Давным-давно на думанской земле, глава 20

На обломках мира

Армия наконец была распущена, и киянские воины разбредались, кто куда. У кого-то ещё теплилась надежда, что вдруг каким-то чудом на том священном месте, где он когда-то на заре молодости оставил мать с братьями и сёстрами, ещё стоит его родной дом. Стоит только туда добраться, и постаревшие, но как и прежде нежные руки обнимут его уставшее тело и вольют в него новые силы; выбегут навстречу повзрослевшие сестрёнки, наверняка красавицы, и, окружив, наперебой станут расспрашивать о его военных походах и рассказывать, как плохо им жилось-былось без него.
  С такими мыслями отправлялся домой и Раван, но спустя неделю вернулся в лагерь – от дома остался лишь каменный очаг и каменная ограда вокруг. То ли тот давно сгорел, то ли его разобрали на доски воины одного из противоборствующих племён. О судьбе матери и сестёр Раван боялся и думать – женщины редко выживали, если война натыкалась на их дом, а уж тем более, гостила в нём.
  Аделону некуда было идти, и он всё это время оставался в лагере, организуя тех, кому, как и ему, война не оставила выбора.
  Каждый день начинался с дальнейшего освоения поляны и места на ней, где оставшиеся не у дел воины будут строить себе дома. Каждый верил, что стоит отстроить новое, уютное жилище, и жизнь наладится сама собой. Аделон в это не верил, но всячески поддерживал надежду в других, говоря, что если остались в живых киянцы, то где-то должны быть и киянки, в страхе покинувшие свои дома и прячущиеся где-нибудь в лесах. Раньше или позже до них обязательно дойдёт молва о возвращённом мире, и они начнут искать своих отцов, братьев и мужей.
- Зачем ты это делаешь? – как-то спросил его Раван. После завершения постройки очередного лесного дома, они с Аделоном сидели на поляне у костра, облокотившись о крепкие стволы молоденьких осин.
- Что? – не понял Аделон.
- Вселяешь в них напрасные надежды.
- Не все такие отшельники, как мы с тобой, и могут смириться с мыслью, что, возможно, одиночество станет их уделом на всю оставшуюся жизнь. Большинство хотят дома и семьи, женских ласк и визга ребятни.
- Но раньше или позже они всё равно отчаются, только это будет ещё болезненнее, потому что в отличие от нас с тобой они не будут жить, они будут грезить о счастливом будущем, которое никогда не наступит. А когда поймут, что всё тщетно, отрезвление окажется мучительнее самой тяжёлой раны.
- А ты думаешь, мы с тобой будем жить? – Аделон с грустной улыбкой посмотрел на друга. – Чтобы жить, надо иметь цель. Без цели жизнь теряет смысл. Когда-то в детстве моей целью было стать воином, чтобы защищать своё селение, и чтобы мною гордились мать и сестры. Потом была цель во всех передрягах обхитрить противника, чтобы сберечь своих людей. Потом – освободить свою землю от кроменов, - Аделон перевёл взгляд с Равана на языки пламени. – А что теперь? Какая у нас с тобой цель?
- Но ведь можно, в конце концов, просто жить, получая удовольствие от созерцания леса, от пения птиц, или проще, от вкуса ягод во рту или ощущения приятной сытости в желудке. Можно купаться в реке, собирать дары природы, разводить костры и греться в их тепле, находя умиротворение в наблюдении за затейливой игрой языков пламени.
- Если бы я не знал, что ты изрытый шрамами воин, решил бы, что ты поэт, - усмехнулся Аделон.
- И такое было, - задумчиво глядя на огонь, кивнул Раван.
- А что-нибудь помнишь? – Аделон наклонился вперёд, чтобы лучше слышать друга.
- Ничего, - мрачно ответил тот.
- Не может быть! – сквозь чёрный, но прозрачный покров темноты Аделон вглядывался в лицо друга, пытаясь понять, что творится у того в душе.
- Только шесть строк. Я твердил их все эти годы:

                Вот студёный родник, в нём живая вода,
                А вокруг в буйной пляске трава-лебеда;
                Дом из веток, постель из пушинок и мха,
                Утром зяблика трель, ночью – вздох мотылька.

                Вы мои, от росинки до старого пня,
                Из любого далёка дождитесь меня!

  Раван умолк, и Аделону показалось, что у этого воина, пережившего кошмар не одной войны, вышедшего живым из таких леденящих кровь передряг, дрогнул голос. Аделон боялся поднять глаза – вряд ли его друг умел плакать, но, если умел, никто не имел права видеть это. Они сидели молча, пока языки костра не ослабли и, швыряемые ветром туда-сюда, заискивая, низко стелясь по земле, не стали молить о новой пище.
  Аделон протянул руку, взял верхнюю ветку из вороха и подбросил в костёр. Набросившиеся на еду языки взметнулись вверх, и ветка затрещала от вгрызающихся в неё зубов пламени.
- Я вернулся, но они не дождались, - вдруг произнёс Раван ровным, не выдающим никаких чувств голосом, - ни дом, ни пень, ни ручей. Никто не дождался меня.
- Послушай, Раван, - пришла Аделону неожиданная мысль, - ты бы мог снова слагать стихи и читать их киянцам. Только… - он осёкся.
- Только что? – так же безучастно откликнулся Раван.
- Только они не должны бередить похороненное навсегда прошлое.
- У нас есть только прошлое, - пожал плечами Раван, - будущего у нас нет. Как можно посвящать стихи тому, чего нет?
 Аделон не нашёлся, что возразить, и умолк, ругая себя за то, что вмешался не в своё дело. Он сам не знал наизусть ни одного стихотворения, ни одной песни, хотя много раз слышал их от матери, но это было в глубоком детстве, как будто в другой жизни. Но сейчас он был удивительно тронут строками, прочитанными ему Раваном. От них одновременно веяло и маминым теплом, и домашним уютом, и ещё многим другим, что согревает охладевшую душу. Он неожиданно понял, что все те эмоции, которые разбередили в нём стихи Равана, сложенные вместе, называются одним словом – счастье. И у него в который раз защемило сердце от жажды этого тихого, незаметного никому, кроме тех, кто с ним живёт, чувства – счастья иметь семью, счастья растить сыновей, которым не придётся покинуть родной дом, ещё как следует не окрепнув, для того чтобы идти убивать таких же обречённых, как они; счастья растить дочерей, красота которых будет радовать глаз и вселять романтические мечты в сердца молодых, а не разжигать похоть врагов их отцов и братьев.
  Аделон затряс головой, в очередной раз разгоняя пустые, вредные мечты. Он должен найти новую цель, и не воображаемую, а реальную – реальную земную цель, которую сможет осуществить. Тогда жизнь вновь обретёт смысл.
- Знаешь, - вернул его из тщетных мечтаний Раван, - в детстве я очень любил в одиночестве бродить по лесу. Помню, задерёшь голову, а там стая птиц, выстроившихся вереницей или клином, и такая досада меня берёт, что они могут легко перенестись в другие земли, увидеть, что там за горизонтом, а я обречён жить в одном и том же, хоть и горячо любимом месте.
  Аделон расширил глаза и посмотрел на друга – слова того неожиданно отозвались у него в голове целой вереницей мыслей: одна перегоняла другую, задевая её, увлекая за собой. А что если и впрямь отправиться в путешествие? Во всяком случае, даже бесцельное путешествие имеет цель – идти, пока держат ноги, любоваться природой вокруг и, кто знает, может увидеть такие края, о которых киянцы и ведать не ведают, а только сова по ночам ухает, да вода в речке журчит. А повезёт, и своих селян встретить или родственниц его воинов, которые уже давно отчаялись когда-нибудь увидеть своих сыновей и братьев.
- Эти мечты ещё с тобой? – уже предвкушая новую жизнь, возбуждённо спросил Аделон.
 Раван удивлённо посмотрел на него и, увидев блеск в глазах друга, усмехнулся:
- Ты это серьёзно?
- А почему нет? – всё больше заводясь, спросил тот.
- Ты не устал от походов? От жизни в грязи, без крыши над головой? От постоянного риска? Наконец, от вечного страха за свою жизнь?
- Зачем мне жизнь, если в ней нет риска? – Аделон положил руку Равану на плечо. – Я понимаю тебя, но не смогу, как ты, довольствоваться одним созерцанием рассветов и закатов, наблюдая, как жизнь проходит мимо. Мне необходимо хоть иногда промочить ноги, расцарапать руки и набить пару шишек на лбу. А потому завтра же я отправляюсь в путь.
- И куда же? – Раван оторвал спину от ствола и наклонился к Аделону.
- Ранним утром подожду знака. Может, птица пролетит, может, змея проползёт, а может, сильный ветер верхушки деревьев наклонит – туда и пойду.