дошкольники

             Дошкольники.
Все свободное время, все воскресения и дарованные Добрым Никитой Сергеевичем субботы я проводил с этими моими детьми. Когда Егору было, наверное, 2,5 года, мы для детей устроили Новый год у Дубовенко. Я был Дедом Морозом и обратил внимание, что Егор в игре участвует, но на меня взгляды бросает недоверчивые, смотрит с подозрением. После того, как Дед Мороз ушел, я вернулся в компанию, а Егор спрашивает Риту: «Мам, это правда, был дед мороз или это был папа?» Я не помню, что ответила Рита.

Чтобы кто-либо из детей не наткнулся на острую  лыжную палку, мы в первые годы ходили на лыжах без палок (и я с ними без палок), а потом я им сделал палки без металлического шипа на конце. Чтобы при падении дети не вывернули ногу, крепления сначала были мягкие, потом полужесткие, ну а потом и палки были настоящие и крепления жесткие. С собой у меня была длинная бечева, если дети уставали, я один конец бечевы обвязывал вокруг себя, а за длинный конец цеплялись дети.  Уже в четыре года Таня до соснового бора доходила, а это 3км. туда и 3 обратно. Но бечевой еще иногда пользовались, если я, не зная меры, заходил слишком далеко.
А меры я не знал. Однажды на зимние каникулы к нам приехал сын Валентина Гена. Так я с ним и детьми однажды совершил прогулку на 20 км. Мне кажется, я этой прогулкой подпортил каникулы гостю.
Егор был бесстрашен, а Таня, спустившись с горы, однажды плакала от пережитого страха, и было от чего. Внизу у самой лыжни в землю был врыт бетонный столб.
Несколько ночей я просыпался в ужасе, представляя, как Таня  налетает на этот столб, и я несу ее тело домой.
Еще когда кто-то из детей не ходил, мы переправлялись на пляж с коляской. Ну а когда они встали на ноги, то на лыжах, на коньках, на пляже мы бывали постоянно.  Дети быстро научились плавать, и было удивительно, как два маленьких человечка идут с отцом в воду и плывут к буям. Как недавно вспомнила Виктория Дубовенко: «Так и стоит перед глазами гора, по которой ты на лыжах спускаешься, и следом за тобой два маленьких комочка».

У соснового бора был большой трамплин, Егор с него съезжал. Картина дух захватывает: я стою ниже трамплина, а высоко в небе,  сжавшись в комочек, летит Егор. (Не вытянувшись, как спортсмены, а сжавшись). Когда дети подросли, с собой я брал термос, потому что прогулки у нас уже были по 15 – 20км. Для себя я брал и одежду. Бывало, что если первой идет Таня, –  кочевряжится Егор, то у него лыжи не идут, то он устал; если первым идет Егор, то кочевряжится Таня, а я их уговариваю: «Деточки, ну не капризничайте, я же замерз». Ну, это редкие мелочи. Рита была рада, что я с детьми на лыжах катаюсь, и на дальние расстояния хожу, но и волновалась по этому поводу.

          


Однажды, при возвращении из прогулки к сосновому бору, в ближнем к Управленческому овраге, у меня сломалась лыжа. Снег глубокий, и мы медленно ковыляем к дому. И вдруг смотрим: по лыжне без лыж к нам спешит с санками Рита. Были самые короткие дни, время уже было к вечеру, а нас нет; Рита забеспокоилась и бросилась нас спасать. А если бы мы пошли другой дорогой? Вероятность этого была исчезающе мала, однако была. Дошла бы Рита уже в темноте до соснового бора, а там что? Но матери не рассуждают. Они, не задумываясь, бросаются спасать.
В отношении детей я не знал меры. Они в моем представлении были самые здоровые, самые сильные, самые умные, самые красивые. В каком-то начальном классе – наверное, в третьем – у Тани в школе лыжные соревнования. Её одежду я складываю в рюкзак и бегу за ней по трассе на лыжах, подгоняя её: «Быстрей, быстрей», и она показывает результат, который изумляет судей. А через некоторое время я узнаю, что ей из-за близорукости в соревнованиях вообще участвовать нельзя.
Её близорукость нас очень волновала. Попали мы по протекции журналистки из нашей застольной компании Светланы Смолич на прием к самарской знаменитости – академику Ерошевскому (у которого она брала интервью). Он смотрит в Танин глаз и читает лекцию студентам или аспирантам. Прописывают Тане витамины, кладут её в больницу, после чего зрение сразу на две единицы падает.
Прочитал я о новых методах московского офтальмолога Утехина. Списался с Юлией Петровной относительно проживания у них, списался с Утехиным относительно приема. Мне кажется, что какая-то польза от его лечения с помощью специальных очков была. Приемы были, кажется, бесплатные – во всяком случае, не помню, чтобы платил. Пять раз мы с Таней ездили к нему. В первые визиты он принимал в кабинетах при разных медицинских пунктах, а последние приемы были в «центре Утехина» недалеко от Цветного бульвара. Здесь приемы были платные, но с мизерной ценой.  Специальные очки Утехина делали даже в Самаре.    
Чтобы детям было удобно играть, чтобы они не портили осанку, я сделал маленький столик, который наращивал по мере их роста. Для игрушек сделал шкафчик. Заготовки для шкафчика привез из Москвы, фанеру старался купить здесь. Лист толстой фанеры для столика я вытащил с завода. Я к нему на работе прикрепил плакат – то ли «Миру – мир», то ли «Да здравствует что-то…» – и перед праздником, когда такие плакаты навязывали каждому коллективу, спокойно с этим плакатом прошел через проходную. Потом в шкафчике на месте игрушек ставились книги.
Детские кроватки стояли в бабушкиной комнате, но если кто-либо из детей из-за болезни не спал или плохо спал, мы перетаскивали кроватку к нашему дивану и или я спал, положив руку на ребенка, или Рита ложилась на край дивана, положив на ребеночка свою руку. Родительская рука успокаивает и лечит.
Только один раз у нас было опасное заболевание – у Тани был ложный круп, и ее на скорой помощи отвезли в город. Таня была еще маленькая, и с ней поместили и бабушку.
Ради осанки, на детские кроватки, поверх сеток настелили доски, а на доски постелили простые ватные матрасы. Все надо было доставать. Чтобы добыть доски для кроваток, я пошел на нашу управленческую мебельную фабрику и убедил директора продать мне их. Он должен был выпускать мебель и не имел права продавать материал – он не был хозяином, и распорядился оформить доски как «мебель».
   
Для развития детей купили мы пианино, и пригласили учителя. У мамы, оказывается, еще сохранились довоенные ноты, и она, будучи одна дома, иногда играла для себя, но только для себя. Дети недолго занимались музыкой. Музыкальных способностей они не проявили и через год, два бросили это дело. В панельном доме хорошая слышимость; инструменты и дети были во многих семьях и с бесконечными гаммами соседи мирились, а вот с беготней детей по полу не мирился наш сосед этажом ниже. И по трубе постукивал, и при встрече мог на это пожаловаться. Мы постоянно детей останавливали: «Перестаньте бегать, дядя Аркадий будет сердиться». Однажды днем при нескольких соседях, сидящих у подъезда на скамеечках, выбегает из подъезда трехлетняя Таня и, увидев нижнего дядю, сказала: «Дядя Аркадий, а мы сегодня не бегали». Покраснел дядя, и больше ни разу об этом не напоминал.