Нищая

«Весь мир театр, а люди в нем актеры»
                В.Шекспир

1886 год. В Санкт-Петербурге сентябрь. Удивительно мягкая янтарная осень. Нехотя, как бы играя, бесшумно, словно сожалея о прошедшем лете, падают листья с уставших берез, растущих за резной чугунной оградой небольшой церквушки, где-то затерявшейся за Обводным каналом. Тихо, торжественно и грустно. Впереди пронизывающие ветры, дожди, снег и долгая-долгая зима.
У распахнутой калитки на зеленом замшелом цоколе, прислонившись спиной к ограде, полузакрыв глаза, неумело протягивая руку в длинной когда-то шелковой темно-вишневого цвета почти истлевшей перчатке, просит милостыню старушка. Худенькая, с бледным личиком, прикрытым вуалью старинной шляпки, которую лет пятьдесят назад носили столичные модницы. Мимо нее равнодушно проходят люди, не замечая и, конечно, не узнавая ее… А ведь было…
Она, юная девушка, жила в рязанской губернии, в селе Путятино, затерянной среди темных вековых дубрав. Ее отец, коллежский регистратор, служил в местном уездном училище учителем рисования. Анечка росла в семье, где, кроме нее, было еще пятеро детей. Папенька от нищеты и безысходности пил и бивал своих домашних. Его запои приводили дочь в отчаяние. В самые грустные минуты своей жизни Аня на расстроенном рояле играла и пела. Пела чистым и необычайно красивым голосом. Умолкал буян-отец и, обхватив голову руками, рыдал, просил прощения у детей и жены.
Дьякон Власий, когда-то учившийся в Санкт-Петербургской семинарии, частенько посещавший в ту пору кабаки, где пристрастился к питию, и чтобы свести концы с концами подрабатывал, давая уроки пения. Приходя в дом Иволгиных на субботние вечера провести время, поиграть в картишки, слушая юный голос, он громогласно восклицал: «В столицу! В оперу! Петь! В театр! К публике! К грому оваций!» Анечка вздыхала. Была она по словам знакомых семьи барышней красивой. Невысокая ладная фигурка, правильно овальное лицо с голубыми большими чуть раскосыми глазами, русые волосы волнами спадали на красивые плечи.
В канун Рождества отец принес домой голубой конверт. Вручив его дочери, сказал: «Нечем мне порадовать тебя к празднику. Нищ и жалок твой отец. Я презираю себя, но ты… быть может, в этом конверте твое счастье». Аня, сломав красную сургучную печать, достала листок плотной дорогой бумаги. В нем ровным почерком было написано, что она приглашена на бал, устраиваемый губернатором. Как и где отец достал это приглашение Анна так и не узнала. «Ой, как же это? Да что же это?», - мелькнуло в голове у нее…
И вот бал: офицеры местного гарнизона, губернские светские дамы… Впервые девушка попала в такое общество. И не было ничего прекраснее этого. Так ей тогда казалось. Узнав, что она прекрасно поет, ее попросили исполнить романс. Она пела еще и еще. Сам губернатор подошел и поцеловал ей руку. Музыканты на бал за большие деньги выписаны из столицы. Губернатор хотел блеснуть. Капельмейстер, маленький седой старик во фраке, нарочно спустившись с балкона, пришел познакомиться с Анной: «Я много ездил по России. Многих слушал и слышал, но Ваше чудное сопрано! - так она узнала, что ее голос сопрано, - Ваше горло золотое, и Вам надо учиться. Я могу взять Вас с собой. Вы будете петь в Большом театре на Карусельной в  Петербурге…»
И вот Анечка Иволгина в оперной труппе Большого (Каменного) театра. Только теперь она Аглая Кувшинская, одна из первых на оперной сцене. Меценат театра и поклонник оперы старик граф Ардатов предложил ей, молодой певице Императорского театра, свое покровительство. Полет фантазии, крылья счастья, уверенность в завтрашнем дне…
Но вскоре старый генерал умирает, ведь так бывает со стариками. Зависть, закулисные интриги, злые языки… Аглае Кувшинской пришлось покинуть театр. Ее перестали приглашать в свет. Перестали узнавать. Она уехала из столицы в провинциальные театры, маленькое жалованье, снова зависть.
Сильно простудившись зимой в Симбирске, она теряет голос и последнюю надежду. Скитается со спившимися актерами, играет на продуваемых холодных сценах, выступает на волжских ярмарках.
Бегут годы. Ей уже не под силу эта кочевая жизнь и,  скопив немного денег, она приезжает в Санкт-Петербург. Осенью поздно вечером Аглая приходит на Карусельную площадь, в театр, где она так ярко блистала, но не с парадного крыльца, а с черного хода, куда служащие вносят дрова, где дворник под лестницей громко храпит во сне в тулупе и сырых вонючих валенках. Кто она? Зачем она здесь? В ночлежном доме для городских бездомных ей дают место.
Как-то узнав, что она бывшая певица, к ней заходит пожилой доктор, сам в молодые годы большой любитель театра и оперного пения. Трудно узнать в этой нищей в лохмотьях старухе певицу Императорского театра Аглаю Кувшинскую. Доктор, сжалившись над ней, обещает выхлопотать пенсию и пристроить в богадельню для старых актеров и актерок казенных театров.
Она помнит, как в холодном сыром феврале 1841 года в Петербурге на балу в доме у Воронцовой она тихо беседовала у окна с вдовой поэта Пушкина. После к ней подошел пехотный поручик в поношенном сюртуке и пригласил на танец. Был он смугл лицом, ни чем непримечательной внешности, но глаза его дьявольски бездонные. «Глаза демона», - подумала она. После чая он читал ей свои стихи и сообщил, что скоро уезжает в армию на Кавказ. Он представился – Мишель Лермонтов. Говорили, что этот опаленный войной офицер – человек невероятной силы. Своими руками он завязывал ружейный шомпол в узел…
Все это вспоминала старая певица Анечка Иволгина на паперти церкви с протянутой рукой где-то у Обводного канала. Так дайте же милостыню ей…

Странник
Февраль 2016 г.