III. Наследство. Симуляция

Дом ребенка – это школа выживания в нечеловеческих условиях, аналогов которой нет и быть не может. В этой школе дети в совершенстве овладевают такими навыками и умениями, которые для благополучного человека остаются, как правило, недостижимыми всю его жизнь. Одно из таких невероятных для меня умений, в совершенстве усвоенных Мариной к 3-4 годам, была симуляция, а так же демонстрация различных моделей поведения. И делала она все это настолько убедительно, что в это сложно было поверить.
Самой безобидной «игрой» было косоглазие. Еще в детском доме я обратила на него внимание, причем никак не могла определить, который из глаз у нее «косит», ее глазные яблоки по очереди разбегались, съезжались к переносице, закатывались или просто блуждали по глазницам совершенно не синхронно. Смотреть на это было жутковато, но, не понимая причину такого хаотичного движения глаз, я просто отметила про себя, что надо бы девочку показать офтальмологу.
Дома глаза «блуждать» стали еще больше, и это меня весьма огорчило. Причем беспокоила не столько медицинская причина, сколько психологическая: невозможно было посмотреть дочке в глаза, чтобы что-то сказать ласковое или достучаться до сознания, установить контакт. Напротив, от картины несинхронно «плавающих» глаз становилось как-то не по себе, как при любом столкновении с чем-либо противоестественным. Так продолжалось довольно долго. К моему удивлению, посещение окулиста показало норму, и никакие мои убеждающие речи о том, что у девочки косоглазие, не принесли результатов. Врач отклонений от нормы не нашел.
По правде говоря, мне далеко не сразу пришла в голову мысль, что Марина таким «нехитрым» способом просто избегала визуального контакта со мной (а возможно и с другими взрослыми). Потому что взгляд глаза в глаза подразумевает либо построение уважительных, искренних, доверительных отношений, либо прямое противоборство «кто кого». Марина была не готова ни к тому, ни к другому. И только лишь спустя три месяца девочка посмотрела мне в глаза ясным прямым взором (этот эпизод описан в заметке «Пробуждение души»). После того дня мы встречались глазами все чаще и чаще, пока, наконец, ее «косоглазие» не исчезло бесследно. Но произошло это не так уж и быстро, как мне хотелось бы.
Но сюрпризы моей девочки этим не ограничивались. Благодаря расстройствам аутического спектра, поведение Марины часто наталкивало на мысли об аутизме. Помимо того, что Марина не смотрела в глаза, временами раскачивалась на месте с отрешенным видом и тянула мерное «ммм», она очень часто вообще не воспринимала обращенную речь (не демонстративно игнорировала, а именно не слышала), жила своей независимой жизнью. Она была похожа скорее даже не на аутиста, а на инопланетянина, существующего в параллельной реальности, который ходил, говорил, взаимодействовал с другими детьми, при этом смотрел сквозь тебя, не слышал, «просачивался» сквозь пальцы при попытке установить хотя бы физический контакт. Часто вспоминались фильмы об умерших душах, которые неприкаянные ходили по земле, и которых видел только определенный герой, а остальные люди даже не догадывались об его существовании. Надобно заметить, что такую мистическую роль весьма неприятно было примерять на себя. Подобное поведение начало постепенно уходить с возникновением визуального контакта. Осталась только привычка не слышать, предполагаю, что она связана с отсутствием личного пространства в детских домах и выработанным из-за этого умением «отключать» слух, чтобы побыть наедине, отдохнуть от шума или избежать неприятного разговора.

Сложности в налаживании контакта и в поисках подхода к дочери были также связаны с ее психологической «неуловимостью». Марина могла произвольно менять модели поведения, демонстрирую то одну, то другую личность. Причем находиться в одном «образе» она могла несколько дней подряд, а переход к другому образу осуществлялся мгновенно. И вот после многочисленных попыток подобрать ключик к сердцу Марины или хотя бы найти доступные слова для ее понимания начинало казаться, что наконец-то удалось нащупать «дно», девочка в другую же секунду становилась неузнаваемой, и становилось понятно, что все старания были тщетны. Каждый образ, каждая модель поведения соответствовали ситуации, они демонстрировали то, что было выгодно Марине в конкретно настоящий момент. Если же ситуация накалялась, то и смена этих «масок» тоже ускорялась. Психологически Марина постоянно извивалась и выскальзывала, каждый раз оставляя меня с ощущением тщетности, безнадежности, усталости и раздражения. Какая же она была на самом деле? И умела ли Марина вообще быть самой собой?
В добавок к выше перечисленному добавлялись расстройства мышления и восприятия, неадекватные, неуместные эмоции, которые не соответствовали ни конкретной ситуации, ни внутренним переживаниям девочки, необъяснимый страх, тревога, ярость, какая-то театральная восторженность и исступление. Все с надрывом, с ярко выраженным аффектом, со звенящим оголенным нервом. А в другое время ее эмоции, напротив, были настолько плоскими и невыраженными, будто она была бесчувственной тенью. Все это перемежалось перманентным «бредом» (длительными «залипаниями» на какой-то идее или мысли, совершенно не связанными с действительностью). К этому добавлялись амбивалентность, ярко выраженная во всех трех сферах: и эмоциональной, и волевой, и интеллектуальной (см. заметку «Надрыв») -  постоянно блуждающий взгляд, аутоагрессия и постоянная демонстрация разных моделей поведения (что порой напоминало раздвоенность, а то и множественную разорванность личности).
Все это в целом наталкивало на мысли о психическом расстройстве. Не случайно ВВ в детском доме мне настоятельно рекомендовала проверить генетику на предмет психиатрии. Поначалу я тоже во всем этом видела симптомы заболевания, до тех пор, пока однажды случайно не заметила произвольность многих проявлений. Марина сама меняла модели поведения по своему усмотрению, сама проигрывала ту или иную роль, вживалась полностью, без остатка, не оставляя пути назад. Это был ее способ выжить в постоянно меняющемся ненадежном мире, это был ее метод подстроиться под часто меняющиеся ситуации. Научиться такому возможно только в детдомовской «школе выживания», и то далеко не каждому.
СДВГ (синдром дефицита внимания и гиперактивности) детдомовским детям ставят довольно часто. Для возникновения этого синдрома у них много предпосылок и органического и психологического характера. Марина была неуправляемо импульсивна, постоянно в суетливом движении, все толкала, задевала, цепляла и двигалась как на разболтанных шарнирах, внимание ее не задерживалось ни на чем. Меня это нисколько не удивляло, удивило однажды другое, когда я увидела, как эта непрерывно суетящаяся, дергающаяся девочка однажды долгое время просидела спокойно на одном месте, собирая паззлы. Она не знала, что я наблюдаю за ней, и была сосредоточена, движения были плавными. После этого случая я старалась чаще наблюдать за Маринкой, когда она не подозревает об этом.

Конечно все, что описано выше не было симуляцией в чистом виде, это были проявления повышенной тревожности и невероятной способности приспосабливаться к конкретной ситуации.
Однако и чистой игры в ее жизни тоже хватало. Изображать из себя «дурочку», которая не в состоянии запомнить и повторить какое-либо слово (не говоря уж о фразе), ответить на простой вопрос, выполнить два и более последовательных действий, было излюбленным приемом Марины.  Более того, она делала это настолько убедительно и могла так долго следовать выбранному образу, что мне порой приходило в голову, что это вовсе не игра. Но в том то и дело, что стоило мне поверить в это, как Марина выдавала какую-нибудь сложную мысль, комбинацию ходов или повторяла точь в точь услышанную когда-то фразу и манеру поведения в сходной жизненной ситуации. Если поначалу я думала, что это страх так парализует ее сознание, то наблюдая за девочкой, я утвердилась в том, что это просто игра, которую Марина использует с целью повернуть ситуацию в нужное ей русло. Получалось ну совсем убедительно.
Могла ли она сама так придумать и разыграть? Думаю, нет. Учитывая количество и качество моделей поведения в арсенале девочки, можно предположить, что это было копированием поведения других детей, тех, с которыми Марина жила долгое время. Вероятно, она видела, что и как они делали и при каких именно условиях, замечала, как к этому относились взрослые, и научилась использовать убедительную имитацию в своих целях. Одно только было не в пользу подобной «игры». Марине рано или поздно надоедала любая из этих ролей, или же она становилась ненужной по причине того, что девочка добилась своей цели. И вот тогда наступало мгновенное перевоплощение, настолько внезапное, что не оставалось сомнений в том, что тревога влияла не на саму способность мыслить, а скорее включала в качестве защитных механизмов вот такую изобретательность. Интересно было наблюдать игру Марины с участием третьих лиц.
Прожив четыре месяца вместе, мы с дочкой пришли на консультацию к психологу, с которым планировали заниматься на постоянной основе. После предварительной беседы со мной, психолог пошел проводить нас к выходу. В раздевалке Марина вдруг засуетилась, демонстрируя неорганизованность, типичную для СДВГ. Психолог решил сам пообщаться с девочкой:
- Марина, где твои сапожки? Принеси их сюда.
Марина сходила к шкафу и вернулась с одним сапогом.
- Хорошо, а теперь принеси, пожалуйста, второй.
Девочка побежала за вторым, при этом первый поставила обратно в шкаф.
- Так, хорошо. Поставь этот сапог вот здесь. Отлично. Теперь принеси первый сапожок. Поставь его рядом с этим.
Процесс одевания занял весьма много времени. За это время Марина успела разлить стакан воды, рассыпать стопку журналов, уронить все игрушки, которые находились в зоне ее видимости, она никак не могла усесться, все время вертелась как волчок, постоянно залезала и слезала с кресла, все путала, выворачивала наизнанку, надевала наоборот. Я молча стояла в стороне, наблюдая весь этот «цирк», прекрасно понимая, что после единственной фразы: «Марина, одевайся, мы уходим домой», девочка собралась бы за считанные минуты. Мне же пришла в голову мысль, что будет неплохо, если психолог своими глазами увидит, как тревожность влияет на поведение дочери. Но психолог сделала совершенно другие выводы:
- Все с Вашей девочкой в порядке, просто у нее ММД. Вам следует снизить свои амбиции относительно ее успехов и научиться говорить с ней короткими фразами, ставя за один раз перед ней не более одной задачи. Например: «возьми сапог, надень сапог, возьми второй сапог и т.д.»
Немного обескураженная я вышла на улицу, сжимая руку девочки. Мне было странно слышать о ММД у своей дочки, потому что я прекрасно знала, что Марина может просчитывать довольно сложные комбинации шагов.
- Марина, а почему ты так себя вела при тёте? Ты же умеешь сама хорошо одеваться!
- Просто мне было интересно, поверит она мне или нет. Поверила! - Дочка была явно довольна собой. А я мысленно закрыла «дверь» в кабинет этого психолога, понимая, что ему будет сложно помочь ребенку, который легко обвел его вокруг пальца.
Кроме «дурочки» у Марины была еще одна палочка-выручалочка на все случаи жизни – сонливость. При любой невыгодной для девочки ситуации буквально через минуту ее веки наливались свинцом, дыхание становилось мерным и глубоким, даже казалось, что сердцебиение ее замедлялось. Такая сильная сонливость быстро передавалась собеседнику и он сам, чувствуя неимоверную усталость, безоговорочно верил в то, что Марина действительно засыпает на ходу. Но стоило только отослать ее в кровать, как в тот же миг вместо сонливости из нее вырывался нескончаемый поток энергии, и она убегала без намека на недавнюю усталость. Даже год спустя я не могла с точностью определить, когда дочка действительно хотела спать, а когда это была просто очередная уловка.
Но самой непостижимой для меня симуляцией стал кашель. Как-то я отводила Марину на танцы, в вестибюле она неожиданно начала надрывно кашлять. Из ее легких вырывались сиплые, «лающие» звуки, какие бывают при обструктивных бронхитах. На мне мгновенно сошлись все взгляды окружающих: «пришли тут наших детей заражать». Я же недоумевала, еще минуту назад у Марины не было даже намека на какую-либо простуду… Когда мы вернулись домой, кашель чудесным образом закончился, до следующих танцев. Через две недели я даже заподозрила, что Марина не хочет ходить на занятия, однако это не объясняло до конца ее легочный кашель.
Спустя время дочка начала также кашлять и дома.
- Она совершенно здорова, - сказал врач после осмотра.
- Доктор, у нее сильный грудной кашель…
- Нет у нее никакого кашля, Вы что-то путаете.
- Она что симулирует?
- Вы что! Нет, конечно! ТАКОЙ кашель невозможно симулировать!
По возвращении домой кашель возобновился. Девочка просто задыхалась…
- У нее совершенно свободное дыхание, - сказал уже другой врач, - нет даже намека на кашель. Она здорова.
Кашель время от времени возникал то дома, то в садике (преимущественно во время тихого часа). Но самое удивительное, что окончательно он излечился сразу же после того, как я предположила, что это аллергическая реакция на сладкое. Помогло. Больше Марина не кашляла, разве что при ОРВИ со стандартным течением болезни.
Сколько еще неожиданных сюрпризов мне преподнесет моя дочь? Жизнь покажет.