Лейкемия

Март 1994 года.
Нашему сыну три с половиной года. Наш первенец. Наш единственный. Наш долгожданный. Наш выстраданный. Наш вымоленный ребёнок. Забавный, чистый ангелочек. Не капризный, спокойный, разумный, весёлый, неиспорченный, авторитетный.
Когда я прихожу за ним в садик, слышу слова незнакомых детей: «Гляди, вот Ромкин папа пришёл». Я горд, что моего сына помнят и знают сверстники.
Только последнее время стал он часто хворать. То насморк, то фарингит. Только успевай справки о допуске в группу писать… Но, что поделаешь? Детский коллектив… Пока всеми простудами не переболеет… Нечего делать слона из мухи… Подумаешь, простуда… Издревле детишки сопливыми ходили… Даже выражение такое есть: «дитя сопливое»…
Но, всё равно, слишком уж часто…

Четвёртое апреля 1994 года
Ясный солнечный день. Я на дежурстве. Позвонила жена и сказала, что у нашего сына лейкоз. Слышу, но не понимаю. Наконец дошло, это ошибка. Конечно ошибка. Это не лейкоз, а инфекционный мононуклеоз. Вы знаете, как отличить лейкоз от мононуклеоза? Нет? Ну, вот и я не знаю. Значит, это ошибка.
Последнюю зиму наш сын часто болел. Две недели дома с ОРЗ, две недели в садике, и так всю зиму без конца. Решили сдать анализ крови. Теперь узнали результат…
Рассказал коллегам – дежурным врачам. Молчим. Они усадили меня пить чай. Зачем я пью чай? Мне его совсем не хочется. Но я почему-то пью.
Разбил чашку. Она как-то незаметно выпала у меня из рук. Чашка не моя. Чья? Не знаю. Коллеги почему-то не позволяют мне убрать осколки. Прибирают за мной, как за маленьким. Я сижу, как дурак. Нечем заняться. Лучше бы я подбирал осколки и подтирал пол в ординаторской.
Нужно думать о работе, но я не думаю. Не могу думать. Ни о чём не могу. Тупой, как полено.
Коллеги звонят начмеду. Объясняют что-то. Потом сообщают мне, что я могу идти домой. Мне нашли замену.
Я переодеваюсь и иду в детскую больницу.

Май 1994 года.
Вечер. Сын играет в больничном коридоре. Он расставил на банкетке свои игрушки. Это трансформеры, Спайдермен, Бэтмен и прочие голливудские уродцы. Они бегают и летают. Вот одному из них понадобилось зачем-то срочно перелететь на соседнюю банкетку. Он взлетел, и на огромной скорости перенёсся метров на десять. Сын , увлечённый игрой, бегом переносит его по коридору.
Но не всё так просто. У сына в подключичной вене катетер. К катетеру присоединена пластиковая трубка. К трубке – дозатор. Дозатор весит килограмм пять. Он в руках у бабушки. Когда трансформер летит, ребёнок бежит. Следом за ребёнком бежит бабушка. Ведь дозатор у неё в руках. Если она не побежит, катетер вырвется, из вены хлынет кровь.
Я наблюдаю за подвигами спайдермена. Мне и в голову не приходит предложить тёще свою помощь. Ей и в голову не приходит попросить меня о помощи. Она полная пожилая женщина ей тяжело бегать. Но она не замечает усталости. Не до этого сейчас. Она безропотно повторяет все пируэты Бэтмена, да ещё с тяжёлым предметом в руках.
Ребёнку нужна L-Asparaginaza. На дворе голодные девяностые. В Свердловске этого лекарства нет, но оно есть в Москве. Я прыгаю в поезд. Вещей с собой нет. Зачем? Двадцать восемь часов туда, несколько часов там, двадцать восемь часов обратно. Стоит ради этого чемодан собирать?
Командировка прошла успешно. Драгоценные ампулы доставлены. Жаль, после второй инъекции у сына началась аллергия. Придется лечить без Л-Аспарагиназы. Возможно, это лекарство пригодится кому другому.

Июнь 1994.
У сына ухудшение. Кровь кишит опухолевыми клетками. А вот с тромбоцитами проблема – единичные в препарате. Подсчёту не поддаются, их попросту нет. Кровь, если что, не свернётся. А ведь всё лечение проводится через катетер.
Консилиум пришёл к выводу, что причина рецидива в изначально неправильной оценке риска. Риск не средний, а максимальный. Нужно увеличить дозы, изменить схему.
Лечение начинается сначала.
Смотрю, как работает Татьяна Павловна – наш врач онко-гематолог. Ей сорок. Красивая, добрая, одинокая. На челе венец безбрачия. Куда смотрят мужчины? Живёт в общаге. Задерживается на работе на 2, или 4, или 6 часов больше, чем длится официальный рабочий день. Эритроцитарная масса капает очень медленно. Пока последняя капля не пройдёт через катетер, она домой не уйдёт.
Такой тёплый ласковый человек. Откуда у неё столько любви к чужим детям?
Тромбоциты по нулям. Нужно капать тромбомассу. У моего ребёнка редкая группа крови. От одного донора нельзя взять более 400 гр. крови. Чтобы приготовить нужное количество тромбомассы, нужно пять-шесть доноров, а группа редкая.
У моего отца подходящая группа. Можно было бы брать его кровь, отделять тромбоциты. Тромбоциты ребёнку, остальное обратно отцу. Тогда можно было бы обойтись одним донором. Но ему отказали. Никто не знает, как поведут себя тромбоциты старика.

ЦУМ.
Не московский ЦУМ, а наш местный, на площади 1905 года.
После работы иду не домой. В квартире пусто и тоскливо. Наш дом теперь больница. Там и жена, и сын. Там кипит жизнь, пылают страсти. Там и радости, и печали, и ужасы, и надежды, и боль, и кровь. Квартира, это просто место, где я ночую.
Я прихожу в ЦУМ, занимаю боевую позицию. Позиция продумана заранее и выбрана очень удачно – на лестнице, на промежуточной площадке между первым и вторым этажом. Не важно, спускаетесь ли Вы, поднимаетесь ли. Так, или иначе, Вы неизбежно столкнётесь со мной лицом к лицу, перехватите мой тревожный взгляд.
Я достаю из портфеля кусок картона. На картонке написано цветными фломастерами:

Срочно нужна
КРОВЬ
А-2 Rh (-)
По опыту знаю, при такой выгодной позиции и при таком большом скоплении народа, наберу нужное количество доноров часа за два-три, в крайнем случае - четыре.
Некоторые люди проходят мимо, даже не взглянув, другие останавливаются, читают мою табличку, вздыхают, уходят. Видимо, у них другая группа. Некоторые уточняют, не подойдёт ли другая группа? Я благодарю их, отвечаю, что не подойдёт. Они уходят. Но я знаю, что не уйду без 7-8 доноров. Некоторые люди готовы помочь. Я записываю их в тетрадку, выдаю заранее заготовленную записку. В записке написано, куда и в какое время нужно подойти. Больничный автобус повезёт их в Первоуральск на станцию переливания крови. Там у них возьмут кровь, выдадут талоны на обед и справку на предоставление донорского отпуска на два дня, отвезут обратно.
Я пожимаю добровольцам руки. Я их не знаю, но они мои лучшие друзья.
Стою, держу табличку.
Подходит старенькая бабуся, в платке и вязаной кофте. Она протягивает мне деньги. Ей лет 70. Мне 33. Я здоровый крепкий мужчина, она согнута годами. Как дико выглядит, что она подаёт мне милостыню из своей символической пенсии! Неужели вот так легко можно жить, не работая, собирая милостыню с доверчивых сограждан?
Я отвечаю:
-Денег не нужно. Спасибо.
Старушка удивлённо смотрит на меня:
-А чего нужно?
-Кровь нужна, - с улыбкой отвечаю я, и показываю пальцем на слово «КРОВЬ», жирно выведенное красным фломастером на моей картонке.
Старушка пугается.
-Ой, этого у нас нет… - бормочет она и скрывается в толпе.
Во время одного из моих стояний с табличкой, ко мне подошла молодая, красивая женщина. Она расспросила меня обо всём.
-Я работаю на телевиденье, - сказала она. – Мы дадим объявление по телевиденью. Подберите фотографию вашего ребёнка и напишите текст объявления.
Мы обмениваемся телефонами.
Это была удача. С той поры, я больше не стоял в магазине с табличкой. Доноры сами звонили мне и записывались.
Телефона у нас дома не было. Но соседка снизу , Мария Семёновна, предложила свою помощь. Мы незаконно подсоединились к её телефону, спустив кабель из нашего окна в её окно. Люди звонили нам. Как много добрых и бескорыстных людей со второй группой крови и отрицательной резус-принадлежностью!
Но есть на свете и другие люди… Интересно, какая у них группа крови?
-Алло.
-Здравствуйте – говорит мне приятный женский голос.
-Здравствуйте.
-Я по объявлению.
-Большое спасибо. Вы донор? На эту неделю мы уже набрали достаточно добровольцев. Но в следующую среду нам снова понадобятся доноры. Нужно прийти к детской областной больнице в восемь часов утра…
-Постойте, - перебивает меня женщина. – У вас болеет ребёнок?
-Да.
-Сколько ему?
-Скоро четыре года.
-Чем он болеет?
-Острый лимфобластный лейкоз, тяжёлое течение. У него проблема с тромбо…
-Простите, вы кто по профессии? – голос женщины делается осторожно сочувствующим.
Я вдруг чую что-то недоброе. Сказать, что я врач?
-Я столяр, - отвечаю я.
Это отчасти было правдой. Я действительно увлекался столяркой. Изготовлял резные полочки, столики с точёными, либо фигурными ножками…
-Кто?
-Столяр, - уверенно отвечаю я, – а какая разница?
-Я могу помочь вашему ребёнку. – В голосе незнакомки слышится облегчение. Она начинает говорить спокойнее и увереннее. - Приводите его ко мне, я проведу диагностику.
-Что нужно взять с собой?
-Как, что?
-Какие нужны анализы, выписки?
-Никаких. Я проведу диагностику.
-Вам даже не интересно, чем его лечили?
-А чем его лечили?
-Химиотерапия. Сначала…
-Нет ничего вреднее, чем химиотерапия. Если не хотите потерять ребёнка, немедленно заберите его из больницы и ведите ко мне. Я его обследую.
-Как вы его обследуете?
-Ну, я посмотрю, влажные ли у него ладошки, и вообще. Ему вливают кровь?
-Да, кровь и тромбомассу.
-Не нужно!
-…!
-Вы хотя бы знаете, что никаких групп крови не существует?
-Нет, я не знал этого.
-Никаких групп крови нет.
-А как же так? – удивляюсь я. – А почему тогда говорят, что если не ту группу перелить, человек может умереть?
-Что вы слушаете врачей? Они ничего не знают! Чем вы его кормите?
-Едой.
-Какой?
-Ну, разной…
-Яблоки даёте?
-Даём.
-Яблоки можно давать только Симеренко! Мясо даёте?
-Даём.
-Ни в коем случае! Из мяса можно давать только курицу. Ну, в общем, приводите ко мне, я разберусь.
-А вы врач?
-Я целитель.
-Сейчас наш сын проходит курс химиотерапии. Нам сказали, если лечение прервать, он умрёт. Если не прерывать, вероятность выздоровления пятьдесят процентов. А какие гарантии у вас?
-Скажите, вот вы – столяр? Вы хороший столяр?
-Пусть за меня скажет моя мебель.
-Так вот, я - целитель. Приводите ребёнка ко мне и не гробьте его в этих больницах.
-А сколько будут стоить ваши услуги?
-Сначала я должна его осмотреть, о цене договоримся потом.
Далее разговор проходил в том же духе. Я притворялся не просто столяром, а чукотским столяром. Задавал разные наивные вопросы из области медицины и анатомии. Она уверенным тоном строгой учительницы несла дикую ахинею. У меня просто уши вяли от её неграмотности.
Главный её принцип  заключался в том, чтобы говорить любые глупости, какие первые придут в голову, но делать это уверенным, снисходительным тоном и без запинок.
Я не мог поверить в реальность происходящего. Эта женщина готова без зазрения совести вытянуть из нас все деньги и убить нашего ребёнка! Разве такое может быть? Чёрт с ними с деньгами. Но зачем убивать? Квартирные воры показались мне в тот миг почти святыми людьми.
Возникла потребность в ещё одном лекарстве. Лейкомакс. Оно было очень дорогим. Всего  требовалось девять курсов, по пять-семь ампул на курс. Где взять деньги?
Неожиданно деньги находятся сами собой. Мои пациенты рассказали друг другу. Один немец Питер Браун, протестантский пастор готов дать деньги. Я прыгаю в поезд и еду в далёкую Алма-Ату… Потом, самолет, до Москвы. Деньги под рубахой. Таможня, законы непонятные, я полон страхов. Декларировать ли сумму? Не отнимут ли её у меня? Как я объясню, откуда у меня такие деньги? Я попросил, и мне дали. Где расписка? Где справка?
Потом, шатаюсь по обменным пунктам, ищу выгодный курс. На дворе девяностые. Бандитизм, рэкет, напёрсточники рентгеном прожигают мои карманы. Не засекли ли меня возле обменного пункта? Не пристукнут ли по дороге?
Наконец, долгожданная аптека, поезд, вокзал, больница.
В больнице встречаю одноклассницу. Оля была самой красивой девочкой в нашем классе. Но я тогда был слишком застенчив, чтобы сказать ей об этом. А теперь уже нельзя. У неё муж, ребёнок и такое же горе, как у нас. Надо что-то сказать ей в утешение. Но разговор и все мысли вертятся вокруг врачей, капельниц, облучений, доноров.
Схемы, по которым лечат онкобольных детей, разработаны в Германии. Немцы педантично записывали каждый случай, аккуратно считали проценты выздоровевших. В результате, они наработали оптимальные схемы лечения. По этим схемам, у детей с острым лимфобластным лейкозом, в возрасте от года, до 13, выздоравливают от 50, до 70%. В какой процент попадёт наш сын? А ребёнок Оли?
Профессор Фриц Ламперт время от времени приезжает в нашу больницу. Контролирует, лично осматривает самых тяжёлых. Нашего он тоже осмотрел. Мне не довелось с ним встретиться. Не знаю, как он выглядит, но всегда он незримо присутствует в нашей семье.
Странно и по-разному ведут себя родственники и знакомые. Одни отворачиваются, как от чумы, словно боясь заразиться нашим несчастьем. Другие наоборот, засучив рукава, начинают помогать, искать доноров, искать лекарства, искать деньги. Оказывается, я совершенно не разбираюсь в людях. Те на кого больше всего рассчитывал, исчезли. Те, на кого и подумать не мог, помогают.
Внезапно выясняется, что нужен ещё один курс Лейкомакса. Где взять? На этот раз помог Обл здрав отдел. Выделили сумму.
Сын бледный, тощий, лысый. После облучения головного мозга выпали все волосы. Осталось только несколько клочков по краю бывшей шевелюры – не вошли в зону облучения. Раньше был весёлым и общительным, теперь стал грустным, всех подозревает, что станут причинять боль. Бессчётное количество пункций грудины, бессчётное количество пункций спинномозгового канала. Невероятное количество пункций подключичных вен. Весь в синяках. Год активного лечения, не менее девяти раз прошёл через реанимационное отделение.

Пожар.
Однажды ночью в процедурной начался пожар. Коридор заволокло едким дымом. Медперсонал вызвал пожарных и вывел из отделения всех детей с их мамами и бабушками. Детишки притихшие, чуть напуганные и любопытные покидают родное отделение и по подземному переходу заселяются в новый корпус. Там ещё не просохла штукатурка, и почти нет мебели. Отцы больных детей выходят на «субботник». Я вместе со всеми помогаю эвакуированному отделению обжиться на новом месте. Таскаем мебель и аппаратуру.

Шакалы.
Во время собрания, в ординаторскую отделения проникает неустановленное лицо (лица?). Пока врачи обсуждают на консилиуме очередного «тяжёлого» ребёнка, это лицо (рожа) шарит по оставленным дамским сумочкам, забирают из кошельков последние деньги, даже мелочью не гнушается. Зарплата в девяностые у врачей и без того была тощая.

Ремиссия.
Нас выписывают. Мы возвращаемся в свою квартиру.  Теперь два года предстоит пить 6-меркаптопурин. Это цитостатический препарат. Он ядовит. Но на него вся наша надежда. Если за пять лет наблюдения не возникнет рецидив, нас будут считать выздоровевшими. Итак, вперёд в пять лет неизвестности! Не может быть, чтобы после стольких усилий стольких людей всё пошло прахом… Не может быть…
Впрочем, перед моими глазами пример Оли. У неё невозможное произошло, немыслимое случилось. Нам повезло, а ей – нет. Не может же всем везти… Словно бы это мне достался счастливый билет, который мог бы достаться ей. Я чувствую себя вором. Я отделён от неё глухой каменной стеной. Счастливчик не может понять того, кто вошёл в другую процентную группу.

Эпилог.
Теперь нашему сыну 26. Он окончил институт, работает. Всё что было, кажется далёким, нереальным, невозможным.
Татьяна Павловна – наш самый добрый и мудрый врач. Она всё так же лечит детей.
Профессор Ламперт. Отец подарил ему свою картину. Она называется: «Земляничное лето». На картине изображён наш старый дощатый стол, за которым я в детстве ел свою первую кашу. На столе чашка с сочной земляникой и глиняная крынка с молоком. И ещё белая ваза с полевыми ромашками. Всё это залито летним светом, свежо, радуется жизни. Теперь эта картина в Германии. При вывозе на таможне у профессора были сложности, но, слава Богу, всё устроилось.
Питер Браун – протестантский пастор. Что с ним? Я писал ему, но ответа не получил.
Мария Семёновна Мустафина – соседка, предложившая нам подключиться к её телефону. Она давно уже умерла. Мы с ней очень дружили, чего нельзя сказать о наших котах. У неё был огромный серый в полоску кот Василий, у нас – мелкий чёрный котик, по имени Тарас. Слышали бы вы, как она упрекала Василия за плохое поведение, когда после прогулки выковыривала из его когтей нашу чёрную шерсть! Но, это было уже потом. А тогда она дала нам телефон.
Нашлись же бдительные граждане, заявившие в домоуправление. Пришёл строгий человек из телефонной компании, спросил:
-У вас есть телефон?
-Нету, - ответил я.
-А если мы найдём?
-Лично вручу Вам орден.
Он видел, что гнездо в стене замазано ровным слоем штукатурки. Ведь ясно же было, что со времени последнего ремонта подъезда, который был при царе Горохе, никто в этом гнезде не ковырялся. Но, тем не менее, строгий человек честно выполнил свою работу – расковырял штукатурку и вскрыл гнездо. Разумеется, ничего не нашёл там, кроме мумии древнего паука.
-Да… - сказал он задумчиво, переглянувшись с представительницей домоуправления, - подключения нет.
-Значит, и ордена не получите… - сочувственно развёл я руками.
Извиняться, конечно, никто не стал. Вставили на место крышку гнезда и ушли. Штукатурку я уж сам подмёл. Не граф. Разумеется, в квартиру я их не пустил, ведь там стоял телефонный аппарат, провод которого был спущен через окошко. Это была своеобразная «дорога жизни». Через этот аппарат я записывал доноров.
Елена Савицкая – сотрудница телевиденья, пришедшая нам на помощь. Живёт и работает. Недавно у нас обнаружился общий знакомый. Узнав эту историю, он тут же набрал её номер:
-Ленка, привет. Угадай, откуда я тебе звоню.
Оказалось, она не помнила ни меня, ни мою табличку из картона. Она слишком многим помогла в своей жизни, чтобы запомнить всех.
А были ещё десятки доноров, мед сёстры, врачи, лаборанты, волонтёры, просто добрые люди. Целая армия! Вот так живём мы и не подозреваем, что даже просто вовремя сказанное доброе слово может творить чудеса.
Огромное вам спасибо, добрые люди!
Были, правда, и недобрые люди, но их было мало, ничтожно мало, в десятки раз меньше, чем добрых.
В жизни каждого человека бывают такие моменты, когда кажется, что весь мир – бордель, а люди в нём, сами понимаете кто… Не верьте, это обман! Дьявол блефует, отчаянно блефует. На самом деле, у него чертовски мало помощников.