Станция Молодечно

Условно-осужденный по статье сто шестидесятой уголовного кодекса БССР Рабинович, после трехдневного отпуска, возвращался к месту отбывания наказания в город Мядель.
Еще в районе Радашковичей у Рабиновича разболелся живот, и он ни о чем думать больше не мог, как только о том, чтобы добраться поскорее до Молодечно.
Остановка в Молодечно была самая длинная – двадцать минут, в то время как остановки в других населенных пунктах, минут по пять, а кое-где вообще ровно столько, чтобы успела соскочить баба с двумя мешками хлеба.
   Когда междугородний автобус Минск-Поставы уже подъезжал к станции Молодечно, водитель автобуса отодвинул  пластмассовую заслонку и громко крикнул из кабины в салон: «Стоим десять минут!».
- Как так, десять минут, - возмутился Рабинович. – Всегда двадцать.
- Это летом двадцать, а зимой десять, потому что график, - сказал водитель и задвинул кормушку.
Спорить с водилой было бесполезно, только драгоценное время терять. А времени получалось всего десять минут, минус добежать до туалета и обратно.
Молодеченский привокзальный туалет находился отдельно от здания автовокзала и был построен в виде обычного нужника на десять очков. Пять мужских и пять женских. Со стороны М и Ж в туалет вели две вытоптанные торопливыми ногами в глубоком снегу тропинки. В нужнике М было пусто, только один, интеллигентного вида мужчина сидел орлом на специальном возвышении с книгой в руках. Полы длинного черного драпового пальто он закинул через спину на голову, чтобы не испачкать.
Вот и в этот раз, как только Рабинович вошел в общественный туалет, лунатическая сила подхватила его и потащила к отверстию в полу. Посмотреть. Это была старая еще детская привычка заглядывать в отверстия нужников. Он знал, что рискует, поскольку то, что сейчас увидит, обязательно привидится потом во сне в самом отвратительном реалистическом виде, но ничего поделать с собой не мог. Там в иллюминаторе - космос, отдельный запретный мир, человеку туда нельзя, там, как в картине сумашедшего художника из черного дна выгребной ямы поднимаются сталагмиты из смерзшегося кала и мочи. Лунный пейзаж. И куски газет, которые разборосаны с недоступной человеку непосредственностью, как это может сделать только сама природа. «Как опавшие листья в парке. Боже, как красиво, но придет весна и все это растает”, - с печалью подумал Рабинович.
 Он уселся через очко от мужика, как велела соответствующая этика, усвоенная Рабиновичем еще в армии: Не слишком далеко, чтобы не выразить таким образом брезгливость и неуважение и не слишком близко, чтобы не мешать.
- Что читаем? - спросил он у интеллигентного мужчины без всякого интереса, а только из вежливости.
- Затрудняюсь сказать, - ответил интеллигентный мужчина, - обложка оторвана и передних страниц нет.
- Так это не ваша книга? – спросил Рабинович.
- Отнюдь, - сказал интеллигентный мужчина. - С гвоздя снял. Книга общественная.
- А как же вы читаете без начала и без конца? – спросил Рабинович.
- А мне все-равно как читать, - сказал интеллигентный мужчина. Я всю жизнь по туалетам так читаю. И вообще, я придерживаюсь эстетической концепции, что любое художественное произведение может начинаться из произвольно выбранного места и в любом месте заканчиваться. Главное соблюдать контрапункт.
Но Рабинович его не услышал, потому что в этот момент думал о совершенно другом. «Вот сейчас, только что туда в зловонную тьму, в чуждый античеловеческий мир, ушло то, что было мною, Рабиновичем, - думал он, что вместе со мной смеялось, плакало, любило, ненавидело, боролось и сидело в тюрьме. Ушло и соединилось с тысячами таких же частиц. Говносфера...
- Как дела? - видимо из вежливости спросил интеллигент.
- Нормально, - сказал Рабинович, - а у вас?
- Да вот, как видите, - неопределенно ответил интеллигент.
- Давно здесь сидите? – спросил у интеллигента Рабинович.
- С незапаметных времен, - вздохнул интеллигент.
- С каких таких времен?
- Еще с Польщи.
 "Да он ебнутый", - сразу понял Рабинович, но какой  интересный.
 - И во время войны здесь сидели? - зная немножко историю, спросил он у интеллигента.
- И во время войны.
- А вы собственно кто такой? - спросил Рабинович.
- Я вечный туалетный читатель. Был наказан за небрежное отношение со священными письменами.
- И долго вам сидеть? – спросил Рабинович.
- Пока не выйдет срок.
- Как вы об этом узнаете?
- Придет сообщение. Главное его не пропустить...
Рабинович хотел еще что-то спросить, но в этот момент открылась дверь и кто-то крикнул:
«Кто Минск-Поставы? Автобус уходит через две минуты!»
- Слушайте, - сказал Рабинович интеллигенту, вырвите мне, пожалуйста лист из вашей книги:
- Вы уверены в том, что хотите это сделать? - спросил интеллигентного вида мужчина.
- А что, - сказал Рабинович, - все делают так. Я что ли положил здесь эту книгу.
- Нет проблем, - ответил интеллигентного вида мужчина, вырвал лист и сказал:
- Извините, не могу пересечь черту, дотянетесь?
Рабинович схватил лист и прежде, чем употребить по назначению успел прочитать:
«Если долго всматриваться в бездну, бездна станет всматриваться в тебя».
- Ерунда какая, - подумал он.
Уже через минуту бежал к автобусу и успел прыгнуть, в сразу же закрывшуюся за ним, дверь. Рабинович уселся на прежнее место посмотрел в окно. За стеклом кружился унылый гипнотический зимний беларуский пейзаж.
До конца срока  оставалось полгода.