Глаз бури или Странный разговор на вольную тему

Нет худа без добра, вы слышали такое, и мне приходилось.
Очень странная фраза, но я отвлекся. Нет ничего хуже, чем смотреть в сторону, когда занят нужным делом. Вот и сейчас, какая большая сковородка, зачем она такая большая. Под стать печке. На такой печке могут стоять только такие сковороды, а не сковородки.
…
Взять, поднять, не надо поднимать такую сковороду.
Надо пристроиться, желательно, сбоку. Взять ложку, вилок почему-то нет, а спросить не у кого. Впрочем, желания спрашивать, тоже нет. Желаний нет, как будто испарились, бери ложку, вернее, берись. Ну, взялся, и вот с такой плоской ложкой, в бой. Что там, грибы с картошкой. Среди моря грибов отдельные картофельные куски. Впрочем, это скорее глыбы, чем куски. Не отступать же, приступил, чем чаще беру на ложку, тем этих грибов больше. Не выдержал, бросил ложку, начал руками, обеими. А их все больше, и больше. Не успеваю, уже и жевать перестал, только глотаю. И все одно не успеваю, тону!..
Потянулся за сковородой, и тут проснулся.
Чего толкаешься, кто это? за столом стоял паренек, или перед столом. В руке краюха, как хоть он ее держит. Разве такую буханку удержишь, а он как-то держит. Успевает говорить и есть, кому он говорит, головой влево – вправо, да тут целая компания, всем чуть за двадцать. И только один, высокий, грузный, сам в галифе, на ногах комнатные туфли. Похоже, я им известен, или мне кажется? Или делают вид. Надо бы спросить, спрашиваю, это гудок. Будем гудеть, но я же не умею. Что тут смешного, паренек пальцем по столу, что там? Вот как надо, не гудок, а "Гудок", это газета. Все стоят, у каждого буханка хлеба в руке, все говорят и едят. И только высокий не ест, качается, что с ним, что-то говорит. Стал слушать, вот в чем дело, оказывается, он стихи читает. Закончил, и смотрит на меня, наверно, хотел узнать мое мнение. Но я как-то не сообразил. Я тоже обожаю поэзию, так и брякнул. Высокий улыбнулся. А я, в подтверждение своих слов назвал фамилию. Славный был поэт, но есть и другие, не хуже, почему его? Фамилия того славного поэта состояла всего из трех букв, вот и назвал. Опять дружный смех. Поэтов надо знать, но сначала уважать. Бред какой-то, как можно сначала уважать, а потом знать. Начал было спрашивать, отмахнулись, встали, хлеба свои куда-то убрали, или съесть успели, так и не понял. Ты идешь или снова в кусты, это мне, вернее, обо мне. Неужели я буду прятаться по кустам, иду, тогда вперед. Оказалось недалеко, километра три, как пролетели. Подъезд, пятый этаж, дверь, стук, открывается сразу, как будто ждали.
Хотите, предскажу вашу судьбу, зачем?
Кто-то мне в ухо, оглядываюсь, этот тот, высокий, который свои стихи читал. Когда он мне вот так в ухо, сказал насчет судьбы, я сразу понял, он читал свои стихи. Ответить не успеваю, приглашают войти. И мы вваливаемся, всей толпой сразу. Встречает сам хозяин. Конечно, он в комнатных туфлях. Я уже начал привыкать, кто-то обязательно должен быть в комнатных туфлях. Кажется, таким любителем стоптанных туфель, должен быть самый старший. Или старый. Сначала хозяин смотрел на нас, потом стал показывать какие-то афиши. Потом какие-то листовки. И все молча. Наконец, говорит что-то, оказывается, он просит высокого почитать стихи, опять. А тот, как будто только этого и ждал, опять раскачивается всем телом, глухим голосом излагает что-то очень длинное, утомительное. Не врезалось. Запомнил только, что был там какой-то махровый революционер, одетый очень странно, нечто вроде мехового платья. Гонял на тачанке по дорогам, предлагал всем встречным мыло, потом спрашивал, умеют ли землю пахать. Так и спрашивал, землю пахать умеете. Как будто можно пахать что-то кроме земли. Что странно? Перед тем как спросить, приказывал, руки спрятать за спиной. Ждал, пока спрячут, потом спрашивал. Тех, кто не умел, задерживал и отправлял на курсы переподготовки, в каком-то поле со странным названием. Хозяин опять долго молчал, потом сказал, великие стихи. Нет, он сказал как-то по-другому, не стихи, то ли вещь, то ли вексель, или вовсе станция. Потом, когда вышли, знакомый паренек уточнил, не станция, а станица, место, где живут казаки. Хотел спросить, зовут его, случайно не Георгий Валентинович, и тут опять в самое ухо, не искушай судьбу. Оглядываюсь, снова высокий, уже переоделся, когда только и успел, кожаное пальто, краги. Он пояснил, мой отец был агрономом, вот я ему и подражаю, иногда. Потом добавил, как насчет судьбы? А что тут непонятного, я же не игрок, ставить на красное не стану.
Высокий не слушает, верно, у отца был врожденный порок сердца.
У всех мужчин в нашем роду эта болезнь, переходит по наследству, вот и у меня тоже. И возраст тот же, что был у отца, когда он умер. Все сходится, но я еще не закончил свою великую поэму. Ты не заменишь меня, даже не спрашивает, просто предлагает, зная, что я не откажусь.