Давным-давно на думанской земле, глава 21

В поисках себя               

  Небо ещё только предвкушало рассвет, когда Аделон, забросив за спину свой вещевой мешок, колчан со стрелами и взяв в руку каменный топор, вышел из лагеря в надежде, что направление, в котором ему идти, будет каким-то образом подсказано лесом. Накануне он объявил всем о своём решении и к удивлению обнаружил, что большинство воинов всерьёз расстроились, хотя изо всех сил старались не подавать виду. Аделон усмехнулся в душе – снаружи толстокожие, суровые, грубые, часто жестокие, иногда бесшабашные, они на поверку оказались сентиментальными, как дети.  Они жали ему руки, хлопали по плечу, а кто-то даже крепко обнял на прощание. В какой-то момент Аделон поймал себя на том, что, пожалуй, готов передумать, раз он им так нужен здесь, но Раван отвёл его в сторону и, глядя в глаза, сказал:
-Нам всем будет тебя не хватать. Я вырвал бы себе язык, сболтнувший вчера лишнего, если бы это могло теперь что-то изменить. Но раз уж ты так решил, не отступай от мечты, чтобы потом, на старости лет, не казнить себя за малодушие.
-У меня не будет старости лет, - улыбнулся Аделон, - но за поддержку спасибо, и прежде всего спасибо за идею. Честно говоря, мне очень жаль, что ты перегорел – вдвоём идти в неизвестное куда веселее.
-Может быть позже, через год или два, - сказал Раван, - хоть воину и стыдно говорить такое, но я соскучился по покою. Кстати, я подумал о твоём совете вновь заняться сложением стихов, и сдаётся мне, я бы смог, и не об убитом или умершем прошлом, а о лесе: обо всей этой красоте, что переливается всеми цветами радуги, плещет всеми созвучиями, будоражит дурманящими ароматами; о небе, один взгляд на которое даёт силы жить. Мне мало этим просто любоваться, я хочу научить других смотреть на мир моими глазами.
-Вот и прекрасно, - Аделон похлопал друга по плечу. – Если когда-нибудь сюда вернусь, заставлю тебя прочитать мне всё, что ты к тому времени сочинишь.
-Боюсь, это отнимет у тебя слишком много времени и ты разлюбишь поэзию, - засмеялся Раван.
  На том они и расстались. Воины ушли спать, а Аделон собирать свои скудные пожитки и чистить оружие, которое за ненадобностью было давно заброшено и кое-где уже успело обрасти мхом.

                ***

  Когда лагерь скрылся в траве за деревьями, Аделон услышал терявшийся в глубине леса стук – с утра пораньше там орудовал дятел. «Что ж, чем не знак?» - подумал он и, не оглядываясь, отправился в том направлении, которое ему указал лес.
  Идти было легко и приятно. Впервые за столько лет его не угнетала ответственность за других, не тревожил завтрашний день. Наоборот, он будоражил его любопытство. Из древних сказаний он знал о кадасах, живших за лесами. Те не славились дружелюбием. Впрочем, могли ли похвастаться своим гостеприимством киянцы, последние десятилетия беспрерывно враждовавшие между собой? Ходили легенды о крылатых думанах, якобы живших в садах, окаймлявших лес со всех сторон. Аделон не был настолько романтичным, чтобы верить в подобные сказки. Но кто знает? Ведь до появления кроменов во плоти в киянском лесу, никто и не думал, что мифические подземные жители лесных окраин, которыми так любили пугать маленьких киянцев их родители, действительно существуют. От кроменов мысли Аделона сами собой перенеслись к Ластану и бегству Ленвела со своим братом к кадасам. Аделон с удивлением обнаружил, что чувство ненависти, которое не так давно вызывало у него имя последнего, ушло. Теперь, когда потеря Ластана не была острой болью в его сердце, а ощущалась глубокой раной в душе, вина Ленвела в том, что случилось, не казалась безусловной. Аделон посмотрел на небо. Он теперь всегда запрокидывал голову, если хотел найти ответ на не дававший ему покоя вопрос – где-то там за этой голубой бездной должен быть Ластан. Аделон верил, что там Ластану сейчас лучше, чем ему здесь на земле. Интересно всё-таки, как сложилась судьба тех двух дезертиров, сбежавших к кадасам. Носит ли их ещё земля или, избежав смерти здесь, они нашли её там на чужбине?
  Уже вечерело, когда в поток мыслей Аделона вторгся другой, гораздо более шумный – где-то впереди шумела вода, много воды. Издревле киянцы с трепетом относились к движущимся водоёмам, ведь в лесу было немало стоячей воды, которая годилась для того, чтобы освежиться, но была непригодна для питья – её называли мёртвой, а вот любой родник или ручей киянцы обожествляли. Первые обкладывали лесными цветами, а во вторые бросали венки из прутьев и листьев, обувь из желудей или плетёной травы и даже одежду из льняного волокна, мохнатой кожицы насекомых или шкурок мышей и кротов. Считалось, что богу живой воды угодны всякие наряды.
  Аделон пошёл на шум и очень скоро оказался на берегу широкой реки, которая зигзагом прорезала лес, исчезая своим изящным изгибом за деревьями. Он был озадачен – как могли разведчики, всегда отправлявшиеся на все четыре стороны от лагеря, не наткнуться на такой водоём? Разве что русло реки столь затейливо извивалось, а то и закручивалось, что они действительно промахнулись, выйдя намного левее или правее, то есть миновав то место, где её крутой изгиб подходил максимально близко к их поселению. Но беспокоиться было не о чем – неподалёку от лагеря бил родник, к которому бывшие воины ежеутренне спускались со своими флягами, и Аделон мог быть спокоен, что уж что-что, а умереть от жажды им точно не грозит.
  Он подошёл к кромке воды. Река текла гордо, словно выпятив грудь, и это сочетание мощи и абсолютного покоя поражало своей самодостаточностью. Ей не надо было ничего никому доказывать. Она текла, потому что просто не могла или не хотела стоять на месте, потому что в этом движении был смысл её жизни.
  И тут Аделону нестерпимо захотелось поплыть вместе с ней. Ведь он ждал от леса знаков, и это был несомненно один из них. Он знал, что некоторые киянские племена, называемые речными именно потому, что жили в непосредственной близи рек, владели искусством хождения по воде в так называемых речных судках. Они мастерили их из прутьев и смазывали сосновой смолой.
  Аделон оглянулся в поисках подходящего кустарника. На берегу его росло великое множество, веточки были разной толщины и гибкости. Более других ему приглянулись красноватые ветки низкого куста, росшего у самой кромки воды. Названия его он не знал – такой кустарник не рос в глубине леса.
  Аделон расположился здесь на нижних ветках до утра с намерением с головой окунуться в работу, как только солнце протрёт свои глаза.
 На следующее утро, наломав с избытком прутьев, он принялся за изготовление судка. Он делал всё по наитию – лишь однажды ему довелось увидеть настоящий судок издалека, да и тот вскоре скрылся за изгибом реки. Однако даже того мимолётного образа ему хватило, чтобы сейчас примерно представлять, что в конечном счёте должно получиться. Спасибо старику-киянцу, оказавшемуся тогда рядом с ним – тот был знаком с речным племенем и потом долго рассказывал изумлённому Аделону о том, как и зачем строится эта удивительная посудина. И теперь, соорудив что-то вроде её скелета, Аделон принялся за более искусную работу. Ветки мягко изгибались вокруг более жёсткого остова, постепенно образуя подобие большой корзины несколько вытянутой формы с почти плоским днищем. Руки неустанно вплетали всё новые и новые прутья. Аделону было не привыкать к длительной рутинной работе, и к моменту, когда солнце в последний раз подмигнуло ему из-за гущи деревьев, судок был готов.
  Это была посудина с широким днищем и высокими, слегка загибавшимися вовнутрь бортами, доходившими Аделону почти до бёдер. Таким образом, в судке всегда можно было найти место для того, чтобы укрыться от солнца. Оставалось только хорошенько замазать все щели сосновой смолой да набросать внутрь травы, чтобы самому не прилипнуть к своему творению. Затем ему потребовалось ещё некоторое время, чтобы натаскать в судок глины. В завершении всех дел Аделон нашёл куст репейника и в два счёта соорудил себе пуховую маску наподобие той, что когда-то спасла его и его воинов от аромата садов – завтра она ему будет просто необходима.
  Как и накануне, киянец улёгся в розетке веток красного кустарника и заснул лишь тогда, когда придумал, как промаслить посудину, не дав смоле раньше времени затвердеть и избежав опасности прилипнуть к ней всеми четырьмя конечностями. Одно дело смазать корзину снаружи – это не представляло никакой проблемы, совсем другое - внутри. Выработав тактику в голове, Аделон внутренне усмехнулся тому, что его мозг, привыкший мыслить стратегически на войне, не подвёл его и в мирное время. Довольный своей выдумкой, он повернулся на бок и сразу же заснул.
  Утром следующего дня, лишь только слабая освещённость позволила ему различать деревья, сторожившие берега реки, киянец подтащил судок вплотную к ближайшей сочившейся смолой сосне, надел маску и влез внутрь. Затем он налёг всем телом на борт, так что днище почти ушло из-под ног. Используя облетевшую кору той же сосны как скребок, он начал аккуратно соскабливать смолу с дерева прямо на внутреннюю поверхность судка, тщательно замазывая ею все щели, то и дело посыпая липкий борт глиной, которая в избытке покрывала всё днище. Время от времени в ход шёл нож, которым он расширял и углублял трещины в сосне, увеличивая поток густой смолы.
 Смазав таким образом больше половины внутренней поверхности, Аделон всем весом налёг на нетронутую смолой часть борта, рывком отлепил судок от сосны, так что тот вновь занял горизонтальное положение, вылез, повернул его вокруг оси и прислонил к дереву необработанной стороной. Подобрав с земли свой вещевой мешок со скудной провизией, состоявшей из ягод, грибов и горстки пойманных здесь же на берегу кузнечиков, он забросил его на дно, затем очень аккуратно снова забрался внутрь и продолжил работу.
  Просмолив всю внутреннюю бортовую поверхность и снова вернув посудину в устойчивое положение, Аделон улёгся на дне и с надеждой посмотрел на почти синее небо. Бояться осадков не было причин - до сезона дождей ещё очень далеко, а не подёрнутая ничем небесная гладь явно предвещала ещё один безоблачный день. Солнце пока не поднялось настолько высоко, чтобы он мог видеть его из лежачего положения, но жар его лучей ощущался в густом воздухе, а значит процесс застывания смолы не должен  занять слишком много времени.
  Неожиданно ощутив сильный голод, Аделон приподнялся на локтях, развязал мешок и достал еду. Он начал жадно есть, запивая водой из фляги, стараясь при этом не намочить маску, которая плотно закрывала нос, защищая его от резкого запаха смолы. Наевшись и утолив жажду, он вновь улёгся на глину и задремал.

                ***

  Аделон проснулся от того, что свет глядевшего на него сверху солнца отчаянно пробивался сквозь веки, слепя глаза. Мысленно поблагодарив светило за то, что не дало ему проспать дольше, чем он мог себе позволить, киянец протянул руку к левому борту судка и осторожно пощупал стенку – она всё ещё была липковата, но не настолько, чтобы это могло помешать ему выбраться из посудины. Прежде чем сделать это, он выбросил за борт все свои пожитки и как можно аккуратнее упёрся руками в ту часть борта, которая была просмолена в самом начале. Как и в первый раз, навалившись на борт всем весом, одним резким качком киянец накренил судок и, завалив его на бок, выбрался на прибрежный песок. Оказавшись снаружи, он перевернул посудину вверх дном и с прежней энергией принялся за работу.
  К закату судок был почти готов – оставалось только просмолить и утяжелить днище изнутри и заготовить две гребёнки – так у речных киянцев назывались длинные шесты, заострённые с одной стороны и расплющенные с другой. Плоский конец использовался, чтобы управлять судком, а острый втыкался в берег и в этом случае гребёнка служила одновременно двум целям: во-первых, к ней привязывалась пришвортованная посудина, чтобы ту не унесло течением. Во-вторых, чтобы высадиться на берег, обладавшие многолетней сноровкой речные киянцы ухватывались руками как можно выше и, сильно оттолкнувшись от днища, повисали на гребёнке, а затем, обхватив её ногами, спокойно соскальзывали на землю. Ровно в обратном порядке происходила и посадка в судок. Причина таких упражнений крылась в форме бортов – они были слегка загнуты вовнутрь и слишком высоки, чтобы их можно было просто перешагнуть. Зато это уберегало от прямого солнечного света, спасало от косого дождя, крылатых хищников, высматривающих добычу с высоты и практически исключало опасность атаки из воды – многолетнее существование в состоянии войны приучило киянцев быть бдительными и предусматривать все, даже самые невероятные и каверзные способы нападения. К тому же, днище, утяжелённое несколькими слоями смолы, смешанной с глиной, делало судок практически непотопляемым, ведь даже при сильном крене борт не успевал ещё зачерпнуть воды, когда посудина, словно детская игрушка, разноцветные копии которой мастерила в деревне Аделона одна бездетная старуха, возвращалась в исходное устойчивое положение. Но днищем и гребёнками он займётся завтра – работать в темноте в лесу, где водились совы, было безрассудством, если не самоубийством.

                *** 

   Новое утро дало Аделону новые силы, чтобы наконец закончить судок и справить две отличные гребёнки при помощи то обуха, то рубила топора. Промаслить днище оказалось делом нехитрым. Для этого понадобился высокий неострый камень, подсунув который под днище с одной стороны, Аделон поставил судок в такое положение, что край его левого борта оказался вновь упёртым теперь уже в другую сосну. Скребком он направил поток смолы по внутренней стенке вниз. Когда клейкой массы накопилось достаточно, киянец вытащил камень, и не успевшая застыть смола медленно, но равномерно распределилась по всему днищу. Не мешкая, он высыпал туда же несколько пригоршней вязкой глины и оставил судок стоять на солнце до образования твёрдой, ровной, полупрозрачной поверхности. Повторив эту процедуру несколько раз, Аделону удалось утяжелить дно настолько, что подсовывать камень стало нелёгким делом. Наконец, интуиция подсказала ему, что можно остановиться. Он ей верил – она никогда не подводила его на войне, не подведёт и сейчас.
  Теперь оставалось сплести две длинные верёвки из липового лыка, одну из которых он бросит в посудину, а другую крепко-накрепко привяжет к двум прутьям, специально для этого торчащим из борта.
  Когда всё было готово, осторожно толкая, он подтащил судок к самой кромке воды, глубоко всадил в песчаный берег гребёнку, набросил на неё привязанную к судку верёвку и последним мощным рывком вытолкнул посудину на воду. Верёвка натянулась. Ухватившись за шест, Аделон легко подтянулся, поджав ноги, и запрыгнул в судок. Стоя в полный рост, он с усилием потянул гребёнку, высвободил её из песка и, перевернув плоской стороной вниз, легко оттолкнулся от берега и поплыл на середину реки. Там он положил гребёнку на дно посудины, сгрёб в кучу ворох сучков и травы, которым предстояло заменить ему на неопределённый срок постель, уселся сверху и, вдохнув полной грудью прохладный пряный воздух, слился помыслами с рекой. А она всё текла, лаская берега, вбирая в себя ту трепетную красоту, которая заметна разумным существам только в моменты душевного покоя, и позволяя самой природе застенчиво любоваться своим отражением в её зеркальной глади.
  Аделон созерцал и чувствовал, как это созерцание очищает его изнутри. Он подумал о словах Равана и представил себе, как проведёт остаток лет, то пробираясь сквозь дремучие леса, то сплавляясь по тихим или бурным рекам. Он не был уверен в том, что спустя некоторое время ему это не покажется однообразным, а может, и бессмысленным. Но это потом. А пока, за неимением другой, более важной, цели, он наслаждался своим одиночеством, своим потом и кровью добытым покоем и великой земной красотой, что меняла своё убранство за каждым новым поворотом реки, оставляя в его душе неизгладимый след.
  Он думал о своём народе, о том, что киянцам пора возвращаться к давно забытым мирным заботам – пора созидать. Но в этой новой жизни ему не было места. Он был немногословен и не умел ораторствовать. Он мог построить дом, но не представлял, как управлять деревней, а уж тем более целым поселением. Он думал о том, что есть воины, а есть созидатели, так пусть строительством новой жизни займутся молодые, не испорченные войной думаны, а не те, кто привык всё решать при помощи топора, лука и ножа. Возможно когда-то, устав мерить землю шагами, он вернётся домой, поселится где-нибудь на отшибе и будет доживать свои дни, так и не научившись крепко спать и не оборачиваться, хватаясь за нож, на звук незнакомых шагов за спиной. На мгновение его мысленному взору вновь предстала картина не обретённого им счастья: большой деревянный дом, он сидит на пороге, рядом красавица жена с большими синими глазами – почему-то в его мечтах она всегда глядела на него именно такими глазами – а перед домом куча мала из их шалящих и визжащих детишек.
  Аделон закрыл глаза ладонью, прогоняя непрошенное видение – к чему все эти глупые фантазии? За плечами огромная жизнь, в которой никогда не было места сентиментальности, и незачем ослаблять свой боевой дух этими пустыми романтическими мечтами.
  Тем временем вечерело. Аделон слегка разворошил ветки и траву вдоль одного из бортов, растянулся на этой нехитрой постели во весь рост и вскоре уснул.