Тёпкино счастье

Тёпка поднял увесистый, ссохшийся ком земли, примерился, несколько раз подбросив его в руке, и, прищурив правый глаз, ; он был левшой, хотя сам и не знал об этом, ; размашисто метнул его в дом тётки Михеевны. Ком ударился о железную крышу и с грохотом покатился вниз.
– Это за хворостину! – потёр он заднее место, напоминающее ему о вчерашней экзекуции, которой подвергся от тётки Михеевны, заставшей его, как нашкодившего лиса, в своём птичнике. – А это, – он поднял ком побольше, – за безбатьковщину!
Второй мстительный удар пришёлся по птичьему двору. Всполошились куры, недовольно загоготали гуси. Тявкнул для порядка и тут же успокоился цепной пёс Михеевны Леший. Довольный Тёпка погрозил ещё для острастки кулаком и юркнул в заросли ирги, не дожидаясь, когда кто-нибудь выйдет из дома, чтобы выявить нарушителя спокойствия.
Упав на землю, он стал наблюдать за тем, что произойдёт дальше. Хлопнула дверь. Вышел Михеич, муж тётки Михеевны. У него, конечно же, было своё имя, но его никак иначе как по отчеству супруги не называли. Михеич был безобидным мужиком, ну попивал иногда. А кто не попивает? Зато ни одна тварь божья от него обиды не видела. А вот противоречить жене никогда не смел. Поэтому, ; делал вывод Тёпа, ; он и потерял своё имя, а заимел вредное, как у его жены, – Михеич. За глаза эту пару называли Михмихи.
– Да Тёпка, видать, балует! – огляделся по сторонам Михеич и, смачно зевнув и почесав поясницу под майкой, вернулся в дом.
Если б только хворостина, Тёпка не стал бы мстить. Законная трёпка была задана Тёпке. Застукали в чужом сарае – получай по заслугам! Вот надо же какая несправедливость, ; рассуждал он, ; у такой гадкой Михеевны и такие замечательные гуси. Самые лучшие гуси на деревне! Не местные, привезённые откуда-то. И яйца несут – ну прямо с яблоко огромное. Собственно, за яйцом и отправился Тёпка. Просить тётку Михеевну дать яйцо за так – пустая затея. Она их даже не продаёт никому, сколько бабы ни просили, чтобы никто не мог развести таких же гусей, как у неё. А у Тёпки денег-то и вовсе не было. Поэтому он не нашёл ничего лучшего, как попытаться взять одно яйцо взаймы. С возвратом, конечно, поклялся он себе. Вот только Пасха закончится – и он тотчас же вернёт ей её яйцо, уже крашеное. Оно ему только и нужно-то на один разочек. Но не получилось.
А вот за «безбатьковщину» он не мог спустить. Это звучит обидно – голый, бездомный, сирота, короче. Разве он виноват, что родители его погорели? Что остался один? Бабка с дедом-то давно уже померли. Но после пожара того на сходе деревенском порешили, что негоже отдавать мальца в детдом – Тёпке тогда было ещё четыре года от роду. Два года прошло. Жил он то у одной двоюродной тётки, то у другой. Но разве тётки могут сравняться с мамкой? Не обижали, но и тепла особого он от них не получал. Жил как та крапива в огороде – вроде и не нужен никому, да не избавиться никак.
Украдкой покинув своё убежище, Тёпка вышел на улицу и припустился вдоль заборов. После зимы там уже подсохло, и начала пробиваться первая трава, а потому бежать было одно удовольствие – земля под ногами пружинила и, казалось, что трава щекочет ступни сквозь подошвы ботинок. Улица же была ещё сыра и расквашена, в жирных, сочащихся водой бороздах-колеях от грузовых машин.
– Тёпка, ты куда? – окликнул его Федька-рыжий.
По Федькиной физиономии всегда можно было определить начало весны. Не дожидаясь лета и жарких солнечных лучей, она у него уже с первыми весенними днями сплошь покрывалась рыжими веснушками. Деревенские шутили, что Федькины щёки лучше барометра определяют время весеннего сева. И Федька верил, что только благодаря ему в селе и начиналась весною рабочая суета: тарахтели как-то особенно звонко трактора, воздух резал металлический звон молотков – мужики приводили в порядок плуги, бороны; вскрывали и проветривали сараи – будили посевное зерно.
– А! – махнул рукой Тёпка и мотнул головой, закинув назад чуб. – Дела, Федька. Не держи меня.
У Федьки через плечо был перекинут пустой мешок. Он хмурил брови, стараясь придать себе важный вид.
– Деловой, – пробурчал Федька.
– А ты куда? – поинтересовался Тёпка нехотя, ради приличия.
– Да вот, – Федька по-хозяйски поправил мешок, – зеленцы кролям набрать. Пойдём со мной! Мать-и-мачехи надерём. Там жуть сколько расцвело их!
Тёпа нахмурился, мотнул головой.
– А ну их!
Не любил он эти цветы. Вернее, ему название не нравилось. Саднило сердце от него. И, как назло, именно этот цветок всегда появлялся первым после зимнего бесцветья. Вот только что холод, снег, грязь, распутица кругом, хочется тепла уюта, чистоты, и вдруг на пригорках россыпь тёплых жёлтых цветов, будто солнце от радости возвращения наплакало свои солнечные слёзы. Серость, зябкость – и вот вам мать-и-мачеха, тепло и надежда после долгой студёной разлуки. Словно душу царапали Тёпке эти нежные цветы, не радовали.
– А потом на Камышовку смотаемся, – не замечая помутневшего Тёпкиного взора, продолжал Федька. – Только корзину побольше захвати. Знаешь, вода там ужас как разлилась, и караси дурные стали. Заходишь по колено в траву притопленную, так они прямо в ноги тебе бросаются – только корзину подставляй!
– Знаю, – ответил Тёпка, – вчера там Михеич цельный мешок набрал. И одного во-о-от такого, – Тёпка раскинул широко руки, – карасища словил. Не карась – порося!
– Михеич врёт, – махнул рукой Федька.
– А ничего и не врёт! Сам видел! Он даже не сразу смог его взять. Он его хвать, а тот – нырк в камышовы корни. Михеич за ним ; да на карачках, да по шею в воде. Михеич его за хвост, а тот его хвостом да по морде! Тогда он его за жабры! Так и вытащил. Весь в тине, мокрый шёл домой, а карасища того из рук не выпускал. Я его так и повстречал.
– Врёшь! Побожись! – растопырил глазища Федька.
– Да ей Богу! – жарко подтвердил Тёпка.
– Перекрестись! – не унимался Федька.
– Вот тебе крест! – Тёпка быстро перекрестился.
– Свезло Михеичу, – сладко причмокнул толстыми, рыжими от веснушек губами Федька. – Ну так ты пойдёшь за карасями?
– Пойду, – согласился Тёпка, – кликни, как вернёшься. А зеленца погуще нынче вон там, на двугорке, – Тёпка махнул рукой, – я вчера там был. Мигом наберёшь целый мешок. Гуще и жирнее только в Змеиной балке.
– Нашёл дурака в Змеиную балку лезть! Кроли того не стоят. А ты где будешь, когда я вернусь? Где тебя искать?
– У тёть-Зины. Ну если она, конечно, вернётся из райцентра к обеду. Обещала вчера быть, да вот всё нет. Загостилась у тётки какой-то. А если там меня не найдёшь, тогда у тёть-Ксени буду. Найдёшь, короче. Ну, я побежал!
– А ты куда всё ж? – крикнул Федька вслед убегающему Тёпке.
Но тот, не оглядываясь, перескакивая через натоптанную у калиток грязь, только махнул рукой. Тёпка торопился. Весеннее солнце хоть и тёплое, но недолгое. Вот-вот и вернётся вечерняя студёность, и тогда завалинка остынет, и… Тёпка всё-таки угодил в грязь. Не допрыгнул до сухого островка. Брызги во все стороны разлетелись весенним салютом, который Тёпка никогда ещё не видел живьём, только по телевизору, но знал, ничего красивее его не бывает, потому что он, салют, – символ победы добра над злом и просто красивый!
Не успел он представить грязные брызги красочным салютом, как тут же уткнулся взглядом в пустую завалинку. Неполно растопыренные ставни оконца, отражая в стекле алые блики, ловили последние солнечные лучи ; тёплые, ускользающие. А под оконцем, на скамье у стены – никого. Тёпка крепко вздохнул, обвёл взглядом притихший дом, голый палисадник за жидким штакетником – никого. Сел на скамью. Заболтал ногами. Мимо медленно, натужно урча, меся грязь всеми своими большими колёсами, из последних своих лошадиных сил проехал фермерский зилок ; старенький грузовичок с молочной цистерной на спине. Пахнуло дымом. Совсем рядом кто-то топил баню. Цвикнула птаха в сумерчающем небе… Нет. Это дверь.
Тёпка спрыгнул со скамейки и заглянул за угол дома. По ступеням медленно, по-стариковски, сначала осторожно нащупывая ступень, приноравливаясь, а уже потом ступая тяжело всем телом и опираясь на деревянную палку – бадик, – спускался дед Ляксей. У Тёпки с души слегло.
– А, – стреляя колючим взглядом из-под густых бровей, проскрипел в такт ступеням дед Ляксей, – это ты, пострел?
Его за такие густые брови и колючий взгляд побаивалась вся деревенская мелкота. Говаривали даже, что был он в прошлом разбойником. «Был или не был – не мне решать», – однажды сделал для себя выбор Тёпка, а совсем перестал бояться деда, когда услышал необычную историю в церкви, что несколько лет как открылась в их деревне. Церковь была старая, с прохудившимися куполами и сквозняками – совсем как дед Ляксей. Тёпка зашёл туда, привлечённый звоном колоколов, выставленных во дворе. Робея, он отворил дверь и сразу попал в сумрак, пропахший ладаном и воском ; таинственным ароматом, который ему был неведом. Вошёл и сразу оказался рядом бок о бок с дедом Ляксеем. Тот его не сразу приметил в силу малого Тёпкиного роста.
Поп, пришлый, из райцентра, стоя с крестом перед Тёпкиными односельчанами, рассказывал им старинную историю про Бога и Его Сына. Что когда умирал Сын Божий на Кресте, то Он взял с собой и разбойника, потому что разбойник попросил прощения за всё то худое, что он сделал в своей жизни. И разбойник тот теперь живёт в Царствии Небесном рядом с Богом. Это было в пользу деда Ляксея. Он стоял, согласно кивал головой в такт рассказа и угловато крестился мало гнущейся рукой.
Наконец дед Ляксей увидел Тёпку и как-то странно тепло улыбнулся, будто попросил прощения, как тот разбойник у Сына Божьего. И Тёпка сразу же ему всё простил, хотя и не было между ними вражды, и дед Ляксей ничего плохого не делал ему, и поверил, что он, дед Ляксей, хороший.
С тех пор и началась их молчаливая дружба. Если мальчишеская ватага, завидев деда Ляксея, пробегала мимо с гоготом и свистом, стараясь удрать как можно быстрее, то Тёпка, напротив, медлил и улыбался, получая в ответ колючий взгляд из-под нависших бровей и тёплую улыбку на каменных губах прощённого разбойника.
– Ты меня караулишь что ли, Степан? – дружелюбно спросил старый разбойник. Именно так Тёпка по-прежнему продолжал мысленно называть деда Ляксея.
– А ты правду мне сказал, что красное яйцо поможет счастье найти? – по-детски серьёзно прямо в лоб спросил Тёпка.
Дед Ляксей остановился, так же, как и Тёпка на него, серьёзно посмотрел в ответ, покряхтел задумчиво.
– Правда, – качнул головой.
– Не врёшь? – испытующе заглянул ему в глаза Тёпка.
– Не вру, – твёрдо ответил дед Ляксей. – А зачем мне врать-то? Грех на душу брать. Одной ногой уже в могиле стою. Здесь не до шуток и не до вранья, милый мой.
Дед Ляксей жёсткой корявой ладонью провёл по Тёпкиным волосам, вздохнул глубоко и скорбно, как могут это делать только древние старики.
До Тёпки, как гром средь ясного неба, дошло, что дед Ляксей не может врать – он же умрёт скоро! А в таком положении не врут. Его отнесут в кумачовом гробу на кладбище за деревней – и будет он там лежать год от года под раскидистой берёзой. Зимой его холмик будет заметать снегом, а весной на нём будет зацветать нелюбимая им, Тёпкой, мать-и-мачеха. И пацаны уже никогда не будут свистеть и гоготать, пробегая мимо разбойника деда Ляксея, а он, Тёпка, не будет улыбаться и видеть в ответ каменную тёплую улыбку. Да, дед Ляксей не врал, ; сделал вывод Тёпка.
– Ну коли не веришь мне, пойдём со мной, – предложил дед Ляксей, – я в церкву ко всенощной иду. Сам у отца настоятеля и спросишь.
– А скажет? – Тёпка вдруг засомневался, ведь поп, как его зовут пацаны, или отец настоятель, как его зовёт дед Ляксей, вон какой важный, весь в чёрном до полу, с золотыми узорами, и так протяжно поёт, аж за душу берёт! А кто Тёпка – мелкотня, шантрапа деревенская. Да разве будет он с ним говорить или даже на вопросы отвечать?
– Скажет, – важно ответил дед Ляксей.
– Мне скажет? – недоверчиво посмотрел Тёпка снизу вверх на деда Ляксея.
– Тебе, – кивнул дед Ляксей, – нет малых и больших вопрошающих, есть душа, вопиющая к Богу. И на всякий вопрос есть у Него ответ.
– А как надо яйцо катать, что б счастье найти? Скажи ещё раз, дед Ляксей.
– А что за счастье ищешь, Степан? – окинул Тёпку тёплым взглядом из-под бровей дед Ляксей и как-то странно протяжно вздохнул.
– Да надо! – отмахнулся Тёпка.
– Раз надо, что ж не запомнил?
– Для пущей памяти, – укоризненно шмыгнул Тёпка носом и утёрся рукавом.
– Ну, раз для памяти, слушай, – улыбнулся и приготовился дед Ляксей к обстоятельному разговору.
Тёпка не торопил деда, зная, что успеет выслушать и запомнить все нужные слова, потому что дед Ляксей шёл медленно, шаркая калошами и прямиком по грязи, не пытаясь перескочить с сухого пятачка на сухой, как это делал Тёпка. Со стороны это выглядело, как если бы молодой козлик прыгал, резвился под старым дубом, раскидистым и могучим. Но Тёпка хоть и прыгал, но ловил каждое стариковское слово.
– Вот, значит, – обстоятельно, так же неспешно, как и шёл, начал объяснять дед Ляксей, – берёшь крашено яичко. Обязательно освящённое. Это, стало быть, после Пасхи Христовой.
– А когда Пасха, дед Ляксей? – перебил его Тёпка.
– Так уж через неделю. Вот проживём как-нибудь с Божьей помощью да с молитвами страстную седмицу, так сразу в воскресенье и Пасха.
Тёпка улыбнулся. Ждать оказалось не так долго – всего-то неделю!
– А святить яйца да куличи, да прочий продукт будет батюшка в ночь с субботы на воскресенье, сразу после Пасхальной службы значит. Так ты будь готов. Приходи с крашеным яичком своим в церкву в субботу к ночи. Отстоим службу, а уже опосля батюшка и святить зачнёт.
– И сразу можно будет за счастьем бежать? – Тёпка снова перебил старика.
– Эка, ты скорый какой! – улыбнулся дед Ляксей. – Нет. Рано ещё будет. Опосля разговляться будем, кушать куличи, яйца и всяко там, что у кого на столе будет. И поздравлять будем друг друга с Воскресением Христовым. Только ты яичко своё крашено не ешь.
– Ну что я дурак какой? – возмутился Тёпка, запнулся, покраснел и, виновато опустив голову, произнёс. – Счастье своё проесть. Разве я не понимаю?
Дед Ляксей положил свою тяжёлую жёсткую ладонь Тёпке на голову, пригладил запутанные вихры. Пристально поглядел на мальчика. Ни одна морщинка не дрогнула на его тёмном старческом лице. Только взгляд, всегда колючий, вдруг изменился – стал мягким, светлым.
– Это ладно, Степан, ладно, – успокоил его дед, проведя своей шершавой заскорузлой ладонью по голове, – хорошо, что ты такой понятливый, сметливый. Счастье проесть можно, конечно, вкусно, да вот всю жизнь потом хлебом мягким давиться будешь, а сахар солоным покажется.
– А как разговеемся, так можно катать идти? – Тёпка остановился как вкопанный перед дедом Ляксеем, чем заставил и его тоже остановиться, и нетерпеливо заглянул ему в лицо.
– Опять торопишься, Степан, – покачал головой дед Ляксей. – Слухай дале.
Они продолжили путь, а дед Ляксей ; свой рассказ.
– Пройдёт после Пасхи неделя значит, красной её называют, потому что радостная, праздничная то есть. В ту неделю всякому ещё дозволено в колокола звонить, славить Воскресенье Христово. Наступит воскресенье – оно-то и будет Красная горка.
– Как наше село называется! – удивился Тёпка. – А ещё горка так называется, с которой к Духову роднику спускаться.
– Да. Так оно и есть, – кивнул дед Ляксей. Что ранее назвали, горку или село наше так ; неведомо. Церква-то наша тоже в честь этого Праздника зовётся, церква святого Духа. Только она позже построена была. Когда уже село силу набрало. Это сейчас здесь сотня дворов едва наберётся, а тогда боле четырехсот было. Богато жили, вот и решили церкву построить. Собрали деньжат и построили.
– Ты, дед Ляксей, не отвлекайся, ты про яичко сказывай.
 – Ага, – кивнул дед, – вот это и будет день, когда яичко твоё красное пригодится. Находишь самую крутую горку, забираешься на самый верх и…
– Бросаю яичко! – поспешил закончить Тёпка длинную и неспешную речь деда Ляксея.
– Не бросаешь, – поправил его дед Ляксей, – катишь вниз под горку. Но сначала загадываешь желание, самое что ни на есть заветное, что принесёт тебе счастье.
Дед Ляксей замолчал. Тёпка напрягся. Он ждал, что дед Ляксей спросит, какое у него, у Тёпки, самое заветное желание. Но Тёпка не хотел никому, даже деду Ляксею, говорить о нём. И говорить неправду не хотел, тем более деду Ляксею, который так много сделал для того, чтобы Тёпка нашёл своё счастье. Но дед Ляксей не спросил. Тёпке показалось, что дед не спросил не потому, что ему не интересно, а потому что знал его, Тёпкин, загад. Он будто прочёл его мысли, как если б эти мысли были написаны на его, Тёпкином, лбу.
Тёпка сморщил лоб, потёр, как бы стирая написанные на его лбу слова, и первым нарушил молчание:
– А пока оно катится, нужно говорить:
Катись, красное яичко,
С крутой горки – не в овраг… – Тёпка запнулся.
Дед Ляксей подхватил:
– Берегись воровки-птички –
Не поймает тебя враг.
Продолжили они уже вместе:
– Не скатись ты в бурну речку –
Нету счастья под водой.
Обхитри саму лисичку –
Тайну от неё сокрой!
Найди, красное яичко,
Моё счастье под горой!
– Ух, – выдохнул Тёпка, – а дальше что, деда Ляксей?
– А дальше жди своё счастье. Придёт оно. Верь. И будет самое что ни на есть большое. Самое большое.
«Для самого большого счастья – что б наверняка – нужно самое большое яичко!», – озадаченно нахмурился Тёпка и пытливо заглянул деду Ляксею в глаза:
– А какая, дед Ляксей, птица несёт самое большое яйцо, знаешь?
– Пожалуй, страус, – дед Ляксей задумался. – Нет, точно, страус. Он же ростом с меня будет. Во, какая грандиозная птица!
– А где она живёт? – подозрительно посмотрел Тёпка на деда Ляксея. – Что-то я её в селе нашем не видел раньше.
– Так она в Африке живёт, – убедительно закачал головой дед Ляксей, – точно в Африке. И никуда оттуда ни шагу.
– В Африке, говоришь? – почесал затылок Тёпка и сокрушённо добавил. – Далеко. Не успею до Пасхи. Остаются, значит, Михеевны гуси.
– Пришли мы, Степан. За разговорами и не заметили дороги, – дед Ляксей остановил Тёпкины невесёлые раздумья.
– А верба зачем? – веточки с мохнатыми шишечками Тёпка только теперь заметил в руках деда Ляксея. Тот, чтобы перекреститься перед тем как войти в церковь, переложил их из одной руки в другую.
– Вербное воскресенье сегодня, – ответил дед Ляксей, – смотри, все несут вербу в церкву.
И впрямь, у всех в руках были пучки вербных веточек: какие перетянуты яркими цветными атласными ленточками, другие скромной бечёвочкой – той, что в сельпо коробки перевязывают.
– А зачем? – не унимался Тёпка.
– В этот день Господь въехал в Иерусалим, чтобы быть распятым и воскреснуть. А люди встречали его, бросали к ногам зелёные пальмовые ветви. Ты ведь знаешь, пальма всегда зелёная, круглый год.
– Ну точно ёлка наша, – согласился Тёпка, хотя пальму прежде и не видел.
– А пальмы, сам знаешь, у нас в огородах не растут.
– И пальмы не растут, и страусы не живут, – горько вздохнул Тёпка, – просто беда!
Дед Ляксей рассмеялся по-старчески, давясь кашлем, а прокашлявшись, возразил:
– У нас свого достаточно и без страусов. Мы вот вербу несём заместо пальмы. Она первая просыпается после зимы.
– Это как будто новая жизнь начинается? – прищурился Тёпка, снизу вверх заглядывая деду Ляксею в глаза.
– Ну почему «как будто»? Именно, новая жизнь и начинается, – дед Ляксей пригладил Тёпкины перепутанные вихры и легонько подтолкнул к двери.
А дверь в церковь то и дело «бахала», впуская прихожан. Входили свои, знакомые Тёпке сельчане, и другие, которых он не знал, видимо, соседи закамышенские – те, что живут в избах, которые виднеются за рекой Камышовкой. «И как они перебрались? – удивился Тёпка. – Речку-то разпаводило. А мост всё никак не починят».
Пристроившись в углу, прижавшись к холодным и пыльным старым кирпичам, из которых в незапамятные времена его односельчанами была выложена церковь, Тёпка стал выжидать, когда мимо пройдёт поп, чтобы задать ему вопрос, который не давал покоя. Он, конечно, верил деду Ляксею, но раз дело касалось такого серьёзного вопроса, как счастье, которое зависело прямым образом от красного яичка, которое поп должен освятить в самый торжественный день, который будет уже через неделю, то именно он, поп, и должен точно знать, найдёт ли красное яичко счастье, способно ли? А может быть, всё это байки для глупой детворы? Но Тёпка не из тех, кто запросто поддаётся на посулы и кому легко запудрить мозги. Вот пусть и ответит и за деда Ляксея, и за красное яичко, и за Сына Божьего, который в тот день должен победить смерть.
Сумрак и мерцающие огоньки лампад, сладкий запах свечей и монотонное пение малопонятных слов убаюкали Тёпку. Он не заметил, как задремал. Никто его не беспокоил. Долго ли он проспал, он не знал. Разбудили его колокола. Они звонили снаружи. Звук их беспрепятственно миновал стены и проникал внутрь самого Тёпки, будоража и беспокоя, но не страшно и тревожно, а вселяя надежду и наполняя силой, которая мальчику была ещё не знакома.
Служба закончилась. Люди выходили не спеша, оборачиваясь у выхода и крестясь. У всех в руках были веточки вербы с мохнатыми шишечками и свечи – некоторые так и несли их, заслонив ладонью, чтобы не погасли. Церковь пустела. Попа всё не было. Тёпку охватывала тревога. Те, кто остался, явно чего-то или кого-то поджидали. Среди них был и дед Ляксей. Это немного успокоило Тёпку. В стене, сплошь покрытой иконами, отворилась маленькая дверца, и показался поп. Все направились к нему, но подходили по одному и о чём-то шептали в полголоса, пока другие дожидались своей очереди. Тёпка не торопился, точно зная, что самые серьёзные вопросы нужно оставлять напоследок, когда никто уже не дышит в затылок.
Последним был дед Ляксей. Говорил он совсем недолго. А когда закончил, оглянулся на Тёпку, ободряюще кивнул головой и вышел, шаркая калошами. Тёпка отделился от стены и робко направился к поджидавшему его батюшке.
– И самый малый здесь будет первым в Царствии Небесном, – улыбнулся тот медленно приближающемуся Тёпке.
Тёпка расправил плечи. Скованность во всём теле прошла. Он выпрямился. Поднял голову.
– Во имя Отца и Сына, и Святого духа, – батюшка перекрестил Тёпку и положил руку на голову.
Ладонь его была просто огромной, отчего Тёпкиной первой реакцией было втянуть голову в плечи, как черепаха, и присесть, но прикосновение оказалось лёгким и тёплым, не таким корявым и жёстким, как у деда Ляксея.
– Ну сказывай, Стёпушка, о чём хотел спросить?
Тёпкины уши резануло это его – Стёпушка. Так Тёпку никто ещё не называл, хотя он на какое-то мгновенье засомневался, ему показалось, что он слышал когда-то своё имя, так произнесённое, но было это наяву или во сне, он не мог точно вспомнить. А может, и не к нему вовсе было оно обращённое. Тёпка вдохнул поглубже и выпалил:
– А правду говорит дед Ляксей, что красное яичко может счастье найти, если его катить с горки?
– Правду говорит, – кивнул батюшка, пряча улыбку в густой чёрной бороде, но глаза выдали его: морщинки весёлыми лучиками разбежались в стороны.
«Почему он улыбается? – прикусил губу Тёпка, пытливо всматриваясь в лицо священника. – Неужто обманывает? А может, дед Ляксей подговорил его сказать мне так?»
– А почему именно красное?
– Потому что красное яичко – символ Воскресения Христова. А было это так. Через несколько дней после казни Сына Божьего Мария Магдалина, которая всегда была рядом с Иисусом до его смерти и Воскресенья, пришла к римскому императору Тиберию и сказала: «Иисус Христос Воскрес». Император воскликнул: «Не может быть! Как не может это белое яйцо, что в твоих руках, стать красным». И тут же на глазах у всех белое яйцо покраснело.
– Но ведь мы же красим яички. Они же сами не краснеют! – возразил Тёпка и обрадовался: наконец он поймал батюшку, и тому ничего не остаётся, как сознаться в обмане.
– Не краснеют, верн о. Слабы мы в вере своей. Если бы мы верили так, что яички сами краснели, то на земле было бы Царствие Небесное. Но мы, к сожалению, только на пути к нему.
– Значит, крашеное яичко может счастье найти?
– Если веришь Богу, то и крашеное яичко найдёт твоё счастье. Всё, Стёпушка, даётся по вере.
– А если загадать очень… – Тёпка запнулся, – очень большое счастье? Такое, что и трудно представить?
– Для Бога нет невозможного, Стёпушка.
Тёпка перевёл взгляд на иконостас. Справа от Царских врат в полутьме он разглядел Бога. Тёплый маленький огонёк от лампады лишь чуть освещал Его лик. Иисус смотрел прямо Тёпке в глаза. И было в Его взгляде немного от деда Ляксея, чуть-чуть от батюшки и что-то очень родное, но забытое, словно из глубокого сна. Такой нежностью лучились Его глаза, что Тёпка не мог не поверить Ему.
Тёпка задрал голову и, глядя батюшке в глаза, твёрдо сказал:
– Верю.
– Вот и славно. Храни тебя Бог!
Вышли из храма они вместе. Батюшка ещё гремел ключами, запирая дверь, а Тёпка уже летел вдоль домов, не чуя ног, как на крыльях, не разбирая, где грязь, где лужи. «Для большого счастья, – соображал он лихорадочно, – и яйцо нужно большое! Чем больше, тем лучше. Правильно я решил про гусиное яичко Михеевны. Вот только как его заполучить?»
Всю страстную неделю, что предшествовала Пасхе, Тёпка ходил вокруг Михеевского дома, как лис вокруг курятника. Но так и не улучил момента, чтобы совершить набег – всё что-то мешало: то Леший во дворе, то Михеевна или Михеич по хозяйству хлопочут, а ночью и подавно нет никакой возможности – пёс просто звереет, да и замок на сарай хозяева вешают исправно, не забывают. Впрочем, память о хворостине тоже не способствовала решимости. Тёпка исходил уже всю деревню: заглядывал в каждый двор – не появилось ли у кого новых диковинных птиц страусов, заглянул на птичью ферму и общупал все яйца, что несут тамошние куры, каждый день наведывался в сельпо – но там только шоколадные яйца отличались нужным размером, а шоколадные, известно, для такого дела не годятся. В общем, нигде не оказалось подходящего яичка. И чем ближе было воскресенье, тем печальнее становилось на душе у Тёпки.
Наступила пятница. Отчаявшись окончательно, Тёпка бесцельно брёл по улице, привычно уже заглядывая в знакомые щели в заборах и полуоткрытые ворота.
– Боженька, – бормотал он, – неужели Ты не сжалишься надо мной? Видишь же, какой я маленький и несчастный. Что я сделал плохого, что не могу найти яичко? Ах, да. Я хотел украсть у Михеевны. Но я же получил хворостиной! И хочу сказать Тебе, очень даже больно получил! Я больше не буду воровать. Честно-пречестное пацанское слово! – Тёпка не знал, как нужно правильно обещать Богу, поэтому, использовав привычный жест при помощи большого пальца и зуба, щелкнул ногтём: «Зуб даю! Не буду больше!»
– Ты чего это? – подозрительно посмотрел на него Федька, появившийся из своей калитки.
На голову себе он нахлобучил плетёную корзину и выглядел огромным грибом-боровиком.
– Ничего, – буркнул Тёпка, – а чего?
– Какой-то не такой, – с сомнением посмотрел он на друга и тут же перешёл к делу. – Пойдём со мной на Камышовку за карасями. Тогда я не успел. Пока надрал зеленца – уже стемнело.
– Не, – мотнул головой Тёпка, – не хочу. В другой раз.
– Другого раза может не быть! – возразил Федька. – Всех карасей разберут.
– Ну, разберут, так разберут!
Федька пожал плечами и направился своей дорогой.
– А что там за шум? – окликнул его Тёпка.
– Да, – махнул рукой Федька, – Михеевны корова не вернулась с выпаса. Весна в голову ударила – так она и загуляла. Михеич по округе шастает, а Михеевна соседей уговаривает помочь найти корову. Да кто им поможет? Куркули! Говорят, недаром это в страстную пятницу случилось! Бог наказал её.
Тёпку как студенцовой водой охолонуло. Незабываемое яркое ощущение обновления – будто кожа меняется – это он знает по себе. Там, под крутым склоном Красной горки, в заросшем урочище бьёт Студенец, родник то есть, его ещё прозывают сельчане Духов источник, святой значит. Туда часто городские наведываются, особенно летом их много бывает. Из него воду круглый год для церкви черпают, несколько бочек сразу возят. Упасть в него летним зноем – это как заново родиться. Сердце сначала заходится, поднимается к самому горлу, а потом, ух, замирает. То же самое Тёпка ощутил и сейчас. Он подхватился – и бежать!
«Нигде в другом месте её быть не может – только в Змеиной балке», – пульсировали слова в Тёпкиной голове. Балка ; разъеденное весенними водами когда-то бывшее поле ; изгибаясь, как след змеи, заканчивалась высоким, почти отвесным склоном. Ветер в ней не мог разгуляться, поэтому воздух весною прогревался быстрее, чем где бы то ни было. Дно её, как киль у лодки, собирало последние капли талого снега и пушилось первой травой – густющей жирной зеленцой. А тёплые песчаные склоны покрывались солнечными слезами ; мать-и-мачехой. Ну и змеи, конечно, облюбовали её, отчего местечко это пользовалось дурной славой. Местные обходили её стороной.
Маленький Тёпка был, наверное, ближе к коровам и ко всякому живому существу, нежели к людям. В том смысле, что чувствовал он животину гораздо лучше и ярче, чем понимал взрослых, обременённых хозяйскими заботами. Но, собственно, и взрослые отвечали ему тем же. Исключением являлся лишь дед Ляксей. Недаром же говорят: что малый – что старый. Они чувствовали жизнь по-особому, остро, инстинктивно, то есть по-животному. Именно это и стало нитью, связывающей их. Поэтому Тёпка нисколько не сомневался, что искать корову Михеевны нужно только в Змеиной балке. Будь он коровой, он непременно направился бы туда. Он и сам весну встречает там, потому что именно туда она приходит прежде, чем зайдёт в деревню и сгонит снег в полях.
Тёпка сорвался с места и не чуя под собой ног помчался по улице, не разбирая дороги. Грязные брызги летели во все стороны, когда он попадал в лужи. Вышедшие на солнышко клуши с громким кудахтаньем рассыпались кто куда, спасаясь от него. «Вот пострелёныш» или «куда ж тебя несёт» – слышал он вслед, обдавая грязным фонтаном зазевавшихся прохожих или судачивших о том о сём баб у сельпо.
Впереди показались Михмихи, оба. Михеевна стояла у своих ворот, распахнутых в ожидании возвращения скотины, а Михеич, возвратясь с безуспешных поисков, разводил руками.
– Говорят, волки объявились. Задрали они её, – решительно рубанул он рукой.
– Ой, – взвыла Михеевна, – канула моя кормилица-молочушка, единственная моя, а-а-а.
Корова-то была у Михеевны не единственная, но, как водится, если появлялась опасность потерять скотину, то она вдруг становилась единственной и самой-самой дорогой для хозяйского сердца и достатка.
– Я счас! – крикнул Тёпка, промчавшись мимо. – Найду вашу корову!
Михеевна вслед Тёпке только безнадежно махнула рукой – даже грязь, которой он щедро её наградил, не вызвала теперь в ней негодования.
Выбежав из деревни, Тёпка прямиком через неборонное поле, по жёстким бустылыгам, корневищам, оставшимся с осени, спотыкаясь о пахотные гребни, добрался до балки. Не набравшее ещё силы весеннее солнце устало спускалось за горизонт. А в балке уже собрались сумерки. Свесившись с обрыва, Тёпка прислушался. Тихо. Не так, как летом, когда дневных птиц ; жаворонков и стрижей ; сменяют ночные совы, а жужелиц и пчел ; кузнечики и цикады, когда тишина не наступает ни на секунду.
Вдруг густеющие сумерки пронзил одинокий волчий вой. Тёпка содрогнулся. Холодок прокрался в сердце. Он нащупал в кармане складной перочинный нож. Хорошо, что он всегда его носит с собой. Нож придал ему уверенности. Прикинув, откуда идёт вой, Тёпка решил поспешить. Если бы он выл с другого берега Камышовки, так нет – пристроился выть на дальнем выпасе. Это хоть и не близко, но что серому десять километров, если он услышит корову?
Тёпка, свесившись, снова заглянул вниз. Ничего не видно. Все сумерки с полей, со всей округи, как вода в лунку, стекались в балку. Неотвратимо приближалась ночь. И хуже того – начал густиться туман. Теплый воздух, который накопил овраг за день, с вечерней прохладой стал превращаться в белую вату и оседать на дно. «Только бы она молчала, – подумал Тёпка про корову. – Лучше наощупь её буду искать, чем соревноваться с волком». Только он подумал, как послышалось предательское протяжное «му-у-у». Это «му», видать, услышал не только Тёпка – волк прекратил выводить свою тоскливую песню. У Тёпки перед глазами предстала картина, как серый навострил уши и, повернув морду в их сторону, глубоко втянул носом воздух, принюхиваясь.
– Нет, – сорвался с места Тёпка, – моя добыча!
Он прыгнул с обрыва. Мягкий песок осыпался, тянул за собою вниз. То перебирая ногами, то падая и съезжая на попе, Тёпка быстро оказался на дне балки. От влажной травы веяло холодком. Ватный туман, который тут же окутал его, был тёплым, но не грел. Стало зябко. Тёпка поёжился. Медленно, вытянув руки вперёд, ощупывая туман, он пошёл в сторону, откуда корова дала о себе знать. Но прощупать длинную извилистую балку, да ещё затянутую густым туманом, ; задача не из быстрых. Тогда Тёпка отыскал куст, срезал ветку и с её помощью стал продвигаться вперёд, водя ею перед собой, как это делают слепые. Так дело пошло быстрее.
– Мууушка, мумушка, – звал Тёпка, – ну где ты, коровка?
Но туман заглушал слова – они застревали перед самым Тёпкиным носом. Всё равно, что говорить с надетым на голову ведром.
Ветка ударилась обо что-то. Тёпка обрадовался, но это оказался огромный валун, который ещё прошлым летом скатился вниз. Тогда шли нескончаемые дожди, которые помогли оврагу расширить свои границы. Тёпка отпрянул от него, потому что именно на этом камне он однажды увидел змею. Она лежала, свернувшись кольцом, и грелась на солнце. Наверное, она жила под этим камнем.
Вдруг Тёпка услышал звук, напоминающий тот, что издаёт чайная ложка, когда ею размешивают сахар в чашке чая. Он ринулся туда, размахивая перед собой веткой. Ветка упёрлась во что-то большое. Это большое тяжело вздохнуло. Тёпкино сердце затрепетало. Он протянул руки и нащупал тёплый, влажный нос. Прислонившись лицом к этому носу, Тёпка понял, что перед ним корова Михеевны, потому что другой коровы здесь быть не могло. Он достал из кармана обломок макового бублика и на ладони протянул его корове. Та взяла его влажными губами и благодарно кивнула головой – глухо звякнул маленький колокольчик, висевший на её шее.
– Ну пойдём домой, коровка, – Тёпка взялся за колокольчик, сжал его язычок, чтобы тот не шумел и не привлекал к себе ненужного им сейчас внимания, и потянул за собой.
Уже в селе, колокольчик, отпущенный Тёпкой, не мог остаться незамеченным. Сельчане, заслышав его и зная о пропаже, выходили из дому, чтобы увидеть благополучное завершение истории. Хоть Михеевну и недолюбливали, но животина не виновата, что хозяйка её отличалась скупостью и недружелюбием.
– Вы посмотрите, кто ведёт её! Это ж Тёпка! Так это он нашёл её? – раздавались голоса всю дорогу, пока Тёпка вёл беглянку по улице.
Вместе с коровой Тёпка привёл к дому Михеевны, наверное, полсела. Ворота были распахнуты – вдруг пропажа сама вернётся домой. Любопытство разбирало народ, как Михеевна отблагодарит спасителя своей коровы.
Михмихи вышли оба. Михеич, смущённо кутаясь в меховую безрукавку, держался позади супруги. Но Михеевну столь обширное собрание не смутило.
– Ну что повылезли из домов? Корову не видели? – вызывающе громко обратилась она к сельчанам и, взяв корову за рог, повела её во двор.
Стоящего рядом Тёпку она вроде бы как и не заметила.
Собрание недовольно загудело, посыпались возмущённые реплики:
– Так ты думаешь, она сама пришла что ли? Во, даёт! Ну ничем не прошибёшь, бабу!
Михеевна проводила корову во двор, шлёпнув её по крупу ладонью, вернулась.
– Ну и кто ж её привёл? – уперев руки в боки и широко расставив ноги, вызывающе бросила она в толпу. – Кому награда полагается?
Тёпка молчал, стоя между Михеевной и собравшимися свидетелями его подвига. Но Михеевна по-прежнему не замечала Тёпку. Взгляд её проходил поверх него и утыкался в односельчан.
– Да Тёпка же и нашёл! Ты под ноги погляди! Вон пацан стоит, мнётся, а ты галдишь, как била чугунная.
Михеевна удивлённо опустила глаза на Тёпку.
– Ты?
– Ага, – кивнул Тёпка и утёр нос рукавом.
– Вот бы не подумала, – удивлённо покачала она головой и опустила руки с бёдер. – Так чего ты хочешь? Фонарик? – она обернулась к мужу. – Принеси фонарь.
Тёпка, конечно, не отказался бы от фонарика. Такого фонарика, как у Михеича, ни у кого на селе нет, знатный фонарик. Но Тёпка замотал головой.
– А чего тогда?
– Корова-то минимум на велосипед тянет! А то и мобильный телефон! – засмеялись в толпе.
– Яичко крашеное, – тихо пролепетал Тёпка.
– Что он сказал? – стали переспрашивать друг друга сельчане. – Яйцо?
– И непременно гусиное, – добавил Тёпка.
Толпа затихла от неожиданной его просьбы.
– Не прогадал ли ты, пацан? Требуй велик! Мобилу давай! – наперебой посыпались советы.
– Зачем одно? Хочешь десяток куриных дам? – раздобрилась Михеевна, услышав такое скромное желание.
Тёпка покачал головой. Он давно решил, что для большого счастья, которое он хочет найти, пригодится только гусиное яйцо.
Михеевна пожала плечами и ушла в дом. Вернулась она с красным гусиным яйцом.
– Вот, – протянула она его Тёпке, – тёплое ещё. Только что накрасила к Пасхе.
Тёпка прижал красное яичко к груди обеими руками, не веря до конца в случившееся чудо. Сердце колотилось так, что пришлось закрыть рот, чтобы оно не выскочило. Тёпка медленно развернулся – и неожиданно для всех задал стрекоча. Вдруг Михеевна передумает и отберёт его красное яичко и вручит вместо него фонарик или велик.
Суббота тянулась лениво, нехотя – была как никогда нескончаема длинна. Ну вот начало смеркаться, и Тёпка решил – всё, пора, и побежал к церкви. Колокол ещё не звонил, но внутри уже начиналась жизнь, совершались таинственные приготовления: зажигали лампады, выносили из приделов тяжёлые золотые хоругви и ставили у крыльца, прислонив к стене, полукругом напротив входа расставляли столы и накрывали их белыми скатертями с вышитыми красными петухами. Тёпка наблюдал за развитием непонятной ему жизни из своего укромного уголка, облюбованного им ранее. С заветным красным яичком он не расстался ни на минуту со страстной пятницы – заснул и проснулся с ним, боясь, что укатится от него раньше времени или Михеевна придёт и заберёт, оставив взамен десяток куриных. Всю субботу с ним проходил, прятал от любопытных глаз, прижимал к телу, как заботливая клуша. Потеряется ли корова у Михеевны снова, он не знал, а вот найти новое гусиное яичко уже вряд ли получится.
Поэтому, когда девушка, прибиравшая в храме, попросила его отнести бутылку лампадного масла в алтарь, он всё равно яичко своё не выпустил из рук.
– Да положи ты его сюда, никто не украдёт твоё сокровище! – посмеялась она над ним, но он только упрямо свёл брови и крепче прижал яичко к груди.
Зазвонили колокола. Церковь наполнилась людьми, знакомыми Тёпке и незнакомыми. Был дед Ляксей – он отыскал взглядом Тёпку и кивнул ему, улыбнувшись. Были и Михмихи, оба. Они не увидели Тёпку – торопливо пробрались к амвону, там, где Бог нарисован, Который смотрел на Тёпку во время его беседы с батюшкой, и заняли самое первое место. Появился и Федька, он был с родителями. Увидев Тёпку, он подсел к нему.
– И ты здесь? – угрюмо спросил он вместо «привет».
– Ага, – отозвался Тёпка.
– Спать хочется, – процедил Федька и зевнул нарочито, хотя зевать ему явно не хотелось. – Но разве они дадут, – кивнул на родителей и подозрительно покосился на Тёпку. – Каждый вечер на часы смотрят, вовремя ли я лёг, а тут на тебе, на всю ночь с собой в церковь берут! А ты зачем здесь? Тебя кто гонит сюда?
– Надо, – сухо ответил Тёпка.
– А, – ухмыльнулся Федька, – ну, где надо – там услада. А мне не надо. Покажь, что там у тебя за пазухой?
– Отстань, липучий, – отвёл его руку Тёпка.
Служба длилась бесконечно, как показалось Тёпке. Ему не терпелось поскорее оказаться во дворе церкви у столов, где прихожане уже разложили свои корзины и миски с крашеными яйцами, глазурными куличами и даже копчёными свиными рульками. Там не было только его яичка, но Тёпка не мог оставить его на улице без присмотра. Поэтому яйцо всю службу было с ним.
Храм утонул в темноте – в лавке выключили лампу под зелёным абажуром, на подсвечниках задули все до единой свечи. Слышалось только дыхание десятков людей и редкое смущённое покашливание. Лунные лучи проникали сквозь окно в барабане высоко под куполом и робко ощупывали иконы, скользя по стенам. И снова Тёпке показалось, что Спаситель смотрит на него пристально, ласково улыбаясь, как старому знакомому: «Пришёл? Я ждал тебя. Теперь всё будет хорошо!» Тёпка встрепенулся, тряхнул головой, вперился взглядом в лик, стараясь уловить движения Его губ. «Неужто заснул?» – почему-то испугался Тёпка.
Показался свет, колышущийся, нарастающий, бликами побежал по облезлой штукатурке. Народ расступился, образуя коридор, по которому в тишине шёл батюшка, держа высоко над головой сноп свечей, горевших как один факел. Он поднялся на амвон. Люди потянулись к нему, протягивая свечи – жёлтыми ручейками потекли по храму огоньки. Тьма, отступая, таяла, рассеивалась под напором тёплого мягкого сияния.
– Христос Воскресе! – воскликнул батюшка, когда храм наполнился светом.
– Воистину Воскресе! – ответили прихожане.
И так трижды батюшка возвестил о Воскресенье Христовом, а люди ответили ему и радостно стали целоваться и поздравлять друг друга.
Ударили в колокола. Народ потянулся на улицу. Тёпка, благо, маленький и юркий, боясь опоздать, оказался первым у столов. Но и тут он поспешил. Прихожане взяли хоругви, и батюшка повёл их вокруг храма крестным ходом. Тёпка пристроился в хвост в обнимку со своим яичком и в ответ на батюшкино «Христос Воскресе!», наверное, громче всех кричал: «Воистину Вокресе!»
Завершив обход, народ стал располагаться вокруг столов, каждый напротив своей снеди. Тёпка протиснулся первым и замер, не решаясь положить своё сокровище среди прочих малоприметных яиц и куличей. Только появление батюшки заставило его скоренько найти своему яичку достойное место на столе.
– Ты, Чистая Богородица, радуйся о воскресении Рожденного Тобою, – батюшка закончил молитву и, обмакнув кропило в чаше со святой водой – водой из Студенца, Духова источника, Тёпка точно знал это, – начал щедро кропить столы.
Доставалось и прихожанам, но они были только довольны, радовались, подставляли руки, лица. Батюшка приметил и Тёпку, ему досталось больше всех святой воды – батюшка щедро намочил его и даже подмигнул. Или Тёпке это только показалось? Но главное, гусиное красное яичко было всё в каплях, а значит, готово к испытанию!
Как только все начали разбирать свои приношения, Тёпка схватил яичко и, не желая, чтобы Федька или кто ещё увязался за ним, бросился бежать.
Неделя тянулись невероятно долго. Это были не семь дней с двадцатью четырьмя часами каждый, а целых двадцать или даже двадцать два с двадцатью пятью часами каждый. Тёть-Зина, в доме которой Тёпка жил практически все эти два года, как остался сиротой, так и не вернулась из райцентра. А тёть-Ксеня была настолько уставшая от фермы, собственного хозяйства, мужа, пребывающего в постоянном поиске «огненной воды», и взрослых сыновей, которые, как она говорила, все соки из неё выпили, что до Тёпки у неё просто руки не доходили. Он был предоставлен сам себе. И если оставался ночевать в пустующем холодном доме тёть-Зины, то она просто не замечала. Приходит кушать – и ладно.
Иногда Тёпка как бы случайно встречал деда Ляксея.
– Ну как, дед Ляксей, пора уже? – серьёзно спрашивал его Тёпка.
– Нет, Степан, подождать ещё надо, – неизменно отвечал дед Ляксей и прятал улыбку в кулак.
– Ну что пора, небось, а? – на следующий день пытал деда Ляксея Тёпка. – Ты календарь-то смотрел? Может, сослепу числа перепутал?
– Я ж радио слушаю, Степан, – смеялся дед Ляксей, – мне глаза-то и не нужны вовсе.
– А слух? – не унимался Тёпка.
– А слух у меня хороший, – успокаивал его дед Ляксей, – мышей слышу, как они на чердаке копошатся. Чисто кот!
Но наступил день, когда Тёпка не успел задать деду Ляксею свой традиционный вопрос. Дед Ляксей опередил его.
– Ну, вот и дождались, Степан, Красной горки. Завтра она и будет.
Тёпка вспыхнул, заметался: «Какой же я простофиля! Столько времени было, а горку, подходящую не присмотрел. Змеиная балка? Нет. Какое же счастье можно найти в таком месте? Тропинка к переправе через Камышовку? Она очень крутая. Зимой с неё на санках даже катаются. Нет. Там много народу ходит. Затопчут ещё ненароком яичко. О! Вот оно. Урочище. Спуск к Студенцу, Духовому источнику. Уж там точно посторонних не будет, а уж как крут! Круче тропинки к переправе будет – это уж точно! Всё. Решено! Там и буду катать».
На следующий день Тёпка надел самые чистые свои штаны ; те, на которых грязь не была так заметна, и вышел из дома. Красное яичко он спрятал за пазуху. Стараясь пройти незамеченным мимо Федькиного дома, он даже обошёл его огородами, но – надо же – Федька был именно там. Выискивал жуков-бронзовиков, чтобы привязать к их лапке нитку и запустить в небо.
– Тёпка! – окликнул его Федька. – Ты куда?
– Да так! – скучно процедил Тёпка, стараясь казаться слоняющимся от безделья.
– Айда катать крашены яйца на горку! – предложил Федька.
Тёпка поморщился – ну куда без Федьки-рыжего? Он и здесь встрял.
– Пойдём! – неожиданно для себя согласился Тёпка.
Он вспомнил, что Федька как-то жаловался ему на судьбу свою, мол, хочет он в Москву к тётке съездить, на каруселях покататься, а мамка ни в какую не соглашается его отпустить. Сама же говорила, что у сестры её жизнь – сплошная карусель, то вверх, то вниз, а то по кочкам. Вот и ему хочется попробовать такой карусели пуще жизни! «Счастья на всех хватит», – решил Тёпка взять с собой своего дружка.
Федька убежал в дом и вернулся с целой пазухой крашеных яиц.
– Зачем тебе столько? – удивился Тёпка.
– На всякий пожарный, – деловито ответил Федька.
Решение идти на Красную горку Федька воспринял положительно. Склон там крут, как нигде. И никто не помешает. По дороге Федька съел пару яиц – это и был его «пожарный» случай. Но осталось у него их всё ещё предостаточно, чтобы накатать счастье.
Солнце светило вовсю, стараясь наверстать упущенное за зиму. На вершине холма, с которого вниз к роднику вилась тропинка, было жарко. «Вот почему, – решил Тёпка, – Красную горку называют Красной. Потому что на горке печёт, как на сковородке. Вот-вот, задымишься».
– Пора, – скомандовал он.
– Ты первый, – предложил Федька.
– Нет, ты, – возразил Тёпка, – у тебя яиц вон аж сколько! А у меня одно!
– Зато у тебя большое, гусиное! – не сдавался Федька.
– Федька, я предложил к Студенцу катать, значит мне решать, кто первым начинает, – привёл самый убедительный аргумент Тёпка.
Федька не стал больше спорить, тем более что он мог в случае неудачи и перекатать заново – яиц-то у него гораздо больше, чем одно. И он катнул. Яйцо, подскакивая на камушках, покатилось сначала ровнёхонько по тропинке, но потом резко свернуло в сторону.
– Что говорить-то надо? – вспомнил вдруг Федька и помчался догонять своё яйцо.
– Катись, красное яичко… – крикнул вдогонку Тёпка.
Федька что-то там вдалеке затараторил, потом замолк. Тёпка подождал немного, и готов уже был идти за своим другом, как тот появился сам.
– Ну и? – нетерпеливо спросил Тёпка.
Федька махнул рукой:
– Да что там «ну и»! В такую крутизну бахнулось, что если бы я за ним полез, то уж точно шею свернул.
– Ты же хотел крутые горки! – засмеялся Тёпка.
– Посмотрим, что у тебя будет! – обидчиво шмыгнул носом Федька.
Тёпка осторожно достал своё гусиное большое красное яичко и аккуратно положил его на тропинку ; туда, где она начинала свой бег вниз, в урочище, затянутое, как паутиной, перепутавшимися, переплетёнными кронами старых деревьев, спеша затеряться среди них, укрыться под их зелёной защитой. Деревья уже опушились молодой листвой, сквозь которую на дно урочища проникал редкий солнечный луч.
– Ну что ты с ним, как с хрустальным! – рассердился Федька. – Разбить боишься, так не катай!
– Спешить надо только блох ловить, – осадил Тёпка нетерпеливого друга.
– Я б ещё пару запустил, пока ты с одним возишься. И блохи здесь ни при чём, – попытался обидеться Федька.
– Отстань, Федька. Завидуешь просто, – Тёпка ответил спокойно, сосредоточенно.
Он так долго готовился к этому ответственному делу, что не мог отвлекаться на пустые препирательства с Федькой, да и торжественность момента требовала особого отношения. Это вам не лапту гонять на школьном поле.
– Боженька, помоги мне найти счастье, – зашептал Тёпка. – Я, конечно, дурной мальчишка. Много шалю. Не слушаюсь тёть-Ксеню. А тёть-Зина даже в райцентр сбежала от меня. Вот какой я плохой. А недавно шину стянул с заднего двора Михеича, чтобы погонять её с горки. Она ему не нужна, наверное, старая совсем, но всё равно плохо это – брать без спроса чужие вещи. А вот ещё. Вспомнил. Осенью картохи с Федькой на колхозном поле наворовали – жарили потом в углях. Видишь, Боженька, какой плохой я человек, – вздохнул Тёпка.
– Ты чего там бормочешь? – Федька с опаской посмотрел на странное поведение своего друга.
Тёпка отмахнулся.
– И, конечно, не заслуживаю большого счастья, – продолжил он свою беседу с Богом, который так пронзительно и по-доброму смотрел на него тогда с иконы. – Но если Ты хоть чуточку меня прощаешь – дай мне чуточку счастья. Пусть не такого большого, как я хотел, но такого, какого заслужил. А на будущий год я ещё у Тебя попрошу, но уже большого. Я постараюсь весь год вести себя хорошо – и Ты, конечно, увидишь это и дашь мне его. Неужто я не смогу этого сделать? Смогу! Мне не слабо! Ты ведь вон как за меня пострадал! На крест взошёл. Умер. И всё ради того, чтобы показать, как любишь меня. И воскрес из мертвых, чтобы я верил – всё будет хорошо, и я не умру насовсем, и папа с мамой тоже… не насовсем.
Выдохнув, Тёпка подтолкнул яичко. Оно, неуклюже переваливаясь на неровностях, покатилось.
Тёпка шёл рядом, приговаривая торопясь:
– Катись, красное яичко,
С крутой горки – не в овраг.
Берегись сороки-птички –
Не поймает тебя враг.
Не скатись ты в бурну речку –
Нету счастья под водой.
Обхитри саму лисичку –
Тайну от неё сокрой!
Найди, красное яичко,
Моё счастье под горой!
Яичко раскатилось так быстро, что Тёпка даже не успевал за ним бежать. Он испугался, что потеряет его из вида и уже не найдёт никогда. То, чего он боялся, и случилось. На одном из крутых поворотов, где тропинка резко виляла в сторону, яичко не удержалось и соскользнуло в пропасть, пролетев почти с отвесного склона, оно затерялось среди деревьев, крапивы и кустарника.
Проследив глазами, куда закатилось его яичко, Тёпка помчался по тропинке вниз и, когда обрыв остался позади, над ним, свернул к его подножию. Отыскав дерево, которое приметил сверху, стал медленно спускаться по склону, шаря глазами по земле, раздвигая руками крапиву, не замечая даже её жгучих укусов. Он дошёл уже до самого Студенца. Впереди виднелась прогалина, на которой бил родник и ручьём стекал между склонами урочища, разделяя его своим зеркальным лезвием на две половинки. Яичка нигде не было.
Между деревьев Тёпка приметил людей. Несколько человек были у источника. Городские, решил Тёпка. Он осторожно направился к ним, не спеша показываться из-за деревьев. Услышав их разговор, притаился.
– Ты посмотри только, – говорил мужчина, – прямо к ногам скатилось.
– Значит, жди скоро хозяина, – ответила женщина.
Тёпка присмотрелся и ахнул – в руках незнакомца было его красное яичко. Страх куда только подевался! Тёпка выбежал из своего укрытия и подскочил к мужчине. Но слова исчезли вдруг. Он стоял молча и хлопал глазами, как рыба.
– А вот и хозяин, – улыбнулась женщина.
Она сидела на камне, опустив руку в воду, пропуская сквозь пальцы струи родника.
– Твоё? – протянул мужчина Тёпке его яичко.
Тёпка часто закивал головой.
– Ты говорить можешь?
– Могу, – Тёпка с усилием выдавил из себя, – могу говорить. Это моё яичко.
Большое гусиное, когда-то красивое яичко было покрыто трещинами, сильно помято, местами красная скорлупка облупилась, обнажив белое нутро. Ему сильно досталось, но Тёпка всё равно трепетно и нежно прижал его к груди, словно хотел защитить от незнакомцев.
– Ты, наверное, что-то загадал? – спросил мужчина.
Только теперь Тёпка разглядел их. Мужчина был с его точки зрения старый, хотя бы потому что с бородой, но не такой, конечно, как дед Ляксей, но наверняка как председатель колхоза, который недавно бросил свою городскую жизнь и, говорят даже, большущий бизнес и вернулся в родную деревню, чтобы поднимать хозяйство. Но прежде чем поднять хозяйство, он женился на учительнице младших классов, молодой, красивой даже с точки зрения всех пацанов. Она совсем недавно приехала в село, сразу после института, и к ней Тёпка пойдёт учиться в следующем году. «О, – заметил Тёпка, – а эта, что сидит у родника, очень похожа на неё, его будущую учительницу».
– Ну не хочешь, не отвечай, – не дождавшись от Тёпки ответа, миролюбиво сказал мужчина.
– Загадал, но не скажу что.
– Мы с пацанами тоже яйца пасхальные катали, – он улыбнулся своим воспоминаниям.
– Так то ж когда было – во времена царя Гороха! – рассмеялся Тёпка, убедившись, что догадка его относительно возраста бородача оказалась в самую точку – старый он, ведь только во времена деда Ляксея катали яички с горки.
Рассмеялась и спутница бородача.
– Ну, пожалуй, царя Гороха я не застал уже, – смутившись, стал оправдываться бородач. – Но и после царя Гороха яйца на Красную Горку тоже катали.
– А вы что тут делаете?
– Да вот тоже кое-что загадали. Может, исполнится? – оглянулся он на свою спутницу – и они обменялись улыбками.
– Обязательно исполнится, – подтвердил Тёпка, – Красная Горка же сегодня. Только яйца надо катать обязательно, чтоб исполнилось. Забыли?
– Забыли, – честно признался бородач, приглаживая свою бороду. – Даже нечего катать! А! – вспомнил он и засмеялся. – Мы же вроде даже как поймали красное яичко! Может, поделишься своим счастьем? Не жалко?
– Не жалко, – согласился Тёпка, – счастье оно только тогда счастье, когда не для одного, а для многих.
– Какие мудрые слова! – восхитился мужчина. – Ты посмотри, милая, на этого маленького мудреца, вышедшего из леса.
– Где ж ты так извозился, мудрец? – женщина, так похожая на будущую его учительницу, подошла к Тёпке и отряхнула рубаху. – Ой, мамка задаст тебе трёпу. Вон даже рукав порвал.
– Не задаст, – буркнул Тёпка, потупив глаза, – нет у меня мамки. И папки нет. Погорели. А тёть-Ксеня не заметит. У неё и без меня хлопот полно корыто.
Бородач и женщина переглянулись.
– А как тебя звать, дитя леса? – спросил мужчина.
– Тёпкой меня зовут все, – шмыгнул носом мальчик.
– Степан, значит. Хорошее имя, основательное, – одобрительно покачал он головой.
– А вы кто? – спросил Тёпка.
– Я – её муж, она – моя жена, – ответил бородач.
– Понятно, – озадаченно нахмурил брови Тёпка, – за детками сюда приехали. Сюда все приезжают деток себе просить.
– Где ты живёшь, Стёпушка? – спутница бородача пригладила помятую Тёпкину рубаху. – В какой деревне?
– В селе, – поправил её Тёпка, – да вот, здесь же, сразу за Красной горкой и село моё. Тоже зовётся Красной горкой, – махнул рукой Тёпка, показывая, где оно находится. – Ну я пойду, а то там, наверху, меня Федька-рыжий ждёт. Наверное, уж думает, что я поломался весь, догоняя яичко.
– Беги, – легонько подтолкнул его мужчина.
– Постой, – «учительница», как прозвал уже её про себя Тёпка, протянула ему огромный кусок кулича, – возьми. С Праздником тебя, и спасибо за то, что поделился с нами своим счастьем.
– Да на здоровье. Мне не жалко, – вразвалку ответил Тёпка, – была б нужда.
– До свидания, Степан, – по-взрослому протянул руку Тёпке бородач.
– Не поминайте лихом, – бодро ответил Тёпка.
– До встречи, Стёпушка, будь счастлив, – улыбнулась женщина, так удивительно похожая на Тёпкину будущую учительницу.
Держа в одной руке покалеченное, но спасённое красное яичко, а в другой ; ароматный кусок кулича с изюмом, Тёпка зайцем припустился по крутой тропинке, ведущей на макушку Красной горки, и не мог уже слышать разговор между случайно встреченными им на дне урочища незнакомцами ; очень приветливой и доброй парой. А если бы задержался хоть на пару минут, то наверняка услышал бы слова, удивительно совпадающие с выводом, который уже успел сделать для себя сам.
Проводив взглядом Тёпку, женщина тихо повторила:
– До встречи, Стёпушка, до встречи.
– Напрасно народ источник святым не назовёт, а тем более «Духоносным». Вот и нам не Духом ли Святым такая встреча сегодня послана? – сказал мужчина своей спутнице. – Может, и не зря мы здесь на Красной Горке оказались проездом?
– Говорят же, помогает он детишками обзавестись, – ответила она.
Мужчина всё ещё смотрел в сторону, где скрылся Тёпка.
– Ты думаешь о том же, о чём и я? – женщина повернула ладонями его лицо к себе и пристально посмотрела в глаза.
– Едем в село Красная Горка? – не сразу, после задумчивой паузы, спросил он.
– Да, в гости к Тёпке! – радостно кивнула она.
Степенные, уставшие с дороги до Тёпкиного появления, они вдруг ожили, совсем как дети, стали брызгать друг в друга студенцовой водой, смеяться. Намокнув изрядно, они, взявшись за руки, побежали к машине, оставленной у входа в урочище с противоположной стороны от Красной горки, на которую взобрался Тёпка, крепко прижимая к своей груди пойманное им большое счастье.