милиции шлют, а кто сюда после журфака поедет, если у них, у гражданских, никакого распределения давно и в помине нет? - Наскоков с чувством кашлянул и добавил для ясности. - А всё отсутствие денег, тощий бюджет. Платили бы хорошо, и, я думаю, что даже такие мэтры, как ты, не побрезговали бы годик - другой в районе поработать. Вот футбол возьми ... Кто только в наших командах нынче не играет: и бразильцы, и аргентинцы, и немцы, и шотландцы, не говоря уж о негритосах из Африки. А всё большие деньги! А разве не так, Альберт?
- Да так, так ... Кстати, у меня уже эта идея возникала: взять долгосрочную командировку и поработать в «районке», пожить у няни Груни. Боюсь, Швед не отпустит. Вот если бы я работал в газете областной администрации, то - не вопрос... Впрочем, Иван, ты - молодец, что мне об этом напомнил. Уж больно я люблю ваш край, эти места, а там, в городе, мне после развода стало как-то одиноко, здесь же - кумир души моей няня Груня, вы вот с Николаем... С вами мне куда проще, чем с городскими чиновниками и снобами из областных изданий. - Сказав это, Альберт тут же дал себе обещание поговорить об этом с Линдмарком сразу же, как только вернётся в город.
- Вот было бы здорово! - Воскликнул с энтузиазмом Наскоков. - А ты знаешь, какая у нас зимой охота! И на зайца, и на лису, и на лося с кабаном можно лицензию купить. Мужики из села и медведя на берлоге брали. А ещё у нас есть енот, белка, горностай, а глубже в лесу - и рысь, но с ней лучше не связываться, да и охота на неё запрещена. Но смотрится красиво! Я заметил, что у тебя на «фотике» очень приличный объектив, мог бы её заснять...
Простившись с Наскоковым, Альберт вскоре должен был себе признаться в том, что всю эту перспективу поработать в здешней «районке» он рассматривал исключительно из-за наметившихся отношений с Аллой Сергеевной. Ну и ладно, - успокаивал он себя, - а что тут такого? Я свободен, у неё с мужем остались чисто дружеские отношения, а женщина она горячая, сексуальная и вообще просто красавица! Никогда таких в Городе не встречал! Да что там в Городе, даже в любимом Питере...  Ради такой не то, что в район, на Чукотку можно решиться. Такое, даже при условии, что это всего лишь увлечение, бывает в жизни крайне редко, а у многих - никогда. И пропускать, пренебрегать такими движениями души - глупо. Ради чего живём-то? Разве только ради воцарения некой всеобщей справедливости, то есть разоблачения всех этих Соломонов, Сар и Чавесов?  Впрочем, если мне удастся наставить на путь истины Ефима Конкина - это уже не зряшное дело. Да и америкашек бы неплохо попугать. А что? Рубль безнадёжно валится и сколько бы ни говорили об американском дефолте, доллар, напротив, неумолимо растёт. А иначе и быть не может, поскольку им накачены десятки экономик Мира, в том числе и российская. И нам от него никуда не деться. Поэтому Санчес и Сара здесь и здравствуют, причины всё те же - бытие определяет сознание. Подумав так, Альберт крикнул няне Груне:
- Няня, а как там у нас с чайком?!
- Несу, несу, милай! - Ответила тётка, и тут же послышались её поспешные шаги. Напившись чаю с плюшками, Альберт позвал няню сходить к Санталайненам, проститься с Андреем и утешить его осиротевших родителей. Няня сразу же согласилась, хоть и видно было, что через силу. Они нарезали в палисаднике гладиолусов и неспешно двинулись по глинистой жёсткой тропинке, огибая
Сосновую  опушку.
Андрей лежал в гробу как живой, только не было на щеках его всегдашнего румянца, да губы казались непривычно сжатыми, словно он напоследок решил утаить от убивших его негодяев какой-то разоблачающий их секрет. Карл Юханович сидел как каменный у изголовья сына, а Марта Густавовна просила о чём-то висевших в красном углу святых - Казанскую Божью Матерь и Николая Угодника. В другом углу комнаты висела огромная чёрная шаль, завешивающая зеркало-трельяж, а вдоль боковых стен по плинтусам были уложены густо пахнущие смолой сосновые лапы. Троекратно перекрестившись на красный угол, Альберт положил благоухающий букет в ноги покойнику и долго не знал, куда деть руки. Няня Груня сначала тихо заплакала, а потом подошла к старшему Санталайнену и, низко склонившись, стала что-то шептать ему на ухо, бережно поглаживая по плечу. Альберт тоже сказал и отцу, и матери Андрея принятые по такому случаю «соболезную» и «буду всегда помнить». А что ещё? Клясться сейчас, возле гроба в том, что обязательно найдём убийц, было и не корректно, и бессмысленно. На пожилых людей внезапно обрушилось огромное горе, которое оглушило их совершенно, а потому лучше вот так помолчать, думая о чём-то вечном и незыблемом. Увы, человеческая жизнь таковой не является. И Альберт, вдруг, вспомнил, как вот так же, молча, стоял над недвижными телами своих товарищей, уложенными на местами потемневших от крови плащ-палатках. Их застрелили в дозоре из снайперских винтовок, когда они в ночи, забыв про запрет, решили покурить.
- Ладно, - неожиданно для самого себя проговорил Альберт   вслух, - ладно, мы ещё посмотрим, кто в интернате хозяин.   И резко развернувшись, вышел на воздух. В горле стоял ком, а на губах было солоно от слёз. Тут же он решил сходить к родителям одной девочки, о которой ему немного рассказала Алла Сергеевна, как о лучшей ученице интерната и любимице Андрея Санталайнена. Сейчас она пребывала в Штатах и, вероятно, должна была - и не раз - созваниваться со своими родителями.

                Разговор с Соединенными Штатами


Выйдя от Санталайненов, Альберт сперва отправился к речке, к мосткам, с которых по привычке некоторые местные, как правило, уже немолодые хозяйки, полоскали бельё. Оставив свою немудрёную одежду и обувь на берегу, Альберт лихо разбежался по мосткам и «бомбой» сиганул чуть ли ни на центр речки, где его тут же подхватило бодрое в этом месте течение. Вдалеке виднелся обрамлённый занавесками камыша омут, а потому Альберт, повернувшись всем телом против течения, усиленно заработал руками и ногами. Вскоре ему удалось ухватиться за крайний дубовый кол, поддерживающий мостки, и окончательно ощутить, что вода была не по-летнему холодной. «Видно, родники бьют», - подумал он и, упруго подтянувшись, вынес всего себя на отполированные босыми ногами мостки. После омовения в холодной воде он почувствовал себя куда бодрее и уверенней и, одеваясь, предварительно насухо выжав плавки за кустом ивы, всё повторял и повторял про себя заимствованный у деда Отто пассаж: «Раньше ссали - галька разлеталась, а теперь - и снег не тает!». «Ничего, снега нынче нет, а вот галька через несколько дней, как только опубликую первую статью про интернат, точно разлетится», - подумал про себя Альберт и решительно зашагал к крайнему дому центральной улицы Елошина.
Альберту показался знаменательным тот факт, что на всех трёх калитках, предшествующих дому, к которому он шёл, висели таблички с надписью «Осторожно, злая собака!», а на калитке дома, в котором проживала интернатская девочка, такой таблички не было. Девочку звали Надей Курочкиной, и в Штатах она находилась уже почти целый год. Миновав палисадник с клумбами бархатцев и петуний, Альберт осторожно постучал в ладную дубовую дверь, из-за которой в ответ сначала тревожно мяукнула кошка, а затем послышалось шлёпанье босых ступней по крашенному полу. Потом дверь распахнулась, и на порог вывалился светловолосый мальчуган лет десяти.
- Здрасьте! - Выпалил он весело и, стремглав окинув Альберта с головы до ног лукавым взглядом, громко крикнул куда-то внутрь избы:
- Баб! - Тут к вам с дедом какой-то дяденька городской ...
- Так, приглашай в дом. Ты что, вчера родился? - Послышался ещё вполне молодой женский голос. И Альберт шагнул в освещённый лампами дневного света, обитый оранжевой вагонкой коридор, в котором густо пахло земляничным мылом и одеколоном «Шипр».
- Я из областной газеты «Курьер», Альберт Нидерквель, пришёл поговорить про интернат...
Надина бабушка встретила Альберта сразу на кухне и, дружески улыбнувшись, повела его «в залу», где за круглым колченогим столом сидел её седовласый муж.
- Садитесь, пожалуйста, к столу, Альберт Эдуардович, - сказала женщина и тут же представилась:
- Зовут меня Галиной Николаевной, а мужа, Надюшкиного деда, - Борис Иванычем. Мы почему-то предполагали, что вы к нам зайдёте. Тётя ваша как-то обмолвилась в магазине, что вы собираетесь про здешние пожары и интернат статью написать. Ну, думаем себе, если про интернат, то наверняка и про его воспитанников. А Надюша всё же была по прошлому учебному полугодию, до её отъезда в Америку, признана лучшей в районе. Особенно по английскому языку и истории.
- Да, я знаю и про её успехи, и про Америку. Но про успехи хотелось бы написать после разговора с самой Надей. Так что, пока мне бы поговорить с вами про Америку. И, если можно, хотелось бы услышать Надину маму, если я не ошибаюсь, - Галину Борисовну.   Насколько я знаю, Надежда, как и другие учащиеся, члены этой гостевой группы, были приглашены в Штаты, ну, максимум на месяц. А сколько их там реально, извиняюсь, удерживают?
- Надина мама сейчас подойдёт от подруги, а насчёт Наденьки и её одноклассников вы зря извиняетесь, - возразил Альберту Борис Иванович. - Именно удерживают, а не иначе. Сначала, когда наших детей пригласили в Америку для совершенствования их английского и расширения кругозора, все мы, родственники приглашённых, конечно же, несказанно обрадовались, поскольку, мягко говоря, не богаты и отправить деток на свои куда-нибудь в Англию, не имеем возможности. А тут такая удача! Что называется, подфартило.    Но теперь мы не на шутку встревожены. Идёт уже десятый месяц, а наших деток нет - как - нет. И когда вернутся, они и сами не знают.
- И что, пригласившая сторона им ничего не объясняет? - Выразил своё недоумение Альберт.
- Они объясняют, но уж больно как-то неопредёлённо, размыто, - ответил Надин дед Альберту с какой-то тоской в голосе. - Я уверен, что они блефуют, что задумали нечто не совсем законное, что, возможно, хотят каким-то образом сделать так, чтобы наши дети попросту не вернулись назад.
- Борис Иванович, но ведь они не достигли совершеннолетия и, насколько я знаю, не могут без согласия родителей или опекунов менять гражданство или принимать подданство?! Были бы взрослыми, могли бы, например, попросить политического убежища. Но они ещё дети... - Альберт нарисовал в воздухе неопределённую фигуру и расширил свой первоначальный вопрос:
- А сама-то Надежда как настроена?  Ей там лучше живётся? Она хотела бы там жить или?..
- Конечно, «или»! - Чересчур напористо, как показалось Альберту, констатировала Надина бабушка.
- Надька мне сама по телефону жаловалась, что её домой эти гады из Штатов не пускают! - Почти заорал с кухни слушавший разговор мальчуган. Дед погрозил ему пальцем и попросил пока не встревать.
- Вы ей звонили? - Спросил Альберт и, получив в ответ утвердительный кивок, продолжал свой «почти допрос»:
- А давно?
- Мы звоним ей постоянно, и последний раз это было третьего дни, - отвечала Галина Николаевна.
- И что?
- Что? А ничего определённого... Поездки, экскурсии, колледжи, университеты, лаборатории и даже Белый Дом... Там, кстати, «гостят» не только наши дети, а ещё из полдюжины российских интернатов. А кроме наших, есть дети из Польши, Хорватии, Венгрии и из арабских стран. По-моему, их просто упрямо соблазняют перспективами жизни там, за океаном. Да, совсем забыла, - Галина Николаевна нервно поправила сбившуюся от волнения причёску. - Их там не только учат, но и заставляют работать...
- Где? Это незаконно... - Альберт совсем растерялся.
- Вы так не переживайте, Альберт Эдуардович, - попыталась успокоить его Надина бабушка, сама, по правде сказать, очень взвинченная. - Ну, не на фабрике, конечно. Они организовали для наших детей этакие информбюро, в которые поступают новости со всего мира. И вот они готовят их для американских граждан. Такая работа, мне думается, сама по себе влияет на детские умы и души, как очень сильный канал пропаганды американского образа жизни, их ценностей. Как нам сказала Надя, они постоянно должны проводить параллели между, грубо говоря, двумя жизнями: американской и остального мира.
- В пользу перовой, конечно? - догадался Альберт.
- Ну, разумеется, - сразу подтвердила догадку журналиста Галина Николаевна. - Такова установка их американских благодетелей.  А знаете, что? Давайте-ка мы сейчас вместе позвоним в Штаты, и вы поговорите с Надюшей сами?! Так будет лучше и целесообразней. Вы - журналист, вы с ней не знакомы, в конце концов, у вас ведь не праздный интерес, а вам это необходимо для работы...
- Может быть, лучше с моего сотового? Наверное, звонок в США обойдётся вам в копеечку? - С сомнением в голосе проговорил Альберт.
- Всё нормально. Не беспокойтесь. С сотового, наоборот, значительно дороже, а нам, по существующей договорённости с американцами, положены скидки. Так что, вперёд, к аппарату! - В голосе Галины Николаевны слышались оптимистические нотки.
Телефонный аппарат в доме был что надо, Альберт о таком давно мечтал: чёрный, тяжёленный как танк, из эбонита. Диск был металлическим и вращался с внушительным щёлком, как барабан «Смит - Вессена» времён войны Севера с Югом.
- Алё - Алё! Надюша, здравствуй, родная! - Кричала в трубку примерно через пару минут взволнованная Галина Николаевна. - К нам в гости зашёл журналист из области, зовут его Альберт Эдуардович. Он очень хочет с тобой поговорить о твоей затянувшейся поездке. Ты, пожалуйста, постарайся ответить на все его вопросы. - И с этими словами женщина передала увесистую трубку Альберту. Провод, вьющийся от трубки к аппарату, был столь длинным, что можно было говорить как угодно, даже бродя по комнате, что Альберт, привыкший звонить с сотового, и сделал.
- Здравствуйте, Надя! Вы можете на мои вопросы отвечать так, как вам удобнее, по ситуации или вообще не отвечать, - начал осторожно Альберт, - или, ответив, заметить мне, что это не для печати. Я в общих чертах понимаю вашу ситуацию и очень бы не хотел, чтобы у вас из-за разговора со мной возникли какие-либо проблемы...
-  Всё нормально, Альберт Эдуардович, наоборот, с вашей помощью, быть может, я их сумею решить. - Отвечала девушка хорошо поставленным с приятной хрипотцой голосом, уже приобретшим заметные англо-саксонские интонации.
- Понял, - довольно отвечал Альберт. - Итак, на какой срок вам оформляли поездку?
- Ровно на четыре недели, 28 календарных дней, не считая дороги. Но поскольку мы летели на самолёте практически в пункт назначения, то дорога - ерунда, не более суток.
- Почему не вылетели обратно в срок, как договорились?  - Спросил Альберт, словно по протоколу, полагая, что такой официальный тон нацелит Надежду на конкретику и отсечёт излишние эмоции, изрядно затуманивающие истинное положение вещей.
- Почему не вылетели?.. - в голосе Надежды явственно обозначилась неуверенность. - Сначала всё откладывали из-за плохой погоды и каких-то неувязок с документами, а главное - якобы из-за невыполненного плана нашей поездки. А потом, как нам сказали, пришла почта из нашей администрации со ссылкой на министерство, что желательно продлить срок нашего пребывания в Штатах, чтобы окончательного усовершенствовать язык и обучить нас профессиям или специальностям, не помню - чему точно, в области информатики и компьютерной графики с их, американским, подходом. Ну, знаете, нам они всё это подавали поначалу под патриотическим соусом. Говорили, что мы должны помочь своей стране стать ближе к международному лидеру, то есть, конечно, к Штатам, и всё такое прочее.
- Но хоть называли срок, на который вы задержитесь в связи с возникшей необходимостью? Ведь у каждого из вас, возможно, имеются свои планы на жизнь, которые могут и не совпадать с их планами? - Альберта начинала душить злость.
-  Лично мои - абсолютно не совпадают, - не раздумывая, ответила Надежда. - Во-первых, я ужасно скучаю по бабушке и дедушке. Во-вторых, я не люблю Штаты и с большим желанием и пользой для себя поехала бы в Европу. И не обязательно в Англию. Я и французским занималась, и немного немецким. В-третьих, информатика - очень холодная вещь, а я более склонна к изучению литературы и искусства. Очень люблю классическую музыку! А здесь - сплошное кантри, от которого у меня болит голова. И вообще всё негритянское, ну, кроме джаза, меня нисколько не трогает. Думаю, что всё это приплыло вместе с рабами из Африки, от полудиких племён, а поэтому грубо и просто до примитива.
- Но этот примитив сегодня и в российской попсе! - Робко попробовал возразить Надежде Альберт.
- А что такое наша попса? Череда шаблонных заимствований у Запада. Я даже реферат на эту тему написала. Подлинная российская эстрада - это «Ария», которая играла и пела под большой симфонический оркестр.  А на большинство российских хитов я бы и времени не тратила. Кстати, их и здесь хватает.
- Надя, а вы протестовали, выражали своё несогласие в, так сказать, самой свободной стране?
- Миф всё это. Свободными здесь себя чувствуют лишь приверженцы их образа жизни, их убеждения в том, что они - «супер» и всем остальным до них, как пешком до Шанхая. А мне больше по нраву моё Елошино и наши сосняки, наш яблоневый сад и речка с соседскими утками. Если б вы только знали, как мне домой хочется! Нет, в Америке стоит пожить ... неделю, в крайнем случае, две. Простите, Альберт Эдуардович, но между Америкой и Россией примерно такое же различие, как между журналистикой и литературой.
- Для твоего возраста ты очень чётко формулируешь ... - в голосе Альберта слышалось нескрываемое уважение. - А остальные разделяют твоё настроение?
- И да, и нет. То есть, соскучились, конечно, все, но парни - а их у нас двое -  заинтересовались информатикой на полном серьёзе и даже мечтают о работе в Штатах, благо это сегодня возможно даже при отсутствии гражданства. И потом, не за горами и возможность получить двойное гражданство. На этом наши американские опекуны и играют... Я как-то нашим парням сказала, что, дескать, вы - не Малевич с Врубелем, и будете здесь, скорее всего, обычной обслугой. Но они считают, что американцем может стать любой, кто знает язык и лоялен к их политике. Поэтому единства среди нас нет, и это им только на руку.
- Понимаешь, Надя, проблема не в том, можете ли вы стать полноправными гражданами США, а в том, что в вас, лучших учениках российского учебного заведения, остро нуждается ваша родина, Россия. И если мотивы американцев мне понятны, то позиция ваших директора с завучем и чиновников из областной администрации вызывает много серьёзных вопросов. Ты не возражаешь, если я возьму твой номер у твоих родных и, при необходимости, перезвоню тебе сам?
- Нет, конечно. Я очень рада любой весточки с родины, любому разговору с соотечественником. Спасибо вам за звонок. До свидания, Альберт Эдуардович.
- Удачи тебе, Наденька, - легко перешёл на «ты» Альберт.


Ни слуху   -   ни духу!

Мягко положив трубку на рычаг чёрного монстра и сказав дежурное «спасибо», Альберт хотел, было, встать и вежливо откланяться, но не тут-то было. Надин дед уже успел поставить на очень напоминающий телефон чёрный, по всей видимости, дубовый стол высокий гранёный графинчик с вишнёвкой, а его супруга Галина Николаевна проворно раскинула вокруг стеклянной посудины несколько плошек с домашним сыром, ветчиной и  карасями  своего копчения. Первый тост подняли за скорое Надино возвращение, второй - за осуществление всех её надежд на ближайшее будущее, а третий, как водится, за то, чтоб у нас всё было и нам за это ничего не было.
- Хотя, - заметил по этому поводу Борис Иванович, - мы не американцы, у нас так бывает только на самом верху. Утащишь восемь миллиардов, как в министерстве обороны, тебя - под домашний арест, а ошибёшься при оформлении десятка - другого шапок, как оппозиционер Удальцов, тебе реальный срок тут же накрутят... Нет, я ни его, ни Навального, ни тем паче Ходорковского никогда не защищал и не защищаю, но уж эти мне двойные стандарты... Они были при Брежневе, при Ельцине, они есть и сейчас и, увы, в ещё гораздо большем количестве.  Да ещё эта дружба с Западом!  Я тут статистику смотрел. Газа и нефти мы нынче гоним туда ещё больше, чем до распада СССР, а зависимости от тех же Штатов не только не убавилось, а напротив. Я её стал даже физически ощущать!  По телевизору только спорт смотрю да наши старые фильмы, главным образом, советские.  А все эти игры, шоу, мыльные оперы и сериалы под их сурдинку сделаны. Сравните «Тени исчезают в полночь» с какими-нибудь «Сарматами» или «Шаманами» (видите, они даже над названиями особо не размышляют, а пускают всё по трафарету, на поток...) и почувствуете принципиальную разницу: это - наше, а это - нет.  Как тонко пошутил один современный кино - герой: И уж если милицию переименовали в полицию, то отчего тогда пистолет Макарова не переименовать в Кольт? Поэтому, если уж на то пошло, то я лучше «Рембо» или «В осаде» посмотрю - так сказать, первоисточники.
- Вижу, вижу, - весело сказал Альберт, - откуда в Наде взялась антиамериканская закваска.
- Она - не антиамериканская, - осторожно возразила Галина Николаевна. - Она прорусская. Нет, даже не так. Понимаете, Надя у нас всегда росла на подлинной культуре, в том числе и на американской. Она нам с ужасом призналась, что там, в США, обнаружила, что знает американскую и английскую литературу и культуру гораздо лучше не только своих сверстников, но и студентов тамошних ВУЗов. Они даже лауреата «нобелевки» Хемингуэя знают неважно, не говоря уж об Уитмене и Торо...  Там куда больше в ходу «Стивены»: Спилберг, Кинг и прочие... И ей сегодня стало там просто душно.
- Я вас понимаю, Галина Николаевна. Я, если честно, сейчас даже очерк Есенина про Америку вспомнил. Он там писал про американцев ещё в начале 20-х годов прошлого века, то есть почти век назад: «Жрут, и опять - фокстрот! ... Пускай мы - нищие, но зато у нас есть душа...». И дальше, я точно не помню, но что-то в том смысле, что душу они за ненадобностью сдали в утиль... Но Есенин хотя бы в принципе не воспринимал Прогресса, называл его «железным гостем», сожалел, что не утопил его, как ведро, в колодце. Но ведь и совершенно иначе воспринимавшему Прогресс Маяковскому Штаты не понравились, и примерно по той  же причине. Так что, вашей Наде есть с кем солидаризироваться. Кстати, у кого она учила английский: у погибшего недавно Санталайнена, или у американцев? - Вдруг резко поменял тему Альберт.
- Сначала у Андрея Карловича, а потом, естественно, её, как лучшую в классе «англичанку», перевели к этой Саре Джексон. Кстати, её даже не спросили, а хочет ли она. А ей больше нравился прежний учитель, который мог часами рассказывать о русско-английских отношениях, о непримиримой войне красной и белой роз, о борьбе ирландцев за свои права, о замках Шотландии и Уэльса. Надя даже читала его диссертацию, которую он уже подготовил к защите - «Англо-американские отношения во время гражданской войны в США». Боже, как жаль этого человека, этого, в сущности, ещё юношу! Знаете, мне кажется, что он нравился нашей Наде не только как учитель...
- Видимо, вы правы, - подтвердил Альберт догадку Надиной бабушки. - Он мне тоже сказал несколько тёплых слов про одну девушку-старшеклассницу, заметив при этом, что очень сожалеет, что её высочайшее во всех отношениях развитие несколько не соответствует её возрасту.  Помню, я ещё возразил в том смысле, что этот недостаток скоро пройдёт.
- Скоро... Довольно скоро Надя станет старше его, - голос Галины Николаевны дрогнул, и она механически отхлебнула из бокала большой глоток вишнёвки.
- А что вы, если не секрет, думаете обо всём этом? Об американцах, о странных убийствах в интернате, об этом российско-американском договоре? Обещаю печатно не упоминать ваших имён, - спросил заинтересованно Альберт, словно до этого и не разговаривал с Надиными родственниками.
- Мы думаем, - и Галина Николаевна кивнула в сторону мужа, словно призывая его в свидетели, - что это, как нынче принято говорить, - «заказуха». Не берёмся утверждать, что именно американская, но они, несомненно, её одобрили, а, может быть, и вдохновили. Поэтому, Альберт Эдуардович, вы понимаете всю обоснованность наших переживаний в связи с бесконечным затягиванием Надиного возвращения оттуда, - с этими словами Надина бабушка указала взглядом в сторону висящей на стене карты Мира с обведённым красным фломастером Северо-Американским континентом.
- Галина Николаевна, Борис Иванович, простите за прямоту, но если это можно, то скажите для ясности, - где Надин отец? - Задал Альберт давно блуждавший у него на языке вопрос.
- Это очень печальная история, - нисколько не смутившись, заговорил Борис Иванович. -  Надин папа и наш зять Владимир Смирнов был очень талантливым художником, скульптором и поэтом. А на жизнь ему приходилось зарабатывать оформительством. Однажды он завершил очень большую работу в юношеском спортивно-патриотическом лагере, получил расчёт и заторопился домой. А транспорта, как назло, не было. Он и напросился в кузов на следующий в нашу сторону грузовик, посулил водителю хорошее вознаграждение. Тот приказал ему схорониться под тентом и не показываться, чтобы, значит, ГАИ не оштрафовало. И вот на самом подъезде к Елошину, где, вы наверняка видели, дорога резко поворачивает к глубокому оврагу...
- Видел, конечно, - утвердительно кивнув, сказал Альберт. - Там ещё обелиск на обочине стоит.
- Это место гибели Володи. - Печально сообщила Галина Николаевна. - Шофёр не успел погасить на спуске скорость, и машину занесло. Она перевернулась, и Володя вылетел из кузова прямо на встречный оселок расщеплённой молнией сосны. Надюша тогда была ещё грудной, а у её мамы, нашей Галиньки, от переживаний пропало молоко. И мы сначала кормили её сцеженным молоком тоже только что родившей соседки, а потом - коровьим из бутылочки. Сначала от недовольства она своими первыми зубками рвала все соски, но вскоре привыкла и даже теперь более всего на свете любит домашнее молоко. Бывало, придёт с учёбы и первым делом - к кринке...
- Удивительно, но мы с ней в этом так похожи! - Воскликнул Альберт. - А можно Надино фото посмотреть? - Запоздало попросил он. Утвердительно кивнув в ответ, Борис Иванович позвал Альберта к старенькому компьютеру и надавил кнопку процессора. Пару минут поводив туда - сюда «мышью», Надин дед произнёс с некоторой даже гордостью:
- Вот она, внучка наша. Самые последние её снимки годичной давности и присланные из Штатов несколько месяцев назад. И Альберт увидел красивую черноволосую девушку с несколько раскосыми зелёными глазами, небольшим прямым носом и едва заметной ямочкой под слегка припухлыми, не по возрасту чувственными губами. Вот ведь, бывает же, подумал Альберт, не только умная, но и ещё дьявольски привлекательная. Да, было от чего смущаться бедному Андрею!  Надя заметно повзрослела и исхудала в Америке... Но взгляд её от этого стал ещё красивей, в нём явственно читалась какая-то глубина и та неизгладимая печаль, которая появляется лишь по причине сильных душевных переживаний.
- Так, так, так... - протянул Альберт многозначительно. -  Надя и её сверстники в Америке. Мечтают о возвращении. Вы - тоже. И что же будет дальше?
- Вы, Альберт Эдуардович, не думайте, что мы не хлопочем, - ответила Галина Николаевна. - Мы и ещё родители двух девочек уже не раз были и в интернате, и в области - в департаменте образования, а недавно и с заместителем губернатора беседовали. Знаете, не хотелось портить отношений, поскольку все они с нами длительное время «сюсюкали», то есть уговаривали потерпеть «ради благого дела». Дескать, это не только интернату и области нужно, но и значится в проекте российско - американской программы. Но недавно, посовещавшись, мы пришли к выводу, что настала пора решительных действий. Можно даже сказать, - ультимативных! Мы послали письма в администрацию президента, в Госдуму, а копии - в местные инстанции, включая и наш интернат. Но пока - ни слуху, ни духу!
- А я почему-то предполагаю, что они станут тянуть как можно дольше. Администрация президента, сдаётся мне, промолчит, потому что у нашего вице-губернатора там есть свои люди. Из Госдумы пообещают разобраться. А местные власти, скорее всего, отделаются формальными отписками в том духе, что сегодня всё решается наверху. Нет, из Администрации Президента, быть может, и ответят, но серьёзно - лишь после некого скандала. Там скопилось столько жалоб, что… Но это моё сугубо личное мнение.
- Вот мы и надеемся на вас, Альберт Эдуардович, - с надеждой посмотрела на него Галина Николаевна. В это время входная дверь тихонько скрипнула, и на пороге появилась молодая красивая женщина со стрижкой «под мальчика», в простом ситцевом платье с босоножками в руках.  С первого раза она показалась Альберту почти ровесницей своей дочери. Он смущённо привстал со стула и приветственно кивнул, после чего был церемонно представлен стариками... Тут же выяснилось, что крепкий весёлый мальчуган, который открыл Алберту дверь, Надин двоюродный брат ... Это отчего-то Альберта несколько обрадовало.

                День похорон

В день похорон, словно по воле Провидения, над Елошиным вновь поплыли сначала запахи гари, а затем и мутно - белёсые дымы близких уже лесных пожаров. Няня Груня всё утро натужно кашляла, а потом и вовсе плотно закрылась в избе, не желая вдыхать эту горькую, ядовитую духоту, наступающую с лесных опушек. Хоронили сразу обоих - и Андрея, и Ксению, тела которых накануне привезли из районного морга.  Ксению отпевали в закрытом гробу, а Андрей по-прежнему лежал, как живой. Около часа дня гробы вынесли из церкви, и процессия медленно двинулась к сельскому кладбищу. По какой-то неизвестной Альберту традиции местные женщины повязали на головы белые платки, а мужчины, несмотря на жару, надели поверх белых же рубах тёмные пиджаки. Можно было подумать со стороны, что это какая-то вполне не траурная демонстрация, если бы не гнетущая тишина и временами доносящиеся до уха женские всхлипы и причитания.  Могилы выкопали рядом, на расстоянии двух метров одна от другой. С одной стороны их осенял огромный широколистый клён, с другой подпирала облупленная кладбищенская ограда, которую Альберт, в ближайшее же время, решил покрасить самолично.  Упившаяся пустырником няня Груня больше не кашляла, а лишь время от времени посасывала очередную мятную таблетку, целой облаткой которых наделил её предприимчивый племянник. И родители Андрея, и родственники Ксении были одеты, в отличие от остальных елошинцев, во всё чёрное. Альберт взял няню Груню под локоток и осторожно подвёл её к родственникам погибших. Няня Груня вместе с ними всплакнула, а Альберт постарался быть искренним, произнося традиционные слова соболезнований.
Когда поставили гробы на дежурные табуретки и стали прощаться, Альберт внимательно всмотрелся в лица обступивших ямы людей.  На фоне каких-то похожих в целом выражений два лица явно выделялись. Альберту даже показалось, что на кладбище люди резко разделились пополам: руководители интерната - директор с завучем и все остальные. И в самом деле, если все лица были объединены чувством всеобщей необратимой утраты и всегда сопутствующей ему скорби, то завуч смотрела на происходящее с некоторым вызовом, а на лице директора интерната застыла этакая дежурная маска, которая делала её ещё глупее, чем она была на самом деле. Американцев, понятное дело, не было вовсе, хоть застреленный Санталайнен и преподавал в интернате их родной язык. Когда гробы опустили в могилы, и директор подошла к краю ямы с тем, чтобы бросить туда, на обшитую красным бархатом крышку, горсть рыжей супесчаной землицы, Альберт слегка коснулся её плечом и тут же даже с неожиданным для самого себя нажимом спросил:
- Софья Петровна, позвольте полюбопытствовать, а американские коллеги Санталайнена почему не пришли?  Часом, не занедужили от переживаний?
- Ну как Вы можете в такой день и на таком месте так вот юродствовать? - С плохо сыгранным негодованием в голосе прошипела директриса.
- Юродствуют юродивые, госпожа Утробина, а я, скорее, дознаватель по вашим интернатским убийствам, к которым ваши американские благодетели, полагаю, имеют, по меньшей мере, косвенное отношение. Впрочем, это как считать... Во всяком случае, американские мотивы здесь абсолютно очевидны. Разумеется, исполнителей мы ищем в елошинской, так сказать, в вашей среде.
Обращение «гражданка» и привязка «в вашей среде» подействовали на директора Утробину ошеломляюще. Альберт даже подумал, что если бы   разговор происходил где-нибудь в директорском кабинете, то эта мегера, вероятно, впилась бы ему в горло своими редкими жёлтыми зубами. Он невольно отпрянул от могилы и почти инстинктивно перекрестился, механически повторяя при этом: «Свят, свят, свят!».  А интернатская начальница тем временем, даже не подождав своего завуча, торопливо засеменила к кладбищенским воротам. Все елошинцы смотрели в это время на Альберта, выражение их лиц резко изменилось, но никто не проронил ни слова. Тяжёлые комья земли глухо стучали по сосновым доскам гробов.
- Что ты ей такого сказал? -  Спросила у Альберта, видимо, наблюдавшая за племянником няня Груня. - Ишь ты, как она полетела... прямо как кипятком ошпаренная!
- Ничего, далеко не улетит, - успокоил тётку Альберт и заметил в толпе, видимо, только подошедшего участкового Николая. Тот гладил по плечам двух согбенных старушек, как потом оказалось, родных сестёр Ксениной бабушки. До слуха журналиста долетели последние фразы капитана:
- Ну что ж, придётся в Дом престарелых... Он на красивом лесном озере, километрах в двадцати отсюда. Я вас отвезу посмотреть... Николай поднял голову и невесело приветствовал Альберта какой-то вымученной виноватой улыбкой.
- Ты сегодня уезжаешь? - Спросил он, ещё раз здороваясь, теперь уже за руку.
- Прямо сейчас. Вот только немного перекушу - и вперёд. Может, составишь компанию?
- А на поминки к Санталайненам не пойдёшь разве? - В голосе капитана Пригова преобладали оттенки удивления.
- Да мы с тобой и его родителями уже поминали, а два раза в одну реку я входить не привык. И потом, мы с няней Груней уже ходили намедни прощаться к ним домой. Не хочу опять-таки обращать на себя внимание, пусть они своим миром помянут. Им так будет спокойней, а мы, уверен, ещё с Юхановичем посидим, и не раз. А ты разве не так считаешь?
- Пожалуй, ты прав, - задумчиво согласился Николай. - Зови няню и айда к вам, помянем в своём узком кругу. Я на «Ниве» приехал. Вон, возле крайней избы оставил. Пошли. В это время над могилами Андрея и Ксении уже выросли внушительные холмики, и мужики обрабатывали их лопатами, придавая им трапецевидные формы. Два одинаковых дубовых креста лежали рядом на песке, к ним уже были прибиты жестяные таблички, которые сообщали о том, что учитель Андрей Карлович Санталайнен оставил сей свет в 27 лет, а сотрудница интерната Ксения Витальевна Антонова дожила только до 20... Наскоков и его люди почему-то на похороны не приехали.


                «Der Weg  zuruk»

Именно так по-немецки называется прочитанный в юности Альбертом роман Эриха - Марии Ремарка «Возвращение». Если переводить дословно, то не возвращение, а - дорога назад. Вот и теперь, через пару часов, Альберту предстояла эта самая что ни на есть дорога назад - в Город, в редакцию, под требовательные взгляды дотошного Шведа. Усаживаясь в пропылённую, пропахшую торфяниками «Ниву», Альберт размышлял о том, как бы ему совместить хотя бы небольшую выпивку с последующей ездой на своём «Аутлендере».  Впервые после приезда в Елошино ему и в самом деле очень хотелось пропустить хотя бы пару рюмок, чтобы снять это тягостное состояние, которое угнетало его  в этот продымлённый  пожарами день с самого утра. Но он не решался выпить хотя бы и самую малость в присутствии тётки, поскольку она даже после двух рюмок за руль его попросту не пустит. С другой стороны, километров 150 ехать предстояло по глухому лесу, где на дорогу могли выйти разве что лоси или кабаны, но никак не сотрудники ГИБДД. Когда подъезжали к дому, Альберт решил взять с собой   флягу тёткиной медовухи и термос с горячим чаем. Выпью километрах в пяти на опушке, за кустом акации. Потом напьюсь горячего чаю с пирожками и не спеша поеду песочком. Часа через два ровным счётом ничего в организме не останется: ни выхлопа, ни промилей.  Потом, перед выездом на шоссе ещё чайку выпью и бутерброд с лимоном, перцем и солью... Испытанное средство даже при сильном опьянении, а сотню грамм двух - трёх - часовой давности вышибет на все 100 процентов.
Няня Груня накрыла на веранде, потому что на воздухе раздражал запах горелого. Выставляя на стол бутылку казённой водки, она с пониманием спросила племянника:
- Может, до завтрашнего утра останешься? Чо тебя так приспичило непременно ехать? Ведь всё равно сегодня не успеешь к своему Шведу! Пошли ты его до поры ... - и у тётки с губ едва не слетело лихое бранное слово.
- Да я уже с завтрашнего   утра хотел делом заняться, - как-то неуверенно возразил Альберт и, невольно уставившись на запотевшую поллитру и провокационно подмигивавшего Николая, вдруг обречённо подумал: «А, идёт оно всё на фиг! Устал я от этих переживаний, разоблачений, скорбей и догадок, от этого едкого похоронного дыма... Ну, блин, прямо как в крематории. Ещё, чего доброго, по дороге опять в полосу лесного пожара попадёшь, а к завтрашнему дню, может, и потушат...».  В конце концов, он решительно махнул рукой:
- Наливай что ли! А Линдмарку я через час позвоню и сообщу, что дорогу перекрыл пожар. Выйду завтра утром, по холодку. Он, не сомневаюсь, одобрит. Тётка тут же расплылась в довольной улыбке и спешно отправилась на кухню, а Николай стремглав схватился за бутылку, как за последнюю обойму в обложенной бандитами «берлоге».
- Мы лучше сегодня с тобой к нашим девушкам сходим. А они ничего, верно? Я, если честно, эту Наташу ещё раньше заприметил. Да и ты, я вижу, не промах. Меня сегодня про тебя Алла уже спрашивала и очень, кстати, обрадовалась, когда я заверил её в том, что ты это дело собираешься вместе со мной до конца раскручивать.
- Понимаешь, Коль, на этом этапе нам с тобой необходима сильная встряска. Ну, для того, чтобы они засуетились, забегали, как тараканы, и соответственно раскрылись. Тут мы их и прижучим!  Короче, еду, пишу, публикую и с газетами гоню обратно. Впрочем, пару дней после публикации надо выждать, чтобы дошло...  А как только начнётся реакция, я сразу тут как тут: «с «лейкой» и блокнотом, а то и с пулемётом...», то есть с камерой, биноклем, диктофоном... А с оружием нынче журналисты не ходят, законы хартии запрещают. Ну, в этом плане я больше на тебя надеюсь да на Наскокова с ребятами из «уголовки».
В это время няня Груня принесла с кухни густых свиных щей и плошку с хреном. Над столом поплыл божественный запах самого вкусного в мире бульона, затмевающий всё пережитое за последние дни. Размешав в щах ложку густой домашней сметаны, Альберт с чувством приступил к пиршеству.
Вторую выпили не чокаясь, как и положено на поминках. Няня Груня водки не пила, оставаясь преданной своей фирменной медовухе.  За щами последовали голубцы из первой, ещё зелёноватой капусты, которую няне удалось высадить ещё в феврале в закрытый грунт многочисленных горшочков, а затем, по весне, перенести дружно взявшуюся капусту в теплицу, под двойные рамы с внутренним подогревом. И странное дело, капуста в голубцах была совершенно иного вкуса, нежели в щах.
- Это оттого, что голубцы у меня с бараньим фаршем, чесноком и паприкой.  -  поясняла няня, накладывая несколько смущённому Николаю циклопическую порцию яства. - А вообще я что-то сегодня обмишурилась: и щи из капусты, и голубцы - тоже. Раньше за мной такого не водилось... А всё переживания эти, нервы да эмоции.
- Ну что вы, няня Груня? - Не соглашался с ней Николай. - Вашу капусту да ещё с таким мясом можно есть вечно!
- Нет, повторяться нельзя. Надо было либо на первое суп гороховый, либо на второе - рыбу печёную.  Няня Груня казалась немного расстроенной, но тут же встряхнулась и объявила мужчинам о том, что к чаю будут пироги вовсе не с капустой, а с яйцом, шпротами, вишней и домашним творогом.
- Няня, да нам не одолеть всего ... ни в жись не одолеть! – Убеждённо воскликнул Альберт.
- А куда нам спешить? - Парировала тётка, с хитрым видом выкладывая себе всего один голубец.
... Когда в небе появилась первая робкая звёздочка, Альберт с Николаем сидели на берегу речки и, отмахиваясь от назойливо наседавших комаров, терпеливо ждали девушек из интернатской канцелярии, которым позвонили за полчаса до этого. Алла Сергеевна даже не пыталась скрыть своей радости, когда узнала, что Альберт отложил свой отъезд до завтрашнего утра. Вскоре она и появилась, самой первой из девушек. Глаза её блестели в сумерках как отражённые речкой звёздочки, и это волновало Альберта несказанно.  Он вдруг подумал, что не испытывал таких вот острых чувств со времён своего шального студенчества, когда запросто мог по суровой зимней погоде укатить куда-нибудь на дальний кордон и между охотничьими вылазками и заготовками дров писать рвущиеся откуда-то из глубины души стихи, которые потом с готовностью печатала областная молодёжная газета. И вдруг он явственно вспомнил одно из них и, смело усадив Аллу Сергеевну между собой и Николаем - на аккуратно разосланную ветровку, предложил, указывая рукой в сторону реки и свесившихся в неё ивняков:
- А давайте я для настроения вам пару стишат своих прочту. Мне кажется, сейчас самое время. И он, не дожидаясь ответа, стал читать:

Ветром зацелованная ива
Распустила кудри по реке.
Так бывает просто и красиво
Проплывать на утлом челноке.

По реке рукой пускать барашки
И на мелководье впереди
Видеть твою тонкую рубашку
С ветреным распахом на груди.

- Простите за некоторую сентиментальность. Я это ещё на первом курсе  написал, лет 17 - 18 от роду. - Попытался он тут же оправдать   свою поспешность, но Алла Сергеевна, как будто не слыша его, тихо попросила:
- А можешь ещё?
-  Попробую, - пообещал Альберт и, откинувшись назад, на сложенные замком руки, глухо стал читать:

Ты помнишь воду? Зеленели
Вдали тугие берега,
Мы плыли рядом и без цели
Считали синие стога.

Был взгляд твой ломок и прозрачен,
А голос тих, и для меня
В нём каждый отзвук обозначил
Всю прелесть прожитого дня.

Ты помнишь воду? Тёплый ветер,
И неба лёгкая кудель,

И это чувство, что на свете
Бывает редко у людей.

А в стороне, за стройным бором,
Где лоскут поля да кусты,
Сошлись стремительны узором
На миг церковные кресты.

-  А написал я это ещё в советское время, когда комсомольских секретарей снимали с работы, как сейчас помню, «за непредотвращение обряда крещения». Вот и мне досталось тогда за эти кресты в конце. И редактор «молодёжки», который опубликовал стихи, тоже по репе получил. А ведь и было всё это не так уж и давно.
Тут за их спинами легко хрустнула сухая ветка, и из сгущающейся тьмы вынырнула  весёлая Наташа.
- А я, Альберт Эдуардович, ваши стихи вон из-за того куста слышала, - показала она на невысокую поросль метрах в шести. - Как здорово! А про наше Елошино что-нибудь напишете? У нас ведь так здесь красиво!
- Да, очень красиво. Я люблю здесь бывать, только раньше по селу почти не ходил, дичился. Всё лес да лес. Отдыхал от людей, наверное, а, скорее всего, дураком был... Люди здесь гораздо интереснее наших, городских. Но стихов я давно не пишу, а потому пока ограничусь, так сказать, прозой. В ближайшее же время опубликую и привезу. А там дальше видно будет... Может быть, вот Алла Сергеевна вдохновит на новый цикл?! - Почти серьёзно предположил Альберт, а женщина, нимало не смутившись, подхватила:
- А что? И вдохновлю! Сельская Муза известного Городского журналиста и поэта Эдуарда Нидерквеля! - Уже с нескрываемой самоиронией произнесла она.
А потом они долго говорили о жизни и смерти, о любви и ненависти, об Андрее и Ксении. И тут Альберт, к своему несказанному удивлению, узнал, что похоронили их вместе ещё и потому, что Ксения очень любила Андрея, который тоже недавно начал выделять её из прочих интернатских женщин и с завидной финской серьёзностью уже начал строить далеко идущие планы. А их взяли и убили. Обоих. Альберт, подсвечивая себе маленьким карманным фонариком, быстро заносил в блокнот набегающие одна на другую мысли. Он уже буквально руками трогал свой будущий очерк. «Это будет не разоблачение, а, прежде всего, реквием. Я буду писать о красоте, детскости, хрупкости чувств и всепожирающем огне в прямом и переносном смысле». - Думал он, уже ностальгируя набитыми   подушечками пальцев по упругим клавишам своего старого доброго «Samsungа»
Няня Груня разбудила племянника после третьих петухов, когда на Востоке едва - едва светлело. Глянув на будильник, Альберт сообразил, что спал не более двух - трёх часов. Тётка его, конечно, жалела, но ослушаться не могла. А он просил: несмотря ни на что, поднять после третьих петухов! Первым делом он подошёл к машине и провёл её беглый осмотр. Колёса предстояло подкачать, а, в остальном, всё было тип - топ. Он достал из багажника электронасос и, подсоединив его с одной стороны к прикуривателю, а с другой - к колесу, запустил двигатель. Насос довольно заурчал, а стрелка на манометре медленно, но неумолимо поползла вверх. В это время петух сдуру прокукарекал ещё раз, а няня Груня позвала пить чай. Альберт пообещал быть за столом через пять минут и перенёс насос к другому колесу.
Как всегда, няня взгрустнула перед его отъездом, но Альберт вскоре привёл её в весёлое состояние своим твёрдым намерением быть в Елошине минимум через неделю. С чувством испив чаю со сливками и заправив им свой походный термос, Альберт загрузил в дорожную сумку пакет со снедью, загодя собранный для него заботливой тёткой, и подошёл к присмиревшему Никите, который тут же стал лизать ему руки и тыкаться своим холодным носом в согнутые колени и под мышки. Кузина тоже потребовала толику Альбертовой ласки, но более сдержанно, не теряя своего кошачьего достоинства. Няня поцеловала его тёплыми мягкими губами попеременно в ту и другую щёку, трижды перекрестила и, по привычке, всплакнула:
- Не гони! Успеешь, - напутствовала она, закрывая за ним дверцу внедорожника. Дав прощальный гудок, Альберт миновал раскрытые настежь ворота и, шурша ребристыми покрышками по жёсткой глинисто - песчаной дороге, покатил к сосновой опушке. Солнце уже стало угадываться за лесной глушью, но прохлада ещё приятно веяла на него через опущенное боковое стекло. В зеркале заднего вида постепенно истаивал няни Грунин дом. Вскоре машина нырнула в хвойную арку переплетённых над узкой дорогой сосен, и Альберт стал вспоминать несказанно любившего дорогу Пушкина:

Ни огня, ни тёмной хаты,
Глушь и тишь навстречу мне,
Только вёрсты полосаты
Попадаются одне.

Кажется, у Пушкина не тишь, а снег?.. - пытался припомнить Альберт, но тщетно, а кроме того, ему казалось, что нынче жаркое лето, а потому снег - это вздор. А ведь у Пушкина про дорогу есть строки и покруче, хоть и не так широко известные. Он стал шевелить губами:

Или в лоб шлагбаум влепит
Задремавший инвалид.

Надо же, как точно сказано, даже дрожь прошибает от таких слов. А инвалид - это солдат, военный из комендантской роты, который в те поры поднимал и опускал шлагбаумы перед бричками, экипажами, каретами и прочее. Надо бы на дорогу повнимательней смотреть, а то в прошлом году сосна здесь неподалёку прямо на проезжую часть рухнула. Помнится, я едва в неё не врубился. Вот, не хватало Елошину ещё одного убитого... Альберт вдруг почувствовал, что всё чаще его стало посещать какое-то неприятное состояние полуяви. Он вспомнил рекомендации: остановиться и минут пятнадцать подремать на обочине.  В аккурат метрах в двухстах впереди показался небольшой «карман» по правую сторону. Он осторожно въехал в него и заглушил двигатель. Уснул он тут же, через несколько секунд. Но проспал недолго. Буквально минут через двадцать резко потряс головой и выскочил на лесную дорогу сделать небольшую зарядку. Потом забрался обратно и включил радио «Маяк», на котором Анжелика Варум пищала что-то про мужские руки, в которых находится абсолютно всё. Эх, если бы только так! - Вспомнил Альберт свой недавний развод и переключился на местное радио, по которому его знакомая репортёрша Ирка Галкина пугала обывателей пожарами на востоке области. Завтра, говорила она, туда поедет сам губернатор Овсов, чтобы взять сложную ситуацию под личный контроль. Альберт на это ехидно хмыкнул: «Этот несомненно возьмёт ...» и вспомнил, как совсем недавно, буквально перед его отъездом в Елошино, он, губернатор, как выразилась газета областной администрации, «потребовал найти усыновителей для воспитанников детского дома». Интересно, как можно этого требовать от жителей области, если они и своих-то детей не знают на что прокормить? Может, хотя бы сам пример подаст? Хотя чёрт те с два подаст! Я этого пустомелю ещё по прежней работе знаю... А «под свой контроль» он, скорее всего, едет взять комнату отдыха в Елошинском интернате, ну, и ситуацию тамошнею, которая, чего доброго, может стать неуправляемой и обернуться для него очень и очень неприятной стороной. А поэтому? Поэтому надо спешно публиковать статью... и по жёстче, по жёстче! Так он это «по жёстче» и повторял про себя всею долгой лесной дорогой. А когда выехал на шоссе, то уже не повторял ничего, а лишь цепко следил за спидометром, чтоб не больше ста двадцати километров, да высматривал перед собой дорожную полосу: не появилось ли где дополнительных камер наблюдения? «Впрочем, новые драконовские правила дают нам одну существенную поблажку, - думал он, по привычке сбрасывая скорость перед крутыми горками, - можно превышать скорость на целых двадцать километров - и ничего не будет! Ну, а раз можно на двадцать, то и за тридцать ничего существенного не будет!»  И словно в подтверждение этой его мысли на скорости около ста тридцати  километров в час его легко обошла наша «десятка».
- Ну и хрен с тобой! - Выругался в окошко Альберт. - Если я сейчас добавлю газку, то обойду тебя уже через полкилометра. Но, как говорится, тише едешь - дальше будешь!
И он вспомнил эту поговорку ещё раз, когда примерно через сорок километров увидел эту «десятку» в кустах возле леса - вверх колёсами. И видимо, она до этого места своей последней гавани ещё очень долго кувыркалась, потому что по всему полю от кювета до опушки леса за ней вился шлейф из каких-то «разбомблённых» вещей: трусы, юбки, рубашки, газеты, какая-то посуда, детские игрушки и прочее, прочее, прочее ... Хорошо, что к краю дороги уже подъехала «скорая», и Альберт проехал мимо, не останавливаясь: не то что из-за нехватки времени, а просто не хотел «сбивать себе тему». Так они с Линдмарком нередко выражались, когда на уже решённое и запланированное вдруг наслаивалось ещё что-нибудь эмоционально насыщенное. Обычно эта эмоциональная гора, в конце концов, рожала мышь, а вот куда более значимое, взятое на вооружение до этого, напрочь сбивалось. Возникала досадная ситуация: ни Богу свечка, ни чёрту кочерга... А сейчас Альберту этого чрезвычайно не хотелось. Реквием, зазвучавший в нём накануне ночью, по-прежнему звучал то в одном, то в другом уголке его души.


                Второй серьёзный разговор Шведа и Немца

К редакции Альберт подкатил в аккурат к обеду. Успев припарковаться у самых дверей редакции и резво подняться на свой третий этаж (на первых двух размещались две турфирмы и агентство недвижимости), Альберт столкнулся с направившимся в столовую Линдмарком буквально на лестнице. Швед окинул подчинённого оценивающим взглядом и, довольно улыбнувшись, нерешительно позвал с собой:
- Я, конечно, понимаю, что ты после тёткиных разносолов несколько обурел, но рискую пригласить тебя в типографскую столовку. Там нынче окрошка, говяжья печень и яблочный кисель.
Откуда-то ушлый Швед всегда знал, что в типографской столовке на обед. Альберт даже подозревал его в шашнях с тамошней поварихой, которая тоже носила какую-то скандинавскую фамилию - не то Реппо, не то Сеппо, и всякий раз заговаривала с Линмарком о погоде и видах на урожай.
Смущённый редактор однажды даже стал оправдываться перед Альбертом, что он де виноват, что они с Ингой (так звали повариху) соседи в дачном кооперативе, где она к тому же - казначей. Тут же он невольно с горечью вспомнил о похороненной вчера поварихе Ксении и согласно кивнул Линдмарку. Минут через десять они уже сидели за столиком у окна и накалывали на хлипкие алюминиевые вилки истерзанные тупым ножом составляющие салата «Летнего» - из огурцов и помидор с луком, приправленных обветренным майонезом.
- Значит, реквием, говоришь? - Доканчивая салат и тут же приступая к окрошке, размышлял Линдмарк. - Интересно, интересно. А не переборщишь с соплями? Помни, у нас несколько иные задачи.
- Да знаю я, знаю. Но если соблюсти, так сказать, статус кво, то можно попасть точно в «десятку». Я хочу акцентировать внимание на контрасте, на противопоставлении податливых детских душ бесчувственному чистогану интернатского руководства. И всё это на фоне американизма, который сегодня лезет к нам буквально во все щели.
- И ты уже можешь об этом писать?
- Вполне. Хотя без сослагательного наклонения и вводных слов типа «как нам представляется», «по нашему мнению», «как считают сельчане», «источники, близкие к криминальной полиции» и прочих не обойтись. Иначе могут по судам затаскать. Но мы с тамошней уголовкой и местным участковым подошли очень близко к разгадке этих двух убийств. Похоже, без америкашек здесь не обошлось. И это уже вам не просто агенты влияния, это не данные о прослушке наших телефонов, как в случае со Сноуденом, это, по определению, гораздо хуже и гаже.
- Ох, Альберт, подведёшь ты меня под монастырь, донер веттер!
Знаешь, я даже не этого опасаюсь. Уж больно ты глубоко копнул, и если они вот так запросто застрелили «англичанина», простого учителя, оказавшегося не там и не в то время, то ты для них куда опасней.  И мне бы не хотелось...
- Не посмеют! Я пока сюда ехал, слышал по местному радио, Галкина из «Новостей» сначала лесными пожарами пугала, а потом выдала, что де сам губер туда выезжает для контроля ситуации. Врут они, конечно. В интернат он едет.  Ясно, как белый свет! Его жирной заднице нынче не пожары грозят, а «американский» интернат, эта мутная поездка в Штаты наших деток и, конечно, убийства... Ну и, как следствие, вся эта чехарда вокруг американских долларов. Я думаю, этот первый заместитель губернатора, Аслан Гареев, всё ему обмусолил со своей колокольни. Ну, и тот сразу в штаны навалил. Вот и собрался, блин, пожары тушить... вокруг интерната. Не, мне бояться нечего. Они сейчас будут сидеть тихо...
- Тебе, конечно, виднее, - нерешительно согласился Швед, аккуратно промокая хлебной коркой печёночный соус и запивая всё это холодным киселём. - Но надо, я думаю, и здешних покровителей из департамента образования за вымя пощупать.
- Яснее ясного, - тут же ответил Альберт. - Вымя там - будь здоров! Сейчас прямо из редакции и позвоню. И этого заместителя губернаторского тоже бы надо на небольшую беседу залучить. А что? Может и согласиться. Ему, я полагаю, самому очень интересно узнать, что там, в Елошине, обо всём этом думают, как прошли похороны, далеко ли продвинулись сыщики, и что замышляет наша, торчащая у них как кость в горле, газета?
- Ну, допустим, о ходе расследования он лучше нас с тобою осведомлён, - возразил Линдмарк. - Наверняка звонил, и не раз, в РОВД. Тем более, там у них тоже какое-то лицо кавказской национальности командует: то ли Мамедов, то ли Магомедов... Может, и земляк его?
- Да они все там земляки. Особенно когда к нам в Россию приезжают. Вот, к примеру, Мамедов, скорее всего, азербайджанец, а Гареев, скорее всего, и не кавказец по рождению, а башкир. - Сказал Альберт, вспомнив свой армейский опыт. - Да, чуть не забыл, мне тут тётка кое-чего с собой прислала. Вы часом не против через пару - тройку часов посидеть в Вашем высоком кабинете за чашечкой чайку?
- Медовухи привёз? - Хищно спросил Швед.
- А то?! - Обиженно ответил Альберт. - Целый жбан!
- Тогда о чём разговор? Звони, лети, разговаривай, а главное - ковыряй информацию и зондируй атмосферу. Нам надо знать, как можно больше, чтобы если вдруг всё же возьмут за задницу, то иметь несколько вариантов её надёжного прикрытия.
- Яволь, майн фюрер! - Гаркнул осипше Немец.
- Форвертс! - Скомандовал Швед, и только Инга, разинув рот, провожала рванувших с места в карьер журналистов.


                Незваный журналист лучше ФСБешника

Для начала Альберт позвонил в приёмную губернатора и попросил соединить его с Гареевым, но тот ещё не вернулся с обеда. Тогда он попросил у Людмилы, так звали хорошо знакомую заведующую приёмной, напомнить ему номер прямого телефона вице-губернатора, мотивируя это важностью информации, которую он привёз из интерната, где очень любит бывать Гареев, и жутким цейтнотом времени. Люда ему, не мешкая, продиктовала, только попросила не ссылаться на неё. После этог  он позвонил на сотовый директора департамента образования Невежиной, которая, слава Богу, тут же вышла на связь.
- Ольга Семёновна, - проговорил доверительным голосом Альберт, - я только что час, как из Елошина, интернатом и пожарами там занимался. Надо бы переговорить ... для общей, так сказать, пользы. Та какое-то время молчала, потом выразила сомнение в том смысле, что вообще-то интернат курирует Гареев, а она ему в этом деле подчиняется. А субординация у них в администрации - дело святое. Тогда Альберт прибегнул к заранее продуманной уловке:
- Ольга Семёновна, давайте начистоту. По моим, да я полагаю, и по вашим сведениям, у Гареева нынче дело - табак, а у вас всё, вроде, вполне - вполне. А информация, которую я привёз из Елошина, для вас будет чрезвычайно полезна. С Гареевым, если потребуется и получится, я встречусь чуть позже, как только он появится с обеда.
- Вы думаете, он вас сразу примет? -  Усомнилась глава департамента.
- Не знаю, но надеюсь.  И если примет, я о вас, разумеется, ничего не скажу.
- Ах, Альберт Эдуардович, да в нашей конторе повсюду глаза и уши. Найдутся и без вас добровольцы. Впрочем, будем считать, что вы зашли ко мне без предупреждения... Жду.
И Альберт ударил по газам! Уже через пять минут он проходил через охранный пост администрации, дружески кивая знакомому старшине. Департамент образования располагался на третьем этаже здания. Точнее, это был не весь департамент, а лишь кабинет его директора. Остальные его сотрудники заседали по другому адресу, но они Альберту сейчас были не нужны. Трижды постучав в высокую полированную дверь, Альберт шагнул прямо в кабинет директора. Ольга Семёновна, ухоженная, средних лет шатенка, приподнялась над своим компьютерным столом и по-старорежимному протянула ему руку, которую он осторожно пожал, но и этого хватило для того, чтобы по её лицу пробежала невольная гримаса боли.
- Ой, извините, Бога ради! Я там, среди елошинских мужиков, совсем огрубел, одичал, - попытался урегулировать неловкую ситуацию Альберт. - Вот только приехал - и сразу к вам.
- Что так? - С мнимым непониманием на лице спросила начальница.
- Это вы лучше, Ольга Семёновна, у Овсова спросите, когда он вернётся из Елошина.
- А вы уверены, что он туда вообще заглянет? - Парировала опытная чиновница. - Лес горит не только там, а по всему северо-востоку.
- Только там не убивают учителей из автоматов, и американских экстрасенсов не наблюдается. А пожары... Они случаются постоянно, одним летом больше, другим - меньше. Как показалось Альберту, сочетание «американские экстрасенсы» кольнуло собеседницу особенно.
- Чаю или кофе? - Предложила миролюбиво она. - А может, коньячку с дороги?
- С вами с удовольствием бы, но, к сожалению, я за рулём, - почти виновато развёл руками Альберт
   - Ну, тогда рассказывайте, пожалуйста, что у вас за информация и почему вы назвали американских педагогов экстрасенсами?
- Вчера я был на похоронах учителя английского Санталайнена и молодого повара и преподавателя домоводства Антоновой. Учителя застрелили сразу после нашей встречи он перестал дышать у меня на коленях, и я закрывал ему глаза. Потом мы сообща с начальником уголовного и местным участковым собирали улики и строили версии. Я, как вы помните, в отделе расследований работаю, а к тому же воевал с начальником УгРо Наскоковым на Кавказе. Но это всё лирика... А не лирика - это то, что местный прокурор, заместитель главы администрации и руководители интерната настаивали на том, что Ксения Антонова сгорела на лесном пожаре по неосторожности, хотя прекрасно знают о том, что она выросла в этих местах и прекрасно знала местные боры. И конечно, экспертиза подтвердила нашу первоначальную версию: Антонову преднамеренно убили дубовым колом, а потом подкинули к куче зажжённого хвороста, «организовав», таким образом, очередной лесной пожар. Кстати, поджигали лес в тех местах не раз... Зачем? Думаю, скоро мы об этом узнаем. Теперь про экстрасенсов... Знаете, можно назвать их иначе - скажем, психотерапевтами, психологами, но никак не преподавателями английского языка. Язык и английскую, да и американскую культуру они преподают хуже Санталайнена. Но главное, они ведут оголтелую антироссийскую пропаганду и шпионят за секретным военным полигоном, который расположен неподалёку, за лесом. Я располагаю видеозаписями, свидетельствующими о том, что их старший некто Санчес рассматривает происходящее на полигоне при помощи специального телескопа и как раз в то время, когда там начинают проходить стрельбы и учения. Да и его подружка Сара Джексон не лучше. Ну, о взаимоотношениях этой Сары, например, с тренером по конному спорту Ангелиной, я полагаю, вы знаете не хуже меня. Я говорил об этом со многими жителями Елошина и сотрудниками интерната. Успел пообщаться и с убитыми, которые очень много знали про американцев и их корыстных друзей - Утробину и Липовецкую, очень, знаете ли, разбогатевших после приезда этих самых заокеанских «педагогов». Я не стану рассказывать про тамошние комнаты отдыха, бары, конюшни, катера и прочее. Вы это об этом знаете куда лучше меня. И ладно бы, отдыхайте на здоровье, но убийства на этом фоне выглядят очень зловеще. А потом, эти поездки наших детей в США. Первую группу оформляли на три - четыре недели, а она не возвращается из Америки уже девять месяцев и, по моим сведениям, может вообще не вернуться никогда. А между тем, уже сформирована вторая группа. Это всё напоминает некую параллель недавно прекращённому процессу усыновления американцами россиян из детских домов. Там - детдома, а здесь - интернаты. И знаете, ситуация, с моей точки зрения, уже выходит из-под регионального контроля. Думаю, губернатору это стало понятно, и он отправился лично сам во всём разобраться, а может, и повлиять. На Ольгу Семёновну было жалко смотреть. Она на время потеряла всю свою респектабельность, чиновничью деловитость и этакую профессиональную непроницаемость. Молчание длилось более минуты. Наконец, она взяла себя в руки и как-то устало спросила:
- А от меня-то Вы, Альберт Эдуардович, что хотите? Я не была в тех краях уже около месяца и не представляю...
- Вы вернулись оттуда ровно за десять дней до моего туда приезда, - перебил чиновницу Альберт. - А были там около трёх дней. Не подскажете, что может директор областного департамента инспектировать во всего одном учебном заведении столько времени? Обычно, вы за это время успеваете посетить сразу 5 - 6 районов! А тут...
- Это, что, допрос? - Лицо директора департамента посуровело. - Право, Вы ведёте себя несколько некорректно...
- Да слышал я, Ольга Семёновна, как ведёт себя и с вами, и с директором департамента культуры, и с другими вашими коллегами этот ваш башкирский куратор Аслан Гареев, который, кстати, очень галантен с простым завучем Елошинского интерната Липовецкой.  Не скажете, отчего так?  А американскую Сару, которую связывают с Соломоном, простите, с Анной Липовецкой не только деньги, так и вообще на руках носил!  Впрочем, прошу мне простить мой тон. Просто я ещё не отошёл от похорон Андрея и Ксении, которые стали мне очень симпатичны уже после первого знакомства. Их убили по заказу, а заказ, скорее всего, был сделан на американские деньги. Но всем этим занимаются полицейские и следственное управление. Моё амплуа, как вы знаете, другое. Я - заведующий отделом расследований  независимого издания «Курьер», и у меня  свои, более общие цели и задачи. Я влияю на общественное мнение, а нынче оно не слишком благоволит к американцам. Просто кое в ком ещё живут старые стереотипы, сформировавшиеся ещё во времена Ельцина, Козырева, Чубайса... Ну и деньги, конечно, которыми приехавшие в нашу глубинку американцы, практически покупают себе лояльность. Но с американцами я как-нибудь сам разберусь, а вот про специфику отношений областной администрации и Елошинской школы - интерната мне бы хотелось узнать подробнее. Не отказывайтесь сразу, а подумайте, поскольку вы здешняя, коренная жительница региона, с большим стажем госслужбы, а не какой-нибудь, прошу прощения, «блуждающий атом» Гареев: сегодня он здесь, а завтра ... Где он будет завтра, одному Аллаху известно. Да и не мусульманин он, а обыкновенный проходимец и по совместительству... ваш патрон, который, в конечном итоге, и раскинул над Елошинским интернатом зонтик особой благожелательности. И вы в этой ситуации можете помочь как себе, так и нам всем, кто сегодня ведёт это расследование. Кстати, к нему, расследованию, уже подключилось и следственное управление области. И, конечно, управление ФСБ.
- Но ведь вы не уполномочены, не следователь, а как сами только что выразились, занимаетесь общественным мнением?
- Боюсь, Ольга Семёновна, что когда Вас вызовет следователь, то будет уже поздно. Я же вам предлагаю помочь мне, то есть не мне, а делу сохранения престижа области до того, как ... ну, скажем, Гареева возьмут за одно место. А то, что это произойдёт, можете не сомневаться. Американцы недавно арестовали целую группу россиян, обвинив их в шпионаже, во вмешательстве во внутренние дела США и так далее. Конечно же, наши ответят адекватно. Я сажусь сейчас за статью, и она получилась бы более убедительной, если бы, например, вы мне помогли.
- Вы, надеюсь, меня не пишите? Альберт отрицательно мотнул головой. Тогда директор департамента продолжила:
- Ладно, раздумывать мне некогда. Тут или пан, или пропал! Увы или Ура! - Не знаю, что тут больше подходит - но мы живём в России, где, как вы сами знаете, может быть абсолютно всё. Ведь нашего вице-губернатора не наш Овсов приглашал, а прислали оттуда! - Она резко ткнула указательным пальцем в потолок. - Кто конкретно, я не знаю, но догадываюсь. Боюсь, что Гареев в этом деле - самый высокий бастион... в том числе и для нашего доблестного следствия.
- Поэтому наша с вами задача, - парировал сомнения чиновницы Альберт, - поднять как можно более высокую волну. Если его, по крайней мере, куда-нибудь переведут от греха, то вам будет нечего бояться.  И потом, убийства... Это уже не просто «агенты влияния», это ... во всяком случае, по американским законам, электрический стул или инъекция яда, или расстрел, или петля. Итак?
- Да, я неоднократно бывала в интернате, в том числе и вместе с Асланом Гумировичем, и начальником управления по делам СМИ Засоровой Тамарой Яковлевной. Ездили, обычно, либо на Гареевском  «мерсе», либо на моём «Фольксвагене». Ездили и в порядке командировок в рамках российско-американского сотрудничества, и по инициативе Гареева, как частные лица. Обычно, бывали там и наши из департамента культуры, и местные начальники из района. Заместитель главы, прокурор, председатель Совета депутатского Собрания, шефы интерната из местных предпринимателей, директор местной меховой фабрики. Вы бы видели, какую он американке, этой Саре, шубу справил. Да и не только ей. -  Директор департамента, как показалось Альберту, даже не попыталась приглушить в голосе завистливые нотки. - Туда ведь периодически ездят ещё с полдюжины американских граждан, коллег по профессии.
- Откуда, если не секрет?
- Да, уж какие теперь секреты?! - Чиновница даже повеселела от своей решительности. - У нас в области есть ещё один такой интернат, на Западе, на берегу Славянского озера. Там, как вы знаете, дивные места и не так  дико, как в Елошине. А, кроме того, приезжают гости и из соседней области, с Севера, где так же два таких интерната.
- Я смотрю, американцы в сфере воспитания наших детишек сильно преуспели! - воскликнул Альберт. - И, по-моему, один из первых замов у тамошнего губернатора тоже какой-то в недавнем прошлом министерский начальник. Ещё и фамилия у него такая запоминающаяся - Стоценко.  Выговаривая последнее слово, Альберт сделал это на малороссийский манер.
- Я тоже обращала внимание на это, - словно подтверждая пропетую журналистом интонацию, проговорила директор. -  Ну, что хрен редьки не слаще. Я не о национальной принадлежности, разумеется, а о некоторых специфических особенностях при подборе кадров.
- Да, понял я, Ольга Семёновна. Не всегда, но очень часто происхождение человека впредь определяет и направленность его мировоззрения. - И Альберт вновь весь превратился в слух.
- Вот вы сказали об особом отношении Гареева к завучу Липовецкой. - Продолжила чиновница.  - Мне тоже поначалу это казалось весьма странным. Но позднее я поняла, что она у них, у американцев, на особом положении. Я даже предположу, что не у Джимми Санчеса, их здешнего руководителя, которому, кстати, подчиняются абсолютно все работающие в наших двух областях педагоги, а у тех, которые их сюда направили в рамках сотрудничества.
- ЦРУ? - Попытался конкретизировать ход мыслей собеседницы Альберт.
- Альберт Эдуардович, - женщина посмотрела на журналиста как-то виновато и несколько заискивающе, -  очень прошу вас не писать, что я что-либо говорила про ЦРУ. В противном случае, получается, что я всё знала, а я поначалу не знала ровным счётом ничего и лишь со временем стала догадываться.
- Я обещаю! - Искренне ответил Альберт.
- Эта Анна Соломоновна даже с Сарой Джексон всегда вела себя очень свободно, самостоятельно  и даже, я бы сказала, с некоторым превосходством. Помню, когда Гареев предложил ей занять пост директора интерната, она ехидно усмехнулась и сказала, что она не какая-нибудь дура, охочая до мелких должностишек. Дескать, зачем тратить своё драгоценное время на разную хозяйственную ерунду, если в её руках все инструменты управления процессом?
- Баксы? - Вновь попытался уточнить журналист.
- И не только. Баксы - это следствие особого покровительства.  А покровители учитывают знание ею ситуации, людей, нюансов сотрудничества и тому подобное. Я думаю, что она бы и на место самого Гареева не пошла. А почему - выводы делайте сами.
- Как вы думаете, за что и по какой, так сказать, линии убили Андрея и Ксению? - полюбопытствовал Альберт, мало надеясь на то, что получит какой-либо полезный ответ, но...
- Я думаю, что не по линии Липовецкой, а тем паче американцев. У Липовецкой, думается мне, очень радужные перспективы там, у них... Не важно, в Штатах, в Англии или где-либо ещё. Сегодня переезд на временное жительство в другую страну - не проблема. Нет, ей уголовщина не нужна. Признаюсь, она мне недавно звонила и очень досадовала на произошедшее и, по-моему, искренне. Я бы посоветовала обратить внимание на директрису. Вот Утробина пойдёт на всё. У неё совершенно иное положение в этой игре и соответственно - другие перспективы. Ну, а деньги ей, женщине очень скаредной и какой-то злобной от природы, Липовецая, по понятным причинам,  платит немалые. Этой, как говорится, есть что терять. Словом, как говорят мои будущие собеседники из следственного управления, налицо мотивы.
Они разговаривали ещё минут десять. И Альберту удалось выудить из директора департамента ещё кое-какие нюансы касательно договора о сотрудничестве. Оказалось, что он на территории некоторых, более крупных, российских краёв и областей начал действовать ещё при Ельцине, во времена «друга Билла». Приезжали в ту пору американцы и в нашу область, посещали оба интерната: и Елошинский, и на берегу Славянского озера. Причём, вместе с ними были посланцы и от «друга Гельмута», но последние ограничились обустройством немецких кладбищ на берегу Славянского озера. В них покоились немецкие офицеры и солдаты второй мировой. За кладбищами стали ухаживать местные жители, получавшие за эту работу неплохие немецкие деньги. И вскоре эти кладбища стали живым укором кладбищам нашим, что давно заросли и практически одичали.
В конце их беседы Альберту на «сотовый» позвонил Конкин, в связи с чем директор департамента так напряглась, что можно было подумать, что конюх числится у неё в штате.  «Да, - подумал Альберт, - не всё ты мне, матушка, рассказала... Ефим сообщил, что Овсов ведёт себя как питерский помещик, посетивший свою глухую вотчину. Вызвал к себе всё районное начальство и ругался в кабинете директора матом, а Соломоновна, Санчес и Сара в это время укатили на своём «форде» в Город. «Может, примешь их там?» - не без иронии спросил конюх.
«Привет Ангелике!», - парировал Альберт, в ответ на который Конкин озабоченно засопел.


                Старик Державин   -   нам пример!

Ещё спускаясь по широкой лестнице к выходу из «дворца» (так в народе именовали здание областной администрации), Альберт решил, что встреча с Гареевым ему пока ни к чему, поскольку может лишь смазать основную интонацию статьи, которую он вскоре сядет писать. Да и не добавит ничего особенного: Гареев, почувствовав опасность, скорее всего, либо замкнётся, либо попытается его купить или запугать. Лучше заехать в следственное управление к Майоровой, которая управляет тамошней пресс-службой и должна очень многое знать. Он решительно набрал её номер и, услышав приятный грудной голос полковницы, осторожно справился о её настроении и здоровье маленькой дочери. Затем, сообщив, что только из Елошина, где горят леса и погибают люди, попросил небольшой аудиенции. После располагающих «Да!» и «Конечно, жду...» Альберт повернул ключ в зажигании и стал выруливать к новому особняку управления.
На проходной ему проворно выдали пропуск, и через пару минут он уже сидел в небольшом уютном кабинете молодой светловолосой женщины, на погонах которой внушительно светились целых три больших звезды. «И когда успела? - Подумал Альберт. - Ведь моложе меня лет на восемь... Впрочем, отец её до недавнего времени возглавлял юридическое управление области, да и сама Майорова, красавица с ощутимо циничным отношением к жизни, даром времени не теряла: ходили упорные слухи о том, что генерал не только любил рыбачить с её отцом, но ей самой уделял особые знаки внимания. Душевно поздоровавшись, Альберт первым делом спросил о видах продвижения по службе, на что получил недоумённое «фи!»:
- Альберт, да куда тут «двигаться»? Генеральская должность в управлении всего одна, а идти заместителем мне нет никакого резона. Ну, работы прибавится раза в три. Ответственности больше и вообще, уйди генерал - и зама тут же попрут к чёртовой матери. А здесь я на своём месте, работу свою знаю, и она меня вполне удовлетворяет. Давай-ка лучше к делу. Ты, как я поняла, был там как раз во время убийства? И многое успел узнать... Собираешься писать какое-нибудь скандальное расследование?
- Раиса, ну почему сразу скандальное? Убили молодых людей и пока не ясно за что... И потом, американцы эти там суетятся уже несколько лет, деток наших сладкой жизнью соблазняют. По-моему, не напиши я - напишут или, что ещё хуже, покажут по ТВ московские коллеги. Только мне важна суть, истина, а их, как ты понимаешь, интересует лишь скандальная сторона процесса, поскольку они, не исключено, сами получают баксы оттуда же, откуда и, скажем так, некоторые наиболее продвинутые сотрудники интерната. Например, недавно НТВ целую неделю трубило о том, что вот-вот поведает плебсу о страшной тайне Леонида Куравлёва, о которой он молчал всю свою жизнь. А что на выходе? Да, ничего. Кривлянья одни вокруг противоречивых сентенций старого больного человека. Общее впечатление от этой передачи такое: мои, с позволения сказать, коллеги взяли и обгадили крупного, если не сказать, великого русского актёра, который прожил жизнь совершенно по иным законам, нежели живут все эти столичные любители пены.
- Слушай, Альберт, а может, всё-таки подождёшь конца расследования? Вот завершится следствие, будет подписано обвинительное заключение, дело передадут в суд... Ведь пока ничего не ясно. На фиг тебе рисковать, скажи на милость? Ведь могут и в суд подать, а то и подослать кого-нибудь... А что? Ты лучше меня знаешь, сколько уже вашего брата полегло! И мало кого потом разыскали, потому что «заказуху» в принципе раскрыть почти невозможно, если исполнитель - профессионал и всё хорошо подготовил и просчитал. А на баксы сегодня кого хочешь подписать можно. Ты посмотри, сколько вокруг потерявших работу силовиков, которые злы на весь белый свет и с оружием на «ты».  Тебе сколько?
- Сорок два пока что исполнилось, - ответил несколько удручённым голосом Альберт.
- Во! - Почти торжествующе воскликнула Майорова. - Только «не пока что», а уже. Пушкина во сколько застрелили?
- В тридцать семь.
- А Лермонтова?
- Двадцати семи ещё не исполнилось. - Всё тем же тоном проговорил Альберт. - Но ведь когда это было!
- Да какая разница - когда! Уже в этом, недавно начавшемся веке журналюг полегло больше десятка, а ты говоришь... Между прочим, Гавриил Державин был поэтом не слабее Пушкина с Лермонтовым, а прожил в несколько раз дольше, чем Лермонтов.
- Но ведь он ещё и тайным советником был!  Перед Екатериной прогибался и всё такое... - стал сопротивляться Альберт Майоровскому напору.
- Вот именно, что тайным, то есть по-нашему, генерал-полковником, а Пушкин - не тайным, а известным всему русскому дворянству камер-юнкером, то есть придворным офицером. Лермонтов же погиб гусарским поручиком. Но не это главное. Главное, что Державин хоть и был «в правде чёрт», как он писал о себе, но никогда, извини Альберт, не сикал против ветра. Бедный от рождения, он сколотил себе приличное состояние и вовремя ушёл на покой, где сибаритствовал и наставлял других, то же Пушкина:

Жизнь есть небес мгновенный дар.
Устрой её себе к покою
И лёгкою своей рукою
Благословляй судеб удар.

Слушай, Раиса, ты меня просто восхищаешь! -  Без тени притворства похвалил полковницу Альберт. - Ты, вроде, на филфаке не училась?
- А у нас на юридическом очень хорошо русскую литературу читали, а потому я заразилась ей на всю жизнь. - С некоторой долей самодовольства отвечала Майорова.
- Ну, раз так, то хочу тебе сообщить, что когда Державин был примерно моих лет, то писал о своей  участи:

Поймали птичку голосисту
И ну - давить её рукой:
Сипит бедняжка вместо свисту,
А ей твердят:
- Пой, птичка, пой!

- Ну, тебя-то, положим, никто не давит. Пока. Я ведь просто советы даю, а ты уж сам решай: что и как писать, а главное - когда публиковать?  Понимаешь, я знаю куда больше, чем могу тебе сказать. Но, ты ведь понимаешь, что этим делом заинтересуются не только столичные журналисты, но и столичные силовики. Международная обстановка переменчива, а потому ты можешь попасть под жернова. Московский след во всём этом деле очевиден. Вот ты говоришь про истину, а они, я полагаю, будут руководствоваться совсем другими резонами. Я бы на твоём месте не спешила. Всё это надо очень хорошо упаковать. Фильтруй базар, Альберт, как говорят наши уголовнички. А они-то знают жизнь лучше нас с тобой.
- Рая, ты им-то Державина не читаешь? - Попробовал иронизировать Альберт, но Майорова не повелась:
- Скажешь тоже... Я - не следак и с ними не общаюсь. Было когда-то, давным - давно. Было, да прошло. И тебе советую переходить на другие темы. Ты ведь очень здорово об искусстве пишешь, о театре, о той же литературе.  Честно, я зачитываюсь. А какая у тебя книга рассказов в прошлом году вышла! И её будут читать и через десять лет, а газеты с твоими расследованиями в лучшем случае будут желтеть в паре пропылённых библиотечных подшивках.
«А что? - подумал Альберт. - А ведь она права! Это лет десять - пятнадцать назад моих статей побаивались, а нынче живём по поговорке: писатель пописывает - читатель почитывает... И лет мне уже прилично. В мои - то годы все мало-мальски известные современные прозаики уже много чего достигли, а я всё с чиновниками воюю. Вышло очередное расследование - пошумели и ... улеглось». Но вслух сказал с усмешкой:
- Раиса, да кто мою книгу сегодня читает? Десяток - другой пенсионеров... А нашу газету, между прочим, разбирают со стоек в считанные минуты и просят ещё, особенно, если в ней я на кого-нибудь из властителей наших «наехал». А бумага в принципе желтеет, хоть газетная, хоть книжная, хоть ... ну, купюры, заметила?  Тоже желтеют!
-  Купюры совсем иначе желтеют. Это всё равно, что патина на антикваре. Лишь веса придаёт. Кстати, и старинным книгам, тому же Державину    1811 года издания желтизна  не укор, а достоинство. А вот жёлтые газеты разве что для разведения костра годятся, хотя сейчас для этого дела специальные жидкости продают. Кстати, как слово «газета» с итальянского переводится?
- Мелкая монета, которой платили за информацию.
- То-то и оно, что мелкая и за информацию. Газеты измельчали в принципе, а основным носителем информации нынче стал Интернет!
- У нас есть свой сайт в Интернете, и моё расследование прочтут и в Штатах в том числе. А кто-то предпочитает газету. Сегодня таких много и, скажу тебе, меньше не станет. Пример Англии показывает, что идут и обратные процессы: некоторые люди, главным образом, интеллектуалы, возвращаются к ручкам и даже чернилам... И вообще, Рая, ты и без меня знаешь, что электронные носители не только не надёжны, но и легко могут быть перехвачены кем угодно, ровно так же, как разговоры по сотовым телефонам.
- Давай, не будем спорить. Я тебе сказала, а ты думай и принимай решение. Я понимаю молодых, падких на сенсуху репортёров, но ты ...
- Что я? Старый мерин и борозды не портит, и пашет глубже, - с серьёзным видом сказал Альберт.
- Я это уже поняла, - демонстративно поглаживая себя по крутым бёдрам, игриво сказала молодая полковница. Альберт даже покраснел в ответ.
- Ладно, - сказал он примирительно, - я подумаю. И плавно накрыл её тонкую изящную кисть своей крупной мужицкой лапищей.
... Потом, спускаясь от неё к своей машине, он разговаривал сам с собой: «Подумаю ли я? Вряд ли ... Наверное, подумал бы, если б не убийства Андрея и Ксении. Это Раиса ко всему привыкла в своём следственном управлении. То детей изнасилуют, то женщину на части разделают, то муж - жену, то жена - мужа, а то и - сын отца. Ужас, что в глубинке творится! Никакой сюрреалист такого не придумает!». В это время позвонил участковый Пригов из Елошина и сообщил, что пропала его дочка...
«Вот тебе, Раиса, и ответ на твои мудрые советы!» - Успела пронестись мысль в Альбертовой голове, заставив журналиста стремительно запрыгнуть за руль и, до крови закусив губу, упрямо гнать в сторону дома, не обращая внимания   ни на «кирпичи», ни на ограничивающие скорость знаки.

                «Пользуясь тем, что умеют писать»

Эту шутку про писателей сморозил кто-то из юмористического цеха Петросяна. Но Альберту суть её сейчас была как нельзя кстати. Он умел писать быстро и густо, в общем, не совсем по-журналистски, но от этого особенно эмоционально и доходчиво. Образы роились в его голове, как нянины пчёлы в жаркий сухой полдень, и нещадно жалили его антигероев: чиновников, коррупционеров, трусов и подлецов всех мастей. И в самом деле, назови отрицательного героя своего очерка «подлецом» или «негодяем» - и тебе никак не уйти от судов и денежных штрафов, а образ, метафора, а также и вводные слова, ничего на 100 процентов не утверждавшие, не раз спасали его от всего на свете. И опытный Швед особенно ценил его именно за это. По крайней мере, он мог не ждать от Альбертовых материалов угрозы для материального состояния газеты. Но как же теперь обойтись без этих точных, совершенно не метафоричных, а предельно однозначных слов?! Альберт несколько раз начинал свой реквием, но всякий раз получалось совсем не то, чего он добивался от текста. Он стирал на экране дисплея уже набранное, понимая, то взял не ту интонацию, а взять не ту интонацию в самом начале материала, - это много хуже, чем не ту ноту в начале сложной арии. «А может, я всё-таки чересчур задрал планку, - размышлял он, и надо писать обычный очерк нравов с политической и криминальной подоплёками? А реквием подождёт... Сейчас главное - напугать, заставить суетиться, ссориться между собой, принимать необдуманные решения. Может, испугавшись, и дочку Николаю подбросят от греха... Впрочем, может, она попросту засиделась у подружки? Или родственники забрали на денёк, не предупредив вовремя ... по злобе. Ведь у него, кажется, в Елошине живут бывшая тесть и тёща, которые питают к нему не самые добрые чувства с тех самых пор, как он забрал дочку и их внучку к себе. Ладно, разберёмся. И не такое случалось!».
И Альберт начал без всякого сентиментального пафоса, а жёстко - как кнутом хлестнул: «Сегодня учителя в Елошинском доме-интернате умирают всё чаще: несколько месяцев назад утонул (утопили?) учитель труда, а несколько дней назад схоронили убитых негодяями совсем молодых преподавателей английского языка и домоводства…» А дальше уже пошло, как по маслу ... с битым стеклом. Находя удачные метафоры и сравнения, Альберт лишь довольно крякал и жадно отпивал из прокопчённой кружки глоток - другой чёрного кофе, который всегда был самым надёжным другом его творческого процесса. Впрочем, иногда он прибегал и к более сильным стимуляторам, содержащим алкоголь.  Последний провоцировал рождение неплохих идей, замыслов и даже композиционных ходов, но очень плохо сказывался на самой технике письма. В этом случае Альберту приходилось на следующий день, по трезвой голове, прибегать к чрезвычайно жёсткому редактированию. Но редактировать, совершенствовать уже написанное он любил больше, чем собственно писать.  Но сейчас материал «летел» и без алкоголя и, судя по всему, если и предстояла правка, то совсем незначительная. Слова и сочетания ловко цеплялись друг за друга, словно жили какой-то самостоятельной языковой жизнью: фонетика, семантика, синтаксис, варваризмы и вульгаризмы, фразеологизмы и эвфемизмы, синонимы, антонимы и омонимы... «Пользуясь тем, что умеет писать», писатель Альберт Нидерквель набирал на компьютере упругий полновесный текст, а тот затем в свою очередь тянул писателя за собой. И именно в эти сладостные, напряжённые часы работы Альберт вдруг впервые понял, что писатель и журналист были в нём всегда одним и тем же, а потому Раиса в корне не права уже хотя бы потому, что ей, увы, не дано того, что дано ему. В конце концов, и Державин, как поэт, большую часть жизни дерзил и чиновникам, и вообще сильным мира сего. Конечно, он был государственником, участвовал в подавлении пугачёвского восстания. А как иначе? Ведь этот смутьян народный с живых людей кожу сдирал! А приди он к власти, государству Российскому наверняка пришёл бы конец! И что тогда? А чего сегодня хотят американцы? Да того же, видимо, чего уже частично добились на Украине. Дым до небес и вопли «Тримай!» Всё самое талантливое и позитивное они намерены вывезти, а «тёмную стихию» извольте оставить себе для максимального усугубления развала и смуты. Им это всегда было на руку. Мы умирали в Сталинграде и Ленинграде, а они наживали на военных поставках триллионы, которые потом дали им исключительную возможность вести любую сначала «холодную», а затем и экономическую войну против нас. Последнюю они в конечном итоге и выиграли в девяносто первом, когда развалился СССР. Теперь на очереди - Россия. Эту подоплёку читатель должен почувствовать ... во что бы то ни стало. Когда солнце стало садиться, позвонил Линдмарк:
- Ну, что у тебя там с материалом, Эдуардыч?
- Работаю. Поначалу, вроде, шло тяжело, но сейчас раскумарился.
- Скажешь тоже ... «раскумарился»! Ты что, наркоман что ли?
- В известном смысле - да. Мне без куражу никак. Я ж говорю, поначалу какая-то фигня получалась! Раз пять начинал, а всё не то.
- Когда принесёшь? - С нетерпением спросил Швед. - Может, ночью на мой   комп перегонишь? Чего тянуть то? У меня один хрен бессонница!
-  А что? И перегоню ... часика через два, - легко согласился Альберт. - Я, видите ли, тоже некоторым образом стал по ночам неважно спать.
- Ты это брось! - Приказным тоном пробасил Линдмарк. - В сорок лет должно спать как ребёнку, несмотря ни на какие передряги.
- Мне уже сорок два. Так, что, шеф, спать или дописывать и пересылать вам статью?
- Перешлешь - и сразу баиньки! - Схитрил напоследок Швед.
Альберт, буркнув в трубку что-то нечленораздельное, записал в дневнике: «Поздно вечером звонил Линдмарк. Приказал отсыпаться ... но лишь после того, как допишу первый материал про Елошинский интернат. А писать ещё несколько часов, а потом и вычитывать.  А завтра, можно не сомневаться, с утра подымет со своими замечаниями ... Вот ведь, шельма, сам пишет всякую вольнодумную лабуду, а моё литует как штатный цензор КГБ.»  Потом он отложил дневник и долго ловил ускользнувшую мысль статьи. Альберту, когда он увлечённо работал, не мешали ни музыка, ни посторонние разговоры, ни шумы за окном, но его напрочь выбивали из работы разного рода обращения непосредственно к нему. И не важно, от кого они исходили. Он этого страшно не любил, а потому ещё несколько минут ругал и Шведа, и всю тупоголовую Швецию, и заставлявшуюся его усомниться в своих планах полковницу Майорову, и даже не на шутку разволновавшего его своим сообщением капитана Пригова, но неожиданно из лежащей возле стола на ковре дорожной сумки на него слабо повеяло знакомым волнующим ароматом. Он сладко зевнул и достал из бокового кармана сумки маленький синий платочек, свёрнутый конвертом. Это был платок Аллы Сергеевны, надушенный ему в дорогу её любимыми польскими духами. Он положил этот «конверт» рядом с компьютером и сразу поймал потерянную мысль. А за окном в это время какой-то пьяный мужик грязно материл местного губернатора и всё его «воинство».
... Ровно через два часа Альберт отщёлкал под набранным текстом статьи свои имя и фамилию, потом заменил их на псевдоним, но, подумав, вернул подпись обратно. «Всё равно, -  решил он, - кто захочет, легко найдёт и истинного автора, и его фото, и домашний адрес, и прочую интересующую его информацию. Нет, если взялся за гуж, не говори, что не дюж! А я взялся, и довольно решительно. В Елошине в меня верят... Надо срочно вычитывать и - на электронку Линдмарку».  Текст получился довольно чистым и вычитка заняла не более получаса. «Если ещё к нему парочку снимков елошинских присовокупить, то в аккурат на целую газетную полосу материал встанет», - проведя в голове нехитрый подсчёт символов, удовлетворённо заключил Альберт. Материал легко ушёл по почте с первого раза, и, наконец-то, можно было с чувством выполненного долга лезть «в тряпки» (так Альберт ещё с времён Кавказа именовал постель), но не на шутку разыгравшееся воображение и взбудораженные писанием нервы уснуть никак не давали. Альберт пошарил в сумке и достал со дна уцелевшую там в силу сложившихся обстоятельств канистру с тёткиной медовухой.
Выпив первый стакан, он вновь запустил компьютер и открыл файл с только что написанной статьёй. Она возбуждала его всё больше и больше. Кажется, он давно так самозабвенно не отдавался творчеству. «Может, и впрямь, в журналистике это моя лебединая песня? - Вдруг подумал он. - Вот ещё пару - тройку таких вещиц сооружу и ... начну следовать Раисиному совету. А что? Для начала напишу публицистическую книгу: про наши интернаты, про учителей, про чиновников и полицейских, а главное - про русских детей, с которыми в нашей стране, оказывается, может произойти абсолютно всё. В войну в Германию угоняли, а нынче - в Америку. А цель всё та же... Онемечивание или обамериканивание - какая разница? Вон западные украинцы сами туда всем миром норовят пролезть, словно не понимают, что Западу если и нужны, то лишь наиболее продвинутые и перспективные. А пушечного мяса им уже давно хватает: турки, алжирцы, суданцы, сенегальцы... Да мало ли?
А мы, мы живём совсем по-другому, на огромных территориях, богатых всем, что только может представить себе человек. Нет, нам давно пора избавиться от этих «троечников», посредственностей, которые засели и у нас, и в столице, а ставку делать на таких, как Надя и её талантливые сверстники из Елошина и иных российских городов и весей. Тут американцы совершенно правы. Надо предоставлять все перспективы роста, прежде всего, лучшим. Именно они должны тянуть за собой страну и цивилизацию. Знаю я, как плохо учился столичный мэр в нашем заштатном институте, а наш губернатор учился ещё хуже! А ведь, поди ж ты, руководят, указывают, требуют отдачи сил и способностей от других ... Можно подумать, что, попав однажды за двери с золотыми ручками, резко поумнели и научились «спать на гвоздях»! Тогда, откуда столько коррупции, сколько не видано было даже в лихие девяностые, при Ельцине и Гайдаре? Падают самолёты, тонут суда, горят психбольницы и хосписы, взрываются троллейбусы и вокзалы... Теперь вот вывоз детей начался. И ясно, как белый день, что и это могло произойти лишь с благословления верхов... и не только гареевых, но и тех, кто над ними». Подумав так, Альберт выпил ещё одну кружку няниного зелья и вскоре почувствовал, что глаза начали слипаться. Но, увы, спать, как он и предполагал, ему долго не пришлось. В семь утра он, разбуженный звонком Шведа, лихорадочно чистил зубы и обжигался чёрным кофе, стараясь одновременно натянуть джинсы и свежие носки. Оказалось, что Швед из редакции не уходил вовсе, а так и просидел до утра со своим ноутбуком. Вдохновлённый статьёй Альберта, он тут же принялся за колонку редактора, а затем и за реплику по поводу сокращения бюджетных ассигнований, чего недавно потребовала от Думы местная администрация.


Редакционные… «размышлизмы»

Увидев в дверях заспанного Альберта и тут же приняв непроницаемый вид, Линдмарк бесстрастно кивнул ему на стул справа от стола и протянул тонкую стопку листов:
- Вот решил распечатать для согласования. На бумаге как-то привычней, знаешь ли...
- Я тоже на бумаге читаю совсем не так, как на дисплее. Особенно, если тексты сложные.
- Или художественные? - Казалось, догадался о чём-то редактор. Альберт в ответ принял крайне удивлённый вид.
- Да, всё нормально. Можно было бы и проще написать, но ты ведь у нас не любишь изъясняться существительными и глаголами, хоть и немец, а всё больше прилагательными, причастиями, а то и междометиями чешешь!
- Ну, во-первых, я полукровка. А во-вторых, существительными с глаголами я «чешу» больше вашего, только они у меня не на первых ролях.  А то читаешь вон «Среднерусскую правду», а там что ни строчка - то всё «был» да «говорил», «по результатам» да «в их числе». Я как-то спросил одного тамошнего молодого писарчука: «Отчего, - говорю, - у тебя такой язык убогий? Куда торопишься? Посидел бы да поискал более редкие и яркие слова...» А он мне в ответ: «А зачем? И так сойдёт. Нам в университете говорили, что нынешний читатель употребляет при общении всего несколько сотен слов. Вот я и хочу, чтобы он меня понял». Я на него глаза вытаращил, а сказать то мне и нечего. Да вы это и лучше меня знаете. Возьмите другую крайность -  беглые интервью с нашими популярными актёрами и ведущими телепрограмм. Все у них обязательно «безумно» талантливы и «чудовищно» обаятельны...
- Да успокойся ты, Альберт, чего разошёлся? У меня по языку к тебе никогда претензий не было. Я, может, тебе завидую...
- Тогда это - другое дело, - осклабился Альберт. - А по сути какие претензии?
- По сути... По-моему, ты чересчур глубоко копнул. Как думаешь, отдачи не будет, солдат?
- Отдача после публикаций таких материалов есть всегда. Иногда и по зубам. Тут предсказывать сложно. Я надеюсь на скорое продолжение темы. Идёт расследование, и не только убийств. Вчера участковый мне из Елошина звонил: кажется, у него дочку украли...
- Час от часу не легче, - вздохнул всерьёз обеспокоенный Линдмарк.
- Ведь обычное лесное село! И вот на тебе: американцы, обложные, или как ты пишешь, «заказные пожары», стрельба из автомата по учителям, теперь вот киднеппинг в придачу... Откуда что берётся?
- Вот и я про то: и откуда в моей заднице пластилину взяться?
- А это ещё что за метафора?  Из лесов привёз? - С заинтересованным видом коллекционера-фольклориста посмотрел на Альберта Швед.
- Из них, - согласился Немец. - Лесники на делянке про Петьку и Василь Иваныча рассказали. Словом, катает Чапаев какой-то комок на пальцах и пытливо так поглядывает на него. Петька увидел это и спрашивает: «Чего это ты, Василь Иваныч, разглядываешь?». «Да вот, говорит Чапаев, - думаю, что это такое есть? Говно или пластилин?». «Да, верно, говно, Василь Иваныч!» - высказывает своё мнение Петька. «Вот и я думаю, - глубокомысленно заключает Чапаев. - Откуда в моей заднице пластилину взяться?». Линдмарк, довольно похохатывая, водрузил на нос круглые очки и предложил пройтись по тексту. И они «прошлись» то ворча, то переругиваясь, то молча идя на компромиссы. Завершив процесс, редактор дважды промокнул лоб носовым платком и обречённо выдохнул  вердикт:
- Ну что? Печатаем.  На третьей полосе с анонсом на первой. Анонс должен быть простым, но с интригой. Например, - «Зачем в Елошинской школе-интернате убивают учителей?» и подзаголовок - «Кто за этим стоит?».
- А что? Просто и интригующе. Мне нравится, - с ходу согласился Альберт и выложил на стол несколько выведенных с флешь - карты фотографий. На одной из них было запечатлено распростёртое на мхах тело Андрея со следами крови на лице и груди. На другой - два гроба, а за ними скорбные лица родителей и сельчан. Снял Альберт и бушующие пожары, и сам интернат, и кривляющихся под его окнами американцев. Линдмарк, внимательно рассматривая всё это великолепие оформительского материала, только языком цокал:
- Слушай, дружище, ты начал снимать совершенно профессионально!
- «Совершенно» и «профессионально» - это по смыслу одно и то же. - Пытался отшучиваться Альберт, которому, тем не менее, эти щедрые похвалы редактора были приятны.
Потом Швед стал строить планы на следующий номер и просчитывать: сможет ли Альберт уже через неделю сдать ещё один материал про Елошинские дела.
- Если мы изначально настроимся на завершение расследования, то ты, как пить дать, не успеешь! Но если сейчас написать дежурный очерк о тамошних пожарах, в том числе и со слов тамошнего лесничего Скозоба, то всё будет тип - топ. А как вы чуть не сгорели все втроём, с тёткой и участковым! Нет, такой материал только придаст нашему расследованию необходимого колорита и, как бы это выразиться, - заземлит его, пропишет в нашем регионе. И про прошлый пожар упомяни, как в нём сгорели телята... Уверен, это прочтут на одном дыхании. А там, глядишь, и вы докопаетесь до чего-нибудь. К тому времени уже наверняка нам станет известна реакция и позиция Москвы. Вот тогда ты и дашь из своего главного калибра!
Реквием, говоришь? А что? Пусть будет реквием нашим землякам и похоронный марш - нашим недругам, как здешним, так и заокеанским! Вот такие, Альберт, у меня будут размышлизмы на ближайшее будущее. А теперь -  я ещё раз пробегусь по материалу и будем его завёрстывать, а ты отвлекись немного от мыслей горестных - сходи на выставку графики приезжего питерского художника. Она через час открывается в муниципальной галерее. Краткое интервью с ним сделай и поснимай немного. Позитивный настрой тебе нынче не помешает. Ну, и участковому позвони... Что у них там? А вечером жду с медовухой. Закусь - за мной.


Держи, фашист, гранату!

«Курьер» появился в киосках ровно через два дня после «размышлизмов» Шведа с Немцем. Уже через час его начисто смели из розничной торговли, и желающие «почитать свежего номерку» стали являться прямо в редакцию, где предусмотрительный Линдмарк отрядил на эти рандеву с читателями свою молодую секретаршу Лизу. Она выдавала читателям свежий номер бесплатно, попутно оговариваясь, что вы, дескать, и так поиздержались на транспортных расходах... чтобы добраться до редакции. Некоторые просили сразу несколько номеров, уже не спрашивая секретаршу про деньги: просто выкладывали перед ней пару - тройку червонцев, брали газеты - и уходили. Вместе с тем, ни один из местных телеканалов на уговоры Линдмарка не повёлся и анонса газетных материалов «Курьера» на сей раз не дал. Точнее, дал, но почему-то про гвоздь номера на ТВ не было сказано ни слова. Линдмарк по этому поводу лишь едко матерился да ностальгировал по прошлому: вот, де, в советские времена всё было «на равных», всех рекламировали одинаково... Разумеется, редактор имел в виду самый конец восьмидесятых - начало девяностых годов, когда прессе, по чести сказать, дозволялось всё! Альберт кольнул Шведа тем, что и сегодня, если иметь кучу баксов, можно купить и ТВ, и другие, даже конкурирующие издания. Все напечатают за «бабки» любой анонс, любую рекламу. Линдмарк согласился, но сказал, что деньги, возможно, понадобятся для другого. В субботу, когда вышел «Курьер», Альберту позвонили лишь несколько пенсионеров, но на следующий день, в воскресенье, даже его домашний телефон буквально «распух» от звонков. Спрашивали, чаще всего, про убиенных, про их семьи, и Альберт уже не в первый раз сумел оценить великое русское милосердие, ибо, в первую очередь, не злоба и зависть питали людское любопытство, а участие и сострадание. Лишь потом звонившие спрашивали про тех, кто, скорее всего, повинен в гибели елошинских учителей. Альберт на эти вопросы отвечал уклончиво, ссылаясь на то, что ещё не завершено расследование, и он не имеет права даже подозреваемых называть, поскольку презумпцию невиновности никто в России не отменял. В понедельник шквал телефонных звонков упал на редакцию горной лавиной. Звонившие спрашивали даже о том, о чём, по своей укоренившейся в демократические времена привычке, не мог спросить себя даже сам Альберт: будут ли преследовать за такую публикацию автора? И не нужна ли помощь?  О последнем долго выспрашивал атаман местного Казачьего войска.  В конце концов, Альберт разрешил ему поставить возле своего подъезда казачий разъезд. Но когда разъезд встал, журналист вышел к казакам и убедил их в том, что, исходя из ситуации, сегодня необходимо лишь патрулирование района ... ну, с заходом «под мои окна».
... А в одно из Альбертовых окон, когда уже стемнело, залетел средних размеров булыжник. Впрочем, не в окно, а лишь на лоджию, одну из застеклённых рам которой он пробил насквозь. Выйдя на звук разбившегося стекла, Альберт увидел на крашенном полу лоджии небольшой гранитный валун с гладкими краями. «Ну, прямо как в анекдоте, - успел подумать он, -  держи, фашист, гранату!». Тут же из-за угла дома он услышал в свой адрес какие-то грязные ругательства, а потом и удаляющийся топот по меньшей мере полудюжины ног. Увы, нечто похожее по отношению к Альберту уже применялось, а потому он несколько расстроился разве что по поводу разбитого стекла, которое теперь предстояло измерять, приобретать и вставлять. «А, может, оно и к лучшему! - Подумал он вдруг. - Такая кропотливая работа по хозяйству его всегда отвлекала от дурных мыслей и успокаивала. Поэтому он включил на лоджии свет, взял рулетку и приступил к работе. По местному телевидению в это время передавали новости, и одной из первых стало сообщение о том, что в окрестностях большого села Елошино  N - го района губернатор Овсов самолично принимал участие в тушении лесного пожара. «Вот, блин, -  подумал в связи с этим Альберт, - и этот туда же! Все желают походить на Путина. Надо будет посоветовать удальцам из губернской пресс-службы устроить для губернатора показательный прыжок с парашютом в ознаменование начала строительства нового полигона для десантников. И пусть не забудут положить Овсову с собой запасные кальсоны».
Ровно в полночь позвонил Швед и сообщил злым, осипшим, видимо, от недавнего орания, голосом, что «какая-то рвань метнула ему в кухонное окно кирпич, который едва не убил его жену, в аккурат вышедшую на кухню, чтобы помыть составленную в раковину посуду». Посочувствовав шефу как мог, Альберт однако про свой валун говорить не стал: пусть почувствует себя на передовой борьбы с мафией и коррупционерами!
- Полицию вызвали? – Спросил он разволновавшегося Линдмарка.
- Нет. А зачем? -  Голос практичного Шведа выражал полное недоумение. - Они ведь всё равно уже на другом конце города...
- Я бы на вашем месте вызвал на всякий случай. Может, пригодится на будущее, всё же фиксация хулиганства в отношении руководителя независимого печатного издания.
- А что? И позвоню! И вызову, едят меня мухи! - Чувствовалось, как соскучившийся по крупным скандалам Линдмарк входит в раж. А где-то за его спиной, в нескольких метрах от телефонной трубки, слышался звон сметаемого с пола стекла и глухие женские причитания... Ещё раз посожалев по поводу случившегося и пожелав Шведу спокойного сна, Альберт положил трубку и сел писать про лесные пожары.
... Начал он с суровой статистики общемирового и общероссийского масштаба.  Особенно впечатляли цифры и факты по американскому штату Калифорния, откуда, к слову сказать, в Елошинский интернат и приехали Санчес и Сара. «Надо же, - искренне одобрял такое «совпадение» Альберт. - Ну, всё, буквально всё эти янки просчитали!». Значит, «американские коллеги» привыкли действовать в условиях жары в пожароопасной среде. Надо этого впоследствии не забыть. Никоим образом! Но и российская статистика поражала! На Северо-востоке родной области бывало и куда хуже, а вот в соседних регионах огонь уже перешёл на населённые пункты, санатории и дома отдыха. Так, знакомая Альберту лесная деревенька с говорящим названием Гари сгорела в течение часа. Некоторые её жители уцелели только потому, что вовремя догадались спуститься по верёвкам в колодцы. Затем Альберт дал описание лесного пожара от первого лица, он попытался передать весь тот ужас, который испытал вблизи наступающей фронтом огненной стены. Вспомнил он и жуткие грозы, и таинственные поджоги леса кем-то из местных злопыхателей. В целом, картина получилась полуреальной - полумистической, но, самое главное, именно такой, какая и должна была служить фоном происходящему сегодня вокруг Елошинского интерната.
Когда Альберт вышел на продуваемую предутренним холодком лоджию, в его голове не осталось уже ни одной ценной мысли. Все они истекли в матовое мерцание дисплея, на котором не хватало лишь жирной точки. Журналисту было хорошо и только чуточку печально оттого, что уже написанное он не сможет написать вторично. Он даже вспомнил песню Высоцкого из «Вертикали», в которой альпинист, уже стоящий на вершине, завидует тем, которые ещё сюда не добрались. Впрочем, подумал он, и я «покорил» ещё далеко не всё. Как раз, быть может, самое главное и трудное ждёт меня впереди...

                «Первая кровь»

На следующий день Альберт, как ни в чём не бывало, передал Линдмарку материал про лесные пожары и несколько снимков этих самых пожаров, снятых им с разных точек и в разных ракурсах, в том числе и широкоугольником. Редактор посмотрел на него с явным удивлением:
- Что ж, ты мне вчера ночью-то ничего не сказал?
- Не сказал потому, что говорить еще было не о чем. Я только после вашего звонка сел за компьютер. Он, как говорится, послужил толчком. А, кроме того, мне на лоджию подарок ещё крупнее залетел, чем вам. Правда, меня там в это время не было, но стекло - вдребезги! И, пожалуйста, оформите мне командировку в Елошино денька на четыре... Шмотки я уже собрал.  Что-то сердце у меня не лежит на месте... По местным новостям вчера передали, что наш Овсов в Елошине пожары тушит. Полагаю, шеф, Вы понимаете, о каких пожарах может идти речь в нашем случае? Нет, надо срочно гнать на Северо-восток!
- Да, командировка - не проблема. Ты, слышь, Эдуардыч, будь там осторожней а? Какое-то у меня тоже дурное предчувствие после этих кирпичей залётных появилось. Полиция, конечно, приезжала, но сочла это простым хулиганством, не связанным с выходом нашего последнего номера. Всегда они так: если пуля или бомба, то свяжут с профессиональной деятельностью, а если   обыкновенный камень вперемешку с матерщиной- то просто «хулиганка».
- Увы, - согласился Альберт. - Сашка Зорин покойный, помнится, рассказывал, как он милицию вызывал в связи с тем, что ему входную дверь подожгли. У него тогда серия про оборотней в погонах шла. Ну, те приехали, осмотрели обугленную дверь, выслушали его и говорят: «Так, ведь любой может сказать, что это угроза. Ведь почти у каждого есть разные там проблемы и враги. Вот если порежут или убьют, тогда - другое дело!»
Линдмарк в ответ лишь горько рассмеялся. Но потом всё же выразил надежду:
- Я, Альберт, пару раз видел тебя в деле. Признаюсь, это произвело на меня большое впечатление! Наверное, и у нашего Овсова нет таких охранников. Поэтому, пожалуйста, не расслабляйся, не рискуй попусту, а тем паче, не подставляйся сам. Я чувствую, что у тебя там зазноба завелась... А это в нынешней ситуации не есть «gut», дорогой мой! Помни, что женщины и дети - наша Ахиллесова пята. Как приедешь, жду  звонка.
- Яволь, - согласился Альберт и сел ждать командировочных: суточных и на бензин.
Выехав за город, он позвонил няне Груне и сообщил о своём скором приезде. Она сначала обрадовалась, но потом, когда узнала о газетах, которые он везёт в село, несколько сникла.
- Ну, вот, няня, - досадовал на неё племянник, - и ты туда же! Кого вы боитесь в своём-то Отечестве? Это они нас должны бояться, ёлы - палы!
- Да, я не то чтобы боюсь, а просто как-то напрягает эта война, будь она не ладна! Понимаешь, хочется просто собирать грибы и ягоды, пчёлок обихаживать, коровку доить... Помнишь, как ты мне роёвню держал прошлым летом?
- Если сейчас зароятся, я опять подержу. Можешь не сомневаться. И корову за дойки подёргаю! - Радостно выкрикнул он в трубку, огибая пьяного мужика, который почему-то разлёгся на проезжей части.
- От, и ладно, от, и хорошо! - Успокоилась няня Груня и отключилась, словно почувствовав, что у Альберта неожиданно возникли какие-то сложности на дороге.
Выходя из машины, Альберт на секунду почувствовал какую-то сосущую тревогу под ложечкой и тут же остановился... Мужик лежал с правой стороны, в аккурат на полосе его движения. Облокотившись о прикреплённое к заднику внедорожника запасное колесо, он принялся внимательно осматривать местность возле дороги. Слева было голое поле, на котором легко просматривался каждый, даже небольшой кустик, а вот справа кудрявились густые ивняки, за которыми, при желании, мог схорониться целый взвод.  Альберт пристальней глянул на мужика, которого он только что объехал. Прежде он наблюдал таких бедолаг не единожды и знал их характерные приметы, но этот был каким-то нетипичным: ни слюней на асфальте, ни землистого цвета лица, ни мятой, вылезшей из-под пояса брюк рубашки, ни ... И вдруг Альберт увидел, как лежащий слегка открыл один глаз и внимательно посмотрел на остановившуюся машину. Тут же Альберт, в два шага миновав расстояние до левой передней дверцы, пружинисто оттолкнулся от края асфальта и оказался за баранкой и, поскольку двигатель он преднамеренно не заглушал, уже через долю секунды мощный 250-сильный «V-6»   понёс тяжёлый джип к темневшему впереди лесу. Впрочем, в эту самую «долю» Альберт успел боковым зрением засечь хаотичное движение ивняков и появляющиеся из-за них головы. Выстрелы захлопали ещё через несколько секунд, когда джип уже успел набрать крейсерские сто километров ... Но одна из пуль всё-таки зацепила ему правое плечо, чего, к слову сказать, он в горячке сразу и не заметил. И лишь углубившись в прохладный лес и несколько успокоившись, почувствовал, как что-то липкое затекает ему под ремень.
«Ну что? - Спросил он сам себя. Остановиться или рановато?  Вдруг погоня! Хотя машин поблизости, кажется, не было ... А вдруг подъехали из-за какой-нибудь балочки? И рванули за мной... А я тут разведу аптеку. Очень для них удобная перспектива. Нет, надо немного потерпеть! Километров десять - пятнадцать ...». И он терпел, пока не понял, что на глаза начинает наползать пелена. Тогда он свернул на травянистую просеку, а уже с неё въехал в лес, где закрылся от дороги невысоким, но очень пышным ельником. Вырубив движок, он ещё успел разрезать на руке рубаху и наложить выше раны извлечённый из аптечки жгут, но последнее усилие привело его к полной отключке.
Но очухался он как-то очень быстро, словно после короткого сна на привале.  Сначала прислушался, а затем и присмотрелся. На первый взгляд, всё было точно так же, как и до потери сознания. В ельнике копошились мелкие лесные пичуги, на сосне поодаль неустанно работал дятел, а от дороги, через лесную кромку, тянуло уже разогретым асфальтом. «Стало быть, - прикинул Альберт, -  в несознанке я пробыл весьма и весьма...».  Он достал из сумки термос и сделал несколько глотков горячего кофе. Затем вышел из машины, прихватив аптечку, и занялся рукой, предварительно сняв с неё резиновый шнур. Кровь вновь стала сочиться, но не сильно... Пуля, слава Богу, задела только мягкие ткани и прошла на вылет. На заднем стекле и на багажнике отчётливо просматривались две аккуратные дырки. «Похоже, из «ТТ» шмоляли, - подумал Альберт. - Надо будет поискать пульки в салоне и пусть их Сулейменов пробьёт по базе... Чем чёрт не шутит? Сегодня не только по стволам, но и по пулям кое-чего добиваются». Обработав рану перекисью водорода, Альберт сделал себе укол антибиотика. Потом спустил брюки и стал мыть окровавленные спину и ногу водой из канистры. Левой делать это было крайне неудобно, но правая, пробитая пулей, ещё не отошла от жгута и была словно деревянной. Глядя, как багровеет под ним падшая хвоя, Альберт начинал сатанеть. Тут он даже вспомнил Джона Рембо, самый, с его точки зрения, удачный фильм со Сталлоне - «Первая кровь». «А ведь и точно, - думал он, - когда видишь свою кровь, невольно хочется пролить кровь того, кто выпустил твою».
Пора было двигаться дальше, но Альберт точно не знал, а не проехали ли следом за ним нападавшие. С одной стороны, не должны бы, поскольку, во-первых, наверняка проинструктированы о скоростных возможностях его джипа и прекрасном знании им самим дороги, а во-вторых, это для них небезопасно, поскольку километрах в двадцати за первым лесом - пост ДПС, крупный пост, с автоматчиками. Да и ВАИшники от полигона до Города постоянно курсируют. Нет, пожалуй, им за мной гнаться - никакого резону, тем более, они не знают, что всё-таки достали меня ... Хлебнув ещё пару глотков из термоса, Альберт, осторожно уселся за баранкой и раненной рукой запустил двигатель. Слава Богу, «V- 6» сбоев не давал никогда.
Выехав с просеки на асфальт, он увидел впереди на обочине припаркованную к верстовому столбу «Ниву». Ну что, решил он, раз уже засветился на дороге, надо ехать и как можно быстрее. И он «ударил по газам». «Нива», как он успел заметить, пустовала. «Может, грибники? Они любят на таких «тачках» по лесам раскатывать», - успокоился журналист. Посмотрев на спидометр и обнаружив на нём сто семьдесят километров, он сбросил ногу с педали газа и стал размышлять над тем, а стоит ли ему заглядывать на пункт ДПС? С одной стороны, следовало бы у гайцов спросить, а не проезжали ли мимо подозрительные машины с ребятками, которые всего пару часов назад по мне стреляли. Но с другой, не факт, что менты сегодня на посту «честные», а не в доле с этими, блин, стрелками. Наверняка Гареев и с УВД на дружеской ноге, при его заботах и проблемах ему без силовиков нельзя. Нет, дотерплю до няни, а вот позвонить Николаю - самое время!



Почему   пропала   дочка   участкового?

Услышав в трубке голос Альберта, участковый поначалу заметно обрадовался. Но после того, как журналист кратко сообщил ему сначала о кирпичах в окно, а затем и о недавнем нападении, подавленно замолчал. Потом, уже не сдерживая эмоций, стал грубо, по-мужицки ругаться, поминая при этом и корыстную Америку, и коррумпированную Россию, и губернатора с замами, и даже своих коллег,  которые вместо того, чтобы прижать всю эту сволоту, сами всё чаще этой сволотой становятся.
- Ты это не про дежурных с поста ДПС? - попытался конкретизировать самокритику участкового Альберт.
- Да, не знаю я! - Зло рявкнул тот. - Но то, что ты решил к ним не обращаться, - это правильно.  А выводы делай сам. Но, как говорится, к делу. Ты особо-то не гони, а то не ровён час, не впишешься... Голова-то сильно кружится?
- Сейчас не кружится совсем. Я мятные конфетки сосу. И нашатырь в пластиковом мешочке наготове держу. - Успокоил участкового Альберт. Тем не менее, тот решил, как он выразился, не сидеть сложа ноги, а взять их в руки и двинуть Альберту навстречу. Мало ли что?
- А вдруг эти «наёмнички» наглей, чем ты думаешь, и сторожат тебя где-нибудь на шоссе? -  Вдруг спросил Альберта и, видимо, себя самого Николай.
- Ну, тогда валяй! Я в аккурат к посту ДПС подъезжаю. Если станут тормозить, позвоню тут же тебе. - Альберт отключился и весь превратился в зрение...  Но, к его успокоению, дежурные даже не вышли из своего остеклённого со всех сторон помещения. Альберту даже показалось, что они режутся в карты или в домино. Он не разглядел, хоть и ехал весьма медленно... «Это хорошо, - подумал он. - Значит ничем особо не обеспокоены. Интересно, а почему Николай не сказал мне про дочку, ведь ему, наверное, сейчас не до меня... Экий я эгоист!».  Он тут же набрал участкового, но тот оказался вне зоны доступа. «Наверное, выехал ко мне навстречу», - решил Альберт и весь отдался езде. Он очень любил дорогу. Это упоённое чувство движения вперёд, когда мир летит по сторонам и любая часть его, если вдруг захочешь, всегда может стать твоей временной гаванью. «Нет, машина - не только средство передвижения, - думал он, - но и особый стиль жизни, её постижения и соответственно - проживания. Даже пеший водитель чем-то неуловимо отличается от просто пешехода. Нет, он не лучше и не хуже, он просто другой. И я стал совсем другим, когда посидел за рулём пару лет».  В это время запел его сотовый. На дисплее телефона возникла суровая физиономия Шведа. Кое-как нажав кнопку приёма задубевшими пальцами раненной руки, Альберт услышал не то встревоженный, не то просто заботливый голос шефа:
- Немец, ты в порядке?!
- А что, есть основания беспокоиться? - Беззаботно задавая такой вопрос, Альберт твёрдо решил пока Линдмарку про обстрел ничего не говорить.
- Да, у меня всё ночные кирпичи из ума не выходят, - как-то виновато ответил Швед. - А потом... - Линдмарк неожиданно замялся.

А что потом, а что потом?-
Ты спрашивала шёпотом.
Кровать была расстелена,
И ты была растеряна. -

Чтобы отвлечь редактора от мрачных мыслей продекламировал Альберт первые пришедшие на память стихи.
- Вечно ты всё сведёшь к какой-нибудь сугубо материалистической пошлятине, - рассерженно пробубнил Линдмарк. - Одно слово - «немец».
- Это ещё неизвестно кто из нас циничней. Сексуальную революцию, между прочим, шведы придумали. И потом, я ведь вам классику прочёл, вашей обожаемой советской эпохи.
- Ну ладно, ладно! - Примирительно затараторил редактор. - Просто я, так сказать, испытываю неисчезающее чувство беспокойства, чёрт его дери, а ты про расстеленную кровать... Теперь уже Альберту стало неудобно:
- Извините, Александр Францевич, дорога, знаете ли, навевает разные случайные ассоциации. Не замечали? - Альберт попытался придать своему голосу интонацию полной серьёзности.
- Замечал, замечал, - повёлся шеф. - Только я хотел предупредить, что вернулся губер и тут же экстренно собрал всех своих замов и директоров ключевых департаментов. У Альберта к этому времени совершенно затекла рука и ему пришлось подрулить к обочине и переложить трубку.
- Так, наверное, что-нибудь про пожары заливал? Раз сам принимал участие... - сделав голос ленивым, попытался успокоить шефа Альберт.
- Не угадал. Про твою статью шла речь и, естественно, про интернат. Он, видно, решил, что всё более-менее замял до поры, а тут мы пальнули главным калибром. Теперь не замнёшь. И скажу тебе, поездка его на этом фоне выглядит по меньшей мере подозрительной.
- Ну, это как подать... Впрочем, Александр Францевич, я полагаю, вам надо готовиться к нему на ковёр! Если что, скажите, что я на больничном. Руку в командировке сильно повредил.
- Да я уж и сам сообразил. Только ты там осторожней давай, не светись особо. Если донесут, что ты в Елошине, скажем, что лечишься у тётки домашними снадобьями. Всё понял?
- Яволь, майн фюрер! - Отрапортовал Альберт и с облегчением отключился, в то же время подумав с какой-то приятной тревогой, что вот оно... началось! Но не успел он проехать и двух вёрст, как вновь пробудился сотовый. На сей раз из трубки послышался плавающий голос участкового:
- Ты меня набирал? - Спросил он не менее тревожным голосом, чем Линдмарк.
- Алё! Николай, - заорал в микрофон Альберт, - я про дочку про твою хотел спросить, да, видно, со страху обо всех, кроме себя самого, начисто запамятовал.
- Как же, тебя напугаешь... - усомнился участковый. - А дочка, слава Господу, нашлась.
- Что, у родни, небось, ночевала? Ну, у твоей бывшей, я имею в виду...
- Нет, Эдуардыч, тут всё намного хитрее. Вишь, за грибами её Ангелинина дочка позвала. Дескать, мама с нами тоже пойдёт, не бойся, не заплутаем.
- Ну и? - нетерпеливо перебил Альберт.
- Ну и ... натурально заплутали. Точнее, так говорит моя Наташка. А те обе утверждают, что она сама отбилась, что, дескать, на их «ау!» не откликалась. Ангелина извиняется, конечно, даже всплакнула, зараза, но уж больно это на неё не похоже.
- И что, она, вот так одна, всю ночь в лесу провела? - Недоверчиво спросил Альберт.
- Не совсем. Она на дальний кордон вышла, к озеру, а там, на её счастье, дед Евсей из мордовской Берёзовки ночную уху варил. Он в озере лыко мочит. Накормил её, чаем смородиновым напоил, а сегодня на рассвете привёл. Я ему ящик обещал за это дело выставить, но он отказался. Ограничился одной бутылкой «перцовки» да и то всё меня соблазнял на двоих её раздавить. А ведь очень, очень выпить любит. А отказался от ящика-то. Вот такие люди у нас, Альберт, живут. Разве ж с Евсеем моя Людка потерялась бы? Или с тобой, Альберт? Ладно, наговоримся ещё. Буду тебя ждать у съезда на «мощёнку». Если тебя где и станут караулить, то именно на этом самом глухом уча


                Через лес – в больницу

... Но участковый не угадал. Подозрительный джип Альберт увидел верстах в десяти от съезда на вымощенную булыжником дорогу к Елошину. Её почему-то до сих пор не заасфальтировали, хоть она и стояла в планах местной администрации ещё на прошлый год.  Видимо, Овсов решил, что булыжник надёжнее, а главное - долговечнее. К тому же, придя к власти, первое, что он громогласно заявил, - это режим строжайшей экономии. И вот доэкономили до того, что, очевидно, с подачи Гареева, на дорогах области стали хозяйничать летучие бандитские отряды. Почему-то Альберт сразу понял, что этот джип дежурит здесь в аккурат по его журналистскую душу. Сближаться с ним, да ещё с раненной рукой, было, конечно, безрассудно. «Даже если я ошибаюсь, - заключил Альберт, - что вряд ли, лучше его как-нибудь объехать». И он уже через десяток метров вильнул поперёк дороги влево, где виднелась просека. «Она, - вспомнил вдруг он, - выходила точно к развилке, где наверняка уже ждал Николай». Выехав на просеку, Альберт с досадой заметил, что по ней уже давно не ездили и придётся джип слегка поцарапать поднявшимися в рост кустами. Но что такое какие-то там царапины по сравнению с пулями из «ТТ», а то и из «калаша». Только тут до него дошло, что этот джип на дороге, скорее всего, приехал на неё не из Города, а откуда-то отсюда, может, из райцентра, а то и из самого Елошина либо с какой-нибудь бандитской заимки, которых в области за последнее время развелось не меряно. Вскоре Альберт понял, что не ошибся, поскольку подозрительный джип не поехал к тому месту, где Альберт съехал с дороги, а и сам рванул по «целине» к просеке, чтобы выйти наперерез. Сразу было видно, что сидевший за его баранкой неплохо ориентируется на местности. Но Альберт всё-таки успел проскочить. А пущенная ему вдогонку очередь срубила сосновую лапу гораздо выше и левее: очевидно, преследователей занесло на выезде и стрелок, нажимая на спуск, не учёл инерции поворота. Кроме того, вскоре Альберт понял, что, во-первых, его джип мощнее, а во-вторых, он - один, а преследователей - несколько, а потому их более тяжёлая машина глубже проминает влажные после долгожданного ночного дождя мхи. Это, в конечном итоге, всё и решило. Бандиты стреляли ещё раза три, но с очень приличного расстояния и наугад, через кусты. Вскоре погоня окончательно отстала, и Альберт, несколько сбавив скорость, вновь почувствовал под мышкой мокро. Он понял, что в запарке рулил во весь опор, не обращая внимания ни на боль, ни на кровь, ни на круги перед глазами, и вот теперь всё навалилось как-то сразу. Только бы до поворота скорее добраться, до Николая. Только бы...
«Нива» участкового появилась как-то неожиданно, и, увидев её, Альберт тут же стал валиться куда-то вбок, на пассажирское кресло. Но до того, как выключиться полностью, журналист успел «на автопилоте» снять ногу с педали газа и затормозить. Автомобиль, словно поняв эти судорожные действия хозяина, как намёк, пару раз чихнул движком и заглох. Выбежавший навстречу Николай тут же открыл правую дверку и, с минуту приноравливаясь, вынес поникшего Альберта под молодой дубок на поляну. Снимая сползшую, наскоро наложенную повязку с осклизлой багровой руки, Николай, что было для него крайне нетипично, не переставал почти через слёзы повторять: «Что же, Алик, я няне Груне-то скажу, а?», «Ну, как же это, а?!». Через минуту - другую Альберт медленно открыл один глаз и неожиданно твёрдым и спокойным голосом сказал:
- Это, Коля, мне большая удача улыбнулась, что ты меня сейчас бинтуешь - пеленаешь ... Это мне шибко повезло, что я так сильно перепугался ... даже про раненную руку забыл. Небось, не отрежут?
- Скажешь тоже, солдат, - промокая бумажной салфеткой выступившую на лбу журналиста густую изморось, урезонивал раненого Николай. - У нас в Елошине участковая больница лучше ЦРБ, и хирург наш Дмитрий Дмитриевич ценится выше, чем тамошний Кровопусков.
- Как его фамилия? - Едва сдерживая невольно рвущийся из лёгких вместо смеха кашель, переспросил Альберт.
- А что, нормальная для хирурга фамилия - Кровопусков. Такая же, кстати, как у нашего многократного чемпиона мира по фехтованию. А что? Так и должно быть. У чемпиона по бегу - либо Борзов, либо Борзаковский, у чемпионки по фигурному катанию - Водорезова,  у многократного олимпийского чемпиона по вольной борьбе - Медведь.
- А у вице-губернатора, который расставил своих бандюг по всем областным дорогам - Змей Тугарин, - перебил участкового журналист.
- Змей-то, он змей, но Гареев. От слова «гарь». - Завершив перевязку, гнул свою линию Николай.
- Да, один хрен, змей. Что Гареев, что Тугарин, - пробормотал раненый, устало откидывая голову на подложенную под затылок куртку.
- Ты отдохни немного, а я пойду гляну на дорогу, по которой ты сюда просекой проехал. Мало ли что? - Уже серьёзным голосом проговорил Участковый и, раздвинув перед собой завесу орешника, двинулся по неглубокой колее. Одно время Альберту казалось, что он находится в состоянии полусна, потому что до его слуха долетали то картавые выкрики сойки, то стрекотанье снявшихся с просеки сорок, а то и далёкий гул тяжёлого товарного состава. Потом всё куда-то исчезло, и Альберт увидел странный, совсем сказочный сон. Снилось ему, будто сел на дубок, что развесился над ним, какой-то серый не то грач - не то ворон, с головой губернаторского заместителя Гареева, и стал ему говорить человеческим голосом: «Зря ты, журналюга, кар твою мать, в интернат поехал!  Не будет тебе там, кар - кар, удачи. Тебя и в больнице мои, кар - молодцы, достанут и глотку тебе, кар - кар, как у нас, правоверных, принято, перережут!» Сказал и опять злорадно закаркал. И захотел тут Альберт ему ответить, что де не правоверный ты, а натуральный Змей Тугарин, для которого уже и «шконка» специальная в СИЗО заготовлена. Захотел то он захотел, а вымолвить задуманное никак не может: губы запеклись и язык весь высох... А Гареев насмешливо посмотрел на него, каркнул ещё несколько раз и, собравшись к своим бандитам, пригрозил на прощанье: «А своего участкового можешь не ждать. Его сейчас на просеке вот-вот должны прищучить, кар - кар - кар!»  Стал Альберт силиться приподнять голову и крикнуть что есть мочи Николаю - чтобы остерёгся, а его опять недуг держит и не даёт сил ни телу его, ни голосу. В это время почувствовал Альберт какую-то ломоту в шее и пришёл в себя.
Склонившийся над ним Николай пытался просунуть ему под голову свою правую руку, а левой прихватывал его  ноги. Альберт недовольно мотнул головой - дескать, подожди, сейчас приду в себя и как-нибудь сам до салона доползу. Участковый выпрямился и замер в ожидании. Раненый медленно сел, невольно привалившись спиной к дубу, а через пару минут стал старательно вставать на ноги. Потом Николай взял его под руку, и они неторопливо двинулись к джипу.
- Ты вот что, дружище, - решительно скомандовал Николай, - давай садись на пассажирское место, я поведу, а моя «Нива» здесь подождёт... Тут недалеко. Я сейчас звякну сержанту, он подъедет на попутке, заберёт. Возражать Альберт не захотел, потому что и в самом деле самочувствие было дрянь! Того и гляди, опять придёт беспамятство... Рисковать не стоило. Николай вёл машину так осторожно, что находящийся в жару Альберт вновь задремал и лишь изредка поглядывал на затенённую лесом дорогу, по которой то вдоль, то поперёк суетились солнечные зайчики.
Как и предполагал Николай, няня Груня, завидев окровавленного племянника, едва не лишилась чувств. Но Альберт умоляюще приставил к сомкнутым губам палец, и причитать тётка не стала. Напротив, она проворно сбегала за горячей водой и губкой, которой стала смывать с Альберта кровавые потёки. Тут же был сделан звонок в больницу, где стали проворно готовить койку и всё необходимое для обработки «огнестрела». Через час к избе няни Груни подкатил сержант на Николаевой «Ниве», и в больницу решено было ехать именно на ней с тем, чтобы не привлекать к себе внимания.
Операцию местный хирург Дмитрий Дмитриевич со сразу понравившейся Альберту фамилией Резнов провёл за полчаса. Ему ассистировала молоденькая выпускница областного медучилища Антонина. Она же его потом и перевязывала, уже в третий или четвёртый раз за этот день. Когда отошла заморозка, рану зажгло, и уставший от всех минувших перипетий журналист попросил сделать ему обезболивающего и снотворного. После чего глубоко уснул, предоставив Николаю договориться с медперсоналом о полном молчании насчёт огнестрела.
Альберт проснулся вечером от ощущения холода на раненной руке. Это Антонина перед тем, как передать смену, положила ему на больное место грелку со льдом. Он поблагодарил и, прочитав СМС - сообщение от Линдмарка, принялся ожидать няню Груню, которая чрез полчаса и явилась с аккуратным туесом из бересты. Сразу характерный лечебный запах палаты, в которой Альберт лежал один - одинёшенек, был решительно вытеснен ароматами домашней выпечки, молока и ягод. Аккуратно разложив снедь на прикроватной тумбочке, няня Груня стала рассказывать о «положении». Приезд Альберта, увы, не замечен не был. Как выразился заехавший после операции к няне Груне Николай, - «где-то, однако, протекло».
- Пусть думают, что хотят! - Неопределённо махнул рукой Альберт, а про себя с некоторой тревогой подумал: «А ведь так, пожалуй, и до бандитов дойдёт, что я в больнице лежу... да ещё с «огнестрелом», который, ясное дело, откуда у меня появился. Ничего, ночку здесь проведу, а уж завтра на утро поговорю с хирургом - и к дому. Там надёжней будет. И ствол у няни Груни имеется, а точнее, двустволка шестнадцатого калибра с полудюжиной латунных патронов. Сам набивал ... «тройкой» и «единицей». А сейчас бить тревогу не годится, неудобно как-то выйдет: ещё Николай подумает, что испугался... Ладно, надо об этом попросту не думать, здоровее буду».
Ещё няня Груня рассказала про неожиданный приезд губернатора Овсова, который особенно всполошил районное руководство и, разумеется, интернат, в котором он, по слухам, даже заночевал. Она спрашивала об этом у Аллы Сергеевны, и та, сказав, что, в общем-то, разговор не телефонный, дала понять, что так оно и было. Да и чего ему там не ночевать, если к этому все условия располагают: и комната отдыха, и бар, и телевизоры, и Интернет, и изысканное общество американцев вкупе со знойной Соломоновной. Говорят, Утробину ещё вечером выгнали и сели ужинать. Свет горел далеко за полночь... Потом с реки был слышен плеск и смех, пахло жареным мясом и острыми соусами...  Говорят, что Овсов вставил всем фитилей и велел не тащить сор из избы, а держаться всем сообща. Тогда всё пройдёт, как с белых яблонь дым... Но сор всё-таки сразу после отъезда Овсова потащили, и в большом количестве!
- А вот это очень хорошо! - Ободрил няню Груню Альберт и в награду получил сложенную вчетверо записку от Аллы Сергеевны. Проявив недюжинную выдержку, Альберт хитро сунул бумажку себе под простыню и тут же услышал от няни Груни то ли вопрос, то ли мнение, то ли осуждение:
- А стоит ли, Алик, оно того, чтобы потом жалеть да убиваться? Ведь она замужем! И дочка у неё растёт. И с мужем она до недавнего времени, вроде, хорошо жила. Может, зря ты меж ними встряёшь?
- Вот именно, что «вроде», - решил расставить точки над «i» Альберт. -  А если говорить по правде, то её муж уже давно имеет связь на стороне, и она с этим уже свыклась. То есть не живут они уже как супруги... Поэтому я ни между кем, милая няня, не «встряю» !



Беспокойная ночь . . .
Когда няня ушла, выспавшийся Альберт решил посмотреть телевизор, принесённый ему в палату заранее дальновидным Николаем. По каналу «Россия - 1» как раз передавали местные новости: сначала ведущая сообщила о том, что губернатор Овсов, вернувшись из пожароопасной зоны, где лично руководил борьбой с распоясавшейся огненной стихией, решил отправить в отставку одного из своих первых заместителей, а именно, - Аслана Гареева, который якобы не выполнил каких-то особых поручений губернатора. Как будто только и ждавший этого Альберт удовлетворённо хмыкнул: «Ну, вот и первый результат моей статьи. Овсов на всякий случай страхуется, поскольку ситуация в любой момент может выйти у него из-под контроля... Сейчас, скорее всего, Гареев начнёт догуливать какой - нибудь неиспользованный в своё время отпуск, возьмёт и улетит на какие-либо острова. Но до этого может отдать приказ «о зачистке концов...». И я, вполне возможно, могу под эту зачистку попасть!». Далее показали самого Овсова, который доверительно поведал подданным о том, что расследование убийств в лесу под Елошиным взято им под личный контроль. Затем ведущая сообщила о том, что специальный корреспондент областной газеты «Среднерусская правда» Байрам Бабаев завершает своё, журналистское, расследование этих убийств, с результатами которого газета познакомит своих читателей в одном из следующих номеров. Про статью Альберта в «Курьере» не было сказано ни слова, но его это только ещё пуще раззадорило. Когда новостные репортёры стали рассказывать об очередных благодеяниях областной администрации и депутатов областной думы, Альберт переключился на очередную серию «Бандитского Петербурга», в которой бывший КГБэшник Череп и его подопечные отморозки старательно выбивали зубы честному журналисту Серёгину за то, что он слишком много знал и писал примерно такие же статьи, как и сам Альберт. Нервно поглаживая раненную руку, Альберт ждал того заветного момента, когда на выручку его киношному коллеге прибудет питерский СОБР. И в это время он услышал подозрительное шуршание за окном.
В его голове сразу заработала некая, как он теперь понимал, уже подготовленная его подсознанием программа. И словно подчиняясь какой-то обязательной для чрезвычайного выполнения команде, Альберт в доли секунды погасил верхний свет и присел на пол под открытым окном.  «В окно, если это только бандиты, они явно не полезут, - размышлял журналист, - а вот какую-нибудь бомбу могут и закинуть. Этого добра у них навалом! Значит, перво - наперво, надо прикрыть раму», что он, изловчившись, и сделал из-под подоконника. Из руки вновь потекло, но сейчас это почти не имело для него никакого значения. Повинуясь второй команде, он осторожно подполз   к входной двери и дважды повернул в ней ключ. «Теперь, - отдал он себе отчёт, - для того, чтобы добраться до меня, надо сильно нашуметь. Пойдут ли они на это? Кто знает...». И в этот момент, всем своим существом сопротивляясь неизбежному, он вспомнил про сотовый телефон, лежащий на краю койки. Он тут же протянул к нему здоровую руку и, набрав по памяти номер участкового и не дожидаясь ответа, громко закричал в трубку:
- Полиция? Сейчас приедете? А что так поздно? Я уж, было, спать собрался, но раз срочно необходимо, то подожду...». Какое-то время в мёртвой тишине лишь лающий голос одного из многочисленных телеведущих   нарушал больничнуютишину, но вскоре на проходной раздались характерные раздражённые голоса, потом женский крик и топот тяжёлых ботинок по коридору. Потом уже знакомый баритон дежурного врача, и вновь тишина ...  «Наверное, раздумывают, - предположил ситуацию в коридоре Альберт. - Сейчас либо ударят, либо выстрелят».  И собрав все свои оставшиеся после ранения силы, Альберт навалился на одёжный шкаф с тем, чтобы в следующий миг, проклиная тут же пронзившую правый бок нестерпимую боль, повалиться вместе с ним на пол, в аккурат поперёк входной двери.
После этого он воспринимал всё, словно через наушники, подключенные к плееру с посаженными батарейками. Шум, шорох, треск, потом далёкие голоса и даже, вроде бы, музыка. Он ещё успел услышать, как из входной двери выпал и звякнул о пол недавно повёрнутый им по часовой стрелке ключ, но как открывалась эта дверь, уже не улавливал. А между тем, на пороге его палаты появились отнюдь не бандиты, а самые настоящие полицейские, к которым он якобы обращался по телефону. Появившийся из-за их спин Николай щёлкнул выключателем и, опершись рукой о сваленный шкаф, перешагнул его в сторону лежащего впритык Альберта.
- Ох, бедолага! - С досадой воскликнул он. - И досталось же сегодня тебе! Я тебя, сучара! - Зло обратился он к кому-то, стоящему на улице. -  Не дай Бог, если с ним что-то случиться, пристрелю при попытке к бегству! Так и заруби себе на своём длинном носу, дятел! Николай склонился над Альбертом и слегка коснулся его ноздрей комочком ватки, очевидно смоченной нашатырём. Журналист резко тряхнул головой и устало открыл глаза. В его взгляде читалось явное недоумение, запекшиеся губы зашевелились, и стоящие полукругом полицейские услышали не то вопрос, не то предположение:
- А этих вы, видно, перестреляли... Жаль. Очень бы хотелось за ними так же погоняться, как они за мной. Полицейские негромко, но дружно рассмеялись. Самый здоровенный из них, с трудом отодвинув старый цельно - деревянный шкаф к стене, с видимым удовольствием сказал, обращаясь сразу и к Альберту, и к своим сослуживцам:
- Вот это по-нашему, по-СОБРовски! Люди в чёрной униформе вновь раскатисто засмеялись, а Николай, при помощи всё того же здоровенного прапорщика перенеся Альберта на больничную кровать, проговорил поспешно, уже обращаясь лишь к журналисту:
- Да, не стреляли мы, друже! Как можно из лучших в мире автоматов почти в упор расстреливать живых людей?! Ну, не людей, конечно... Но всё равно очко играет. Собак, и тех жалко, когда их не кормят, а хуже того - бьют! Поэтому повязали пока только одного из тех, что в тебя шмоляли. Если говорить не захочет, можешь кончить его прямо здесь. На хрен он нам тогда сдался! И Альберту вдруг стало слышно, как кто-то суетно завозил ногами по крыльцу. После этого полицейские дружно вышли в коридор, откуда дежурный хирург позвал их пропустить по мензурке  ректификата.
- Я тоже хочу! - Подал голос Альберт и даже приподнялся над подушкой.
- Да лежи ты, Алик, лежи, пожалуйста, - осадил его Николай. - Я нам с тобою сюда принесу. И Альберт стал доставать из тумбочки нянины огурцы и пирожки с капустой.
После двух, наскоро пропущенных и запитых ключевой водой пятидесяток, Николай рассказал о том, как всего пару часов назад он засёк возле реки в ивняках  тёмный, неопределённого цвета джип, который, по всей видимости, и караулил на повороте Альберта. Он к этому времени уже сообразил, что в больницу могут и наведаться, а потому собирался наведаться сюда сам. Тогда он тут же стал вызывать по рации полицейских, но на его счастье в дежурке задержалась группа областного СОБРа, отстреливавшая на полигоне новое, недавно пришедшее из Центра оружие, в том числе снайперские винтовки и гранатомёты. Тотчас сработала спецназовская взаимовыручка, и оружие решили проверить в деле. Но когда бандиты увидели наставленную на них «Муху», тут же стали расползаться по кустам, да так проворно, что изловить удалось только одного, а другие, видимо, по воде (собака очень быстро потеряла след), ушли куда-то по течению и канули в нети.
- А этот, которого задержали, что-нибудь сказал? - Спросил Альберт.
- Да, он много чего говорил. Сначала всё пугал своей «крышей», потом, когда его СОБРы немного... ну, словом, ввели в курс дела, он стал клясться, что, дескать, мелкая сошка и ничего не знает. Я так думаю, что сейчас ты к нему подсядешь с прострелянной рукой и скажешь, что руку тебе прострелил именно он. И никто этого уже не опровергнет, потому как...
- Иных уж нет, а те далече? - Задал риторический вопрос журналист.
- Подходит второе. Вот тогда он задумается, как свою задницу сохранить...
- Понял! - Ответил Альберт и, прихватил свою раненную руку здоровой, решительно шагнул к выходу. Пленный понуро сидел на скамье возле входа в Приёмный покой и нервно позвякивал наручниками.

                Самое полезное интервью

- Дайте-ка мне «Макарова», раз обещали, - громко сказал Альберт, - и оставьте нас наедине. При этих словах пленного бандита заметно зазнобило. Он подавленно вжал голову в плечи и с некоторой надеждой посмотрел на полицейских, но те угрюмо безмолвствовали. Альберт взял у Николая его табельный «Макаров» и, железно сжав ноги пленного своими огромными коленями, пристально посмотрел тому в лицо. К этому времени уже ни Николая, ни СОБРовцев рядом не было.
- Как тебя зовут? Только не ври, поскольку вашего шефа Гареева уже везут на допрос в следственное управление. Ты в меня, падла, стрелял, а я не прощал этого никому с времён Чечни и Дага. Понял? Короче, мне тебя сейчас кончить - это как два пальца обоссать. Хочешь, можем проверить?
- Нет! Не-е-е-т! Не убивайте, вы же журналист, а не мясник, как эти!.. - пленный несколько раз дёрнулся и зарыдал. Со стороны было видно, что он поверил в угрозу Николая, а тут ещё сам Альберт с перекошенным от злобы лицом, с прострелянной рукой и пистолетом!
- Денисом меня зовут, погоняло - Вьюн.
- Что ж ты, Вьюн, в сети-то ментовские попался тогда, как братки твои вывернулись, хоть и не вьюны? - Уже более располагающим тоном проговорил Альберт.
- Старший меня прикрывать отход оставил, но стрелять по полицейским я не решился. Зачем мне это надо? На мне ничего особенного нет: ни «мокрухи», ни разбоя, ни другого чего... Я всё больше на стрёме стоял или дежурил, или пас кого прикажут.
- Фамилия твоя как, и где ты живёшь? - Спрашивая это, Альберт почесал стволом левый висок и демонстративно снял оружие с предохранителя. - Ну, Вьюн, что задумался? Жить или не жить?
- Чесалов моя фамилия. А прописан я в частном доме у старшей сестры, на Ленина, 162, - по всему было видно, что Вьюн не врёт, хотя насчёт его почти полной невиновности наверняка льёт пули.
- Так, уже неплохо. - Подбодрил Вьюна Альберт. - Но если ты в меня не стрелял, то кто? И кто заказ на меня делал?
- Про заказ я ничего не знаю, честное слово! Со мной такой информацией не делились, да я бы и сам ничего такого слушать не стал. А зачем? Меньше знаешь - дольше живёшь! Что до стрельбы, то стрелял Мускул. Он из нас самый здоровый, и дерётся всех лучше, и стреляет. Он справа от водилы сидел и поливал из «Калаша».
- А сколько вас всего в джипе сидело? - Продолжал допрос Альберт.
- С водилой четверо: двое впереди и двое сзади.
- Водила, конечно, местный? - Полувопросительно - полу- утвердительно сказал Альберт.
- Нет, он вообще откуда-то из Питера сам, он нами и командовал, и наводки получал, и бабло тоже.

- А у него что за погоняло? - Спросил Альберт и добавил. - И четвёртого как зовут?
- Старшего все так и звали - «Старшой», хотя я раз слышал, как Мускул называл его Василь Василичем. Но зовут ли его так на самом деле, я не знаю. Потому, наверное, и поставили возле речки в заслон, что я меньше всех знаю. Я это только сейчас понял. Поэтому и рассказываю всё, как есть, - в голосе Вьюна уже слышалась уверенность.
- Ну, рассказываешь ты всё не из-за обиды, ты просто жить хочешь да и смекнул в принципе, что молчать тебе нет никакого резона. И не забывай, Денис Чесалов, - я ведь ещё решения не принял: казнить или миловать? Вы меня в расход хотели пустить, и ты в том числе. Вот ты говоришь, что я журналист, а не мясник. Я, конечно, не мясник, но на Кавказе мне приходилось и врагов убивать, и друзей хоронить. И вот несколько дней назад мне кто-то из твоих братков об этом напомнил. Учитель английского языка Андрей Санталайнен умер у меня на руках. Вы его грохнули? - Уже со злым напором спросил Альберт. И, видно, так в этот момент изменилось выражение его лица, что пленный вновь завибрировал всем телом и впрямь стал похож на вьюна.
- Я не знаю, я ... я ... тогда животом болел, дряни какой-то выпил. И мне пару дней отгула дали... на лечение... чтобы я, значит, чего доброго, не кукарекнул.
- А откуда ты знаешь, когда? Значит, были разговоры об этом? Ну, говори, падла, а то грохну! - И Альберт засунул ствол прямо Вьюну в рот, отколов при этом кусок одного из его передних зубов.
- Я случайно слышал потом, как Мускул хвастался Старшому...- проговорил, соскочив со ствола, Вьюн. -  Хотите, могу дословно воспроизвести? - В голосе Вьюна явственно слышались нотки угодливости.
- Ну-у-у! - Приказал Альберт.
- Я этого чухонца со ста метров завалил, одной очередью! - Вот так этот бычара и сказал. Ещё потом и гоготал, словно не человека убил, а тёлку трахнул.
- А что, у вас, когда с женщиной переспишь, принято гоготать?
- Да, нет, это я так... Противно ведь! - Почти смущённо оправдывался Вьюн.
- Это радует, Денис Чесалов. Видно, для этой жизни ты ещё не совсем потерян. - С некоторым как будто даже удовольствием проговорил журналист. Но добавил уже в другой, жёсткой интонации:
- А теперь быстро! Кто из вас местный? Никогда не поверю, что вы за мной по просеке кинулись, не зная броду!
- Так вы ж сами про четвёртого-то не дослушали. А он как раз родом из Елошина. У него здесь бабка до сих пор живёт. Он нас с Мускулом пару раз грибками сушёными угощал и клюквой. И самогон она у него гонит из свёклы, по белорусскому рецепту, дерьмо - самогон. Я им и траванулся тогда... перед убийством учителя. А зовут его Фёдор Буравчик, это у него такая белорусская фамилия. Ну и погоняло соответственно - Белорус.
- Молодец, молодец, Вьюн. Будешь жить, если не врал. - Подытожил допрос Альберт. В это время больничная дверь открылась, и из-за неё лихо вывалились весёлые, раскрасневшиеся от спирта СОБРовцы в обнимку с дежурным врачом. Один Николай выглядел совершенно трезвым и нацеленным на дальнейшую раскрутку пленного.
- Хороший ты журналист, Альберт! - Похвалил он почти серьёзно. - Классное интервью у этого фрукта взял! И Альберт вдруг подумал: «А ведь и в самом деле, в журналистике он почти двадцать лет, а более полезного для общего дела интервью не брал ни разу!».

                Вьюн раскололся ...


Когда полицейские во главе с участковым ушли, Альберт попытался уснуть, но это ему никак не удавалось. Поначалу он долго ворочался, всякий раз пытаясь принять более удобную для сна позу, но тщетно: то рука чесалась, то нога немела, то начинало колоть в шейных позвонках. Наконец, он встал и включил красноватый ночник. Часы показывали три ночи. «Значит, - посчитал он в уме, - в Вашингтоне недавно повечерело. Позвоню я, пожалуй, в Штаты, на сотовый Наденьке Курочкиной. Есть одна мысль!».  И он стал набирать Штаты. Соединение состоялось после четвёртой попытки, но слышимость была вэри гуд! Альберту даже не пришлось кричать, как он делал это при разговоре из дома Надиных стариков.
- Здравствуй, Надюша! Это Альберт Эдуардович, русский немец из Елошина. Ты можешь сейчас говорить или лучше перезвонить попозже?
- Здравствуйте, Альберт Эдуардович! Я-то могу, а вот у вас там сейчас глухая ночь... Может, случилось что?
- Случилось? Да, нет. Просто, у меня бессонница. В вашем положении что-то изменилось? Нет ли какой-либо новой информации? Я только - только как вернулся сюда из Города и ещё не виделся с Вашими мамой, бабушкой, дедушкой и очень забавным братиком.  Кстати, они меня очень тронули и своими мудрыми советами, и завидным хлебосольством!
- Деда может! - Засмеялась Надя. - Но я очень рада, что вы сошлись. Они о вас тоже очень хорошо отзывались. Всё говорили, что представляли себе журналиста, тем более скандального, как-то совсем по-другому. Что касается новых вестей, то, как мне только что стало известно, буквально сегодня к нашим здешним хозяевам наведывался представитель Российского посольства и имел с ними беседу по поводу нашего возвращения на Родину. Но к каким договорённостям они пришли, я пока не знаю... Но думаю, что он мог посетить их лишь после конкретных переговоров на дипломатическом уровне.
- Это очень радует. Надя, я, конечно, не знаю и могу лишь предполагать, но причина может исходить и отсюда, то есть от нас. Я, видишь ли, опубликовал свою первую статью про интернат, о здешних пожарах и убийствах, и о формировании из ваших отличников и хорошистов специальных групп для вывоза в США. Слово «вывоз» я употребляю специально с тем, чтобы более выпукло обозначить одну из основных идей моей статьи. Она уже наделала шума. Так, губернатор объявил об отставке своего первого заместителя, который курировал это российско - американское сотрудничество на местном уровне. Словом, возможно, назревает скандал. В конечном итоге, многое будет зависеть от результатов расследования убийств Санталайнена и Ксении... К последнему я имею самое прямое отношение.
- Ой! - Испуганно воскликнула Надя. - Я, Альберт Эдуардович, за вас очень боюсь. Я тут недавно по российскому каналу «Бандитский Петербург» смотрела. Там так Вашего коллегу по перу мучили? Это, конечно, не документалистика, но оставляет дурной осадок, потому что снято на основании подлинных фактов. Вы уж, как-нибудь осторожней там.  Всё-таки леса кругом, безлюдье...
- Это уж точно, - легко согласился Альберт. - А на безрыбье, как говорится, и рак - рыба. Это я про себя. Так что за меня не бойтесь! И если не трудно, найдите наш сайт в Интернете и посмотрите мою статью. А я вам потом перезвоню. И будь, - Альберт специально перешёл «на ты», чтобы его просьба доверительней звучала, - осторожней сама. Я - всё-таки стреляный воробей, в прямом смысле стреляный, поскольку был на войне. А вот ты, прости, конечно, ещё совсем ребёнок, хоть и очень умный и воспитанный. Ты меня понимаешь, девочка?
- Спасибо, дядя Альберт, вы мне сейчас как отец. - В голосе её слышались слёзы. - Понимаете, здесь, на чужбине, это как-то особенно остро чувствуешь.
- Я понимаю. До свидания, Надя. Удачного тебе вечера!
- Спасибо. И вам - хорошо выспаться. И в трубке послышались короткие гудки. Но хорошо выспаться Альберту так и не удалось. Около семи утра он вздрогнул от лёгкого прикосновения ко лбу. Приоткрыв глаза, он увидел склонившегося над кроватью Николая, который тут же виновато улыбнулся и вполголоса   проговорил:
- Прости, Альберт, за столь ранний визит. Только я, прежде чем к Наскокову ехать, должен посоветоваться с тобой. А ты потом ещё выспишься... И Альберт обратил внимание, что капитан сильно осунулся и даже постарел.
- Что-то ты, брат, неважно выглядишь, - поделился он с Николаем своим впечатлением.
- Да, я вовсе не спал. Допрашивал этого сукина сына Чесалова. Ох, и не прост он, блин...
- А мне показалось, что, вроде как, сдался...- попытался усомниться Альберт.
- И мне после твоего «интервью» так показалось. Но потом, когда я начал его трясти насчёт подельников, он стал юлить, давать какие-то туфтовые явки и адреса. Я уж и пугал его, и обещал полную конфиденциальность, и пытался ловить на нестыковках в показаниях...
- Что, так ничего и не вызнал? - Нетерпеливо перебил Альберт.
- Стал бы я сейчас тебя будить!..  В общем, терпение у меня с этим Чесаловым лопнуло, понял я, почему у него такое погоняло, Вьюн, и попёр на него буром!  Запер его, на хрен, в больничном морге, и стал телик смотреть. Через полчаса он забарабанил в дверь. Говорит, не могу больше здесь! А я в ответ, что, дескать, это самое подходящее для тебя место. Будешь запираться, здесь навсегда и останешься!
- А кто тебя в морг-то пустил? -  С искренним удивлением воскликнул Альберт.
- Так, дежурный врач, с которым спирт пили, и пустил. Он тут за всё и отвечает. Я ему хорошей закуси проставил и бутылку «казёнки». И все дела!
- Даёшь! Даже я до этого бы не додумался. Ну и?
- Местного можно прищучить прямо здесь. Бабку его, самогонщицу, берём за хобот. Она его сама по сотовому вызовет. Никуда не денется... Есть у меня и ещё пара адресов: Василь Васильевича, их Старшого, можно найти на улице Желябова, а Мускул сейчас, по словам Вьюна, снимает номер в частной гостинице в Заречном районе. Гостиницу называют «Застава», а номер у него - 12-й, одноместный.
- Я бывал там. Знаю это весёлое заведение. Сауна, джакузи, девочки, покер, смесь самого разного народа: депутаты, местные олигархи, бизнесмены и бандиты, конечно. Без них нынче ни в политике, ни в бизнесе - никуда!
- Вcё бы ничего, да следак из Следственного Комитета постоянно вертится под ногами, толку от него никакого, а вот головной боли выше крыши.
- Должен тебе сказать, Коля, мне из Города шеф звонил и предупреждал, что следователь этот на Гареева и их команду работает. В общем, не в наших с тобой интересах с ним дружбу водить. Его задача по убийствам - это очередной «висяк» или какую-нибудь местную пьянь под это дело подставить. Что ж до американцев, то их он в принципе выводит за скобки, они и для Гареева, и для самого Овсова - священные коровы. Я в Америку сегодня ночью звонил одной из елошинских старшеклассниц, и она мне сказала, что вчера их американских кураторов посетил наш дипломат и что-то они там долго выясняли. А почему именно вчера, хотя более полугода до этого никто их не навещал? Вот, прочти как можно быстрее, чтобы во всеоружии быть. Последний «Курьер», а по Интернету сейчас, знаешь, можно почитать любую газету, у которой есть свой сайт...
- Неужели и до Америки дошло? - Удивился Николай.
- А то! Наверняка позвонили из областной администрации, а может, что, скорее всего, по электронной почте саму статью перекинули, а в ней всё: и про убийства, и про американцев, и про пожары... Почитай, словом.
- А может, рано ты прокукарекал, Альберт? - Спросил задумчиво участковый, расправляя на коленях цветной разворот с Альбертовой статьёй.
- В самый раз. Теперь, по крайней мере, прежде чем в нас тобой шмалять, сначала десять раз подумают. И ФСБ наверняка уже подключилось, поскольку это теперь не простая уголовщина, а с явной политической подоплёкой. - Уверенно проговорил журналист.
- А ты думаешь, это нам поможет? - Продолжал сомневаться Николай.
- Думаю, да, поскольку этому следователю из Следственного Комитета придётся много сложнее. По крайней мере, ФСБ - явный противовес этим американским друзьям. Ты за нашей внешней политикой следишь? - Пытливо спросил журналист.
- Так, в общих чертах. Но то, что нынче у нас со Штатами отношения, мягко говоря, стали хуже, я в курсе.
- Причём, заметь, не мы, а они назойливо лезут в наши внутренние дела. И ситуация, которая сложилась в вашем интернате, говорит об этом куда убедительней, чем все наши новостные программы, вместе взятые. - Говоря это, Альберт вдруг почувствовал, что может показаться Николаю чересчур назидательным и даже хвастливым. Он сразу весь как-то стушевался и закончил свои рассуждения уже совсем другим голосом:
- Впрочем, по-моему, я усугубляю ситуацию и, как говорится, много на себя беру. Наверное, опять температура поднялась... Главное для меня - это убийство твоих молодых земляков и судьба вывезенных в Штаты детей. Всё остальное пусть волнует Овсова и его нукеров, типа Гареева и этого их «охотника» из Следственного Комитета. Меня, кстати, их полковница Майорова пыталась в Городе обработать: убеждала, что игра не стоит свеч и что намного полезнее для здоровья жить спокойно, для себя...
- Вот как? - С нескрываемым удивлением воскликнул участковый.
- По-моему, это самый натуральный шантаж. Ты часом не записал её на диктофон?
- Обижаешь, начальник! - С этими словами Альберт коснулся кнопки своего цифровика, и капитан услышал воркующие интонации грудного голоса городской полковницы.
- Не моё, конечно, дело, но, кажется, она тебя клеит? - Предположил участковый. - Она хоть симпатичная? - С долей некоторой зависти спросил он.
- Более чем, - отвечал Альберт, прибавляя звука на своём диктофоне. - Только, знаешь, порода у неё такая. Она не может с мужиками иначе. Я её однажды об этом напрямки спросил, а она мне в ответ и говорит, что, дескать, иначе нельзя, мол, дисквалифицируюсь. Вот так, капитан, она хоть и полковник, но флирт, оказывается, составная часть её профессии, то есть должности, конечно. Может, поэтому и полковник в свои, так сказать, молодые годы.
- Это уж точно, - согласился участковый, - а я, видно, так в капитанах до дембеля и прохожу.
- Это, Коля, как карта ляжет. - Возразил Альберт. - Если сейчас сработаем как надо по убийствам, то перспективы могут открыться самые неожиданные. В таком деле, как наше, - или грудь в крестах, или голова в кустах!
- Ну, в кустах мы с тобой уже хоронились, и не раз! - Стал рассуждать Николай. - А вот успешности давно не было. А для повышения тонуса она бы нам не помешала, а?
- Это точно, - подтвердил мнение приятеля Альберт. - Опять же, я продолжение своим читателям обещал. В ближайшем номере мой очерк про здешние пожары выйдет, а следом хотелось бы ... про американцев.
- Про американцев, не знаю, успеем ли, - засомневался Николай, - а вот на убийство, думаю, выйдем. Ты давай отдыхай да лечись, а я пойду насчёт самогонщицы пронюхаю: дома ли? Не приехал ли часом её внучок Белорус на «отлёжку»? В это время в палату заглянула сестра и предупредила о том, что сейчас Альберту будут ставить капельницу.
- Будь осторожен! - Успел пожелать вдогонку сразу заспешившему к двери капитану Пригову Альберт. Тот согласно кивнул и сделал характерный жест рукой - что, дескать, в случае чего созвонимся.


                Разговоры, разговоры ...

Простившись с участковым, Альберт сразу почувствовал страшную усталость и резкие покалывания в прострелянной руке. Положив себе на лоб левую руку, он понял, что явно температурит. Градусника в связи с этим он решил не ставить, но пару американских аспиринок всё же проглотил и стал ждать капельницу. В это время завибрировал сотовый. На связь неожиданно вышел Конкин, который находился в состоянии явного душевного волнения.
- Альберт, извиняй, что рано звоню, но шибко хреново на душе! Тревожно как-то. Вчера вечером меня эта стерва стращала, директриса Утробина. Говорит, колись, зэк поганый, о чём с городским журналистом на конюшне базарил, а то Санчесу про тебя настучу. Я, конечно, в отказ пошёл, а она знай на своём настаивает. Сказала, что видели нас сразу несколько человек... Ну, я сознался тогда, что разговор был, но ни о чём. Что даже поцапались немного, но никакого сговору меж нами не было. А она давай мне про Ангелину впаривать... Что ты и у неё был, и в канцелярии, и что ты вообще никакой нежурналист, а ФСБэшник. Ну, я ей говорю, что мне дела нет до всего этого, что моя компетенция - лошади, а не ФСБ... А она в ответ стала мне тюрягой грозиться, даже, дрянь, статьи перечислила, по которым я могу загреметь. Ведь не поленилась, б..., в Уголовном Кодексе пошариться!
- Вот что, Ефим, ты главное - успокойся. Это она от страха и бессилия. Ты вот что! Залезай в Интернет, сходи там на сайт моей газеты «Курьер», найди мою последнюю статью про ваш интернат, внимательно прочти. Тогда сразу поймёшь, отчего это вдруг на тебя Утробина гавкает. Понял? - Командным голосом успокоил не на шутку струхнувшего Конкина Альберт.
- Ещё бы! - С надеждой в голосе стремглав откликнулся конюх.
- Ещё чего подозрительного в интернате е заметил? - Спросил Альберт. - Что Сара, Санчес? Не приезжал ли кто?
- Эти притихли, сидят, как мыши обоссанные. А вот Соломоновна, напротив, к чему-то готовится. Слышь, Альберт, у меня такое ощущение, что она собралась делать ноги. По крайней мере, мне доподлинно известно, что у неё путёвка есть в Финку. Через пару недель. А из Финляндии она куда угодно может ломануться. Например, сначала в Стокгольм, а оттуда - в Штаты. Или паромом в Англию. Можно и в Израиль, который вообще своих не выдаёт. Тут вариантов не меряно. Денег у неё ... Я забыл сказать, что кое-что знаю о её счетах в Цюрихе и Вене. Думаю, имеются и другие.
- В Штатах? - Уточнил Альберт.
- В Штатах - вне сомнения. Кроме того, Санчес однажды намекал мне на какой-то офшор, когда склонял меня к сотрудничеству. Сказал, что данные я получу несколько позже, когда мы с ним доделаем все дела. И это тогда казалось мне вполне приемлемым вариантом, потому в Штаты такого ухаря, как я, могут и не пустить. К американцам никто за последние дни не приезжал, только звонили из Штатов, но с намеками на то, что пока вторую партию наших деток необходимо притормозить.
- Ты что, слушаешь их? - Удивился Альберт.
- Без комментариев, - парировал Конкин, а Альберт тут же задал риторический вопрос:
- Ефим, если ты их прослушиваешь, то не кажется ли тебе, что и тебя могут точно так же слушать? У вас, сдаётся мне, постепенно крепнет взаимное недоверие.
- Вот это-то меня более всего и тревожит, - согласился Конкин. - Уверен, что Утробину они и подослали. Не самой же ей это в голову пришло! Она меня всегда боялась, а тут как с цепи сорвалась! Да, Альберт, вот что меня напрягло особенно. Она так распсиховалась, что то ли со злобы, то ли сдуру проговорилась в том смысле, что если я, не дай Бог, веду двойную игру, то со мной случится примерно то же, что с учителем английского или с поварихой. А может, и в озере утону, как трудовик.
- Это уже интересней! - Дёрнулся на койке Альберт и тут же поморщился от боли. В это время дверь в палату распахнулась, и в проёме вырос высокий штатив с тремя ёмкостями, почти  доверху  наполненными  прозрачной жидкостью. Следом в палату шагнула сестра с марлевой повязкой на лице, и Альберт поспешно попрощался с Конкиным, последнее сообщение которого заставило его крепко задуматься.
«А ведь Конкин серьёзно опасается этой мегеры директрисы, -  размышлял Альберт, следя за вереницей пузырьков, бегущих снизу вверх в одном из сосудов, висящих у него над головой. - И, видимо, опасается не зря. Он - мужик тёртый, его на мякине не проведёшь! Значит, он ей поверил... Значит, она причастна к убийствам в лесу. Не зря же мне тогда, ещё на этом их собрании, выражение её лица напомнило саму Смерть с косой?! Хитрая Соломоновна банкует, а эта делает заказы. Американцы прямо на неё, скорее всего, не выходят. И потому, что она - дура, и потому, что круг посвещённых должен быть предельно тесным. Но ... пойдут ли они на крайние меры? Американцы и Соломоновна, скорее всего, поостерегутся, поскольку не та нынче вокруг их персон атмосфера. Хотя, если Конкин у них на прослушке, то всякое может быть. Да и сама Утробина, если почувствует, что к ней подобрались вплотную, и Конкин сдаёт информацию, может вполне... Да, вполне. Купить кого-нибудь из здешних бандитов - не проблема. На худой конец, сгодится и местный алкаш из бывших военных. Такой наверняка и Ксению этим дубьём прибил. Злоба, тупость и жадность – опасные компоненты. Интересно, пронюхали они или нет, что я здесь, у них под боком?». Альберт устало откинулся на подушке и слегка задремал.  Но вскоре новый звонок вывел его из полузабытья:
- Альберт, здравствуй, однако! - Сладким голосом проворковала Майорова и тут же, не дав ему ответить на приветствие, начала с места в карьер:
- Ну что, дорасследовался?!  А ведь я тебя предупреждала, что «жизнь есть небес мгновенный дар». Мгновенный!  Конечно, статья твоя переполоху наделала: и в прокуратуре засуетились, и наши из следственного, и в кривом доме... Ты с нашим следователем ещё не общался?
- Будто ты, товарищ полковник, не знаешь?  Уж, не мне ли самому к нему в собеседники   напрашиваться? - В сварливом тоне спросил до конца ещё не проснувшийся Альберт.
- Зря ты так, Альберт, - сказала полковница. - Между прочим, ты - последний, кто видел Санталайнена живым... Так что, со следователем Прессом встретиться тебе всё равно придётся. И я, право, не знаю, какие выводы он из этой вашей встречи сделает.
- И что, здорово прессует этот ваш Пресс? Я слышал, что он с заместителем Овсова, Гареевым, на дружеской ноге. А этот самый Гареев, которого, кстати, сразу после выхода моей статьи, уже успели предупредить об отставке, только что не прописан в Елошине...
- Я смотрю, у тебя с информацией всё тип - топ! - Похвалила Альберта Майорова.
- Гораздо лучше, чем ты, возможно, себе представляешь. Кстати, Раиса, могу ответить тебе встречным комплементом. Откуда ты, если не секрет, узнала про мои шоссейные дела? - Спросил с интонацией полной беззаботности Альберт.
- Секрет, конечно. Ты ведь не станешь сдавать мне свои источники? - Почти утвердительно сказала Майорова.
- Не стану, поскольку для них это, извини за откровенность, может представлять опасность. Мне, видишь ли, руку вот продырявили, а им и в голове могут дырок понаделать. Вот так, мой полковник! - В голосе Альберта невольно послышались металлические нотки.
- Прости, пожалуйста, я совершенно забыла спросить о твоём самочувствии. Рана-то хоть не очень серьёзная? - С явно наигранной тревогой в голосе спросила Майорова.
- Вполне серьёзная для того, чтоб до поры не встречаться с твоим Прессом. - Ответил Альберт. - Кстати, будете ему звонить - так и скажите, что я пока на больничном. Пусть лучше к завучу повнимательнее присмотрится, а то она, чего доброго, за кордон с концами уроет! Сказав это, Альберт услышал, как на том конце эфира Майорова выронила трубку. «Так я и думал, - сказал он сам себе. - И ты, матушка, в теме».

                Явление Пресса

- Здравствуйте, Альберт Эдуардович, - услышал журналист из своей «трубки» примерно через час. - Прошу прощения, если ненароком   разбудил. Это Яков Семёнович Пресс, следователь по особо важным делам областного следственного управления Следственного Комитета России.
- Добрый день, господин следователь, - вяло отвечал Альберт.
- Ну, зачем же так официально? - Постарался перейти на дружеский тон следователь. - Мы ведь одно дело делаем. Я, так сказать, представляю третью власть, а вы - четвёртую. «Вот именно, что представляешь», - успел подумать Альберт, а в трубку сказал:
- Давайте без сантиментов, Яков Семёнович. Вам, вероятно, представитель третьей власти Майорова уже сообщила о том, где я сейчас нахожусь и в связи с чем? - Решил сразу расставить все точки над «i» Альберт.
- Да я и сам знал, - невозмутимо отвечал Пресс.
- Ах, вот как. Ну, тогда, как говорится, и нечего огород городить. Я ранен в руку, потерял много крови, лежу под капельницей. И вот в связи с этим обстоятельством имею право на полный покой.
- Конечно, конечно, - поспешил успокоить журналиста следователь. - Всё это так, только... вас в этом Вашем, как Вы сейчас намекнули, тяжёлом физическом состоянии всё же посещают некоторые должностные лица, имеющие к произошедшим здесь событиям криминального характера самое прямое отношение. Это может негативно сказаться на процессе расследования. Поэтому для Вас же лучше будет, если мы с Вами всё же переговорим...
- Ну, что ж, откровенность за откровенность. Скажите, Яков Семёнович, а не лучше ли мне до нашей с Вами встречи пообщаться с господами из ФСБ, поскольку здешние события явно выходят за рамки криминала... И, сдаётся мне, что Вы об этом наверняка знаете. - С большим трудом глуша нотки раздражительности, проговорил Альберт.
- Альберт Эдуардович, предположения, которые Вы выдвинули в своей статье, увы, пока остаются всего лишь предположениями, можно даже утверждать - домыслами. Реально же мы имеем дело с убийствами в лесу, мотивы которых пока не ясны. Возможно, это месть, возможно - зависть, возможно - корысть. Я сейчас рассматриваю и прорабатываю все варианты. Вот и хотел, чтобы Вы, так сказать, в меру своих сил и осведомлённости, помогли следствию. Местный участковый капитан Пригов только что изложил мне своё видение ситуации. Наскоков и его подопечные из РОВД - своё. Но в них, должен вам признаться, преобладает местечковость, - начал, как и ожидал Альберт, комплиментарничать следователь. - Вы же - совсем другое дело. Я немножко знаю о вашем опыте, в том числе и армейском. Ну, не по телефону же, в самом деле! Чего Вы боитесь, право? - Уже почти совестил журналиста следователь.
- В меня вообще-то стреляли и вполне могли убить. Вы не находите, что осторожность и боязнь - не совсем одно и то же? Кругом глушь, леса, пожары то тут, то там вдруг возникают. Один учитель в мелком озере утонул, второго из «калаша» застрелили, а третью забили насмерть дубьём...
- Вот я Вам, Альберт Эдуардович, и предлагаю обсудить создавшуюся здесь ситуацию! - Казалось, подытожил разговор следователь. «А он и в самом деле давит как пресс!» - подумал Альберт и неожиданно для себя легко согласился:
- Да, заходите, если это столь необходимо, хотя все свои знания о том, что вас интересует, я изложил в статье. Отключившись от Пресса, Альберт вышел в больничный коридор и сказал сестре, сидящей за дежурным столом, что срочно необходимо позвонить по местному. Она, с пониманием улыбнувшись, придвинула к нему старенький аппарат, а сама отлучилась в перевязочную. Сразу после этого Альберт быстро набрал участкового и когда тот закашлялся в своём прокуренном кабинете, полушёпотом заговорил:
- Так, Николай, ко мне минут через двадцать придёт этот Пресс из следствия. Звоню тебе по больничному, потому что, по-моему, сотовый у меня на прослушке. Что ты ему сказал при встрече?
- Ничего особенного. Рассказал, что стреляли из-за пня, что ты слышал очередь, что потом побежал с тёткой на звуки выстрелов, что Андрей умер на твоих глазах. А потом о том, как я вызывал оперов из района, как они работали, а потом мы все вместе ходили к родителям убитого. И про Ксению всё то же самое.
- Он тебя пытался колоть по мотивам? Про меня что-нибудь особенное спрашивал?
- Насчёт мотивов я претворился полным лохом...
- И это правильно! А по мне?
- Спрашивал, Альберт. Боюсь, как бы этот «важняк» на тебя Ксению не повесил. Он всё на личные отношения напирал, спрашивал, когда ты с ней познакомился. Вообще, намекал, что ты большой спец по женскому полу, что не случайно девочками из интерната интересуешься...
- Вот, сука! - Не выдержал Альберт.
- И ещё, Алик, очень он интересовался моим мнением о том, кто по тебе стрелял на шоссе. Ну, я опять лоха сыграл. Дескать, не моё это дело, тут олигархи тусуются... А он как гаркнет в ответ: «Какие ещё олигархи! За юбками надо меньше бегать, и никто караулить не станет! Он уже откуда-то и про Аллу Сергеевну знает, и про то, что она с мужем не живёт... В общем, хотел я ему по тыкве надавать, но, слава Богу, сдержался.
- И это тоже правильно! - Подбодрил стушевавшегося друга Альберт. - Как думаешь, про наши дела с СОБРом он не пронюхал? Про Вьюна того же?
- Как думаешь, про наши дела с СОБРом он не пронюхал? Про Вьюна того же?
- По-моему, нет. Вьюн сидит в надёжном месте, он теперь своих бывших подельников куда сильнее боится, чем нас с тобой. Бабка-самогонщица на месте. Так что в сумерки хвост ей и прижмём! Ты, Альберт, со следаком осторожней. Он опытный и, сразу видно, задание гареевское, а может, и самого губера, отрабатывает. - В голосе капитана чувствовалась тревога.
- Ладно, Николай, мы с тобой тоже не пальцем деланные! - Пытался в большей степени успокоить себя, чем участкового, журналист. И в это время на ступенях больничного корпуса раздалось характерное осторожное покашливание. Альберт тут же бросил трубку на рычаг, позвал сестру и стремглав заскочил в палату.

                Альберт слушает записи...

- Ещё раз здравствуйте, Альберт Эдуардович! - Подчёркнуто вежливо сказал, осторожно входя в палату, среднего роста мужчина с погонами советника юстиции. На вид ему было лет под пятьдесят, из-за густо пробившихся седин, может быть, и чуть больше. Но Альберт уже давно изучил людей этого склада и рода занятий и прекрасно знал, что чаще всего они выглядят несколько старше своих лет. Словом, следователь и журналист, безусловно, принадлежали к одному поколению, а потому разговор вполне мог происходить на равных. Скаламбурив про себя что-то на тему «Пресс и пресса», Альберт аккуратно откинул одеяло и показал следователю на видавший виды стул, на спинке которого выделялась надпись, сделанная каким-то режущим предметом: «Не верь, не бойся, не проси!». Многозначительно посмотрев сначала на неё, а затем и на Альберта, Пресс как будто с кем-то согласился:
- Вот именно. Не верь! А вы, Альберт Эдуардович, как в смысле веры? Альберт слегка напряг грудные мышцы, и из-за разошедшихся краёв рубахи показался большой православный крест.
- Простите, я не об этом. Я, так сказать, сразу к делу. - И с этими словами следователь развернул перед журналистом газету с его статьёй про интернат.
- Понимаете, в этой вашей статье, которая, признаюсь честно, наделала шума в определённых, сами догадываетесь, каких кругах, более половины информации - ваши домыслы. То есть, Вы кому-то, кто Вам симпатичен, доверяете полностью, а кого-то изначально, так сказать, за глаза считаете лицемером, коррупционером и ... извиняюсь, американским шпионом.



- Яков Семёнович, давайте сразу условимся, в каких рамках координат мы с вами собираемся беседовать. Если вы пришли меня «колоть», то нашу с Вами беседу я считаю законченной. Если же Вам, и в самом деле, необходимо при расследовании то, что я могу Вам дать, то извольте переменить манеру, или как мы, литераторы выражаемся, стилистику общения. И ещё. Это что, я, с вашей точки зрения, ввёл в наш обиход и юриспруденцию понятие «иностранного агента»? Я некоторое время занимался русско-американскими бумагами и установил, что хоть инициаторами наших взаимоотношений и были наш губернатор, их сенатор и иные государственные лица и структуры, но материально договор, так сказать, реализуется посредством частных структур. И Вы, я полагаю, знаете это лучше меня. Говоря проще, сестра завуча Елошинской школы-интерната Анны Липовецкой Агния является генеральным директором совместного российско-американского предприятия - СП, где, мягко говоря, подрабатывает по договору и сама Анна Соломоновна, в связи с чем вполне может быть признана иностранным агентом, так как, согласно этого договора, получает очень крупные суммы ... на что?
- Я, признаюсь честно, несколько удивлён. - Сказав это, Пресс промокнул лоб вафельной салфеткой и налил себе стакан минералки, которую ему пододвинул всегда предупредительный журналист.  - Я надеюсь, вы не блефуете? Потому что, если деньги поступают сюда по частным каналам, то, стало быть, они ...
- Правильно! Расходуются так, как того хотят её американские коллеги.  И вот определять их истинный статус в этой связи надлежит уже не вам, о чём я чистосердечно предупреждал. Поэтому, если вы продолжаете настаивать на ведении нашей беседы всё в том же ключе, а я её записываю на диктофон, то извольте ... Я вам могу рассказать и про других, так сказать, агентов - как с нашей, так и с их стороны.
- Нет, ни в коем случае. Это не в моей компетенции... - лицо только что чрезвычайно бодрого и оптимистичного мужчины вдруг всё пошло пунцовыми пятнами. Он был так перепуган, что Альберт даже предложил ему сорок капель валирианы и таблетку валидола. Когда же, наконец, советник пришёл в себя, журналист сделал ему жест - придвинуться поближе. Затем, собравшись с духом, сказал уже без каких-либо вежливых интонаций:
- А теперь, подполковник, слушай сюда внимательно. Если хочешь, чтобы тебя не ударили как с одной, так и с другой стороны, то сиди тихо и никуда не лезь. Когда всё закончится, ты уедешь отсюда на белом коне, с полной папкой необходимой тебе информации. Возможно, тебя даже повысят. - После этого Альберт взял Пресса здоровой рукой за синий галстук и крепко потянул на себя. Лицо следователя сразу посинело и сделалось похожим на немецкий презерватив, наполненный русской зелёнкой.
- Диктофон мне сюда на стол, быстро! - Свистящим шёпотом выговорил Альберт и несколько ослабил хватку. Через несколько секунд плоский приборчик с красным глазком послушно лёг перед ним... Остановив на нём запись, Альберт вновь взял испуганного следователя за галстук и завершил их странную беседу:
- Повторяю ещё раз. Не суетись, не дёргайся, не стучи! Ты даже на сегодня точно не знаешь, кто тебе более опасен: я или, допустим, твой якобы друган Гареев. Посмотри на мою руку. - При этих словах Альберт, скорчившись от боли, сорвал с раны на плече пластырь. -  Если ты совершишь хотя бы одно необдуманное действие, то точно такая же дырка может появиться в твоей башке. И заметь, не я и мои друзья будем тому причиной. Ты понял, «важняк»?
- Понял! - выкрикнул, осторожно отстраняясь, Пресс и почти тут же встал и сказал «До свидания». «Уж, лучше бы, прощай», - успел подумать Альберт, вставая и идя за ним следом в коридор. Здесь он сразу, совершенно забыв о Прессе, позвал сестру и попросил сменить ему повязку. Кажется, этот раунд своего противостояния с местными властями он выиграл.
Вернувшись из перевязочной, Альберт обнаружил, что забыл вернуть следователю его диктофон сразу после того, как уничтожил на нем запись их беседы. Взяв его, он подумал, что это в принципе и неплохо. «Послушаем, - решил он, - что этот Пинкертон позаписывал в Елошине». Нажав квадратик воспроизведения, он от неожиданности едва не выронил диктофон на пол. Взволнованный голос канцеляритки Светланы был записан явно где-то возле леса, потому что журналист тут же уловил этот характерный фон местных боров: монотонный стук желны, хриплый визг сойки и плотное дыхание вечернего соснового эфира. Более того, эта беседа проходила явно на опушке, потому что несколько раз лесные звуки разбавлялись то коровьим мыканьем, то явственным брёхом елошинских собак. Светлана говорила:
- Нидерквель и наш участковый познакомились ещё до смерти Санталайнена. Как за долго, сказать не могу. Может, и много раньше... Они, особенно Альберт Эдуардович, очень осторожны и, по-моему, говорят только то, что не должно помешать им в их деле. Конечно, Альберт был со мной более откровенен... ну, вы понимаете... в этом состоянии мужчины при общении, особенно со значительно более молодыми женщинами, бывают довольно открыты.
- И что он вам сказал конкретно об их сговоре? - Нетерпеливо перебил её голос Пресса.
-  Они подозревают в причастности к убийству руководство интерната, директора и завуча, которых, по их мнению, прикрывают начальники из областной администрации. Поэтому раскрыть эти преступления будет очень трудно. Следовательно, надо вести расследование самим до той поры, когда что-либо скрыть будет уже невозможно. Примерно так, но дословно передать их рассуждения не берусь.
- А ваши коллеги по канцелярии, что? Ну, эта Ваша начальница, Алла ... как, бишь, её?!
- Сергеевна, - подсказала Прессу Светлана. - Она, по-моему, очень запала на Альберта и потому с ним во всём соглашается. Только это лукавство!
- Почему? - Продолжал допрашивать следователь.
- Да, потому, что наедине со мной она говорит совсем иные вещи.
- Например? - Давил Пресс.
- Например, что Анна Соломоновна чересчур умна для того, чтобы кого-либо подстрекать к убийству. А директор Утробина для этого слишком труслива. Ещё она призналась мне как-то, что знает убитого учителя Санталайнена с несколько иной стороны... Он, видите ли, питал к своим ученицам не совсем учительские чувства. Возможно, и убили его именно по этой причине.
- Очень хорошо, Светлана... э-э-э, как Вас по отчеству? - Пресс был явно доволен услышанным.
- Андреевна, - с готовностью ответила девушка, -  Светлана Андреевна Соколова, но можно просто Светлана.
- Как скажете, как скажете... - торопливо залепетал следователь, и запись на этом прервалась. Решив осмыслить услышанное, Альберт нажал кнопку «Стоп».  «Итак, - размышлял он, - Светлана легко сдала свою начальницу и подругу. Почему? Прежде всего, из-за меня, городского хлыща, на которого она положила глаз, а я предпочёл ей, молодой, красивой и свободной, замужнюю и, мягко говоря, более зрелую женщину. Обидно, конечно. Но она пыталась сдать и их с Николаем расследование. Интересно, зачем?  Просто, чтобы навредить из ревности? Не похоже. Какая-то заинтересованность материального порядка в её «откровениях» перед Прессом всё же имеется».  Но прямого ответа он пока не находил. Помедлив ещё минуту - другую, он вновь включил запись. На сей раз Пресс разговаривал с Ангелиной, которая в самом начале кокетливо попросила Пресса, точно так же, как и Альберта, называть её Ангеликой, что следователь совершенно непринуждённо и сделал.
- Ангелика, - спросил он приторно сладким голосом, - ваши лошадки носят на своих сёдлах очень разных людей. Эти люди Вам за это очень признательны и, полагаю, делятся с вами... э-э-э своими мнениями, предположениями по   разного рода событиям и происшествиям....
- Вы хотите узнать про убийства? - С места в карьер рубанула женщина.
- И про них - тоже. - Согласился следователь.
- Ну, прежде всего, должна вам заметить, что сёдла некоторые мои подопечные приносят свои. Например, вице-губернатор или прокурор... У воспитанников - свои сёдла, поскольку роскошь в таком возрасте развращает.
- Понимаю - понимаю, - вновь с готовностью согласился Пресс. «И куда же это весь его напор подевался?» - невольно подумалось Альберту.
- Вице-губернатор со мною про убийства вообще не говорил, поскольку как восточный человек считает, что женщины необходимы мужчинам совсем для другого.
- Ну, это его личное дело. - Прервал откровения Ангелины Пресс и тут же добавил:
- А про что же он тогда с Вами говорил?
- Так, про это самое другое и говорил. Но я-то знала, что он уже с Анной Соломоновной имел определённые отношения... А мне это надо? Да, узнай она, мне здесь никакой жизни не будет! Впрочем, был один разговорчик...
- Ну-ну-ну!.. Это интересно, - заторопил следователь. И Альберт даже услышал из крохотного динамика сухой шелест хищно потираемых рук.
- Он попытался меня, если так можно выразиться, завербовать, - нерешительно проговорила Ангелина. - По его просьбе, я должна была давать ему информацию на его «бывшую» ... Липовецкую и на американцев. Она, по его уверениям, сама с ним на эту тему говорить не хотела. Именно на этой почве они и поссорились.
- Ангелика, а зачем ему американцы? -  Тоном полного непонимания спросил Пресс.
- Да, подозревал он их ... Ну, это уже политика, в которой я мало что понимаю. Но Анна мне как-то намекала, что все эти гулянки для областного и районного начальства американцы устраивают не зря, поскольку имеют свои, очень далёкие от оговорённых в нашем договоре, цели. Я это, конечно, и сама понимала, но мои предположения дальше оболванивания наших деток не шли. А тут...
- Что тут? - С явным испугом выкрикнул следователь.
- Думаю, что шпионаж. - Как приговор выговорила учительница физкультуры. И Альберт тут же представил её холодное самодовольное лицо.
- Вы это ещё кому-либо говорили? - Почти шёпотом спросил Пресс.
- Да, что я - дура?! - Вопросом на вопрос ответила Ангелина. - Вам я говорю только для подстраховки. Меня саму всё сильно пугает, и я, в случае чего, хочу иметь от вас гарантии. Я читала эту статью в областном «Курьере» в Интернете. И сразу сообразила, какой тут может разразиться скандал. А я вынуждена с ними общаться, на лошадках их катать и не только. Случись что, все эти Гареевы прикроются своими московскими связями, а на закланье останутся такие, как я. Теперь Вы всё знаете. Поступайте, как сочтёте нужным. Мне известно, что у вас с Гареевым приятельские отношения, что...
- Ладно, помолчите, Ангелика! - Грубо прервал собеседницу Пресс. - Я всё понял. И это очень правильно с Вашей стороны, что вы обо всём мне рассказали. А что, с Вашей точки зрения, говорит об этом... о шпионаже?
- Многое. Например, они несколько раз ходили в туристические походы на несколько дней. По нашим лесам блондились.
- Ну, и что? - Выразил удивление Пресс. - Я слышал, что их Сара собирает коллекцию местных насекомых и растений. Где же она их должна собирать? На территории интерната или в вашей конюшне? Так, там кроме навозных жуков...
- Вы меня, Семён Яковлевич, недооцениваете... Один раз я ходила с ними в качестве гида.
- Меня, прошу прощение, зовут Яков Семёнович. И куда же вы их водили?
- К бывшим ракетным шахтам, которые взорвали ещё в прошлом веке. Не сама, конечно. Они попросили.
- Вот так прямо и попросили? - Удивился Пресс.
- А они нашли убедительный мотив. Хотели посмотреть, а правда ли, что в шахты засыпали советские денежные купюры, что очень портит экологию...
- Ну и? - Продолжал гнуть свою линию Пресс.
- Правда. Мы нашли несколько сопрелых пачек красных десятирублёвок с Лениным и встретили группу местных мальчишек, у которых этих советских дензнаков был целый мешок! Американцы их купили за пятьдесят «баков».
- Да - а - а ... - неопределённо протянул Пресс. - Вас, разумеется, тоже попытались купить?
- Почему «попытались»?  Мне заплатили за то, что я в выходные бродила по лесу километров сорок! У них с этим всё чётко, не то, что у нас. Я потом только поняла, что не об экологии они пекутся.
- Когда потом и в связи с чем? - Уточнил Пресс.
- Этим летом. Когда увидела, как Санчес за полигоном наблюдает. Прямо с чердака своего дома, из школьного телескопа. Причём, делает это регулярно!
- Час от часу не легче! - Выдохнул Пресс и нервно ударил себя по ляжкам. - Вы, Ангелика, об этом пока молчок. Сам не знаю, чем всё это кончится, но если что, можете рассчитывать на мою помощь. А теперь давайте на время забудем обо всей этой суете, о делах, - томным голосом сказал следователь, и Альберт услышал через некоторое время, как Ангелина громко и часто задышала. На этом месте запись прервалась.

                Вторая по древности профессия

После обеда Альберта разбудил звонок от Наскокова. Тот сообщал, что только что ФСБэшики взяли главного инженера местного оборонного предприятия Бобкина, которого подозревают в сборе и передаче секретной информации в пользу США и стран НАТО. Его взяли якобы из-за сына, который «прокололся» на таможне при пересечении границы Польши из Литвы, где он взял на прокат автомобиль. В автомобиле было обнаружено около миллиона долларов и много ювелирных изделий из белого золота и платины. В ходе расследований выяснилось, что всё это ему каким-то образом удалось переправить через границу из России в Литву. Вызвали наших, которые, естественно, очень быстро добились предполагаемых результатов: молодой человек украл и деньги, и драгоценности у своего отца, который вёл весьма закрытый образ жизни. Сейчас инженер Бобкин задержан и находится в СИЗО ФСБ. По всей видимости, накопить такую сумму Бобкин просто физически не мог. Поэтому его «колят» на предмет сотрудничества с западными спецслужбами.
- Надеюсь, ты чуешь, откуда в этом деле может задувать ветер? - Спросил заговорщически майор. И сам же ответил:
- Похоже, твои предположения начинают оправдываться. Я Николаю уже позвонил. Если ты идёшь на поправку, то, блин, глаз не спускайте с этой Сары! А главное - чтобы наша завуч куда-нибудь вдруг не подевалась...
«А то я без тебя до этого сам не допетрил!» - зло подумал Альберт и гаркнул «Яволь!» в трубку так, что на том конце связи Наскоков испуганно закашлялся и махом отключился. В общем, всё шло именно так, как и предполагал Альберт, публикуя свой первый материал про интернат. Американцы и местные чиновники зашевелились, что, в свою очередь, привело к суете разного рода прессов, ангелин и прочих сопутствующих субъектов общего вредоносного для России и региона процесса.  «Отдаёт, конечно, канцеляризмом, - подумал Альберт, - однако, и в канцеляриях сегодня работают поистине чудесные русские люди!». И в это время позвонила заведующая канцелярией Алла Сергеевна:
- Прости, мне Коля сказал, что ты... что тебя... Надеюсь, всё обойдётся. Ты такой крепкий, что мне просто не верится, что с тобой, что тебя... И она заплакала, тихо и неутешно. А он стал говорить ей нежные и давно подобранные им для подобного случая слова, удивляясь самому себе: «А откуда я мог знать, что всё вот именно так и получится?». Потом Алла Сергеевна взяла себя в руки и робко попросила разрешения прийти проведать. Он согласился, только сказал, чтоб не затягивала, а то вскоре должны будут ставить капельницу. Она и нагрянула через полчаса с сеткой фруктов и ягод и вся в слезах. Он глянул навстречу распахнувшейся в палату двери и вдруг понял, что в жизни его скоро могут настать серьёзные перемены. Когда по коридору загремел штатив с капельницей, Алла Сергеевна уже не только успела выскользнуть из-под его одеяла, но и поправить сбившуюся причёску. Альберт опустил ступни в «адидасовские» сандалии и, прошаркав по палате, как подобает раненому, осторожно приоткрыл дверь в палату. После того, как жидкость проворно побежала из ёмкостей в его левую руку, они стали говорить о том, что неминуемо должно произойти в ближайшем будущем. О том, что он будет лежать и терпеливо лечиться, а она вот так каждый день будет приходить к нему. И они вместе будут пить чай с няни Груниными пирожками и малиной... Когда Алла Сергеевна простилась и осторожно прикрыла за собой дверь, а он послушно смежил набрякшие веки, позвонил участковый... К самогонщице было решено наведаться в сумерках, когда видимость «сместится к 20 процентам...». Альберт обглодал куриную ногу и в ожидании стал слушать по сотовому любимые ритмы 90-х. Когда музыка ему уже несколько наскучила, он переключился на местные новости. После нескольких «необходимых подтверждений» того, что власть в области по-прежнему жива и дееспособна, специальный корреспондент «Среднерусской правды»               
Байрам Бабаев стал излагать первые результаты собственного журналистского расследования. Как узнал из него Альберт, по всей видимости, учителя английского языка Елошинского интерната Андрея Карловича Санталайнена застрелил сбежавший из колонии месяцем раньше вор-рецидивист Шелестов по кличке Шелест, родом с выселка, что в четырёх километрах от Елошина. Он укрывался неподалёку на одном из охотничьих кордонов, и попросту учитель, у которого возник конфликт дома, пошёл бродить по лесу, где случайно и набрёл на беглого. Тому, видимо, ничего другого не оставалось, как уничтожить неожиданного свидетеля его нынешнего местоположения. Что касается убийства местной поварихи, то по этому делу есть, как минимум, две версии: либо это также дело рук Шелеста, который её, видимо, ещё и изнасиловал; либо это вовсе не убийство, а обыкновенный нечастный случай, как считает следователь по особо важным делам Следственного Комитета советник юстиции Пресс. А следы от ударов, якобы обнаруженные на теле погибшей, так сказать, по горячим следам, есть ни что иное, как отметины от упавшего дерева, которое её и оглушило. Остальное довершил лесной пожар, который уже и прежде не раз становился причиной гибели местных жителей. Так, видимо, и учитель труда Елошинского интерната утонул не просто так, а именно спасаясь от огненной стихии.
Прослушав всю эту галиматью, Альберт озадаченно почесал за ухом и с чувством изрёк в больничное пространство:
- Вот уж точно, вторая по древности профессия! Нет, вот выведу эту сволочь на чистую воду и займусь чем-нибудь другим...

                Визит к самогонщице

Николай стукнул в окно его палаты ровно три раза. Как условились. Альберт, уже одевшийся до этого в цивильное, кое-как перекинул своё тело через подоконник и осторожно сполз на верхнюю ступеньку подставленной Николаем лестницы. Спускаясь, раза два Альберт невольно охнул, но совсем негромко... в зажёванную на кисти рубаху. После этого участковый выпустил из рукава тонкий красноватый луч специального фонарика, и они медленно пошагали по его рубиновой дорожке. Отойдя от больницы на достаточное расстояние, присели на влажную траву на краю неглубокой балки и стали отхлёбывать из Николаева термоса терпкий сильно тёплый чай с коньяком. Село неторопливо засыпало. Кругом густо пели лягушки, и стрекотал разномастный кузнечик, сверкали светлячки и беспорядочно кувыркались летучие мыши. Со стороны боров назойливо лез в лицо запах гари, и слышалась сонная перебранка речных чаек, которые, по всей видимости, уже успели сменить ворон на одной из стихийных помоек. Альберт знобко подёрнул плечами и подумал о том, что в Городе сейчас ещё бурно клокочет людская жизнь: работают магазины, кафе, рестораны, театры, рассекают по ярко освещённым проспектам автобусы и такси, а на центральной городской площади и возле филармонии собралась «золотая» молодёжь, курит дорогие сигареты и травит свежие анекдоты...
- Коля, а ты бы хотел жить в Городе или в Москве? - Спросил вдруг тоже задумавшегося о чём-то своём участкового Альберт. Тот вздрогнул от неожиданности и отрицательно покачал головой:
- Нет. Сейчас - нет. Может быть, когда-нибудь потом, через год, другой, третий... Мне пока уютно здесь, в нашей глуши. Это я тебя должен спрашивать относительно перемен, потому как, судя по всему, у тебя с Аллой не простые шуры-муры.
- Это уж точно. Я в последнее время с женщинами как-то легко обходился, да и они тоже. Но мне о ней сейчас думать не стоит...
- Это, интересно, почему? - Удивился Николай.
- Просто, отвык ещё на Кавказе ... думать о близких, когда идёшь на дело. - Словно вспоминая о чём-то очень важном, отвечал Альберт.
- Ну, ты это ... не драматизируй ситуацию, - попытался успокоить друга Николай. - Мы головами в полымя лезть не станем. Разведаем там - что к чему, и по обстановке. Ты, по крайней мере, будешь у меня сидеть тихо со своей рукой. Понял? И не по должности тебе к бандитам «в гости ходить». Если, не дай Бог, с тобой вновь какая-нибудь фигня случится, с меня не только погоны, но и голову снимут. Это уж точно!
- Ты, знаешь, мне сейчас почему-то опять «Поднятая целина» вспомнилась. Там вот так же в самом конце Давыдов с Нагульновым собирались бандитов брать...
- Ну, это ты брось, брат. И откуда тебе в голову такие мысли мрачные лезут? Помню я, однако, хоть и валенок ментовский, чем у них там всё закончилось. Нет, наши соловьи ещё нам попоют! Ещё как попоют! - И с этими словами участковый решительно встал, отряхнул с колен не успевшие впитаться капли росы и зашагал по задам ближайшей к больнице улицы.
Изба, из которой выпорхнул на свет Божий Фёдор Буравчик по кличке Белорус, появилась как-то совсем неожиданно. Альберт даже споткнулся об неё, словно о случайно попавшийся на дороге бугор. Но Николай был уже на чеку, даже кобуру успел расстегнуть заранее и переложил свой табельный «ПМ» в правый карман брюк. Они присели за забором слева от калитки и стали наблюдать за домом. Минут через десять, так ничего и не дождавшись, участковый осторожно приоткрыл дверку в палисадник, которая на удивление не скрипнула.
- Это я её вчера солидолом смазал, - хитро улыбнувшись, одними губами прошептал Николай. - Пролезай под куст сирени и замри! Альберт так и сделал, осторожно придерживая раненную руку здоровой. Собаки, слава Богу, во дворе не было, а вот кошка, видимо, ловившая под домом мышей, тревожно замяукала. Николай ловко метнул под крыльцо какой-то заранее заготовленный кусочек съестного, и мяуканье тут же прекратилось. После этого они ещё какое-то время следили за домом, но никто рядом не появлялся.
- Ну, что? - стал рассуждать шёпотом участковый. - Раз света в доме нет - значит и Белоруса, наверняка, нет, а бабка его, как все деревенские, ложится рано. Коровку подоила, самогонки стакаху двинула - и баиньки... Я пойду к двери, а ты до поры сиди тут. Когда надо, позову. Альберт в ответ лишь согласно кивнул. А Николай, уже не хоронясь и не осторожничая, решительно зашагал к двери в сенцы. Звонка на ней, естественно, не было, и участковый довольно бесцеремонно постучал. Раз, потом другой, а затем и третий. Минуты через две в боковом окне избы вспыхнул свет, и заспанный старушечий голос недовольно пробубнил в открытую форточку:
- Кого там несёт нелёгкая?
- Я это, Дарья Тимофеевна, Николай, ваш участковый. Самогоном не угостишь? Странно, но иронии в голосе участкового не улавливалось.
- Да, какой нынче самогон? - Кряхтя, запричитала старуха. - Одни запреты кругом да штрафы!   Подожди, открою чичас... И по избе зашаркали то ли шлёпанцы, то ли стоптанные тапки. Когда входная дверь, звякнув щеколдой, нешироко приоткрылась, из освещённого слабосильной электрической лампочкой проёма явственно потянуло сивухой.
- Однако! - Почти с восхищением проговорил, поднимаясь на высокое крыльцо, Николай. - Ну и дух тут у тебя... Как на винокуренном заводе.
- Скажешь тоже! -  С недовольной, но вместе с тем и с примирительной интонацией ответила бабка Белоруса. - Это, наверное, от прежних времён сохранилось. Но ежели невтерпёж, то могу поискать. Может, где и завалялось. Ты заходи, не стой столбом-то, - уже совсем дружелюбно затараторила бабка.
- Да я не один, а с другом. Он из Города приехал, по делам... - несколько виноватым голосом отвечал участковый.
- Так пусть и он проходит. Чай, наверно, тоже из ваших, из милицейских. - Не спрашивала, а утверждала хозяйка.
- Не-е-е, он не из полицейских, - отвечал Николай, одновременно делая приглашающие жесты в сторону Альберта. - Он - из военных.
- Ух, ты, батюшки! - Неожиданно всполошилась старуха. - Небось, на наш полигон пожаловали? Давно пора, а то день и ночь грохочут, дьяволы, житья никакого от них не стало. Нечто война?! Старуха провела поздних гостей в небольшую кухоньку, проворно накинула на колченогий стол кустарного производства яркую скатёрку и метнула на неё, видимо, дежурную закуску: пару солёных огурчиков, плошку с чёрным хлебом и миску с домашним салом.  Поллитру  с желтоватой жидкостью она достала прямо из морозилки. Уже через минуту на ней густо выступила аппетитная испарина. Поощрительно глянув на бутылку, участковый достал из внутреннего кармана ветровки смятую сотню и, положив её на край стола, сказал самогонщице:
- Я задарма на своём участке не пью, бери и не возражай. А зашли мы к тебе не за выпивкой, конечно, а с разговором. По морщинистому лицу женщины пробежала характерная для такого рода людей рябь тревожного ожидания.
- Ты, Дарья Тимофеевна, наверное, слышала про убийства в нашем лесу? Ну, интернатских учителей, - начал участковый, на что хозяйка лишь трижды молча перекрестилась.
- Так, вот, - продолжал он, со значением поднеся руку к уже откупоренной бутылке. - Давайте, Дарья Тимофеевна, хлопнем по рюмашке, под это дело и разговаривать станет много легче. Он виртуозно разлил напиток по трём гранёным стопкам и, пожелав всем здоровья, махом выпил содержимое. Старушка отпила половинку, а Альберт последовал примеру друга. Самогонка оказалась на редкость ароматным напитком.
- Для своих настаивала, - завидев на лицах гостей явное удовлетворение, пояснила самогонщица. - На семи травах и трёх сушёных ягодах.
- Молодец! - Поощрил самогонщицу участковый. - Вот только такую и делай, чтоб боле не травился никто.
- Это в Городе у вас разную отраву продают. А у нас тут все свои. - Назидательно проговорила бабка.
- Так вот, - продолжал Николай. - Убийство это мы расследуем вместе с районными и областными сыщиками. И уже вышли на след. Видишь, другу моему руку поранили? - указал на Альберта участковый (бабка вновь перекрестилась). - Это бандитская пуля, пущенная по нему, может, из того самого автомата, из которого застрелили одного из учителей. Лицо хозяйки выражало явный испуг.
- Милые, дык я-то тут причём? У меня за последнее время и не было никого из городских! - Принялась оправдываться старуха.
- А Федька, внук твой? - Резко прервал старуху участковый. - Знаю, что был недавно. И не один. А теперь слушай и вникай, постарайся понять свою выгоду. Друганов его мы знаем. Они, по правде сказать, люди - дрянь. Самые настоящие отморозки. Особенно двое. Они и убили учителей, но и он в деле был. Задержать их - дело двух - трёх дней. Но если их задержат всех вместе, то и пойдут они по этим делам «мокрым» все вместе, купно. А вот если мы твоего Фёдора, который никого не убивал, возьмём отдельно, это совсем другое дело. Тем более, он ещё и не сидел ни разу. Но, скорее всего, они на него всё и перевалят. Это дело техники, то есть сговора этих более опытных, не раз сидевших братков. В результате - пожизненное, не иначе. - Николай от своего красноречия даже вспотел.
- Дарья Тимофеевна, - перехватил у Николая эстафету Альберт, - ваш внук, скорее всего, ещё ничего тяжкого совершить не успел, но скоро, наверняка, его это заставят сделать с тем, чтобы повязать кровью. Вы можете ему помочь, а точнее сказать, просто спасёте его, если захотите...
- Конечно, хочу! - Воскликнула старуха. - Он у меня один такой родный! Есь ещё внучка, но та из Городу и носа не кажет. У неё там свои магазины, склады. Она кажинный год, и не по разу, то на Средиземном море, то на Чёрном, то на Красном...
- Вот видите! - Продолжал Альберт. - А любимый внук, у которого ни магазинов, ни складов, может запросто оказаться и на Белом... море. Там особый режим отбывают.
- Ну, был он, был... с этими... Они мне сразу не понравились, хоть и претворялись какими-то не то экспедиторами, не то адиторами, - вновь затараторила старуха.
- Может, аудиторами? - Попытался поправить её участковый.
- А, пёс их знает! - Обречённо махнула она рукой. - Что-то они про какой-то товар всё гутарили. Вроде, как и в интернат с каким-то заказом приехали.
- Эх, Дарья Тимофеевна, Дарья Тимофеевна! - С досадой в голосе проговорил Николай и налил ещё по стопке. - Товар, на их языке, - это живые люди, учителя интерната, а заказ - на их устранение.
- Ох, ты Господи, царица небесная! - Запричитала старуха. - То-то я чую, что морочат они меня, бестолковую! Но мой-то, Федя, сам их язык не шибко понимал. Видно, не обучен ещё...
- Там махом обучат! - убеждённо перебил Николай. - Язык этот их блатной называется «феней», и не говорят на ней, а «ботают».
- А у нас «ботают» на пруду, когда карасей ловят. Ставят сетку к берегу и ботают ногами по водорослям, рыбу пугают, чтобы, значит, в мотню шла.
- Вот-вот, - согласился Альберт. - Раньше ваш внук любимый рыбу ловил, а теперь они его заставляют людей... И с этими словами Альберт осторожно положил на стол забинтованную руку.

                Фактор медведицы

Завершился разговор с бабушкой Белоруса вполне успешно. Старуха окончательно поняла, что над её любимым внуком нависла смертельная угроза и взялась помочь своим незваным гостям в обмен на вызволение Фёдора из гибельной для него ситуации. Для начала Николай дал ей два задания. Во-первых, выяснить, где Белорус в Городе квартирует, а во-вторых, убедить его в необходимости встречи с участковым на какой-либо нейтральной территории с гарантией, что его при этом не задержат. Бабка пообещала, но как-то неуверенно, выражая опасения в том смысле, что он полицейским просто не поверит, напротив, в ответ на такое предложение начнёт хорониться по каким-нибудь малинам.
- Ты только, Дарья Тимофеевна, накрепко ему накажи, чтоб он своим браткам об этом - ни слова! - Наставлял старуху участковый. - Иначе начнут не доверять, и тогда я не даю никакой гарантии... Старуха преданно кивала, но взгляд её при этом был тусклее гранёной стопки, подёрнутой сивушной плёнкой. В конце концов, попрощавшись со старухой, гости вышли на улицу в каком-то неопределённом состоянии: то ли со щитом, то ли на щите.
- Ты ей веришь? - Испытующе спросил Альберт капитана.
- Это сложный вопрос. - Ответил Пригов. - Знаешь, бывает так, что самому себе верить перестаёшь! А тут бабка под восемьдесят лет… Что у неё на уме - поди узнай. Сегодня она - одно, а завтра ей внук скажет, что это ловушка, и всё может кончиться пустым свистом. А, может, и того хуже... засадой!
- Ты думаешь, они на полицейского руку поднимут?
- А им, между прочим, один хрен: на журналиста, на полицейского ли! А ещё лучше, сразу на обоих! - Заключил Николай и вдруг сказал совсем о другом:
- Слушай, спать чего-то не охота. Пошли ко мне «чайковского» сгоняем, может, ещё мысли какие ценные по ходу придут?
- Да, дочку твою не хочется тревожить, - ответил Альберт. - Давай уж лучше к няне Груне, там и медовухи двинем. Только я сначала в больницу звякну, на вахту.
Гостям няня Груня была как всегда несказанно рада и, подозрительно поглядывая на забинтованную руку племянника, вынесла во двор к столу небольшой поднос с графинчиком и нехитрой снедью. Пока журналист с участковым замаривали червячка, на веранде запыхтел самовар, и из распахнутой двери пахнуло ароматом завариваемого тёткой разнотравья.
- Алик, - окликнула племянника озабоченная тётка, - а не лучше ли тебе было остаться в больнице? Под присмотром?
- Да ты, няня, не беспокойся. Я отпросился всего на пару часов и обещал быть осторожным. - Успокоил тётку Альберт. А Николай ещё и добавил от себя:
- Я его потом провожу до самой палаты, а заодно и вахту тамошнюю проверю.
- Вот и ладно, соколики вы мои! - Ласково отвечала Альбертова тётка, прихватывая самовар за фигурные рукояти. Когда допивали по второй чашке, Альберт решился рассказать Николаю про аудиозаписи Пресса. Поведение Ангелины участкового нисколько не удивило, а вот откровения канцеляритки Светланы заметно озадачили.
- А мне поначалу показалось, что ты с ней очень даже подружился. По-моему, она даже удочку закидывала насчёт твоих связей в университете, проверяла, не можешь ли ты ей чем-то помочь? И ты, вроде, что-то там обещал...
- Вот именно, что подружился, дурак! - С досадой отвечал Альберт. - Уж, сколько раз себе говорил, что женщины, особенно хорошенькие, оценивают всех мужиков, прежде всего, по их отношению к себе.
- Что, из-за ревности что ли? - Вдруг догадался капитан.
- А что, не похоже? - Спросил Альберт.
- Почему? Похоже. Она на тебя почти сразу глаз положила, только они ведь подруги! Или женской дружбы не существует? - Рассуждал вслух капитан.
- Боюсь, причина не только в ревности. - Поделился своими догадками журналист. - Тебе не кажется, что Светлана чем-то отличается от своих подруг? Как-то, знаешь, особняком она держится. Не столь искренняя, как, например, твоя Наташа. Про Аллу Сергеевну я уж и не говорю. По-моему, есть у неё какая-то корысть вести себя так с Прессом. Ну, Алла - соперница, это понятно. А убийства Андрея и Ксении? Ведь она напрямую сказала про убитого Санталайнена, что он относился к своим ученицам не по-учительски. И вложила эту информацию практически о педофильских склонностях уже покойного учителя в уста Аллы Сергеевны ...  Зачем?
- Пожалуй, ты прав. Это не от ревности. Это явно отработка какого-то задания, очевидно, хорошо проплаченного. Помнишь, они признались, что однажды получили от директрисы три штуки баксов? Причём, Наташа и Алла очень это дело переживали, а Светлана - нет. А, может, Утробина обращалась к ним вновь? - Продолжал строить версию участковый.
- Наверняка обращалась, но... - Альберт сделал паузу и почти убеждённо закончил, - либо не ко всем, а только к Светлане, либо ко всем, но Алла с Наташей от дальнейшего, так сказать, сотрудничества отказались, а Света по каким-либо причинам повелась.
- А причины тут могут быть две: или её на чём-то словили и стали шантажировать, или деньги срочно понадобились. - Закончил за Альберта Пригов. Надо расспросить милых дам, только осторожно, а заодно и предупредить, чтобы в дальнейшем лишнего не болтали. Ну, пошли что ли, а то тётка твоя волнуется?
- Однако, разбередил ты мою душу, Николай, - с некоторой досадой признался Альберт, - теперь вот мне спать не хочется. Я, пожалуй, позвоню Алле с больничного телефона.
- Валяй, только осторожно. Не подслушал бы кто? - Посоветовал участковый. И они подошли к няне Груне благодарить и прощаться. Над Елошиным к этому времени вызвездило так, что стало даже светло. Месяц и Сириус смотрелись едва ли не как на турецком флаге, а обе Медведицы набрякли над селом двумя разновеликими ковшами. Альберт, круто задрав голову, стал читать по наитию:

- Может, кажется, может, грезится,
Может, снится в глухую ночь:
Голубеющая медведица
Виновато уходит прочь...

- Ты это брось! - Возразил ему Пригов. - Это Светлана, раз её так припёрло, пусть уходит ... к этим ... ну, ты понял. А Медведица никуда от нас не уходит. В аккурат над интернатом сидит и ждёт. Она - умная женщина, дождётся. Помнишь, как в «Поднятой целине»? На весёлое дело идём, Альберт! - И Николай осторожно положил ему на зудящее плечо свою тёплую руку.

                Дружба дружбой, а табачок ...

Дежурная сестра слегка пожурила Альберта за своеволие, но не так строго, как он того ожидал. Искренне повинившись и сказав девушке что-то относительно её очень оригинальных серёжек, Альберт попросил разрешения «воспользоваться служебным телефончиком», поскольку, де, беспроводной эфир стал совсем не надёжен. Сестра, не долго думая, ушла попить чая в сестринскую, а он набрал по памяти домашний номер Аллы Сергеевны. После третьего гудка в трубке раздался приглушённый мужской бас:
- Слушает Корнеев. Альберт вдруг вспомнил, что Алла Сергеевна была по мужу Корнеева. На несколько секунд он стушевался, но быстро взял себя в руки:
- Добрый вечер, Виталий. Простите, что так поздно, но... Видите ли, я журналист из городского «Курьера», вот случайно попал в здешнюю больницу.
- Да, можете не объяснять, Альберт. Я читал вашу статью, очень вам за неё благодарен, и если смогу помочь, то рад буду видеть вас за рюмкой чая. А сейчас передаю трубку Алле...
- Здравствуй, Альберт! - Раздался в трубке близкий и родной голос. - Ну, наконец-то... Я специально не звонила тебе на сотовый, как ты просил ... из-за возможной прослушки. Как рука? Нет ли температуры?
- Рука на месте. Ртутный столбик - тоже. Твой Виталий пригласил меня, как он выразился, «на рюмку чая», поблагодарил за статью...
- Да, я слышала из кухни. Статья, и в самом деле, замечательная! Но, знаешь, на меня по прочтении сразу повеяло какой-то опасностью. А когда я узнала о твоём ранении, то мне стало плохо ... Виталий поил меня пустырником и даже сделал какой-то сильный укол из своей армейской аптечки. Он очень хороший человек, и у нас, несмотря ни на что, сохранились добрые, доверительные отношения.
- Верю. Алла, прежде всего, ты сама - очень добра, терпима и, по-моему, весьма доверчива. Поскольку своему голосу Альберт специально придал слегка осуждающую интонацию, Алла Сергеевна тут же с некоторой тревогой спросила:
- Что ты имеешь в виду, Альберт? Моя личная жизнь - это...
- Я не о личном. - Поспешно перебил Альберт. - Скорее это касается твоей работы, твоих сотрудниц, нашего с Николаем расследования. Но более подробно потом, при встрече. А сейчас просто попытайся вспомнить, не испытывала ли твоя подруга и подчинённая Светлана в последнее время острой нужды в деньгах? И сразу ещё один вопрос, который, возможно, связан с первым. Не обращалась ли к вам Утробина с какими-либо не очень приятными для вас просьбами? И если не она, то, может быть, Липовецкая или даже сам Санчес? На том конце провода нависла гнетущая тишина, и Альберт даже успел несколько раз пожалеть, что всё это он не сказал Алле Сергеевне с глазу на глаз. «Ну, что же я нетерпеливый такой?! Других за это всегда осуждал, а сам, как мальчишка!..» - Ругал он себя, нервно теребя телефонный шнур. Наконец, Алла Сергеевна негромко кашлянула, видимо, обозначая этим, что никуда от телефона не делась, а просто пытается вспомнить и подобрать нужные ей слова.
- Знаешь, Альберт, кажется, я могу ответить утвердительно, как на первый, так и на второй твой вопрос. Почему «кажется»? Потому что в деньгах нуждалась не сама Света, а её старший брат, у которого она останавливалась в Городе, когда ездила сначала поступать, а потом и на сессии. Он до недавнего времени преуспевал.  Какой-то его армейский сослуживец открыл в Городе частную фирму и взял его в компаньоны. Года два или чуть больше всё у них ладилось, но недавно они не вернули вовремя крупный кредит, банк тут же подал в суд и над фирмой нависла перспектива банкротства и ареста имущества. Армейский друг при этом как-то вывернулся, а Светин брат оказался крайним. К нему пришли какие-то коллекторы с угрозами... В общем, она мне всё очень путано рассказывала, называла какие-то суммы, а главное, очень боялась, что его могут попросту убить.
- Так, понял, - подтвердил услышанное Альберт. - Спасибо. А по второму вопросу?
- С просьбой к нам, на сей раз, обращалась Ангелина. Причём, поскольку, как ты знаешь, отношения у нас с ней несколько разладились, она работала глазками больше в сторону Светы с Наташей. Наташа как-то засмущалась, а вот Светлана - напротив: пококетничала с ней и обещала, что мы подумаем.
- Подумали? - Бесцветным голосом спросил Альберт.
- Альберт, ну, ты право...- стала всерьёз обижаться Алла Сергеевна. - Если бы я ... если бы мы согласились, я бы тебе непременно сообщила.
- Алла, даже не зная, с какого рода просьбой обращалась к вам эта самая Ангелина, могу тебе совершенно определённо сказать, что подумала над ней за вас обеих одна Светлана. И, между прочим, ответила согласием. Про проблемы брата она тебе, кстати, больше не говорила?
- Слушай, нет. А я почему-то сама и не спрашивала. Вижу, она как-то успокоилась, стала шутить, планы на отпуск строить. Думаю, что я стану ей настроение портить? Кстати, впервые за границу собралась и сразу куда - то в Юго-Восточную Азию: то ли в Таиланд, то ли на Филиппины. В общем, по весьма дорогой путёвке.
- А в Америку, часом, не собиралась? - С некоторой подковыркой спросил Альберт.
- Ты думаешь и она?..  - начала спрашивать Алла Сергеевна и вдруг осеклась.
- Не думаю, а знаю. Но об этом потом. Пока же очень тебя прошу, не откровенничать со Светой более ни о чём. Это опасно. И Наташу об этом же попроси. Только аккуратно. И виду ей не подавайте, всё должно идти, как и прежде.
- Поняла. - Сконфуженно ответила Алла Сергеевна и тут же спросила. - А, может, если ты неплохо себя чувствуешь, заглянешь тогда из больницы, и раз Виталий пригласил, то можно бы было всё сразу и обсудить. А?
-  Давай уж тогда и Николая приглашайте, а то как-то неловко мне одному, - предложил неуверенным голосом журналист. Когда легко согласившаяся на это, Алла Сергеевна прощально чмокнула его в микрофон, Альберта обступила звенящая тишина. Американский спрут опутывал всё больше и больше людей, в том числе ещё совсем недавно вполне и вполне хороших.  Били наверняка, по принципу: дружба дружбой, а табачок врозь...
Утром, когда Альберту только-только поставили капельницу, раздался телефонный звонок от старшего Санталайнена, который, полюбопытствовав - «не разбудил ли?», стал благодарить журналиста за статью в «Курьере», которую ему принесла Альбертова тётка няня Груня. «Вот хитрюга какая, - укоризненно подумал журналист. - А мне ведь и словом об этом не обмолвилась!».
- Как вы себя чувствуете, однако? Оклемались маленько? - Участливо спросил Альберт.
- Ну, давление у меня и раньше скакало, а тоска по сыну теперь навсегда со мной останется. Эх, не усмотрел, не сберёг я его, хоть и мог, наверное... Но что теперь об этом! А вы, Альберт Эдуардович, молодчина! Настоящий журналист, а не пресса какая-нибудь!  Вы мне очень Щекочихина напоминаете. Будем всегда рады видеть вас у себя.
- Спасибо, Карл Юханович. Я тут немножечко приболел и, как только подлечусь, то навещу вас с Мартой Густавовной непременно. А пока читайте в следующем номере мой очерк про ваши Елошинские пожары. Санталайнен воспринял это как-то особенно лично, видимо, памятуя о том, что его Андрей погиб именно в этом, объятом пожарами лесу. Едва Альберт успел положить сотовый на одеяло, как за больничным окном что-то гулко лопнуло, и по всему зданию прошли сразу несколько волн мелкой вибрации.  Он прикрутил колёсико на капельнице, вынул иглу из вены и, резко согнув руку в локте, кинулся к окошку. Там он увидел встающую над краем леса тучу густого чёрного дыма, а из распахнутой форточки услышал приближающийся лай пожарных машин, которые, видимо, «ночевали» возле лесничества.
- Что там горит? - Заорал он затем в коридор, откуда также стали долетать какие-то беспокойные голоса.
- Кажись, полигон! - Поделилась с Альбертом своей догадкой немолодая уже санитарка, вооружённая пластмассовым ведром и деревянной ветхозаветной шваброй. Тут же Альберт стал набирать Аллу Сергеевну...

                Взрывы на полигоне

... И хоть Алла Сергеевна старалась говорить, как обычно, добродушно, Альберт явственно ощутил в её голосе какие-то новые, мягко говоря, не очень приятные его уху интонации. Наконец, когда он понял, что женщина попросту не желает его напрягать своими вновь возникшими проблемами, журналист заговорил напрямую:
- Алла, сейчас в стороне полигона, где работает твой Виталий, с которым я вот-вот собираюсь поговорить о, чёрт бы их взял, американцах, стоит чёрный столб дыма. За несколько минут до этого там что-то сильно рвануло - так, что наша больница едва не рассыпалась. Алла, скажи мне, пожалуйста, правду. По крайней мере, ту, которую ты знаешь!
- Я знаю только то, что ничего не знаю. - Голос Аллы Сергеевны стал тускл. - Мне только что позвонил его заместитель майор Густомесов, который сообщил, что Виталий во время взрыва был там... в зоне поражения. Сейчас там суматоха! «Скорые» вывозят раненых, а ФСБ всех тормозит и проверяет... Я еду туда на своей «десятке». Я не могу, Альберт! Я иначе не могу.
- Понял я. Прости за чисто профессиональный вопрос. Что конкретно там рвануло? Если не знаешь - что, то предположительно - кто знает?  Может, у тебя есть случайная версия хотя бы: почему тридцать лет до этого полигон жил спокойно, а теперь вдруг там рвануло? Спрашивая это, Альберт вдруг понял, что сейчас говорит с Аллой Сергеевной уже чисто профессионально, без всякой поправки на их личные взаимоотношения.
- Насколько я знаю, загорелся и затем взорвался там бокс с новыми реактивными установками. Они раз в десять сильнее «Града», но могут поражать и ближние цели.  Их отстреливали уже около полугода. Стреляли, что-то замеряли - проверяли, потом корректировали, потом опять стреляли. На них уже поступили очень выгодные заказы из Индии, от арабов и «латинов». Поскольку деньги сейчас России нужны, как никогда, то, я полагаю, взрыв на нашем полигоне выгоднее всего америкосам. Виталий говорил как-то раз, что их полигон постоянно «просвечивают» с американских спутников. И ещё. Он говорил, что у штатовцев уже есть космическое оружие, при помощи которого они могут...
- Запалить определённый бокс на полигоне? - Уже почти кричал Альберт.
- Думаю, да. По крайней мере, Виталий так говорил. А как это на самом деле, узнаю позже, если скажут. Прости, Альберт, я должна следить за дорогой. Давай подробнее - потом?
- Удачи тебе, Алла! - Устало попрощался Альберт и вдруг подумал, что, кажется, эта «страница его любовной книги», увы, завершается. Вскоре он понял, что предчувствие его не обмануло. Муж Аллы Виталий потерял при взрыве бокса ногу и, кроме того, получил ожоги более пятидесяти процентов кожи. И женщина целиком ушла в заботы о пострадавшем, который то впадал в беспамятство, то вновь возвращался и начинал просить у Аллы прощение за всё то, что он по своему неразумению совершил. И она прощала, всё более и более возвращая в свою жизнь всё, казалось бы, уже безвозвратно ушедшее. В конце концов, Альберт понял, что звонить ей далее просто неприлично, что у Аллы с Виталием дочь, и что всё в их жизни может вполне нормализоваться. Подумалось так ещё и оттого, что появившаяся у Виталия зазноба сразу после того, как с ним случилось несчастье, напрочь перестала общаться с увечным офицером и, по слухам, даже сделала аборт.  Это произвело на в прошлом тяжело раненного Альберта особенно сильное впечатление.
И вот как-то однажды, в день выписки из больницы, ему позвонила Надина мама Галина Борисовна и сообщила о том, что дочка вся просто истосковалась по России, а её в Штатах совершенно не слышат и не понимают, видимо, полагая, что поменять жизнь в США на жизнь в России захочет или слабоумный, или мазохист. В ответ Альберт сообщил о том, что имеет на этот предмет свои виды и хотел бы по этому поводу с Галиной Борисовной переговорить - например, сегодня вечером у няни Груни за чашечкой духмяного чайку. Галина Борисовна, не знавшая, что Альберт уже в Елошине, то есть всего в нескольких сотнях метрах от её дома, согласилась не сразу.
- Я-то готова, но мне, право, не удобно, как выражается моя Надежда, напрягать вас. Пришлось сказать ей, что всё нормально, и няня Груня уже разводит самовар.
После чего журналист решил переходить к самым решительным действиям. Для начала он попросил дежурную сестру о том, чтобы в течение получаса его никто не беспокоил: либо пусть оставляют на вахте свои реквизиты, либо пусть подождут некоторое время в коридоре. Затем Альберт отключил сотовый и глубоко задумался.
«Итак, что мы на сегодня имеем, - размышлял он негромко вслух. - А имеем мы адреса всех бандитов, которые стреляли в меня и которые, скорее всего, причастны к убийству как минимум Санталайнена. Их необходимо взять, и их непременно возьмут люди Наскокова и их коллеги из Города.  Но главное не это. Во-первых, Конкин снял для меня подсматривающего за полигоном, где только что рванул секретный бокс, американца Санчеса. Во-вторых, у меня есть записи бесед Пресса со Светланой, а главное - с Ангелиной, которая даёт прямые показания про американский шпионаж и косвенно - по руководству интерната. Кстати, Ангелину я этой записью могу, в случае чего, и припугнуть, после чего она и мне наговорит с три пуда! В-третьих, у меня есть запись совещания при директоре Утробиной, где все «подельники» так дружно настаивают на том, что повариха Ксения сама виновата в своей смерти, то есть сгорела на лесном пожаре по собственной неосторожности. В этой связи необходимо доказать Наскокову необходимость эксгумации тела якобы утонувшего в мелком лесном озере учителя труда. Его наверняка сначала убили и лишь затем бросили в этот Богом забытый водоём.  В-четвёртых, необходимо задержать сестру Липовецкой Агнию, через которую в интернат шли баксы. Конкин и Ангелина, уверен, расскажут о том - сколько, кому, а главное - за что платили в интернате. В-пятых, и в самых главных, это прямые показания работников интерната и жителей Елошина о так называемом Центре досуга для вип-персон, организованном при интернате. Вице-губернатор Аслан Гареев, который не гнушался даже киллерством, заместитель главы районной администрации, прокурор района, департаменты образования, культуры, по связям со СМИ, Пресс из Следственного Комитета и, наверняка, отдельные его коллеги. И, наконец, сам губернатор Овсов, недавно посетивший Елошино с тем, чтобы замять весь этот шум вокруг убийств в интернате и американцев. В-шестых, это странное удержание наших талантливых детей в США... А есть ещё и «в-седьмых», и «в-восьмых», и «в-девятых». Например, на чью мельницу  льёт воду полковник Майорова?  И прочее...
Подумав так, Альберт вышел в коридор, где столкнулся нос к носу с запыхавшимся Наскоковым. Альберт пригласил его в свою палату, где Иван, устало присев на пододвинутый журналистом стул, глухо пробормотал в пропахшее медикаментами и застиранным бельём больничное пространство:
- Светлану нашли в петле. То ли самоубийство, то ли «помог» кто-то... Оперативная группа уже в Елошине. Ты как?
- Сейчас выписку оформлю и - полностью в вашей власти. Ох, и как же это?! - Со злостью и досадой воскликнул Альберт. А про себя тут же подумал: «Тут, скорее всего, не обошлось без Пресса...».

                Оглушили и повесили

Майор полиции Иван Наскоков хоть и отпустил за последнее время опрятную эспаньолку, но выглядел неважно: щёки ввалились, под глазами - круги. Сидя прямо на лугу перед Светланиным домом, он делал какие-то записи. Подошёл Сулейменов, по-свойски протянул Альберту руку, буркнул майору:
- Не суицид это, Арнольдович. У неё на затылке, под волосами, сильная гематома от удара тяжёлым тупым предметом.  На ощупь перелом черепа, но надо дождаться результатов вскрытия. И ещё... ноготь у неё на правой руке совсем сорван, а под ногтями левой - чужой эпителий. На лицо следы борьбы! С кем? После экспертизы я, возможно, смогу сказать.
- Добро, - ответил с некоторым удовлетворением Наскоков. - Я так и думал, что опять «мокруха». Не интернат, а кабаре какое-то!.. Уже из ФСБ звонили. И этот следак из области проходу не даёт, только мешает, мытарь...
- Иван Арнольдович, давай отойдём на полминутки, тема есть! - Сказал Наскокову Альберт и, извинившись перед Сулейменовым, взял майора под локоть:
- Тут такое дело с этим, с «важняком» из Следственного Комитета, Прессом. Он у меня в больнице был, тоже пытался под себя подмять, но получилось всё наоборот. Короче говоря, следак этот работает на Гареева, у него задача - ставить тебе и нам всем палки в колёса. Кстати, у него с убитой Светланой была беседа, в ходе которой она сдала Прессу и нас с Николаем, и свою начальницу Аллу Сергеевну.
- Хочешь сказать, что и её американцы обработали? - С сомнением спросил Наскоков.
- Может, не напрямую они, а либо через директрису, либо через Липовецкую, а, может, и через учительницу физкультуры Ангелину или через кого ещё... Ангелину, к слову, он тоже завербовал. Так что, Иван Арнольдович, прошу осторожней... даже со своими подчинёнными!
- Всё понял, Альберт. Спасибо за информацию. Она многое проясняет. Теперь слушай ты. ФСБэшники в Городе взяли Мускула, а вот Старшой их соскочил. На него даны ориентировки в Москву и Питер. - Наскоков достал из помятой пачки новую сигарету. - Про Белоруса Николай мне всё доложил. Я оформляю ему сотрудничество со следствием, потому что за ним тоже только мелочёвка числится, а, кроме того, он за свою жизнюшку не меньше Вьюна опасается. Кое-что он нам уже выложил, но об этом тебе пусть лучше Николай расскажет. Он сейчас подвезёт сюда и Вьюна, и Белоруса...- И, победно хлопнув Альберта по здоровому плечу, Наскоков заспешил к своему пропылённому «Патриоту». В ожидании Пригова журналист зашёл в прохладные сенцы Светланиного дома. Её тело лежало прямо здесь на старом оранжевом покрывале. Веки были полуоткрыты, и через слабо смежённые ресницы Альберт без труда разглядел зелёноватый отблеск её мёртвых глаз. На шее явственно обозначилась багровая полоса от ременной петли, а возле самых ноздрей виднелись следы давно засохшей крови. Светлана была в дешёвом цветочном платье, какие, обычно носят дома или на даче. Слегка задранное вверх, оно чётко обозначило линии её длинных стройных ног. «Интересно, - подумал Альберт, - а не изнасиловали ли её перед тем, как убить?» - и, набрав номер Наскокова, поделился с ним этим предположением по телефону. Когда он, повернувшись к двери, собрался вернуться на лужок, дверь на кухню со скрипом приоткрылась, и в сени невесомо шагнула худощавая женщина неопределённого возраста с сильно опущенными уголками губ. Взыскательно глянув на журналиста, она в то же время проговорила куда-то мимо него:
- Вот Света ушла, как и обещала, - к отцу, а мне как же теперь одной? Сын не вернётся, внуков Бог не дал, а зимой здесь одиноко, как в гробу! Вы здесь бывали зимой? - Спросила Альберта женщина. Тот утвердительно кивнул в ответ и, выждав ещё минуту-другую, решительно шагнул на крыльцо, поскольку совершенно не знал, что сказать Светланиной матери в ответ. На его счастье к дому медленно подкатила милицейская «Нива» с троими мужчинами в салоне. Первым из дышащей жаром машины легко спрыгнул на луговину участковый, в форменной рубахе с коротким рукавом и кобурой на правом бедре мышиного цвета брюк. За ним появились сначала Вьюн, а затем и упитанный круглолицый парень лет тридцати с ярким целлофановым пакетом в руках и выжидательным выражением на лице. Николай подошёл к Альберту и виновато развёл перед ним руки:
- Извини, брат, что до поры пришлось этих, - он кивнул в сторону Вьюна с Белорусом, - Наскокову сдать. Понимаешь, в Городе опера из ФСБ Мускула повязали, да со стрельбой, а Белорус всё это видел. Я испугался, что соскочит. Пришлось принимать оперативное решение. Так уж получилось. И вот, как только что позвонили, на Питерском шоссе в пятидесяти километрах от Москвы взят их Старшой, Василий Васильевич Присяжнюк, гражданин Украины, прописанный в Ивано-Франковске, в прошлом - побратиме нашего Города. На нём несколько мокрых дел повисло, рэкет, вооружённый разбой ... Так что он пошёл в полный отказ. А вот Мускул, я думаю, ещё имеет возможность отделаться годами двенадцатью и даже может рассчитывать на условно - досрочное... Думаю, заговорит.
- Ну, веди этих сюда, на лужайку. Я включаю диктофон. Пусть Белорус, Буравчик то есть, начинает, а там, по ходу, определимся. - И с этими словами журналист вновь уселся по-восточному на мягкую лужайку: ловко подоткнул ноги под зад, руки выжидательно сложил на широкой груди.
- Я жил у родственницы в Городе около года. - Начал своё повествование Белорус. - Жил смирно. Торговал на базаре овощами и сезонными фруктами. Иногда грузил. Некоторые чёрные с Кавказа меня даже за своего принимали. Но однажды на Рынке случилась облава, Городской ОМОН с Кавказа вернулся и стал лютовать. Всех нас положили вдоль торговых рядов и давай дубинками прессовать. Искали они какую-то травматику, из которой кавказец ранил на Центральной площади мента. Я об этом даже не слышал, а меня дубинкой по, извиняюсь, яйцам. Я заблажил от неожиданности, кричу им, что местный и никогда оружия в руках не держал. Ну, их капитан, рыжий такой, поднял меня за шкварник и - в «буханку» ихнюю засунул. Потом сам туда подсел и начал меня разводить. «Ну, - спрашивает, - не за падло тебе с этими черножопыми здесь урюком торговать?». Я в ответ плечами пожал неопределённо и говорю: «Дескать, деньги не пахнут, а жить всё равно на что-то надо. В Елошине, - говорю, - работы для меня нет, а здесь пока вот только на Рынке нашлась». А он улыбнулся так по-свойски и говорит: «Вижу, что парень ты русский и в общем толковый. А русские русским должны помогать. Давай чеши к Василь Васильевичу на собеседование, и он тебе что-нибудь по приличнее Рынка найдёт.» Вот так я стал работать в команде и, как потом оказалось, на самого вице-губернатора.»
- Теперь давай по делу. - Предложил ему участковый. - А скажи-ка ты, мил друг, как тебя назад, в Елошино занесло?
- Так, сам Гареев, узнав, что я тамошний, раза три меня расспрашивал про село, его жителей, про дела районные и лесные. А потом несколько раз я его возил в Город с этой... завучихой молодой. На «Мерседесе» Гареева. Они прямо в машине занимались... сами понимаете, чем. А потом, по его распоряжению, мы решали проблемы в районе и Елошине.
- Вчетвером? - Спросил Альберт.
- Иногда без Старшого, у которого много дел в Городе всегда имелось. Он вообще не наш, а приезжий...
- А что за дела вы здесь решали? -  Перебил Белоруса участковый.
- Да, разные. Мне ведь всего-то не говорили, Да и ему вот, - Буравчик указал на Чесалова. - Мускул знает куда больше.
- Ну, вы сейчас начнёте друг на друга валить! - Возразил участковый. - Ты давай ближе к делу! По интернату давай.
- По интернату... - тяжело вздохнул Белорус. - Да, тут все дела с интернатом были связаны. Так или иначе. За кем-то приглянуть, кого-то припугнуть...
- А кого-то пристрелить? - Добавил от себя Альберт. После чего гладкое лицо Буравчика густо покраснело.
- Мы с Вьюном никогда ни в кого не стреляли. Нам и оружия-то не давали. Мускул, тот специально в тир ходил. Нам, гражданин капитан, - обратился Белорус к участковому, - брать на себя чужие дела нет никакого резону. За свои готовы отвечать...
- Оружия не давали, а колом дубовым кто повариху завалил?  Может, директриса Утробина или завуч Липовецкая, или сами американцы вдруг за колья взялись? - С вызовом прокричал прямо в лицо Белорусу Николай.
- Мы не валили: ни я, ни Белорус, - подал голос Вьюн. - Но я подозреваю, кто это мог быть.
- Ну, вываливай, не тяни, Чесалов, - заторопил участковый. При этих словах Вьюн заёрзал по земле ногами и сделал вид, что силится вспомнить о чём-то.
- Ну, вы, конечно, про женщин нетрадиционной ориентации слышали? - Спросил он осторожно.
- Не только слышали, но разговоры с ними приходилось разговаривать. И не раз. - Ответил тут же участковый. - Только я не пойму, для чего это ты буровишь, приятель. Ксения была девушкой видной и, что характерно, очень женственной, а не наоборот.
- Да, я сейчас не про неё, - буркнул Вьюн, - я про учительницу физкультуры, про Ангелину, которая, да будет вам известно, в университете активно занималась метанием копья и что-то там такое выполнила: не то норму кандидата, не то мастера... Она и здесь иногда метала, за конюшнями... А раз мы крупные камни с ней в нашу речку Елошку на спор взялись бросать: кто дальше. Я до самой серёдки добросил, а она - на тот берег. Очень сильная баба!
- Ну, и? - Подбодрил Вьюна участковый.
- Ну, и я потом понял, что с гормонами у неё проблема. Нравятся ей не мужики, а бабы, с которыми она ведёт себя больше как мужик. От неё вообще всё больше мужскими туалетными водами пахло и одевается она по-мужичьи: джинсы, грубая клетчатая рубаха, кроссовки, а то и сапоги... И не простые сапоги, а офицерские, хромовые. И потом, усы у неё над верхней губой, и плечи шире задницы.
- Гермофродитка, что ли? - С некой брезгливостью спросил участковый.
- Типа того, - ответил Вьюн. - Только активная. А есть ещё и пассивные, которые тоже любят с женщинами, но как женщины. А эта - сильная, как мужик, и ориентирована примерно так же. Почему я заговорил про них...
- Почему? - Заторопил участковый.
- Потому, что в интернате их несколько. Как минимум - три.
- Да ну? - Попытался подзадорить Вьюна журналист.
- Вот вам и «да ну». Нам очень часто приказывали охранять Гареева и иных приезжих начальников из области и района. Ну, они там гуляют на реке, чудят в своё удовольствие, а нам что делать? Вот я и наблюдал за всем вокруг. Вдруг что-то пригодится потом, когда ... ну, я же понимал, где работаю.
- А ты сам-то, часом, не «голубой»? Иначе, откуда во всех этих вопросах так сечёшь? - Спросил, осклабившись, Николай.
- А это, гражданин капитан, к делу не относится, - не моргнув глазом, отвечал Вьюн. - Сейчас за голубизну не сажают. Хотя это даже и не болезнь, а особенность человека, и не только физическая. Сажают, и я целиком с этим согласен, либо за развращение малолетних, либо за насилие. И, по большому счёту, не так важно, кого развращают и насилуют: девочек или мальчиков.
- Слушай, философ, ты давай ближе к делу что ли ... И кончай, блин, все эти поучения! Голубые, трансвеститы, лесбиянки и прочее. Я -  мент и для меня все они - педерасты. И точка! Ребёнок рождается от акта между бабой и мужиком. А иначе - нет продолжения рода человеческого. Да и дикая природа это подтверждает, а, Альберт?
- Ангелина с Соломоном и Сарой в дикой природе, скорее всего, стали бы обычными самками. - Поделился своим мнением Альберт. А Вьюн продолжил:
- Ну, слава Богу, что вы просекли, кто в интернате - лесбиянки. Но повторяю, что в Ангелине важно не это, а именно её физическая сила. В общем, в тот день, когда убили повариху, я заметил, что учительница физкультуры неожиданно подошла к ней во время обеда и что-то ей такое интересное стала говорить. Причём, с улыбкой и очень, как бы по точнее сказать, доверительно, что ли. Сказала, как задание какое-то ответственное выполнила, и сразу на выход. Даже чай свой с лимоном не стала допивать. Вскоре смотрю, что и повариха стала собираться куда-то. Я как раз второе доедал. Посуетилась она, посуетилась. Потом фартук сняла и - к чёрному ходу. Вижу, по тропке пошла, в дыру заборную пролезла и - к лесу. И буквально следом за ней физкультурница из своей конюшни выкатилась. Я как раз компот допивал. А это не то что шла, а просто бежала. И тоже к лесу, точно в том же направлении. Я после обеда в машину залез, малость посидеть в теньке да музыку послушать. Слушал минут двадцать, не меньше, даже задремал. И вдруг в интернате крики поднялись: «Горит!», «Надо пожарных вызывать!». Я в окно выглянул. Вижу, над лесом столб дыма. Значит, где-то близко. В аккурат там, куда повариха с этой Ангелиной укатили. С тех пор я повариху не видел.
- А Ангелину когда увидел? - С явной надеждой в голосе спросил журналист.
- Да, примерно, через час. Они с Соломоновной стали на лошадках кататься. Близко так ехали, плечом к плечу, и эта Ангелина завучу всё что-то рассказывала, с жаром. А та в ответ кивала, и удовлётворённо так.
- У тебя очень хорошая память, Вьюн. - Искренне похвалил журналист. - Может, ты тогда вспомнишь, во что была одета Ангелина?
- Когда именно? - Спросил Чесалов. - Когда бежала за поварихой или когда каталась с Соломоном?
- А что, она после леса успела переодеться? - Удивлённо спросил журналист.
- Успела. Я ещё сам поразился её проворству. В лес она бегала в непривычной одежде: униформа цвета хаки, такого же цвета платок и какие-то то ли колоши, то ли клумпусы.
- А что это за херня, клумпусы? - Попытался уточнить участковый. - Никогда не слыхал о такой обуви.
- Ну, клумпусами в здешних сёлах и Елошине в том числе называют низ резиновых сапог либо валенок. Понимаете, голенище отрезают, и от сапог остаются боты.
- Просветил, Вьюн.
- А в столовой и после леса в чём была? - Спросил журналист.
- В столовой - в тёмном трико и светлой блузке, а на лошади, как обычно, - в клетчатой рубахе, джинсах, белых кроссовках... - уверенно ответил Чесалов.
- С этим понятно. Жить будешь! - Поощрил Вьюна Альберт и тут же спросил Белоруса:
- Там, на шоссе, возле развилки, где вы меня сторожили, ты наперерез мне рванул? Прямо по кустам...
- За рулём тогда Старшой сидел. - Потупив глаза, отвечал Белорус.
- Я это уже слышал. Но Старшой этих мест не знает, а ты - местный. - Зло и упрямо возразил Альберт.
- А у меня не было выхода. Меня затем и держали в группе, чтобы я короткую дорогу показывал. Иначе бы шлёпнули, к чёртовой матери, как учителя этого, по труду...
- А вот с этого места, - взяв Буравчика за грудки, грозно прошептал участковый, - с этого места, блин, прошу поподробнее.

                Прореха или пустыня?

- Да, куда я денусь? - Обречённо спросил кого-то Буравчик. - Мне теперь всё едино. Один хрен кончат, если достанут. Учителю этому, Крупышеву, несколько раз говорили, чтобы он язык за зубами держал. Но ему всё по фигу было. Может, оттого, что уже пожил в отличие от этого Санталайнена, а, может, по жизни правильный такой?.. Встречаются у нас в Елошине правдоискатели. Зайдут в магазин за хлебом или водкой, и давай весь свет белый поливать! Вот и этот тоже. Сначала просто ворчал: мол, директор с завучем только и живут в интернате, потому что мзду в долларах берут с америкашек. А потом стало ему кое-что известно про Гареева, про районных начальников, про их гулянки в интернате, про лошадок, водные мотоциклы и прочее. Брякнул он про это дело в ФСБ, а оттуда, видно, протекло... Есть у них и там свой человек. В общем, Старшой получил из Города приказ: проблему трудовика решить во что бы то ни стало. Мускул и решил. Претворился сотрудником ГБ, сказал этому чудаку, что надо бы серьёзно поговорить по «интернатскому» делу... И вот точно так же, как Вьюн рассказывал, пошли они один за другим в лес: сначала Крупышев, а за ним – Мускул.  А дальше - дело техники. И этот бедолага оказался в озере... с влитой в него бутылкой водки. Причём, Мускул этого и не скрывал, а наоборот бравировал - чтобы, значит, мы боялись и чего доброго не соскочили.
- Слушайте, мужики! - Обратился с неким сомнением в голосе участковый. - А отчего это вас Старшой, Василь Василич этот, кровью не повязал? Заставил бы кого-нибудь грохнуть - и все дела. Тогда бы уж точно не соскочили. Обычно так бывает...
- Я думаю, не успели они с Мускулом просто. Всё у них и так ровненько шло. А тут неожиданно вы появились, - кивнул он Альберту, - и началось!
- А в учителя английского тоже Мускул стрелял? - Спросил Белоруса участковый.
- Вот в него, - Белорус указал на Альберта, - точно Мускул, а в Санталайнена ... не знаю. Они на то дело вместе со Старшим ходили.
- А Ваша роль в этом деле какова? - Продолжал допрос участковый.
-  Мы только следили и слушали. Под окном дома, когда вы, - Белорус вновь кивнул Альберту, - разговаривали с учителем, я сидел. И ещё очень испугался, когда вы чуть меня не засекли. У меня и слуховик специальный при себе был, то есть микрофон с пушкой. Но, честное слово, я и не предполагал, что буквально через час учителя в лесу грохнут. Я Старшому весь ваш разговор прокрутил, а он в ответ как выругается матерно! И сразу к Мускулу. Сели они в машину и к речке полетели, а от неё до избы Санталайненов - рукой подать! Ох, не вовремя учитель в лес отправился! Может, позже они бы и не решились, а тут под горячую руку попал... Хотя, может, и в Город перед этим звонили советоваться...
-  А за Санталайненом давно следили? – Спросил, на сей раз, журналист.
- Давненько. Но он до поры осторожным был. Особенно после гибели трудовика, с которым немного дружил и, естественно, обменивался ... по поводу руководства и американцев.
- Вот вы всё про Гареева, - стал рассуждать вслух Альберт. - Но ведь Гареев, во-первых, не здешний, а прислан Москвою, а во-вторых, он не губернатор, а его заместитель. Ведь не случайно, когда здесь всё завертелось, то есть всего несколько дней назад, в Елошино приезжал сам Овсов и, говорят, устроил в интернате промывку мозгов. Да и договор между нами и американцами без участия губера был бы не возможен? У вас по этому поводу есть что сказать?
- Так, мне кажется, в областной администрации примерно та же расстановка, что и здесь, в интернате. - Ответил Чесалов. - Директор - Утробина, а правит всем Липовецкая. Да, губернатор - Овсов, но с Америкой дружится Гареев. Овсову, я думаю, он просто отстёгивает за лояльность. И у губера таких плательщиков - целый двор!
- Как у короля Артура? - Невольно вырвалось у журналиста.
- Да, хоть у кого: нынче все на бабках сидят - и короли, и президенты...
- Ишь ты! - С подчёркнутым восхищением сказал участковый. - Лояльность... Какие ты слова, однако, знаешь, Вьюн! Сразу видно, трансвестит! А не свистишь, часом, парень?
- А зачем мне свист, гражданин капитан? - Искренне возразил Чесалов. - Я так думаю, что чем больше от нас помощь следствию, тем меньше выйдет наказание...
- Ладно, там посмотрим. Вашего Мускула сейчас тоже потрошат в Городе. Потом сопоставим показания, и если что не так, то очную ставку вам устроим. Вот так. - При упоминании очной ставки с Мускулом оба допрашиваемых заметно сникли, а участковый посмотрел вопросительно на Альберта и, получив от того какой-то знак, обратился к допрашиваемым:
- Вот, у Альберта Эдуардовича есть к вам ещё один вопрос. Постарайтесь на него ответить, если даже вам, на первый взгляд, и сказать то особо нечего.
- Вьюн, Белорус, только что грохнуло на местном полигоне. Столько лет всё было спокойно, даже в Ельцинскую пору, а тут вдруг - взрыв с пожаром. Отчего бы это, как думаете? Может, что-то на этот счёт слышали? От Старшого, например... Или ваш дурак Мускул по пьяни проболтался? Нет, мы вас не подозреваем в шпионаже, но, увы, рядом с вами, почти что рука об руку, действовали и пока ещё продолжают действовать шпионы. Это, сами понимаете, бросает и на вас определённую тень. Ещё неизвестно, что эти господа начнут плести, когда их возьмут за зад. Но, что совершенно очевидно, - вы им без надобности, и на вас могут навешать всех собак. Посадят их или нет, неизвестно. Это зависит от многих обстоятельств. А вот вас... могут упечь не столько по «уголовке», сколько за шпионаж в пользу НАТО и вообще... Так что, думайте. В ФСБ работают совсем по другим схемам и методикам. Когда Альберт закончил, над лугом повисло тягостное молчание. Альберт включил карманный приёмник. По «Маяку» известный политический комментатор, освещая последние события, произошедшие в мире, ехидно заметил, что госсекретарь США в очередной раз открестился от трагических событий, происходящих в арабском мире.
- Вот и от нашего полигона открестятся. - Зло проговорил Альберт. - И как это ни странно для вас прозвучит, сегодня, сейчас многое зависит и от нас, чтобы на сей раз им этого не удалось. Про себя же Альберт подумал, что он, говоря эти высокопарные слова, лукавит не только по форме, но и по сути, потому что лично ему необходимы лишь дополнительные козыри при встрече и, возможно, торговле с американцами. А о высоких материях пускай думают политики, политологи, депутаты и губернаторы. Пусть у Овсова свербит в голове: отчего это на территории его губернии горят секретные полигоны? Может, со страху в отставку подаст? Вот одолжение-то подданным сделает! Ну, отчего в нашем регионе укрепилась такая паршивая традиция: чем ничтожней чиновник, тем он выше и дольше сидит? Не регион, право, а какая-то прореха на всём Отечестве! В это время раздался неуверенный голос Белоруса:
- Меня однажды за одним военным просили приглядеть, за майором Корнеевым. У него ещё жена в интернате нашем работает, в канцелярии.
- За мужем Аллы Сергеевны? - Попытался уточнить журналист.
- Точно, за ним. - Воскликнул Белорус. - Вспомнил, Виталием его зовут. Мы с ним пару раз вместе пиво пили в кафе, он ещё меня корюшкой копчёной угощал!
- Кто просил приглядеть и, как думаешь, в связи с чем? - Более суровым тоном проговорил участковый.
- Странно, но просил сам Гареев. Сказал, что этот майор стал совать нос туда, куда не надо. Что «стучит» он на интернат, копает под российско-американский проект и всё такое. Я, когда узнал, что майора этого переводят на полигон, испугался, потому, что знаю... Знаю, что на полигоне испытывают разные секретные штуки, и он под колпаком у ФСБ, ГРУ и прочих. Так что, не дай Бог! Но с этой просьбой Гареев ко мне обратился всего несколько дней назад, и я просто не успел ничего. Только узнал, что к Виталию этому приезжали офицеры ФСБ в гражданке, причём, несколько раз. И ещё вспомнил, что когда мы за пивом базарили, то он пару раз про американцев наших ругательно высказался. Дескать, не в интернат их надо, а прямиком на зону, и желательно - за растление несовершеннолетних. И вообще, он удивлялся в том смысле, что как могут наши власти разрешать иностранным подданным, тем более, американцам, жить и работать по соседству с секретным объектом?!  Если честно, то мне это тоже показалось не логичным. Вот, к примеру, приезжали в наш интернат американцы со Славянского озера. Точнее, один американец и англичанка. Так, у них кругом только санатории да дома отдыха. Никаких воинских частей. Там всё логично, а у нас... Точка ракетная неподалёку, батальон релейной связи, аэродром со стратегическими бомбардировщиками «ТУ-122» за лесом, а главное - этот полигон.
- Ты к этому что-то добавишь, Чесалов? - Обратился участковый к Вьюну. Тот неопределённо пожал плечами. Потом стал медленно подбирать слова:
- Ко мне Гареев не обращался, но Мускул, действительно, по пьяному делу что-то про полигон буровил.
- Вспоминай, Чесалов, - стал напрягать его участковый. - Ты же знаешь, - что у пьяного на языке, то ...
- Так, сейчас, - Вьюн многозначительно поднёс палец себе к носу. - Вообще, Мускул этот полигон почему-то не любил, он его раздражал. По-моему, ему не раз что-то по этой теме приказывали сделать, а у него то ли ничего путного не получалось, то ли он, извиняюсь за не совсем печатное выражение, по ходу ссал. Как-то раз спрашивает меня, не дружу ли я с кем из военных. Ну, я сказал про одного старлея, который там на директрисе дежурит во время стрельб. Так, он прямо возликовал весь. Стал просить, чтоб свёл, даже ящик конины дагестанской посулил. Ну, мне что? Я познакомил, конечно... Бутылку «Наполеона» раздавили в кафешке и одну он мне с собою дал. Остальное, сказал, для этого вояки понадобится. А уж за что он этому старшему лейтенанту коньяку почти ящик собирался выставить, я не знаю. Сейчас думаю, что за какую-нибудь информацию, а тогда мне казалось, что за конкретные армейские вещи: ну, там химзащиту для рыбалки, танковые куртки, а, может, и ствол или взрывчатка... И ещё я вот про какую штуку узнал. Гареев специально свёл дружбу с облвоенкомом, чтобы на полигоне бывать - якобы для стрельбы из ПМ и АК. Однажды и Овсов с ними ездил. А в начале года тут скандал вышел... Гареев, прокурор района и Санчес засветились во время охоты в окрестностях полигона, на дальнем озере. Охотились они на БМП. Даже статья в «Ведомостях» сандальная появилась - «Заместитель губернатора Руслан Гареев любит охотиться на БМП». Ну, Гареев сначала хотел судиться с газетой, но потом всё это дело по-тихому замяли.
- И я вспомнил! - Вдруг воскликнул Альберт. - Я даже вспомнил деревню, где этот москвич их срисовал. Пустыня она называется! Километрах в пятнадцати отсюда. А у этого корреспондента «Ведомостей» в ней просто бабушка живёт! Наш бы, скорее всего, и побоялся про это писать, а москвич... Точно. Как же это я запамятовал! - И Альберт треснул себя ладонью по лбу. - Да, америкосы очень бы обрадовались в одночасье, если б вся наша Россия-матушка превратилась вдруг в такую вот пустыню, где всего две - три избы, и у тех половина окошек – заколочены.       

                Спасти заблудшую душу

После «беседы» на лужайке Николай увёз Чесалова с Буравчиком в район к Наскокову. Туда же следом повезли и труп Светланы для проведения судебно-медицинской экспертизы. Перед расставанием Альберт, как и предполагал, разжился у предусмотрительного Вьюна телефонным номером Анны Соломоновны. Но сначала решил позвонить Ангелине, но от бабы Груни, а не с сотового. Тётка давно ждала с дымящимся самоваром и целым подносом его любимых пирожков с капустой и яблоками. Несмотря на её дотошные расспросы, он решил на сей раз не пугать пожилую, много пережившую за последнее время, кстати, благодаря ему, женщину. Сказал, что убийства практически раскрыты, что осталось внести последние штрихи.  Про то, что он уже готов к публикации решающей, бьющей наповал всех американцев вкупе с губернаторским двором статьи, говорить не стал, как, впрочем, умолчал и про полигон. Затем попросил у няни телефон и набрал нужный ему номер:
- Ангелика, здравствуйте! Как поживают ваши умные лошадки? Та отвечала на сей раз очень сдержанно и, как показалось Альберту, с ожиданием либо какой-то неприятности, либо подвоха. «И до чего ж догадлива!», - подумал он с восхищением и негодованием одновременно. Ангелина, кстати, тут же сообщила ему, что её посетил некий следователь по особо важным делам господин Пресс, что он очень изобретателен и напорист, но ей не привыкать. Да и что собственно она может сказать конкретно про убийство учителя английского языка, а, тем более, молодой поварихи, если их интересы практически нигде не пересекались? Да, она перевела свою дочь обучаться к американцам, но для этого вовсе не обязательно убивать её прежнего учителя. И тут Альберт вдруг понял, что говорить сейчас Ангелине про запись разговора с Прессом было бы совершенно неосмотрительно. Он просто спугнёт её как убийцу и, возможно, не только Ксении. Сначала необходимо дождаться результатов экспертизы от Наскокова и лишь потом...
- Ангелика, я звоню вам с тем, чтоб попросить о небольшом одолжении. Вы не могли бы дать мне хотя бы один урок верховой езды? Я хочу написать о лошадях небольшой материал.
- По-моему, у вас лучше получается про людей, - перебила его физкультурница. - Недавно я прочла ваш труд про наш интернат и, честно говоря, побаиваюсь общаться с вами. А то ещё прочтёшь о себе что-нибудь в том духе, что де лила воду на мельницу Антанты...
- Ну, зачем же так фигурально? Мельница, Антанта... Вы, Ангелина, прямо говоря, просто работаете на Соединённые Штаты. Но предъявлять какие-то претензии, а тем более обвинения не входит в мою компетенцию. Кстати, что-либо выдумывать в материалах, подобных тому, что вы недавно читали, я не имею права, поскольку меня могут наказать не только деньгами, но и в уголовном порядке - за клевету.  Газета - это не социальные сети, где всякий изощряется как может... Но боитесь вы меня совершенно обоснованно, только вот, сдаётся мне, опасность придёт к вам не с той стороны, с которой вы её ждёте. С этими словами Альберт повесил трубку и стал набирать номер Липовецкой.
- Анна Соломоновна? - Пропел он в трубку несколько виноватым голосом. - Простите покорно за неожиданный звонок. Вы, возможно, помните меня. Я был на вашем собрании при директоре Утробиной...
- Вы забыли поздороваться, - перебила журналиста завуч. - Я узнала вас по голосу. И потом, все мы тут в последнее время только и делаем, что перечитываем вашу статью в «Курьере».
- Вы, вероятно, преувеличиваете. Много чести! - Пытался быть вежливым журналист, но завуч не поддержала его интонацию:
- Не скрою, что сначала я думала подать на вас и вашу газету в суд... Но, подумав, не стала этого делать. Вы решаете свои проблемы, мы - свои. Вы считаете наше сотрудничество с американскими партнёрами вредным, мы - напротив, очень полезным. И, прежде всего, для наших сельских детей, которые, в отличие от большинства городских, а тем более, московских или питерских, не имеют возможности достойно подготовиться к поступлению в престижные ВУЗы, а тем более, съездить поучиться и пообщаться за границу. Когда-то, уже много лет назад, я всё пережила и прочувствовала сама. Вам, вероятно, этого не понять!
- Может, вы в чём-то и правы. Я, увы, прошёл совсем иную школу жизни. Например, солдаты удачи, подготовленные американскими инструкторами, убивали моих друзей и едва не убили меня. Наверное, я субъективен. Но звоню я по конкретному делу. Только что я звонил вашей визави Ангелине, но очень быстро понял, что она для такого разговора не годится. Вы - другое дело!
- И что у вас, интересно, за дело, Альберт, если не ошибаюсь, Эдуардович? - Вполне миролюбиво спросила Липовецкая.
- Я бы не хотел по телефону. Когда вы вникните в суть, то, полагаю, согласитесь, что конфиденциальность подобного рода разговоров - не перестраховка, а жизненная необходимость.
- Вы меня, господин военный журналист, право, заинтриговали... - в голосе женщины Альберт явственно ощутил нотки кокетства.
- Увы, в армии я служил обычным спецназовцем, и оружием моим были не «лейка» и блокнот», а «АК-74» с подствольным гранатомётом. Итак?
- Когда и где вас устроит? - Деловым тоном спросила завуч.
- Давайте я подъеду к реке на машине, скажем, к шестнадцати ноль - ноль, а вы легко пройдёте к ней по тропке со стороны столовой? В машине, по крайней мере, и уютно, и конфиденциально. Я для надёжности включу фон: музыку и кондиционер. - Говорил уверенным голосом Альберт.
- Надо отдать вам должное, - с некоторой иронией проговорила завуч, - как приезжий, вы довольно неплохо ориентируетесь на нашей местности. Пропустив этот полукомплимент - полуподвох мимо ушей, Альберт добавил для полной ясности:
- У меня внедорожник «Митсубиси» золотистого цвета...
- Я знаю. «Аутлендер», - легко взяла реванш у журналиста завуч. - Неплохая для наших дорог «тачка», но горючки очень много съедает! Наш «Форд» сжигает как минимум вдвое меньше.
- Ну, разве за Штатами угонишься! - Притворно посетовал журналист и, пожелав Липовецкой приятного аппетита, - близился обед - нажал кнопку сброса. Но не успел он серьёзно задуматься о предстоящем разговоре, позвонил Конкин. Испуганным голосом конюх, даже не поздоровавшись, стал спрашивать Альберта про пожар на полигоне:
- Слушай, Альберт, это янки сработали, а? Так, это же шпионаж, терроризм, а для меня - государственная измена! Что делать? Альберт, не молчи! Я тебе сразу хотел позвонить, как узнал, да боялся очень, что звонок срисуют...
- Успокойся ты, Ефим! И не гони пурги. И молодец, что позвонил на тёткин домашний. Он надёжней. Так, мне срочно нужны твои записи этого америкоса, Санчеса, когда он полигон из стереотрубы рассматривает...
- Там телескоп, по-моему, хоть я и не специалист в этом деле. Да, забыл сообщить, Сару я тоже снял. Она тут недавно полигон из бинокля рассматривала. Нашла подходящую высотку, сховалась там за кустами и часа полтора пристально так наблюдала. Я бы даже сказал - профессионально. Наши тоже, дураки! Как можно оставлять такие высотки в непосредственной близости от засекреченных территорий? Их ведь обычно взрывают там или срывают. А тут...- Ефим искренне негодовал. - Слышь, Альберт, а куда тебе флешку-то с видео везти?
- Не везти, а нести. Прогуляйся пешком, дружище. Жду тебя через полчаса под мостом через Елошинку. Давай! И Альберт стал обувать кроссовки, негромко насвистывая мотив какого-то забытого советского шлягера.
К Елошинке Альберт спустился за несколько минут до намеченной встречи. Так он привык ещё на Кавказе. И не раз такая предусмотрительность оправдывала себя хотя бы тем, что и сейчас он жив и с удовольствием вдыхает этот смолистый, настоянный на клеверах и Иван-чае воздух. Он медленно нагнулся над прозрачными речными струями и с чувством умылся и попил. По желтоватому песчаному дну игриво скользили мелкие серебряные рыбки. Иногда они поворачивались против течения и жадно раскрывали весьма крупные по отношению к их микроскопическим размерам пастёнки. «Что-то кушают, а что - даже не видно, - с некоторым удивлением подумал Альберт. - И ведь тоже, как и мы, хотят жить, метать икру, а главное - доплыть до самого крупного водоёма. Тоже своего рода Космос, ощущение бесконечности и всеобщего счастья...». В это время в воду перед Альбертом упало с моста несколько мелких камешков, и он увидел облокотившегося на перила Конкина с перемётной сумой и характерной кобурой на правом бедре.
- Да, ты никак в добровольную милицию вступил? - Весело спросил Альберт. - Что это у тебя в кобуре?
- «Оса». Травматика. Разрешение есть. – Ответил, как по писаному Ефим.
- Разрешение у тебя, как пить дать, туфтовое. Впрочем, что ж ты в конюшне-то робел, раз «Осу» имеешь? Какими-то подковами кидался...
- Там моей жизни ничего не угрожало, - парировал Конкин, -  а тут, а теперь всё может случиться. А в инструкции сказано конкретно: применять лишь в крайнем случае, то есть непосредственно при угрозе жизни. Сказав это, конюх бегло осмотрелся и двинулся по мосту в сторону журналиста. Уже через минуту он крепко пожимал ему руку, одновременно доставая что-то из сумки с левой стороны. Это была флешь-карта, вставленная в специальный кожаный футляр. Альберт положил её в грудной карман рубахи и показал Конкину на речку:
- Слушай, забыл, куда она впадает?
- Ещё в одну лесную реку, а та - в Волгу. - Почти с гордостью сообщил Ефим.
- Значит, в конечном итоге вот эти рыбёшки, - Альберт показал на песчаное дно речки, - попадут в Каспийское море.
- Это навряд ли, - возразил Ефим. - В конечном итоге их где-нибудь неподалёку проглотит окунь, подстережёт рак или ухватит чайка. Собственно, именно поэтому я ношу «Осу».
- Ну, ты и без «Осы» скорее щука, чем...
- Щуки нередко попадают в сети, Альберт, а хозяева сетей нередко попадают в руки рыбнадзоров, которых, в свою очередь, пасут инспекторы рыбоохраны... И так можно дойти до президента страны. Кстати, в соседней Украине не уберёгся и президент.
- Почему? Сбежал он во время, - теперь уже возразил Альберт. - А то бы точно повесили как в Афганистане или Ираке.
- К слову, и там, и у нас здесь, в Елошине - американский след! - Подытожил Конкин. Прежде всего, именно поэтому я и принял твою сторону, а не только из-за боязни за свою шкуру.
- Да, знаю я, Ефим! - Оборвал его Альберт. - А с Сарой ты вовремя придумал. Мне это уже сегодня, возможно, понадобится.
- А что там на полигоне произошло? Теракт? - Вновь перешёл на испуганный тон Конкин.
- Хуже. Это уже похоже на проявление звёздной войны. Только ты об этом - молчок. - Поднёс палец к губам Альберт.
- Неужели со спутника?! - Догадался Конкин.
- Видимо, именно с него. А эти наши американские педагоги лишь дополняли, уточняли и подтверждали данные космической разведки. Ну, примерно, как в войну было принято проверять наземными действиями результаты авиаразведки. Всё повторяется, друг мой. - Дружески хлопнул Конкина по плечу Альберт. - Ещё раз спасибо и мне - пора. Рукопожатие их стало ещё крепче, и Альберт вдруг понял, что все усилия, все его риски последних дней были нужны уже хотя бы потому, что помогли спасти вот эту заблудшую до поры русскую душу.

                Торг уместен

... Альберт подъехал к речке неподалёку от интерната ровно без десяти минут четыре часа по полудни. Он поставил свой внедорожник таким образом, чтобы никто не мог заметить его со стороны учебного заведения, но чтобы именно в том направлении всё досконально просматривалось. К счастью, сделать это оказалось нетрудно: способствовал рельеф местности. Он приготовил камеру и вставил в неё флешку, достал диктофон и, на всякий случай, блокнот. Разговор предстоял трудный и с непрогнозируемым финалом. Липовецкая была явно не из робкого десятка и принимала решения лишь после скрупулёзного анализа абсолютно всех, даже самых эфемерных вариантов - оттого и была у америкосов в таком фаворе. Кроме того, журналист мог не знать, не подозревать даже о неких её скрытых связях, которые были предусмотрены её не предполагаемыми им покровителями - например, из управления ФСБ, которые явно чего-то выжидали, что    также наталкивало на разного рода предположения.
Появилась Анна Соломоновна ещё более неожиданно, чем Конкин. Она подошла к джипу сзади, со стороны реки. До её появления Альберт слышал приближающийся шум лодочного мотора, но не придал этому ровно никакого значения. А Липовецкая, как оказалось минутой позже, приехала к месту их встречи именно по воде. Скромно похвастав куканом окуней, она сообщила Альберту, что удила рыбу в километре вниз по течению, где в омуте водится даже судак, не говоря уже про голавля и заблудившего сюда невесть откуда толстолобика.  Но днём судак здесь не берёт, предпочитая либо утреннюю, либо вечернюю зорьки.
В ответ на этот непредвиденный пассаж Альберт достал из багажника два раскладных стула и сумку с нехитрой снедью, среди которой главенствовали термос с душистым кофе и плоская бутылочка с армянским «Араратом». Разлив янтарный напиток по раскладным же стаканчикам, Альберт предложил тост за удачную судьбу «таких вот уютных русских уголков, как Елошино, и их славных в большинстве своём обитателей». Подозрительно глянув на журналиста:чтоб эти обитатели не продолжали оставаться обывателями, не замыкались бы  только на своих огородах да свиньях, а почаще бы поднимали свои глаза к звёздному небу. Выпив и с удовольствием вкусив от дольки лимона, Альберт лукаво переспросил Липовецкую:
- К звёздному небу или всё-таки к звездастому флагу, Анна Соломоновна? Согласитесь, это принципиально разные подходы к жизненному процессу?
- А вы знаете, Альберт Эдуардович, в нынешних условиях флаг сильного государства может на какое-то время заменить собою и небо. Звёздное небо над головой и нравственный закон - это всего лишь неосязаемая языковая фигура, метафора, а реальная жизнь, напротив, сплошь состоит из осязаний, обоняний и тому подобное... Вот, этот замечательный коньяк, например, или те колючие окуни в моей сумке...
- Всё-таки вы не последовательны, Анна Соломоновна. Сначала сами вспомнили о кантовском императиве со звёздным небом и вдруг... про американский флаг. - С искренним недоумением проговорил Альберт.
- Это не из Канта. Это есть в любой мировой религии. Небо - это жизнь ума, духа, мечты... Поэтому, любя жизнь здесь, в Елохине, надо ещё быть немножко и гражданином всего мира. Тогда, наверное, можно ощущать себя хотя бы «соу - соу».
- Не в Елохине, а в Елошине! - Поправил Альберт. - Лохи к названию села, ей Богу, не имеют никакого отношения.
- Ладно, в Елошине. Но давайте о деле... Итак, я вас внимательно слушаю... С этими словами Липовецкая взяла бутылочку и сама аккуратно разлила остатки её содержимого по стаканчикам. «Пытается перехватить инициативу, - подумал Альберт. - Дальше, вероятно, начнёт снисходительно флиртовать. Старый приём...».  Тогда, подумав так, Альберт неспешно собрался с мыслями и начал говорить в совершенно ином тоне:
- Я, в принципе, согласен с вами, Анна Соломоновна, хоть и очень люблю этот райский уголок. То есть, я хочу сказать, что иногда в своей жизни, на войне, например, видел этот флаг над собой, но, разумеется, не американский, а наш «триколор». И хотя сейчас вроде бы не война. Вроде бы... Но любимый вами звёздно - полосатый флаг вновь не даёт мне жить спокойно. Далее я буду говорить прямо. Мне очень не нравится, что пятеро учеников Елошинской школы-интерната находятся в США уже более девяти месяцев вместо одного, в течение которого они должны были вернуться обратно, согласно договора. У истоков заключения этого договора, и я полагаю, не только на местном уровне, стояли именно вы, как, впрочем, и американские педагоги к нам приехали во многом по вашей инициативе. Более того, до последнего времени вы готовили к отъезду в Штаты ещё одну группу наших учеников... И, возможно, по этой же самой схеме. Знаете, если внимательно вникнуть в суть происходящего, то становится очевидной незаконность заключения самого этого договора, даже его формальная сторона, не говоря уж о практике его выполнения - невыполнения. Видя на Вашем лице выражение полного несогласия со мной, хочу сразу перейти к американскому опыту достижения договорённости...
- И что это значит? Какой опыт вы имеете в виду? - Нервно прикусив верхнюю губу, спросила Липовецкая.
- Опыт торговли. То есть для достижения своей цели я хочу с вами поторговаться. - Сверкнул обезоруживающей улыбкой Альберт.
- Чего конкретно вы хотите, Нидерквель? - Угрюмо спросила завуч.
- Скажем так, я знаю про ваших американцев гораздо больше, чем вы предполагаете. Стоит мне передать кое-что в ФСБ, и их не то, что вышлют из России, чего Вы опасаетесь, но гораздо хуже... посадят как иностранных шпионов. Причём, всё это повлечёт вполне предсказуемые последствия для вас, вашей сестры Агнии, через которую вы получаете от американской стороны деньги, для директора Утробиной и ещё кое-кого из ваших подручных.
- Пока это всего лишь слова и пустые угрозы! - Парировала Липовецкая. - Это, дорогой мой журналист, самый банальный шантаж, который вы привыкли использовать при сборе информации для написания ваших лживых статеек!
- Ну, что ж, давайте для начала просто глянем на некоторую, так сказать, не предусмотренную российско-американским договором работу ваших американских коллег. И с этими словами Альберт запустил видеозапись. На синем дисплее японской камеры появился чердак знакомой обоим пятистенки, расположенной на  Елошинском пригорке возле леса. Вскоре в слуховом окне чердака появилось сначала неясное, а затем вполне узнаваемое лицо мужчины, которое всматривалось куда-то за лес, в сумрачную уже даль заречных полей, где явственно грохотал полигон. Вскоре мужское лицо исчезло, а вместо него блеснула крупная линза телескопа. Вот только звёзды телескоп явно «не интересовали». Он упрямо щупал горизонт за лесом, где всё гуще полыхали всполохи разрывов.
- Это ваш американский друг Джимми Санчес наблюдает за секретным полигоном из якобы школьного телескопа, который, на самом деле, обладает свойствами современной стереотрубы с насадкой для ночной записи. Причём, он производил эти наблюдения с завидной постоянностью, вплоть до взрыва на этом секретном военном объекте российских вооружённых сил. Поверьте мне на слово. У меня есть несколько записей этих наблюдений с указанием соответствующих дат и времени. - Спокойный голос Альберта как будто передавал сухой протокол какого-то скучного судебного разбирательства. - А сейчас мы посмотрим фрагменты работы вашей подруги Сары Джексон. Она оказалась куда смелее своего руководителя господина Санчеса и подобралась к интересующему американцев объекту гораздо ближе. И тут же на экране появилась гораздо более чёткая запись, сделанная в дневное время. Молодая женщина, лёжа за кустом ивняка, рассматривала нечто, происходящее на этом же самом полигоне, но уже при помощи сильного бинокля.
- Не стану сочинять, у меня имеется всего одна запись её визуальной работы, но есть несколько живых свидетельств её экологических изысканий в районе подрыва наших ракетных шахт...
- Чего вы хотите? - Ещё раз, но с уже явной ненавистью в голосе резко спросила Липовецкая.
- Я хочу, чтобы наших детей вернули назад. Если впоследствии кто-либо из них вознамерится работать или учиться в Штатах, полагаю, с нашей стороны не будет никаких возражений. Я, со своей стороны, обещаю, что эти записи не будут переданы туда, где они могут оказаться, если вы откажетесь. Разумеется, я отвечаю лишь за свои действия... С ФСБ я не контачил и не в курсе, чем они располагают и что у них на уме.
- У вас только один электронный носитель? - Спросила Липовецкая уже деловым тоном.
- Да. Всё на одной флешь - карте. Я, разумеется, передам её вам, после того, как...- Твёрдым голосом проговорил Альберт.
- Стало быть, я должна вам поверить на слово? - Насмешливо спросила завуч. - Но журналистам нельзя верить. Это почти аксиома.
- Я - боевой офицер и даю вам слово русского офицера, что если мы договоримся, то есть сторгуемся, чёрт бы меня взял, я не пущу эти материалы в ход. Итак, торг уместен, Анна Соломоновна?
- Уместен. Но, сами понимаете, я должна всё оговорить, и не только с этими «героями» ваших съёмок. А на это необходимо какое-то время, в течение которого вы также должны соблюдать, так сказать, условия нашего торга.
- Что ж, идёт. - Согласился Альберт. - Только не забывайте, что вы в конечном итоге работаете на себя, а я ... Поэтому, пожалуйста, не делайте глупостей.
- Могли бы этого мне и не говорить! - Отрезала Липовецкая и сразу деловито засобиралась к дому. Флирта с её стороны не последовало.

                Путь из Америки не предсказуем!

Зато голос Галины Борисовны Курочкиной, которым она говорила с Альбертом по телефону, вселил в него новые надежды на то, что ни что ещё для него, как мужчины, в Елошине не потеряно. Надина мама позвонила с тем, чтобы уточнить место и время их встречи. Альберт позвал к себе, но сказал, что хотел бы встретить её на Елошинском мосту. Когда на другом конце села поднялась туча пыли от гонимых из лугов стад, а по дворам забрехали первые собаки, Альберт с чувством чмокнул няню Груню в щёку и, сняв со штиблет толстенный слой красноватой пыли (от сгоревшего торфа), лёгкой походкой направился к красной, специально выкрашенной им накануне калитке. Сначала за ним, было, увязался Никита, но, получив от пребывавшего в замечательном настроении Альберта кусок «Докторской» колбасы, засел в матёрых лопухах, облепивших яму некогда стоявшего неподалёку от няни Груни дома. К удивлению привыкшего к дамским опозданиям   журналиста женщина уже стояла на мосту и бросала в воду маленькие кусочки хлеба. Когда Альберт оказался рядом с ней, то увидел внизу довольно крупных рыбин, которые ловко хватали хлеб, при этом иногда даже выпрыгивая из воды.
- Ничего не понимаю! - Воскликнул он. - Днём я видел здесь совсем крохотных мальков, а эти... Этих можно уже отлавливать на уху.
- И всегда-то вы, мужчины, про еду! - С явно притворным укором сказала в ответ Галина Борисовна, которую Альберту вдруг сразу захотелось называть просто Галя и даже Галенька. На мгновение ему показалось, что это, наверное, плохо: ещё несколько дней назад целовать одну, а теперь вот сломя голову бежать на свидание к другой. Но, подумав ещё несколько секунд, он решил, что раз ему при этом совсем не стыдно, значит всё нормально, то есть идёт именно так, как и должно идти в жизни вполне нравственного мужчины. «Ведь если бы я был просто ловеласом, - подумал он, - то наверняка стал бы подбивать клинья к сексуальной Липовецкой, которая, наверняка, изощрённей всех молодых женщин Елошина, вместе взятых.»
- Такое уж у нас назначение, - обречённо проговорил Альберт, - причём, с доисторических времён: добывать пропитание и на земле, и в воде, и в небе. Это, наверное, заложено в генах? Кстати, ваш погибший муж Владимир написал на эту тему несколько любопытных полотен. Я недавно вспомнил, что видел их недавно в Городской картинной галерее. Простите, Галина, если я, то есть если вам...
- Да, нет. Всё нормально. - Перебила женщина Альберта. - Прошло уже столько лет, а время - самый классный в мире доктор!  И это очень хорошо, что вы сразу вспомнили о Надином отце, потому что она, как и он, очень тонко чувствует краски, живопись и вообще искусство, особенно русское. Я же человек несколько иного плана, больше люблю разные провода и компьютеры.
- Я тоже не на бумаге пишу. - Возразил Альберт. - На «компе» намного удобнее. Но это так ... дань времени, прогрессу. Поскольку заколачивать гвозди телескопом глупо, на это есть молоток, то и наш американский коллега Джимми Санчес пользуется телескопом для наблюдения за российским полигоном.
- Вы очень изобретательно переходите к предмету нашей встречи. - Заметила уже несколько иным тоном женщина. - Я читала вашу статью в «Курьере», где вы прямо сообщаете, что, вероятно, последует продолжение.  Я чем-то могу вам помочь?
- Честно говоря, я сам собирался помочь вам. Конечно, я не могу ничего гарантировать на сто процентов, но, кажется, нам удалось подобраться к истинным причинам появления всего этого российско-американского проекта. У них, разумеется, превалируют политические и даже шпионские интересы, а у нас, как это превалировало ещё при царе Горохе, частно-корыстные. То есть, с нашей стороны, на первом плане стоят денежные интересы кучки областных чиновников и руководителей интерната.  Вывоз наших наиболее талантливых детей в США - это лишь одна из американских целей проекта. Буквально пару часов назад я предложил им торг по схеме: если я не буду делать этого, то вы сделаете мне то-то... Словом, сейчас они обдумывают моё предложение о возвращении в Россию Нади и её одноклассников.
- В обмен на что? На то, что вы не станете публиковать продолжения вашей статьи?
- Не совсем так. У меня есть изобличающие их шпионскую деятельность документы. В том случае, если они возвращают наших детей, я обещал не передавать их в ФСБ.
- А не слишком ли это высокая цена?  - С некоторым сомнением спросила Галина Борисовна, но по всему её виду было заметно, как она несказанно рада.
- Дети дороже любой, даже самой высокой политики. И потом, я уверен, что мне и так есть что написать, после чего американцы сами съедут к себе за океан. А нам ничего другого и не надо. В конце концов, на убийства пошли не они, а наши соотечественники. Главное сегодня - изолировать и наказать убийц. А мотивы у большинства преступлений - одни и те же: деньги, месть, больное честолюбие и тому подобное. Извините, Галина, можно я буду вас так называть?
- Ну, конечно, Альберт. Мне тоже так легче и приятней. А как долго продлится этот ваш торг? Хотя бы примерно?
- Думаю, что недолго, потому что дело это пахнет для них громким политическим скандалом и тюрьмой. Иными словами, они больше нас заинтересованы в том, чтобы этот самый торг принёс результаты как можно скорее. Думаю, что они уже сидят на чемоданах.
- Как бы там ни было, но я вам очень признательна за ... за такое участие, за такое личное отношение к нашим детям.
- Это, Галина, всего лишь часть моей профессии. Я придерживаюсь старой трактовки её сути, согласно которой журналисты и врачи в принципе делают одно дело: лечат общество и людей, и иногда прибегают при этом к радикальным средствам. Понимаете, главное - не писанина и громкая публикация, главное - результат. Разумеется, лучше всего, когда на выходе имеешь и то, и другое. Но, увы, это получается далеко не всегда.
- А в «жёлтой» прессе ставку делают на шумиху, то есть формальную сторону вашей работы?
- Ну, примерно так. Хотя и меня иногда за глаза именуют «жёлтой прессой», видимо, считая любую резкую критику «желтизной». Быть может, когда был молодым, впадал и в эпатаж, но с годами всё это минуло как временное недомогание...
- Знаете, Альберт, я сейчас вспомнила Володю, его ранние работы, его жажду быть замеченным и оценённым... По-моему, в искусстве всё происходит ровно так же. С годами творческие люди становятся консервативней, философичней, мудрее. Если они, конечно, творцы, а не эпигоны. Последних, по-моему, гораздо больше.
- Безусловно.  Даже в нашей газете вечно обивают пороги какие-то характерные субъекты со смятёнными лицами. По большому счёту, это наблюдается в любой профессии. Когда-то Блок по этому поводу заметил, что стихи писать и печки класть - это почти одно и то же. Тут, кстати, надо отдать должное и нашим американцам: они своё дело знают! Гораздо лучше, чем ваша Утробина или районный прокурор. Тут, конечно, не одни деньги всё решили, но и талант. Гений и злодейство, увы, всегда где-то рядом.  Галина, а вы давно звонили Наде?
- В аккурат нынешней ночью. Договорилась с вами о встрече и как-то томиться стала. Знаю, что вы постараетесь помочь, но и страшновато немного. Не хочется становиться заложником всех этих политических игр. Моя Надя, упаси Господь, конечно, не Дима Яковлев, но она там, на другом конце земного шара. И я, как бы ни тщилась, не смогу ей помочь. Понимаете, Альберт, это очень больно осознавать?!
- Галина, вы успокойтесь. Игра уже начата. Игра - по-крупному. Думаю, сейчас пакуют чемоданы не только янки, но и кое-кто из наших. Но их уже давно «пасут» в рамках сразу нескольких возбуждённых уголовных дел. Первого заместителя губернатора Аслана Гареева только что задержали в Крыму, откуда он собирался податься в бега... Да вот, видите, не рассчитал, что Крым с Россией так сойдутся. К сожалению, я тоже всего предугадать не могу. В частности, того, что завтра начнёт думать и делать Обама. Но это будет завтра, а мы хотим решить проблему возврата детей уже сегодня. В это время к мосту подрулила «Нива» участкового, и Николай неспешно застучал каблуками по отполированным дождями дубовым доскам.

                «Важняка» из города решено арестовать

- Здравствуйте, Галина! - Весьма привычно, как показалось Альберту, поприветствовал Надину маму Николай. «Видно, давно знакомы, - испытав неожиданный прилив ревности, подумал журналист, - и весьма неплохо». А вслух сказал, подавая участковому руку:
- Ну, чем порадуешь, Коля?
- Уж, и не знаю, радость это или, наоборот, великая печаль, но в доме повешенной Светланы найдены пальчики физкультурницы Ангелины, те же самые отпечатки, что и на дубовом дрыне, которым убили Ксению. Мускул в убийстве Санталайнена сознался, и тебя ранил тоже он.
- А кто Санталайнена заказал? Гареев? - Зло спросил Альберт.
- Нет, Мускул сказал, что сразу после вашего разговора у него в доме они советовались с Утробиной, которая сильно испугалась за свою шкуру и посулила Старшому хороших денег, если он решит проблему «англичанина». Словом, получается, что они на пару и Санталайнена застрелили, и трудовика грохнули... И прямого указа от Гареева, конечно, не было, но он, мягко говоря, не возражал...
- А какова во всём этом роль американцев и Липовецкой? - Уже с меньшим напором спросил журналист.
- Деньги и ... моральная поддержка. Понимаешь, Альберт, убийства эти повергли в шок всех нормальных людей, практически большинство жителей всего района. А эти англоязычные хоть бы что. Ни одного слова сочувствия, а тем более негодования. Для них всех тех, кто не разделял их забот, целей и идеологии, как будто и вовсе не существовало. В этой связи, я думаю, что и Липовецкая, когда пребывала в Штатах, прошла там специальную обработку. Один знакомый ФСБэшник из тех, кто курирует интернат, недавно признался мне, что у Соломоновны очень низкий порог чувствительности. Ну, как у спецагента...
- А вы что скажете? - В свою очередь полюбопытствовал Пригов.
- А мы про наших елошинских деток говорили. - С неожиданным для участкового оптимизмом призналась Галина Борисовна. - Вот, Альберт Эдуардович об этом лучше расскажет. И журналист поведал вкратце содержание своего недавнего разговора с Липовецкой и самой идеи изобретенного им «торга».
- Ну, ты, однако, даёшь! - Не то с осуждением, не то с восхищением воскликнул Пригов. - Наскоков знает?
- Я на всякий случай позвонил, чтобы наружку за ними пустил. Но не думаю, что Липовецкая такая дура и попытается скрыться. Сейчас, после взрыва на полигоне, здесь комитетчиков и ГРУшников больше, чем самих елошинцев. Но подстраховка никогда не мешала. - Уверенно заключил Альберт.
- А не наследят наши районные пинкертоны? - С сомнением спросил участковый.
- Да, не должны. Много опаснее этот фрукт из следственного... Пресс. Вот этот может и в Город стукнуть, и куда повыше, и наплести с перепугу такой галиматьи, что мало не покажется никому. Ладно, пошли отсюда куда-нибудь к няне Груне, а то видно нас на этом мосту со всего Елошина! - Внёс предложение Альберт, и они как-то сразу заспешили к «Ниве», под которую уже успели забраться охочие до машинных запахов местные коты. Шуганув в сторону реки одного чёрного и двух пятнистых усачей, Николай легко запустил двигатель и включил сразу вторую передачу. Из приёмника самый высокооплачиваемый поп-исполнитель российской эстрады Григорий Лепс гаркнул что-то из Высоцкого, вновь заставив Альберта вспомнить о «гении и злодействе».  «А, может, и не гении все они? - Вдруг с надеждой всколыхнулись в душе сомнения. А так, янки при дворах, старательные исполнители чужих прихотей, порученцы, методисты, холопы...»
А няня Груня на сей раз, к всеобщему удивлению, была не одна. К ней в гости пришла Наташа с пакетом только что испечённых слоек, что несколько смутило как Николая, так и держащего Галину Борисовну под локоток Альберта. «Эким я, должно быть, в их глазах юбочником выгляжу!» - Подумал он о себе с досадой. Однако, Наташа хоть и молода была, но ситуацию прочувствовала тонко. Она сразу предупредила все неловкости, сообщив, что муж Аллы Сергеевны выкарабкался, благодаря ей, почти что с того Света, а по Светлане они с начальницей уже заказали «упокойную» у настоятеля местного храма отца Андрея. Отпевать её тоже будут здесь, сразу, как только привезут из района. После этого, не дав пришедшим опомниться, Наташа достала бутылку дагестанского коньяка и предложила Николаю наполнить бокалы. Няня Груня вновь налила себе медовухи из глиняного кувшина, который перед этим трижды перекрестила. Надо отдать её должное, медовуха была куда приятнее. Выпили молча и не чокаясь. Стало заметно темнеть. Над Елошиным обозначился тонкий серпик Луны, а где-то на реке басовито закричала выпь.
 Потом небольшая стая чирков легко прошелестела над лугом в сторону одного из лесных озёр, где так нелепо «утонул» елошинский учитель труда Крупышев, оставив совсем одинокой на этом свете стареющую жену и брата - инвалида с детства, за которым ухаживал с рожденья. «Если его убил Мускул, - подумал Альберт, - то он должен сидеть долго - долго, может, до скончания жизни». В это время Альберту позвонили. Он извинился перед компанией и отошёл к частоколу. Впрочем, вдруг вспомнив о чём-то, он резко развернулся и зашагал к няниной веранде, с которой его не мог слышать абсолютно никто! Звонил Пресс, который с самого начала стал пенять Альберту на утечку оперативных данных:
- Что же это вы, господин Нидерквель, предложили правила игры, заметьте, сами! И сами же их первыми не блюдёте? Так не прокатит, мой дорогой!
- Слушай, господин подполковник, что это тебя вдруг на феню кидает типа «прокатит - не прокатит»?  Блатота осталась в прошлом, а теперь тебе и твоим друганам маячит измена Родине и шпионаж в пользу Штатов. Тебе это нравится?
- Не докажешь, журналюга! - Взъярился следователь по особо важным делам. - Я тебя ещё за клевету привлеку!
- А вот это навряд ли, «важняк»! Ты, фарисей, шпионскую группу по ходу прикрываешь. Я тебя сейчас пишу, а завтра ты, мил друг, будешь в ФСБ эти откровения повторять. И, знаешь, ты мне надоел! Я уже чую, как к тебе идут с наручниками... - Испытав недолгое удовольствие, Альберт отключился. «Видимо, он полагает, что диктофон попросту потерял, - прикинул Альберт, - и я записей его этих со Светой-покойницей и физкультурницей Ангелиной не слышал. Значит, счёл возможным вести свою игру. А вот это зря...». Подняв свою несколько обременённую голову, Альберт поймал вопросительный взгляд участкового Пригова, который, судя по всему, тоже решал для себя какую-то дилемму.
- Прошу всех покорнейше простить! - Обратился журналист, прежде всего, к Галине Борисовне, а также и к няне, и к встревожившейся вдруг Наташе. - Нам с Николаем пощебетать тет-а-тет пару минут необходимо. - И с этими словами Альберт отвёл Пригина к калитке, где отправлял службу старый Никита. Журналист дружески потрепал пса по холке и положил под тупой пёсий нос огромную берцовую кость варёной баранины с остатками мяса. Никита блаженно закатил глаза и выпал в осадок.
- Слушай, Коль, - начал журналист, - Пресс этот, как я и предполагал, ведёт двойную игру. Он, как и все из их конторы, та же полковница Рая Майорова, считают себя особыми. Понимаешь, оперов из ФСБ хотя бы идеология их конторы удерживает, а эти действуют скопом, а лучше сказать, - стаей. Им «фас!» сверху крикнут - они и несутся к цели со всех ног. И она у них, как ещё у этих самых... иезуитов..., чёрт бы их побрал, всегда оправдывает средства. Жуткий это постулат! Наши эксы - Сталин с Камо - его придерживались. И, как ты, вероятно, знаешь, всю партию большевиков, вкупе с Лениным и Крупской, исправно кормили ... до 17-го года. Да и потом, между прочим, не стеснялись: на Волге миллионы с голоду пухли и откидывались, а их Луначарские с Коллонтаями изощрялись в самых престижных особняках над Темзой.
- Ты мне про эту трансвеститку Коллонтай, а я сразу про нашу Липовецкую подумал. Какая-то стилистика похожая, не находишь, Альберт? - Задумчиво проговорил Пригов.
- Ты, капитан, прямо мои мысли читаешь! Конечно, нахожу. Всё дурное всегда дерзает возвращаться в этот мир через повторение. Да и не только дурное. Перекрёстными рифмами истории это называется, дружище! - Сказал почти победно Альберт и обнял участкового за плечи. - И талантливых людей из России Штаты всегда переманивали, ещё в начале прошлого века. И идею половой распущенности в аккурат нам Запад подарил... вместе с «призраком коммунизма». И вот сегодня, в начале века, мы имеем те же проблемы. Желательно бы решить их не столь болезненно ... хотя бы в нашем, отдельно взятом российском регионе.
- Слушай, - заводясь, предложил вдруг участковый, - а давай я этого Пресса арестую, к чёртовой матери! Ну, чтобы не путался под ногами, чтобы не поломал в одночасье наши схемы...
- Не возражаю, только позвони для подстраховки Наскокову, не с сотового, а с няни Груниного. Так надёжней будет. -  Подбодрил участкового Альберт.
                Перед восходом солнца

Ужин у няни Груни завершился часам к одиннадцати ночи, но после него убаюканные няниной медовухой и ароматным чаем пары ещё долго сидели во дворе и сражались в дурака. Няня то и дело тоже принимала участие в состязании, заменяя то племянника, а то Николая. Ближе к полуночи позвонила из Штатов Надя и сообщила, что их, то есть всех пятерых, «начинают спешно паковать в Россию». Галина Борисовна не находила себе места от счастья, дёргала Альберта за руку и всё силилась и не знала, как его отблагодарить. Тогда Альберт усадил женщину за стол и, слегка сжав ей худенькие плечи, уверенно сказал:
- Спокойно, Галина. Ничего особенного не происходит. Просто ваша дочь несколько устала в гостях и вот теперь возвращается домой. Привыкайте, она - девушка самостоятельная, и, думаю, такое ещё будет случаться: встречи - расставания, радости - прощания... Это нормально. Это по-нашему.
- Альберт, а вы со здешними американцами договаривались? Или... - на лице Галины Борисовны застыло странное выражение неопределённости и испуга.
- Или. - Медленно выговорил Альберт, и, помолчав с полминуты, для полной ясности сообщил женщине:
- По большому счёту, здешние ничего серьёзного не решают и мечтают лишь об одном: побыстрее убраться к себе в Штаты. Я всего лишь невольно помогаю им в этом.  Тут подошёл участковый и сообщил, что Наскоков обо всём оповещён, и его люди уже обложили всех подозреваемых.
- Вот и славненько! - Удовлетворённо потёр ладонью об ладонь Альберт. - А с Прессом у Наскокова что там на сегодня? Временное перемирие или договор о невмешательсве?
- Это уже неважно, Альберт. - Почти весело сообщил Пригов. - Пресса уже ищут, как ты и предполагал, люди в синих погонах. Оч-ч-чень жаль, блин! Так самому хотелось прижать этого упыря где-нибудь в районном ИВС!
- Не будь таким садистом, Коля! - Упрекнул участкового журналист. - И не упырь он вовсе, а так ... мелкий пакостник и воришка.
- Как воришка? - Не понял Пригов. - Если он бабло левое и имел, то исключительно по коррупционной схеме. А это уже не воровство, а подымай выше!
- А ты не лови меня за язык, тоже мне, законник фигов! - Парировал журналист. - Я, как - ни как, тоже юридический диплом имею. Но касательно этого советника из следственного управления могу лишь сказать, что он привык брать всё и всех, что позволяют ему его погоны и положение.
- Например? - Не сдавался участковый.
- Например, Ангелину, прошу прощения, взял, воспользовавшись её полной на то время зависимостью от него. И что характерно для людей этого порядка, в том числе и америкашек, она легко пошла на сексуальный контакт с ним даже вопреки своей, так сказать, нетрадиционной ориентации. Ну, он-то этого, конечно, не знал, а она попросту притворилась... И всё ради выгоды и для пользы дела. Вот ты, Коля, мог ради раскрытия преступления переспать с геем?
- Ну, ты, Альберт, меня просто удивляешь! - С досадой в голосе воскликнул участковый и с каким-то животным страхом посмотрел в сторону неподалёку стоящих женщин.
 - А что до убийств, то она убивала как минимум дважды, и не случайно, а преднамеренно. И завуч, что так же характерно, по воспитательной части, Липовецкая ей в этом потворствовала. Может, она бы и сама за кол взялась, да силёнок у неё на это нет и той же сноровки, как у мастера спорта Ангелины Ливинской.

На этот раз Альберт проснулся в незнакомой мазанке с отрытой в сад дверью. Впрочем, дверь была завешена марлёвкой от комаров и пропускала лишь утренний холодок да аромат мяты, высаженной где-то неподалёку - вероятно, вдоль забора. С правой руки, у приятно пахнущей сухой глиной и соломой стены, он почувствовал тепло прижавшегося к нему тела.
- Галя, Галинка! - Шёпотом позвал он и нежно провёл ладонью по ёжику жёстких волос. Потом, осторожно опустив руку вниз, вдоль шеи, ощутил, что она совершенно голая, даже без ночнушки. Прошлёпав босыми пятками по плотно пригнанным, судя по запаху, осиновым плахам к двери, он явственно увидел наружи крупные жёлтые яблоки, свисающие откуда-то сверху на самый козырёк над входом. На фоне молочного тумана яблоки казались золотыми, почти библейскими. Сзади неслышно подошла Галина и, плотно прижавшись к его широкой мускулистой спине, сказала, что очень давно, когда она ещё ходила под стол пешком, саженец этой яблони её отец прорастил из какого-то упавшего с неба семечка.  Потом, несколько отодвинув ниспадающую марлю в сторону, заговорщически проговорила в сторону золотистых фруктов:
- Знаешь, а днём раньше я их здесь как будто не видела... И если б у меня уже не было дочери, я бы, наверное, почувствовала себя Евой.
- Бери и пробуй. Мне почему-то кажется, что всего через каких-нибудь девять месяцев у тебя появится ещё одна дочь или сын. А может, и сразу оба... А потом они стали есть влажные от тумана яблоки и молча смотреть друг другу в глаза. Им было немного холодно, но идти одеваться пока страшно не хотелось ... пока не блеснуло солнце.

                В ожидании вылета

Возвращаясь к няне Груне, Альберт успел искупаться и позвонить Николаю. Тот тоже ночевал не дома и пребывал примерно в таком же, как и журналист, расслабленном состоянии духа.
- Слышь, капитан, - вполне серьёзно спросил Пригова Альберт, - а не рановато ли мы с тобой бдительность потеряли? Какая там у чекистов голова-то должна быть?
- Вроде, холодная. - Неуверенным голосом отвечал капитан. - Только мы, строго говоря, не чекисты.
- Один хрен, неудобно как-то, брат. Надя ещё из Вашингтона не вылетала, а я тут с её мамой яблоки вкушаю. - В голосе журналиста ощущалось самоедство.
- Какие ещё яблоки?  До Спаса целая неделя! - Попытался вывести журналиста из унылого состояния участковый.
- Это особые яблоки. С древа познания. Его в Елошино с неба принесло. - Убеждённо возразил Альберт.
- Знаешь, дружище, - предположил Пригов, - кто-то из нас с тобой немного того ... на голову ослаб. Как ни странно, но это пространное предположение привело Альберта в состояние полного боевого духа. Нет, с ума до срока он сходить не желал!
- Давай вот что! - Заорал он в трубку, уже не опасаясь ничего на Свете. - Как только Надя с ребятами вылетят из Штатов, я тебе тут же дам отмашку. А до этой поры сидим смирно и никого не трогаем, даже если Липовецкая просигналит, что их сторона уже выполняет условия торга.
- Понял. Ну, держись, наберись терпения, а я пока - к Наскокову. - В голосе капитана слышалась ответная готовность в огонь и в воду. В это время над Елошиным низко прошёл пожарный вертолёт и явственно повеяло горелым. «Этого ещё только не хватало!», - выругался про себя Альберт и увидел впереди над сосновой опушкой сгущающуюся завесу дыма. Серьёзно прибавив ходу, он уже через десяток минут решительно дёрнул няни Грунину калитку. Тётка развешивала во дворе его носки и майки, а Никита деловито доедал старый суп. К нему на чёрный нос попытался приземлиться огромный слепень, но пёс с поразительной для его лет проворностью щёлкнул несколько раз зубами, и поражённое насекомое упало плашмя на коротко подстриженный Альбертом луг. Няня Груня посмотрела подозрительно на племянника, но, видимо, всё поняв, журить за ночную отлучку не стала. Галина Борисовна всё же была хоть и молодой, но вдовой, а это, по местным понятиям, совсем другое дело, чем замужняя женщина.
- Няня! - Попросил тётку Альберт. - Ты бы Скозобу в лесничество позвонила. Над лесом - опять дымка и торфом горелым несёт, как в тот раз, когда мы с тобой и участковым едва не сгорели!
- Во, напасть в это лето! Кажную неделю горит то тут, то там. Как вредительство какое... - проворчала женщина и поспешила к телефону.
Через пару минут она вновь показалась на крыльце с тревогой на лице.
- Беда, Альберт, опять огонь в нашу сторону с торфяников повернул. К лесозаготовкам его рабочие не пустили, просеку там прорубили и всю землю на ней перепахали. А тут ветер как раз, и он к нам и повернул. А теперь и ветер в нашу сторону усилился, и, промежду прочим, продолжает крепчать, паразит!  Иван Лаврентьевич обещал два пожарных расчёта через час, а потом и из района подоспеют. А ты всё же давай, на всяк случай, водички во все кадки наноси и шланг к водопроводу приладь. И Альберт принялся трудиться перед домом, разувшись и оголившись до плавок. Бочки стояли вдоль всего забора - со стороны леса, как часовые. Няня Груня любила их заполнять чистой колодезной водой, которую - хоть в самовар заливай. А ещё лет пять назад к её дому подвели сельский водопровод, из которого текла речная вода - для полива. Альберт подсоединил к водопроводному крану гофрированный китайский шланг и пустил к небу пробную струю. Вода, к его удовольствию, достала самой крыши, спугнув с неё ошалевших от начинавшейся духоты воробьёв. Когда Альберт принялся обливаться из-под крана, забулькал его сотовый, и стоявшая неподалёку от него няня вышла на связь:
- Алик, - позвала она, - тут тебя из интерната просят подойти. По-моему, завуч...
- Скажи ей, что я сейчас, буквально через пару минут, перезвоню. Только оботрусь немного и оденусь...- закручивая вентиль, попросил журналист взволнованным голосом.  «Так, - подумал он, - надо предельно сосредоточиться и не говорить ничего лишнего. Она может знать куда больше, чем я предполагаю. И она чрезвычайно опасается за свою судьбу. Не дай Бог, почувствует какую-либо опасность, запаникует, позвонит своим насчёт детей... хотя бы с тем, чтобы оставить их заложниками, то есть затянуть торг...». Насухо вытершись, надев чистую, только что отглаженную тёткой рубаху и уложив щёткой влажные волосы, Альберт набрал Липовецкую и, когда она бодро отозвалась, попросил, если это возможно, перейти к интернатскому телефону. После этого он набрал её ещё раз, уже с тёткиного аппарата, и, как ни в чём ни бывало, пожелал здоровья.
- И вам, господин журналист, не хворать! - Не потеряла присутствия духа и она. Но голос её, тем не менее, заметно дрожал. Раньше Альберт этому бы, очевидно, только обрадовался, но теперь всё было совершенно наоборот. И причина его опасений исходила не столько из его отношения к Надиной маме, сколько из его стойкого нежелания вовлекать девушку и её одноклассников в эти жестокие политические игры взрослых, лишённые всяких гуманитарных основ уже по самой своей природе. - Ну, что, должна вам сообщить, что дети уже в аэропорту. Поговорим теперь о ваших обязательствах. Вы в течение последних суток с кем-либо говорили обо мне?
- Я же давал вам слово офицера, Анна Соломоновна, что ни о записях, ни о деньгах, которые получает Ваша сестра как директор СП, я говорить не буду. И я же говорил, что остальные события, которые произошли в последнее время в Елошине и так или иначе описаны в моей статье, интересуют скорее не меня, а правоохранительные органы. И тут уж практически всё зависит от ваших действий, от вашего ума и профессионализма, если хотите.
- Да, я знаю. Только вокруг началось какое-то броуновское движение, какая-то бестолковая суета, словно все мы находимся не в забытой Богом таёжной дыре, а на каком-то получившем пробоину корабле... «Вот именно, - подумал про себя Альберт, - что на тонущем корабле. Вопрос лишь в том, заберёт ли с собой на дно образовавшаяся на поверхности воронка не причастных и невинных?». Но вслух сказал:
- Сейчас очень душно, и очередной лесной пожар на подходе. Дышать уже совершенно нечем. Вот все и мечутся как тараканы по раскалённой печи!
- Весьма точное сравнение! - Похвалила Липовецкая. - Особенно нашей Утробиной стала душно. За последние пять минут она пробежала по коридору раз десять!
- Может, съела что-нибудь? - С наигранной тревогой в голосе спросил журналист. - У вас в интернате, помню я, сортир-то - в самом конце коридора?
- Слушайте, а вот об этом я как-то не подумала, - уже почти спокойным голосом ответила Липовецкая. - А она в последнее время, и в самом деле, как-то особенно часто и помногу ест.
- Это, вероятно, на нервной почве, - вновь выдвинул смелое предположение Альберт, старательно переводя стрелки возможных подозрений с завуча на директора интерната.
- По-моему, - заметила уже совершенно спокойно Липовецкая, - вы мыслите в очень правильном направлении. Я постараюсь делать так же. Как только самолёт поднимется в воздух, я тут же дам вам знать. Да, и хотела вам напоследок заметить, что все ваши предположения, которые обозначены в статье, сейчас проверяет следователь по особо важным делам из Следственного Комитета. Он очень дотошный и, по-моему, очень профессиональный мужик. Кстати, очень высокого мнения о вас ... Думаю, что не откажется дать вам интервью.
- Спасибо, Анна Соломновна. Это обнадёживает, - с чувством проговорил Альберт, а про себя подумал: «Интересно, он, видимо, и с этой лесбиянкой успел переспать! Бедные дети великой страны, и от кого только в последнее время ни зависит ваша судьба!».

                «Хотели кока, а вышло Кука»

Когда в очередной раз запел сотовый, Альберт приготовился принять долгожданное сообщение от Липовецкой, что самолёт уже в воздухе. Но на связь неожиданно вышел Линдмарк.
- Как твоя рука? - Машинально спросил он и, не дождавшись ответа, тут же сообщил о том, что Альбертов очерк о пожарах в елошинских лесах уже завёрстан и завтра появится в свет. Альберт в ответ поблагодарил, но как-то вяло, безрадостно.
- Ещё что-нибудь случилось? - Недовольно пробурчал Швед.
- Извините, шеф, я сейчас жду очень важного для меня, для всех нас звонка... Лучше я потом вам сам перезвоню, и мы, возможно, обо всём подробно переговорим.
- Понял. - Сразу согласился понятливый Линдмарк и, пожелав удачи, отключился.  А Альберт набрал участкового:
- Коля, эта американская подруга Липовецкая пока не звонит. А у неё, между прочим, через неделю путёвка в Финляндию начнётся... Не прошляпить бы. Но главное, хотелось бы знать, когда вы намерены Ангелину брать? Этой вообще терять нечего... Она может пойти на всё!
- Ты, Алик, не отвлекайся, главное. Для тебя сейчас, прежде всего - наши елошинские, наши русские дети! Как только окончательно решим, я тебе просигналю. Не сомневайся. В это время наконец-то звякнул старый аппарат няни Груни.
- Ну, что?! - Неожиданно надменным голосом проговорила в трубку Лиовецкая. - Как и обещала, самолёт с вашими детишками уже над океаном. Где мы встретимся, Альберт Эдуардович? И вот теперь уже, давайте вы без всяких глупостей! Везите флеш-карту и ...
- В этом не сомневайтесь. Но я должен быть твёрдо уверен в том, что всё именно так и есть, как вы только что сказали! - Попытался продолжить торг Альберт. Но завуч вновь не повелась на это:
- Не мне вас учить. Выйдите в Интернет или позвоните напрямую в аэропорт: можно в американский, а можно - и в наш. Сколько времени вам надо для этого?
- Понял. Давайте через полчаса там же...- Согласился Альберт.
- Нет.  Подъезжайте лучше к конюшням. Там весьма укромное место. Машину поставьте возле пруда, а от него двести - триста метров пешочком. Я буду ждать внутри. Да, вы там бывали, с конюхом беседовали, но его сегодня, слава Богу, нет... В Город уехал вместе с Утробиной. - И из трубки послышались короткие гудки. «Что бы это интересно могло значить? - Задумался Альберт. -  Видимо, она чего-то всё же опасается или что-то замышляет. Нет, баба она, и в самом деле, особенная, ничем её из себя не вывести, даже явственно замаячившей тюрьмой!». И подумав так, Альберт стал собираться на встречу.
На сей раз, он решил выглядеть вполне по-городскому: надел чёрные джинсы с широким ремнём, чёрную же рубаху без воротника и светлый вельветовый пиджак. Прикинув всё возможное и невозможное, журналист на всякий случай позвонил участковому и предупредил его о том, куда и зачем он едет. Пригов отозвался в том духе, что взял эту встречу друга на контроль. Чмокнув няню и махнув на дорогу полкринки молока, Альберт неторопливо выехал к селу. Обогнув территорию интерната ровно по той же дороге, по которой он некогда наблюдал движение американского «форда», журналист припарковался возле дальней конюшни, на небольшой утоптанной площадке. Окрест стоял густой дух свежескошенной травы, конского пота и каких-то резких духов, более всего напоминающих вкус мускатного ореха. Кругом было пусто и как-то особенно тихо, словно и не детское учреждение размещалось поблизости, а некий остов брошенного на произвол судьбы предприятия. Нащупав в боковом кармане шершавый чехольчик флешь - карты, Альберт постучал в знакомые уже ворота. Несколько секунд за дверьми ничего не происходило. Потом звякнул засов и в залитый электрическим светом проём выглянуло несколько перепуганное лицо завуча Липовецкой.
- Проходите внутрь, - полушёпотом проговорила она, - садитесь там за стол с красной лампой и немного подождите. Флешку принесли?
- Ну, а зачем бы я сюда к вам ехал? - В недоумении спросил Альберт и вынул кожаный чехол из кармана. В это время над его головой что-то с треском распахнулось, и он, повинуясь какому-то вдруг пронзившему ему инстинкту, рванулся в пространство перед собой. И всё же сильный удар достал его, но пришёлся не по голове, на что, вероятно, был рассчитан, а по правому, ещё не совсем зажившему плечу. В глазах у журналиста потемнело, и он на секунду - другую впал в полуобморочное состояние, но движимый остро развитым в нём чувством самосохранения быстро пришёл в себя и тут же сделал кувырок через здоровое плечо. И очень во время, потому что на то место, где он только что лежал, рухнул тяжёлый стеллаж с конской сбруей. Альберт крепко ухватил левой рукой отлетевший при ударе жёлтый сыромятный ремень с прикреплённой к нему металлической пластиной и пружинисто отпрыгнул к стене во избежание новых неприятностей. Свет перед ним прыгал, как маятник, в такт покачивающейся под потолком лампы. Тени от наставленных кругом шкафов также метались: то справа налево, то наоборот. И когда это мелькание стало понемногу угасать, в круг света перед Альбертом вышла Ангелина Ливинская, крепко сжимающая в правой руке гладкую отполированную дубинку. Тут же Альберт вспомнил, как при первом своём визите сюда читал на интернатском заборе объявление, что местная столярная мастерская изготовляет, в том числе, и бейсбольные биты.
- А может, не стоит? - Спросил Альберт изготовившуюся для нового удара женщину. - Я всё же не повариха и не делопроизводитель из канцелярии. При этих словах Альберт резко крутанул над головой свой ремень с железкой. Последняя угрожающе свистнула. Ангелина на миг замешкалась и, опустив биту, нерешительно выпрямилась. Этого оказалось достаточно для того, чтобы Альберт успел с силой хлестнуть её по ноге и тут же дёрнуть обмотавшийся вокруг икры ремень на себя. Женщина, как подкошенная, полетела навзничь, крепко приложилась затылком к стене и потеряла сознание. Склонившись над ней, Альберт убедился, что Ливинская жива, хоть пульс и прощупывался едва - едва. Тогда журналист повернул её на бок и, приложив кисти рук одна к другой, стянул их всё тем же сыромятным ремнём. Всё это время он чутко слушал пространство, но более никого рядом с ним так и не появилось. Липовецкая как в воду канула, не забыв при этом и про флешь - карту. «И на что баба надеется? - Невольно подумал журналист. - Неужели полагает, что кругом живут и действуют одни придурки, как её Утробина или прокурор из района? Надо же, взяла и вот так просто решила, что этот мужик в юбке возьмёт и замочит меня какой-то деревянной палкой! Хотя, если рассуждать объективно, без ложной бравады, то ведь, и на самом деле, всю мою боевую биографию могла банально завершить здесь.
В это время неподалёку раздался характерный визг стёртых тормозных колодок, и из разросшихся неподалёку кустов акации медленно выползла полицейская «Нива».
- Ты, я вижу, опять под огнём побывал? - Не то с сочувствием, не то с облегчением проговорил спрыгнувший на лужайку Николай. И Альберт увидел на правом своём плече, где уже почти совсем зажила пулевая рана, багровые пятна крови. Его повело в сторону, и он наверняка бы грохнулся под стену конюшни, если бы не подхвативший его Николай. Когда Альберт немного пришёл в себя, участковый влил в него глоток коньяка и, помогая понадёжнее привалиться спиной к своему колену, спросил с надеждой:
- Ты хоть торг-то свой закончил?
- Торг закончил, но главная лесбиянка ушла. У меня, Коль, всё как в песне Высоцкого, получилось: «Хотели кока, а вышло Кука».  Кстати, Кук этот в конюшне лежит связанный. Она для нас, особо для тебя, сейчас куда нужнее. И шпионка эта никуда не денется. И пусть её ФСБэшники ловят...

                Беспомощный судья   -  огонь!

... Лесничий Скозоб не соврал, хоть огонь и оказался куда проворней пожарных расчётов. Когда опушка полностью скрылась за тяжёлыми серо-бурыми тучами   дыма и пепла, а во дворе у няни Груни стало не продохнуть, две пожарные машины только-только подъехали к лесничеству с тем, чтобы лучше познакомиться с обстановкой. Потом, наскоро пополнив в Елошинке запасы воды, два красных «Зила» направились к опушке и тут же скрылись в зловещих тучах, из-за которых уже слушалось нарастающее гудение распоясавшегося огня.  Няня Груня подала Альберту сразу несколько припасённых загодя респираторов, а сама, кашляя и проклиная проклятую сушь, скрылась за дверью дома. Скоро Альберт услышал беспорядочный стук плотно закрываемых   тёткой ставень. «Ладно, огонь, - рассуждал про себя журналист. -  Мы с ним, однако, уже встречались и, слава Богу, по-прежнему живы. Но ветер... Такого сильного этим знойным летом в Елошине ещё не было. Даже крепкий забор под его крепкими порывами скрипит и гнётся и, того и гляди, от такой своей парусности   в одночасье улетит куда-нибудь к чёртовой матери!» Альберт вышел на середину двора и глянул вниз, на Елошино. Река с мостом ещё кое-как просматривались, но самого села видно уже не было. В мутном небе то тут, то там проносились перепуганные птицы и косо падали куда-то за едва проступающие очертания ив и тополей. Они явно паниковали, и направление их полётов было беспорядочным.  «Не хватало ещё и нам вот так... - подумал Альберт. -  Бежать не знамо куда и не весть за чем».
В это время позвонил Николай и сообщил, что Ангелина уже у Наскокова   в ИВС и успела дать первые показания.
- Ну, и? - Задал фирменный вопрос Пригова Альберт.
- Ну, - с понятливой усмешкой отвечал Пригов, - колется она, в общем. Пока созналась лишь в убийстве Ксении. Тут пришлось её показаниями чесаловскими припирать. Сейчас работают с ней   по Светлане. Кстати, по убийству поварихи очень помогли твои вопросы насчёт её переодеваний. Знаешь, этот молодой наскокоский опер с Абдуллой Сулейменовым нашли таки её униформу со следами Ксеньиной крови   и боты эти, которые клумпусы. Их протекторы Абдулла идентифицировал.   Так что, отпираться ей не имело никакого смысла.
- А по Светлане? - С надеждой спросил Альберт.
- А вот по Светлане всё идёт не так гладко... пока. Она же прекрасно понимает, что за одно убийство - срок с возможным УДО, а за два -  высшая мера, то есть пожизненное и, скорее всего, без права на обжалование приговора. Поэтому будет отпираться до последнего.
- Но ведь Наскокова и не торопит никто? За одно убийство она уже в СИЗО   надолго осядет... Поэтому времени - вагон!  - Прокричал, путаясь в респираторе, Альберт. - Слушай, Коля, тут огонь лезет, блин, совсем почти что к нам на порог. Пепел кругом, копоть, как при извержении Визувия. Честно, я ещё такого не видал. Не сгореть бы на хрен! Во, досадно будет! Так и не увижу ни Галкину Надюху, ни, как говорится, торжества справедливости.
- Понял! - Прокричал в ответ участковый. - Сейчас буду. Держитесь там. И вдруг Альберту стало ясно, как белый день, что для полного разоблачения Ангелины Ливинской необходимо срочно задержать Утробину. «Как же это мы сразу-то не догадались! - Стал досадовать вслух Альберт. - Ведь едва ли не все криминальные линии идут именно от этой ведьмы. А если она уже тоже подалась в бега?». Когда «Нива» участкового подрулила к дому, Альберт уже был преисполнен желанием срочно бежать к интернату, хоть и кашлял то и дело, словно хронический туберкулёзник.
- Ты куда это намылился, солдат? - Спрашивал недоумённо готовый к борьбе с огнём участковый. - Самая пора хату от искр оберегать, а ты, никак, тут всё бросить собрался?..
- Успеем, Коля, успеем! - Кричал обеспокоенный не на шутку журналист. - Надо срочно эту фурию притормозить, а то в этом переполохе как раз и скроется. Очень, знаешь ли, удобно.
- Какую ещё фурию? Липовецкую что ли?  Уже не скроется, сгорела на фиг! Как говорится, правда восторжествовала. Помнишь, всё утверждала, что Ксения на пожаре погибла, а теперь вот сама. - Участковый не то чтобы был рад, но что не печалился - это уж точно.
- А ты не торопишься с выводами, капитан? Это же Соломон! Да, она хитрее всех нас, вместе взятых... чтобы взять и вот так просто сгореть в Елошинском лесу? Откуда такая информация?
- Она, Алик, хитрая для америкашек, для своих учителей и чиновников и Города. - С сознанием дела возразил участковый. - Ты разве не заметил, что, работая и живя здесь, она не приобрела и не переняла ни елошинских привычек, ни обычаев, ни опыта местной лесной жизни? И, между прочим, зря...
- Ты это к чему? - Не понял приятеля Альберт.
- А к тому, что Липовецкая хоть и Соломон, но городской. Я бы даже сказал, - американский. У неё не то что привычки, но даже наш русский базар всегда получался с английским прононсом. Всё это, вместе взятое, её и подвело в критический момент. - Тоном маститого эксперта констатировал Николай.
- Слушай, не тяни, а? Давай ближе к делу! - Заторопил участкового журналист.
- А я и не тяну. Говорят тебе, она сгорела.  Это совершенно точно. Труп нашли в только что потушенном сосняке, напротив лесничества.  Кстати, как раз в тех местах, по которым ты от огня ноги уносил. Так что сам знаешь тамошний ландшафт. Ты, Алик, и спасся потому, что, хоть и работаешь в Городе, но наш, елошинский. Не паниковал, а делал ровно то, что требовалось для того, чтобы выжить. А эта наоборот... тыркалась во все стороны сразу. Ну, помнишь, как дети в прошлом году погибли на лесном выселке? У них в комнате пол от печки занялся, а они от огня давай в шкаф прятаться. Сулейменов труп уже осмотрел и идентифицировал. Сейчас делает вскрытие...
- Слушай, всё равно не верится как-то. Впрочем, видно поняла, что дело-то её табак, занервничала, а тут как раз «чрезвычайку» из-за этого ветра с пожаром объявили... Она и решила, что или сейчас, или -  никогда!
- Так, конюх интернатский сказал Наскокову, что она, видимо, при нём в бега-то решила податься. Сказал, что сразу после летучки у Утробиной по радио сообщили, что в соседнем лесном посёлке Красный лесоруб сгорело сразу четырнадцать человек. И этот, как его, психдом в Литвиновке сгорел дотла, но там, правда, успели всех эвакуировать. Она после этого и заметалась. Так что, фурию можешь не ловить. Тут природа сама распорядилась. И оно, может, и к лучшему? - Спрашивал уже самого себя участковый.
- Да я не про Липовецкую, - возразил журналист. -  Утробину надо бы задержать. Она-то из местных и муж у неё - охотник. Эта-то не уроет? Она нам во как нужна! - И Альберт сделал характерный жест - ладонью по горлу.
- А куда она денется? От такого-то добра - и в горящий лес... Она что, дура? Нет, тут всё по поговорке пойдёт: жадность фраера сгубила! - Спокойным тоном заключил участковый.
- Уверен, Коля? - Попытался усомниться журналист.
- На все сто и даже с хвостиком! -  Невозмутимо подтвердил свою полную уверенность Пригов. - А потом, друг мой, если подумать, то Утробина, в отличие от Липовецкой, очень изолированная личность. Ей, и на самом деле, в принципе некуда бежать. Кому она нужна? Американцам не нужна, городским или районным чиновникам - тем паче. Это они к ней, а не она к ним, жировать то ездили. Она для всех теперь, и даже для бандитов, - скорее больной зуб, чем... Слушай, а вот тут ты прав, ёлки-моталки! Как же это я не предусмотрел! - И участковый хватился за голову обеими руками.

                Хеппи энд!

Буквально через минуту досада участкового стала для Альберта и его собственной досадой. Да, Утробиной, конечно же бежать некуда и ничто ей, в отличие от Липовецкой, кроме своей усадьбы не нужно. Но вот сама она   в складывающейся вокруг интерната ситуации может много кому понадобиться, ибо не один Альберт понимает, где, прежде всего, следует искать исходные причины произошедшего в Елошине криминала. Об этом, прежде всего, знают губернатор Овсов и его чиновники, об этом, скорее всего, знает районный прокурор и его люди, об этом знает Пресс, возможно - Майорова, знают оставшиеся на воле бандиты и, возможно, ещё много кто... те же американцы, которым надо просто отсюда тихо уехать. Стало быть, Утробина много кому категорически не нужна и даже опасна.
- А потому, - подвёл участковый итоги лихорадочных раздумий. - Едем быстрее в интернат! Параллельно звоним Наскокову. И они проворно забрались в приговскую «Ниву». Альберт ещё успел крикнуть всполошившейся няне Груне, что, дескать, скоро буду.
А обстановка вокруг, между тем, менялась, увы, не в лучшую сторону. Дополнительных пожарных сил, и прежде всего, пожарных вертолётов в Елошине и над Елошиным не появлялось, а лес горел уже по всей кривой дуге вдоль Елошина. Подъезжая к мосту, приятели увидели метрах в трёхстах правее загоревшийся сенной сарай и уже дымящуюся баньку, крытую ещё по старой манере - щепой. Видимо, на неё и упали гибельные для всего деревянного искры. Ветер легко нёс их в сторону села, распыляя там и сям подобно адскому напалму, от которого могло враз запылать всё, что угодно. Многие сельчане поливали крыши своих хозяйственных построек из шлангов, а иные, поставив высокие лестницы, сами залезли на крыши и сидели там этакими сторожами с баками, кадками и вёдрами. Скоро из-за тополиной рощицы показался и интернат, длинное двухэтажное здание, выкрашенное в весёлый голубой цвет под оцинкованной железной крышей. «Слава Богу, - испытав приятное чувство частично спавшей тревоги, подумал Альберт. - По крайней мере, здесь хоть крыша огнеупорная! Да и на конюшнях - шифер. И учительский дом не сгорит, и хоромы утробинские - из кирпича. А вот тем елошинцам, что победнее и на современные крыши деньжат не наскребли или просто решили сэкономить, тем тяжелей придётся. Да и дома, в основном, все из дерева, а искры могут и на стены угодить, и на неприкрытые и не убранные в половни кое-где стога».
На интернатском дворе было безлюдно, лишь Ефим Конкин пас лошадей возле пруда. Видимо, возле воды умные животные чувствовали себя много спокойней, чем в деревянных конюшнях. Альберт окрикнул конюха и жестом пригласил его подойти. Тот сказал своим парнокопытным питомцам пару фраз и легко зашагал к припаркованной под стенами интерната «Ниве».
- Ефим, - спросил у Конкина журналист, - ты, часом, директора Утробиной здесь не видел? Не знаешь, на работе она или дома?
- Сидит у себя в кабинете и уже часа два или более никуда не выходит! - Заговорщическим тоном ответил конюх. Участковый сразу вынул из кобуры пистолет и призывно махнул Альберту. Они стремглав ворвались в здание и поспешили в конец коридора. Секретаря в приёмной не было и вошедшим ничего другого не оставалось, как толкнуть дверь в директорский кабинет. Утробина, бессильно обвиснув на поручнях винтового кресла и уронив голову на огромный двухтумбовый стол, выглядела весьма однозначно: она была мертва. На столе, возле её матового виска лежал стакан с вылившейся из него прозрачной жидкостью. Участковый осторожно поднёс нос к уже впитавшейся в зелёную материю стола жидкости и авторитетно сообщил журналисту:
- Определённо - яд. Видимо, цианид...
- Да, откуда здесь цианистому калию взяться? - Недоверчиво спросил журналист.
- Были бы деньги, а на них нынче не то что какого-то яду, бомбу атомную можно купить! - Отвечал участковый, попутно ощупывая у директора миндалины и размыкая веки.  Не преминул Николай заглянуть и в директорский стол, а также и в стоящий возле окна шкаф. Но ничего интересного найти там не удалось. В это время Альберт обратил внимание на распахнутое в палисадник окно и на следы глины на подоконнике. На глине явно отпечатались следы крупной подошвы.
- Слышь, Коля, кажется, Утробиной кто-то помог ядку-то употребить? - Подходя и кивая на испачканную краску подоконника, сказал Альберт.
- Точно! - Сразу согласился Николай. - Где-то я уже этот протектор наблюдал... Слушай, это же Пресса подошва! Он такой же точно комок у меня на пороге оставил. Я эти вещи научился запоминать ещё в СОБРе... по специальной методике. Алик, звони Наскокову или прямо Абдулле. Альберт тут же набрал начальника УгРо. Тот, не мешкая, ответил.
- Пресса, говоришь?!  Не удивляйся, Альберт Эдуардович! Он мне с первого раза не понравился, ещё полгода назад, когда они с Гареевым на охоте засыпались под Пустыней. Представляешь, молочную лосиху замочили из пулемёта с БМП?! Прокурор, твою мать... Концы он, падла, подчищал. Едем - ждите!
Подошвы Сулейменов идентифицировал за несколько минут. Пресса остановили на КПП, по дороге в Город. Сначала он попытался качать права, но когда гаишный старлейт передал трубку Наскокову, следователь сразу сник и затараторил что-то про презумпцию невиновности... Между тем, уже через полчаса на контрольный пункт ГИБДД из Города выехала оперативная группа управления ФСБ. Остывающее тело Утробиной люди Наскокова увезли в морг, но перед этим эксперт Сулейменов успел сказать, что Утробину сначала оглушили настольной пепельницей (оказалось, что она курит прямо у себя в кабинете). Видимо, Пресс какое-то время наблюдал за ней через окно, а потом, когда она вышла из кабинета, запрыгнул внутрь.
- Какой скользкий, гад! - Не удержался участковый. И в это время у Альберта зазвонил сотовый. Из микрофона журналист услышал взволнованный голос Галины Борисовны, которая, заикаясь от переполнявших её эмоций, сообщала о том, что её Надя вместе с одноклассниками уже едут из Москвы на автобусе. И всего через несколько часов он тормознёт на шоссе возле печально известной Альберту развилки.
- Ну, что, Коля, а теперь осталось выполнить самую главную миссию! - Сказал, открыв дверь в пустой директорский кабинет, журналист.
- Миссию... - растерянно произнёс участковый. - Кто-нибудь, не дай Бог, ещё зажмурился?
- Наоборот, Коля. Родился! Надя с ребятами вот-вот на развилке будут. Поехали встречать! И они побежали к «Ниве», оглашая интернатскую округу радостными возгласами. Из угловых окон столовой на явно дурачащихся мужчин смотрели удивлённые дети, показывая на них пальцами молодой красивой поварихе, которую, видимо, только что приняли на работу.

                Вместо   эпилога

К вечеру понаехавшие и поналетевшие в Елошино пожарные справились с разошедшимся не на шутку пожаром. В селе всё посерело от пепла, но жители его радовались уже тому, что стихия отобрала у них всего тройку банек да пару половен.   Собравшись вечером в дорогу, Альберт, неожиданно для няни Груни, отказался от медовухи. Сначала он рассказал тётке, как прошла их встреча на развилке, и сообщил о том, что собирается жениться на Надиной маме Галине Борисовне, чем поверг женщину сначала в философическую печаль, а затем - в безудержную радость: «Наконец-то! Нашлась достойная женщина. И сразу внучка у меня появится. Да какая!». Потом, старательно намазав лицо и руки кремом от комаров, ушёл на веранду и улёгся на старенький диван ... как был... в джинсах и клетчатой рубахе. И няня даже не стала уговаривать его раздеться. Буквально через пять минут он сонно зевнул и повернулся на левый бок, потому что правый ещё не отошёл от недавнего ранения. Альберту приснилось, как они с Линдмарком листают свежий номер «Среднерусской правды», по обыкновению, делая в связи с этим едкие замечания. Дойдя до последней страницы, Альберт обратил внимание на постоянный раздел «Объявления», в котором Служба занятости извещала земляков о том, что нынче, как и всегда, хорошо оплачиваемая работа ждёт опытных слесарей, токарей, каменщиков и электрогазосварщиков. И вдруг Швед ткнул Альберта носом в странное, к тому же напечатанное жирным шрифтом объявление:
ВНИМАНИЕ! Нашей области срочно требуется на работу губернатор. Опыт работы не обязателен!