Рита-Маргарита

   Отношения двух немолодых уже людей, когда-то знакомых и вновь соединенных случаем.
   Рассказ давний, немного подредактировал.
    

   
   
   
   
   "Привет, мои верные френды, я снова здесь! Ну, как успехи? Сегодня солнечно и пробок на дорогах не обещают. Только я сейчас не об этом..." 
   Алексей Фонвизин присел к компьютеру и начал в своем дневнике (он был участником "Блоггера", популярного интернет-журнала) новую запись. 
   "...а кое о чем другом. Так вот, в далекие времена, когда я еще учился в школе, были у нас в классе три девчонки с такими вот интересными фамилиями: Пшеницына, Гречка и Рисовая. Что характерно, из этих троих только Пшеницына всю свою жизнь ела белый пшеничный хлеб - фигурально выражаясь. Она одна поступила в институт, закончила его и занимала потом довольно престижную должность. Тогда как Гречке с Рисовой пришлось удовольствоваться специально-техническим образованием, а после стать незаметными тружениками среднего звена".
 
   Такое вот философское рассуждение о трех строчках. Или, вернее, о трех фамилиях. Ну, и какая из этого мораль? Да никакой, собственно, просто наблюденье жизни. Фонвизин, конечно, мог бы сказать по этому поводу и больше, но дневниковая заметка это ж не диссертация. Кто станет тут диссертацию читать?   
   
   В ответ на эту заметку Фонвизин получил от своих журнальных френдов несколько ироничных комментариев, на которые отшутился, как сумел, а кроме того, еще один - от какого-то незнакомого субъекта. Судя по всему, парень забрел к нему в журнал по чистой случайности.
   "Вы упомянули фамилию Рисовая. Дело в том, что моя мама тоже была Рисовая. Больше такой фамилии как-то не встречалось. Где училась ваша Рита Рисовая? Вы что-нибудь знаете о ней?"
 
   Последний "коммент" явился для Фонвизина некоторым даже сюрпризом. Как это понимать? Это что же, Рита Рисовая еще кому-то интересна? Разве не осталась она навсегда где-то там, в забытом городе, в давно забытом прошлом?
   Он ответил парню по электронной почте, рассказал о ней все, что ему было известно - упомянул номер школы, год выпуска. Вспомнил даже старый ее адресок. И попросил передать Рите привет - если, конечно, удастся ее найти.

   Сейчас Лешке Фонвизину было уже порядком за сорок, он жил в Гамбурге, работал шофером маршрутного автобуса. В Гамбург он приехал лет этак семнадцать назад, из этого самого М., небольшого городка под Санкт-Петербургом (тогда еще Ленинградом) - там, собственно, прошло и детство и школьные его года. Перебравшись в Германию, Фонвизин кем только не успел побывать: работал в порту на такелаже, линотипистом в типографии, ресторанным поваром. Какое-то время был даже компаньоном у одного баварского миллионера. А теперь вот зарабатывал на жизнь, крутя баранку автобуса. Успел дважды жениться: в первый раз на местной девушке-немке, а во второй - на Ванде, эмигрантке из Польши, работавшей здесь по найму. С Вандой это было уже нечто серьезное, они с ней даже зарегистрировались официально.
 
   Впрочем, оба его брачных союза благополучно распались, детей не получилось, и Фонвизин жил теперь один, чем и был, казалось, вполне доволен. Вечерами после работы, прежде чем идти домой, он любил заглянуть в какой-нибудь кабачок на Ландштрассе, выпить пива у столика снаружи, поглазеть на молодых девиц-туристок, высыпающих толпой из автобусов... Иногда приводил домой фройляйн из бара, или какую-нибудь иностранку, отважную искательницу приключений. Волосы у него, правда, не могли уже скрыть основательную лысину, да и фигура была уже не та, что прежде, однако обаяния своего он не растерял. Его принимали за местного, по-немецки он говорил практически без акцента.
 
   Дома он обычно развлекался тем, что готовил что-нибудь на своей идеально оборудованной кухне, смотрел телевизор или почитывал что-нибудь под холодное пиво и пиццу - журнальчик либо свежий детектив в дешевом издании, купленный в киоске. Или же сидел за компьютером, писал в своем дневнике. Квартира его, с окнами во всю стену, с обширнейшим балконом, располагалась в одном из новомодных зданий Гафен-сити, современного квартала на острове Грасбрук. Была у него своя машина - респектабельный вишнево-красный фольксваген, столь же респектабельный счет в Ганза-банке. Он вполне обжился здесь, стал как бы своим. Он был одинок, это правда, но одиночество его вполне устраивало - так было ему и проще, и спокойней.
 
   Упомянутая запись в "Блогере" появилась в мае-месяце, а примерно в середине июня, открыв как-то вечером на компьютере свою электронную почту, Фонвизин обнаружил следующее письмо:
   "Лешка, привет! Как поживаешь? Это я, Рисовая Рита. Да-да, не удивляйся. Не ожидал, наверно, получить от меня известие? Помнится, мы с тобой, было дело, сидели рядышком за одной партой. Не забыл еще?
   Хотела узнать, как ты там, в дальних краях? Давно о тебе ничего не слышно. У меня все менее-более в порядке, работаю, как и раньше, в троллейбусном парке, диспетчером. Живу по-прежнему на Палисадах, на Малой Островской. Не одна, конечно, с Амандой. Это моя верная компаньонша, симпатичная девочка-армянка. Она дочка одних моих знакомых, ей всего одиннадцать лет. Живет со мной временно, по семейным обстоятельствам. Развлекает меня, помогает коротать вечера. Но это так, к слову. А вообще жизнь идет своим чередом, и мало что изменилось. Не буду долго расписывать, получу ответ, расскажу тогда подробней. Надеюсь, у тебя все хорошо? Напишешь?
   Рита.
   Да, забыла сказать. Этот парень, который меня разыскивал - это сын моей двоюродной сестры, Клавдии. Мы с ней виделись, когда были совсем маленькие. Она передала мне твой почтовый адрес, почему я и решилась написать. А его самого зовут Серджо. Или просто Сергей. Он уже совсем большой, практически взрослый молодой человек. Они с мамой живут в Италии."
 
   Фонвизин сделал глубокий вдох, поднялся из-за стола и отошел к окну. Чего-чего, а этого он никак не ожидал. Это ж сколько лет прошло, и надо же - вот она, Рита Рисовая... Возникла из ничего, умостилась где-то здесь, совсем рядом, за светящимся экраном монитора. Принцесса Марго, как ее звали иногда в школе. Рита-Маргарита.

   Он припомнил, как в десятом, перед самым выпуском, за Рисовой бегал Лёнчик Петровских из параллельного класса, известный школьный амант-красавчик. Прямо-таки пропадал за нею. Естественно, было из-за чего. Он и сам, признаться, увлечен был Ритой одно время. Ну да, влюбился как бы... Школьная любовь - она словно глупая детская болезнь, кто только ею не переболел! Рита, разумеется, ни о чем не догадывалась, да и не должна была, он ведь все носил в себе, молча, скрываясь. Хотя кто там поймет? Говорят, у женщин на этот счет шестое чувство есть. Так что могла и догадаться.

   Да, но когда же это было! И какой смысл возвращаться к этому теперь? Ровным счетом никакого. А родственники у нее теперь - итальянцы... Ну и ну!
   Фонвизин походил по комнате, еще раз перечитал письмо, еще раз изумился. Что ж, очаровательная, в общем, была девчонка, многим нравилась. Интересно, какой она теперь стала? Как выглядит? Может, изменилась до неузнаваемости, растолстела? С блондинками в таком возрасте это бывает нередко.
 
   Вспомнилось ему, как с Ритой они играли вместе в школьном духовом оркестре, он на баритоне, она на гобое. Исподтишка он часто наблюдал за ней - за ее старательной игрой, и как она взмахивала локтями под сильную долю, как сжимала мундштук инструмента своими припухшими, потрескавшимися губами. Его почему-то беспокоило тогда, отчего это у нее вечно трескаются и шелушатся губы? От игры? От ветра? А может от тайной какой-то страсти? Эти припухшие губы как-то особенно его волновали, словно взывали о жарком долгом поцелуе. На который, кстати, он так никогда и не отважился. Почему? Наверное, просто смелости не хватило. Они могли между собой болтать, смеяться, лупить друг друга книжками, но чтобы целоваться... Хотя в этих их поездках с оркестром возможностей было хоть отбавляй. 

   Или вот еще эпизод - это уже года три после школы. Август-месяц, центр города, время за полдень, от солнца буквально спасу нет, в горячем воздухе все вокруг плавится и изнемогает. Неожиданно он увидел Риту: она перебегала улицу на светофор - в открытом, по-летнему, сатиновом сарафанчике, в легких сандалиях, с растрепанной прической под Софи Марсо.
   Фонвизин пришел почему-то в смятение. Впрочем, судя по румянцу, вспыхнувшему у нее на щеках, сконфузилась и она.
   - О, Алеша! Рада видеть тебя... Как поживаешь?
   - Да ничего, спасибо. А я смотрю - ты или не ты? Глазам не верю.
   - Я, кто же еще? Чем занимаешься?
   - Да ничем особенно. Хожу вот по магазинам, учебники покупаю.
   - Учебники?
   - Ну да. Поступил тут в институт, на заочный... На физтех. Ты, может быть, слышала? Еле по конкурсу проскочил...
 
   Кто о чем, а дурень о своем. И кто его тащил за язык! Надо же было проявить такую беспредельную бестактность. Некрасиво получилось.
   О ее попытках поступить в университет в Питере - а поступала туда Рисовая не один раз, год за годом, - все знали, ни для кого это не было секретом. К сожалению, не получилось. Причина? Да кто ж его знает. То ли "не тот" билет на экзамене, то ли "не та" запись в паспорте. Ко всему она еще умудрилась и залететь тогда, сразу после школы, - ну да, забеременеть - неожиданно, глупо, вне брака. Аборт делать не стала. А ведь была, что ни говори, особа с амбициями, интеллектуалка, чего-то там хотела от жизни.
 
   Пара скомканных фраз о житье-бытье, и они тут же расстались. И чего это он смутился тогда? Не мог, что ли, просто поболтать с ней, пригласить на чашку кофе... Она показалась ему какой-то не такой, изменившейся, взрослой - вероятно, из-за своей новой прически, а может, из-за этого свободного, непривычного взгляду платья, что было на ней.
   Стоя на своем балконе и глядя на многоэтажный жилой блок напротив - такой же ультрамодерновый, аквамариновый, прозрачный, весь из стеклянных ячеек-сот - Фонвизин почувствовал вдруг приторно-горький вкус запоздалого сожаления.
 
   Ладно, и что теперь? Отвечать - не отвечать?
   Разумеется, он ответил. Из ее писем он узнал, что живет она одна, замуж так и не вышла, что у нее есть сын - благополучно вырос, выучился, остепенился, все такое. У него своя семья, свои заботы, своя совсем отдельная жизнь. По электронной почте Рита прислала фотографии. На некоторых она была с какой-то рыжей девочкой, по-видимому, с Амандой, на некоторых одна - по-разному одетая, в разное время, в разных местах. Он смотрел на Риту и едва узнавал ее: со снимков на него смотрела какая-то незнакомая женщина, интересная,  ухоженная, со вкусом одетая. И совсем не выглядящая на свои годы.
 
   "Не иначе как благодаря косметике, - подумалось ему. - Ей ведь тоже уже за сорок, они ж одногодки... Интересно, сколько у нее было мужчин? Не могла ведь такая красотка прожить всю жизнь одна, это было бы странно. Впрочем, одиночество - нередко участь красивых женщин. И почему, спрашивается? Да и потом, разве можно назвать ее одинокой, у нее все-же имеется кто-то. Сын - ладно, пусть внебрачный, но кому какое дело? Да и девчонка эта теперь..."

   Рита написала о своих новых родственниках. Они натурализованные итальянцы, живут на самом юге страны, где-то там, в какой-то южной провинции. Приглашают ее к себе на лето, погостить. В августе у нее намечается отпуск, так что к этому времени она планирует поездку.
   Прочтя это, Фонвизин подумал, что по пути в Италию Рита вполне могла бы заглянуть к нему в Гамбург. Почему бы и нет? Одноклассникам иногда тоже полезно повидаться. Встретиться, пообщаться - что тут такого? Он написал ей, Рита не возражала: "Ладно, приеду. Хоть это и не совсем по пути. В Германии я ведь еще ни разу не была, мне интересно. Так что давай, готовься."
 
   ****
 
   Когда Фонвизин встречал ее на пирсе в гамбургском порту (она прибыла пароходом, идущим из Санкт-Петербурга), на душе у него было неспокойно. Не хотелось бы не узнать ее или как-то разочароваться. На снимках она привлекательна, верно, но ведь фотографии не всегда говорят правду. Да и он сам - не разочарует ли ее? Он ведь тоже далеко не тот, что раньше.
   Однако среди пассажиров, сходящих по трапу с парохода, Риту он узнал сразу. Она была в светлом летнем костюмчике "сафари", в сандалетах на платформе, в руке небольшой дорожный кофферок.
   Он махнул рукой, чтобы Рита его заметила. Она подошла, они обменялись приветствиями, застенчиво обнялись. От нее пахло духами и ментоловыми сигаретами. Фонвизин осторожно окинул ее взглядом. От прежнего худенького трогательного подростка не осталось и следа, формы обрели округлость, достоинство. А в остальном это была прежняя Рита Рисовая - какой была когда-то и какой он себе ее представлял: та же соломенно-рыжая копна волос, разлетающихся на ветру, тот же нежный алебастр кожи, те же зелено-серые глаза за густыми рыжеватыми ресницами.
   Похоже, с ровесниками всегда так, подумалось ему: для тебя они как бы и не стареют.
   - А ты почти не изменилась!..
   Рита шутливо кивнула:
   - Ты тоже ничего. Только облетел немного.
   Она мило усмехнулась, прикоснулась теплым дружеским жестом. Фонвизин расплылся в смущенной улыбке, взял коффер у нее из рук.
   - Это все твои вещи?
   - В багаже еще пара сумок, нужно будет получить.
   Забрав багаж, они вышли на улицу, сели в его машину.
   - Уже решила, сколько здесь пробудешь? - спросил он.
   - Думаю, дня четыре. Если меня готовы здесь развлекать.
   - Можешь на меня рассчитывать. А где собираешься остановиться? В гостинице?
   - Да, отель "Мэдисон", номер уже заказан. Знаешь, где это?
   - Разумеется. Старый город, в центре.
   - Тогда поехали?..
 
   По дороге Фонвизин что-то показывал, объяснял, а Рита улыбалась или была серьезной, или отвечала на вопросы, и во всем ее облике чувствовалось, что это человек самостоятельный, поживший, вполне уверенный в себе. От прежней робости и застенчивости не осталось и следа. Она была - как бы это сказать - спокойной без специальных усилий. Чтобы ее снедало чувство какой-то неполноценности или вины - нет, этого не было и в помине.
 
   Учтя короткий срок ее пребывания в Гамбурге, Фонвизин взял на работе отпуск и возил Риту целыми днями по городу, показывал все, что ей хотелось увидеть - музеи, оперу, магазинчики и пассажи в Иннен-Альстере, Риппербан, - водил в ресторанчики регионального стиля в Эппендорфе и в стриптиз-бары в Санкт-Паули. Потом ей нужно было торопиться в Италию, чтобы до конца отпуска успеть навестить своих новообретенных родственников.
   Удивительное дело: то, что прежде в Рите казалось Фонвизину только лишь привлекательным, теперь выступило совсем в другом свете - как изначальная красота, как соблазн, теперь уже и для него. Ему казалось странным, что он мог забыть о ней, что раньше не отнесся к ней повнимательней. Что ж, думалось ему, жизнь меняет твои представления, и ты меняешься вместе с ними.
 
   Перед самым отъездом Рита пригласила его к себе в гостиницу - выпить по бокальчику, поговорить - отметить, одним словом.
   Они пили кофе, сладкий баварский ликер, смотрели телевизор. Все было очень чинно. Рита время от времени бросала в его сторону осторожные взгляды, словно ждала от него чего-то, какого-то шага или слова - тогда как он был напряжен и скован, словно на новичок на сцене. Ни приблизиться, ни, тем более, прикоснуться - такая вот была атмосфера.
   В свободном платье из легкого шифона, при мягком вечернем освещении Рита выглядела соблазнительно и слегка фривольно. За окнами опускался вечер, и они вышли на балкон - немного покурить, поболтать, так сказать, на ностальгической волне... Рита достала свои ментоловые сигареты. Но тут с соседней лоджии послышались голоса, и она, взяв его за руку, увлекла обратно в комнату...
 
   ****
 
   На вокзале, где они прощались, у вагона поезда, следовавшего на юг, через всю Европу, он почувствовал, что обязан сказать что-то такое, объясниться. Эти несколько дней в ее обществе были действительно подарком - нежданным-негаданным, свалившемся с неба. Теперь она уезжала, может быть, навсегда, а это было последнее, чего бы ему хотелось. Он держал ее руки в своих, говорил о каких-то пустяках, словно надеялся, что все случится само собой.
   - Значит, Италия...
   - Да, сперва заеду в Венецию, пару дней проведу там. А потом в Рим. - Она усмехнулась чуть виновато. - Ну да, Великий город... Микельанджело-Бернини-Феллини-капуччини... Надо же приобщиться? Ну, а потом - в Катандзаро.
   Как раз там было хозяйство у ее новых родственников, вблизи от побережья.
   - Это на самом юге, у моря, бывший рыбацкий поселок. У них у всех итальянские фамилии теперь, смешно даже... - Она забавно сморщила носик. - Своя земля, виноградники, выращивают виноград, делают сидр, вино. Так что, видишь, я должна тебя благодарить...
   - За что?
   - Так ведь это ты помог их найти.
   - Правда? А-а, ну да, конечно. - Он запнулся, подыскивая слова. - Что ж, Венеция, Рим - неплохо. Может, и я бы составил компанию? - предложил как бы в шутку.
   - А чего, присоединяйся! Если я тебе еще не надоела.
   Она улыбнулась и взглянула на него с лукавым выражением, так, словно ей было не сорок лет, а каких-нибудь двадцать. Любопытно, а с ним она согласилась бы жить? - подумал он вдруг.
   - Пока не надоела. - Фонвизин сжал ее ладонь в своей.
   - Правда?
   Он огляделся вокруг, словно ища у кого-то поддержки.
   - Послушай, а сама ты не хотела бы ко мне присоединиться?
   Вопрос был неожиданностью для него самого. А что он мог еще сказать? Что он старый осел и что он снова влюбился? Ну да, втюрился, как пацан, как школьник.
   Она удивленно посмотрела на него:
   - Как это? Остаться здесь, с тобой?
   - Да, остаться. А что?.. Я был бы очень рад. Очень.
   - Алёш, ты, наверно, шутишь? Какие-то шутки у тебя, чесслово.
   - Ну а что тут непонятного? Жили бы вместе. А то я действительно тут... один как Робинзон.
   - Это ты как Робинзон? Не выдумывай! - Бровь у нее насмешливо изогнулась. - В этом огромном городе?
   Он пожал плечом:
   - Можешь себе представить?
   - Бедняжка! - Она прижалась к нему на секунду, погладила по плечу. - Бедный ты мой Робинзон. Хочешь, чтоб я стала твоей Пятницей?
   - Ну да.
   - А не заскучаешь? - Рита усмехнулась. - Ты только представь себе: сегодня Пятница, завтра Пятница, послезавтра Пятница. Семь Пятниц на неделе. - Она замолчала, затем спросила, словно между прочим:
   - Так это что же, предложение? Так надо понимать? Руки и сердца?
   - Если ты не против...
   Рита неожиданно зарделась, совсем как когда-то, отвернулась, глядя куда-то вдаль, где сверкали под солнцем железнодорожные пути, сплетаясь и расходясь, будто тонкая металлическая паутина.
   - Ну, ты даешь!.. Мастер неожиданных сюрпризов... - Она вновь повернулась к нему. - И как ты себе это представляешь?
   Он хмыкнул презрительно, а Рита, вновь взяв шутливый тон, продолжила:
   - Ну хорошо, Леш, а почему бы тебе не спросить сначала, умею ли я готовить, убираться?  Белье стирать... Разве не с этого принято начинать у серьезных людей?
   Фонвизин молчал, не разделяя ее настроения, и она мягко сжала его руку, словно желая утешить.
   - Ну вот, теперь будет чем заняться в дороге... Буду думать над твоим предложением.
 
   Возвращаясь в своей машине домой, Фонвизин размышлял - прав ли он, что хочет связать свою жизнь с этой женщиной? Они ведь всего-навсего школьные друзья. Не будет ли это выглядеть, мягко говоря, странным? И что он мог ей предложить, со своей стороны? Свои сорок с хвостиком? Свою "идеальную" квартирку с видом на соседний блок-близнец, образчик позднего постмодерна?
   А она - готова ли к тому, чтобы так круто изменить свою жизнь? В ее-то возрасте. Это ведь совсем не то, что мимолетный отпускной роман. Сорваться с насиженного места, бросить друзей, родных - причем вот так, сразу.
   Один из его приятелей-немцев, которому Фонвизин рассказал обо всем, посоветовал:
   - Алекс, не мучься. У меня полно знакомых женщин, здесь, в Гамбурге. Ты мог бы назначить свидание любой из них. Дать тебе телефончик? Чего ты зациклился на этой русской? Выбрось ее из головы.
 
   "Выбрось!" - легко сказать!.. В своем очередном письме он написал ей просто, без затей - что она могла бы перебраться к нему насовсем. Написал на тот случай, если она еще сомневалась. Еще добавил (чувствуя себя при этом совершенно мальчишкой), что они вдвоем могли бы сесть на первое попавшееся судно и уплыть куда глаза глядят - в любое место, куда она захочет. Туда, где круглый год светит солнце, и где можно жить просто, легко и без претензий.
 
   Самое удивительное, что это сработало. Не прошло и двух месяцев, как Рита переехала к нему в Гамбург, они расписались. А еще через полгода Фонвизин рассчитался со всеми своими делами в Германии - продал квартиру, машину, уволился с работы, - и они уехали в Италию. В Катандзаро, разумеется, куда же еще? К тем самым родственникам. 
   Особых проблем с оформлением бумаг не было; к тому же родственники оказались настолько щедры, что помогли им приобрести небольшой участок с домом, вблизи их собственного. Домик не то чтобы сказочный, но совсем даже неплохой - двухэтажный, под покатой черепичной крышей и с плющом по стенам, с двумя спальнями наверху, с каменной террасой и садиком при ней. В саду - лимоны, лавр, фиговые и апельсиновые деревья, а с террасы, между крыш и холмов, даже море проглядывало. Рита, полная энтузиазма, тут же принялась отделывать все по своему - красить в комнатах стены, покупать мебель и светильники, - а Фонвизин возил ее по магазинам на своей новой машине, (он купил себе здесь серо-голубую "альфа-ромео"), и был при ней чем-то вроде консультанта и главного по доставкам.
 
   Еще она пошла в местный косметический салон, сделала завивку и покрасила волосы. В "глубокий каштановый", как уверяла ее женщина-парикмахерша из салона. Через неделю волосы приобрели немыслимый огненно-красный оттенок, так что Фонвизин не знал уже, что и сказать.
   - Ты, Маргарита, на итальянку не очень-то и похожа - рыжая совсем. Да и загар к тебе не пристает, - подтрунивал он. - Ты только посмотри на себя! Разве такие итальянки бывают? И откуда у тебя родственники-итальянцы, объясни. Это для меня загадка.
 
   Впрочем, неожиданно оказалось, что Рите, с ее светлой кожей и зелено-серыми глазами, все это очень идет - и свободно распущенные вьющиеся локоны, и их огненно-красный тон, будто вобравший в себя цвета шафрана и меди. "Ла донна ди Тициано..." - "Прямо-таки тициановская женщина", - заметил кто-то из ее родственников с итальянской стороны. Судя по всему, он в этих вещах разбирался.
   Рита сбросила в весе, и теперь, с этой новой прической, с невесть откуда взявшимися веснушками, в своих новых свободных сатиновых платьях смахивала на девчонку, школьницу. Даже губы у нее стали шелушиться и трескаться - совсем как когда-то. Наверно от солнца, от морского ветра. Хотя, может, и от любви.


   2010 - май 2018

 
   ****

_