Планета детства

      
     Посвящается Любови Ивановне Кудряшовой, моей незабвенной свекрови, моей второй маме, которая мечтала, чтоб я её называла именно так...Но я не могла тогда это делать, потому что моя мама за год до моей свадьбы умерла


     Воскресенье, за полдень, лениво на дачу – устала от полива в это засушливое лето!
- Знаешь, хочется на Пышму! Не были сто лет! – полувопросительно, полумечтательно мои мысли вдруг оделись в слова и звуки.
Муж неопределенно пожал плечами. Я-то знаю, он не любит возвращаться в прошлое. Но, поскольку возражений не озвучил, при съезде с развязки над ж/д, на светофоре по ул. Мира, я не повернула в сторону Московского тракта, где у нас дача, а покатила прямо по Червяку, как в народе зовется Червишевский.
Вечерело, по встречке за городом вереницей машин народ возвращался с пикников и дач. Могучие желтоствольные сосны обступили дорогу сразу за Объездной, но до Патрушево стоят шеренгой, в просветах между ними виднеется то Медгород, то Комарово… Но уже за свертком на кладбище открывается настоящий сосновый бор.  Проехали лесничество, поворот на Тараскуль по разрезающей лес ленте тракта (в наших краях шоссе по старинке называют трактами, хотя в последнее время дороги у нас стали хвалить – дескать, лучше, чем в целом по России), и восторг перед глазами – шоссе упирается в горизонт, закатное солнце, красота, величие и таинственность лесной стихии.

     - До моста поедем или как? –штурман, он же муж, уточнил маршрут.
     - Давай до лагерей! У “Сибири” повернем! У моста пост ГАИ, негде будет припарковаться, – дипломатично, не цепляя острые углы, тяну я свою линию.

      Километров  через 25, постояв немного с сигналом «поворот налево», нырнули в образовавшуюся паузу среди встречного потока машин и покатили по сравнительно пустому ответвлению дороги к санаторию «Сибирь».

      Старая грунтовая дорога, сверток с Червишевского тракта налево к Пышме, который соединял пионерские лагеря им. Лизы Чайкиной, Гагарина, Александра Матросова, «Спутник», им. Павлика Морозова, Зои Космодемьянской - лежала в стороне от новой, асфальтовой, по которой мы ехали теперь. Та, старая, очень живописная, тянулась среди леса,  многократно извиваясь, и была нами исхожена пешком – километров шесть от тракта, где нас высаживал рейсовый автобус на Червишево.
   
      И вот минуем километры по ровному пустынному асфальту среди чахлого леса, отрастающего после пожара, случившегося  больше десяти лет назад,  а дальше пошел  настоящий, густой бор и, наконец,   развилка, к которой вышла и старая грунтовка, со стрелками «Направо  пойдешь…» Конечно, это просто столбы с указателями, налево – детский центр «Геолог», а направо – сразу три:  «Алые паруса», «Радуга»и «Спутник». Все эти бывшие пионерские лагеря им. Павлика Морозова, им. Зои Космодемьянской, им. А.М. Кижеватова, а теперь детские оздоровительные и образовательные центры, расположены на высоком берегу Пышмы.

      Пышма – живописная речка в окрестностях Тюмени, течет между высоким лесистым берегом, иногда возвышающимся, как, например, Караульная гора. Много лет назад ребят из «Спутника», а раньше из «Павлика» водила туда в походы - экскурсии   бабушка моего мужа, Аполлинария Алексеевна. Но позже это место на высоком красивом берегу Пышмы приглянулось кому-то из власть предержащих, Караульную гору срезали настолько, чтоб развернуть строительство масштабной, всесоюзного значения, здравницы. Теперь на месте Караульной горы и высятся корпуса санатория «Сибирь».
А на низком берегу, ежегодно затапливаемом в этой местности, остались нетронутыми тянущиеся до горизонта неисчислимые заливные луга.

     Русло реки менялось с течением веков, оставляя приречные низинки даже у правого берега. Извилистые речные повороты,  еле заметные тропки среди душистых луговых цветов – белого тысячелистника,  розового иван-чая, пурпурной кровохлебки, каких-то желтых, по форме ромашек и другого  разнотравья на солнечном травянистом берегу, нависший над самой водой кудрявый кустарник, кувшинки в воде, недалеко от берега, но до них не доберешься по вязкому глинистому дну, только извозишься в тине, колючая стерня от скошенной травы и рядом сметанные стожки  на лугу… Все это великолепие детям можно было видеть только с высоты крутого берега, из-за забора, которым была обнесена территория   пионерского лагеря. Когда в 30-х годах прошлого века на Пышме появился первый пионерский лагерь, называвшийся Онохинский.
 
      Аполлинария Алексеевна была в числе педагогов-организаторов и много лет, до последних дней своей жизни в 1976 г. работала сначала в п/л им. Павлика Морозова, а потом в «Спутнике».  Ею была написана и издана в 1962 г. в изд-ве «Тюменская правда» книжка «Первый лагерь».

      В те времена не было еще больших строгостей  и законодательно сформулированных требований по безопасности детей, и пионерские костры дети с вожатыми жгли прямо на берегу, вблизи речной воды.  Но вскоре (а может, и не очень, наше детство проходило уже после войны) этим озаботились, все объекты детского отдыха огородили и поставили обязательных часовых-дежурных (из числа отрядных инструкторов и самих детей на каждом входе-выходе с территории). А костровище оборудовали по всем правилам пожарной  безопасности, но сами костры почти не жгли, педагоги не любили подвергать детей риску и  опасности.  По той же причине в лагерях построили бассейны, чтоб дети не купались в открытой реке, изобилующей подводными течениями и воронками.

      - Пышма – река коварная! – это грозное предостережение было первым или почти первым, что слышали ребята на первой же линейке (построении отрядов) после приветствия начальника лагеря, легендарной личности – Лилии Афанасьевны Осипенко.
 
      В одно из лет я с моими сыновьями, 9 и 3 лет, в июльскую смену вместо отпуска работала в «Спутнике», вела   кружок вязания. Жили в одной из 3-х комнаток дачки для сотрудников, без удобств, недалеко от изолятора (так на местном диалекте назывался медпункт, врач и медсестры которого находились при нем круглосуточно, как и их жилье). Моя вечная недостижимая мечта – просыпаться утром в лесу и видеть в окно уходящие ввысь золотистые сосновые стволы – сбылась! Да и другой возможности вывезти своих детей летом за город  не было.

      На первое же занятие кружка прибежали десятка полтора улыбчивых девчонок из 14 отряда. Я еще очень удивилась – почему все из одного? Впрочем, скоро выяснилось. Я познакомилась с девочками, показала какие-то свои работы, приемы вязания.

      - Девочки, нам будут нужны спицы разной толщины и пряжа. На складе в лагере этого нет. Но можете позвонить из штаба в завком, а они передадут вашим родителям, чтобы принесли к автобусу. Вам в тот же день привезут. (Лагерь был заводской, от завода «Строймашин» ежедневно ходил служебный автобус, который все лето работал на нужды детской здравницы).

       У моих девчонок сразу вытянулись лица и улыбки сошли с них. Я приписала это обстоятельству, что девочкам хочется сразу попробовать, а моих собственных 6-7 пар спиц на всех, конечно же, не хватает.

       Вечером, после ужина, уложив своих детей спать и почитав им перед сном, по освещенной центральной аллее среди темного соснового парка я пошла в канцелярию-штаб. Я знала, что и начальник лагеря, и старший воспитатель  работают далеко за полночь, особенно в начале смены – проводят педсоветы по итогам дня, с отрядными воспитателями  уточняют списки детей, формируют планы работы на предстоящий день и разной отчетности, от медицинской до продуктовой, помимо воспитательной, на полтысячи детей.

       Небольшой кабинет двух начальниц в низком бревенчатом домике с несколькими входами, вытянутом, как барак (помимо канцелярии, в нем же еще помещался кабинет и жилье главбуха, Ольги Ивановны, еще какие-то службы). Два стола были уставлены аккуратными стопками путевок и другими документами, на полу – открытые коробки с отрядной формой, всякая пионерская атрибутика – красные галстуки, пилотки, горны, барабаны, игрушки, шоколадки – призовой фонд для разных конкурсов…

       Лиля Афанасьевна и Любовь Ивановна, моя свекровь, а по совместительству старший воспитатель, устало оторвали головы от  кучи бумаг, бессильно улыбнулись:
     -А, Оля! Ну как устроились, как кружок прошел?
Я улыбнулась им обеим:
     - Спасибо, все хорошо! – и подсела к Любови Ивановне, потихоньку с нею разговаривая, чтоб не отвлекать начальницу.
     - Вязать нечем! Нет спиц и пряжи. А родители когда еще пришлют!
     - Сколько у тебя детей записалось?
     - Пятнадцать!
     - Из каких отрядов?
     -  Почти все – из четырнадцатого.

     Лиля Афанасьевна опять подняла голову от бумаг. Обе женщны сочувственно переглянулись.
     - Понимаешь, Оля, четырнадцатый – это детдомовский отряд! –грустно объяснили они мои недоумения.

     - Любовь Иванночка, надо посмотреть на складе! Может, что-то найдется! Оля, какие спицы купить надо? Завтра отправим вожатых на выходной с водителем, закажем им! – Лиля Афанасьевна, как всегда, энергично принялась решать проблему.

     И действительно, при тогдашнем всеобщем дефиците как-то насобирали и спиц, и разноцветных мотков пряжи,  и всю смену мои девчонки дружной стайкой ежедневно прибегали к фонтану, рассаживались под вековыми соснами на длинной скамейке со спинкой, с радостью доставали каждая свое вязание,  гордо демонстрируя мне и друг дружке свои успехи, и целыми днями хороводились вокруг меня и моего  маленького  Сережки, куда бы мы ни шли, таскали упирающегося трехлетку на руках, тискали и обнимали. Девочки, лишенные семьи, очень тосковали по ней, ловили каждый мой одобрительный взгляд, а уж моим похвалам их усердию не было цены… Осенью, после смены, они вернулись в свой детдом, и долго еще мой почтовый ящик буквально ломился от их писем.

     Милые, дорогие моему сердцу Лиля Афанасьевна, Любовь Ивановна! Сколько любви и добра к окружающим, в первую очередь к детям, излили вы   из своих сердец! Спасибо вам и вечная память! Как мне не хватает сейчас вашей любви и участия!

     Лиля Афанасьевна работала директором «Спутника» бессменно более 40 лет, даже после наступления 90-х не сдавалась, у нее в лагере еще несколько лет существовал пионерский отряд, и каждое лето проводился прием в пионеры. Можно  долго ломать копья в демагогических спорах о воспитании. Одно несомненно: убрав пионерское движение из детских учреждений, взамен ничего достойного, объединяющего и увлекательного не было предложено; по местам, конечно, открылась дорога для новых (и старых, но иных!) педагогических идей и наработок, но в массы не пошло, как и воспитание гуманных качеств в ребенке. На мой взгляд, пионерское движение, торжественное обещание юного пионера, как и сам «Моральный кодекс строителя коммунизма», списанный, кстати, с десяти Божьих заповедей, с детства указывали правильный ориентир между добром и злом.

      А о результатах труда самоотверженных педагогов советского периода написано множество воспоминаний, статей, хроник, уж не говоря о художественной литературе. Лилию Афанасьевну Осипенко вспоминают с любовью и признательностью, по-прежнему благодарят ее давно уже выросшие пионеры.

      Мой муж вырос в “Спутнике”.  Дошкольником и старше вместе с сестрой приезжали  с бабушкой и дедом, натуралистами-ботаниками, руководивших кружками краеведения и живой природы.  Вместе со взрослыми  ребята учились ухаживать за животными  в “Живом уголке” : чистили клетки и кормили зверушек и птичек. Ходили в на экскурсии и в походы, собирали гербарии;  открыв рты, слушали неисчислимые истории Аполлинарии Алексеевны о лесе, зверье и птицах, их повадках, привычках и приключениях с ними. Осенью из лагеря привозили домой в город непристроенных на зиму птиц и животных, которых дети за лето натаскивали в живой уголок из леса, это в основном выпавшие из гнезда птенцы или раненые звериные детеныши; ребятам в живом уголке постоянно напоминали, что нельзя ловить  лесную малышню и птиц, но только выручать при неприятностях. В  загончике и павильоне в разное время у них жили белки, вороны, косуля, медвежонок, куры с петухом, совы, говорящие сороки Добчинский и Бобчинский, вороны, лисицы, белые мыши и ручные крыски.

      Территория лагеря поражала масштабами. Огромный сосновый парк, большая огороженная часть леса; вид которого с реки всегда потрясал меня - обрывистый берег, местами отвесный, глинистый - оранжевый, а где-то пониже, заросший розовым иван-чаем и серебристой полынью, сбегающая к воде тропка в овражке, вырытом в глине стекающими вешними  водами от таяния лесных снегов, и неприступно, как старинная крепость,  торжественно и гордо стоящий над ними вековой могучий бор. На подходе к берегу  “Спутника”  Пышма поворачивала почти на 180 градусов, резко меняла  русло, а высокий берег тянулся дальше ровной линией, внизу же, под обрывом, расстилался  цветущий луг. От последней каменной дачки  с кручи открывался изумительный вид изумрудной бархатной подковы лугового полуострова на другом берегу, разбавленного темной кудрявой зеленью хаотично разбросанных кустарников. И извилистая лента Пышмы застенчиво посверкивала водной гладью, пряча свою дивную красу среди  прекрасных, но таких разных берегов.

      Прямо над овражком, на круче среди сосен живописно располагалась дачка начальницы - небольшой кирпичный домик с мезонином и балкончиком, две из трех комнаток занимала Лиля Афанасьевна, а наверху жили поварихи - девчонки из школьных столовых, на лето откомандированные кормить детей в загородных лагерях . Это была окраина “Спутника”, одна из критических точек, особо охраняемая – двое дежурных на тропке чрез овражек следили, чтобы никто из детей самовольно не проскользнул к открытой воде “коварной” Пышмы. По сосновому лесу, или парку, были свободно разбросаны на отдалении друг от друга еще две такие же, “каменные”, как звали их в народе, дачки; в них жили сотрудники. 

       Спустившись к реке у каменных дачек , мы уходили вдоль ее берега, поросшего черемухой, объедались сладостью черных маслянистых ягод, со смехом отплевывались косточками, собирали душистые букеты полевых цветов.

       Жаркое солнце слепило, но от реки веяло свежестью; над кромкой берега, у самой воды, кружили - жужжали вертолетики стрекоз,  и приходилось  отмахиваться  от назойливых злых, больно кусающих и не боящихся зноя тяжелых бомбардировщиков – неуклюжих паутов.
      
       Дальше к центру лагеря простирался огромный стадион с футбольными воротами, засыпанный песком, без всякого особого, как теперь принято, покрытия, просто вытоптанный сотнями быстрых ребячьих ног, по периметру оцепленный цепочкой низких скамеечек для болельщиков; прачечная и душевая – отдельные длинные строения, размещались совсем уже в лесной глуши, среди зарослей папоротника и малины, развешанные рядами белые простыни и зеленый подлесок почти скрывал лагерную изгородь, границу территории.

       К столовой и штабу  вела главная дорога, петляющая среди сосен. То тут, то там, уже погуще, чем на окраине, под могучими хвойными кронами виднелись одноэтажные, барачного типа бревенчатые, из кругляка, выкрашенные светлыми тонами отрядные  дачки. У каждой – высокое длинное крыльцо и два-три входа, над ними сверкала стеклянная мозаика просторной веранды, отражая проскользнувшие среди золотых стволов лучи закатного солнца, садящегося  у горизонта вдали за рекой.

       Ослепительный низкий красно-оранжевый  диск его сквозь частокол высоких сосен освещал прощальными бликами отрядную линейку – чисто разметенное дежурными пространство у крыльца, выложенное шишками на песке имя отряда “Юные следопыты”, “ЮДМ” (“Юные друзья милиции”), ЮДП (то же самое о пожарных), “Моряки”, Капелька”, “Буратино… Дачек было много, как и отрядов, иную смену и  по пятнадцать, но эти корявые словосочетания в именах, в смысл которых особо и не вникали , нисколько не портили очарование лесного летнего детства. Гуляющий в высоте крон ветер не спит и ночью, глухой  стук созревших шишек, падающих на шифер широких крыш, обнимающих сладкий  детский сон, не будит,  а только сквозь сладостную дрему успокаивает, что это – каникулы, не в  школу утром, не вскакивать по будильнику, и даже бодрые, звонкие  звуки горна в восемь – пол-девятого жизнеутверждающе, радостно провозглашают: лето в разгаре! Просыпайся, «Спутник» ! Детство продолжается!

       Конечно, по режиму дня, утвержденному медиками, подъем полагался в восемь, но если с утра заряжал дождь (а пространство лагеря было далеко не под одной крышей) или если вместо отбывшей в это время начальницы на ее правах оставалась  Любовь Ивановна, старший воспитатель, то и утренний подъем, и дневной после сна отодвигался: она старалась подержать подопечных подольше в постели, панически трясясь, в силу своего суперответственного характера, за целость-сохранность детей и сокращая по возможности часы риска во время замещения начальницы.

       Вспоминается еще одна деликатная подробность гуманности педагогов. Раз в смену в лагере проводился родительский день – одно из воскресений, когда папы-мамы и прочие родственники приглашались для свиданий со своими отдыхающими отпрысками. Но в то же время в каждом лагере тех времен один отряд обязательно формировали из воспитанников  детских домов. В «Спутнике» Лилия Афанасьевна, как истинный педагог, неусыпно берегла от возможных травм детскую психику: строго следила за тем, чтобы в день оный автобус с ребятишками- детдомовцами был отправлен из лагеря прежде, чем прибудут родители. Детишек увозили на аттракционы в городской сад, в цирк, на разные развлекательные мероприятия и возвращали после обеда, когда посторонних в лагере уже не было. 

*                *                *

        Асфальтированная дорога (а много лет назад была песчаная, с выбоинами и обнажившимися по обочинам могучими сосновыми корнями), покрутившись  немного по лесу, уткнулась в плотно сомкнутые створки с  тяжелым амбарным замком. Сквозь ворота из металлических труб, выкрашенные веселой красной краской, просматривается обозримое пространство лагеря. Конец и цель нашего пути. Приехали. Как и несколько лет назад – вход закрыт. Но тогда сторож, явно выходец из Средней Азии, ничего вразумительного сказать не мог, да и нас понимал плохо. Из междометий, жестов и исковерканных слов мы поняли– никого нет, смена закончилась. В то время лагерь еще функционировал.

        А теперь  к воротам со стороны домика сторожа, вопросительно глядя на нас, подошел  другой, славянской внешности, невысокий, лет пятидесяти, мужчина, в защитной зеленой робе, с ясными глазами, вопросительно, но не сурово глядя на нас. По всему – местный сторож. Поздоровавшись взаимно доброжелательно, мы спросили, что с лагерем. Мужчина, печально вздохнув, развел руками:
       -  Не работает!
       -  Давно?
       Наш собеседник явно затруднился с ответом:
       - Ну, года четыре-пять… Стоит…  Ждет своего часа..
       - Какого?
       В ответ – опять только печальная улыбка.
       - Мы ездили сюда много лет, давным-давно… , - попытались объяснить мы свой интерес.
        Он сочувственно закивал:
       - Да-да. Много людей приезжает, рассказывают, что отдыхали здесь или  работали. Спрашивают так же, как и вы, что дальше тут будет. А я ничего не могу сказать, не знаю. А вы, наверное, хотите посмотреть?

        Мы радостно закивали, соглашаясь с неожиданным приглашением. Сторож подошел к воротам, отомкнул массивный черный замок, развел створки, пропуская нас и закрывая их обратно:

        - Заходите, погуляйте, только аккуратнее, там несколько деревьев ураганом с корнем выворотило.  Я вас понимаю, вы не одни такие. Однажды увидел на территории – люди ходят; хотели, мол, посмотреть, как тут теперь, перелезли через ограду. Я им: «Зачем? Я бы и так вас пустил!» …

         И вот он, «Спутник». Непривычная тишина среди знакомых мест. Вот раскинулась широкая песчаная площадка у въезда через хозяйственные ворота. Справа от них, в лесной тени  полускрыта разросшимися соснами и нависшими ветвями плакучих берез малышовая, самая теплая дачка, с настоящей кирпичной печкой, здесь селили младшие отряды. Оранжевая кирпичная   труба на серой крыше, ровные ряды ложбинок старого шифера плотно занесены сухими коричневыми шишками и рыжей хвоей. Над крышей веранды склонились молодые березки, найдя солнечный просвет между могучими соснами, а снизу к крыльцу, захватив вытоптанную  когда-то полянку,  вплотную подступил низкий кустарник. Около строения - цветочная клумба, обложенная беленым кирпичом, уже затянутая пеленой какой-то лесной травы; остатки неприхотливых белых многолетников, густой толпой пробившись сквозь нее, тянутся к солнцу. 
 
         Бывшая канцелярия или штаб, где работала старшим воспитателем мама моего мужа, Любовь Ивановна, и откуда директор Лиля Афанасьевна руководила "Спутником", где каждый вечер после отбоя проходили педсоветы - на том же на солнечном припеке. Сквозь незанавешенные окна хорошо виден, как в музее, остановившийся  бег времени:  подоконник завален белыми пилотками и прочей атрибутикой, на столе у окна - раскрытые коробки с бумагами, какие-то документы, а снаружи  у запертых дверей висит пустая доска с надписью «Списки детей», на ней во время каждой смены вывешивались эти самые списки по отрядам.

         Слева от нас в стороне осталась на фоне густого соснового бора большая двухэтажная отрядная дачка между столовой и домиком сторожа - высокое крепкое строение, выкрашенное светлой салатовой краской, островерхий мезонин и наружная лестница с перилами, завершающаяся уютным балкончиком с перилами – весело смотрит на «Спутник» от ограды,  будто жилое. Перед ней – футбольное поле. Здесь когда-то жила и тренировалась каждое лето юниорская футбольная команда завода «Строймаш».

         Идем дальше по пустой, но такой знакомой территории, по-прежнему прекрасному парку, по дорожке, две колеи которой еще четки. И травой не очень уж чтобы заросло все... Все строения выглядят хорошо, длинные бревенчатые дачки, опрятно выкрашенные светлыми тонами – розовые, салатовые, голубые, желтые - еще не облупились..

        Слева вдалеке аллея упирается в длинный корпус столовой, он теперь полускрыт не только свисающими сверху ветвями разросшихся сосен, но и на самой дорожке  зловещая картина – в комьях засохшей земли безобразно торчат жестоко вывороченные ураганом корни огромных упавших елей, о которых предупреждал сторож.

        На солнцепеке веселая дачка перед самой столовой. Справа видно умывалку– под двускатным деревянным навесом, также заваленным сухими шишками и опавшей хвоей - раковины в два ряда, десятка два,  над ними - давно не откручивающиеся заржавевшие краны. 

        Главная аллея уходит вправо, к клубу и  линейке, где начинался с построения отрядов каждый день «Спутника». Это площадка с ровными прямоугольниками длинных клумб, памятной стеной и барельефом А.М.Кижеватова, Героя Советского Союза, защитника Брестской крепости, чье имя носил и всегда гордился этим «Спутник» практически со времени своего создания. Отряды выстраивались каждое утро на обычную или особо на торжественную линейку по обе стороны от барельефа, а замыкала прямоугольник трибуна, где находилось  руководство – начальник лагеря или старший воспитатель, старшая вожатая, которой рапортовали командиры отрядов, здесь же навытяжку стояли часовые со знаменем лагеря, горнисты и барабанщики.

       Облупившаяся известка на кирпичах подслеповатого, большого и длинного, вдоль всей линейки, несуразного здания (а прежде этого не замечала!) клуба, где каждый вечер у детей были либо танцы, а позже -  дискотеки, либо кино или концерты-спектакли (часто приезжал Тюменский кукольный театр). А окно слева - радиорубка, где каждое лето хозяйничал отец моего мужа, Аполлон Борисович.
Совсем рядом от линейки, в тени сосен располагался бывший биологический павильон и живой уголок, где когда-то работали бабушка и дедушка, а потом  и мой муж,  биологи-краеведы - вели кружки, водили детей в походы по окрестностям. И одну смену, когда старшему сынишке едва минуло полтора месяца, мы жили при павильоне в крохотной комнатушке. Стеклянные стены павильона, рамы из квадратов и треугольников, до сих занавешены белым тюлем, как, впрочем, и  веранды в отрядных дачках. Дверь не заперта,  осторожно входим внутрь. Последнее время здесь располагался штаб, что и следовало из названия, нарисованного разноцветными карандашами или красками большими буквами на листе пожелтевшего картона, прикрепленного на двери. В застекленном павильоне светло, нагромождение столов, стульев, бумаг, коробок… В отгороженном у входа уголке – препараторской, комнатке, когда-то служившей нам жилищем - очень мрачно, затхло,  темно и сыро, окно совсем закрыто сосновыми ветвями. В углу – старый книжный шкаф, вывалившиеся из раскрытых дверок стопки старых журналов, на полу – покрытые плесенью коробки с толстыми тетрадями и амбарными книгами.  Задерживаться здесь явно не хотелось.  Подавленные увиденным, молча вышли мы из когда-то любимого и родного павильона. У мужа сразу упало настроение, захотел повернуть назад, но меня влекло дальше, дальше, до самого стадиона и каменных дачек.
      - Ну, давай еще немного, хотя бы до Лилиной дачки!

      Он нехотя, с большим усилием, не говоря ни слова и изобразив на лице великое неудовольствие,  поплелся рядом со мной.   

      Маленький зеленый домик среди густого частокола тонких высоких сосен – жилище завхоза  Веры Ивановны. Такие крошечные дома, типовые для 80-х лет прошлого века, были  недороги, доступны и популярны в дачных кооперативах. Дверь и переплеты окон, выкрашенные голубой краской, сохранились хорошо. Крыльцо и крыша – в густом слое шишек и рыжей хвои. Когда-то, давным-давно, темными августовскими вечерами два окошка домика жизнерадостно, как маяки, светились сквозь плотные оранжевые шторы. Эта яркая романтическая картинка живо возникла в моей памяти, ностальгически поднывая.  Несколько таких же домишек разбросано и по всей территории. Комнатка и мини-прихожая. В них жили сотрудники.

      Ряд, а вернее, улица типовых бревенчатых дачек для отрядов вдоль берега Пышмы. Почти все, как прежде. Только крыльцо и дорожки завалены порыжевшими сосновыми иголками, да не слышно детского смеха и бодрых песен из громкоговорителя. Тишина.... Заглянула в окно одной. Внутри стоят кровати,  даже матрасы лежат. На окнах тюль. Заходи и живи, пионер! Но наружная дверь заперта.
А у  старой дачки в низинке, среди тесно тянущихся к небу высоких чахлых сосен, крыша в дырах, явно протекает.
      Отметила еще одну не очень приятную картину – спиленные могучие сосны, поваленные то тут, то там преграждали наш путь, перегородив дорогу. А очень многие хорошие сосны обвязаны веревками – помечены к сносу… Печально.  Я смирилась с мыслью, что до дальней окраины лагеря дойти не получится. Чтоб обойти еще часть «Спутника», повернули налево вдоль строя отрядных дачек на берегу.

       Дом техники. Крупные буквы держатся над входной дверью по-прежнему крепко. Замечательные кружки и секции работали под односкатной крышей серого павильона из более современного, чем дерево,  металлопрофиля. Моделирование, конструирование, резьба по дереву и металлу, чеканка, фотография, картинг и другие направления развития детского мастерства и творчества, теперь уж и не вспомнить всех. Ребята не вылезали из мастерских, с трудом ежевечерне отрываясь от захватывающих занятий, дел, идей; часами и днями зависали у станков, с азартом придумывали, вытачивали, выпиливали, сверлили, монтировали, строгали, скрепляли, делали своими руками много замечательных вещей, учились у профессионалов и делились своим опытом, радовались своим и чужим успехам,  сопереживали неудачам, участвовали во всевозможных выставках и соревнованиях.  Дай-то Бог, чтобы навыки и мастерство, полученное ими в этих стенах, не пропало втуне, передано было их детям и, пережив смутное время пренебрежения к труду, мастерству и творчеству, возродилось вновь в более благоприятные времена, доставило радость самим  потомков мастеров и славу их труду. 

       Метров через пятьдесят (справа – простор голубого неба сквозь плакучие ветви нестройной шеренги старых берез вдоль обрыва над высоким берегом Пышмы, слева –пронизанный вечерним июльским солнцем, когда-то радостный сосновый парк с пустыми качелями,    еще натянутыми волейбольные сетками спортплощадки, поблекшими красками растяжки «Планета детства. ХV слет кижеватовцев». Какой же это был год?) открылось печальное зрелище заброшенного бассейна. Когда в нем купались в последний раз? На высохшем дне квадратами, в щелях между плитками, проросла трава. Краска на плакатах, висящих на сетчатом ограждении вокруг двух чаш бассейна – нормальной и «лягушатника» - облупилась и выцвела. «Ребята! Будьте осторожны на воде!»

       Дорожка к столовой, куда, как считалось, не зарастет народная тропа, тоже в опавших шишках и иглах… Крылечко столовой. Все в порядке, стекла на окнах и занавески, только двери наглухо закрыты и крыльцо в опавших хвойных иглах и шишках давно не подметалось трудолюбивыми дежурными... В окно столовой, сквозь тюлевый узор я даже разглядела клеенку и  перевернутые стулья на столах, чистый, как будто только что помытый пол. Столовая не выглядит заброшенной. Как, впрочем, и все другие постройки.

       Но дети так и не пришли в очередной раз полакомиться - подкрепиться в одно из вожделенных "спутниковских" местечек...

                *                *              *

        Вспоминая «Спутник» прежде, в воображении рисовались совсем другие картины. Тот же лес, сосны, дачки, аллеи, но наполненное жизнью пространство. Приезжая сюда, едва минуя хозяйственные ворота или высадившись из автобуса у канцелярии, уже слышали  бодрые пионерские марши или популярные песни Высоцкого, Пугачевой, Леонтьева  из громкоговорителя, а если радиоузел  молчал - неумолчный ребячий гомон, разноголосый шум, звуки тяжелых ударов мяча на спортплощадках или стадионе и несдерживаемые эмоции болельщиков,  смех, веселые крики и плеск воды в бассейне, снующая вездесущая ребятня под каждым деревом огромного парка. Теперь здесь тишина, как в лесу.

        Медленно завершая грустную экскурсию в город детства, вернулись к хозворотам. Тяжелый замок так же смыкал разноцветные створки из труб. Крыша грибка-беседки, бывшего поста дежурных у ворот, печально покосилась, тропинка к ней и пятачок около затянулись травой.  Сторожа не было видно, замок на воротах легко открылся (не был заперт), мы вышли, тихонько соединив за собой створки.

       Тягостно и  трудно описать гнетущее впечатление от посещения любимого когда-то, прекрасного места, где жизнь била ключом, где молоды мы были. Захотелось еще взглянуть на Пышму. По лесу  объехали забор, по еле заметной колее среди травы и ухабов, на цыпочках выведя машину на берег. И вот стоим на краешке земли над речным простором, на отвесной круче, любуемся зелеными просторами лугов за рекой,  поблескивающим извилистым руслом. Местами, где слабое течение, Пышма затянулась ряской. Некому ее разогнать. Пойменный луг за поворотом зарос высоким разнотравьем, заросли кустов кудрявятся внизу под обрывом, столетние березы над ним оплакивают ушедшее детство и его планету.

*                *                *

В Сети  на социальном сайте есть страничка «Пионерский лагерь «Спутник», https://ok.ru/group/51911321976932 ,
оттуда я взяла эти наполненные искренностью и восхищением слова 
Татьяна К-ва
- Очень жаль.... что " СПУТНИКА" больше нет!!!  Но - есть ПАМЯТЬ, есть - КИЖЕВАТОВЦЫ.....  Светлая память ОСИПЕНКО  ЛИЛИИ АФАНАСЬЕВНЕ..... за " ШКОЛУ ЖИЗНИ", которую мы с  НЕЙ прошли.
Надежда К–ва
- Без Лилии Афанасьевны и Спутника не стало. Жаль, такая кипучая жизнь там была, а теперь одни воспоминания.
Юлия Е–ва
- Я сегодня была у Лилии Афанасьевны. Стараюсь всегда останавливаться, когда еду мимо. Плачу. Она навсегда в моей памяти, в моем сердце. Хотя я была обычным рядовым ребенком в Спутнике. 5 лет подряд. Но я всегда ею восхищалась.
«Алые паруса» рядом работают, там дети. Охранник оттуда сказал, что в Спутнике давно мертвая тишина . И «Юный Геолог» по соседству ремонтируется. Значит, кому-то это надо? Почему Спутник-то так?
Очень хотелось пройти за ворота. Приехала с детьми туда, показать, где прошло мое детство.
Наталья О-ко
- Ничего не сохранят,  выжидают, снесут все и распродадут по кусочкам. Большие люди купили землю за гроши.
Александр Т-ов
- Блин! Были бы деньги, сам бы выкупил и отреставрировал! А потом открыл! И получил бы он вторую жизнь! Да, мечтать не вредно!


      Когда уже заканчивала писать об экскурсии в прошлое,  в FB прочла пронзительное, созвучное, но еще более печальное, даже трагичное эссе Наринэ Абгарян:  
      «И девочки откладывают свои дела. И водят меня по Москве. Выискивают чудом уцелевшие старые дома — с заброшенными дворами, с хлопающими ставнями, с деревянными скрипучими порогами. Терпеливо ждут, пока я греюсь. Они знают — я умею греться только там, где застыло время. 
Я намеренно тяну это старое, пахнущее портфелем за рупь двадцать пять время, мне хочется остаться там навсегда»