Архангелы рассказ

Два деда, два соседа жили на одной земле, в одном большом доме, разделенном общей стеной на две самостоятельные половины.
Строились такие дома, как правило, для городской неоседлой интеллигенции, костяк которой составляли молодые специалисты - выпускники ВУЗов огромной многонациональной страны развитого социализма. В них – в молодых и грамотных особо острою нужду испытывали колхозы и совхозы, темпы развития которых набирали обороты от пятилетки к пятилетке.
Работа по специальности, жилье, отстроенное под ключ, почет и уважение были теми самыми мятными пряниками, от которых не каждая молодая семья готова была отказаться.
Для них для молодых, имеющих в своем активе помимо диплома еще и маленького ребенка на руках, решение жилищной проблемы значило многое. Они на село и ехали. Приезжали, обустраивались, набирались опыта, становились большими людьми, пускали корни и оставались.
Кто-то на года, кто-то на всю жизнь.
Примерно так история двух дедов и начиналась.

                ***

Дед Михаил Степаныч или просто дед Михась приехал в поселок Пригородное молодым парнем вскоре после войны. Никакой особой специальности у него не было. Да и где б он ее приобрел, специальность эту, если последний школьный звонок и первый день войны случились одновременно. Единственное, что он мог и чему война его научила – это, как он сам о том с раздражением говорил, горшки за ранеными и увечными выносить.  Однако раздражался дед Михась не по существу вопроса, а от досады на то, что прокоптиться, пропахнуть пороховой гарью и дымом войны ему не довелось. Не был дед Михаил Степаныч на большой настоящей войне, на той, что за линией фронта, потому как еще в сорок первом был забракован военкоматом раз и навсегда.
Однако, говоря о горшках, дед Михась скромничал. В его военном билете в графе «род занятий» стояла запись – медбрат. Но вспоминать о своей службе в госпитале дед не любил. Зато охотно рассказывал о своей первой встрече с военным комиссаром.
- На фронт я пошел по велению сердца, - всегда одинаково начинал дед свою предвоенную историю. - Написал заявление. Пришел в военкомат прямо к военному комиссару. Вот, говорю, возьмите меня на фронт добровольцем. И комиссару свое заявление протягиваю. Взял он у меня заявление. Прочитал.
- «Значит, хочешь послужить Родине?» – спрашивает он, а сам на мою правую руку с любопытством поглядывает.
- Да, - отвечаю, - хочу.
- «А с рукой у тебя что? Пальцы свои, где потерял?»
- Глянул я на руку и в ту же минуту сообразил, что дело мое не выгорит. Однако, отвечать надо. И пришлось мне ему все, как на духу, рассказать. Что пальцы свои – средний и указательный оставил я по глупости своей несусветной на лесопилке, когда еще пацаном был. По глупости и по неумению, - поправлял он сам себя. - Не удержал я тогда на станке болванку, рука с нее соскользнула и прямо под нож. Вжик и двух пальцев как не бывало.  Смотрит на меня комиссар, - продолжал Михаил Степаныч, - и спрашивает:
- «А стрелять-то, как думаешь? Каким пальцем на курок жать будешь?»
- Нажму как-нибудь. Сумею, - надеясь, что повезет, настаивал я на своем: - А он посмотрел на меня строго, вздохнул тяжело и устало так, будто с последними силами собрался, выдохнул:
- «Как-нибудь не надо. Надо наверняка».
- Одним словом, - заканчивал дед свои воспоминания, - выбросил он мое заявление в корзину и, указав кивком головы на дверь, произнес вслед, будто бог, напутствие: «Иди! Живи пока!».
- Но только не ушел я, а настоял, чтобы отправили меня туда, где я могу быть Родине более всего полезен, - в этой части рассказа дед Михась всегда невесело улыбался, отчего мелкие морщинки собирались вокруг его глаз широким веером.
- «Быть полезным, это хорошо», - не обращая больше на меня никакого внимания произнес комиссар. По всему было видно, что я ему до тошноты надоел. И вдруг, будто очнувшись и вспомнив что-то важное, он разыскал в ворохе бумаг небольшого размера бланк и, заполнив его неровным размашистым почерком, протянул мне со словами:
- «Вот. Хочешь быть полезным - иди в госпиталь. Там людей не хватает.  Пригодишься, авось».
-Так и началась моя медицинская служба, - заканчивал Михаил Степаныч свое повествование.

                ***

Навыки, приобретенные Михаилом в госпитале, оказались ему полезны и в мирное время. Как медбрат он умел многое – и уколы ставить, и раны перебинтовать и швы наложить при надобности. А поскольку в Пригородном своих врачей не было, то такой человек, как Михаил Степаныч, был на вес золота. Так что встретили его в Пригородном с большим уважением. И не только его, но и жену его Марьюшку.
Марьюшку свою Михаил Степаныч встретил в госпитале.
Особенно и не дружили. Время на то не было.
В госпитале работали, в нем же и жили.
В госпитале и любовь у них случилась.
Так от начала войны и до ее конца вместе сквозь годы тяжкие и прошли.
В Пригородном Михаил Степаныч оказался на своем месте. Обжился. А после окончания медицинского института и вовсе стал большим человеком.  Лечил.  Вправлял. Штопал. Спасал.  Всяк – и стар, и млад шли к нему со своими болячками.
- Михаил Степаныч, - спросила его как-то одна из местных долгожительниц, - Вам что-нибудь об архангеле Михаиле известно?
- Только в самых общих чертах, - не стал он расстраивать болезную старушку.
Но та, едва он присел к ней на кровать и взял за руку, чтобы проверить пульс, вдруг провела сухой морщинистой ладонью по его щеке и с благоговейными интонациями в голосе промолвила:
— Вот Вы - архангел Михаил и есть.
- Ну, что Вы? -  не сдержался Михаил Степаныч, – скажите тоже!
- Да! Да! Не спорьте!  - не позволила она ему до конца возразить. - Архангел Михаил – он ведь кто?  Как есть и целитель наш, и спаситель. Точно, как Вы.
Она вдруг со значением улыбнулась и продолжила:
- А Вы думаете, что архангелы — это здоровые и крепкие мужики с крыльями, которые в недрах небесных парят и чудесами заведуют? Нет, Михаил Степаныч, - удержала она его возле себя, - поверьте, они среди нас.
Ее наивная уверенность в своей правоте выглядела так трогательно, что он только и нашелся, что сказать: - Поправляйтесь.
Однако с этого момента все и началось. Каждый пациент Степаныча в Пригородном так его и называл – архангелом. Не на прямую, конечно. А в разговоре между собой – «архангел правил», «архангел штопал», «архангел жизнь спас».
Большой помощницей ему была во всяком деле Марьюшка. Вместе они шли по судьбе долгие годы. Одно только печалило Марию Ивановну, что не могла она никак родить Михаилу дитя - сына или дочку. А еще лучше и сына, и дочку, и других детей, чтобы была у них настоящая большая семья, как они о том и мечтали.  Но не суждено было их мечтам сбыться.  Приговор врачей никаких надежд на счастье не оставлял. Не могло родиться у Марьюшки ни одного ребеночка. Война, голод и холод погубили в ней ее материнскую природу, выстудили, выхолостили так, что не завязывалась в ней новая жизнь.
- Оставь меня, - в отчаянии, мучась ложным чувством вины, набрасывалась она порой на Михаила, - оставь такую! Вон сколько одиноких баб вокруг. Красивых! Ядреных! Голодных! Готовых даже от ветра понести! – переходила она на крик. - Выбирай любую! Живите! Рожайте детей, растите! А я не могу тебе этого дать! Не могу!
Не понимала Марьюшка своим изболевшимся бабьим сердцем, что любит он любую, и что никакая другая – ядреная и красивая заменить ему ее не может.
Так они и жили.

                ***

И вдруг в один из многих обычных дней сухого и жаркого лета Марью нашло письмо от сестры Веры.  Причем, почтовый конверт был так густо обсыпан штампами, что понятно было и без слов - письмо искало Марию Ивановну долго. 
В письме Вера подробно и, не таясь, описывала бесконечные трудности своей семейной жизни - неустроенный быт, сложные отношения с мужем, болезни детей, а их у Веры оказалось четверо,  и тоска, тоска, тоска по родным и близким.
Мария, с ее обостренным чувством нереализованного материнства, восприняла это письмо, как сигнал бедствия, как крик о помощи.
- Веру надо спасать, - прямо, без лишних слов, заявила она мужу.
- От кого спасать? От чего? – недоумевал Михаил Степаныч: – От мужа? От детей?
- Ты не понимаешь, Миша, - взывала она к его разуму, - у Веры четверо детей! Четверо! – повторяла она как завороженная. – Вере нужна помощь. Моя помощь!
Но Михаил Степаныч умел не только суставы вправлять, да хондроз лечить, он еще умел быть от случая к случаю и психологом. Тем более, что этот случай показался ему простым, и вся психология жены лежала на поверхности - дети сестры, как это ей самой представлялось, могли быть в какой-то степени и ее детьми тоже. А значит, она могла бы любить и воспитывать их, как своих собственных.
Но любить в мечтах – это одно, а в жизни - совсем другое!
Понимала ли это Маша?!
Окончив вместе с мужем медицинский институт, она работала в одной с ним поликлинике педиатром и знала о проблемах роста и формирования детей не понаслышке. Но эти знания делали ее только врачом, но не делали мамой. Вот о чем размышлял, не готовый принять решения, Михаил Степаныч.
- Миша, - в ожидании ответа, Марья Ивановна взяла мужа за руку.
И он, не в силах что-либо возразить, кивнул согласно: - Конечно.
Так без долгих и томительных размышлений был решен вопрос о переезде семьи Веры на постоянное место жительства в Пригородное.

                ***

Вера, пролившая в письме море горьких слез, оказалась человеком бойким, общительным и вполне неплохо умела ладить с людьми.
Сама – портниха, муж – шофер, вместе они относились к тем представителям трудового класса, которые были востребованы во все времена. Обзавестись подобными кадрами – мечтал каждый ответственный руководитель. Поэтому все то, что для отдельной категории граждан представляло серьезную проблему, для Веры не составляло особых трудностей. Даже жилье, как   многодетная мама, Вера получила по льготной очереди в пустующем крыле того дома, в котором проживали Михаил и Маша.
- Родня. Вместе и проще, и веселей, - постановила Администрация.
Муж Веры – Гаврил Гаврилович – водитель с большим трудовым стажем и опытом получил в управление новенькую послевоенную машину ЗИС-150.  Этот грузовой автомобиль выпуска 1947-50 годов был настоящим чудом советского автопрома. Кабина автомобиля, изготовленная по причине дефицита стального листа из фанеры и искусственной кожи, была частично обшита жестью и впервые оснащена опускающимися стеклами. То же самое новшество было применено и в лобовом остеклении, где водительское окно могло отклоняться вверх и фиксироваться в любом положении.
После знаменитой «трехтонки» ЗИС-5, на которой Гаврил откатал все военные годы, новая машина с ножным тормозом не могла не вызывать восхищения. Похлопывая своего деревянного «товарища» мозолистой ладошкой по крутым бокам, Гаврил с удовольствием приговаривал:
— Вот это техника! Вот это конь! С таким зверем мы бы фрица не в 45, а в 42 завернули бы и до самого рейхстага гнали пинком под зад!
Но на войне Гаврил Гаврилович не был.
Не воевал он, а шоферил в тылу, так как был комиссован военкоматом по состоянию здоровья.
Однако, если бы ни травма, которую Гавгаврыч, как его для простоты обращения прозвали местные, заработал по глупости, то здоровье у него было в полном порядке и даже слишком.  Хватало ему своего здоровья и на трудовые подвиги, и на подвиги местного значения. Любил Гавгаврыч молодух вдовых, да незамужних баб ублажать. И ведь не просто так по шалости, а со смыслом, со всем своим душевным состраданием к ним.
Женщины с молодости воздействовали на Гаврила странным образом. И не только красавицы! Каждая с самого первого взгляда становилась для него Прекрасной Дамой и он, как рыцарь, готов был ради нее на любые безумства и подвиги. Одно из таких безумств – прыжок с моста в реку, который он совершил на спор с одной миловидной девчонкой, закончился для него серьезной травмой позвоночника. Но свой выигрыш – страстный поцелуй он, обездвиженный и доставленный на носилках в ближайшее отделение скорой помощи, так и не получил.
А вот инвалидом едва ни стал.
Спасибо врачам!
На ноги поставили, хоть и не вернули полной трудовой способности.
Зато со всем остальным у Гавгаврыча было все в полном порядке, и бабы на него не только ни жаловались, но и оставались очень даже довольны.
Детишки на свет появлялись как грибы – здоровые и крепкие.
Вот только с Веркой дело как-то сразу не пошло, не заладилось.
Дичилась девка его, к себе не подпускала, смотрела свысока, будто на грязь.
- Что, Гаврик, не по зубам тебе Верка?! Видать не по зубам! – насмехались над ним мужики. – Не твоего поля ягода, - ржали они как кони: - Хороша маша, да не ваша!
Но на Верке он все-таки женился, правда, на спор.
Проиграл он тогда спор одному мужику из гаража.
Уж так сильно задело Гавгаврыча, что усомнился тот мужик в его талантах. Помнится, так прямо и сказал:
- Нет, Гаврик, не все коту масленица! Ты у нас вроде как специалист по перестаркам, по тем бабам, у которых война мужиков да женихов забрала, а ведь им рожать надо, ребятишек хочется, природа бабья своего требует. А Верка – девица молодая никуда покуда не торопится, своего единственного ждет. Только не ты это!
Но больнее всего было ему от того, что назвал его этот мужик будто кота Гавриком, а не как мать назвала - Гаврилом.

                ***

Впрочем, Верка не всегда была портнихой.
Это после войны, нарожав кучу детей и окончив между декретами срочные курсы, она сменила баранку ЗИСа на швейную иглу.
И правильно сделала!
Мужики, которым выжить на войне посчастливилось, возвращались домой и им -механикам и танкистам – мирная техника, ой, как была нужна.
А техники на всех катастрофически не хватало.
Вот и уступила она свой ЗИС одному из таких счастливцев.
А все остальное время – всю войну Верка работала с мужиками на равных, спуску себе, как представительнице слабого пола, никогда ни давала.
Все на ней было, такое же, как и у всех. Ничего лишнего.
Застиранный и засаленный маслом и бензином комбинезон. Руки в солярке. На голове кепка, околышком назад повернутая. Стрижка короткая. На ногах кирзовые сапоги. Фуфайка в холодное время года.
Сразу и не поймешь, кто пред тобой – мужик или баба?
Со временем шоферье в гараже так с ее присутствием смирилось, что и вовсе забыло, что она женщина. Некоторые, особо не заморачиваясь, в знак своего высокого доверия и уважения к ее заслугам, стали называть Верку мужским именем – Валера. 
Но находились и другие.
Было!
Пытались некоторые ее обхаживать, но зря – выходило только себе дороже! Верка умела за себя постоять. Глаз у нее был метким, а коленка твердой.
Ничего хорошего не получалось с ней и у Гаврилы. Уж как только он к ней ни лип! Каким только соловьем ни заливался! Каких гостинцев ни носил! Ничего на Верку не действовало!
В конце концов он так своей охотой увлекся, что и не заметил, как угодил в ловко расставленные на него самого сети.
Только самой Верке и было ведомо, каких ухищрений ей стоило довести такого закоренелого противника семейных уз до ЗАГСа.
Но на тот момент Гаврилыч уже ничего против и не имел.
Верка была нужна ему, как воздух!

                ***

- Вера, - подхватывая с пола на руки самого младшего из детей, завела Мария Ивановна непростой разговор с сестрой. – Не понимаю, как ты позволяешь своему Гаврилу так с собой обращаться.
- Ты снова об этом, - с раздражением отозвалась Вера. – Зачем! Зачем ты мучаешь меня? Чего добиваешься?!
Но пока Маша подыскивала необходимые слова, она вдруг обрушилась на нее всей силой своего темперамента:
- Ты думаешь, мне не больно? Больно! Да! Больно! Очень больно! Но, что я могу?  - голос Веры нарастал: – Ты, что слепая? Глупая?! Не видишь? Не понимаешь?  Не знаешь ничего о том, что каждая даже самая последняя баба на земле хочет хоть раз в жизни зачать, выносить и родить ребенка!
Вера не щадила сестру. Защищая себя, она причиняла ей боль.
- А от кого, от кого эти несчастные дуры могут понести? Нет для них мужиков! Нет! Остались на войне! Понимаешь ты это!? – Вера уже кричала. – А может, уступишь им Мишку своего? – расходилась она все больше и больше. - Так он же у тебя святой! Архангел! Архангел Михаил!
- Зачем ты так? – раненая в самое сердце, остановила ее Маша.
- Зачем? Она еще спрашивает, «зачем»? – Вера была не готова останавливаться на полпути. - Да затем, пойми ты, наконец, что жизнь настоящая, живая, не по учебникам – она простая, очень простая. И в ней случается всякое. Не всегда женщина ищет мужчину, чтобы потешиться, а порой чтобы открыть в себе новый мир, услышать другое сердце, оправдать свою жизнь.
- Еще скажи, - Маша не без издевки хмыкнула, - что твой Гаврил святой, особую миссию на земле выполняет, склоняет баб к непорочному зачатию. И в самом деле, чем ни архангел? Архангел Гавриил! – ей хотелось уязвить сестру поглубже, побольнее, достучаться до ее бабьей гордости.
Но та вдруг подхватила предложенную Машей мысль.
- А, что?! И скажу! Скажу! Да, архангел! Архангел Гавриил!  Скольких баб сделал счастливыми! В голосе Веры чувствовалось какое-то горькое, обреченное и вместе с тем злое торжество.
Но Маша этого уже не услышала.
Она вдруг впервые подумала о том, что было бы, если бы не в ней, а в Мише, в ее Мише крылась причина, по которой у них не могло быть собственных детей. Что было бы тогда? С ним? С ней? И стала бы она, нет решилась бы она на поиски такого архангела Гавриила, каким был муж Веры?
Но определенного ответа на этот вопрос у нее не было!
А потому, отталкиваясь от той правды жизни, в которую верила сама, Мария вместо слов примирения спокойно, без вызова, заметила:
-  Надеюсь, ты знаешь, что архангел Гавриил приносил благую весть о зачатии ребенка, а твой Гаврил приносит самих детей. Он просто аист.
- Глупая ты, - заключила Вера.

                ***

Но эти жаркие дни и споры давно осталось позади.
Дети выросли.
Сестры - Маша и Вера снова вместе растили, но теперь уже внуков.
И все чаще искали правду жизни не в своих судьбах, а в судьбах детей.
И только два деда, два соседа, два архангела – Михаил Степаныч и Гаврил Гаврилыч – никаких разговоров о жизни не вели.
Они говорили о политике.
Вот уж где было, и в самом деле, о чем поговорить.