ВНИМАНИЕ: текст с лучшим шрифтом, с полноценными абзацами и с фотографиями можно открыть в один клик по ссылке https://yadi.sk/i/XU6z-sdck6ZhzA
А текст, который ниже, будет как запасной, если почему-либо не откроете ссылку. Хотя она легко открывается 2 способами - «посмотреть» или «скачать». Но лучше – «скачать» - будет полная защищённость от вируса.
Предыстория
В 1993-ем я окончательно убедился в тщетности своих попыток добиться успеха в литературе. Во всяком случае – материального. Гонорары за пять рассказов – и это все. Притом, что к тому времени владел уже целым ворохом положительных рецензий. Меня заверяли, что я – талантлив, хвалили: «Эта глава написана с сатирическим блеском»; в ж-ле «Север», г. Петрозаводск, на машинопись повести о собаке набежали читать всей редакцией, – я у них был на практике от литинститута в 83-м, – но когда дело доходило до публикации, тут-то и отказы. Еще в 79-м, через год после начала «литературной деятельности», я завел спецпапочку под названием «Ответы редакций». Но, чуя свое будущее, вскоре же «…веты» перечеркнул и сверху написал: «…казы». Вот в таком «казыветовом» настроении и пописывал 14 лет. Тема эта неблагодарная, в писательско-редакторской среде она всем оскомину набила. В литературных ценностях гораздо меньше критериев, чем в ценностях, скажем, науки или изобретательства, и каждому, кто решал – да, наверняка и сейчас решает – судьбу поступающих на рассмотрение рукописей, есть широкая лужайка, чтобы порезвиться на свой вкус и интерес, часто неотделимые друг от друга. В сопоставлении всей этой псевдоучёной трескотни можно найти немало истинно смешного… Называется «плюрализм мнений».
Короче, я решил свернуть свою несуразную деятельность; во всяком случае, надолго отодвинуть от себя ее причиндалы и сосредоточиться на чем-нибудь более основательном. Дело было ведь не только в возможности зарабатывать творчеством, а в очевидной нелепости: ты, твердят, писатель, а публикуют по полрассказа в год. Повесть «Бобка» отвергали 15 лет, а когда в 97-ом опубликовали, назвали лучшей русскоязычной повестью о собаке. (Желающие немедленно опровергнуть это могут, просто, прочесть и выставить против неё свой вариант). Настроения писать ради только получения письменных поощрений, естественно, не прибавлялось.
Идея построить дом была естественна, цель доступна – у меня был немалый строительный опыт, от прораба до отделочника, – а главное, отвечала моим планам: после постройки дома создать семью, может, и с поздним дитем – в 96-ом мне стукнет 50, а мой дед стал отцом в 64; почему бы и нет, подумывал я. У меня была одна дочь, уже взрослая, жила в Питере.
Участок.
Срок моего проживания в поселке Внуково, что в полутора километрах от одноименной станции, составлял уже 12 лет, поэтому и участок я искал в той же округе. И в конце 93-го нашел – в поселке Абабурово, в двух километрах от дома, где жил. Издавна живущие в этой местности Дейнеки согласились продать 12 соток от своего 60-соточного…нет, еще не владения; у них была пожизненная аренда, а в собственность они только оформляли.
Буду излагать только те обстоятельства, без которых в достаточной полноте не представима эта история. Постараюсь избегать случайного или малозначащего, а значение все же упоминаемых и, казалось бы, несущественных деталей выявится по ходу рассказа. В то же время сухая выжимка, наверное, будет не столь интересна, равно как и мои, скажем, готовые утверждения чего-либо. Что может быть убедительнее фактов? В этой истории есть один случай, прямой адресат которого – книга рекордов Гиннесса. На нынешний, 2010-ый, год это уже, действительно, история, она отдалилась, могу осмыслить ее отстраненным умом. Но независимо от меня последняя капля интриги таки еще неопределенно висит…
Дейнеки, мать 85 лет и ее сын Павел, чуть больше 40, при отличном, с лесными деревьями, участке, оказались небогаты, и 3000 долларов моего аванса были для них существенны. У старухи Евгении Павловны раньше был муж – Дейнека, оперный певец, бас, которого она, по слухам, сдала при Сталине властям; а тот, бедолага, просыпался в 6 утра на нарах под слова гимна, ранее напетого для радио… им самим: «Широка страна моя родная…» Вроде бы, сюр, но только не для нас, согласимся. Когда Дейнека вернулся из лагерей, она, вроде, пыталась предъявить ему уже подросшего мальчугана Павлушу; но Дейнека-«отец», прикинув сроки, от Павлуши наотрез отказался. Как бы то ни было, темный характер старухи, а именно на нее были записаны 60 соток, сыграет в моей истории небольшую косвенную роль. Ведь наш договор с авансом были в конце 93-го, а участок мы оформили на меня лишь в начале 96-го. Все это время Дейнеки, не торопясь, переоформляли аренду в собственность. Причем, как только обрели первые 24 сотки, сразу же – по сути, за моей спиной, – передали их другим покупателям, которые обязались в счет этих соток построить им дом взамен старого, уже покосившегося деревянного полдома. А мои 12 отодвигались на будущее. Дейнеки и не порывались вернуть аванс; не хотел этого и я сам, поскольку место нравилось – и лесными деревьями на участке, и наличием всех коммуникаций, и густым лесом, начинавшимся сразу за проездом улицы Некрасова, точнее – улочки, на которой и располагался участок. Кроме того – соседи: в 50 метрах – Г.Х. Попов, как-никак, бывший мэр Москвы, рядом Лия Ахеджакова с ее дачными кущами и поэт-песенник Ан. Поперечный; чуть поодаль – Ольга Аросева и журналист Вл.Познер. Солидное окружение то есть. И всего 11 км по Минскому шоссе до московской кольцевой дороги. Так что я терпеливо дожидался, но чтобы не терять зря времени, решил пока построить гараж, заручившись согласием Дейнеков.
Распланировал его в полуметре от границы с соседом Дейнеков – Алексеем Башиловым. Гараж – приземистое сооружение, и соседям оно практически не мешает; наоборот, своей 6-метровой стеной уже создает глухое разграничение, некоторым это даже предпочтительнее. Но увидев, что я копаю траншею под фундамент, Башилов сказал, что лучше бы побольше отступить. Я внял – отодвинулся от границы на 1,5 метра.
Раньше у Дейнеков был большой участок – 120 соток. После отсидки Дейнека-муж разделил его, оставив бывшей жене с Павлушей половину; а сам женился на другой, с ее ребенком. Внуком этой женщины и был Башилов, которому бабушка отписала в наследство все 60 соток. Старика Дейнеки и башиловской бабушки я никогда не видел, – к тому времени они, скорее всего, уже покинули сей мир.
Затяжка оформления.
Главным виновником оказался в итоге я сам: заплатив аванс, не напирал, проявил мягкотелость к постоянным отговоркам собиравшего документы Павла. Он объяснял затяжку бюрократической волокитой, а как-либо за деньги ускорять процедуру не хотел, да и я его лишний раз не подталкивал. У меня, вроде, ничего не горело, жить было где: 2-комнатная квартира 65кв м. в г. Одинцово; я ее получил уже в 94-ом в обмен на свое жилище во Внукове и от продажи которой как раз и хотел построить дом.
Квартира в Одинцово была обшарпанной, я ее сам капитально отремонтировал, и она понравилась моей племяннице и ее мужу Артуру, коммерсанту. Возможность въезда на всё готовенькое, вплоть до штор и меблировки, их вполне устраивала. Узнав, что я планирую ее продавать, они нажали на меня, чтобы я ускорился.
В январе 96-го, получив 65000 долларов за квартиру, я снял себе неподалеку жилье. С домом теперь нельзя было тянуть. Осенью 95-го оставался последний документ: «Протокол согласований границ участка с соседями». А еще летом я возвел стены гаража 6 на 5 метров. Но осенью, подумав, добавил к нему фундамент хоз-пристройки 4 на 5. Получилось единое сооружение 10 на 5, но не полных, так как я решил сохранить 15-метровой высоты дубок, – для чего сделал в углу пристройки врез 2 на 2; получился внутренний угол – минус 4кв. м. в плане. Дубок дался мне, видно, как каприз дизайнера.
За последней подписью в протоколе я обратился к Башилову как к будущему соседу. А у него за 94-й и 95-й тоже кое-что прибавилось. Напротив моего гаража он построил капитальный бревенчатый дом, 2-й этаж которого был мансардным, но тоже отапливался от АГВ. Стена дома отстояла от ограды на полтора метра. Саму ограду Башилов самовольно перенес, я это заметил не сразу.
Но вначале два слова о будущей сделке с Дейнеками. К осени 95-го земли в собственности у них было все еще лишь 6 соток, остальные 30 так и продолжали числиться на правах аренды у государства. И поскольку я на Дейнеков стал все-таки наседать, было решено: чтобы я смог, наконец, законно строиться, сейчас они продают мне 3 сотки, а как только будет возможность, оформим остальные 9, – точнее, уже 6, поскольку Дейнеки в одностороннем порядке урезали мою долю с 12 соток до 9. Что ж, подумал я, мне и 9 хватит, больше денег на дом останется. Они и цену подняли; договаривались в 93-ем по 1400 за сотку, теперь – 1900. Согласился и с этим, – всё равно по-божески, при желании они могли бы найти более щедрого покупателя; но ведь уже что-то надо было делать с моим гаражом; а вот на это они не пошли, и за то спасибо.
Размеры 3-соточного участка оказались 12 на 25 м,; 12 – сторона, выходящая на улочку, точнее даже тихий проезд, заканчивающийся через 300 метров тупиком – въездом на территорию филиала Переделкинского Дома творчества писателей. А 25 м – длина границы с Башиловым. И вот этот отрезок при замене сетчатой ограды на глухую, деревянную Башилов слегка надломил, и в месте примыкания к улице ограда оказалась на один метр налезшей на участок Дейнеков; или, что тоже самое – придвинутой к моему гаражу. Я это обнаружил поздно: вскоре же после своего хапка Башилов заказал геодезиста, и тот в кадастровом плане зафиксировал границу по факту свежей ограды. Дейнеки из-за клина 1 на 25 м возникать не стали; позже они рассказали, что Башилов и по нижней границе, где чертополох и заросли, «ночами двигал» легкую сетчатую ограду в свою пользу.
Павел Дейнека – щупловатый мнс, незлобивый, тихий, но занудный, все свои несогласия начинал с козлитоньевого дребезжанья: «Да-а, это, быть может, так…Но-о…» «Паша, – говорю ему, – давай хотя бы к ноябрю» «Да-а, к ноябрю надо, да-а…Но раньше Нового года не выйдет, потому что…» – и т.д.
На мое обращение за подписью в протоколе Башилов ответил, что сейчас подписывать не готов, ему надо что-то уточнить в сельской администрации. Был октябрь, а мне начинать строительство весной, и напирать я не стал. Прошла неделя, другая; Башилов повторил при встрече: «выясняю». Спустя месяц спрашиваю: ну, как там? Он пожал плечами: глава администрации ушла в отпуск. Пришлось переждать. В декабре, когда я снова подошел к нему, он говорит: «Я не буду подписывать». На вопрос «почему?» выразительно посмотрел на меня. Понятно, мало кому хочется иметь лишнего соседа. Но если такое желание в редких случаях чем-то, скажем, можно законно обосновать, то это одно; но если оно как в нашем случае, ничем не подкреплено, то уже… Так ему и говорю: «Это непорядочно, мог бы сразу сказать, а не тянуть два месяца» На что Башилов многозначительно молвил:»Ты не знаешь, с кем имеешь дело…»
Я имел дело с молодым человеком лет на 20 меня младшим. Ростом около метр восьмидесяти, плотный, нахрапистый, туго знающий свое хозяйское дело; на лбу написано: ни пяди своего никому без боя. Заливавшие фундамент работяги из Подмосковья, которые раньше у него работали, не лестно отзывались о нем как о работодателе. У него 60 соток, 3 дома: один, просторный, 2-этажный, в глубине участка, в нем он жил с женой; второй – половина старого дома, составляющая одно целое с покосившейся дейнековской половиной (граница делила пополам и этот дом); и третий – только что отстроенный, напротив моего гаража – для сдачи в аренду. Причем все это для них – дача; они прописаны по своим адресам в Москве: Башилов на Песчаной; его жена Овчинникова – на Домодедовской; какую-то из своих квартир, а может, обе, очевидно, как и большинство жителей поселка, тоже сдают; а здесь, как и большинство жителей поселка, живут постоянно. Если бы мне, скажем, пояснили, что я пересекаю чьи-то криминальные интересы, я бы не стал упорствовать. Игры в «крутизну» с обеспечением себе соответствующего тыла не для меня: суета, напряг, пустая затрата энергии – короче потеря беспечности. Я бы тогда поискал себе другой участок. Но ведь и сказали бы они мне это сразу, – за нос бы уж не водили, взяв в понятие, в свою очередь, и мой интерес. А тут – Башилов, которого я уже чуял как человека и подвесил для него определение с авансом – «гнусь». Он и отработал его, устроив циничную волокиту.
[Вскоре же после знакомства я подносил ему две свои книжки; одну из них вольного жанра, в которой было и кое-что личное. И он по ней, видно, уяснил для себя мой характер. Первые книжки я издал поздно, в 45 лет ( и то за свой счет), и еще не знал, что часть обывателей, как правило воинствующая, не совсем одобрительно относится к тем, кто как-то «высовывается», «выпендривается» и т. п, пусть даже это книжка; тут они как бы имеют право клевать: ага, мол, тебя не взял издатель, и ты сам чего-то из кожи лезешь за свои деньги. Как бы то ни было, позже я стал разборчивее в адресатах своих подношений и равнодушнее к неквалифицированному читательскому мнению, как к высказанному, что бывало не так часто, так и утаенному. Всё равно ничего толкового не выскажут; попытка непрямого общения с ними – через творчество – в целом тщетна. Что там Башилов понял из моих книжек, не знаю, но, видно, подтверждение своим предубеждениям. Ему, конечно, было плевать, что я, всё же литератор, член Союза писателей Москвы, а все окружающие дачи относились к ДСК «Московский писатель»; главное для него – я нарушал его пространственный комфорт.]
Что ж, теперь ясно, что с одним из соседей у меня не будет добрососедских отношений. Я решил не отступать.
Итоговая подпись в протоколе – за главой местной администрации. Если кто-то из соседей отказывается, она берет объяснение. При уважительной причине проблема так или иначе решается – чаще всего это межевые споры, – а при неуважительной ставит свою итоговую визу без подписи упрямца. В случае со мной так и произошло: глава Внуковской сельской администрации Т. Вевиорская подписала без Башилова, – на тот момент она его «интереса» не поддержала и поступила по закону.
В феврале 96-го я, наконец, стал владельцем трех соток. Дейнеки, несмотря на задержку и неисполнение в полной мере договоренностей, остались в целом лояльными соседями. Но возможность строительства дома с нуля складывалась теперь неблагоприятной. Строиться я мог только на своем законном клочке, – на будущие 6 соток все еще не было гарантии скорейшего оформления. Лицевой габарит участка – 12 метров, из них почти 6 уже заняты гаражом. Трудно теперь вспомнить в какой именно момент я решил строить жилую часть над гаражом и хозблоком. При всей, вроде бы, спонтанности это решение было практичным. Вначале, имея в виду только гараж, я, тем не менее, сделал фундамент с запасом, – на тот случай, если после постройки отдельного дома разохочусь строить через год-другой еще что-то вроде летней дачки над гаражом. Глубину фундамента заложил не обычные гаражные 60 см, а 130. Да, это перерасход бетона, но бетон был тогда недорог, а взамен я заручался перспективой. При заливке бетона я заложил арматуру, и это обстоятельство сыграет свою важнейшую роль.
Дело в том, что я не собирался армировать фундамент, поскольку для гаража, даже с мансардной надстройкой, это лишнее. Но сосед Ахеджаковой режиссер Александр Орлов спросил как-то, не нужна ли мне арматура, она у него лишняя и только место занимает; он бы отдал задешево. И я «выручил» его… Профилированная, 18 мм, прутьев 30-40 килограмм по 20. Эти 700 килограммов придавали мне полной уверенности в своем будущем строении. Глубина промерзания в нашей зоне чуть больше метра –меньше глубины моего армированного фундамента; во всяком случае, это не фатальный фактор, о чем поясню позже.
И потом, решив строить дом над гаражной частью, я сделал отводящий дренаж. Уклон участка от улицы к тылу с перепадом в два метра позволял сделать это без особых хлопот, так что грунтовое основание дома стало гораздо суше, а требования к фундаменту, соответственно, ниже.
Разрешительные документы (РД)
Приобретя участок, я занялся получением разрешения на строительство. Вначале заплатил штраф за самострой гаража – около 250 долларов. Люди знающие советовали отдать их, минуя кассу, начальнику управления архитектуры (УАиГ) или его заместителю, дабы заручиться изначальным благорасположением. Совету я не внял, это не мое – кого-то умасливать; надо же напускать на лицо специальное выражение, подбирать правильные слова, чтобы ни себя, ни чиновника не обидеть; даже если молча – в конверте, надо же глазами соответствующую ужимку изобразить – до чего я не был ни мастак, ни охотник.
[Посуди сам, читатель, зачем брать на душу богопротивное дело, если ничто не угрожает ни здоровью твоему, ни жизни. Что-то не припомню ни одного сколь-нибудь серьёзного или даже мало серьёзного дела, которое решил бы с помощью мзды. Спину не склонял, – уж не обессудь, что задаюсь; но, с другой стороны, почему бы не сказать об этом, если сказать об этом можно не сморгнув. Лишь недавно только, постарев, сообразил, почему это дело для меня богопротивное, – именно «боженька», считается, одаривает внешностью и именно он, видать, оговорил: испоганишь мой дар гримасой унижения – считай, меня опозоришь… Уж извини, читатель, еще раз, что вешаю тебе на уши художественную лапшу, но я, действительно, не давал взяток – ну, что тут поделаешь. И потом, мне давно не 33, теперь уже Он с меня не взыщет, так что мелкую мзду врачам в поликлинике теперь всё же иногда даю.]
Так что заплатил я официально, после чего сельская, а вслед за ней и районная администрации выдали мне разрешения строить на моих трех сотках дачный дом без каких-либо ограничений в удобствах. То есть ничто не помешало бы мне прописаться и жить в этом доме постоянно. Вслед за тем в УаиГ выдали официальный документ – кальку с планом участка для сбора необходимых согласований, всего 7 подписей. Не мешкая, я собрал их. Проект дома заказал там же, в мастерской УаиГ. И где-то в апреле записался на прием к начальнику – получать его добро на местоположение (или расположение) дома на участке (МднУ). После него оставались бы две последние подписи – пожарников и СЭС уже конкретно на это МднУ. Остался бы то есть завершающий этап – по сути, последний шаг.
В конце апреля я попал на прием к начальнику нашего, Ленинского, УаиГ. Чапания Александр Викторович, небольшого роста рыжеватый шатен моего возраста, его грузинское (или, скорее, мингрельское) происхождение выдавало лишь небольшое спертое сипение в речи. Я выложил ему свой план: затевать нового фундамента на трех сотках не хотелось бы – и лишнее место, и со строительством хочу ускоряться, – и вот, хочу совместить на одном фундаменте гараж с хозблоком и жилую часть, которую предусматриваю двухэтажной, всего, стало быть три этажа, вот проект вашей мастерской. Чапания довольно долго молчал, как бы говоря, что не все так просто. А я и сам не был на сто процентов уверен. Но что я имел в виду: вот башиловский двухэтажный дом в полутора метрах от ограды, его МднУ одобрено этим же УаиГ год тому назад; а я лишь прошу аналогичного, разве что 3-этажного дома на таком же расстоянии от ограды. Дома будут стоять, как бы отвернувшись друг от друга глухими стенами. И поскольку мой дом, по отношению к башиловскому, будет аккурат с Севера, он не отбросит на него никакой тени. А еще я имел ввиду: если ты профессионал, укажи нарушения норм (НН), если они есть. Но Чапания взял значительную паузу. Позже я пойму подтекст его размышлений. Дело было не столько в том, что я ему за его одобрение слишком близкого к границе МднУ потенциально мог предложить мзду, – а в том, что для Московской области существует, оказывается, в дополнение к общим строительным нормам и правилам (СниП) нормативное ограничение: ближе 3-ех метров к границе строение возводить нельзя. А мой гараж – 1,5 м, как и дом Башилова. Так что своим желанием построить дом на недозволенном расстоянии я поставил Чапанию в неловкое положение. Не будь дома Башилова, одобренного им самим, он бы сказал и, скорее всего, не без превосходства: «Нет!» – это, чтобы я чесал затылок и думал бы сам. Но Чапания молчал, и молчание становилось уже неприличным, потому что я тоже молчал, ничем ему не помогая. Наконец, он сказал: «Если Башилов даст письменное согласие, я вам этот вариант подпишу». Тогда я еще правовых тонкостей не знал, но сразу почуял: такая постановка вопроса незаконна; как человек, ведающий нормами застройки, он должен решать сам.
К Башилову я, тем не менее, подошел, зная, что тот наверняка откажет. Он сделал это с булькающим торжеством, и через неделю я вновь был у Чапании. Тот опять долго молчал; даже не пытался убедить меня в ином, в лучшем, МднУ; поскольку я и сам не отступал. На этот раз он сказал: «Хорошо, я подумаю».
Именно тогда, в конце мая, бригада украинцев, с которой я уже договорился, приступила к кладке стен над гаражом. Мне и тут не повезло: слишком рано я с ними договорился: даже так – они со мной; слишком рьяно они потребовали фронта работ, – мол, не отдыхать же сюда приехали. Я дал им добро, поскольку сам уже заглянул в СниПы и не увидел там НН. Про трехметровый отступ от границы я тогда еще, повторяю, не знал; а Чапания, обязанный знать, не сказал мне. Ну, раз молчишь – значит, ориентируюсь на твое позволение Башилову, начальник!
Стоя в очереди к Чапании в третий раз, я разговорился с вышедшим в коридор шефом мастерской, где делали мне проект. Тут как раз выходит Чапания, и шеф спрашивает: «Как там, Александр Викторович, с разрешением на дом Чилингаряна?» Чапания, решительно: «А никак! Я подал документы в прокуратуру». Хотя это было неожиданно, сразу же нелепостью повеяло: ну причем здесь прокуратура! Допустим, Башилов сообщил ему о начале строительства – и что? Ведь всю ответственность нести мне, не ему же. И потом, штраф за самовольное строительство я уже заплатил – что еще? Дождавшись очереди, я вошел к нему и прямиком к делу: будет ли он выкладывать НН моему дому? Он ответил кратко: «Разбираться будем в прокуратуре». Ах, вон как. Я тут же заверил его, что строительство продолжу, а его отказ иметь со мною дело обжалую в суде. И сразу вышел.
Перед выдачей застройщику кальки УаиГ берет с него плату – около месячного заработка чиновника низшего звена. Плата означает: с застройщиком надо работать – дать ему исчерпывающие разъяснения; если надо – подтверждающие документы и все прочее. А Чапания – прокурором стращать. Это мне особенно не понравилось. Кто-то скажет: скандалить с чиновником, от воли которого зависишь, последнее дело; и если, дескать, не хочешь идти к нему на поклон, то отступись и пережди, рассчитав пока строителей, чтобы никого не дразнить, – а потом уже заново подойди с планом участка и без всякой взятки даже и спроси: «Покажите, где тут лучше строиться». Такой ход мысли я, в принципе, приемлю; действительно, благоразумнее всего не бороться с гримасами своего времени, а учитывать их. Мало того, именно так я и собирался сделать, если бы он разъяснил, в чем тут собака зарыта. Но здесь было другое – чиновник нагло пробует просителя на зубок. Самовольно назначает наказание, а себе – мотивацию прекратить со мной всякие дела по застройке. Тебе бы это, читатель, понравилось?
Описание дома.
Жалобу на отказ выдавать мне РД приняли в суде 1 июля. К тому времени бригада возводила уже 4-ый этаж. Еще до конфликта, когда я только подавал проект дома на утверждение, зам Чапании Сариков сказал: «Не годится, осадки потекут с крыши на ограду и зальют соседа. И я, особо не мудрствуя, перепроектировал форму крыши на односкатную, чтобы всё текло на мой двор. Подумав, зам не нашел чем возразить и поправку утвердил, а в проектной мастерской поставили дополнительную печать, и это чиновничье согласие укрепило мой дух застройщика. Но потом, пусть и запоздало, я задумался: это какую же жилплощадь получу, если второй этаж – кухня-столовая 25 кв.м. и ванная с санузлом и коридором еще 12; и лишь на 3-ем этаже – две комнаты. Что же это, малогабаритка получается? А если боженька таки дите подарит? А если матушка или отец (а они уже давно в разводе) захотят жить со мной? А поскольку конфликт с Чапанией только разгорался, и дух мой был взъерошен, даю украинцам отмашку: 4-ый этаж! Тем более, что для этого достаточно было поднять 3-этажный вариант с той же односкатной крышей на 1,6 м, поскольку 4-ый этаж будет отчасти мансардным. Получались 4 жилые комнаты, по две на 3-ем и 4-ом этажах, совокупной площадью 60 кв.м. Этим я нарушал проект в части высоты дома и его этажности; но поскольку теперь РД всё равно получать только через суд, а увеличения вреда соседу от увеличения высоты дома на метр-шестьдесят я не видел, то и пошел на это.
(для «Проза.Ру» удалено фото)
По отношению к башиловскому дом получался на 7-8 метров выше. Наверху я еще и деревянную башенку возвел – на закрепленных в чердаке деревянных консолях. Башенка как бы парила в воздухе. А почему это архитектурное излишество взбрело мне в голову? Скорее всего, как символ отъединенности от мира – так сказать, башенка из слоновой кости (1,8 на 1,8 м. на 4-х вертикальных брусах и с навесом от дождя). Кстати, и покрасил я ее краской "слоновья кость"… Но от ветра ее раскачивало, и навесик пришлось разобрать, чтобы не парусил.
На уровне 3-го этажа – просторный балкон 32 кв.м. на мощном (140 мм) швеллерном каркасе, тоже нависающем и лишь один упертый в стену металлический подкос, на котором жестко держалась угловая часть балкона, 4х3,5 м., под названием "чаепитие под кроной дуба" – того самого, что я сохранил и верхушка которого теперь оказалась над столиком, а его ствол – зажат в отверстии в полу балкона. Вместе с балконом 2-го этажа, а это еще 12 кв.м, дом выглядел для традиционной России еще более одиозным. Открытый стиль с акцентом на балконы характерен для Юга. При выборе дворового фасада мною двигало именно южное происхождение – в ущерб практицизму: по полгода закрытые балконы – не лучшее решение. Но не будь мое архитектурное творчество отчасти вызванным обстоятельствами, – если бы я то есть выбирал более солидный тип дома в середине участка, – всё равно не делал бы его тяжеловесно-краснокирпичным: слишком тривиально, громоздко, без легкости и фантазии. Кто-то считал дом оригинальным, другие нелепым; Чапания – "безобразным". Жена Г.Х. Попова, проходя мимо, сказала сурово: "Нарушены все нормы!" Было бы невежливо промолчать, и я отозвался: "Перечислите по порядку". На этом разговор закончился. Дом был, разумеется, не писком архитектурной мысли, а скорее вынужденным дилетантством, в меру скрепленным здравым обоснованием. С балкона 3-го этажа, а особенно с башенки, двор Башилова был как на ладони, – но не весь, а меньшая часть; большая же, с домом, в котором они жили, была закрыта для взора лесными деревьями.
Решение судьи Люльчева.
Судьей оказался председатель Видновского суда И.А. Люльчев. Видное – центр нашего, Ленинского, района. Люльчев при мне позвонил Чапании и предложил: а что если он, коли уж не предъявляет мне, застройщику, НН, даст на дом РД, а если Башилов недоволен, то пусть граждане соседи сами разбираются между собой в суде. Чапания отказался, при этом вновь ничего конкретного против МДнУ не выдвинул. Тогда Люльчев назначает экспертизу и, как я позже понял, слабую, самого общего характера; всего три вопроса. Является ли строение самовольным? Если да, есть ли возможность его узаконить? Если да, что требуется от УАиГ и застройщика? На первый вопрос ответил бы и первокурсник юрфака: если у застройщика нет на руках РД, строение самовольное, однозначно: никаких градаций "частичной" самовольности закон не предусматривает. Судье по гражданским делам достаточно было открыть Гражданский кодекс, ст. 222, чтобы освободить эксперта от лишнего вопроса, а застройщика от лишней платы за "квалифицированные" раздумья эксперта.
В сентябре приезжал эксперт московской лаборатории строительной экспертизы (МЛСЭ) О. Дмитренко, минут 20 ходил вокруг дома, увиделся и с Башиловым, после чего выдал заключение, короче некуда: "1. Да. 2. Да 3. …УАиГ необходимо рассмотреть возможность разрешения строительства", – за что его контора взыскала с меня 250 долларов, на то время пару месячных зарплат. Дмитренко в повествовании еще разок всплывет, а пока обратим внимание на его резюме, по сути означавшее: "В чем дело, Чапания, работай! Я, эксперт, осмотрел дом, заглянул в СНиПы и навскидку НН не обнаружил. А если обнаружил ты, то поясни, какие".
В ноябре глава района Голубев выносит постановление о сносе дома. Люльчев его действие приостанавливает до судебного решения, а сам уходит в отпуск. Заседание суда назначает на 18.02.97г – через 8 с половиной месяцев после подачи мною жалобы. Официальная процедура, единственной целью которой было сказать одно слово чиновнику: "Работай!" – отняла, таким образом, более полугода.
К заседанию я укрепился. Попросил министра культуры Евгения Сидорова дать мне ходатайство.
[В 80-ых он был проректором, потом ректором Литературного института, где я тогда учился. Будучи для него неким студентом-заочником из коридора, я предложил ему, толковому критику, почитать в машинописи свою только что законченную повесть о собаке. Не спрашивая, оставил папочку у его секретарши с уведомлением: "Исключительно на интерес прочтения". Я знал, что у него масса обязательного чтения – и оплачиваемого, и мировые и отечественные бестселлеры, и свои работы, и пр. – но рискнул, и Сидоров прочитал. Его отзыв был кратким: "Вы – писатель; надо пробиваться". Вскоре он прочитал и 35-страничный рассказ о горьком русском пьянице. В крови у меня, надо сказать, в отличие от героя, алкоголь был не столь частым гостем, а русская примесь в ней и вовсе отсутствует. В общем, выбор темы довольно самонадеянный; как и повесть (а собаку я никогда не держал), рассказ построен на наблюдениях, продолженных вымыслом. Сидоров проникся и рассказом, – как прониклись им и Распутин, и Астафьев ("здорово и точно"); обоим я посылал в Сибирь, получил письма; и В. Крупин, тогдашний специалист питейной темы (повесть "Живая вода"), и В. Конецкий, и А. Битов, и критик Л. Аннинский. Это был вообще первый рассказ ("Возвращение весны", 1981 год), поэтому я был еще полон энтузиазма через него как-то общаться с авторитетами. И вот, стало быть, сколько старых литературных воробьев на мякине провел… И когда я сказал Сидорову, что в "Новом мире" хотят этот рассказ опубликовать и дело теперь только за главным редактором, – а тогда им был "секретарский" писатель, герой войны, автор заурядного, зато громко звучащего романа "Полководец" Владимир Карпов, и что ради того, чтобы "пробить" такого деятеля, они там в отделах прозы и критики написали уже 4 рекомендующие рецензии; так вот, услышав про это, Сидоров сказал: "Моя – пятая!". Тем не менее, тогдашний лит-полководец, – а вскоре он вообще стал самым главным: 1-ый секретарь Союза писателей СССР, не хрень собачья, – своей волей рассказ таки зарубил, усмотрев в нем злопыхательство уже на 2-ой странице, и его опубликовали, как и предрекал умница Лев Аннинский, лишь в перестройку, да и то в периферийной "Волге", г. Саратов, 89-ый, №1. В 91-ом я издал повесть за свой счет, поднес и Сидорову брошюрку. Увидев меня позже, он сказал: "Вы знаете, я второй раз прочитал вашего "Бобку" ". А вскоре он стал министром, и поскольку такими читателями не разбрасываются, я к нему и обратился.]
"…Трудная судьба, нелегкий характер, – определил почему-то в характеристике Сидоров, особенно про судьбу, – но он человек честный, с ярко выраженной гражданской жилкой… Достаточно прочесть его чудную повесть "Бобка", …одно из лучших произведений о животных". И, как водится, Сидоров, просил суд отнестись к делу внимательней, чтобы не оставить писателя бездомным.
Люльчев, кажется, немного удивился. К тому же на само заседание приехал за 40 км еще один литературный человек – главный редактор журнала "Дружба народов" Александр Эбаноидзе. Мы с ним познакомились в 89-ом в Доме творчества, он тогда был просто русскоязычный прозаик из грузин; прочитал мою повесть, а возглавив "ДН", сказал: "Давай своего "Бобку", будет жаль, если она так и не появится в журнале". В своей редакторской шапочке к повести в майском номере 97-го он выразит сожаление, что нынешний тираж журнала (между прочим, в 250 раз меньший, чем еще в 89-ом) не обеспечит повести массового читателя. И поскольку журнал с моей публикацией ничуть не прогадал, – были отличные рецензии в журнале "Новый мир" и "Литгазете", – утвердившийся в своем вкусе Эбаноидзе будет отныне называть "Бобку" маленьким шедевром.
Так что на суде я оказался между двумя грузинами – "своим" и "чужим", и оба Александра – Эбаноидзе и Чапания. С моей стороны были трое, включая матушку, и со стороны Башилова, а он был как "третье лицо" – двое. Я читал свою речь около часа. Первый в жизни суд и, что называется, дорвался – литератор, как-никак… В отличие от своего художества, тут я был раза в три длиннее, чем нужно, о чем сообразил позже. Но в мои житейские эмоции вникали, вроде бы, уважительно, во всяком случае не перерывая.
После перерыва судья постиг интересы третьего лица. Башилов заявил, что дом, нарушая все нормы, угрожает здоровью и жизни членов его семьи. На вопросе, а есть ли у него доказательства неблагонадежности конструкции, мялся; наконец, сказал, что в любом случае высокий дом существенно снижает рыночную стоимость его участка. Судья его просветил: снижение можно определить риелторской экспертизой, а отдельный материальный иск предъявить виновному. Скажу сразу: этого иска Башилов не подавал; видно, сам сообразил, что ничего ему не обломится, даже если будет свой риэлтор. Вот, скажем, некто живет в высоком доме в Крылатском, откуда отличная панорама столицы за излучиной Москвы-реки, и осознает, что один только этот вид увеличивает стоимость его квартиры процентов на 15-20, а это уже немалые деньги. И вдруг бац – строят рядом еще один дом, который панораму полностью заслоняет… А он как раз надумал продавать квартиру. И что, подает иск городским властям? Ха-ха, так и разогнались его всерьез рассматривать! Ну, не повезло тебе, Башилов. С бабушкой и 60 сотками повезло, а с соседом, с которым не захотел предварительно сесть за стол переговоров, а наоборот, стал подличать – не повезло.
Вдруг Башилов предлагает мировую: он покупает мои три сотки, а неблагонадежный дом, который, по его мнению, все-таки развалится, – не зря же, мол, глава района постановил его снос, – снесет сам, избавив тем самым меня от затрат. (Все затраты по сносу возлагаются на застройщика). Между тем на строительство дома я потратил уже раз в 8 больше стоимости участка. Башилов, стало быть, хотел сорвать 800% прибыли. По лицу судьи прошлась легкая тень понимания башиловской натуры. И он перешел к Чапании, спросив, есть ли возможность выдать на уже возведенный дом РД и что для этого нужно исполнить застройщику? И опять Чапания не выставил против МДнУ никаких НН. Может, его озадачила поддержка меня министром и главным редактором, тоже, как назло, грузином, не знаю, но он ответил: возможность есть, застройщику надо представить рабочие чертежи. На том и согласились. И судья вынес решение: "Обязать УАиГ выдать… РД на строительство дома в месте его возведения, после того как застройщик представит в УАиГ рабочие чертежи".
Казалось, дело кончено. Я выпускник вуза со строительным уклоном (строительство и эксплуатация аэродромов), работал 7 лет мастером и прорабом, в том числе и в капстроительстве; так что сам снял рабочие чертежи с дома, – понятно, что задним числом, чтобы только Чапания убедился, что все исполнено с толком, – и представил их в УАиГ на рассмотрение. Недели через две снова туда поехал, – а это, надо сказать, 45 км в один конец, поскольку Ленинский район в форме селезенки растянут вдоль МКАД; Видное с одного конца, Внуково – с другого.
(удалено фото)
Обман.
Но у Чапании были уже другие соображения, судью Люльчева он обманул. Решение, основанное на данном им же слове чиновника, он обжаловал, присовокупив к жалобе протест районного прокурора. Через 9 месяцев «работы» с застройщиком он впервые родил НН – по освещенности, по инсоляции и противопожарные. Причем самих этих слов не назвал – а лишь номера параграфов; по ним-то прокурор Можаев и подмахнул, не проверяя, свой протест. Все три претензии были высосаны из пальца, это был чистый обман. Да, у Башилова было два окна, смотревшие на мой, вернее, еще на дейнековский участок, но он сам же заделал их, как только я возвел стену гаража, – не мытьем, так катаньем сообразив, что в полутора метрах от ограды делают лишь глухие стены, разве что с маленькими санузловыми окошками с матовым стеклом. В обеих комнатах, в которых он заделал по окну, эти окна были не единственными, освещенность извне в комнатах сохранялась. Если бы он даже эти два окна не заделал, они всё равно затенились бы высокой глухой оградой, которую Башилов сам же воздвиг в ответ на мой гараж и дом. Дальше, инсоляция; это конкретный вид освещенности, а именно – солнечными лучами. Так в толковом словаре и написано, и про это я уже говорил. Но если нарушенные освещенность или инсоляцию еще можно как-то по соседской договоренности учесть (один сосед, скажем, за свой счет врезает другому дополнительное окно или как-то по согласию компенсирует недостаток прямых солнечных лучей), то противопожарное нарушение абсолютно недопустимо; даже при согласии соседей пожарные не дадут добра. Если бы мое МднУ действительно нарушало противопожарные нормы, дело было бы кончено еще в июне 96-го. Либо сосед, либо УаиГ подали бы на меня в суд и выиграли бы вчистую, без канители; а меня при этом заставили бы не только снести дом, но и оплатить проведенную пожарными экспертизу. В том-то и дело, что мое МднУ противопожарным требованиям отвечало бесспорно. Кроме материала стен и расположения прилегающих сооружений в противопожарных нормах учитываются и габариты каждого строения, – они ведь прямо влияют на возможность быстро залить водой труднодоступную часть – середину здания. И все эти параметры учтены в разделе СниП, который так и называется «Противопожарные требования. Приложение 1, обязательное»; там таблицы и несложная методика расчета, в моем случае от силы час времени. Мой дом в пожарном отношении мало опасен – тем, что он, во-первых, каменный, во-вторых, узкий, 5 метров всего; пожарный с земли элементарно прошибает его струей через окна. Пожар в моем доме не может перекинуться на башиловский дом, и наоборот – из-за высокой глухой стены моего дома, являющейся, по сути, брандмауэром, что в переводе как раз и означает «противопожарная стена». Знал ли все это Чапания? Разумеется! Первое, что он в мае 96-го наверняка поручил своему специалисту: соблюдаются ли противопожарные условия? И если бы не соблюдались, тогда же обязан был сказать мне: «Нет, не годится», – и ткнуть пальцем в норматив. И он это сделал бы не без удовольствия, ведь проблема его позволения башиловскому дому 1,5 м до ограды и отказа мне такого же расстояния стояла бы уже не так остро, поскольку пристраиваюсь я, а не Башилов. Увы… Мне предстоит услышать от нескольких знавших про Чапанию людей: «Сережа, как же тебе не повезло! Все знают: он – отъявленный взяточник».
Между прочим, дело находится в архиве суда, и если кто сомневается, может взять у любого участника дела, включая и меня, доверенность и покопаться в нем, была бы охота; там все сохранилось, в том числе и протокол заседания, в котором зафиксировано обещание чиновника выдать застройщику РД после получения от него рабочих чертежей; и его же, чиновника, нормативный «донос» в прокуратуру, и все остальное, о чем я еще только изложу. У меня нет резона привирать; красноречие – в самих фактах; из них еще приходится отбирать, иначе целый роман получится.
Дело поступает в мособлсуд на кассацию, и в апреле коллегия во главе с Зубовой Л.М. решение Люльчева отменяет «в виду непрофессиональности». Наверняка сыграл свою роль и прокурорский протест. Смог бы райпрокурор Можаев повлиять на ситуацию? Разумеется. Он мог бы спросить у Чапании, что означают параграфы претензий в его жалобе, а узнав, что среди них и противопожарные, мог бы сразу привлечь к делу пожарную службу для подтверждения. Но это, если он, действительно, независимый прокурор, а не «вась-вась» с Чапанией, который ему, уж, наверное, чем-то услужил по своей части. Тут не надо даже читать Щедрина с Гоголем.
Смог бы Люльчев как-то повлиять на дальнейший ход дела? Косвенно – да. Мог бы через того же районного (или областного) прокурора направить областному начальству Чапании частное определение о нарушении им должностных полномочий. В порядочном государстве в действиях Чапании вообще усмотрели бы злоупотребление данной ему властью. Что же это ты, сказали бы ему, 9 месяцев сидел и помалкивал в засаде, как волчара, а как только ущемили твой гонор: «…обязать…» – тут же выскочил, наконец, с НН. Но Люльчев, наоборот, сказал мне на последней встрече: «Я же говорил вам: надо проводить подробную строительную экспертизу. А без нее вы не одну пару подошв износите по инстанциям…». Вот так новость! Ничего подобного он мне внятно не предлагал. Да и вряд ли, это предлагают; скорее уж, не буксуя на голословной экспертизе, выносят определение на подробную. А он терял время на уязвимое решение. Мало того, мог бы своей властью назначить оплату экспертизы за счет УаиГ – коли уж его начальник не высказал ни бе, ни ме исполнившему со своей стороны все застройщику. А мог бы сразу, как только я к нему обратился, посоветовать взять адвоката, если самому некогда вникать в ситуацию. Но он и этого не сделал. А слушал целый час неквалифицированную речь… А я-то думал: председатель суда, как-никак, немолодой, моего возраста, человек; знает, что делает. Я-то первый раз сужусь.
Второй судья.
В мае 97-го дело вернули в суд; новый судья – Локтионова Л. В правомерности боязни Башилова погибнуть под обломками моего дома она, как и Люльчев, сомневается. Задает вопросы, от которых Башилов вертится, как уж на сковородке. Когда среди жалоб он выставил и «вынужденную» заделку своих двух окон, она спросила: «А почему вы сделали окна на участок соседей при такой близости к ограде? Где вы такое видели?» Башилов многозначительно молчал, как бы говоря, что не все так просто. Но отвечать ему было нечего.
А на второе заседание, на котором меня не было, по его инициативе был вызван эксперт МЛСЭ Дмитренко – тот самый, который в сентябре 96-го осматривал снаружи дом. Когда я потом заглянул в протокол заседания, то ахнул: эксперт дал 25 пунктов детальных показаний – и все против дома! Чего он там только не наплел! Получалось, что дом, действительно, надо немедленно сносить; 9 месяцев Дмитренко, оказывается, цепко держал в памяти множество частностей, о которых в своем заключении не сказал ни слова, а лишь вынес, как мы помним, тычок в спину Чапании: «УаиГ необходимо рассмотреть возможность разрешения строительства». Совершенно очевидно, что Башилов уже пошел на затраты, а Дмитренко охотно купился, – кто же даром поедет за 40 км в случае, когда его никто не уполномачивал! Но старался он зря; его голословные показания судья во внимание не приняла. А будь они и по процедуре и по сути верными, Башилов бы, конечно, настаивал. Так что зря тратился – этим он лишь усугубил свою неприязнь. А я обратился к начальнику МЛСЭ: какого хрена ваш эксперт разразился ответами на вопросы, которые ему не задавали? Увы, в то время я еще не придал должного значения известной фразе Ельцина: «Я Чубайса не сдам!» (Или кого там – по-моему, все же Чубайса). По сути, это была президентская команда всем подразделениям власти: «Своих не сдавать!» В незыблемой иерархии волчьих стай, новейшим родителем которых стал Борис Акелович Ельцин, мне предстоит убеждаться еще не раз, и вывод таков: иерархия – абсолютна; для простолюдина – отвратительна. «Обломившись» по начальнической линии, обращаюсь к прокурорской – по тому району, где обитало МЛСЭ – ул. Куусинена, 19: «Взгляните на бумаги, таррьщи правоохранители – это же уголовщина!» – и услужливо выписал им соответствующую статью УК. Но после короткой серии кратких отписок и тут вышел облом, – хоть самому этому Дмитренке, образно говоря, его продажную башку проламывай… А чего я добивался? Да элементарного: отбить охоту Башилова к разрешению дела взятками. Так, он угрожал строящим дом хохлам: «Любому менту дам сотню долларов, и вас отсюда попрут». Но, видать, недодал; или же проблема незарегистрированных гастарбайтеров приняла уже такой размах, что с моими никто не захотел возиться.
В июне 97-го подаю ходатайство о назначении повторной экспертизы – на этот раз серьезной, с конкретными вопросами по конструкции дома и его МнУ. Башилов против. Но судья говорит: экспертиза будет. Тогда Башилов вламывается в нее с кучей своих вопросов; один из них, например, о снижении стоимости его владения – видно, готовился в случае проигрыша слупить с меня отступные. Дело едет в Центр судебной экспертизы, Пречистенская наб., 15; наши с Башиловым вопросы разделены, и каждому выставляют отдельный счет. Я свою часть сразу оплачиваю. Башилов больше месяца тянет, в итоге платить отказывается. И поскольку у нас одно определение на двоих, ЦСЭ на этом основании проводить экспертизу тоже отказывается. Дело возвращается в суд. Обращаюсь к судье за новым определением, в котором остались бы лишь мои вопросы. На этом заседании, в октябре, отсутствует уже Башилов, но повестку ему судья отправляла, поэтому выносит новое определение без него. Дело с определением, в котором остались лишь мои вопросы, вновь уехало в ЦСЭ. Мои вопросы основывались на жалобах Башилова и выдвинутых Чапанией НН. А Башилов подает кассационную жалобу: мол, никто его не извещал, поэтому повторное определение незаконно. Облсуд удовлетворяет его. Теперь нужно еще одно заседание с участием-таки Башилова. Это была оплошность судьи Локтионовой, – проводила заседание, не получив корешка башиловской повестки с его подписью. По-человечески ее понять можно: она еще не знала с каким отъявленным лгуном имеет дело. Школу подлости Башилов окончил не иначе как с отличием. Повестку ему, конечно, доставляли, но он сделал так, чтобы корешок от нее не попал в дело (как именно, теперь не вспомнить). Судья полагала, что не платя за свои вопросы, он хотя бы теперь против экспертизы возникать не будет. Зря она так полагала. Возможно, она еще предполагала, что в облсуде, если что, разберутся и вздорную жалобу Башилова на формальную процедуру: устранение из определения его вопросов, за которые он платить отказался, – отклонят. Но как бы не так, намеренное сутяжничество Башилова было признано законным: «…судья грубо нарушила процессуальные нормы».
Смена подсудности.
И тогда я озадачился: зачем мне судья, не обеспечивающая процедуру? Пусть она Башилову и не симпатизирует, но этак я буду судиться лет пять. Ведь каждая осечка – два месяца прочь. А зачем мне вообще это видновское правосудие, в котором у Чапании, а значит, и у Башилова, свой райпрокурор Можаев на кассационной стрёме? То-то Чапания с самого начала стращал им. И я пишу ходатайство о смене подсудности, – прошу передать дело в суд любого другого района области. Я еще не знаю, что законных оснований на это у меня нет. (Об этом чуть позже).
Председатель мособлсуда Марасанова С.В. мне отказывает на основании ст.47 Конституции, где сказано: «Никто не может быть лишен права на рассмотрение его дела в том суде, к подсудности которого оно отнесено законом». Ах, вон оно что: Чилингарян не может лишить Башилова права судиться в суде нашего, Ленинского, района. И я, что называется, «умылся».
А дело, между тем, вновь вернулось в суд. На ближайшем заседании Локтионова должна выносить уже 3-ье определение об экспертизе. Остается надеятся, что на этот раз осечки не случится. Уже ноябрь, полгода уже топчемся на месте.
И тут новость: Марасанова таки меняет подсудность, но не по моему ходатайству, – ведь мне она уже отказала, – а по башиловскому. Тот, оказывается, не зря тянул время; с первого же заседания с Локтионовой смекнул, что его животрепещущие интересы судья крепко ухватила за жабры и реноме председателя суда Люльчева постарается выправить. Поэтому Башилов и приискивался. И нашел. Скорее всего, ему помогли; не исключено, что и тут он раскошелился. А в бумагах это выглядело так: 11 ноября он с женой письменно обратился к зам. руководителя департамента судебных приставов Минюста Григоренко В.Н.; тот, ничуть не интересуясь моей версией событий, 12 ноября, то есть практически моментально, пишет письмо Марасановой, просит ее рассмотреть возможность смены подсудности. А та в декабре уже направляет дело в Подольский суд, «в порядке ст.123» Гражданского процессуального кодекса, с мотивировкой: «для быстрого и правильного разрешения дела». Вот те на! Из дела видно, что это именно Башилов тянул кота за хвост – не судья и не сосед, мне вообще не резон тянуть. Вот районный судья Локтионова – назначает подробную экспертизу, чтобы уже без канители решить дело в ту или иную пользу; а вот главоблсудья Марасанова – считает, что теперь только в Подольском суде осуществят правильное правосудие.
(удалено фото)
Итак, мне отказано по статье Конституции, Башилову позволено по ГПК. Казалось бы, понятно: в Конституции положения общие, а уточнения и исключения – в подробных нормативных актах. Но, во-первых, почему Марасанова для меня сразу уточнение не нашла? И, во-вторых, в те дни я увидел в ГПК такое, от чего у меня, просто, опустились руки. Оказывается, менять подсудность Марасанова не имела права. Статья 119 того же ГПК говорит об исключительной подсудности дел, связанных именно с оспариванием права на строение и освобождением имущества из-под ареста, – эти дела решаются только в суде того района, где находится спорное строение.
Таким образом, Марасанова обязана была отклонить любое ходатайство, от кого бы оно ни исходило. Ведь на мой участок и дом, находящиеся в Ленинском районе, а не в Подольском, по ходатайству того же Башилова уже были, к тому же, наложены аресты.
Дело еще в том, что ст.123, позволяющая начальнице от правосудия на свое усмотрение решать вопрос о "правильном и быстром" разрешении дела, более чем скользкая. И подтвердит это не кто иной как Конституционный суд РФ своим постановлением от 16.03.98 г. "О проверке конституционности ст. 123 ГПК" – подтвердит то есть через 3 месяца после переброски дела в Подольск. В этом постановлении сказано, что для смены подсудности должен быть подан "соответствующий процессуальный иск с указанием точных оснований (обстоятельств), по которым дело не может быть рассмотрено в суде того района, к подсудности которого оно отнесено по закону". И пусть на момент смены подсудности этого постановления КС еще не было, но как Марасанова вообще могла проморгать содержание ст. 119, достаточное само по себе, без всяких спец-разъяснений?
Это что же получается: выиграет, допустим, Башилов, дом мой снесут и дело с концом. А если выиграю я, Башилов через другого Григоренко закричит: "Караул, по исключительной подсудности дело должно было рассматриваться исключительно в Ленинском районе! А любое решение Подольского суда незаконно!". И где гарантия, что та же Марасанова, внимательно теперь вглядевшись в ГПК, не скажет: "Н-да, действительно, ошибочка вышла".
В шахматной композиции есть понятие "цугцванг", – это когда любой ход черных (а я ведь из них получаюсь) ведет их к мату; при этом по правилам игры ход надо делать обязательно. Я почувствовал себя в таком же цугцванге. Я ничего не мог поделать – только жаловаться в Верховный суд. Я и жаловался, но получил отписку, в процессуальную азбуку в ВС не стали и вникать.
Таким образом мое дело, по "фрейдовской" описке марасановской секретарши, и превратилось в едло…
[В 87-ом я отнес свою прозу в издательство "Советский писатель". Узнав, Андрей Битов изъявил желание написать на нее рецензию; он уже читал меня до этого в машинописи, – практически все, что я ему приносил. Он спросил: "Так ты сказал им, чтобы отдали на рецензию мне?" – "А я и не знал, что вы хотели бы написать". – "Скажи, скажи…"
В издательстве удивились: "Как, сам Битов? Рецензировать?" Вторую положительную написал человек, которому они отдали сами – прозаик из Азербайджана Чингиз Гусейнов. После чего редактор Николенко вывел заключение; в нем, в частности, была фраза: "Рассказы делает не сюжет, или тема, или идея, но магия слов – свойство большого таланта". И,само собою, рекомендовал книгу в печать. Дело оставалось за малым: редактирование с самим Николенко; на "большой талант" требовался-таки неменьший редактор. Ну, хорошо. Я прочитал это заключение через месяц после его написания и вскоре же впервые встретился с Николенко. Худощавый такой, субтильный, молодой, он начал с раззадорившей меня фразы: "Что же вы ко мне сразу не подошли?" До сих пор не знаю, что он имел в виду; но на иронию меня-таки сподобил. Я брякнул: "Как это – сразу? Тогда уж сразу скажите – с чем?.." Свою реакцию я как бы подвесил, рассчитывая на ответную иронию. У меня иногда так бывает, если провоцирует ситуация, выступить не чисто от себя, а как бы от соответствующего персонажа. Но Игорю Николенко самоирония отказала. Он сильно обиделся, и я его больше не видел: в издательстве сказали, что он отказался быть моим редактором. Назначение нового заняло больше полугода, им оказалась дама, Мартынова; она сказала, что мои тексты читаются легко и там практически нечего редактировать. А Николенко, которого я с его "магией слов" за язык не дергал, считал, что текст "Бобки" все же корявый и с ним еще предстоит серьезно работать. Но потеря времени оказалась фатальной. Да, меня не отвергали, мне выдали верстку будущей книги, назначили тираж – 15000, выплатили четверть гонорара, но… увы, увы… именно тогда, в 1989-ом, издательство "Сов.пис" съехало с государственных рельс на коммерческие, и уже не на всех одобренных к изданию авторов хватало главного – бумаги. На "неприкасаемых" хватило, а на меня – нет. При этом, что интересно, так и не выпустив моей книги, издательство рассчиталось со мною сполна. Но если 25% я еще успел получить ощутимыми сов-деньгами, то следующие 35% – где-то через год, были уже сильно ослаблены дикорастущей инфляцией. Потом, когда я уже про эту очередную неудачу забыл, в начале 1992-го вдруг приходит какой-то перевод, я не сразу понял от кого. Пошел получать – 4000 рублей от изд-ва "Сов.пис". Оказывается, остаток гонорара. Что ж, все правильно, всего лишь 2 года назад это были еще крепкие деньги, а теперь на них можно было купить литр водки…]
Орфанова: второе решение.
В январе 98-го дело приехало в Подольский суд. Против меня уже 4 истца: сосед, УАиГ и главы администраций двух уровней – Вевиорская и Голубев. На вопрос судьи: "Вы будете подавать ходатайство об экспертизе?" – отвечаю: "Разумеется". Но истцы против, и активнее всех Чапания. Ну и ну: как подавать НН – пожалуйста; а как отвечать за них по независимой экспертизе, так в кусты. Все истцы требуют незамедлительного сноса дома. Категорично заявляю: всякое решение суда без экспертизы будет незаконным.
24.03.98 г. Орфанова Л.А., на основании отказа истцов, таки принимает решение без экспертизы. Оно – беспрецедентное; во всяком случае, вплоть до его оглашения ни одна сторона о таком варианте и помыслить не могла. "Обязать застройщика перенести дом вглубь участка с отступлением от границы участка на 2 метра. Обязать УАиГ после переноса дома выдать застройщику РД". А поскольку дом отстоит от границы участка одним углом на 1,5 м, а другим на 0,5 м (а это результат башиловского хапка на 1 метр), переносить весь дом надо, стало быть, в среднем на 1 метр! При 13 метровой высоте и ненарушенной инсоляции что это давало соседу, непонятно. Расстояние между домами сейчас 3,0 метра, а будет около 3,5 – и что? А что замена сноса на перенос давала мне? Ведь 100-тонную махину ломом на метр не передвинешь; требовался новый фундамент и колоссальная сила, которая сорвет дом с места (или приподнимет его на колесики). И ради чего, главное? Знаю лишь два случая передвижки строения, – причем, на значительные расстояния: Моссовет на улице Горького передвигали, кажется, еще до войны – для расширения проезжей части; и здание "Известий" на Пушкинской площади в 70-ых откатили метров на 50. Почему Орфанова причислила мой дом к таким объектам, и что при этом высвобождалось?
(удалено фото)
В апреле дело по кассационным жалобам едет в мособлсуд. Оттуда его возвращают обратно Орфановой: оказывается, по ее недосмотру оно прибыло неподготовленным. Потеряно почти 5 месяцев. Только в августе та же судья мособлсуда Зубова, не подвергнув творчество Орфановой никакому сомнению, оставляет его в силе. А ведь жаловались все участники процесса (кроме УАиГ). Я уже выспрашивал контору, которая передвигает дома, и абсолютное отсутствие таковой тоже заявил в жалобе. Орфанова ведь знала, что дом не деревянный, а каменный, по бревнышку его не перекатить; могла бы узнать у коллег-мужчин, что разборка дома с целью собрать его вновь равносильна сносу. Как ей вообще могло придти такое в голову? Из текста видно, что она ссылается на "объяснение представителя УАиГ", – дескать, Чапания как специалист такой перенос допускает. Интересно только, почему она и моего мнения не испросила, я ведь такой же участник процесса.
Когда в "Литгазете" позже делали обзор по моему делу, среди прочего низколобия именно решение Орфановой потешило журналистов более всего. Думаю, что, не будь его, вряд ли это солидное издание вообще отвело бы для малоизвестного литератора свою площадь. Мало что ли у нас более громкого беззакония! Но моё таки сочли отборным, а точнее сказать – лакомым, и статью назвали "Подвинуть недвижимость – это по-нашему".
Кстати, это была не первая публикация в "ЛГ". Еще летом 97-го на 16-ой странице был фельетон, где в основном сопоставили прозаика С.Ч. с тремя сотками с поэтом Цыбиным, имеющем 50 соток. С моим тогдашним "нервным истощением" автор В. Басков, правда, перегнул, – но накаркал на будущее.
(удалено фото)
И лишь третья инстанция – Президиум мособлсуда во главе с его председателем Зотиным К.А. – своим постановлением от 19.01.99-го смыла таки этот позор; да и то не в силу его достойной книги Гиннеса нелепости (российская юрпурденция полагает, очевидно, что всякое творчество судьи всегда разумно), а из-за пропущенного Зубовой процессуального нарушения, а именно: ни одна из сторон требования о переносе дома не предъявляла.
Но и Зотин хорош! В своей надзорной жалобе я просил оставить в силе 1-ое решение – судьи Люльчева. В ГПК такой ход вышестоящей инстанции предусмотрен статьей 329, п.4. Так Зотин на это отписал: "Неисполнимо решение и в части удовлетворения жалобы Чилингаряна о выдаче ему РД на строительство дома. Перечень этих документов не указан, поэтому требование его фактически не конкретизировано". Лучше Зотин вообще бы этого не писал. Это уже позор председателя Президиума облсуда. Через 11 лет я кричу ему, чтобы расслышал: "Обычный перечень документов, Зотин! Стандартный – который всем выдают, какой же еще!"
(Русский человек после этого нередко добавляет сугубо для внутреннего пользования: "Вот, мудак!". Ну, эти, даром, что в судебных мантиях – бабы, что с них взять. Но ты-то, Зотин, мужик, а все туда же: "Моя твоя не понимаю…").
Пока дело находилось в Мособлсуде, я требовал у Марасановой вернуть его обратно в Видновский суд, указал ей на постановление КС, чтобы осознала: если уж удовлетворяешь ходатайство Башилова о смене подсудности, то сделай это хотя бы так, как того требует теперь закон, а именно: прими соответствующий процессуальный судебный иск от Башилова и письменно сформулируй точные основания (обстоятельства), по которым дело не может быть рассмотрено в Видновском суде; ведь постановление уже 10 месяцев в силе, и григоренковской бумажки теперь недостаточно. Но как об стенку горох. Непрошибаемая баба! Жаловался и в Верховный суд. И там глухая стена. А после и в КС писал: да разъясните же вы им ваше собственное постановление! Зачем вы это постановляли, чтобы меня дразнить? И от КС отписка. Постановлять, дескать, постановляем, а остальное – не наше дело.
Мое материальное положение к тому времени уже пошатнулось. После положительного решения Люльчева, пусть и отмененного, я, тем не менее, остался в твердой надежде, что узаконю дом. И остаток своих денег летом 97-го пустил на отделку, жалюзи, светильники и на скромную б/у меблировку. При этом прилично сэкономил, поскольку весь дом, и внутри, и снаружи, штукатурил сам; ведь именно на штукатурке я преимущественно и добывал средства к существованию последние 23 года.
А летом 98-го дом уже давал мне доход: за 4,5 месяца аренды 4500 долларов. Снимал скромный (додефолтный) финансист, ему импонировала необычная, до одиозности, архитектура, и весь дачный сезон он оттягивался с друзьями на лоне 3-ех соток. Башилов злобствовал, насылал милицию, писал в суд заявления о немедленном опечатывании самовольно построенного дома – и все напрасно. Арендатор предъявлял милиции свой паспорт, и та отступала. Слава богу, нет еще закона, запрещающего впускать на участок угодных владельцу людей. Сам я жить в доме (читай, в соседстве с Башиловым) уже не хотел и предполагал продать его, как только узаконю. Все это время жилье снимал и месяцами не работал, полагая скорректировать житейскую "стратегию" лишь после разрешения ситуации с домом. Начиная судится, я и в худших снах не усмотрел, что тяжба так затянется и перейдет в состояние души. Одно дело, когда у тебя заморожена на годы лишь часть средств; а если – все? Вот я и влезал в долги. Одалживал мне все тот же зять Артур, который купил у меня квартиру в Одинцово. Но теперь и у него были проблемы и собственный кредитор – мебельщик Андрей Филоненко. Мы составили документ на троих, по которому сразу после продажи дома часть средств с него пойдет на погашение долга Артура мебельщику. Тот осмотрел мой дом, вник в судебную ситуацию и счел достаточно надежным подождать, а пока курировал.
Гранкова – 4-ый судья.
Итак, весь 98-ой год был потерян. Три федеральные дамы в судейских мантиях решали мое дело: Марасанова, задвинувшая его в Подольск для "правильного и быстрого разрешения", Орфанова и Зубова; ни до чего не дорешавшись, в январе 99-го передали 4-ой – Гранковой О.Е. того же Подольского суда. (Подольск – бабьи подолы, подлость…). Говорили, что она строгий судья, и вид ее соответствовал; лет, может, 40-45, несколько старше предыдущей.
Против Гранковой у меня уже было предубеждение. Еще весной 98-го, подменяя Орфанову, она перенесла объявленное заранее очередное заседание, на которое я опоздал на 10-15 минут и никого уже не застал; а когда заглянул в свежий протокол, увидел подпись некоего представителя УАиГ – дескать, был уже, расписался и был отпущен в связи с отсутствием жалобщика. Но подпись не принадлежала ни Чапании, ни его заму Сарикову (оба раньше уже расписывались в деле) и, глядя в глаза Гранковой, я сказал: "Вы хотите возложить срыв заседания на меня, но тут у вас вообще подложная подпись…". Холодное молчание судьи было мне ответом; оба мы тогда думали, что это последний наш разговор.
Был еще один случай, то ли намеренный, то ли по халатности, когда Гранкова возбудила против меня исполнительное производство (перенос дома). Ведь сама Орфанова, таки чуя, что ее решение не исполнимо в принципе и будет, скорее всего, отменено, дала мне законную отсрочку исполнения до мая 99-го. А Гранкова, видно, по напору Башилова, опять же временно замещая Орфанову и проморгав ее отсрочку, осенью 98-го уже требует: "Переноси!" – и передает дело приставам, а те уже выписывают штраф за неисполнение. Я тогда ткнул пальцем в отсрочку, сказав Гранковой, типа: "Ты что, охренела! Загляни в дело хотя бы!" (Конечно, на "вы" и гораздо лояльнее).
И вот теперь дело поведет она. Естественно, пытаюсь ее отвести, но на мои доводы заседатели не обращают внимания, хотя подложность подписи "представителя УАиГ" увидел бы и незрячий.
Но когда я подал ей ходатайство об обратной смене подсудности, изложив ей те же нормативные доводы, что и Марасановой, Гранкова невзирая на яростное несогласие Башилова, вдруг удовлетворяет его. Не знаю даже, из каких соображений: действительно ли прониклась законом или, просто, попыталась откреститься от уже скандального дела? Но, не исключено, что это был план-сценарий с целью шибче изнурить жалобщика. Ведь дело после рассмотрения его в облсуде вновь, как миленькое, возвращается в Подольск. Облсуд, в лице очередной судейской дамы Рыковой, сказал Гранковой: ты не права; и 119-ая ГПК не права; а в КС вообще дураки, раз такие постановления выносят… В общем, месяца три ушло впустую.
Лишь через полгода после принятия дела, а именно 01.06.99-го, Гранкова по моему ходатайству назначает экспертизу – ту самую, которую так и не смогла обеспечить 2 года назад Локтионова и проигнорировала Орфанова. Но через полтора месяца ее определение об экспертизе отменено облсудом. Я об этом узнал не сразу – очередные отпуска судей. Из моей телеграммы председателю Подольского суда Каленскому от 21.10: "Гранкова допустила грубую процессуальную ошибку, не обеспечила надлежащее извещение всех участников заседания, вынесла определение, заведомо отменяемое". Я требовал от него другого судью. Бесполезно. В деле уже 1200 листов, переезжало оно по инстанциям на тот момент 19 раз.
На заседание от 27.10 все мои 5 встречных истцов дружно не явились, дав 5 объяснительных телеграмм. Ясно, что это уже единая кодла и перед заседаниями созваниваются: поедем или не поедем.
И только в ноябре Гранкова, наконец, готова провести полноценное заседание с вызовом всех участников.
Третье решение.
Заседание от 17.11.99, со мною адвокат А.В. Данов, с которым я познакомился в партии "Яблоко", а на нее вышел из чистого любопытства. На 2-3 захода его хватило… Тогда же я подумал: при всем уважении интеллигенции к этой партии и лично к Явлинскому, какие у партии мотивы и методы, чтобы достучаться до массового внимания? Если у них нет решимости поменять хотя бы ничего не говорящее название (подумаешь, первые буквы от фамилий деятелей – и это вся концепция что ли?) – то, что они решатся поменять, придя к власти? Ну, да бог с ним, с "Яблоком", после него у меня зато появился Данов – порядочный, доброжелательный, но, как оказалось, малоопытный адвокат.
Теперь, впервые через 8 лет подняв дело, соображаю: почему на этом заседании я уже не требовал экспертизы? Наверное, нашло ожесточение: да сколько можно возюкаться! Два с половиной года ее добиваюсь, уже 3-ий судья – и сплошь провалы. Все это время я, по сути, лишь добивался осуществления своего права на сбор доказательств. И не добился!
И теперь на заседании вновь сосредоточился на незаконном отказе УАиГ выдать мне РД, несмотря на то, что и сильно пробуксовавшая ситуация, и судьи (негласно), и адвокат Данов подталкивали меня к отказу от жалобы, а вместо нее – подавать иск о признании права на собственность. То есть мне надо было согласиться, что виноват я исключительно сам: самовольно, без РД, возвел дом, – и вот теперь прошу рассмотреть возможность выдачи на него документов задним числом. (А чиновник Чапания, естественно, выйдет сухим из воды). Закон такой иск допускает. А после его подачи строительная экспертиза неизбежна, поскольку сосед во всех бумагах заявляет, что дом – аварийный и грозит его жизни.
Но взаимная неприязнь дошла к тому времени до крайности. Против меня 5 встречных истцов, все требуют сноса; пятым присоединился ДСК "Московский писатель", председатель – поэт Цыбин. Помилуйте, сказал я судье, вам что, четырех мало, я в этом ДСК даже не состою, у меня обычный участок с правом собственности, с какой стати и ДСК сюда пристегнули? Но Гранкова заверила: любой так или иначе касающийся дела своими интересами, имеет право присоединиться, а большинство соседей – члены ДСК.
Передо мною копия протокола того заседания. Зафиксировано требование жалобщика: выдать ему, наконец, РД. "Я строил дом не незаконно, а вынужденно", – так секретарь зафиксировала мои слова. Сразу после них – реплика представителя Внуковской сель/администрации: "Это бред сумасшедшего". Интересно, что еще три года назад, адм/комиссия этой самой с/адм-ии под водительством рьяной дамочки Е.Цуркан дважды выписывала моему дому смертоносные акты: "на доме появилась трещина" и пр. – но тогда же вскоре и прекратила свою актообразную деятельность, поскольку на мое требование приложить к материалам дела фотографию этой фатальной трещины ничего предъявить не смогла, – точно так же как и Башилов, у которого обвинение в том, что "дом треснул", стало манией, и я ему на очередном заседании, после того как и он не смог выложить никаких фотографий, сказал: "Да у тебя, наверное, в башке треснуло! Сходи к рентгенологу – будут и тебе, и мне, наконец, снимки…". Но и Башилов не оставался в долгу; еще раньше, в очередном из своих набегов на строящийся дом, на этот раз с ножовкой – с целью подпилить стойку лесов, он, заметив стоящих над ним хохлов-строителей, таки ограничился оскорблением: "Армяшка! Обезьяна!!" И не знаю, на какую именно породу обезьян я, по его мнению, похож. Наверное, он, просто, не отыскал в своем арсенале чего-нибудь гаже.
К тому времени я решил, что жить в построенном доме не буду. Узаконю – и сразу продам. "Лапа" Башилова в правосудии остерегала меня от соприкосновений с ним вне суда. В случае провокации я бы мог не сдержаться, и дело кончилось бы стычкой, скорее всего тяжелой. Не хватало еще сцепиться в клубок и бить противника по башке всем, что под руку попадется. Никогда такой потребности: бить в остервенении чем попало, – у меня в жизни и близко не возникало. До такой неприязни, просто, не доходило; но в случае с Башиловым я мог бы сорваться. И он, конечно же. Не хватало еще прохрипеть ему в клинче: "Так кто больше похож на обезьяну? И кто позже слез с дерева – а, Башилов?".
Меньше всего я хотел бы оказаться в больнице или на нарах. "Лапа" могла бы тогда устроить любую подлянку. Я был для Башилова враг №1 – "понаехавший" армяшка, построивший на самой границе 5-этажный особняк. Он, собственно, заочно так и раздувал это дело, – особенно в тех случаях, когда моя персона представала лишь фамилией с инициалами в документах.
[Впрочем, сам Башилов никого мне из зверей не напоминал. Если бы не густая обывательская нахрапистость, особенно проявляющаяся на заседаниях и редких словесных стычках у ограды, его лицо можно было принять даже за интеллигентное. Почему в самом начале я и ошибся, на 2-ой же день после знакомства поднеся ему свои книжки. Раз живет в кооперативе "Московский писатель", мало ли, возможно, отпрыск творческого человека? Но, оказалось, нет, – внук жены творческого человека. Чтобы представить его внешность, можно вспомнить лицо министра экономики Виктора Христенко. Есть небольшая схожесть. Или лицо президента Медведева на данном портрете – именно на нем, где Д.А. представлен в необычном для него экспрессивном ракурсе: убедительные пухлые веки, скрытая надменность с заведомым преимуществом над окружающими. Прошу прощения и у Христенко, и у Медведева, что использую их внешние черты; человек с юмором, думаю, лишь усмехнется, а без юмора – тот, ясное дело, надуется, как индюк, и скажет: "А мой анекдот все равно смешнее"…]
(удалено фото)
Фотография из газеты "МК".
Глава с/адм-ии Вевиорская, та придумала мне в отместку наказание – направила в "Водоканал" официальную бумагу с тем, чтобы отключить мне воду. Ей, впрочем, вежливо отказали, пояснив, что каждый имеет право проводить на свой участок воду, неважно, есть там у него дом или нету; огороды еще не запрещены. Знаете, как выгоняют из норы мышей? Льют воду из шланга до тех пор, пока те не покинут свое жилище. Вевиорская же избрала противоположное – отключить! Чтобы арендные жильцы покинули мое, пусть и спорное, но вполне обитаемое жилище. Это она от бессилия… Автора, написавшего, по мнению многих, лучшую повесть о собаке в русской прозе 20-го века, и не где-нибудь, а именно во Внукове, глава местной администрации попыталась, то есть, прогнать из его дома, как жаждущую мышь…
А Башилов придумал собственную подлянку, и тоже с водой, – но, можно сказать, противоположное: еще в ноябре 96-го подливал воду из шланга в основание фундамента, просунув его под оградой и под листвой. Сутки лил, вторые, может, третьи – неизвестно. Случайно заглянув в смотровую яму, я увидел бегущий по ее дну ручей, уходящий в погреб и там перетекающий по перепускной трубе в дренаж. Внизу участка, где выход дренажа, обнаружил большую лужу. Что ж, замысел был прост до "гениальности": перед морозами напитать фундамент водой, чтобы треснул и подтвердил опасения Башилова. На всякий случай я привлек двух свидетелей и подал заявление в милицию, любезно указав ей на соответствующую уголовную статью, – хотя и знал, что на мелкие преступления у оперативников тугое ухо; поэтому и не настаивал, лишь подал, не надеясь на чудо. Да и правду сказать, Башилов, не зная того, услужил мне – добровольно испытал дренаж на пропускную способность…
…В таком подтексте протекало все заседание, в котором Данов пытался соблюдать проф-неукоснительность. Представитель рай/адм-ии: "Дом Ч-на угрожает дому Башилова и другим жителям поселка". Действительно, если дом вдруг стал бы заваливаться фасадным торцом ( а он в четырех метрах от уличного проезда, по которому за весь день проходит человек 10) и если как раз в это время кто-то из этого десятка прогуливался бы, то, конечно… Любой дом в Москве теоретически угрожает каждому москвичу, проходящему возле него по тротуару. Но представимо ли, что связанный арматурой дом 5х10 может завалиться на торец? Утверждение, что он "угрожает… другим жителям поселка" есть великая административная глупость, не свойственная ни одному отдельно взятому человеку.
Башилов: "Дом построен без фундамента, неизвестно, куда может упасть… Дом отклонился и сел в землю. Дом построен на гараже из битого кирпича… Рыночная цена моего дома и участка из-за рядом расположенного многоэтажного дома стала ничтожной… Нарушены мои права, создана реальная угроза жизни… Допущено очень много нарушений, дом Ч-на надо снести". УАиГ: (был, кажется, сам Чапания): "Строительство Ч-на самовольно, его строение подлежит сносу, как построенное с нарушением технических норм". Овчинникова (жена Башилова): "Мы не можем полноценно пользоваться своим домом". И т.д. – несколько часов, после чего заседание перенесли на следующий день.
18.11 ожесточился и я. Дело в том, что во встречных исках УАиГ и рай/адм-ии указано, что мой дом – 5-этажный. Ставлю перед ними вопрос ребром: вы отвечаете, что именно 5-этажный? Молчат. Молчит и судья Гранкова. Представитель с/адм-ии, наконец, говорит, что указанная в исках этажность никакого значения не имеет и, поскольку дом самовольный, то его следует рассматривать как (дословно) "кучу стройматериалов". Понимая, что сути спора разница в один этаж, действительно, не меняет, тем не менее, вновь ставлю вопрос ребром. Потеряв на дури Орфановой и Зубовой год процесса, я невольно боялся повторения подобного; и, по сути, устроил Гранковой экзамен на ее вменяемость. Достаточно ей было спросить у этих вылезающих из кожи "господ": "А почему вы, действительно, везде пишете "5-этажный дом?" – дело двинулось бы дальше, ответа мне уже никакого бы не понадобилось. А что им, на самом деле, отвечать? Они что, не знают что означает слово "этаж"? Не знаете, загляните в словарь: "Этаж – ряд помещений, расположенных на одном уровне". Где у меня пятый уровень, с бодуна что ли считали, г-да архитекторы? Значит, и остальные ваши факты и доводы шиты теми же трухлявыми нитками, если позволяете себе врать в явном, – вот что я имел в виду в нехитром своем подтексте. Но Гранкова и во второй раз не потревожила "господ" несолидным вопросом, не захотела выставить их злонамеренными козлами. Тем самым она уже меня выставляла козлом, который настырничает на пустяке. Вместо того, чтобы потерять на вопросе и ожидании ответа на него ровно минуту, Гранкова, видя, что я не отступаю, едва ли не насмешливо спрашивает: "Будете ходатайствовать об экспертизе по определению этажности?" Данов легонько дернул меня за рукав, но я сказал: "Буду! Если вы сами не в состоянии установить количество этажей, назначайте". Она, кажется, этого не ожидала. Остатки простой человеческой вменяемости покидают ее, – в ней свирепеет сутяга в облачении федерального судьи. Начинается опрос истцов на предмет согласия на такую экспертизу (при том, что в деле есть фотографии дома); а я подливаю масла, раз уж такое дело: "…Вот именно, надо, наконец, выяснить, о моем ли доме идет речь…". Заручившись отказами истцов, Гранкова с заседателями Глазовой и Лазуткиной удаляются на бабье совещание. Перерыв около часа; посовещавшись, отстукивают на машинке текст определения на целую страницу. Определять количество этажей своего дома мне официально отказано. Данов меня урезонивает, но безрезультатно. Дослушав определение, говорю: "Не желаю больше участвовать в этом фарсе. Уходим", – и зову к выходу Данова. Тот мешкает, пытаясь воззвать к благоразумию, но какое уж тут благоразумие, если она вместо одной минуты устроила комедию на целый час. Чего еще от нее ждать… "Уходим, нечего нам здесь делать!" – решительно повторил я.
Далее в протоколе: "Чилингарян и его представитель покидают заседание. Суд продолжает исследование материалов дела".
(удалено фото)
Наутро звоню в канцелярию, практически уверенный, что никакого решения Гранкова не приняла и теперь поведет дело к назначению строительной экспертизы. "…Снос дома", – ответили мне. Я переспросил. "Принято решение о сносе вашего дома". Вон как… Значит, все же отомстила за то, что выставил "ее честь" федеральной дурой.
Теперь я не знал, что будет дальше, каковы шансы отменить решение. Иной, может, и сохранил бы нерушимость духа, но на меня навалились тоска и апатия, я обратился к антидепрессантам, которых не принимал уже 9 лет, после окончания свой 1-ой "Великой Депрессии". "Вот и всё, вот и бездомный ты; бездомнее даже пса твоего Бобки – у того хоть конура была".
С Дановым я распрощался, и он, кажется, не обиделся; звонил потом, интересовался. А новым адвокатом стал Карен Нерсисян; он был в то время юристом писательского Пен-центра и одним из адвокатов военного журналиста Григория Пасько, скандальное дело которого широко освещалось в СМИ. И это, конечно, располагало; тем более, что он свой "по крови" – как бы более доверенный… Если Данову я платил авансы, то тут решил договориться сразу: предложил Нерсисяну 10 000 долларов, если будет результат, – то есть дом будет узаконен и продан, а деньги именно с продажи. Нерсисян, выслушав перипетии дела, согласился. А авансы, оговорили мы, будут небольшие – лишь на "технические" нужды.
(удалено фото)
Кассационное обжалование проходило без меня, я глотал амитриптилин по нарастающей. На заседание в Мособлсуд Нерсисян послал написанную его конторой жалобу; самого его не было, он был загружен, вел в основном уголовные дела. Зато был другой адвокат, от мебельщика Филоненко – Богачева Е.К., молодая, но толковая и энергичная. Она-то, по сути, и добилась отмены решения. Отменяла все та же Зубова; в моем деле она – специалист по отменам. В этом же заседании определили необходимость строительной экспертизы – в связи с подачей от моего имени иска о признании права на строение. Мало того, адвокатша добилась, чтобы проводили ее за счет рай/адм-ии, и лишь потом, когда определится проигравший – т.е. я или Башилов – перевести сумму на него.
У меня уже был опыт схода с антидепрессантов, и где-то через месяц я сошел на нет; хотя прежнее самочувствие с верой в положительный исход вернулись уже на 2-ой день после отмены решения. Но, я знал, что попытка сразу съехать с 10 таблеток на ноль – легкомыслие, лучше перестраховаться и сбрасывать по таблетке в 3 дня.
Пятый судья.
В феврале 2000-го назначают нового судью – Лукьянченко В.А. Но первое заседание, из-за того, что ДСК никак не могло определиться с представителем – лишь в июне.
Башилов и компания, зная теперь, что с наскока сноса не добиться, сами требуют экспертизы, выдвигая в ней безумные вопросы: "Необходима ли, согласно СНиП, зона безопасности при эксплуатации здания?" и пр. Экспертизу поручают провести ФЦСЭ – федеральному центру строительной экспертизы, но тот в июле отказывается – нет "специальной лабораторной базы". Тогда я выдвигаю требование о комиссионности экспертизы, – чтобы были представители из разных контор. Лукьянченко с этим согласился, ибо и сам понимал: в пределах одной конторы объективности не жди. Назначают Мосгипронисельстрой, МЛСЭ (тот самый, откудова Дмитренко) и ЦКС – центр качества строительства, относящийся, по сути, к областному УАиГ, куда я уже не раз обращался в связи с бесчинством их прямого подчиненного – начальника райУАиГ Чапании, но получил отписки. В августе пытаюсь отвести этот самый ЦКС, но Башилов и компания – за него, и Лукьянченко его оставляет.
В конце лета эксперты приступили к работе. Поскольку перечень вопросов от Башилова был обширен (заранее оплачивать их теперь ведь не надо было), дом мой расколошматили капитально – как раз на его последующий капитальный ремонт. Как я ради здоровья ни старался дистанцироваться от происходящего, представляющий меня родственник Сашик (с детства так его зову) посоветовал все же взглянуть, что там делается. Зрелище было удручающим… Раздолбали и вскрыли много того, что для профессионала-строителя не требовалось. Было очевидно, что эксперты Башиловым капитально подмаслены. Мало того, что обеспечил им транспорт и горячее питание, он и сам, оказывается, крушил стены кувалдой, доискиваясь до первопричин. Стало быть, теперь он хочет прежде свалить меня на колени и тогда уже диктовать более жесткие условия моей материальной уступки. Его злоба возрастала с суммой его затрат, это ясно. Результаты эспертизы предопределены; Башилов, наверное, знал, что на дальнейшую борьбу у меня не так уже много духу и средств. У него у самого в то время было несколько палаток с продавцами на самом крупном московском толчке электроники – на "Горбушке".
Экспертиза: заключение и возражения.
К концу осени эксперты написали заключение. Оно меня подавило. Это был солидный труд в сотню страниц, с парой десятков фотографий и множеством расчетов. Выводы – однозначны и окончательны, все до единого против сохранения дома. Не было разве что резюме: "Против лома нет приема". Начиная судиться 4 года назад, я не предполагал, что чиновники могут быть так подлы, судьи – халатны и глупы. Но теперь и вовсе изумился: в приличном государстве за такое заключение экспертов сразу сажают на уголовную скамью.
Но затем, спокойнее перечитав, я, наоборот, воспрял: они явно перестарались, – и написал возражения на 20 страницах.
Обмана и передергивания столько, что и не знаю, что выбрать и не утомить читателя. "Малой кровью" все же не обойтись, многие пункты процитирую полностью, чтобы лучше видеть, на какое низколобие суда это было рассчитано. Да и самого строителя дома, некоего Ч…на, очевидно, сочли за сошедшего с гор, пардон, черножопого чурека.
Возражения по заключению экспертизы
Мосгипронисельстроя и МЛСЭ
Заключение непрофессионально и недобросовестно. Получается, что безаварийный дом не имеет никаких шансов на сохранение. Это абсурд, шансы имеют даже сооружения, находящиеся в плачевном состоянии. Пизанскую башню с 5-метровым отклонением сохраняют уже 600 лет. А мой дом не отошел от вертикали ни на миллиметр, – и это молча признано комиссией. …Восстанавливается и заменяется все, дело лишь в целесообразности восстановления, в его стоимости. Суд как раз и хотел узнать, сколько бы стоило устранение недостатков построенного дома, если комиссия сочтет, что его сохранение возможно. Но вот этого комиссия и не сочла – однозначно и решительно. Но исходила ли она хотя бы из фактов?
…Утверждается, что в монолитном фундаменте нет арматуры. Это обман. В фундамент уложено около 800 кг арматуры.
Утверждается, что стеновая трещина является следствием разрушения фундамента. Чушь! Это волосяная трещина на штукатурке, начинается не от фундамента, за 3 года не получила развития, составляет не более 1/10 высоты дома.
…Расчеты и выводы построены на искаженных фактах и, стало быть, несостоятельны. Ясно, например, что несущая способность армированного фундамента значительно выше фундамента неармированного.
…4. Комиссия считает, что "потеря несущей способности основания" фундаментов и, соответственно, авария здания, "пока не наступила лишь потому, что действующие нагрузки на перекрытия здания не достигли регламентировнных нормами". Но… дом уже полностью отделан, наполовину меблирован и 4 года как заселен, за 5 лет подвергался ветровым и снеговым нагрузкам. Чего еще ждет комиссия? Видимо, дополнительную мебель, которая составит от общего веса дома не более 1%.
5. Комиссия считает: "…потеря несущей способности основания неизбежна из-за уменьшения прочности грунта вследствие его замачивания атмосферными осадками, которые из-за отсутствия отмостки проникают в основание". Во-первых, не учтен водоотводящий дренаж. Но допустим, его нет. Пусть влага из-за отсутствия отмостки скапливается в основании. Но если я прямо сейчас устрою отмостку – тогда, по вашему, влага перестанет напитывать основание? И если до сих пор катастрофично не напитала – ведь, значит, уже не напитает. Непонятно, почему не сделано это несложное умственное усилие и устройство отмостки сейчас невозможно?
…Откуда такая тенденциозность? Вспомним 1-ую зкспертизу… эксперта Дмитренко… В УВД Ленинского р-на с моим требованием возбудить уголовное дело против эксперта, давшего заведомо недобросовестные показания, ознакомились и посоветовали: "Вы вправе заявить ходатайство в суде о повторном допросе эксперта в Вашем присутствии". На последних заседаниях Башилов неоднократно инициировал кандидатуру Дмитренко для производства детальной экспертизы. Я был, естественно, против. По поводу вызова Дмитренко в суд для допроса ходатайства не заявлял, поскольку полагал, что МЛСЭ пройденный этап и отягощать судебное дело еще и этим разбором не стоит.
Но вот Башилов принялся настоятельно инициировать кандидатуру другого эксперта – Дерягина Г.С. Я был против. Ведь в МЛСЭ их всего два строительных эксперта – Дмитренко и Дерягин, а ворон ворону, как известно, глаз не выклюнет. В состав нынешней комиссионной экспертизы суд, однако, включил МЛСЭ, а значит, автоматически, Дерягина. Встала дилемма: либо обжаловать это включение, а значит, затянуть и без того затянувшийся процесс, либо положиться на то, что эксперты в комиссии будут из трех разных организаций, и голос Дерягина не станет решающим. Я выбрал второе.
На деле же вышло, что решающим оказалось как раз-таки мнение Дерягина. Комиссия своим актом от 3.10.2000 г. непонятно почему решила разделить поставленные судом вопросы: 4 первых – представителю МГНСС, а 4 других – представителю МЛСЭ, то есть Дерягину. Третья назначенная судом организация к работе не привлекалась; во всяком случае, заключения от нее нет. Таким образом, требование суда о комиссионности экспертизы, о коллегиональности принятия ее выводов была проигнорирована; Башилов получил то, что хотел – самоотверженно защищающего его интересы представителя МЛСЭ.
Посмотрим, что вывел Дерягин. Вот он предъявляет норму: "Между длинными сторонами жилых зданий…высотой 4 этажа…следует принимать расстояние не менее 20 метров", – и на этом цитирование нормы завершает. Эта норма относится к паре 4-этажных домов, обращенных друг к другу длинными сторонами, – она предотвращает близкое просматривание из окна в окно. Но дом соседа 2-этажный и обращен к моему дому глухой стеной, а в этом случае действует другая норма, о которой Дерягин умолчал: "Между длинными сторонами и торцами этих же зданий с окнами из жилых комнат – не менее 10м". Дерягин припрятал не только эту нормативную фразу, но и следующую: "Указанные расстояния могут быть сокращены при соблюдении норм инсоляции и освещенности, если обеспечивается непросматриваемость помещений из окна в окно". И поскольку просматриваемости между нашими домами нет, то и, согласно норме, нет жестко установленного лимита расстояния, в нашем случае оно никаким запретом не оговорено. Башилов за год до моего построил дом на расстоянии 1,5 метра от ограды, – и я построил дом на том же расстоянии. Норм освещенности при этом не нарушил. Утверждение Дерягина, что они нарушены – чистый обман.
То же самое с инсоляцией. Это конкретный вид освещенности: прямыми солнечными лучами. Мой дом, по отношению к соседскому – с Севера… Дерягин пишет, что по норме дом соседа должен быть освещен солнцем 2,5 часа в день. По факту же дом Башилова получает солнце в течение всего светового дня. В генплане показана стрелка "Север-Юг", и если Дерягин специалист и его лицензия соответствует его квалификации, он обязан знать, что мой дом инсоляцию башиловского дома никак не ограничивает.
Перед тем как озвучу следующую фразу, прошу особого внимания. Дерягин полагает: "Отсутствие любого из предусмотренного комплектом документов, несоответствие его формы, порядок разработки, согласования и утверждения требованиям технических норм есть нарушение специальных правил, которые повлекут за собой негативные события, аварии, разрушения, несчастные случаи, частично или полной утраты строительного объекта своих эксплуатационных и иных свойств". Мой дом, повторяю, безаварийный, чего нельзя сказать о приведенной цитате. Экспертное заключение для суда, думается, требует большего уважения к тем, кто будет его читать. Попробуем все же понять, что хотел сказать эксперт, цитирую с сокращениями: "Отсутствие… документов… есть нарушение… правил, которые повлекут за собой… аварии, разрушения…". (Очевидно, эксперт хотел сказать, что повлечет аварии нарушение, а не правила их повлекут). Это утверждение полагаю абсурдным, поскольку в жизни может случиться всякое: сооружение, которому вовремя выдали все полагающиеся документы, может обрушиться; и наоборот, построенное без документов, может стоять века. Младенец, которому незамедлительно выдали документ о рождении, бывает, не выживает. Суд сказал эксперту: у дома нет документов, но если он технически годный, их можно выдать задним числом. Главное, что это предусмотрено законом. Эксперт этого не понял. Или не захотел понять, цитирую: "Любые самостоятельные строительства влекут за собой негативные события, аварии, разрушения… Такие строения подлежат сносу". Полагаю, это абсурд. Если Дерягин отвергает саму возможность легализации строения путем подачи иска о праве на него, то есть если он изначально считал снос дома единственным законным выходом из ситуации, то зачем 3 месяца занимался экспертизой, получая за это вознаграждение?
На вопрос суда: "повлияли ли на права и интересы владельцев соседних участков нарушения со стороны Чилингаряна, усмотренные экспертизой?" – Дерягин ответа не дал, цитирую, сохраняя авторскую грамматику: "Права и интересы владельцев соседних участков это правовой характер, в компетенцию эксперт-строителя правовой вопрос не входит". Но если ты не в состоянии выполнить работу в том объеме, которую определил суд, зачем вообще брался?
На вопрос суда: какое строение допустимо строить на участке 300 кв.
м.? – Дерягин отвечает: "Участки размером 300 кв. м. под строительство жилых домов не выделяются". При этом он упустил 2 нормы и 1 факт. Первая норма говорит: "Размеры приусадебных участков…следует принимать в порядке, установленном местными органами власти". Другая норма говорит, что приложение 3, на которое ссылается Дерягин как на запрещающее, на самом деле является рекомендующим; так и написано – "рекомендуемое". А факт заключается в том, что органом местной власти, а именно, администрацией Ленинского р-на, 08.05.1996 г. было вынесено постановление, которое разрешает мне строить на моем участке в 3 сотки жилой дом, причем без ограничения этажности. Это постановление было принято от меня УАиГ района. Таким образом, вслед за двумя администрациями, сельской и районной, и 3-ий орган власти документально санкционировал строительство дома на участке. И вот теперь Дерягин открывает в процессе новую страницу: оказывается, на трех сотках я могу разводить лишь огород, вон как, а дом строить не могу. Зачем же тогда местные власти морочили мне голову? А сам Дерягин экспертизой маялся, если ему сразу стало ясно, что жилого дома тут в принципе не может быть? И кому теперь, если, конечно, Дерягин прав, это расхлебывать? Если поименованные органы власти согласятся с Дерягиным, то пусть и возмещают мне все от начала до конца.
Теперь приведу 3 особых примера: перемычки, септик и фотоснимок; 2 последних – работа Дерягина.
Из заключения МГНСС: "Некоторые перемычки выполнены из бывших в употреблении досок, что также свидетельствует о низком качестве строительства". Эксперт, видно, не знает, что деревянные перемычки над проемами вполне допустимы как заполнитель. Ведь что такое оконные и дверные блоки – это заполнители прямоугольных проемов в кладке. Все мои проемы, по сути, на 20 см выше. Просто, верхняя полоса проемов заполнена деревянными брусками или досками, как временными поддержками сырой кладки. Я бы мог затем убрать их, мог бы все оконные и дверные блоки заказать на 20 см выше, а мог оставить их там, обив сеткой и оштукатурив, что я и сделал – это мое дело, к прочности каменной стены это никакого отношения не имеет, поскольку несущей перемычкой такой стены является надпроемная кладка. Чтобы исключить проседания или трещины она армируется, и тем сильнее, чем выше процент проемности стены. Мне ли, инженеру-строителю, к тому же практику, не знать этой азбуки. Во всех участках стен над проёмами, причем в каждый шов, заложены арматурные сетки. И за пять лет несущие перемычки показали себя безупречно; будь тончайшая трещинка, она была бы зафиксирована экспертами. Где эти снимки? Относить наличие деревянного заполнителя пустот к недостатку строительства – это безграмотность либо ее имитация. Безграмотно также искать недостатки в использовании б/у древесины. Просохшая древесина предпочтительнее свежей – ее меньше "крутит", поэтому она практически не отторгается от кладки; это известный факт… (А зачем мне нужна была эта возня с древесиной? Да, просто, при относительно тонких стенах, бетонные, а тем более металлические перемычки в морозы могли бы промерзать насквозь).
(удалено фото)
Многое не замечено намеренно. В частности, нет ни слова о 10-милиметровой профилированной арматуре в кладке стен 3-го и 4-го этажей. Значит, ее не учли. Между тем, она – гарантия того, что дом никогда не получит опасных вертикальных разломов снизу доверху. Нет такой силы, которая порвала бы одновременно десятки таких проволок, схваченных крепким пескобетоном кладки. Вот и ответ, почему даже в вентканалах ничего не произошло. И не может произойти. Потому что коробка стен схвачена арматурой, – она никогда не сломается, ее можно ставить на шесть точечных опор. Слишком малы ее габариты, велика высота и легки стены из пенобетона, чтобы ломаться от собственной тяжести.
Далее – септик. Дерягин говорит: дом надо сносить еще и потому, что плохой септик. А септик от дома – в 10 метрах, и это такой же переливной выгреб, как у всех соседних владельцев, не лучше и не хуже. И почему эксперт так накинулся на него? Ведь суд, в соответствии с требованиями сторон, спрашивает только о доме: излечим больной или не излечим? А Дерягин отвечает: больной подлежит смерти еще и потому, что его отстегнутый и представленный на экспертизу деревянный протез изъеден жучками…
(удалено фото)
Третье – фотоснимок дома. Прошу взглянуть: дом на снимке завален не случайно. Желание Дерягина удружить Башилову так велико, что он готов представить строение в ущербном виде негодными средствами. Ведь если ты нормальный профессионал, но при съемке у тебя завалился аппарат, это дело легко приводится в соответствие ножницами: края снимка надо обрезать параллельно углам дома, вот и все. А не испытывать эмоциональность членов суда на предмет необратимости впечатления: ага, дескать, дом-то уже того…заваливаться стал! (Кстати, вместе со стволом высохшего дерева).
Я объединил эти три примера по признаку крайней тенденциозности. Эксперты так одержимы удружить одной стороне в ущерб другой, что им уже изменяет разум. Полагают, что их намерения спрятаны под личиной независимости, но отовсюду торчат ослиные уши.
…Второй раз Башилов предложил мировую весной 1998-го, сразу после принятия 2-го решения, обязывающего меня перенести дом на 1 метр вглубь участка. Он, дескать, купит мой участок с домом за 20 000 долларов, что составляло четверть их рыночной стоимости. Этот новый аппетит он предъявил через Главу сельской администрации. Я ответил, что не уступлю ему и за три четверти.
Третий раз Башилов вознамерился решить дело миром в августе 2000 го, перед раздолблением дома экспертами. После заседания суда он подошел ко мне и сказал, что это дело стоило ему немало денег, что он от него подустал и что, если предложу ему правильную цену, то, возможно, он мой дом купит. Вскоре состоялась встреча: Башилов со своим юристом и я с обоими материальными совладельцами дома. Я сказал, что моя цена – 70 тысяч долларов, это стоимость всех затрат на участок и на полностью отделанный, оборудованный всем необходимым дом. А Башилов за строение, под обломками которого он опасается кончить свои дни, сноса которого за негодностью требует вся местная власть, предложил 33 тысячи. Но мыслимое ли это дело – отваливать за груду обломков, которая займет все три сотки земли, стоимость 2-комнатной квартиры в Москве? Этим Башилов в очередной раз показал, что его истинный мотив вовсе не страх за свою жизнь, не отстаивание интересов, законность которых он никак не может доказать, а нажива.
Подытожу сказанное.
1. В своих расчетах и выводах эксперты из МГНСС опирались на несоответствующие действительности факты.
2.
3. Не исполнено требование суда о коллегиальности экспертизы.
4.
5. Выводы эксперта Дерягина из МЛСЭ, допустившего вольное обращение со строительными нормами, отчетливо тенденциозны.
6.
7. Вывод о необходимости сноса дома противоречит факту его стабильной безаварийности.
8.
Стоит ли говорить, что мне не было никакого резона приукрашивать реалии? Это сразу аукнулось бы на моей позиции в тяжбе. Дом был открыт и доступен всем – иди и смотри; не надо быть строителем, чтобы, пусть часть изложенного, без напряга мозгов принять. Я был один, их пятеро; трое – органы госвласти с "тяжелой артиллерией".
Уже нынче думаю: зачем им, к примеру, нужно было рассчитывать прочность межэтажных перекрытий – взламывать их, крушить, выпиливать? Заверили в итоге, что прочность недостаточна, и перекрытия, стало быть, рухнут. И это о балках сечением 10 на 20 см через каждые полметра… Даже дилетант скажет: ха-ха! Деревянное перекрытие, в отличие от бетонного, вначале годами, десятилетиями прогибается, а потом только может сломаться. (В большинстве домов XIX века прогибы до 10-12 см, при установке мебели нужны выравнивающие подкладки). Так эти грамотеи не представили в заключении хотя бы величину наметившегося прогиба. Потому что не обнаружили! Хотя наверняка вымеряли. Ровные полы и потолки! Зачем экономить на балках перекрытия – чтобы всю жизнь слушать, как от ходьбы звякают рюмки в серванте? Но если даже представить невообразимое: что все перекрытия рухнут, – при чем здесь страхи соседа? Как он может погибнуть? Для него надо рассчитывать прочность наружных стен, которые могут треснуть и развалиться, и прочность крыши, которую может сорвать, и она накроет соседский дом. А перекрытия – как они могут развалить дом соседа? У частных застройщиков никогда не требовали расчета элементов строения. Нет такого в правилах! Проект дома, который представляют на утверждение в УАиГ, это лишь поэтажные планы и фасады с указанием габаритов – 2 листа. Все конструктивные элементы каждый застройщик определяет сам – со своим строителем, проектировщиком и т.п. Это я к тому, чтобы более представимой была вся мерзость экспертной рьяни, не согласующейся хотя бы со здравым смыслом. По их мнению, уровень понимания судьею строительных реалий – ниже плинтуса. Вот и слепили такое заключение.
Еще один судья – Николаев.
Итак, назначают слушание на январь 2001-го; потом, невзирая на мои жалобы на затяжку, на март. А в марте вдруг меняют судью, я так и не понял почему. Новым (а всего – 6-ым в деле) стал Николаев М.Н., молодой, не более 30, сдержанный, невозутимый; он берет дело в июле. В августе проводит еще один раунд перепихательства: эксперты произвели "Анализ возражений", а я выдал им "Ответ на анализ…". Они пишут: "Опытному строителю, каковым считает себя Чилингарян, должно быть известно, что несоблюдение требований СНиП противозаконно". Сегодня бы я им ответил: "Противозаконно вранье экспертов; благодарите "щадящую" систему российской юрпурденции, что не оказались за решеткой". Они пишут: "Отрывка большого числа шурфов может создать аварийную ситуацию. Поэтому вскрытие фундаментов произведено в наиболее характерных местах". (Действовали так "деликатно", что не обнаружили в фундаменте арматуру). Глупость несусветная! Фундамент можно было вскрывать хоть по всему периметру – ничего бы с домом не случилось. Можно даже делать небольшие подкопы. Другое дело, что нельзя по всему периметру закапываться ниже подошвы фундамента и делать значительные подкопы. Ну, и т.д., стоит ли повторять? А вот мой ответ. Повторяю, малейшую с моей стороны неточность тут же увеличили бы через лупу.
"Главный вывод, который можно сделать из анализа, сделанного Бейритом А.Г. и Сажиным В.С., состоит в следующем. С одной стороны они вновь признают, что фундамент дома за 6 лет не разрушился; но в то же время уверены, что дом надо сносить на том лишь основании, что фундамент (по их расчетам) м о ж е т разрушиться. То же самое и со стенами: они за 5 лет еще и не начали разрушаться, а коробка дома никак не отклонилась в сторону, – но дом все же надо сносить, и другого выхода, дескать, нет.
Но специалисты обязаны знать, что сохраняются самые разные сооружения, находящиеся в самой разной степени аварийности. Несущая способность Останкинской башни, которую снизил недавний пожар, в результате специальных работ восстановлена. Почему же мой дом должен быть снесен, непонятно. Если расчеты верны, почему он до сих пор не стал разрушаться и нет к тому даже тенденции? Многого ли стоят такие расчеты? Ведь комиссия даже не смогла определить, что фундамент армирован. Для этого достаточно было в любом месте пробить вертикальную борозду глубиной 10-15см. Утверждается, что я ввожу суд в заблуждение. Но я вновь с полной ответственностью заявляю: это утверждение – обман. В связи с чем очевидно, что наличие или отсутствие арматуры надо в присутствии представителя суда проверить, это дело 1,5-2 часов; как строитель дома и его владелец заявляю – фундамент от этой борозды в целом не пострадает. Зато выяснится, кто на самом деле вводит суд в заблуждение. НАСТОЯТЕЛЬНО ТРЕБУЮ провести эту проверку. …Требуют проверки и все остальные пункты моих возражений, поскольку Анализ так называемой "экспертной комиссии" – это попытка покрыть собственные недобросовестность и обман. Суд поставил перед специалистами ясные вопросы: есть ли у этого дома недостатки? что нужно сделать, чтобы их устранить? А они на первый ответили настолько тенденциозно, что не сочли нужным отвечать на второй. Но почему, спрашивается? Неужели специалистам неизвестны методы укрепления, усиления, исправления и т.п. (еще и не сломанного) дома и соответствующая литература? Мне и то известна:
"Современные способы реконструкции фундаментов и укрепления оснований", М.И. Смородинов, Э.И. Мулюков, М.: МГЦНТИ, 1982 г.".
"Усиление оснований и фундаментов при реконструкции", сб. статей под редакцией д.т.н. проф. П.А.Коновалова, М.: Отд. пат. исслед. и НТИ, 1988г".
"Технология ремонта фундаментов и усиления оснований сооружений", учебное пособие, М.Ю. Абелев, А.М. Абелева, М.: Б.и. 1983г".
У Бейрита с Сажиным наверняка целая полка подобных пособий, – и по всем элементам строений, не только по фундаментам. Возможно, и собственные брошюрки имеются. Только вот почему они, понадергав столько пунктов из СНиП, – в которые суд, конечно, не полезет, поскольку это дело специалистов, причем добросовестных, – не представили хотя бы обложки этих пособий? Наверное, им лучше знать – почему. Им лучше знать, кто и как их настолько заинтересовал, что они готовы пойти на подтасовку информации. Ведь, с одной стороны, вынуждены признать: "О том, что фундамент разрушился, в заключение не сказано ни слова" (стр. 1 Анализа). С другой – о том, что этот еще и не начавший разрушаться фундамент можно как-то усилить (чтобы уже 5 лет пугающийся дома сосед успокоился) – ни гу-гу. К своим домам, если коснись, уж, наверное, изыскали бы подпорки!".
[Когда я еще только узнал, что "коренником" в экспертной тройке назначен МГНСС, то немного подсуетился: послал в его адрес, на имя Сажина, книжку своих рассказов, в которой отметил для его чтения один из них: "Историю пожарного водоема" – о строительном головотяпстве. Я уже знал ему цену, с 1979-го по наше время большинство его читает с удовольствием и с комплиментами. (Он здесь, в сайте, м. №22). В контексте своего почтового подношения имел в виду: как ты думаешь, Сажин, если я написал произведение, основанное на точных деталях, неужели я в строительной кухне профан и построю себе ненадежный дом? Теперь-то понимаю, что мой упреждающий посыл имел обратный эффект. Вряд ли Сажин глуп; он, конечно, увидел, что без знания реалий такой рассказ не напишешь; но, видно, заревновал. Хотя для него, конечно, важнее было иное: вовсе не мой почтовый посыл, а другой, совсем иною "почтой" – о том, что в этом деле задета чиновничья честь и, по законам корпоративной этики, надо ее во что бы то ни стало защитить от какого-то выскочки. "Ах, ты вон что имеешь в виду, – рассвирепел, скорее всего, Сажин. – Что прочитаю рассказ и сочту тебя за своего? Ну, я покажу, какой я тебе свой…". И своим подручным – тем, кто непосредственно орудовал на доме, – он дал полный карт-бланш, и те раздолбали всё так, будто искали сокровища 5-этажного купца-армянина.]
[Вообще от "И. п. в." у меня было больше похвал, чем читателей. Весной 1979-го я закончил писать свое первое произведение – роман о шабашниках, который себе же в ущерб громко определил как "сатирический". Живя в Ленинграде, начал звонить в московские журналы: "Вы берете на рассмотрение сатирический роман?". На третьем или четвертом из них, наконец, сказали: "Смотря, как написано…". Это был журнал "Москва". В сентябре член его редколлегии Н. Верещагин пишет положительную рецензию, рекомендует к публикации. Особо отметил главу про пожарный водоем: "написано прямо-таки с сатирическим блеском". Ну, хорошо, начали со мной работать – предложили сократить текст до одной трети. Я, хоть и со страшным скрипом, сократил; осталась повесть на одноразовую журнальную публикацию страниц на 80. Если бы она вышла, а назначили на июнь 1980-го, моя судьба оказалась бы удачнее. Было бы настроение и, возможно, как литератор я раскрылся бы полнее. Скорее всего, и повесть "Бобка", которую написал в 1982-ом, вышла бы светлее и позитивнее. Но в "Москве" вскоре сказали, что, в связи с Олимпиадой, мою сатирическую решено срочно заменить на спортивную повесть весьма перспективного в "секретарской" литературе писателя Валерия Поволяева. Остапу Бендеру путь к предпоследнему стулу преградило, как известно, крымское землетрясение; а мой путь к первой публикации был прерван, таким образом, большим планетарным событием. Правда, мне пообещали, что напечатают рассказ, если я его сделаю из повести. Рассказа я делать не стал, а вычленил главу о пожарном водоеме в отдельное произведение. Но не напечатали и отдельную главу. За полтора года роман, в итоге, полностью спустили на тормозах. Напоследок я хотел пошутить: "А что если я вам сделаю из рассказа афоризм?" – но зам. главного по прозе Василий Андреев – последний из "Москвы", с которым я виделся, – шутку бы вряд ли оценил; к тому же, афоризмы солидный журнал "Москва" не публикует. И все же я не зря с ними работал; вернее – они со мной: в итоге у меня-таки образовался отдельный рассказ "История пожарного водоема", который я теперь мог предлагать для публикации отдельно.]
[Несколько попыток ничего не дали. В редакционных низах читали, нравилось, но выше не продвигали. Я не знал в чем дело, никакой крамолы или фиги в кармане в рассказе нет. Прошло лет пять; и вот перестройка, литературный бум. Тут я раззадорился и, минуя литературных лейтенантов, понес "Историю водоема" сразу к лит-полковнику – главреду Коротичу. А его "Огонек" в начале 1987-го как раз гремел; под 2 миллиона тираж, острые проблемы, массовое уважение очнувшейся интеллигенции и пр. А рассказ мой – с огоньком, самый "огоньковский" то есть. Коротичу я был никем – человек с улицы. Добрался до его кабинета, а у него совещание. Решил не ждать, ожидание могло подкосить решимость; просто, вошел, услышав за спиной запоздалое возмущение секретарши, и вручил Коротичу текст рассказа со словами: "Даю как читателю – будет интересно, прочтете". А он невольно встал. Человек семь-восемь за совещательным столом тягостно оглядели меня, как бы говоря: "Бестактность какая!". Но сам Коротич принял мой наскок лояльно, лишь кивнул. Через неделю говорит по телефону: "Рассказ понравился, я отдал его в литературный отдел". Выждав недели две, снова иду в редакцию "Огонька", там молодой редактор литотдела Андрей Караулов – тот самый, который через несколько лет нащупает на ТВ свой "Момент истины". Парень он оказался гонористый (если не сказать чуть короче и по-русски), и у меня с ним стычка вышла. А перед этим он успел сказать, что рассказ и ему понравился. Но дело в том, что я проговорился, что "Водоем" у меня еще и в "Новом мире" лежит, имея шансы. Так вот, Караулов умудрился трижды попрекнуть меня: что за манера сразу нести к главному; что за манера являться самому, когда есть телефон; что за манера отдавать рассказ сразу в два журнала.]
[Но не буду же ему объяснять, что лит-лейтенантам уже надоело носить; принес бы ему – и он вернул бы. Не буду же объяснять, что у меня жизни не хватит, если с каждым журналом по два года выдерживать процедуру надежд, неясных обещаний и возврата. Нет, я и сам завелся и сказал Караулову буквально следующее: "Что за манера начинать с поучений. Предпочту и дальше оставаться неопубликованным, чем их выслушивать". И – ушел. Через месяц на всякий случай звоню. Караулов не без удовольствия говорит: "Мы не будем публиковать ваш рассказ!". Ну, и хрен с тобой… Но вот еще через месяц случайно встречаю в фойе Союза писателей Коротича. "Куда же вы пропали?" – спрашивает. "Никуда не пропадал, рассказ мне вернули". "Давайте сюда". Вновь даю ему "Историю…". Кладет в папку, лето 87-го. А рассказ в это время имеет шансы и в "Новом мире", и в "Знамени". В "Н.м." он нравится завам по прозе А. Жукову (ему чудится в сюжете что-то от Чернобыля), потом И. Виноградову; но приходит третий зав – дама Тимофеева с портфелем своих авторов, – и публикация неопределенно зависает. В "Знамени" рассказ выходит на редколлегию, там его приостанавливает В.Лакшин, – у него еще более солидный портфель наконец-то дозволенных авторов, и некоему Чилингаряну среди них нет места.]
[А работа с "Огоньком" продолжилась только в начале 88-го. Коротич снова передал его в литературный отдел; там я уже не встретил Караулова, там были Енишерлов и Вигилянский, которым я, опять же, бездарно проболтался, что рассказ включен в коллективный сборник издательства "Молодая гвардия". Не надо было им этого говорить! Вообще надо было отказаться от коллективного сборника – эти сборники называли "братской могилой" неизвестных авторов. Ведь по издательской процедуре после публикации в книге журнал отказывался от произведения. Эх, надо было выдерживать свой шанс в "Огоньке"… Публикация в нем сатирического рассказа сделала бы мне небольшой авторский, так сказать, имидж. Но, едва только услышав, что рассказ включен в будущий коллективный сборник, Вигилянский облегченно пожали плечами: в ближайшие полгода все номера расписаны, втиснуть "И.п.в." они не смогут. (Своим бы , конечно, смогли).]
[Этот рассказ нравился разным читателям, отношение к нему могло бы примирить самых противоборствующих критиков. Игорь Золотусский, например, считал, что сделан он на таких узнаваемых приметах, что становится "законченным фрагментом нашего времени". Уже в 1992-ом, когда я в Нью-Йорке давал вдове Сергея Довлатова на прочтение сборник всех своих 10 рассказов, она именно "И.п.в." назвала лучшим. Главное, с чего? Сама – давняя американка, далекая от шабашнических реалий, чистый филолог по специальности… Но таки увидела классический фрагмент покинутой ею советской действительности. С разницей в 20 лет Андрей Битов при мне говорил прозаикам Владимиру Маканину, потом Людмиле Улицкой, одно и то же: "У Сережи есть рассказ, где…" – и он произносил еще ровно три слова, вполне цензурных. И этих слов, в которые Битов вкладывал, собственно, весь сюжет, было достаточно, – и Маканин, и Улицкая, не зная рассказа, начинали смеяться.]
[В итоге рассказ, замеченный и выдвигаемый в 4-ех журналах, был благополучно похоронен в двух коллективных сборниках двух издательств: "Мол. Гв." 1988г. и "Моск. рабочий" 1989г.; и если второй из них назывался все же "Чистые пруды", то первый – "Категория жизни"… И какой уважающий себя читатель откроет сборник с этим мясо-разделочным названием… Так что "Историю…" прочитало не более одной тысячной ее потенциальной (и благодарной) аудитории. Могу выставить это утверждение на компетентную экспертизу, сам же, на условиях пари, предварительно оплатив ее работу.]
…Таким образом, был проведен полный цикл экспертной процедуристики: 1. Экспертиза, 2. Заключение экспертов, 3. Возражения по заключению, 4. Анализ возражений, 5. Ответ на анализ…
Заседание со слушанием экспертов судья Николаев назначает лишь на конец года. 5.12.2001-го наконец-то, рассматривается заключение экспертизы и мои возражения. Вызваны оба эксперта – из МЛСЭ и из МГНСС; но приехал лишь первый – Дерягин, пожилой невзрачный мужчина. Николаев в мои возражения, как видно, вник. Если бы стряпню экспертов он принял бы за чистую монету, то дом надо было приговаривать к сносу незамедлительно. Но Дерягин под вопросами судьи путался и плавал, как школьник у доски. Башилов наливался злостью, вставлял подсобляющие вопросы, которые, однако, лишь усугубляли позицию перекормленного им вахлака. Ухмылялись даже Чапания с представителями обеих администраций; правда, и сами, были хороши: когда очередь дошла до них, пели свои старые песни. Рай/представитель Овсянников, к примеру, с довольно непрошибаемой физиономией канцеляриста, опять утверждал, что мой дом "затеняет соседнее строение" – тоже не представляет, в каком полушарии Земли мы находимся.
В результате судья Николаев уяснил, что опираться на такую экспертизу – себе же в убыток. Но автоматически поворачивать дело в пользу дома не стал – законник, как-никак, ему нужны доказательства от добросовестных экспертов. И он назначет повторную экспертизу. Вернее, лишь предоставляет мне такую возможность – чтобы следующих экспертов искал теперь я сам и наперед оплачивал бы их работу. При этом в комиссию с этой новой экспертной организацией Николаев предусматривает обязательное включение МГНСС.
Из моей частной жалобы на определение Николаева о повторной экспертизе: лист 1417:
"На заседании я возражал против двух пунктов.
Первое: включение в состав повторной экспертизы МГНСС. Специалисты этой организации уже приложили руку к предыдущей экспертизе, да так, что судья Николаев оставил без внимания ее результаты. Почему же он вновь включает МГНСС в состав экспертизы? Может, полагает, что каждый специалист у них может быть абсолютно независим и принципиален в своих выводах? Увы, не то время… Я убежден, что ни у одного сотрудника этого учреждения не поднимется рука для опровержения выводов замдиректора А.Г. Бейрита и зав. лабораторией оснований и фундаментов В.С. Сажина, начальников с научными степенями, оба со званиями Заслуженных строителей РФ. Им, заслуженным, лучше знать, почему они так грубо сработали, не оставив безаварийному дому никаких шансов на сохранение. В своих возражениях я аргументировал тенденциозность и ошибочность выводов этих господ, – и только слепой мог бы пройти мимо обстоятельности и обоснованности этой аргументации.
Второе: по предыдущей экспертизе, результаты которой, повторю, судья фактически аннулировал, расходы были возложены на администрацию Ленинского района. Так что же изменилось теперь? Может быть, это я виноват в том, что так называемая "комиссионная" экспертиза провалилась? (Достаточно сказать, что представитель 3-ей организации "дослал" свое заключение через…год после первых двух, повторив при этом грубейший недосмотр: арматуру в фундаменте). Повторная экспертиза – это, извините, не моя инициатива, а вынужденная логика продолжения процесса с доведением его до законной точки. Это лишь вторая попытка. И платить должны те, на кого это было изначально возложено судом. Либо те, кто крайне недобросовестно отнеслись к определению суда.
…Категорически возражаю. ТРЕБУЮ взамен МГНСС возложить на Федеральный центр экспертиз и Мособлпрокуратуру контроль их представителей при осмотре дома, а за правильное применение СНиП – Московский строительный госуниверситет".
Николаева эта аргументация не прошибла. От его невозмутимости веяло: "Сам виноват, что тебе такое выпало". Но, пардон, Николаев, я же не просил тебя писать на экспертов частное определение в прокуратуру, хотя как честный судья ты должен был сам это сделать, убедившись с каким низколобием хотели купить твое благорасположение, – по сути, убедившись в чистой уголовщине. Отмененная экспертиза, это что же – учебная тревога?
…Что ж, теперь я вышел на самую научную инстанцию – Государственный Строительный университет с его базой, – хотя, понятно, какая уж тут нужна база, чтобы выписать диагноз небольшому дому. К завлабу ГСУ Головину я наведывался раньше; тогда он сказал, что экспертиза частного дома для них – семечки; нужно лишь определение суда.
30.04.2002 – письмо судьи Николаева в ГСУ с просьбой провести экспертизу моего дома. ГСУ отписывает судье, что она будет стоить… 120-150 тыс. руб. (около 5000 долларов) Я был в шоке. Это 10% стоимости дома (ведь он раздолбан и требует капремонта). И это около 20 месячных заработков специалиста. Чего такое путаное предполагается изучать, что работать надо более полутора лет; или, если сразу 5 специалистов напустить – целых 4 месяца?! Ведь здание уже не надо оббивать, всё готово; сразу бери пробы и рассчитывай. Откуда такая непомерная сумма?! Чтобы догадаться, особой проницательности, увы, не требовалось. Слух о профуканной частнику строительной экспертизе сразу двух экспертных инстанций (а таких ведь даже в Москве, наверное, не более 10) дошел и до Головина. А своих он не сдаст, свидетельством чему предъявленная "мафиозная" сумма. Для сравнения: за отмененную экспертизу таки выплатили деньги (рай/адм-ия перевалила это бремя на ДСК "Моск. писатель") в размере…6000 рублей. Теперь за уже подготовленный дом требуют в 20-25 раз больше. Мне, стало быть, предъявлена черная метка, означающая: положительной экспертизы не получишь никогда. Даже если я эти деньги одолжу, оплачу, результат повторной экспертизы предрешен. Учтут топорную работу предыдущей и подадут все в более толковой упаковке. Ослиных ушей, во всяком случае, постараются не высовывать.
Что делать? Еще один цугцванг: что ни ход – все проигрыш. Но делать ход надо, иначе… Из письма-предупреждения судьи Николаева от 22.07.02: "При неоплате Вами экспертизы это может быть расценено как уклонение от правосудия".
Далее все пошло совсем уже нетипично и бестолково, можно даже сказать, иррационально. Любителям сюжетных построений и космической стыковки мотивов ловить тут нечего, можно спокойно переключаться на Акунина или Донцову, чтобы лишний раз от досады не сплевывать. От 6-летней тяжбы, от скитаний по съемным жилищам и от нарастающих долгов, переведенных зятем Артуром на мебельщика Филоненко, на меня нашла крайняя усталость и все признаки новой депрессии. Опишу лишь то, что помню доподлинно, с опорой на имеющиеся в деле документы. Ведь до июня 2009-го я и не предполагал, что буду поднимать всю эту историю и памятью ничего не тащил; скорее, наоборот, она сама старалась вытолкнуть из себя прочь все перипетии дела как сплошь негативный хлам. Лишь летом 2009-го я узнал, что все 8 томов дела хранятся в архиве суда. Съездил в Подольск и отснял наиболее важные документы.
В ожидании мировой.
В сентябре адвокат Нерсисян вдруг объявляет, что с Башиловым достигнута договоренность – тот покупает мой участок с домом за 45000 долларов…Что проведена определенная работа через представителя Внуковской сель/адм-ии (близко знающего Башилова), на которого вышел специальный доверенный человек от Нерсисяна, бывший работник ФСБ. Я понимал, что, действительно, при крайней неприязни на прямом контакте с Башиловым мировая невозможна. Понимал, что и для Башилова это лучший материальный выход: потратившись на ремонт, он сможет сдать дом в аренду и года за 4 окупить его; а это не менее ста тысяч долларов чистого "приварка", как-никак. По окончании последнего заседания около получаса я ждал Нерсисяна в его машине, а он разговаривал с Башиловым; мне, впрочем, о начале договорённости, если она тогда наметилась, не сказал. Он лишь пояснил, что экспертизу не обязательно проводить в ГСУ, можно и в другой лицензионной конторе, – теперь, мол, это можно. У него на примете уже была такая контора, и я поехал туда; там запросили сумму в 6-7 раз меньшую, чем в ГСУ, и я уже, в принципе, договорился с ними; оставалось взять для них определение суда. И вот теперь Нерсисян говорит, что вопрос решен, экспертизы уже не требуется, надо лишь деликатно все это провернуть. Для меня это был бы выход из "цугцванга", ведь перспективы новой экспертной процедуры неясны, поскольку все 5 истцов совали бы палки в колеса с еще большей яростью, а Башилов мог перекупить эксперта, и тяжба тянулась бы еще неизвестно сколько.
Достаточно и того, что с определением на первую экспертизу канителились со времен судьи Локтионовой почти 3 года.
И потом, по совету того же Нерсисяна я уже заказывал за свой счет экспертизу; ее проводило ЗАО "Инжстройсервис", ответили на три чапаниевские претензии – по освещенности, по инсоляции и противопожарные; в заключении от 20.05.99 всем трем претензиям сказали "нет", а отсутствие пр/пож. нарушений подкрепили расчетами. И хотя заключение подшили в дело, но ни Гранкова, ни Николаев замечать его, тем не менее, не пожелали, поскольку экспертиза проводилась без определения.
Нерсисян согласился на 5000 долларов вознаграждения. Особенного разговора, собственно, и не было – так, вскользь; он ведь и сам понимал, что это не выигрыш дела, при котором я мог бы продать дом по рыночной цене и выплатить ему заявленные в самом начале 10 000. Говоря по совести, не особенно плотно он мною и занимался, ездил не на все заседания, а был как бы дающим указания мозговым центром: как правильно вести себя на очередном заседании. Он возглавлял контору "Нерсисян и партнеры", был, по всему, загружен, и саму процедуру осуществления заочной мировой с Башиловым переложил на свою адвокатшу.
Через несколько дней он говорит, что для исключения всяких документально-денежных соприкосновений с Башиловым мне надо написать доверенность на мировую (включая и получение от Башилова денег) на этого фээсбешника. Причем, лично мне его не представил; мы с Нерсисяном, просто, поехали к нотариусу с паспортными данными этого "деликатного" товарища.
Дав, по сути, генеральную доверенность на все имевшееся у меня имущество на не известного мне субъекта, уже через несколько дней я засомневался. Нерсисяну я доверял; во всяком случае, тогда я в этом был уверен; ведь, повторю, вначале он был юристом писательского Пен-ценра, президентом которого был (и сейчас остается) Андрей Битов, с которым я знаком уже лет 30, который ценил мою прозу, сам давал от Пен-центра ходатайство для суда и пр. Нерсисян был одним из адвокатов пострадавшего от властей журналиста Григория Пасько, – выступал от Пен-центра. И это все убеждало.
Хотя то, что он сказал мне с месяц тому назад, озадачило. А сказал он следующее (с некоторой, вроде бы, горечью): "А ты и не знаешь, что Башилов дал Николаеву солидную взятку…". Больше он к этому ничего не добавил, но я тогда же озадачился: "Да разве?" Вряд ли Николаев агнец божий; скорее, среднестатистический российский судья новейшего времени, и его обычная внешняя невозмутимость, которая, может быть, неосознанно им вышколена, тут в самый раз. Но мое дело уже приняло скандальную окраску, и трудно предположить, что именно в этом случае судья пойдет на вульгарный "вась-вась" с одним из участников.
Тут самое время упомянуть о моем "Обращении" к гражданам г. Видное", в котором я еще в 98-ом, после нелепого решения Орфановой, дал, что называется, прикурить и главам администраций Голубеву и Вевиорской, и Чапании, и непрошибаемому на мои заявления председателю Подольского суда Каленскому; отпечатав на 8 страницах и размножив, самолично раскладывал его по почтовым ящикам граждан в радиусе полукилометра от рай/адм-ии – около 800 экземпляров, насколько помню. Но вскоре и до самого дошло, что это уже клиника правдоискательства, наивная и ничего абсолютно не дающая, но "акт" был совершен, а противная во всех отношениях сторона не преминула подшить "Обращение" к делу; и, вполне возможно, эта неординарная буча в стакане дошла до Каленского, а позже, если Николаев более или менее листал дело, и до него. И, насколько я понимаю, судьи в таких делах на всякий случай предпочитают оставаться чистенькими, отыгрываясь потом на ясных, до проступания на них "тарифе", делах.
Обращался я и в Думу, и не к кому-нибудь, а к зампредседателя Артуру Чилингарову… Забавно, конечно: один обрусевший армянин обращается к другому почти такому же с жалобой на затирание его русской действительностью. Но знатный думец отреагировал серьезно: отправил 3-строчное обращение на имя Предс. Верх. Суда Лебедева: дескать, внесите ясность. Ну, а тот, ясное дело, спустил вниз по инстанции отписку, на том все и кончилось. Я все же позвонил в канцелярию Чилингарова: "Не помогли!". Мне выписали пропуск в Думу, самого я так и не видел, но выходил помощник – лысоватый крепкий мужчина, скорее всего, соратник по северным походам. Оказывается, он звонками уже кое-что провентилировал, и на его лице ясно прочитывалось, что чиновники дали ему знать: "…ян" далеко не таков, как "…ов" – то есть "…ян" этот сам виноват. Крепыш заверил меня, что годы процесса – это нормально, что дело тяжелее, чем я думаю, – приравнял то есть мой случай к запутанным мировым казусам, требующим особых юридических пинцетов. Таким образом, спасения по фамильной линии тоже не выпало.
Вообще-то, всякое воздействие на правосудие со стороны – это дичь. Когда решения и приговоры хоть как-то зависят от разных ходатайств, характеристик и безотносительных обстоятельств жизни истцов и подсудимых (телефонные "намеки" вообще чистое преступление), – это признак слабости и неэффективности государства. Когда многодетному преступнику костят срок, ему тем самым говорят: за содержание твоих деток мы отвечать не в силах. (А вот унизить право потерпевших добиться справедливого возмездия – в силах). Прорвой беззакония государство приучает людей обращаться за всевозможной защитой – от прокурора до ходатайств коллектива. Вот и меня втянуло так, что вышла прорва бумаг. Но кому это всё было нужно: ходатайства от министра культуры, от Пен-центра, от Союза писателей, от "Литгазеты", от "Дружбы народов". …Интеллигентные люди, видя кислое лицо просителя, не находили нужным жестко пояснить мне о почти полной бессмысленности этих подкрепляющих бумаг. Обращения черт-те куда – от Думы с Администрацией президента ("Уважаемый г-н Юмашев!..". Тьфу!) до ККС (квалификационной коллегии судей). Беспролазный бумажный вал. Сизифов труд! Тогда я еще не понимал, что эмоциональные рассусолы лишь ослабляют позицию жалобщика. ККС, например – та, скорее всего, считает, что жалоба на судей не в исполнении адвоката – ничтожна и ее рассмотрение лишь потеря времени. От трескучей юридической лексики, но с точным попаданием в параграфы, они, видно, чувствуют особый кайф; а взывание к здравому смыслу презирают.
…Так что, к утверждению Нерсисяна я отнесся с большим сомнением, но расспрашивать его ни о чем не стал – как бы дал знать, что оставляю это в области предположений. Не смотря на доверие к нему, его полностью открытого отношения к себе я не ощущал. Больше помню его в роли адвокатирующего психотерапевта: "Ничего, разберемся… Все будет в порядке… Дом-то твой в порядке? Тогда все будет о`кей".
Но, доверяя Нерсисяну, я не мог доверять незнакомцу, пусть он и якобы безупречный фээсбэшник; тем более – тому, что Башилов доведет все до конца без подвоха и провокаций. Нерсисян мог ошибаться. И через несколько дней после дачи доверенности, доведя себя до крайней мнительности, я поехал к нотариусу и отозвал ее, и поставил в известность Нерсисяна. Ответом был взрыв недовольства, он даже на крик сорвался (хотя лет на 10-15 меня младше). Я высказал свой резон: в процедуре купли-продажи я не соприкоснусь с Башиловым, если от меня выступит родственник с доверенностью. А деньги, как я теперь обусловил, надо там же, в здании сбербанка, положить в ячейку, чтобы я мог по частям забирать их в удобное для себя время, – а не перевозить их сразу после сделки из Видного в Москву в автомобиле Нерсисяна, как сам он это предусматривал. В контексте моего условия, как нетрудно было догадаться адвокату, предотвращалась в принципе не исключенная схема: по наводке автомобиль в пути блокируют и элементарно отбирают все 45 000; и я на 7-ом году тяжбы и на 6-ом десятке жизни остаюсь в нуле, но, точнее, в минусе (с долгами) и проваливаюсь, теперь уже ясно, в депрессуху. И что мешает фээсбэшнику, добавил я Нерсисяну, продолжать подготовку купли-продажи, если Башилов, действительно, решился. Нерсисян подумал и не совсем одобрительно согласился. Он теперь полностью передал меня на попечение своей адвокатши.
И потянулись дни, недели малоприятного ожидания. По их версии, коли уж фээсбэшник не может напрямую получать деньги, процедура мировой усложняется. Адвокатша не баловала меня пояснениями, была закрытой, часто отключала свой мобильник. Эта темная возня изнуряла меня; никак, "Нерсисян и партнеры" играют со мной в какие-то недопонятки? Зачем? И это в ситуации, когда я, предупрежденный судьей, неопределенно завис с повторной экспертизой.
Между тем, в октябре состоялось промежуточное заседание, на котором я был без адвоката. Судья, как помню, уточнял мои намерения, узнал, что дело с повторной экспертизой едва только сдвинулось с места и назначил следующие слушания с вызовом всех участников на 1.11.02г. Я расписался, что оповещен. Приехал к Нерсисяну с вопросом: как быть? Он заверил, что сильно поиздержавшемуся на этом деле Башилову теперь нет иного интереса, как с выгодой выкупить мой участок с домом (что ж, это было логично); и уже есть договоренность, что на заседании никого из пяти моих контр-истцов не будет; и что мне тоже не следует ехать. Что как только затянувшаяся договоренность, наконец, осуществится, все участники дела объявят о мировой.
Теперь не помню, как именно, но я и сам накануне заседания заочно узнал о том, что контр-истцы уже дали отказные телеграммы. А если не будет и меня, никакого решения судья принять не сможет, это очевидно; а просто, перенесет заседание. Точно не помню, но Нерсисян, кажется, сказал и о том, что предуведомления о предстоящей мировой судье должны быть отправлены, и тогда заседаний не будет уже вообще; вернее, будет самое последнее… Это было бы для меня большим облегчением, невзирая теперь уже на его цену, по понятной причине, – зажать ноздри, отвернуться и бежать куда подальше от российской юрпурденции, чтобы уж больше никогда с нею не пересекаться.
Но и после 1.11 недели ожидания сделки тянулись одна за другой. Внутреннее напряжение нарастало. Дамочка-адвокатша ничего толком не объясняет, не всегда до нее можно дозвониться. Нерсисян говорит, что контакт с посредником идет через нее, она-то его и предложила и хорошо его знает. Из суда никаких повесток нет, а это говорит о сохранении некоего моратория перед мировой. Дело как будто застыло. Повестки мне в последний год прибывали на адрес конторы Нерсисяна, а он, если что, конечно, оповестил бы.
Ощущал я себя, тем не менее, прескверно. Слегка водочку попивал, чтобы не садиться на антидепрессанты. Что-то там у них явно не ладилось. Маленькую дамочку-адвокатшу – лет 45, по повадкам опытная, уверенная, но нутро наглухо заколочено, – я мысленно уже называл "сучкой". Раза два говорила, чтобы я готовился к выезду в Видное на сделку, – и я напрягал родственника – Сашика, – но потом сама же не соблюдала договоренностей по телефонным звонкам, отключалась, пуще развязывая мою мнительность. Она как будто мстила за то, что на разрешение серьезной тяжбы им троим – посреднику, Нерсисяну и ей – всего-то 5 тысяч долларов полагается. Я вяло подумывал, не прибавить ли, но тогда самому еще меньше останется – квартирка без мебели… И потом, они сами могли бы меня, "бестолкового", подтолкнуть, – тогда бы я, уже не чеша задумчиво "репу", уважил бы их таксу. Но заявы на корректировку гонорара от них не поступало.
Поиски покупателя.
Раза три в течение последних лет я давал объявления в газете "Из рук в руки" о продаже участка с неоформленным домом; рассчитывал на ушлого бойца-сутяжника со связями, который на выгодных для себя условиях купил бы на корню мою головную боль – на любых гарантиях, что, как только процесс закончится и с участка снимут арест, купля-продажа сразу же состоится. Для полной уверенности подключал и гарантию своей живущей в Питере дочки-наследницы. Подключал и Павла Дейнеку с нашей изначальной договоренностью о прикупе у него еще 9 соток, ибо тремя мало кто заинтересовался бы. А они с матерью уже были готовы и хотели продавать, ведь никому третьему продать не смогли бы в виду вытянутости участка в глубину и невозможности третьего подъезда. Попытка выйти на покупателя была канительной; сделка, с его позиции, ненадежна (впрочем, трое приезжали и смотрели, не сразу отказываясь), и я уже более полугода не пытался. Но в декабре случился, видно, ошибочный щелчок в компьютере газеты, и "Из рук в руки" в очередном номере отпечатала мое давнее объявление. На него откликнуся Ян Рязанцев, молодой компьютерщик из Тамбова, решивший закрепляться в Москве и уже открывший свою фирму. Еще до Нового года мы с ним заключили договор, в котором зафиксировали несколько разных сумм расчета по нашей будущей купле-продаже – в зависимости от итога судебной тяжбы. Предусмотрели и снос дома, сумма тут была минимальной – раза в полтора больше нынешней стоимости участка. В этом случае Ян рассчитывал договориться с судом или с Башиловым о сохранении хотя бы двух этажей.
Эта, более разорительная, чем заочно виртуальная, с Башиловым, договоренность, тем не менее, дала мне некоторое успокоение – как-никак, страховочная сетка. Жестким падением был бы вариант сноса с принуждением меня исполнять его самому, за свой счет. Я уже знал: мне тогда будет не до исполнения, – заниматься разборкой дома с сохранением стройматериалов, тем более, получать РД на новый дом не смогу ни морально, ни материально. Тогда ситуацией полностью завладеет Башилов, а при его склонности решать трудные вопросы с помощью мзды, да при его накопившейся злобности, он может договориться с конторой, которая возьмется сносить дом, и она, исполнив, представит счет, который мне малым не покажется.
Подробный договор составлял сам Ян, он дал мне 1500 долларов аванса, полон был решимости отстаивать ситуацию в той мере, в которой она ему была по зубам. А у него уже были связи (или из Тамбова тянулись), в том числе и в МВД, и однажды он отвез меня к неким крутым с виду товарищам, которые уже "пробили" материальное благосостояние Башилова, отыскав кроме прочего и записанные на него штук пять иномарок. Это не были бандиты; скорее всего, они занимали какие-то небольшие должности в системе, и Ян на них реально рассчитывал. Помню, как возбужденно блестели у них глаза, когда они выспрашивали у меня, что я еще о Башилове знаю; но ничего толкового с меня выудить не смогли, – меньше всего мне хотелось рыться в подробностях жизни соседа. О моральной стороне я беспокоился еще меньше; если они смогут как следует прижать эту гнусь ("ты вот наглеешь, мол, и бьешь копытом, а у самого рыльце в пуху"), – я бы им только поаплодировал. Сам Рязанцев не походил на бандюгана – скорее, учтивый, даже мягкий. Но его решимость отстаивать будущее свое домовладение придала сил и мне тоже.
Нерсисяну я ничего не сказал; ведь когда объявился Рязанцев, его предприятие с мировой уже несолидно пробуксовало; его сучка-дамочка пару раз безрезультатно крутанула меня, – да так, что, охваченный мнительностью и хватив от расстройства четвертинку водки, я после второго раза помчался на такси (подозревал, что не успею) в регистрационную палату в Видном, где написал заявление, чтобы без моего личного участия мои 3 сотки, даже при наличии нотариальной купчей, не регистрировали бы.
Еще одно решение – 4-ое.
Но вот в феврале 2003-го звонок от Нерсисяна; говорит, чтобы я приготовился к худшему; но чтобы не паниковал, не все еще потеряно. Подстелив таким образом соломки, объявляет, что на заседании от 1.11 судья Николаев таки принял решение, и это решение – снос дома… Вы представляете себе такого адвоката! Уверенно отстранив клиента от посещений суда, сам не удосуживается позвонить в канцелярию три с лишним месяца! Да, я тоже не звонил, и это была моя ошибка. При всем своем воображении различных ситуаций, доводящем иногда до мнительности, и некоторой при том природной осторожности, иная черта – беспечность нет-нет да и являлась причиной разных моих неудач. Но тут у меня все же другое объяснение: не столько беспечность, сколько смертельная усталость от тяжбы с уже неверием в благополучный исход были причиной моей пассивности. Все было бесполезно. Они словно испытывали на мне негодные тупики судопроизводства. И потом, я ведь убедился, что истцов моих на суде не будет, а без них судья принимать какого-либо решения, по идее, не станет, – а вдруг они решились на изменение требований или на мировую, коли уж все пятеро дружно подали телеграммы, а к следующему заседанию уже и заявят ее? Шесть лет мне подносили все более протухающее чиновно-судебно-экспертное варево, – может же, в конце концов, стать противно так, что и лишний страховочный звонок в канцелярию (обычно с десятой попытки) – как тяжкое усилие над собой.
Но каков Нерсисян! Он же не объявлял, что отказывается от меня. Он и сейчас хорохорился: мол, "ничего, разберемся, не все потеряно". А чего разбираться, если я был официально оповещен и не выслал в суд бумагу о болезни, если кассационный срок превышен 10-кратно?
Через 110 дней после решения суда Нерсисян отправляет в Подольск заявление о восстановлении срока кассационной жалобы. И не знаю, что он там придумал. Перед этим он посылал меня в суд, чтобы я привез ему решение. Из текста Николаева явствовало, что пятерка моих истцов, действительно, отсутствовала на заседании; они подавали телеграммами ходатайства об отложении дела; но, как пишет судья, "не представили доказательств уважительности причин отсутствия"; причем, опять же по всем пяти ходатайствам, "дело было отложено второй раз с 1 октября 2002 г.". И я припоминаю теперь, что две недели назад, когда я приезжал, их не было. И далее: "…суд нашел возможным рассмотреть дело в отсутствие не явившихся лиц, так как… стороны фактически, в нарушение ст. 30 ГПК, злоупотребляют своими процессуальными правами. Изучив материалы дела, опросив экспертов, суд приходит к следующему…". Вон оно что, эксперты, и ясно, что не один; в тот раз был только Дерягин. Николаев вынес решение, выслушав лишь экспертов; на остальных участников молодой судья, как видно, круто обиделся.
К решению мы еще вернемся, а теперь о том, что было дальше. Из определения Николаева от 4.03: "Заявление о восстановлении срока… и жалобу на решение… оставить без движения, предложив Чилингаряну до 14.03.03 представить в суд 6 экземпляров заявления… и оплатить пошлину в сумме 555 руб. 77 коп".
Каков Нерсисян! Он что, мальчик; или бумаги пожалел? Не припомню, чтобы он говорил: "Пойди, заплати пошлину, а бумаги я дошлю".
Сейчас с трудом восстанавливаю тот период; ведь кроме прочего из дела пропало 72 листа – с 1448-го по 1520-ый, о чем на листе 1521 имеется официальное свидетельство от 07.03. В пропавших листах был протокол заседания от 1.11, решение о сносе и все другие прилегающие бумаги. Поэтому я даже не знаю, сколько на суде было экспертов, кто именно и многое другое.
Но расскажу то, что достоверно вытащила память. В конце февраля меня вызвали в службу судебных приставов Ленинского района, выдали исполнительный лист, определили срок до 10.04, в который я должен был снести дом, – всего, стало быть, 40 дней. (Чтобы потом поминай, как знали, получается…).
В настроении наступил перелом, в голову прочно засело: раз исполнение запустили, значит восстанавливать кассационный срок на обжалование судья и не собирается. Во всяком случае, по срокам не стыкуется. И это засело бесповоротно, ведь определение судьи о необходимости оплатить вначале пошлину и прочее я увидел позже, если вообще тогда увидел (все бумаги приходили на адрес Нерсисяна), а осознал его – то, что судья, по сути, не отказывал с порога, а давал шанс, – боюсь, лишь сейчас. И второе, что засело: надежда Яна Рязанцева на ребят из МВД (собиравшихся прижать Башилова так, чтобы он сам без промедления заявил бы устраивающую Рязанцева мировую) не оправдалась.
С этого момента начинается, как говорят, сумбур – и во внутреннем самоощущении и, соответственно, в действиях. Получив срок исполнения и убедившись, что Рязанцев не сдвинул дела в свою пользу, я спонтанно решил предпринять хоть что-то на тот случай, если Рязанцев почему-то не сможет во-время приступить к плановому сносу дома с сохранением стройматериалов.
Еще один покупатель.
Каким-то образом в эти дни сошелся с сыном поэта Анатолия Поперечного – Сергеем; у него был интерес иметь рядом с отцом свою дачу. И предложение взять дело в свои руки – избавив меня от необходимости напрягаться и что-то решать в не лучшей для мозгов ситуации – ему показалось выгодным. Сумму я определил незначительную, лишь бы перевалить все хлопоты на будущего хозяина, и лишь бы не совался в это последнее дело Башилов. Поперечный-сын согласился, и я ему дал доверенность для продолжения судебной тяжбы, а потом поехал к Нерсисяну, чтобы забрать все бумаги для передачи их Поперечному. У Рязанцева был свой комплект.
Нерсисяна в конторе нет, требую свои бумаги у секретарши. Но та отказывает: "Звоните шефу". Я всклокочен, звоню и ору в трубку, чтобы он немедленно дал распоряжение. Он сказал ей, чтобы она вернула мне документы под расписку. Больше я Нерсисяна не видел. Всё же был в этом человеке какой-то неразгаданный изъян. Впрочем, разгадывать я его и не собирался – это его темное дело. Изъян чудится уже в фамилии: нет такого армянского имени Нерсис; правильно – Нерсес. До адвокатуры он служил в МВД Армении, выявлению изъянов в правовых ситуациях научен, видно, там еще, – как и деликатно-силовому мастерству их улаживания. Когда Алла Латынина (мать журналиста Юлии Латыниной) писала мне ходатайство в суд от "Литературной газеты", она высказала свое мнение: "Почему – Нерсисян? Он же слабый адвокат". Зря я ее, умнейшего критика, даром, что женщина, не послушал… Разумеется, мне никогда не узнать, как там с договоренностью о мировой все было на самом деле. Но ничего не исключаю. И уже не понаслышке знаю и нынче, в 2008-09 годах, еще раз убедился: скользкости и изощренного цинизма среди адвокатов можно встретить не меньше, чем среди чиновников, судей и экспертов. В одной юрпурденции, как-никак, варятся.
[Моя покойная тетя Маруся Чилингарян лет 50 была адвокатом в суде Арм. ССР и, помню, как-то поведала о рекордной (применительно к ситуации) мзде, хапнутой следователями с трех крестьян, угнавших корову; их так запугали максимальной мерой наказания за сговор и хищение, что они безропотно собрали у родственников по 6000 рублей; в 70 ые это была стоимость дорогого приобретения – нового автомобиля; итого 18 000 – около 30 коров. Еще рассказывала: в определенных кругах были известны условия поступления в ереванский мединститут: 10 000 рублей и знание вступительных предметов на пятерку с плюсом. Простак скажет: или то, или другое хотя бы…почему оба условия?! А потому… Потому что Советская Армения – самая, может, прагматичная и упорядоченная во всех смыслах из республик…Так что, школу аккуратного взимания всевозможной и разноликой мзды Нерсисян, видно, постиг на пятерку с плюсом, – за что и перевел сам себя в Москву.]
А почему я больше не привлекал к делу молодую, но толковую Богачёву, лучшим образом отбившую решение Гранковой? Увы… Она была и без меня востребованной, да и не по карману мне: платить бы ей пришлось регулярно, – это еще если согласилась бы. Как знать, возможно, тогда, я оказался из тех скупых, что потом платят дважды, четырежды и т.д.…
Но пойдем дальше по документам и зафиксированным в памяти фактам. Хотя с памятью в тот период как раз и был непорядок. Кроме прочего надо было решать: садиться на антидепрессанты – или пока обойдусь. После первого решения о сносе все же был реальный шанс его отмены, – тогда еще не была использована возможность оформить самовольный дом в собственность. А теперь… шанс использован – и тоже снос… и потеря кассационного срока…и машина исполнения уже заработала… До хладнокровия ли теперь, до безошибочности ли действий? Мозги уже, грубо говоря, выблевывали это дело из себя вон. Отсюда и стремление перевалить все заботы на кого угодно – кто возьмется. Тогда я и вышел, не помню через кого, на сына поэта Поперечного.
[Кстати, для разрядки, маленькая история, случившаяся с самим поэтом песенником. К моей истории никакого отношения не имеет, но характеризует наше время – конкретнее, торжество криминала. Я бы не стал рассказывать, если бы не слышал ее от самого Поперечного – в застолье; и это было мое единственное с ним застолье, – в небольшой, на четверых, компании на летней веранде поэта в нашем же Абабурово. Причем, ни он, ни я не припомнили почему-то, что мы, так сказать… враги, что он еще в 97-ом подписал против меня от имени председателя ДСК "Моск. писатель" пару бумаг, требуя участия прокуратуры в сносе дома; но, скорее, сам он особо не вникал, а подмахивал то, что подсовывал ему Башилов. Я эти бумаги тогда вообще пропустил, а то бы, вполне, охота застольничать с Поперечным пропала бы. Мне врезался в память другой председатель ДСК – поэт Цыбин, вот тот накатил немало бумаг абсолютно стукаческого стиля: "Запретить… арестовать…" и пр.
Так вот, история Поперечного, поведанная им самим. В одной из его последних песен была строка, типа: "Душа скорбит, и сердце плачет" (или: "…болит, …ноет"), – вполне забубённая песня, которую певец Шуфутинский на корню скупил у поэта с композитором и нес в ресторанные массы. И вот, умирает теща Поперечного, и они с женой, особо не мудрствуя, решают высечь на могильной плите усопшей именно эту душещипательную строку. Заказывают ее гранитчику. Но тот, едва услышав строку заказа, побледнел и …отказался. Оказывается, на том же кладбище в Рассказовке, что на полпути между Внуково и Солнцево, совсем недавно похоронили убитого в разборках авторитета, и братки, услышавшие слова Поперечного в рестороне – может, и от самого Шуфутинского, – до того прониклись, что уже заказали строку этому же гранитчику, и она уже была высечена им на шикарной черной плите, а плита уже доминировала на кладбище. Гранитчик взмолился перед Поперечными: поймите, если братки увидят повтор строки, они мне этого не простят… Так Поперечный и не смог воспользоваться своей интеллектуальной собственностью – по меньшей мере, на рассказовском кладбище, – о чем не без унылой горечи и поведал, ничуть, между прочим, не заботясь о том, что его застольцы – тоже литераторы, и могут запросто позаимствовать его сюжет.]
С Сергеем же Поперечным получилось гораздо прозаичнее. Он оказался последним, кто брал в канцелярии суда дело, а я – предпоследним (когда ездил снимать решение для Нерсисяна); на нас с Поперечным и покатили претензии, а особенно рьяно Башилов с Чапанией. Они теперь как с цепи сорвались. Из письма Чапании в суд, 25.04.03: "Прошу по факту кражи из …суда дела №2-05/02… привлечь к уголовной ответственности гр. Чилингаряна С.Г. и гр. Поперечного С.А".
А Башилов еще и через 5 месяцев все никак не мог угомониться; вот что гораздо позже нашел я в деле: "От истца Башилова – судье Николаеву. Как вам известно, против Чилингаряна и Поперечного в УВД г.Подольска возбуждено уголовное дело №2964 по факту кражи материалов дела из суда. Однако Ч. и П. скрываются от следствия, не являются на допрос… Прошу в случае явки на заседание Ч. или П. …известить Следственный отдел г.Подольска и принять все меры для их задержания и доставки на допрос. 18.09.03".
Те, кто брал в канцелярии суда дела для ознакомления, представляют себе эту процедуру. При возвращении многотомных гражданских дел обратно в окошко, работница суда пересчитывает страницы чрезвычайно редко, только если какие-то явные подозрения. В нашем деле – 1600 страниц, каждый раз всё пересчитывать мало не покажется; не раз я забирал с собой взятые тома в туалет, чтобы не оставлять в общей читальне без присмотра, и несколько раз вообще выходил с ними из здания суда, чтобы сделать в ближайшем пункте ксерокопию. То же самое могли делать и Башилов со своей командой. Отсутствие листов кто-то из них как раз и "обнаружил", когда брал следующим после Поперечного дело, и моментально забил тревогу. Работнице канцелярии, в связи с не выявленной ею самой пропажей листов, здорово досталось по служебной линии, и ее покаянная объяснительная, кажется, есть в деле. (Я не все бумаги отснял в архиве, а наиболее важные).
С тех пор, как я попал под уголовное подозрение, всё пытаюсь понять: а для чего мне было выгодно изъятие листов, да еще именно этих? Да будь у меня протокол заседания, я хотя бы мог уличить экспертов в их намеренной туфте! В дело вернули лишь решение судьи – его скопировали от уже выданного на руки экземпляра. Не представляю и другого: для чего впервые взявшему из канцелярии дело Поперечному надо было сразу изымать листы? Разве что, если он именно для этого, сговорившись с Башиловым, и подвизался. Но в это трудно верится. Слишком хитро и подло; да и не стал бы сын известного автора песен марать свою и отцову репутации. Может, тебе, читатель, как мисс Марпл, со стороны виднее, кому, действительно, было выгодно мутить воду в и так уже достаточно взбаламученном деле? Я же остаюсь при своих: школу подлости Башилов окончил с серебряной медалью. На золотую он потянет в конце этого повествования…
В те же дни состоялся разговор с Николаевым по мобильной связи – с его подачи. Каким-то образом мне передали его номер (или ему – мой). Он спрашивал о пропавших листах, голос его был непривычно строг. Если вы хорошо знакомились с делом, сказал я ему, и определили, кто из участников склонен к тупому вранью, можете сами понять, чья это проделка. Николаев спросил, где я теперь живу, и я назвал адрес. Спасибо еще, арестовывать не приезжали.
Где-то, наверное, с конца марта я потерял всякий контроль над делом. Отказавшись от, пусть и недобросовестного, но все же адвоката, – а Нерсисян вел меня более трех лет, – сам теперь тем более ничего не смог бы уже поправить. Депрессия, в которую меня затягивало все сильнее, лишь усиливала этот пессимизм. Что, собственно, и проконстатировал психотерапевт Юрий Сергеевич Савенко. Он впервые дал мне дельные рекомендации еще при первом моем обращении к нему в 1990-ом – убедил, что психика у меня уже посажена и надо принимать не по 3-4 таблетки в день, как я это делал в течение года, а по 12. И действительно, через несколько месяцев я полностью вылез, постепенно сходя с 12 до нуля, и обходился без всякой лекарственной поддержки 9 лет, вплоть до первого решения о сносе дома. Савенко – известный специалист, был председателем московской ассоциации независимых психотерапевтов, публиковался в "Литгазете" и пр., – и то, что он не отказывался от меня, пользуя не столько за деньги (с меня он, кажется, брал минимальную таксу), сколько по доброте душевной – как автора "Бобки", пса с нелегкой судьбой, – это само по себе меня поддерживало. Он-то резонно и отговаривал меня – чтобы я дальше не лез мозгами в это судебное дело, продолжительность которого, когда я начинал летом 96-го, не могла привидеться ни в каком скверном сне.
(удалено фото)
Надеялся я теперь только на молодого, свежего сил и желания иметь в пригороде Москвы свое домовладение Яна Рязанцева: от своего намерения он не отступал. А Сергей Поперечный после скандала с пропажей листов дальше тягаться с Башиловым уже не хотел. Ни на какие авансы мы с ним изначально не договаривались, так что отделался он недоумением и нервотрепкой.
Последние документы.
Мне осталось лишь упомянуть о последних имеющихся в деле бумагах. Увидел я их лишь теперь, в 2009-ом. Так, с удивлением обнаружил доверенность, данную мною 12 марта некоему Конареву, который в тот же день подал судье кассационную жалобу на его, 4-месячной давности, решение. Хоть убейте, не знаю, от кого он, этот Конарев; и не припомню его. Вряд ли от Поперечного, тот действовал сам и совсем недолго. Вряд ли от Нерсисяна. Хотя… может, это и был тот самый фээсбэшник, запоздало чего-то вылезший? А может, это был уже юрист от Рязанцева. Никакой реакции судьи на эту жалобу нет; возможно, "дипломатичный" поначалу Николаев все же счел, что жалоба безнадежно опоздала.
Но что меня удивило особенно, так это заявление В.В. Познера, л.д. 1551:
Исх. №26 от 4.4.03 г. Председателю Подольского суда, копия судье Николаеву М.Н.
З А Я В Л Е Н И Е
В правление поступила информация о том, что, в связи с рассмотрением гражданского дела в отношении Чилингаряна, от имени ДСК подавались документы за "подписью" ответственных лиц. Настоящим сообщаем следующее: ДСК "Московский писатель" не предоставлял в Подольский городской суд никаких документов. Все документы, представленные в суд от имени ДСК, просим считать недействительными. В настоящий момент, в связи с этим и другими нарушениями Закона со стороны Башилова А.А., подано заявление в Генеральную прокуратуру.
До момента окончания проверки данного факта просим:
– приостановить производство по делу Чилингаряна;
– документы, поданные от имени ДСК "Московский писатель", после подачи данного заявления за подписью каких-либо других лиц, кроме Познера В.В., считать недействительными.
29.03.2003 г.
Председатель ДСК "Московский писатель" Познер В.В.
Заместитель председателя ДСК "Московский писатель" Вовченко О.Г.
(удалено фото)
Бывший председатель ДСК, старый поэт Цыбин, кативший на меня в суд тяжелые, стукаческого стиля, бочки, неизменно требовавший прокурорского вмешательства, к тому времени уже умер, а на его место как раз и избрали Познера. Не представляю себе, кто замалвливал ему за меня доброе слово? Сам я у ДСК ничего не просил и ни разу не обращался. Но их все же чем-то прошибло. Может, они были малосведущи и долго "хавали" ситуацию со слов Башилова? В последние года два представителем ДСК на заседаниях неизменно выступала Е.Овчинникова – жена Башилова; она ведь тоже была членом кооператива и формально, видать, имела право выступать в двух лицах – и от себя лично, от страдалицы, и от ДСК. За годы тяжбы эта пара, скорее всего, поднадоела правлению необходимостью каждый раз посылать в неблизкий Подольск своего представителя, и они сказали: давайте-ка сами теперь, вот доверенность на Елену – и шуруйте, а мы устали. А они и рады были, и от имени ДСК, видно, перешли всякую черту. Вот даже Познера возмутили. Может, и кое-что околокриминальное вылезло наружу. Не будет же такой человек как Познер с бухты-барахты подписывать заявление, и сразу в Генпрокуратуру. Сообразили уже что ли, что ниже нее у Башилова в "системе" наличествует поддерживающая лапа? Между прочим, вряд ли эта поддержка Башилова была радикальной и бескорыстной, – иначе дело настолько бы не затянулось. Периодически помогая Башилову – как в случае переброски дела в Подольск, – они, видно, регулярно же посасывали из него свою мзду; им было выгодно, – и это всего лишь мои объяснения затяжки, – чтобы он победил не сразу… Не так уж и близок он был им, видать. Наш ближайший сосед – бывший, краткосрочный, мэр Москвы, так называемый "демократ" Г.Х. Попов. "Каррупция… каррупция… – помню, официально каркал он, похожий на поседевшего от премудрости ворона. – Да кто ее побор-рол, каррупцию эту? Во всех странах каррупция… Надо радикально изменить к каррупции отношение". Жена Попова открыто выражала недовольство вызывающей высотой моего дома; так что поддержка Башилова, пусть и всего лишь звонками нужным людям, не исключено, шла и оттуда, от четы Поповых.
Но, по всему, заявление Познера в не прошенную мною самим защиту никакой роли не сыграло. В правлении ДСК, наверное, произошел раскол на башиловцев и антибашиловцев, окончившийся через полгода победой первых. Письмо судье Николаеву от 14.09.03:
"Совет ДНП доводит до Вашего сведения, что письмо-заявление №26 от 04.04.03. г. – это попытка частных лиц повлиять на неугодных им людей путем дискредитации их в глазах общественности. В данном письме указаны ложные факты, не отвечающие действительности. Все ранее поданные в суд заявления от ДСК "Московский писатель" в защиту законных прав и интересов Башилова А.А. законны и обоснованы, решения о подаче заявлений принимались на заседаниях Правления, никаких нарушений закона со стороны Башилова А.А. нет.
Председатель ДНП "Московский писатель" Апашева Л.М".
Далеко не все соседи осуждали мой высокий дом. Однажды я прошелся с петицией, собирая подписи своих доброжелателей для суда. Подписались и Дейнеки, – против дома с балконами, глядящими на их дачный дом, ничего не имели, – и режиссер Орлов, и его жена-актриса, и Ахеджакова, и другие.
Чтобы представимей было, что за тип такой Башилов, один лишь факт. На нашей улочке Некрасова – 3-метровый асфальт с метровыми обочинами; с одной стороны лес, с другой – домовладения. У Башилова – метров 30, высокая, глухая ограда и двое или трое, уже не помню, гаражных ворот. И вот что он удумал: в полуметре от линии асфальта с обеих сторон вбил в обочины ряды трубчатых штырей, – чтобы никто не смог парковаться. А штыри всего сантиметров 30, и зимой их заваливало валиками снега от грейдера. Чтобы разъехаться, автомобили наезжают колесами на валики; ничего не подозревающие водители элементарно напарываются. Я там бывал редко, тем более зимой, но и то видел однажды порвавшего колесо "жигулёнка". А уже темно, стужа, водитель без лопаты, не знает, как с домкратом на валике снега примоститься. Долбит пяткой, матюгается, видя уже, что резину не восстановить: штырь – не гвоздик… Всякий нормальный скажет такому Башилову: "Ты бы штыри свои хотя бы метровой высоты сделал!". Я говорил и ему, и главе местной администрации, чтобы вразумила его или ГАИ, что ли, вызвала. Никакого результата, – не убрал, не поменял на высокие, лет пять еще торчали. Так что эта самая Апашева горячо защищала полноценного хама, – единственного из 200-300 домовладений в Абабурове, выпустившего железные клыки наружу.
Кто она такая, не знаю; все бывшие были писатели или журналисты с именем, а она в писательском справочнике не значится; очевидно, племя молодое, незнакомое, хорошо кормленное… Вот уже и в ДНП переименовались – "Дачное некоммерческое (якобы) партнерство". Занятой телеакадемик Познер – а он уже отошел от ненужного ему председательства, – повторную защиту некоего завязшего в суде Чилингаряна, при такой размашистой башиловщине, счел, видно, делом безнадежным… Став "частным лицом", никаких бумаг он в суд уже не посылал.
Перед тем как перейти к разбору решения Николаева, отметим один интересный факт: из заявлений и телеграмм мая-ноября 2003-го следует, что Николаев долго сопротивлялся натиску Башилова, – тот хотел как можно быстрее самолично приступить к сносу дома с помощью наемной организации. Я-то уже не подавал никаких знаков, рассуждая просто: если уж энергичный Рязанцев не может повлиять на ситуацию, то что смогу я? А Башилов с женой, как бы уже почуявшие кровь, довели себя до сутяжнического исступления; боялись видно, что в последний момент в судебных мозгах что-то может таки неожиданно щелкнуть… им по носу. Полюбуйтесь; л.д.1610; телеграмма от 10.11.03:
"Подольск, городской суд, председателю Каленскому
Просим вас вмешаться в нарушение нашего права безопасно жить в своем собственном доме судьей Николаевым. 6 ноября судья… отказался…удовлетворить заявление всех истцов и судебного пристава об изменении способа сноса самовольного строения Чилингаряна. Судья по каким-то причинам затягивает исполнение решения, препятствует сносу… в то время как наша семья не может безопасно жить в собственном доме. Судья призывает договариваться с Чилингаряном. Считаем, что судья Николаев должен взять самоотвод. Истец Башилов. Третье лицо Овчинникова".
Но им показалось мало, и в тот же день они таки добили Подольский суд еще одной телеграммой, л.д. 1612:
"Председателю суда господину Каленскому от взыскателя по исполнительному листу… Прошу вас срочно вмешаться в произвол судьи Николаева, не возвращающего исполнительный лист в службу приставов г. Видное. Исполнительное производство, возбужденное 31 января 2003 года не окончено и должно продолжаться судебным приставом. Судья нарушает закон и препятствует исполнению судебного решения. Угроза жизни членам моей семьи реально существует и установлена судом и экспертизой. Если в результате саморазрушения аварийного строения Чилингаряна погибнут люди, виноват в этом будет лично судья Николаев. Истец Башилов А.А.".
Интересно, что в течение 3 лет уже после экспертизы этот постоянно живущий рядом истец не представил в суд ни акта сель/адм-ии, ни фотографии, которые хоть как-то могли подтвердить гибельный прогноз экспертов и успокоить, в конце концов, его самого – чтобы уж не сомневался и не дергался с телеграммами. …Только вот, кому это интересно?
Завершение дела.
Уже более полугода прошло, как я полностью отстранился от дела, и последних перипетий, естественно, не ведал. Все еще по инерции надеялся на Рязанцева – что снос дома он как мое доверенное лицо возьмет в свои руки, – хотя бы в этом деле не даст Башилову бесчинствовать. Рязанцев не звонил мне, а это означало, что дело с домом как бы замерло, что сноса еще, вроде, нет, а значит, не исключен еще небольшой шанс.
Лето и осень я жил в Питере, в декабре вернулся в Подмосковье, в свое временное пристанище в Быково. На Новый год поехал к приятелю во Внуково. Второго января вечером мы пошли в Абабурово, на улицу Некрасова. Я не был здесь уже года полтора-два. Вглядывался в едва освещенную слабыми фонарями тьму – и на месте своего дома ничего не видел. Подошли, я заглянул за свой дощатый забор. Пусто… Дома не было… Не только снесли, но и все материалы подчистую вывезли. Очевидно, была договоренность: работа по сносу оплачивается стройматериалами.
А стройматериалов им досталось немало: немецкой черепицы (только что запустили в Москве производство, и я купил недорого по рекламной акции), балок перекрытия, плюс мощных, 25 на 8 см, стропил, общим числом около 100, обшивки полов и потолков, теплозвукоизоляции, оконных-дверных блоков и прочего. Вся древесина была основательно пропитана антисептиком – себе, внуку, правнуку… Неизвестно, как они решили со стенами (а это около 250 кв.м) из пенобетона с добавлением ребром в один ряд кирпича; их можно было распилить на панели для последующего монтажа на новом месте автокраном; и если они именно пилили, а не разбивали отбойником, были не рады… Крепкий раствор кладки и штукатурки, наличие 10-миллиметровой профилированной арматуры в швах… Пилили, естественно, болгаркой со сменными дисками, но диски по камню не берут металл, и работа была канительной. Наверняка, намучились…
Возражения по решению (заочно, через 7 лет)
Разберем, наконец, последнее решение суда. Напечатано на 9 страницах по 50 строк в каждой. Много всего… Чем же Николаев раззудил в себе решимость на снос дома? Или, культурнее, какова мотивировочная часть? Ведь повторной экспертизы так и не было; а результаты первой – заключения МГНСС и МЛСЭ – проникнувшись моими возражениями, Николаев аннулировал. Так что же за год произошло в непорочном сознании судьи? Оказывается, он не аннулировал, а лишь отложил до поры до времени как запасной юридический материал. Все же недопрошибли его мои возражения; или же он про них, просто, забыл. Вернее же всего, решил, что время наложило на них отпечаток ущербности. А на заседании был "свежачок" – вживую говорящие эксперты с убежденными лицами и распаренными губами.
Перед самым решением (или несколько раньше, теперь уже не установить) ему дослала свою часть заключения третья долбившаяся на доме контора – так называемый "Центр качества строительства". Я уже говорил, что этот ЦКС напрямую относится к системе облУАиГ, спустя рукава отнесшемуся к бесчинству своего чиновника Чапании, – несмотря на мои неоднократные обращения к ним и даже, представьте себе, одну назначенную ими официальную разборку, еще в 1997-ом, с двумя представителями от меня и от них трое. Сам герой архитектурной войны отсутствовал – махал, как видно, нормативной шашкой над головами очередных застройщиков, чтобы лучше думали. Так вот, эта разборка никаких результатов, кроме обоюдного хриплоголосия, не дала. Верховную ельцинскую директиву чтили свято: своих не сдавать! И я, естественно, был против включения ЦКС в экспертную комиссию, но междусобойчикову подоплеку справедливым доводом не сочли. "Ну, вот еще чего выдумал, – молча дали мне знать. – Наши люди принципиальны!"
На посланное ЦКС в суд заключение, – а экспертиза ведь была два года назад, – я уже не успевал отреагировать. Николаев полагал, очевидно, что ему достаточно будет моей устной реакции на слушаниях 1.11. То есть, если сумею вот так, слету, отбиться – со сносом погодит. А уж если не сумею… А я вообще не явился, и судья, видно, заподозрился и возник: ага, значит, ему и отбиваться нечем. Но я и знать не знал, что к самому заседанию он востребует в живом виде третьего члена комиссии, уже держа в загашнике не отбитое мною ее мнение.
Кстати, если те две конторы все же прямо не утверждали, что дом аварийный (они лишь заявляли: дом, хотя сейчас и не аварийный, но его фатальные проблемы – под землей, а несчастья – в будущем), то ЦКС, опираясь на ту же самую экспертизу, заявляет: дом уже аварийный! Интересно, что Николаев теперь усмотрел аварийность дома и в текстах заключений тех двух контор, которые сами этого год назад не утверждали.
(Еще раз для скептиков: все материалы экспертизы в деле, из заключения не пропало ни листа, а само дело в архиве Подольского суда).
(удалено 2 фото)
Вот как теперь формулирует Николаев: "Согласно экспертных заключений МГНСС, МЛСЭ и ЦКС, пояснений экспертов в суде, данное строение грозит обвалом, подлежит сносу как аварийное, угрожает безопасности и интересам соседей – Башилова и Овчинниковой, то есть нарушает права и охраняемые законом интересы других лиц, а также тех, кто, собственно, будет проживать в доме".
За заботу о будущих жильцах, конечно, спасибо, но в доме жили уже пять лет и будут жить вплоть до сноса еще год, и не подозревая, что на доме опаснейшие симптомы и он может в любой момент рухнуть. После финансиста, прожившего дачный сезон 98-го, потом года два жили муж с женой и с гуляющей по двору кавказской овчаркой, – и Башилов со своим ротвейлером не считал нужным туда соваться; они съехали в связи с началом экспертизы, а после нее в раздолбанном доме поселился молодой Саша Бондарь – бригадир строивших дом украинцев, уже натурализовавшийся в России; заткнув дыры, он содержал дом, живя в нем с женой и с малым дитем до самого сноса. Жители поселка подтвердят: дом все годы был обитаем, а живущие и не подозревали о великом риске погибнуть. Зато знали об этом в 70 километрах от дома – в Подольске.
Далее из решения: "25.10.96 г. комиссией от администрации Внуковского с/округа был составлен акт, из которого усматривается, что в доме Чилингаряна уже появилась трещина, которая после зимы 1996-97г.г. может привести к непредсказуемым последствиям, даже к обрушению". Составляла акт председатель адм/комиссии Е.Цуркан, дама абсолютно безпринципная и главой сель/адм-ии Вевиорской по-свойски прикормленная. Тогда, в 90-ых, в связи с новым экономическим разворотом, всем им, работающим в адм-ии, выделили дополнительно к имеющимся у каждого домовладениям со старыми обустроенными участками еще и по 12 соток на окраине Абабурово. Не где-то там, в низине, в поле, ветеранские 6 соток, а вот именно тут, отборные, лесные 12. Это были дорогие подарки – почти все они тут же за ненадобностью были проданы по 20-30 тысяч долларов, прекрасные в то время деньги. Власть не давала эту вновь прирезаемую в лесу улицу, скажем, приезжим из республик русским или таким бесполезным ей сошкам вроде меня. Нет, власть прикармливала своих, и это, между прочим, легко проверить: достаточно поднять купли-продажи с первичными владельцами – лауреатами админ. премий – участков с восточной окраины Абабурово в 90-ых. Была бы кому-то охота теперь проверять…
Так вот, могла ли Цуркан не показать рьянь и написать иной акт – без трещины? Еще весной 96-го Вевиорская поступила по закону: невзирая на отказ Башилова согласовывать границы, выдала мне документы для купчей. Но уже летом буквально остервенилась, – выписывала предписания одно устрашительнее другого. В приличном акте, если, действительно, трещина, сразу указывают ее координаты, прикладывают снимок, а их "доказательств" и на одну подтирку не наберется. Да будь фотография, Башилов ее под подушкой держал бы. Зима 96-97 годов давно прошла, цуркановцы, и не вякнув больше об обрушении, угомонились; а вот судья Николаев (решившись сносить дом, он, видно, счел своим долгом маленько взлистать дело) – судья оперся и на этот гнилой миф.
Комиссия имени Цуркан-Вевиорской тогда же еще пару актов изготавливала. В одном из них судья теперь углядел: "…Также выпустил балки и строительные леса над участком и домом соседей… Адм. комиссия ходатайствовала…" – и т.д. Ну, и что – выпустил. Только никакие не балки, а часть лесов; и не над участком и домом, а над оградой. И на две недели всего – на время оштукатуривания. И давно уже – в 1997-ом. Но вот и через 5 лет судья припоминает агрессию 3-соточного Чилингаряна против 60-соточного Башилова, – включая в мотивацию для сноса не только дурную характеристику дома, но и антисоседский характер его владельца.
"…Нарушена инсоляция жилого дома соседа Башилова". Пять лет талдычу судьям: "Откройте же вы, наконец, словарь, узнайте, что такое инсоляция, там три слова всего: "освещение солнечными лучами"; да взгляните на план участка с домом – вот, вот она стрелка "Север-Юг"! Мой дом-то, по отношению к соседскому – с С е в е р а! Не доверяете стрелке, приезжайте сами и зрите: это дом Башилова в полдень отбрасывает на нашу ограду прямоугольную тень, но никак не мой – на него; это Башилов весь день в окнах своего дома купается в солнечных лучах. Увы… И Орфанова, и Гранкова, и теперь Николаев, и так называемый специалист из рай/адм-ии Овсянников, и эксперт Дерягин, и профессиональный лжец Чапания (самый первый) будто и не ведают, что Россия расположена в Северном полушарии. До сих пор не могу объяснить этого феномена тупой безграмотности. Чапания, тот хоть сознательно лгал; а эти? Видно, у всех у них проблемы с полушариями мозга…
При этом Николаев педантично упоминает и об экспертизе, проведенной по моей инициативе и за мой счет ЗАО "Инжстройсервис", в заключении которого говорится: "…Соседний участок не затеняется построенным домом ввиду меридианального расположения строений; признаки начавшегося разрушения отсутствуют", – но остается невозмутим: "Суд не находит возможным доверять указанному заключению, так как оно …проводилось без судебного постановления… без каких-либо приборов…". Глаза – вот единственный прибор, который нужен тебе, Николаев, чтобы увидеть, куда тень падает; и долго, сколько душе угодно, шарить ими по всем конструктивным элементам дома в поисках щелей, куда уже заползли тараканы… Не найдя куда, они, видно, тебе в голову заползли: полагаешь, что я купил это ЗАО, и оно за 100 долларов рискнуло продать мне свою лицензию?.. "Ха-ха, – скажет тебе "Инжстройсервис", который в мае 98-го располагался на пр. Энтузиастов, 17, оф. 42, дом. тел. Старчевского А.В. 242 82 95, – за копейки не продаемся!"
Судья переписывает не только сознательную дурь эксперта Дерягина о инсоляции, но и слово в слово передирает цитату, над которой сам же усмехался год назад, когда я ее зачитывал в своих возражениях: Отсутствие любого из предусмотренного комплекта документов, несоответствие его формы, порядок разработки, согласования и утверждения, требованиям технических норм есть нарушение специальных правил, которые повлекут за собой негативные события, аварии, разрушения, несчастные случаи, частично или полной утраты строительного объекта своих эксплуатационных и иных свойств.
При этом цитату он не закавычивает, – то есть это полная уверенность уже самого судьи точно в том же изложении… Плагиат самим же осмеянного косноязычия… Дерягин заместил правописание злопыханием – и судья туда же. Сюр – Кафка и Дали в одном флаконе. "Несчастные случаи" означают, очевидно, что дом, обрушившись, будет затем, как живое существо долго конвульсировать, увеличивая список своих жертв.
Николаев идет и на передергивание цитат из коротенького заключения Дмитренко сентября 96-го. Из ответа эксперта на 3-ий, последний, вопрос судьи Люльчева: "Что необходимо исполнить застройщику и УАиГ для узаконивания дома? – он выдирает лишь первую половину: "Возможность выдачи Чилингаряну необходимых документов зависит от выполнения условий Постановления от 08.05.1996 г". А это – стандартное для всех застройщиков Постановление Главы р/адм-ии, разрешающее мне строить на участке дом – после того как я получу РД в УАиГ. Но ведь я все, что от меня зависело (кроме взятки) исполнил: заплатил штраф за самострой, внес необходимую таксу в УАиГ, получил на плане участка 7 согласований и…и уперся в Чапанию. Дело было уже за ним, а не за мной. Поэтому тогда еще не кормленный Башиловым Дмитренко написал второе условие узаконивания дома: "УАиГ необходимо рассмотреть возможность разрешения строительства". Так кто первым должен исполнять два этих взаимосвязанных условия – Чилингарян или Чапания? Кто должен был сказать мне либо "Да" (тогда второе условие, от застройщика, исполняется без промедлений), либо "Нет" (и документально объяснить, почему). А Николаев ради окучивания факторов для сноса показывает лишь условие для застройщика.
Теперь он опирается на те искаженные факты и провальные доводы, – как с теми же перемычками, – на которые я указывал в своих возражениях и которые тогда настроили его самого настолько, что он не счел нужным брать их всерьез. А вот теперь – счел. В этот раз он заглядывал лишь в заключение экспертов и не заглянул в возражения на них застройщика, по образованию и практическому опыту инженера-строителя. Будучи в простых строительных реалиях – которыми, между прочим, владеет каждый грамотный человек – "валенком", он перечисляет все утверждения, которыми вдохновили себя эксперты, ангажированные, по меньшей мере, чиновно-судебной солидарностью, не без телефонного, наверняка, наущения, с материальной обслугой от Башилова.
И как бы ты, читатель, вновь ни заскучал, все же прокомментирую наиболее грозные симптомы смертельной болезни дома, продиагностированные строительными эскулапами и переложенные теперь судьей в решение. Ведь сюжет истории, повторюсь, еще не исчерпан, и комментарии нам (или, пожалуйста – мне) понадобятся в самом конце – при вынесении диагноза государству "Россия" 1996-2003 годов с мерой его ответственности.
Во-первых, судья, как попка, повторяет ложь экспертов: "…выявлено, что отсутствует арматура в фундаменте", – и ухом не поведя на заявленное мною год назад настоятельное требование проверить этот факт в присутствие работника суда. Сам же не пожелав схватить лжецов-экспертов за руку, он теперь опирается на их ложь. Очень удобно! Главное, никаких хлопот.
"…Бетон не уплотнялся, стены дома имеют трещины, причины их образования – недопустимые деформации основания…". Если в фундаменте нет трещин, их не может быть и в стенах – сквозных трещин в кладке на всю высоту. Ни одной такой не найдено; нет доказательств – снимков. Отыскали две волосяные на штукатурке; причем, одну из них, практически невидимую, вынуждены показать на фото стрелками: дескать, там она, возьмите лупу. А это был след отторжения пластмассовой трубки, замурованной в штукатурке на половину высоты дома. Сквозная доказывается просто, и нормальные эксперты это знают: предъявляются на одном листе два снимка, снаружи и изнутри, чтобы сопоставить одинаковую конфигурацию. Дом снесен, но материалы заключения целы – и где там пары таких зеркальных снимков? Нет их. А что есть? Косая 1,5-метровая и указанная стрелками вертикальная от пластмассовой трубки, для электропроводки, обе трещины сняты снаружи. И это всё. Врут эксперты, врет судья, старательно переписывая их вранье.
(удалено фото)
"…Нагрузки на грунт под подошвой фундамента превышают расчетное сопротивление грунта основания". "При уменьшении прочности грунта неизбежно произойдет потеря устойчивости основания и, как следствие, разрушение здания". Чушь. Если бы нагрузки превышали, грунт под подошвой давно разверзься бы и под весом дома просел, вводную трубу водопровода – а все годы в дом подавалась вода – порвало бы, случился бы потоп и всё прочее, что невозможно скрыть. Даже небольшой провал здания башиловцы легко измерили бы, у них было 7 лет; а в материалах дела по сему поводу никаких данных, – все, дескать, в будущем: сейчас превыша-ают, дескать, превыша-а-ают, а потом бац! – и случится.
На самом деле под весом здания грунт в подошве в первые годы уплотняется на 15-20 мм, визуально это трудно определить, а потом стабилизируется. Так с какого бодуна произойдет "уменьшение прочности грунта", если оно не произошло за 4 года до экспертизы и еще 3 года не происходило после нее? Ни оползневых явлений, ни подземных ключей, ни червей-грунтоедов эксперты не предъявили. С человеком – понятно: если выпьет лишнего, у него как раз и произойдет уменьшение прочности в ногах и он рухнет. Вокруг – сотни домов, под ними грунт не разверзься, а вот под моим, каркают, – разверзнется! Вы слышали такое, чтобы покупатель устоявшегося дома сразу требовал бы откопать фундамент, чтобы заглянуть в подошву?
"Учитывая циклический характер знакопеременных деформаций…со временем произойдет разрушение стен, в которых уже образовались трещины". Звучит наукообразно и внушает судье уважение, – особенно с сочетанием "уже трещины" (на которые судья не поехал взглянуть). Настроение иной женщины, скажем, тоже носит циклический характер… Но эксперты, учтя природные циклы, не учли отводящий дренаж, который значительно снижает влажность подошвы. Так откуда возьмутся природные, пардон, менструации, если я обеспечил минимальное воздействие мороза на фундамент? Да будь разрушения в фундаменте, неужто бы их не отсняли с торжествующей вспышкой!
(удалено фото)
"Аварии пока не произошло, так как действующие нагрузки на перекрытия не достигли регламентированных нормами". Все-то им уже известно: что я втащу станки и они завибрируют вкупе с новогодними вакханалиями вокруг елки, и дом мой пойдет ходуном. А ведь знают: максимальные нагрузки на коробку дома (страшные для Башилова) – вовсе не от плящущих вокруг елки человечков зависят и не от веса мебели, а от шквальных ударов ветра; а Московия в июне 1998-го пережила ураган, когда в одной столице переломало сотни деревьев. Такой раз в 20 лет бывает. И что с домом сталось, – может, крышу сорвало или черепица летала, лишь по чистой случайности не задев Башилова? А башенку, едва прищемленную на верхушке дома – ту точно должно было унести на радость адм/комиссии. Однако не унесло ни балясины из перил – вы это, г-да эксперты, плюс Николаев, засчитали? Или накаркиваете уже на следующее 20-летие?
"Даже при существующих нагрузках в любой момент может произойти разрушение здания, так как инфильтрация атмосферных осадков в основание фундаментов приведет к разрушению основания. Отмостка у дома некачественная". Ну и довод. Так и я могу заявить: в любой момент надумавшая сие голова может рухнуть на стол от тяжести пропущенных в нее осадков, если эксперт проинфильтрирует стакан "башиловки". Как будто наличие отмостки может как-то уберечь прилегающие грунты от инфильтрации осадков. Очередной вздор. Пусть отмостка отведет осадки на метр от фундамента – и что? По причине гравитации они вскоре же просочатся в основание дома; но в моем случае по той же причине уйдут в дренаж. Вовсе не для того отмостка устраивается. С нависающей части крыши над балконами осадки вообще стекают на 2,5-метровом удалении от фундамента. А они уличают меня в некачественной отмостке, которая устроена для того лишь, чтобы на стену чистый дождь отбрызгивал, а не с глиной. Идиоты, ей богу! Но, скорее, грубо прикидываются; Потому что судья-экзаменатор – лопух; а аппаратура – не при нем.
"Глубина залегания фундамента меньше, чем глубина промерзания" Вот классический казус: цветочный горшок на подоконнике раскрытого окна. Законом предусмотрена ответственность в случае, если он выпадет на улицу и убьет прохожего: убийство по неосторожности. Ведь владелец горшка обязан знать, что от порыва ветра створка окна может горшок столкнуть, а внизу в это время может идти прохожий. Никакие самые невинные глаза и вздернутые плечи – мол, знать не знал! – не снимут ответственности. Обязан был знать! А эксперты мои прикинулись дурачками: мы не обязаны, знать, что глубина залегания легко восполняется наружным обвалованием дома грунтом на недостающую высоту. А этой глубины, по их же строгим прикидкам, недостает сантиметров 15. Неужели пара самосвалов грунта для подъема уровня двора сопоставима со стоимостью дома? А они невинно пожимают плечами: ничего не поделаешь – глубина промерзания, и все тут. И вслед им – Николаев: это фатально, только сносить. Но именно для него я в возражениях пояснял, что проблема выеденного яйца не стоит; тем более, не кто иной как суд определил экспертам дать рекомендации по сохранению дома, если такое возможно и разумно по затратам. Уж молчу про то, что дренаж оттягивает влагу от подошвы и за 5 зим фундамент нигде морозом не деформировало, иначе были бы снимки.
"Наиболее нагруженная стена ослаблена вентиляционными каналами". А вентканалы, поясню – в высокой глухой стене, ближайшей к Башилову. Так что и это туфта: наиболее нагруженная не та, где вентканалы, а противоположная, – на нее опираются не только балки и стропила, но и их консольные продолжения с нависающей частью крыши и балконами; кроме того, в ней много окон и две балконные двери, и напряжение на каждый ее квадратный метр гораздо больше, чем у стены "башиловской". Если и начнутся в теоретическом будущем проблемы, то именно с этой, дворовой, стены. Самое слабое место, действительно, вентканалы. Но почему даже тут ничего не случилось? Да потому что в швы кладки 3-го и 4-го этажей заложена не обычная 5-миллиметровая арматура, а 10-ммилиметровая, профилированная.
Ликбез для экспертов. Специалист судит о качестве стены именно по тому участку, где вентканалы, и убедившись, что тут все в порядке, зря на других участках не колупается.
Ликбез для экспертов. Если треснула стена снизу доверху. Через каждые полметра на всю высоту трещины выдалбливаем отбойником горизонтальные гнезда, вставляем в них гантелеобразные толстые арматурные анкеры и заливаем трещину с гнездами крепким пескобетоном, донельзя уплотняя в последовательно поднимаемой опалубке. Тогда этот участок стены на разрыв будет даже крепче, чем остальные. Правда, это имеет смысл, если причина возникновения трещины локальна, а стены здания отошли от вертикали незначительно.
А вот особая цитата из решения: "При строительстве здания Чилингаряном нарушены требования по инсоляции как его строения, так и строения на соседнем участке". Что-нибудь понял, читатель? Это не ошибка; на все подобные ляпы в судах, уж если прозевали, потом специально выносятся определения с уточнением, и с этим строго; в моем деле, например, два таких спец-определения. Нет, это не описка, это написал русский человек с высшим образованием. И он поставил диагноз своему интеллекту, – еще раз подтвердил, что нет такой силы, которая заставила бы его заглянуть: а) в толковый словарь, чтобы узнать, наконец, что это за гадость такая – инсоляция, и б) в учебник географии, где всем землянам раз и на всю жизнь поясняют, что вертикальная стрелка на картах с острием и оперением означает, соответственно, Север и Юг. Судья Николаев бестрепетно решил, что мой дом нарушает также инсоляцию…самого себя! Я, то есть, не обеспечил свой дом солнечным освещением со всех сторон… И это еще одна причина для сноса. В 98-ом, в кассационнной жалобе на решение Орфановой (перенос дома на 1 метр) я позволил себе выписать ему диагноз: "Салтыков-Щедрин с признаками Ильфа-Петрова". К цитате Николаева теперь можно добавить "…и конвульсиями Трушкина-Коклюшкина". Но, может, у тебя иное мнение, читатель? Тогда тебе надо бояться собственной тени, поскольку она, следуя логике судьи Николаева, нарушает требования твоего же здоровья.
Крокодильи слезы судьи.
Прочитав это решение, я понял, что проиграл бесповоротно. Против экспертного лома еще есть прием – собственно суд. Но против лома суда… да безнадежно просроченного, – до того, что второе "о" хоть на "а" меняй… Да уже переданного на исполнение… Считай, уже череп проломили… Диалог с судьей еще возможен, если строки его решения хотя бы вменяемы. Но о чем говорить с деятелем, которому проще обблевать свой федеральный мундир, чем заглянуть в словарь Ожегова и в план участка? Всё равно, что пытаться вызвать морщины на валенке, даже сильно сдавливая его… Внешность Николаева Максима Николаевича мне так и запомнилась: ладный молодой человек, скорее блондин, чем шатен; гладкое, не лишенное приятности, невозмутимое лицо, на котором трудно представить внезапно вырвавшуюся изнутри "эврику" и прочие умственные упражнения. Даже странно, что в первый раз у него хватило ума раскусить экспертов; но, видно, весь лимит тогда же и был исчерпан.
Но почему более полугода он сопротивлялся натиску Башилова? Тот ведь требовал немедленно выдать ему исполнительный лист на самостоятельный, без участия владельца, снос. Что его удерживало, чего ждал? Казалось бы, раз уж безвариантно приговорил, так и валяй себе дальше по букве закона. Уж не меня ли ты ждал, Николаев?
Теперь я знаю, что наша судебная система не прочь подвесить всякого правдоискателя на краю пропасти, но чтобы у него была твердая кочка для цепляния; а сорвался – оп! – ниже какое-нибудь корневище; лишь бы ты, демонстрируя живучесть, пальцев не разжимал и хватался за все кустики, но страшился бы каждый раз: это уже последнее спасение! (Мы это не раз видели в кино). Вот Николаев вынес мне снос; но знает, что у меня есть кассационный срок, и чует, что его решение, на две трети основанное на том, что он сам отверг (причем, на этот раз не выдержал принципа очной состязательности – застройщика с приехавшими впервые в суд экспертами), – не особенно-то чистое, что у меня есть шанс – довольно надежная "кочка". Но вот я неожиданно для него сам профукал сроки, и что – совсем сорвался? Нет, как же, Николаев снова обеспечивает мне "корневище" в виде определения, в котором предлагает подавать заявление о восстановлении срока кассации по полной форме. Правда, вместе с тем он включает службу приставов для исполнения, то есть снова срывает меня с корневища на последний кустик. Но судья и тут мудр, – имеет ввиду, что это всего лишь Башилов подсуетился и выцарапывает немедленное исполнение; да кто ж Башилову вот так сразу позволит; ты, Чилингарян, если живуч, борись и иди ко мне, и проси, и убеждай, чтобы я переносил исполнение; глядишь, что-нибудь и придумаешь, это же ведь не последняя кочка; ты, главное, пальцев не разжимай… и меня убеждай, и облсуд, в том, что мое решение немного того… неполноценно; и тогда, как знать, придется его отменить, как и три предыдущих – разве ты не убедился? – так думай же, как правильно цепляться, и цепляйся, и знай, что, может, еще один уступчик тебя ждет…
Но, пардон, Николаев, сколько же можно обрываться и вновь цепляться? Это все ж таки не кино. Пусть ты и зачарованный зритель, но я не каскадер, в кончиках пальцев у меня ощущение предела. Игрища твоего судопроизводства не для меня. А это значит, что к тебе я уже не приду – хотя бы как к автору заблеванного всякими глупостями решения. И тем более не пойду к Башилову – брать то, что он даст мне напоследок, чтобы дом достался ему. Не буду цепляться за, действительно, последнее – сапог победителя.
Вовсе не имею в виду, что Николаев, быть может, ждал мзды ради облегчения моей участи, – такое ожидание судей в деле было, думается, маловероятно. Всё это время, – а с момента решения до сноса прошло больше года – он, может, подавал мне негласный вызов на разговор как бы с общечеловеческим пониманием, – как-то мне мягко, что ли, убеждать, что его представления о живучести дома все же, как бы это поделикатнее для федерального судьи, не совсем корректны. Это если отбросить картинку с краем пропасти. "Все же я человек, пойми ты, – как бы вроде намекал мне судья, – и многое смогу понять".
Но если ты нормальный человек, зачем утверждаешь, что собственная тень от солнца нарушает человеку (как и дому) требования здоровья? Если ты такой совестливый, что до последнего сопротивлялся исполнению сноса, зачем его принимал? Почему не дал телеграмму адвокату, чтобы мы с ним обязательно явились? Что решает одна неделя оттяжки, если дело тянется уже 329 недель? Может, счел несолидным вновь беспокоить господ экспертов, прибывших из Москвы в Подольск? А мой интерес? Дом, как-никак – материальная основа жизни человека с семьей. Ты же видел в деле запросы Башилова в инстанции на предмет наличия у меня иной недвижимости или накоплений: пытался доказать, что дом я изначально строил для продажи. И ничего таки не нарыл. И ты знаешь ведь, Николаев, что это у меня единственное жилище. Так почему перед тем как подмахнуть снос, сам не поехал хотя бы убедиться собственными глазами, какая опасность грозит Башилову с Овчинниковой? Или ты подумал: сам приползешь ко мне просить пощады, раз в назначенное время не являешься? Но и те тоже ведь не явились, все пятеро, почему же ты в их пользу решил, а не отложил как минимум? Я не доказал своего, но и они обратного не доказали, ты сам год назад узнал цену их доказательствам. Сам убедился, что вся эта экспертная кодла на самом деле – 6-ой встречный истец в деле, специализированнее всех требующий сноса. И эксперты так же независимы от соседа + ДСК + 2 администрации + УАиГ, как сиамские близнецы друг от друга. Так что же ты не обеспечил того, чтобы я в открытой состязательности ответил им – это честно?
Понятно, редкий судья на попятную пойдет: гонор, как-никак; хуже того, взыскание по службе… Но у меня-то жизнь рушится… И что дороже?
Черная пора.
[Итак, дело для меня завершилось 2 января 2004-го, когда я убедился, что от дома не осталось никаких следов. На следующий день позвонили из Армении: умер отец. Так совпало. Полетел его хоронить. От него, кстати, мне никакого жилья не выпадало, ни средств на него; в 22 года я стал "приймаком" у своей жены и ее матери в Ленинграде. Хотя никакого значения это, конечно, не имело; отец до пенсии был школьным учителем; с матерью они разошлись в 1967-ом, мне было 20, и тогда же я в последний раз плакал. Если бы мне с домом удалось, я планировал позвать к себе отца пожить. Не получилось.]
[И остался я безвылазным должником. И зять Артур, и мебельщик Андрей Филоненко (мягкий, деликатный человек), на которого Артур перевел мой долг в 20 000 долларов, настолько были уверены, что я дом все же отыграю, и теперь моим крахом были так поражены, что никогда потом не трясли меня на предмет: "Доставай, где хочешь!" Понимали, что грабить не пойду; а если и пойду, всё равно не получится. У них были взаиморасчеты: Артур через свой магазин продавал некондиционные обои и мебель, – и, видно, смогли как-то списать эту сумму по статье "безнадежные убытки". И Рязанцев не требовал обратно свои полторы тысячи аванса. Он больше не объявлялся, – очевидно, сделал вывод, что воевать с подмосковной башиловщиной, пожалуй, не легче, чем с тамбовской.]
[Мне еще довольно случайно повезло с бесплатным проживанием в Подмосковье. Падчерица балерины Лепешинской рекомендовала меня ей как человека домовитого, и Ольга Васильевна, предварительно побеседовав, – а было ей уже 87, – пустила меня содержать свою не оборудованную водопроводом дачу в Быково, а сама приезжала редко, у нее начались проблемы с ногами. Хотя чувство юмора сохранилось. Как-то оставляли ее на два дня одну, вместе с ее старенькой собачкой Сюзи, и давали наставления по лекарствам – отдельно для нее самой и Сюзи, и она сказала: "Главное, не перепутать. А то лаять начну…".]
[Наступил самый скверный период в жизни; прежние подобные теперь, пожалуй, показались бы сносными. Вяло, без особой веры я надеялся, что теперь, когда уже не надо маяться неопределенностью и придется осваиваться, так сказать, с нуля, начну хотя бы потихоньку отходить. Ведь руки-ноги целы, рабочей специальностью владею, на меня не нападали и не калечили. Увы… Хотелось бы знать, кто из высоколобых умников первым брякнул: "Уныние – грех". Надругаться бы промеж полушарий его мозга и, перпендикулярно заглянув ему в глаза, сказать: "А теперь не унывай… О'кей?".]
[За эти годы я не выпил ни грамма спиртного. Нельзя было, вот что обидно, – ведь оно дает быстрое расслабление; в мыслях, как все мы знаем, начинают колыхаться радужные варианты. Во всяком случае, на несколько часов все видится не так уж скверно, можно с кем-нибудь поговорить и отвлечься. Но даже такого релакса нельзя было себе позволить: спиртное не вяжется с антидепрессантами, похмелье сталкивает на самое дно. Приходится однообразно и безвылазно сидеть на низшей ступени, хотя дно – вот оно, рукой достать…]
[Вёл ежедневную запись самочувствия, чтобы выявлять "кривую", как-то контролировать и управлять ею, прощупывая стратегию выхода. Завел для себя 10-балльную шкалу отрицательной оценки, это когда 1 балл – "что-то нет настроения", а 10 – уже невозможность разглядеть в сознании хоть какой-то позитив, потому что все черно, а повседневность до последней детали облекается неимоверной тоской, и только одна твердая мысль: надо скорее это прекращать; и выход один – вечный сон. Баллов до 5 еще можно как-то согласиться с постоянной тлеющей тоскою существовать. Но свыше того живешь лишь надеждой на относительное улучшение. Если в 6, в 7, в 8 баллов, – а это все гадкие состояния, когда едва дотягиваешь до вечерней дозы с добавлением снотворного, чтобы отрубиться до утра, – так вот, если точно знать, что улучшения уже не будет никогда, то лучший выход опять же суицид. Но как такое можно знать, да еще точно? И это неведение заменяет надежду. (У здоровых людей за последней надеждой есть еще, согласно анекдота, выносливость…). А здесь что-то вроде суррогата, ибо это не надежда как таковая, – пусть и сильно девальвированная в свете нашей действительности, – а безвольная инерция проживания своих постылых дней. Кто там подолгу бывал, знает, что в таком состоянии и в надежду не верится. Безвылазный круг, и в этом особый омут депрессии. Раменский психиатр Охрименко сказал мне как-то: "Понимаю, ты сейчас в самом низу, во мраке… Но знай, ты там – не один…" – "???" – "Ты там – с Богом". От неожиданности это впечатлило и даже отпустило немного – на то время, что я был у врача, плюс еще с полчаса. А потом, как я ни вглядывался своим померкнувшим воображением… Нет, все же там я барахтался абсолютно один – одиночнее некуда. После пафосного Охрименко я окончательно осознал, что в 60 лет опускаться к богу и там сумерничать с ним… и это упертому-то атеисту советского призыва… ну, несолидно как-то… во всяком случае, поздно.]
[10-бальных состояний и, соответственно, приуготовлений в последний путь, не было. 9-бальных, может, наберется с месяц. В такие дни маячила остерегающая мысль, что у меня – скукоженная от ревматизма старушка-мать. Надо спасать ее и без того уже старческие думы от горестной вести, что сын попал под электричку. Правда, неизвестно еще, кто кого спасал… Ведь при 9-и каждый раз в мозгу предупредительный звоночек включается: ну, неделю можно стерпеть, ну, две максимум, но если не снизится, что дальше? Уже и сами мысли в замкнутую удавку вяжутся, как бы уже подсказывают, что дальше… И тогда уже только мысли о живой матери являются формальным остережением. Но все же приходит в голову жестокая "достоевщина": а если бы ты, мать, знала, как мне худо, хватило бы у тебя духу благословить мой уход – как избавление от безвылазных дум? Окажется ли твоя любовь столь велика, а самозащита любой ценой от твоей собственной депрессии не настолько эгоистична, что ты скажешь: "Поступай, как знаешь… Ради меня только не надо тянуть свои невыносимые дни… Мне тоже будет мука, что ты тянешь только ради меня". (Впрочем, подобная дискуссия с моей матерью абсолютно не представима: от одной только постановки вопроса, она тут же высказала бы свой крайний страх в своей обычной манере, по армянски: "Вай! У меня желчь расплавится!").]
[Кроме того, еще маячил страх усугубления: что вот ты решился, поскольку тянуть уже невмоготу, и как человеку до конца разумному надо теперь избавляться от худшего из двух зол, но…но силы в таком упадке, что, просто, может не хватить духу подниматься на крышу дома или ждать у рельсов поезда. И далее – наихудший вариант: вот уже решился и пошел на осуществление, но вдруг по какой-то причине не дополучится. Сделал шаг и дрогнул, оцепенев, а на второй не хватило инерции, и… и, плюс ко всему, еще искалечился, и очнулся в больнице в состоянии уже запредельном, для которого у меня и слово уже специальное имелось: кромешность.]
[Вот ради заработка и хоть какой-то занятости оказался где-то – где дают что-то поштукатурить – какой-то, типа, цех; но всё надо искать самому: корыто, подмости и прочее. Трудности. Надо преодолевать. А в голове уже – 6-7 баллов. Стою в центре помещения; никак не решиться, куда идти, где искать, у кого спрашивать. Давящее осознание несоразмерности ежедневных своих усилий с ухнувшей большой потерей. Так себя ощущает, наверное, профукавшийся до нитки игроман, – стимул к ежедневному упорному труду у него надолго подрублен; и вернется ли вообще? Знаю, что это теперь до конца дней: свои-чужие трудности, цемент, сырость, замызганная роба, ремонтная нервотрепка с вечным преодолением бардака… Нет сил двинуться с места и с чего-то начать; стою и невольно думаю: есть лишь один способ кончить всё разом. В голове подскакивает до 8, с порывами до 9 и "надеждой" до 10 – тогда может придти решимость. Но до 10 не доходит… Безвылазный круг… Это и есть кромешность. …Заглянул в словарь: так и знал, нет кромешности, есть кромешный – "невыносимая обстановка, беспросветная темнота".]
[Закоренелые депрессионники, – а это те, кто уже надолго сел на спасительную химию, – знают об этих типичных нюансах не понаслышке. Знают, что единственное спасение – сон, как щадящий прообраз смерти, и что бы ни приснилось, пусть самое плохое – всё равно оно лучше яви, ибо первая мысль при пробуждении: о господи, я же не вылез из трагедии… Ну, а тому, кто утверждает, что он в депрессии, а между тем обходится без поддерживающих лекарств, я теперь высокомерно говорю: "Да ты против меня – сраный щенок. Иди гуляй…". Говорят, есть сильные характеры: что ни случись, обойдутся без антидепрессантов. Что ж, характеры бывают разные, от сильно крепких – никаким ударом не расколоть – до больно чувствительных; и весь критерий тут, может, лишь в толщине врожденной скорлупы. Она, очевидно, и определяет силу характера. Сильная натура, правда, может возразить: дескать, силу характера я приобрел сам – аутотренингом. Но органичное ли это для живой натуры занятие – наращивать на себя сильную скорлупу… Сам я до конца 2006-го все свободное время проводил пластом, отвернувшись от всего мира и телевизора. Смотрел, разве что, новости; хотя и на них трудно было сосредоточиться, всякое событие ассоциациями обращалось на своё. У иных бывают агрессивные проявления; но моя депрессия тишайшая. Мне потом говорили (когда я сам интересовался): "Ты был… ну, как бы это… никакой…". Я подсказывал им нужное слово, – и приятелю во Внукове, и Сашику, у которых жил по нескольку недель, и знакомым: "Наверное, я был смурным?" – на что они неуверенно кивали, как бы давая знать, что словцо слишком щадящее. Если в редких соприкосновениях в магазине, в сервисе натыкался на наше обычное хамство, охоты возражать не было ни-ка-кой; молча отступал, и всё. В общем, тусклый тип с дефицитом внутренней ругани (сильно издержал ее за годы судебного противостояния).]
[Я бы не стал на этом особо останавливаться, если бы не простое соображение: читателю или его близким лишнее свидетельство того, что все (или, если осторожнее – многое) преодолимо, не помешает. Возможно возражение: ты не знаешь, что такое действительно большое горе – страшная автоавария, скажем, или потеря самого близкого; дескать, ты сам себя загнал в такие обстоятельства: не имея поддержки в виде семьи, не отличаясь осмотрительностью (это в наше-то время!), бездарно вбухал все средства в одно дело, при этом настырничал, влезал под неузаконенный дом в долги, был самонадеян в отношениях с бессмертной судебно-чиновничей кастой и прочее.]
[Но для того, кто уже там барахтается и уже отводит навязчивые мысли о тщетности дальнейшего существования лекарствами, уже не имеет особого значения, по какой причине он туда попал. Главной тягостью становится уже не столько то, что его туда привело, сколько сам упадок психики до нуля. Одно только понимание, что без больших доз уже не обойтись, является самым последним стрессом, на который требуется отдельная добавка к дозе.]
[И потом, список моих потерь тоже что-то значил: в материальном – ноль, бездомье, вероятно, до конца дней своих. В обретении семьи – соответственно, ибо заинтересовать кого-либо, оказавшись неудачником по обоим своим высшеобразовательным направлениям, да будучи надломленным "приймаком" – невероятная удача. К тому же, актуальность жизни с женщиной, – равно от внутреннего упадка и от лекарств против него, – вскоре тоже оказалась на нуле… Известно, что для некоторых мужчин это уже достаточный повод для суицида, будто всю положительную и любопытную информацию о мире они черпали лишь одним местом из одного источника… Мой однокурсник в 20 лет на полном серьезе утверждал, что в старости он так и сделает, как только убедится, что с этим делом у него швах. (Совсем недавно, кстати, созванивались: Борис Спорыньёв, так и не виделись 40 лет, сейчас ему 64, и надо бы теперь раз в три года звонить ему, что ли – убеждаться, что живет как миленький…). Понятно, что физиологию на хромой козе не объедешь, но жизнь, вроде бы, состоит не только из приятного времяпровождения с дамой (убеждал я себя) – и тянул свою лямку "предложенных обстоятельств", время от времени, правда, отодвигая в сторону "предлагаемую" мне веревку с петлей.]
[Целый год, до октября 2006-го, работал штукатуром на реконструкции Пашкова Дома в центре Москвы. Среди прочего оштукатурил и всю парадную лестницу, 8 на 10 м и высотою около 15, с тремя рядами высоких окон. Стены уже были оббиты до кирпича. Выставив маяки по шнуру и отвесу, увидел, что местами надо швырять до 12 см раствора. Каменщиков XVIII-го века заботила ровность лишь внешних поверхностей стен, а внутренние – как получатся. Оконные откосы отделал строго по уровню, выдерживая симметричность, развороты, подъемы и линии, чтобы ничего не царапало глаз. В сочетании с мраморной балюстрадой получилось торжественно и чинно. За эту работу мне не стыдно; желающий – а там сейчас научная библиотека – может пойти и посмотреть.]
[Но, несмотря на физический труд, депрессия не отпускала. Однажды у знакомого работяги вырвалось: "Ну, что ты всё время такой угрюмый!". Наверное, понял, что это у меня не с рождения. Моя собственная придумка: "Что ты всё время такой вялый – тебя, видно, в полнакала зачали…" – теперь обернулась на себя. Глядя на меня, можно было предположить, что зачали меня в треть накала. На темпе работы это, впрочем, не сказывалось; мышщы и мысли действовали изолированно, – работу я выполнял машинально, она мне была привычна. Никакой другой, новой, я бы тогда не освоил, не хватило бы концентрации внимания.]
[У депрессионника проблема – во что переключать свои думы. Мыслительной расслабухи нет – непрерывная прогорклая жеванина, и надо подсовывать хоть что-то отвлекающее. Ложась спать, я сразу включался в перебирание одинаково начинающихся слов: "Баба, бабец, бабёшка, бабушка, бабуин…" – и далее по всему алфавиту, – многолетняя, "игра": дошел до "ящура" и вновь с "абажура". Но была в меню и вторая развлекуха: включение зрительного сюра – того, что вне творческой воли является на внутренний экран. Чаще всего это были разнообразные лица, мультрожи, полузвери и т.п., всегда разные, до двух-трех в секунду; сменяя друг друга, они безвозвратно таяли, но за эти полсекунды представали четко, во всех деталях, – я видел, из каких черт они прорисованы, и если был бы живописцем-"моменталистом", мог бы, открыв глаза, сразу зафиксировать последний экземпляр. В иные моменты рожи эти шевелились, чуть ли не подмигивая. (В диснейлэнде есть аттракцион "Погружение в преисподнюю" – там из зеркал глядят ухмыляющиеся лица, но до моих рож им далеко). Спрашивал у других, знакомо ли им; никто, однако, в себе такого не обнаруживал. Как человеку, уже знающему сутяжный толк, пришлось констатировать: доказательств-то у меня – никаких! Вот когда изобретут мозговой внедрёж с выводом проводков на ТВ-экран, тогда только и будут вам доказательства.]
Клиника
[Еще о своем депрессионном бытие; может, кому понадобится для сопоставления. Тут моя тетрадочка и пригодится. Хоронить в себе свой опыт, пусть и отрицательный, нерачительно. Знаю, что есть иное, более ходовое мнение: что лучше бы такие темы в себе придерживать. Но я рассказываю не только о реалиях, которые никто уже, кроме меня, не поведает, но и о том (невольно), чего мне не достает в других авторах. Хотя понимаю, что многое – от стиля и традиции, в частности, русской, так что сетование мое – скорее, от объективного несходства взглядов на некоторые ценности внутреннего порядка. Для подкрепления – вставка (почти что справка).]
[Из рассказа Агаси Айвазяна "Вывески Тифлиса", где, кажется, дан типичный характер простолюдина из армян:
"Все люди для Григора были единым существом. У Григора душа нараспашку, сам до конца раскрывался и у других всё выпытывал. Делился своими сомнениями, говорил о своих слабостях и грешках, всю свою душу выскребал и – наружу… Когда же ему казалось, что собеседник знает его лучше, чем он думал, Григор вбирал его в себя, чтобы он, этот другой человек, обосновался в нём… Какое-то странное чувство довлело над Григором: ему казалось, что если он не разоткровенничается, если не обнажит свои слабости, свои страхи, свою веру, то не будет ему жизни. Скрывать свою сущность – боль, радость, порывы, мысли, страхи – значит скрыть себя, убить себя и взамен создать другого человека. Но это уже видимость, а не человек, иллюзия, маска. А самого человека нет. И потому Григор чувствовал необходимость внутренней правды, - это было единственным доказательством его существования".]
[Непрерывно я принимал антидепрессанты с мая 2003-го по октябрь 2007-го в среднем по 7-8 таблеток в день. Две трети – амитриптилин; остальное – мелипрамин, флуоксетин и пр. Человек свежий от 2-3-ех вскоре же засыпает приятным сном. Но "друг" триптилин – лекарство кондовое, с букетом побочных действий на зрение, на простату и пр. и более справедливым прозвищем ему было бы "амикошон" (с французского – друг-свинья). Зато самое дешевое. Есть прозак – антидепрессант нового поколения, практически без вредного воздействия; это даже как бы корректор самочувствия; его причислили чуть ли не к 10 самым значимым американским изобретениям XX века. Но он стоит в 50 раз дороже "амикошона", и я его так и не попробовал. Прозак – не для прозаика…]
[Три месяца, февраль-апрель 2006-го, в тетрадочке значится по 12 таблеток в день. Наверное, разозлился, что так долго не вылезаю, сидя на 8-10, и решил поддержать себя по верхней планке. Ведь были же уже, черт побери, дни и недели с оценкой самочувствия всего в 1-2 балла, и казалось: ну, вот-вот, скоро вылезу. Но нет, до конца года так все по 8-10 таблеток. Полгода 2007-го, смотрю – то же самое: 9-10 в день, зато 1-2-балльных дней с переходом на "ноль" начинает прибавляться; они складываются в недели и месяцы. Но, помня уроки Савенко, дозу выдерживаю, опасаясь срыва. И только в июле стал скидывать по полтаблетки в неделю. В конце октября дошел до полного нуля, – теперь-то, наконец, я мог жить с "нулевым" самочувствием и нулевыми же потребностями в таблетках.]
Переезд
[А между тем положительных сдвигов в жизни даже не наметилось. По-прежнему я был без своего жилья и без позывов к умственной работе, без всяких видов обрести милую женщину. Андрологи считают, что мужчины на шестом-седьмом десятке, если перерыв у них больше года (по другим сведениям, больше трех), способность к простой земной радости утрачивают. Это крепко засело мне в голову, ведь уже больше четырех лет никого не было, из них около 3-ех – никаких, хотя бы "ностальгических", ощущений среди ночи, когда психика не так давит. Одним словом, внутренне я уже согласился сосредоточиться на тех малых интересах, которые приличествуют старику-пенсионеру. Главной же радостью было то, что теперь я НЕ в депрессии, что не надо больше глотать опостылевший амитриптилин и можно уже повзолить себе стакан вина перед обедом или рюмку белой с грибочком.]
[В марте 2007-го переехал жить в Сочи, это была давняя идея: если ничего не останется, то обрести хотя бы неизменную ценность – окружающую природную благодать. Вечная отрада от вечнозеленых растений – хоть каждый день их созерцай – не убывает, что бы там ни говорили, к примеру, чукчи. Мне нравятся города, расположенные на разных уровнях, когда видишь просторное обитание людей на живописных склонах с лестницами и подъемами, – трехмерная полнота созерцания. Плоский Питер в этом смысле был мне, южанину, противопоказан, не говоря уже о его давящей осеннее-зимней смури. Иное дело – люди, но это уже другой разговор. Жил я на съеме, а его стоимость отрабатывал отделкой помещений, как изначально и договаривались, и таким образом за 2 года сменил двух хозяек, отделав два домовладения.]
[С осени 2007-го до лета 2008-го были таки четыре срыва баллов до 6-7, но, несмотря на возвращающуюся каждый раз боязнь так и остаться в тоске навечно (раз уж в нормальном здравии никак не закрепиться), с помощью все тех же таблеток я грамотно выходил из срывов и довел соотношение плюсовых дней к минусовым как 8 к 1. И уже ничто не смогло поколебать тенденции, – даже то, что в марте 2008-го сгорели все мои вещи, оставленные в коробках на чердаке дачи Лепешинской в Быково. За год так и не определился, где можно разместить свои коробки, если привезу их. За годы тяжбы они несколько раз кочевали с места на место, многие я вообще не распаковывал, и стал забывать, что; там у меня, даже скопилось любопытство, и я думал, с каким умилением обнаружу иные памятные вещи. Но быковский сосед сообщил, что дача сгорела дотла. В последнее время в ней бывали наездами, оставляя включенным холодильник, а проводка там древняя, она и не выдержала. Кстати, этой же весной упокоилась и сама Лепешинская.]
[От прежней жизни у меня остался чемодан летней одежды. Хуже всего то, что сгорела вся материальная память по прошлому: видеокамера с записями, кассеты, пластинки, магнитофонные катушки, фотоальбомы (в том числе и все фотографии дома); а еще письма – их я хранил с 60-ых, предвкушая, как потом перечитаю и вспомню многие забытые обстоятельства и даже события давней жизни… Увы – перечеркнуто. Будто удалили наиболее трепетную часть мозга, – именно таково было чувство крайней досады и беспомощности. Сгорели рукописи двух романов из всего 3-ех написанных; причем оба романа имели реальные шансы быть опубликованными. Теперь – отымели…]
[Первый из них, 1978-79 годов – о строительных шабашниках на Севере. В 74-77 годах я жил на Колыме, в городке Сусуман, и был работающий "старшой" в шабашных бригадах. В 86-ом роман лежал на столе директора издательства "Московский рабочий" Д.В. Евдокимова, мы сидели друг против друга, поскольку ситуация приняла уже конфликтный характер, и он сказал мне: "Вот вам три месяца, поработайте и приносите; даю гарантию, что тогда мы заключим договор". Скорее всего, он исполнил бы обещание: должность и время были еще таковы, – а издательство принадлежало московскому горкому КПСС, – что обман мог бы лечь на директора пятном. Так что всякий разумный автор последовал бы его указанию. Мне потом ушлые литераторы говорили: "Да ты мог бы, ничего не делая, просто, перепечатать и представить текст как исправленный; всё равно с редактором еще работать". Но я полез в бутылку, выложив свой резон: "Две положительные рецензии, одобрительное редзаключение… Это все ваши люди писали. Почему бы сразу не заключить договор и не дать редактора, чтобы я перекраивал костюм сразу по клиенту? Я же не знаю, что; конкретно вас там не устраивает. Зачем мне лишняя маета?" Договор означал бы переход на правовые отношения, мне бы выплатили четверть гонорара, а тогда это были приличные деньги, я мог бы год жить на них, не заботясь о заработках. Но директор проявил парт-принципиальность, а я не нашел ничего умнее как идти на него жаловаться в МГК. Себе же в раздражение заглянул перед этим в библиотеку и нашел там и его, Евдокимова, и его завотдела по прозе Бармасова книжки. Заглянув в них, взбеленился: графомания причесанная! Вы слышали такого писателя – Дмитрия Валентиновича Евдокимова? А Бармасова? – он один там с такой фамилией. Занырните в библиографию, отыщите, попробуйте прочесть, если не сожгли еще к чертовой бабушке всю так называемую "секретарскую" литературу. Это я и имел в виду в подтексте своей жалобы в МГК: пекут, мол, свои книжки, как горячие пирожки с г….м, а принеси автор что-нибудь более или менее выбивающееся из колеи, заморачивают условиями. В МГК решили: на 3-ью рецензию. Эта, последняя, в конце третьего года "работы" с автором, оказалась … ну, конечно, отрицательной. Написал ее не кто иной как Олег Попцов, будущий "прораб перестройки" и большой ТВ-начальник. А тогда он был членом редсовета издательства. Евдокимов знал, кому давать на заруб. Если первый рецензент в 84-ом счел: "…написано в живом, ироничном стиле", – то Попцов в 87-ом пишет ровно противоположное: "…мертвый, сконструированный язык". Между прочим, от романа сохранилась сюжетно обособленная глава – теперь это рассказ "История пожарного водоема" (материал №22 сайта), и читатель сам может судить о справедливости попцовских слов. Потом я отыскал и прозаика Олега Попцова. Вы слышали про такого? Кто-нибудь вам его рекомендовал? Но вы все же почитайте, полистайте… Лично я заторчал в самом начале, и именно после прозы Попцова у меня в блокнотике появилась запись: "Стиль: телеграфно-собачья краткопись". Попцов был лит-начальником – главредом журнала "Сельская молодежь", и, как многие из них, возможностей своего поприща не упускал. Называлось это "перекрестным опылением", – когда дружественные начальники взаимоиздавались тем усерднее, чем меньше в каждом было творческого тщеславия. Помнит ли Попцов, что его использовали как топор для отсечения романа Чилингаряна о работягах-шабашниках от издательства "Московский рабочий"? Конечно, помнит. Лет через десять я ему напомнил: увидев на сцене Дома литераторов в президиуме, переправил ему из зала свою книжечку "Бобка", написанную через три года после романа, с дарственной, впрочем, вежливой: я предложил ему ответить, остался ли мой художественный язык таким же мертвым или оживился? Он, конечно, не ответил и вряд ли книжку на полку свою поставил. И уж, точно, никому не предложил ее почитать. Зачем Попцову знать, что отсеченный им от читателей Чилингарян написал классную повесть в немалой степени благодаря языку – что и отметили потом в отличных рецензиях в "Литгазете" и в журнале "Новый мир". Причем, в последнем критик, давая оценки 54 выдвинутым на премию "Букер" 98-го года произведениям, счел нужным дать единственный цитируемый отрывок именно из "Бобки". (Жюри "Букера", впрочем, было озабочено не художественной словесностью, а литературной политикой – так что даже шорт-лист мне не светил).]
[Теперь роман сгорел. Да и зачем он мне, если я его уже лет 20 никуда не предлагал. Кому теперь про тогдашних шабашников интересно. Но вот "Водоем" до сих пор читают, и не без удовольствия. Да и с каким еще чувством постигать отборное головотяпство, – волосы, что ли, на себе рвать? Пусть первые лица государства рвут; читателю, от которого ничего не зависит, остается потешиться, если написано весело и со знанием дела. Поясню, почему сгоревший роман добросовестные рецензенты оценивали положительно, а первая, настоятельно рекомендующая к публикации рецензия была еще в 79-ом в журнале "Москва". Будучи сам шабашником, я не предполагал, что потом буду писать об этом. Особенности среды и психологии постигал изнутри, а не писательским оком снаружи. Даже недобросовестные или перестраховочные рецензенты отмечали отменное знание материала. И потом, разгон стиля – в традициях Ильфа-Петрова: ироническая приподнятость повествования; потом уже я расписался по-своему, – ведь это было первое, по сути, ученическое произведение.]
[Вторая сгоревшая рукопись – роман (хотя, точнее – автобиографическая повесть) 88-го года, – история 33-дневной отсидки в ленинградской психушке, куда в 1973-ем меня отвезли "товарищи" из КГБ. Там переплелись и развод с женой, объектом любовной страсти, но без духовной близости; и любовь к студентке шведского отделения филологии ЛГУ – теперь, наоборот, на основе душевного соприкосновения; и доморощенный публицизм, закончившийся, по советским меркам, авантюрой (студентка уже сопровождала шведские группы); и определившееся отношение к власти, к времени; и сама психушка в подробностях и с персонажами, из-за которой, видно, выпала метка на анкету; и дальнейшая судьба автора с подмоченной, вероятнее всего, благонадежностью, его добровольная Колыма и т.д. – одним словом, повесть понравилась завотделом прозы журнала "Юность" Виктору Липатову, и он был полон готовности ее публиковать в 89-ом; не остудили его даже перестраховочные рецензии внутри журнала, и он уже дал анонсы в "Литгазету", 1989, № 37, стр. 7, и в "Книжное обозрение", 1989, № 28, стр. 3. При тогдашнем тираже журнала более миллиона она бы сделала мне имечко; во всяком случае, появилось бы настроение писать еще, подтверждать свой уровень, дабы не разочаровывать читателя. Скорее всего, и "Бобку" тогда опубликовали бы в другом массовом журнале (а не в 97-ом, когда тираж в "ДН" был всего 7 000). И как раз тогда я впал в свою 1-ую "Великую депрессию", – нет, не связанную с отказом в публикации; хотя он тоже был довеском, и если бы опубликовали, как знать, может, впал бы не столь глубоко и надолго, зная, что меня ждет читатель.
Но и эта публикация не состоялась; насколько знаю, Липатов был уверен, что убедит главного редактора, поэта Андрея Дементьева, в том, что эту тему уже можно открывать. Отстаивая свой выбор, он, вероятно, говорил ему, что это живая документальная история, написанная умелым пером, что это конкретная коллизия: гражданин-одиночка и власть, – и хотя бы уже тем повесть является частичкой нашей истории. Но Дементьев воспротивился. И больше я эту повесть тоже никуда не предлагал. И вот она тоже сгорела. (А Дементьев, между прочим, в свои нынешние 82 стал предельно гражданственным, в воскресной программе по "Радио России" среди прочего регулярно выражает и озабоченность неполной свободой СМИ, ратуя за воскрешение лучших черт советской действительности…).]
[…Конечно, беспечность – оставлять все вещи в деревянной даче. Но не сгорела же она за 70 лет – почему именно в этот год! Осмотрительный человек делает по-другому: осматривается, замечает развешанную на роликах по деревянным стенам старую проводку и говорит себе: "Отвезу-ка все самое ценное родственнику в его каменный чулан". Как бы то ни было, сгоревшие вещи оказались последним отголоском моей истории с домом. (Кочевали-кочевали – и докочевались). Вернее – предпоследним. И вот, даже эта утеря, от которой упущенно щемило, не повернула самочувствия вспять. Как бы окончательно, зато уже твердо, я встал обеими ногами на самое дно потерь.]
Спасение от бездомья
[Но было бы неверно сказать, что оказался я полностью неимущим. Это не так. Иначе пришлось бы туго, – особенно позже, когда в конце 2006-го, как "подарок" к 60-летию и к выходу на пенсию, выявился артроз тазобедренных суставов. Пробежки были теперь исключены; определился дневной лимит стояния на ногах по времени – часа 2-3, и по расстоянию – те же 2-3, в километрах. Прогулки по лесистым склонам неактуальны… А я-то, как назло, в Сочи переехал. Проблематично даже идти в прорабы; вся работа там на ногах и на нервах. Из-за последних-то я как раз и чурался последние 30 лет идти в строительные начальнички, предпочитая независимый мастеровой труд. Нервотрепку советский прораб компенсировал той или иной побочной пользой – "списанные" стройматериалы для дачи и пр. Такая перспектива казалась мне скучной: ну, чего я там достигну – большего комфорта? Но мозги, скорее всего, покроются "толстым салом покоя" (А.Пл.) и жидким слоем уголовного беспокойства.]
[И теперь, случись инвалидность, у меня не было бы самочувствия, чтобы освоить какую-нибудь сидячую работу. В депрессии переучка невозможна, не хватит элементарной сосредоточенности на непривычном. Доступно лишь то, к чему приучен до автоматизма. В этом случае я мог бы оказаться бомжем. И пусть климат Сочи предполагает относительно комфортное бомжевание, но сам по себе такой статус не способствует выходу из психологической ямы. А именно опасение вновь в нее провалиться стало после 1-ой, "Великой", депрессии 1989-90 годов моим комплексом, – благополучно, впрочем, забываемым в годы относительного благополучия. И осенью 2000-го, увидев, как нещадно эксперты взламывают дом, я стал искать спасения от неминуемого долгого срыва и хлопанья себя ушами по щекам: "Не с твоею психикой, дурень, воевать с судебно-чиновничьей системой".]
[Выход виделся один – союз с обеспеченной жилищем женщиной; в лучшем случае – с искренними чувствами; в худшем, а в моем случае наиболее вероятном – альянс. На дом уже легла тень сноса, и дальнобойные поиски поздно было затевать. Это где же есть такая, что способна до конца выслушать подробную объяснительную о неудачах… Да еще по вкусу и по душе… Раньше надо было думать, а не ждать судебного разумения. И тогда я вспомнил Диану Мартин.]
[В "Шинели" у Гоголя есть авторская усмешка, когда упоминается портной Петрович: "Об этом портном, конечно, не следовало бы много говорить, но так как уже заведено, чтобы в повести характер всякого лица был совершенно означен, то, нечего делать, подавайте нам и Петровича сюда"; а чуть дальше: "Так как мы уже заикнулись про жену, то нужно будет и о ней сказать слова два". Видит бог, я маялся, вплетать ли сюда еще и Диану, удлинняя и без того растянувшееся повествование. Но как бы ни хотелось опустить эту страницу, картина будет неполной, если не поясню, откуда у меня взялась материальная подстраховка. Если бы я сам читал подобную историю и автор вскользь упомянул бы: "К тому времени у меня появились средства, – и всё, я бы потребовал: "А ну, выкладывай, откуда!" Он бы: "А это неважно". А я бы ему: "Мне все важно".]
[Диана – американка из штата Колорадо; в 16 увлеклась Достоевским, да так, что выучила русский, чтобы читать его в оригинале. Это – ее версия… Так я подтруниваю, когда слышу изложение фактов из уст в чем-то заинтересованной женщины; например, заявляет новому кавалеру: "Я от двух мужей ушла…" Но Диана и вправду увлеклась славистикой и Россией. Много раз приезжала переводчицей с выставками, а с середины 90-х и вовсе стала жить в Москве. Там я с ней и познакомился – в литературном музее, на вечере по случаю 100-летия Андрея Платонова, самого для меня загадочного русского писателя. Познакомились мы, стало быть, в сентябре 99-го. 1899-ый вообще богат рождениями значимых писателей – Борхес, Набоков, Олеша, Хемингуей, которого Набоков за большое почитание к нему в СССР ернически называл Гемингвэем; впрочем, достаточно и Платонова с Борхесом, чтобы признать: в многополярном мире словесности в тот год взошло два ярких и очень разных, даже в географическом отношении, полюса, и всем профессионалам придется теперь с ними, сняв шляпы, считаться, и даже Набоков, если его совсем не заСнобило на альпийской вершине, должен скромно встать на ступеньку ниже, а ваш, равно как и наш, Гемингвэй – еще на одну… Что-то подобное я довольно уверенно и говорил тогда Диане (до первого сноса дома еще оставалось несколько месяцев), стараясь, впрочем, чтобы и самого не слишком заснобило. К ней я подошел, между прочим, по ошибке. Семь лет назад жил в Нью-Йорке больше года, иногда подрабатывая на стройках, но несколько раз ходил на встречи литераторов, и теперь мне показалось, что Диана – одна из мелькнувших там слависток. С тем я и подошел к ней. Выяснилось, что нет, не могли встречаться. Ну, и ладно; но знакомство уже состоялось, и мы изредка стали видеться: в джаз-клуб ходили, гуляли и только. Она была не в моем вкусе; дама несколько экзотического интеллекта, разве что. Неглупа, чуткое чувство юмора, но всё равно я ее, дразня, называл "шмешной" и "ску-ушной" за непонимание Жванецкого. Я ей, к примеру: "Закрой глаза… Открой… Так лучше…". Но вместо того, чтобы просто смеяться, она усмехается надо мной, что мне смешно от такой чепухи. Впрочем, она сказала, что у нее просторная квартира в Сан-Франциско; с ее аренды она и живет, изредка путешествуя.]
[И когда я осенью 2000-го увидел словно клеванный птеродактилями свой дом, тут-то и вспомнил Диану. Уже несколько месяцев не звонил ей. Теперь никто не отвечал; я уж решил: не судьба; но звякнул все же еще раз. Оказалось, что она уже сняла квартиру в Петербурге, где и хотела изначально жить – ближе к духу Достоевского, к Мариинке и к театру Додина. А на телефоне оказалась случайно: приехала забирать последние вещи. И теперь я поехал к ней в гости в Питер, где не без намека пояснил, что, возможно, меня ждет бездомье… что сам мой продрогший домовой, ставший тоже бездомным, велит мне теперь искать даму с жильем… что я в начале поисков… и буду давать "точечное" объявление. Она тоже намеками, впрочем, тоже толстыми, дала знать, что, будь такой мужчина, пусть и без гроша в кармане, но чтобы ей нравился, она продала бы свою квартиру, дабы обосноваться в Петербурге. Эта ее готовность меня окончательно и подтолкнула.]
[Надо сказать, что в ней была ущербность: миастения – слабость мышц; каждые 4 часа надо принимать лекарство, восполняющее функцию вилочковой железы. Для подстраховки от слабости часто ходила с тростью. При этом внимания от российских мужчин ей, кажется, хватало. (Кроме арендных, она получала еще пенсию за свою болезнь). Один из них, заштатный актер, теперь и в Питер зачастил. Он как раз уходил, когда я к ней заявился утром прямо с поезда. Из ее слов, он не прочь был бы заключить с ней брак. Но их векторы расходились: он, наоборот, хотел бы без хлопот увалить в Штаты. А главное, что она его всерьез не воспринимала, считая чистым альфонсом. Он лет на 10 ее младше; я же на 7 лет старше, меня она знала как человека домовитого и мастерового, который наилучшим образом помог бы ей переехать и обустроиться. Решение продать жилье там и купить здесь она приняла именно "под меня", зная, что в моей ситуации это не может меня не подтолкнуть к ней. Скорее всего, и как мужчина я ей импонировал.]
[И вот, на радостях Диана в тот же день повела меня в бразильский ресторан, где я, между делом, постиг шашлычную изысканность латиноамериканцев, над которой армяне, например, традиционные шашлычники, точно бы потешились. Это выглядит так: 9 (девять) раз через каждые 5-8 минут из жаровенных кулуаров к вам приходит гарсон, держа в руке два только что снятых с огня шампура – на сеньора и сеньору. Шампуры почему-то длинные, и на каждом – 1 (один!) кусочек мяса. Гарсон изящно утыкает шампур в тарелку и ножом скидывает шашлычок. И 5-8 минут вы этим кусочком и довольствуетесь, смакуя. Так продолжается, повторю, 9 раз. Но весь шарм в том, что мясо – разное: телятина, ягнятина, курятина (а может, страус нанду), говяжья вырезка, осетрина и прочее, каждого по кусочку, и ради каждого гарсон проделывает рейс из кухни. Хочешь того или нет, ощущаешь себя этаким доном Педро, со знанием дела осматривающим каждый новый прибывающий шашлычок. Честно говоря, я прибалднул. Диана расплачивалась кредиткой, и я так и не узнал, во сколько обходится такой писк чревоугодия. Вечером записал в блокнотик: "Согласие на брак с американкой отметил с бразильским шиком", – но с нежными чувствами к Диане все же решил повременить до бракосочетания… И она, видать, внутренне согласилась: все идет чин по чину.]
[В мае 2001-го, одолев, наконец, документозную канитель, мы заключили брак; в июне полетели в Сан-Франциско, где я две недели упаковывал ее любимую мебель и множество вещей, едва уместившихся в 6-метровый контейнер; его плавание через 2 океана заняло 3 месяца и обошлось в 3000; а от продажи квартиры Диана получила 170 000. Вещи из контейнера извлекали как раз 11 сентября, когда стали сыпаться башни в Нью-Йорке, и я подумал, как бы в раздолбленном Пентагоне не сработал бзик в компьютере и не послал бы на наши голову ракету. А Диане сказал: "Ну, я тебя, кажется, вовремя вывез…".]
[Осенью купили обшарпанную квартиру 113 кв.м. с высокими потолками, с четырьмя большими окнами на Фонтанку за 45 000. Во столько же обошелся солидный капремонт. Полгода я вкалывал изо дня в день по 10 часов – прораб, покупатель-доставщик материалов, каменщик, штукатур, дизайнер в одном лице. Одного мусора мешков 300 выгребли. Для меня это был стимул – свой вклад в жилище. Расширил ванно-туалетное пространство до трех отдельных помещений, поставили джакузи, сауну, в дианиной спальне возвели антресоли из дуба, куда забиралась ее дочка Аня, когда прилетала в гости. Специально для этой спальни – свой крошечный туалет с душем, чтобы хозяйке не приходилось далеко ходить. Уютный туалет, сауна и антресоли были моей задумкой, заказанные мебель и кухня соответствовали, так что Диана осталась довольна, особенно сауной.]
[С моей стороны это был, конечно, альянс. Особенно это стало ясно, когда пришла пора исполнять мужскую обязанность. Дело не в ущербности Дианы, сама по себе на близость она никак не влияла, и я бы допустил к сердцу и бо;льшую, если бы… Просто, она была совершенно не в моем вкусе, я об этом знал с первого же взгляда на нее. Увы, я не половой универсал, издавна определились свои пристрастия, – да и юная жена-любовница в 22 года задала мне высокую планку, – так что пересилить их я не мог, в чем осознавал уже свою ущербность. И когда ситуация с домом резко двинулась к худшему, и зазвенели долги, и самочувствие покатилось вниз, тут я и признал, что проигрыш мой катастрофичнее, чем я думал…]
[Надо отдать Диане должное: она не была слишком требовательной, – отчасти, подозреваю, потому, что понимала: для меня это обязанность. Еще за полгода до брака она все же попыталась выяснить, импонирует ли она мне как женщина. Хоть и не прямо, но я дал понять что… это самое… как бы лучше сказать… в общем, замямлил вопрос. И уже приготовился, что она раздумает. И уже охватила тоскливая суета: к кому же теперь столь удачно прислоняться? Но она не раздумала и, конечно, знала, что я теперь знаю, на что она соглашается.]
[Поскольку мы изначально договорились, что по полгода будем жить где-нибудь у морского побережья Сочи, но ей тамошний климат и сам наш Юг на проверку не особенно понравились, то теперь она, хоть и без особой охоты, соглашалась отпускать меня. Сочи я заменил на Подмосковье; она выделила мне денег – около 15% от той суммы, что ввезла в Россию. (Не отличаясь прижимистостью, в материальном отношении была довольно беспечной; все ее деньги были положены на мое имя, так было, просто, удобнее). На эти деньги я купил 1-комн. квартиру в захолустном поселке Раменского района, недалеко от дачи Лепешинской. Теперь у меня была личная "резиденция". И еще издал небольшую книжку и вернул долг за предыдущую – "Бобку". Пусть эту повесть многие и называют наиболее убедительной художественной иллюзией собачей души в русской прозе, но время для литературы уже не то, а "раскруткой" я заниматься не умел, а еще больше – не хотел. Надо ведь и твердый лоб иметь – чтобы неутомимо самого себя продвигать. Магазины в Москве принимали лишь малыми порциями, а порцию в 1000 штук, которую брали "У Сытина", я сам, будучи не в духе, не повез.]
[Так что, по полгода я жил то в Питере, то на даче Лепешинской в Быково, где не было водопровода и воду для мытья приходилось подогревать; но меня это устраивало, поскольку одинаково депрессовал что там, что тут, – зато тут никому не показывался со своей тусклой физиономией. С Дианой я все же не отполз от края ямы, – таки свалился. Осознание того, что половина просторной квартиры в Питере принадлежит (юридически) мне, ничего по сути, не изменила. Диана говорила: "Представь, что у тебя совсем не было дома. Забудь!" Все бы так, если бы мой выбор Дианы сам по себе не был бы следствием истории с домом; история лишь усугубилась, и Диана оказалась завершающим фактором депрессии…]
Саша Бондарь, живший с семьей в доме до последнего, сказал, что победивший Башилов теперь рвет и мечет, собираясь подавать на меня 100 000-долларовый иск за всё. Именно эту безумную цифру назвал Бондарь, и вряд ли он ослышался. И действительно, если суммировать одни только мотания на автомобиле туда-сюда (до Подольска, например, 70 км), то получится поездка до Средней Азии и обратно. В вероятность удовлетворения огромного иска я мало верил. Но, с другой стороны…а точнее – с заднего крыльца если к нашему правосудию такой как Башилов подвалит… Не сам ли я не раз убеждался в непредсказуемости… Конечно, мог бы зайти к юристу и проконсультироваться, но что бы это дало? Голую науку? Или – "практику применения"? Но, опять же, не сам ли я потерял год процесса на решении, которое украсило бы книгу рекордов Гиннесса? Какая тут наука, и какая тут, к чертовой матери, практика! И потом, касаться нашего судопроизводства с сурдопереводом с глухонемого языка на человеческий мне уже не хотелось до отвращения.
[Одним словом, я поделился сомнениями с Дианой, сказав ей, что не представляю, чем дело может закончиться; и если мне вдруг впарят большую сумму, не перекинется ли это взыскание на жену? В связи с чем, не развестись ли нам ради перестраховки? А мы с ней виделись все реже, я уже был "никакой".]
[В последний раз, январь 2004-го, мы выехали с ней из Быково в Москву по каким-то делам, часа два пробирались с заторами до центра, и там она говорит, что забыла дома свое лекарство. Беспечная! Этот современный препарат – ее жизнь; лет 30 назад от отказа вилочковой железы, просто, угасали. Пришлось бросить все дела и возвращаться, на нее могла навалиться мышечная слабость; лишь ночью обходилась 8 часов, а днем – каждые 4. И вот еще 2 часа молча тащимся обратно. Я не отрываю рук от руля, тупо глядя вперед, и думаю, кто же из нас ущербнее – она с вилочковой или я с мозгами, не понимающими, как выбираться теперь из тупиков. Машину я все эти годы водил, особо не разгоняясь, и бог миловал от "эксидента" и встречного дурака; а то бы, как знать… в таких случаях хуже нет выжить, согласимся.]
[Правда, был случай, когда в доме приятеля во Внукове я провалился в лестничный пролет. Сами они знали, что тут у них недоделка – нет перил; но не учли, что я-то гость, бредущий ночью из мансарды в туалет, да под снотворной дозой – смурной и никакой… В общем, загремел так, что шейка бедра могла бы запросто… Но пронесло. Видно, Охрименко таки шепнул Ему, чтобы Он кинул мне в самые смурные мои сумерки подстилку. Услышавший грохот хозяин вышел из спальни и как бы подтвердил: не беспокойся, мол, у меня дома – божье провиденье… "Ты бы лучше пролет свой заколотил, – вяло шевельнулось во мне, – а не кивал на провиденье…". Он, кстати, утром и заколотил. А позже еще и подтрунивал: "У США всего одна Великая Депрессия была, а у тебя – две… Возгордился…".]
[Я высказал Диане озабоченность по поводу иска соседа, безвольно соображая: скажет, к примеру, "Как-нибудь переживем, оставайся мне мужем", – тому и быть; буду и впредь отпрашиваться на полгода; не я первый, не я последний, кто живет лишь одной житейской ухваткой. А если проникнется тревогой – что ж, разведемся, стану совсем свободным. Ведь она могла пойти к юристу и все узнать. Но, поддавшись одним лишь предположениям, согласилась, и в феврале мы разошлись, пробыв в браке три неполных года. Зато я лишился всяких будущих искушений, – в связи со старостью, скажем, испрашивать себе половину питерского жилища. Но мне осталась квартирка в Подмосковье. И поскольку сам я остался в депрессии, никакой радости общения доставить Диане уже, просто, не мог. Раньше у нас бывали оживленные дискуссии, она отдавала должное моим сиюминутным импровизациям, балагурству, дурашливым пародиям по разным поводам, смеясь в полный голос. Теперь ее шут сдулся…]
[Дважды я еще с нею виделся, когда навещал дочь в Питере, и если, подходя к дому, бывал в 5-6-балльном провале, то уходил от нее в 9-балльном… Она, по слухам, тоже была в упадке, старалась развеяться у друзей в Париже, в Амстердаме, улетала к брату в Денвер, а в конце 2008-го продала квартиру на Фонтанке. Цены еще держались, выручила она, думаю, не меньше 350 000, и это было вдвое больше того, что она привезла из Сан-Франциско 7 лет назад. От моральных угрызений, а точнее – от их материальной составляющей, я был, таким образом, избавлен. И получилось так, что я сам себе, не зная еще того, организовал выгодную работу по обустройству своей супруги, заработав гораздо больше, чем если эту же квартиру отделывал бы ей как наемный прораб.]
[А она переехала жить в Италию. Присмотрела себе старинный городок в Тоскании, где и купила дом. К ней теперь часто наезжают друзья из Америки и Европы, и даже в очередь записываются, о чем она совсем недавно сообщила по и-мэйл. Она не была патриотом своих Штатов, – скорее, убежденным критиканом. Иногда мы старались переплюнуть друг друга, целясь каждый в наиболее гадкую гримасу своих отечеств. "Ты не знаешь, как у нас на самом деле!" – говорила она, а я отвечал: "Нам бы ваши проблемы!".]
[В связи с продажей ею нашей бывшей квартиры у меня завелась мелкая мысль: в момент получения денег застать ее телефонным звонком и простецким тоном сказать: "Ну, подкинь что ли, процента три как магарыч… Для тебя – тьфу, а у меня все вещи сгорели…" (Имея в подтексте: мало что ли я тебе благоустраивал и балагурил, когда был в духе, – так уважь теперь шута своего). И, кажется, позвонил разок, надеясь, что в беседе подвернется повод для перехода к своему небольшому дельцу. Но сделка еще не завершилась, и я ее попросил оповестить меня по окончании: мол, все в порядке, деньги получила, – чтобы я был спокоен, что ее не обманули. Правда, я не совсем был уверен, что подвернется повод для трех процентов. (На эту сумму можно существовать года полтора). Человек не сочиняющий может не знать, что у сочинителя в подобных случаях возникает, кроме шкурного интереса, еще и чисто исследовательское любопытство, и он из себя даже вычленяет некоего персонажа, в зависимости от ситуации. Однако случая такого уже не выпало, процедура продажи завершилась благополучно; она мне то ли забыла, то ли не успела, то ли не захотела позвонить, а потом уже я узнал, что она перебралась в Италию.]
[В завершение еще немного о житейской истории самой Дианы Мартин. Где-то лет в 28 она вышла замуж за студента Халеда, который в то время учился в Штатах. Родилась дочка – Аня Бенсауд. Ей было полтора, когда Халед улетел ненадолго в Ливию проведать родню. И – не вернулся. И молчал почти два года. То есть вообще – ни письма, ни звонка. Диана не знала что и думать и склонилась к тому, что он завел себе национальную жену. От переживаний у нее и начались проблемы с вилочковой железой. Осталась одна с Аней, замуж больше не выходила. Были трудные времена – неделями ели одни макароны, – но были и удачные: хорошенькая метиска Анечка в пять лет стала маленькой актрисой, и у Дианы даже был годовой контракт с одним из театров на Бродвее. Молчание же Халеда имело, оказывается, ни больше, ни меньше как политическую подоплеку. Обычный средний гражданин Ливии попал в жернова из-за того, что его дядя имел собственную голову и, на ее же беду, ушел в оппозицию к режиму. А режим вечного лейтенанта Каддафи регулярно производил чистки и аресты. Когда Халед прилетел навещать родню, ее добрая половина была уже арестована – правда, временно; не считая дяди – того взяли надолго. И вот ему выдвинули свирепое условие: если вернешься в США, а тогда это был враг №1, заберем и отца твоего, и тоже надолго, как дядю. А цензура была жестокая – и телефонная, и почтовая, так что он даже не смог сообщить причины. И если, допустим, ему приходили на ум какие-то иные способы дать весточку, все же опасение было слишком велико, и он, как видно, не решался.]
[Потом с этим стало полегче, но он уже давно женился, и увиделся с Анечкой, только когда ей было уже десять, на нейтральной территории – в Париже, куда специально прилетела Диана. И еще потом дважды или трижды виделись, чуть ли не на Мальте, на территории, то есть, которую сама Ливия признавала законным местом свиданий.]
[А года за три до приезда Дианы в Москву у нее в Сан-Франциско появился покровитель Боб, – гражданским браком они, кажется, не жили – адвокат, лет на 20 ее старше; он-то ей существенно и помог: устроил выгодное приобретение 200-метрового апартамента в кредит; сам, кажется, и помог с начальным вкладом; он не хотел, чтобы она уезжала из Сан-Франциско, потому и расщедрился. Таким образом, квартирный вопрос актуален не только в булгаковской Москве… А дальше все было просто: квартиру она сдала, аренда значительно покрывала ежемесячную выплату в банк, на разницу она и жила. Когда продавала в июне 2001-го, было выплачено лишь 30%, время было не самое лучшее, один покупатель за 200 000, вроде, брал – но сорвалось, и Диана уже была в растерянности, и я, упаковывающий ее вещи, вместе с ней. А дело еще в том, что для продажи ей требовалась и подпись Боба как материального совладельца. Плюс к тому, Диана не хотела, чтобы он знал, что она приехала продавать квартиру с новоиспеченным мужем, а то, мало ли, все могло рухнуть… С Бобом она как женщина не встречалась уже лет пять, в этот раз лишь перезванивалась, он был болен раком простаты, но в Штатах с этим делом живут подолгу: внедряют в железу радиоактивные гранулки, которые держат болезнь в узде; Боб, тем не менее, попивал, живя в одиночку в своем особняке. Он-то и выручил Диану (и меня вместе в ней): убедившись в ее твердом желании возвращаться в Россию, он сам выплатил ей 170 000, переписав квартиру на себя; как адвокат и делец, он знал, что вскоре вернет эти деньги с лихвой. В день вылета мы ехали с ней в арендном авто, торопились, но она нашла 15 минут, чтобы зайти к Бобу, когда мы проезжали мимо его особняка. (За рулем был я, но маршрут она наметила). Я, естественно, остался в автомобиле. Когда она вернулась, в глазах у нее были слезы; мы успели за три минуты до окончания регистрации. В самолете, после того как разнесли вино, я поддразнил ее: "Ну, ты отчаянная вумен: поменяла солидного американского Боба на Бобку без конуры…".]
[Так что сетования об "одном чемодане с летней одеждой" и о том, что "встал обеими ногами на самое дно потерь" были бы верны, не будь в моей жизни Дианы Мартин. Но тогда, скорее всего, не было бы и моего Интернет-сайта; было бы только натуральное выживание с боязнью забомжевать – и жилищно, и творчески.]
С продажей жилья повезло, в конце 2006-го был пик цен. Я выручил за квартиру, подремонтировав ее, встроив кухню, вчетверо больше того, что заплатил за нее 4 года назад.
А абабуровское домовладение, между тем, будь оно узаконено, да с прикупом земли от Дейнеков, теперь бы, при диком скачке цен на престижное Подмосковье, потянуло бы тысяч 300 зеленых. Если отстраненно, образно, то получилось так: будучи с Башиловым двумя злобными пауками в судейской банке, мы в пылу борьбы прохлопали эту сумму на двоих. Был известный литовский фильм "Никто не хотел умирать"; наверное, есть и фильм "Никто не хотел уступать"; не может быть, чтобы не было такого фильма; только вот кинопремию он вряд ли получил, потому что "…умирать" – всё же сильнее… Но "злобные пауки" – это не с моей позиции; это так – вообще… для удовлетворения наиболее "олимпийского" читателя; чтобы и ему, невозмутимому, потешиться.
А культурно разнять нас мог только суд, если бы он, к примеру, мотивировал: "Эксперты всё же не убедили нас, что дом ненадежный; да и при непосредственном осмотре мы не нашли понятных всем людям признаков будущей аварии; но если они только возникнут, опасающиеся соседи сразу смогут покинуть свой дом; а на владельца в этом случае будет возложена полная ответственность; материальные претензии соседей будут удовлетворены. Посему назначаем риэлторскую экспертизу, определяем гарантированную цену, по которой дом купят сразу, не торгуясь, и предлагаем Башилову по мировой выкупить спорный дом, вычтя из цены в свою пользу все связанные с процессом материальные затраты, а также вычтя 10% от цены (уже без обсуждения этой цифры) на потенциальные расходы по возможному укреплению фундамента дома, – то есть все затраты, исключая лишь всякие "частные" выплаты и моральный ущерб, в контексте данного дела ничтожный; а в случае отказа Башилова, обязываем власти Ленинского р-на узаконить дом, с тем чтобы владелец смог продать его по собственному усмотрению". (Повторяю – к примеру). Но это ведь если суд – действительно думающий, мудрый; если он – за сохранение необратимо созданной материальной ценности; если это не вдруг свалившийся с печи Емеля, начинающий сдуру крушить всякое подвернувшееся под руку добро ("ах, так!? – снос!") или постановляет передвинуть на 1 (один) метр печь: мол, не там она стояла, поэтому он с нее и свалился. Что можно ждать от блюдущей свой судейский гонор Гранковой, от рекордно глупой Орфановой? Или от валенка-Николаева, на лице которого мудрость если и ночует, то только когда он спит? Не наставлять же на них АК с требованием под страхом смерти немедленно узнать, что такое инсоляция! Тут уж точно не так поймут.
[Таким образом у меня и появились деньги – от проданного, благодаря своевременному альянсу, жилья в Подмосковье. (Хотя бы инстинкт живучести мне не изменил…). На квартиру в предолимпийском Сочи их не хватало, но я и не собирался покупать, предпочитая иметь материальную подстраховку на всякий, теперь уже возможный случай. Но и тут вышло нелучшим образом: накупил ПИФов, а они в кризис провалились; причем, если "Банк Москвы" и "Альфа" повели себя прилично, и стоимость их паев уже приближается в начале 2010-го к первоначальной, – а это значит, что потеряно лишь около 40% банковского процента за три года, – то "Юниаструм" провалил сумму в 16 раз! Брал у них на 320 тысяч рублей, – больше, чем в каждом из тех двух банков –, а максимум, что они теперь возвращают – 20… Одно государство, одна банковская система, один на всех кризис – и такой разброс. Полный звездец, "Юниаструм" этот!]
Вернулся к жизни
[2008-ой оказался, таким образом, переломным. Через пять лет я вернулся к жизни. Еще в начале года внутренне соглашался дальше тащиться со старческим списочком радостей, главная из которых то, что полностью, до последней полутаблеточки, вылез оттудова, а уже весною вдруг вернулись и другие забытые ощущения. Я-то на 100% был уверен, что уже не вернутся; андрология все ж таки наука. Но вот в моем случае она не сработала: не год и не три, а почти 5 лет прошло; куда уж, казалось, надежнее швах… Можно подумать, что Боженька вознаградил меня за годы упадка и одиночества, – но не слишком ли это громко для боженьки и несправедливо для меня? Можно же и его за грудки притянуть: задумал меня таким – отвечай! Нет, просто, он вернул мне должок. Причем, задержка – на его, "боженькиной", совести. И я бы не стал этого упоминать, если бы, опять же, не простое соображение: мужчинам в моей ситуации не помешает лишнее свидетельство того, что андрология – наука недоизученная, а андрологи сгущают краски еще и потому, чтобы не забывали к ним, к андрологам, почаще заходить.
Немного переждал: а вдруг это что-то вроде прощальной эйфории? Проверил почки и печень, оказалось сносно ("увеличена правая доля"); думал, хуже будет: как-никак, килограммов 5 чистой химии съел. Убедившись, что нет, не эйфория, дал радикальное объявление в рубрику знакомств с выкладкой, как водится, всех своих достоинств, не упомянув лишь про материальные. Ограничился фразой: "Не одобряю прожженной меркантильности".]
[Так же был уверен, что вряд ли какая из доступных мне женщин окажется теперь настолько мила, что можно будет бок-о-бок жить с нею из недели в неделю, месяцами. Возраст ведь, вроде, уже не тот, – особенно если надолго в одиночество запал. Привередливость, как мы знаем, крепнет; личный же потенциал, наоборот, сдает. Где-то в точке этого противохода и надо ловить удачу, не то прозеваешь. (Вспоминается название старого венгерского фильма: "Бег одержимых"). Но и тут ошибался. И вспомнил все прежние ощущения до нюансов. Оказалось, что и не забывал их; а в воображении в известные моменты теперь, оказывается, уже не надо вызывать в помощь избранное из прошлой жизни – достаточно и того, чем владеешь.]
[Вернулась, независимо от предыдущего обстоятельства, и тяга к творчеству. Поначалу сомневался: а кому это нужно, и куда с ним – с тем, что еще только напишу? "В стол" не умею; нет такого твердолобия – писать, не чуя читателя. Для себя, что ли, одного? Но оно и так лежит в голове, чего ради его расписывать. Дневники тоже не мое; однажды лишь вел – 3 дня. "Живость характера и импульсивность натуры мешали молодому человеку заняться чем-то определенным", – это, кажется, про Остапа Бендера. Но тот хотя бы в авантюрах до конца шел. А у меня в писательстве уже 10 лет чистого перерыва, если не считать всевозможные заявления и жалобы 1996 2002 годов, – не меньше чем на роман накатал их. Стал мастером в жанре возражений – ну, и куда с этим неблагодарным ремеслом?]
[Неясное творческое клубление длилось около года; я прогнозировал, что, скорее всего, поклубится и уйдет. Но потом дошло: Интернет! – никуда не надо рассылать, к чему у меня выработалось, мягко говоря, неприятие. И появилась уже задумка: издавать что-то вроде ведомостей под названием "Российские глупости". Потом остыл; во-первых, это были бы глупости, подмеченные лишь индивидом; во-вторых, о глупостях уже и так везде помногу пишут, в свете чего тронуть могут теперь лишь "Избранные российские глупости", – но без компетентных жюри, конкурсов и отборов, если уж подходить профессионально, тут не обойтись, а это не дело индивида. Да и то в итоге получится не более чем саркастическое развлечение, которое имело бы смысл только в случае его воплощения в грандиозном Музее Отечественного Головотяпства в действующих живых моделях, – наподобие диснейленда: в движении, цвете, музыке – но небывалого в своем роде воплощения, чтобы все, а особенно дети и иностранцы, изумились: вон оно как всё делалось, оказывается! И, конечно, особым образом надо изобразить то место, через которое всё делалось… Тогда был бы смысл включиться и со своими предложениями. Идею такого "Россдурьзёма" вынашиваю уже лет 15; да только точно знаю, что до воплощения не доживу.]
[Подтолкнуло к перу лишь после того, как выявился конструктив. Собственно, он всегда шел рука об руку с неприятием гримас. Но по пути к нему надо ведь "подготовить почву", – и эту, первую, часть своего сайта я назвал "Разминкой". Тут, можно сказать, отразился весь мой ренессанс, – это когда очнулся и огляделся, но еще прежде заглянул в себя: а что там изменилось? Никуда не денешься – изменилось, и, может, не к лучшему. Осведомленная мизантропия появилась, возрастной пофигизм, уколы завистничества ко всем состоявшимся с кислой усмешкой особенно в адрес тех, кто полагает, что состоялся по прямому божьему указанию и ничего при этом, ха-ха, не переступал – не переспал, то есть, хотя бы разок с дьяволом, чтобы потом его забыть навеки. Наплывала иногда готовность рассориться в пух и прах со всем миром. Да тот ли это автор "Водоема" и "Бобки", – мог бы озадачиться помнящий меня читатель? Тот, тот…]
["Если ты выпил, но не обнажил лучшие черты характера – зачем ты выпил?". Это мое позднейшее доморощенное кредо для застолья. По аналогии могу продолжить: "Если ты прошел через длительную полосу неудач, но при этом сохранил лучшие черты характера, – тебе очень, ну, о-очень повезло!". Я не мистик, на всякие знаки и символы вообще-то поглядываю спокойно; меня утешает теперь непритязательная формулировка: "Всякая судьба, при отсутствии в ней форс-мажора, есть следствие характера". Руку-ногу мне не отрывало; в то же время наследства не сваливалось, это точно. Так что, то на то и получил; вернее, то от того… Но всё же так вышло, что в "Бобке" я еще в 1982-ом как бы предначертал свою судьбу. (Кстати, и повесть о собаке мне, родившемуся в год Собаки, в 1946-ом, случайно вздумалось написать в свой, опять же собачий, год). У дворняги по сюжету – две большие потери; или же – фатальные неудачи. И у меня самого – две: творческо-духовная (обретение читателя и имени, а соответственно, и полноценного – читай, неущербного, писательского настроения) и материальная (обретение дома и семьи).]
[Между прочим, эти 2 линии: творческо-издательская и жилищно-материальная – однажды соприкоснулись, и именно на повести "Бобка". Году в 2002-ом или 2003-ем позвонили из р/ст. "Эхо Москвы", молодой женский голос: "Бобка" – это ваша повесть? У нас отдельная программа о животных. Вы могли бы выступить как автор?" – "А вы прочитали?" – "Да, конечно. Замечательная повесть". Я согласился, назначили эфир на один из ближайших дней – с 15:00 до 16:00. Но о чем я буду говорить целый час, если в башке у меня непорядок после очередного заседания суда? К тому же, нет никакого опыта выступления по радио; шире даже – публичного говорения. Но я понимал, что это будет реклама, – книжку, может, станут покупать живее. Ладно, чего-нибудь наговорю: о том, например, что собаки никогда не держал: писал не столько наблюдением, сколько воображением; что мотивацией к написанию была необходимость регулярно подавать в творческий семинар литинститута, где заочно учился, свои произведения (для подтверждения, так сказать, роста мастерства и неуклонности уровня), и вместо двух рассказов в год решил сразу написать повесть, которой хватило бы на 2 года творческой беспечности; что на первом же семинаре руководитель (критик В. Гусев) и семинаристы трепали "замечательную" повесть за натурализм почище, чем Бобку в повести трепали другие псы. Ладно, найду о чем; скажу о своем особом отношении к русскому языку, который, будучи сам армянским "аборигеном", стал постигать лишь с пяти лет, так что он для меня навсегда остался как бы привнесено экзотическим, и пр.]
[Оставалось два дня до назначенного выступления, когда тяжбенные мысли таки подавили все наметки о повести, и тут мне блеснула как бы счастливая мысль. Я позвонил в "Эхо…" и попросился к этой девушке из литературного отдела на аудиенцию. Без проволочек выписали пропуск, поднялся; их оказалось две девушки, они приветливо, но все же недоуменно посмотрели на меня. Я уже почувствовал, что цель моя неадекватна… Но инерцию "счастливой" мысли не одолел, – спросил, а не сможет ли "Эхо Москвы" как авторитетное СМИ поддержать меня в моей тяжелой судебной ситуации? Приветливость на лицах девушек заметно спала, они сказали, что у "Эха…" свои проблемы с властью. Я высказал понимание, но неловкость была уже необратима. Видно, теперь только они и уяснили, что за принадлежность к написанной 22 года назад повести я отвечаю не полностью… Что ж, факт: тест на авторское реноме не прошел. А ведь сам же и напросился… Уходя, я сказал, что сейчас не очень готов, не могли бы они перенести. …Да, конечно, они перенесут. Недели через три я позвонил, но сам же подсказал нужное слово: "Наверное, мое выступление уже не совсем актуально?". Она сразу же согласилась. …В связи с чем, не могу не вспомнить реакцию критика Аннинского, которого я как-то встретил летом 1997-го в метро и сказал, не то хвастаясь, не то сетуя (сам еще не определился): "Лев Александрович, в "Дружбе народов" только что опубликовали мою повесть о собаке. А написал я ее 15 лет назад…". Аннинский на это живо, ну, прямо-таки голубоглазо, отозвался, – слова у него были уже на кончике языка: "А! Для собаки это не возраст".]
[…И вот теперь, в противовес своим нелучшим итогам, и как бы назло им, с восстановлением творческого позыва на меня стали накатывать приступы не адекватной возрасту веселости. Они натаскивали на страницы немало такого, что люди остепенившиеся относят к хламу. А я им внутренне отвечаю: "Главное в нашей жизни – обеспечить себя весельем до конца жизни". И чувствовал себя на последней площадке поезда, уже спиною к остающимся на перроне моим читателям, и уже вертел для потехи задом, разве что штаны пока не снял… А блюстители скажут: "Как же, снял уже". А я им: "Пардон, нас разделяют пять килограммов амитриптилина, и мы теперь не поймем друг друга".]
[…Случай для пробы выпал в марте 2009-го, когда я посмотрел беседу В.Познера с С.Шойгу, ее и отразил в материале №1. А поднимать историю с домом задумал только летом. Понимал, что работа будет неблагодарной, – вариться в соках ушедшей жизни, не самой лучшей ее полосы, дело, прямо скажем, некомфортное. Определил себе на всю "разминку" с конструктивом года полтора – до лета 2010-го. Тут-то и пригодились деньги: аренда жилья, оплата Интернета, наборщик, разработчик… 2-ой разработчик… 3-ий разработчик… никто здесь, в Сочи, не знает, в какую нишу меня задвинуть. И теперь, если уж продрался через пересказывание всего случившегося, то и дело маясь тягомотным отбором того, что стоит читательского внимания, – то теперь, в виде компенсации за восстановительный черный труд, можно дать волю и отвязному вдохновению, начав прямо с цитаты Пушкина: "Вдохновение есть расположение души к живейшему принятию впечатлений и соображению понятий, следственно, и объяснению оных". Добавил бы: "…и называнию всего и всех своими именами". Я уже упоминал высоколобого умника, брякнувшего в прекраснодушии: "Уныние – грех". Скорее всего, он же первым и другое сказанул: "Не суди – да не судим будешь". Очень удобная позиция! Практически то же, что: "Не пойман – не вор". А я, может, как раз хочу быть судим. Как быть?]
Резюме от литератора.
Понимал ли я, что вообще-то в нашей дачной местности возводить высокий дом так близко от соседа не принято? Разумеется. Мог бы принять иной вариант? Конечно, если сосед и архитектор оказались бы порядочными людьми и сели бы со мной в досудебном порядке за стол переговоров. Открыли бы все строительные нормы и свои претензии, выслушали бы мои; а сосед начал бы с того, что уважил бы мое право поселиться там, где хочу и где позволяет мне закон. А я бы начал с того, что предложил бы Башилову восстановить старую границу – то есть обратно отодвинуться по фасаду на отхапанный метр. Легко доказуемо, что это именно хапок; старая граница была параллельной постройкам; все межевания между соседями – прямые линии, без надлома, – а ты что сделал, Башилов? Видя, что я уже поднял стены гаража, имея сам 60 соток, все-таки придвинулся и подперся собственным гаражом. Но это же инстинкт зверя: ссакой окропить свою территорию. У тебя 3 дома, 3 гаража, и всё по границе – с соседями и с улицей; с тыла лишь и на местный боковой проезд форпостами не выставился – оттуда "врагов" нет. А сам кричал во всех заявлениях, что мой дом ближним углом касается ограды.
Башилов своего хапка не признал бы, и на том весь разговор и закончился бы. Хотя, в принципе, мог бы продолжиться и без восстановления границы, если бы Чапания, будь он непредвзятый чиновник, склонил Башилова к тому, чтобы тот не возражал против моего варианта, а именно: он заделывает оба свои глядящие на мой участок окна, я строю такой же высоты дом, 2 этажный, расстраиваясь вглубь двора, а не в высоту, и, таким образом, дома стояли бы, отвернувшись один от другого "спинами" – вполне распространенный вариант. Ничего подобного, как мы знаем, и близко не было; Башилов дважды сподличал, еще и не зная, что у меня будет 4 этажа: хапнул метр и два месяца намеренно тянул с подписью в протоколе. Это, может, как раз те два месяца, которых мне не хватило для улаживания вопроса с МДнУ и получения РД еще до того, как я договорился с бригадой украинцев. Неужели после этого я с ним буду считаться? Мне оставались Конституция (равенство до ограды), суд и СНиПы, в которых ограничения этажности нет. Непрописанность дачных параметров это не моя забота, Башилов, а твоя – это ты теперь, раз пошел войной, ищи параграфы, если они есть; а я знаю, что их нет. А будь они, неужто дело тянулось бы столько лет!
…Вообще-то, если бы я верил в мистику, то насторожился бы изначально. Уж если беру участок, над которым витает дух лагерника, начинавшего свои суровые будни в бараке с прослушиванья гимна Родины в записи собственного голоса, – сюр будет сопровождать все это дело с домом от начала до конца. Ушлые соотечественники на всякий случай принимают это за верный знак. Не будет добра от соседства со старухой, некогда сдавшей мужа сталинским опричникам… Как же я, сам сочинявший сюжеты, этот знак прохлопал! Мало того, сам руку к сюру приложил: на участке шириной 12 метров воздвиг 14-метровый (с башенкой) дом, который, будет падать с экспертного карканья вправо, Дейнеков зацепил бы, а будет влево – всю башиловскую семью из двух персон (живущую на самом деле в 30 метрах ниже) прихлопнул бы. Кстати, будь у Башилова с Овчинниковой в то время ребенок, жупел страха, которым они размахивали все эти годы, был бы особенно кричащим.
Если бы судья №1 Люльчев сразу потребовал у чиновника точного обоснования, я бы имел возможность, не теряя времени, предметно оспаривать отказ. Пусть даже в результате вынужден был бы дом снести. Не окажи мне Люльчев медвежью услугу, я не терял бы 6 лет – на никчемную тяжбу, и средства – на отделку и оборудование дома. И потом, узнав о существовании для Московской области 3-метрового ограничения на МДнУ, – а именно по этой, единственно законной норме мой дом и мог бы пойти под снос, – он уж, наверное, обязан был бы по моему ответному иску своим решением сносить и дом Башилова, узаконенный год назад до моего на том же расстоянии от ограды. А на Чапанию – представить определение в прокуратуру о превышении им должностных полномочий (в нашем случае – позволений, и ясно, что не за бесплатно) в отношение Башилова. Вот тогда бы уже сам Башилов изыскивал равноправную мировую со мной, чтобы оба дома равноправно были сохранены – "спина" к "спине". Тогда бы я мог подать на Чапанию материальный иск за то, что он спровоцировал ситуацию, в которой я строился на "зеркальном" расстоянии от ограды. Но за все годы ответная сторона в лице 5 истцов ни разу не упомянула о наличии этой нормы. Я и сам узнал о ней случайно; году на 3-ем тяжбы в "АиФ – Московская область" публиковали именно этот вопрос читателя: допустимое расстояние до границы с соседом? "АиФ" дали на него однозначный ответ: 3 метра, не ближе. Позже я получил подтверждение и из другого источника. Таким образом, судья обязан был вытрясти из Чапании эту краеугольную в нашем деле норму в первые же дни! Во всяком случае, предупредить об ответственности за сокрытие. Знал ли Чапания об этой норме? Еще бы не знать! А на чем бы он еще (кроме, конечно, иного прочего) греб мзду с "неаккуратно" расположивших свой дом застройщиков?
Вы, Иван Андреевич, говорят, нынче на пенсии; самое время не спеша рассортировать свои судьбоносные, с кавычками и без, решения. Ну, и какого сорта – по моему дому? Я-то думал, что поступаете в единственно верном порядке. Но вышел принципиальный пшик – подобно пистолетному хлопку арбитра перед началом марафона; в общем, фальстарт надежды на правосудие…
Будь райпрокурор в Видном действительно блюстителем закона, он бы все три предъявленные чиновником НН отдал бы на экспресс-проверку; для него это тьфу – в течениие дня. Но передрав в свой кассационный протест обман Чапании, он сам выставился сознательным лгуном или – на его выбор – отъявленным халтурщиком. И оказался ты, таррьщ прокурор Можаев, помощником чиновника по защите его ануса от неприятностей. Известное поприще…
Не вздрючило своего подчиненного архитектора и его начальство – ни Луньков Б.В., начальник областного УАиГ, ни Кочековский Г.К., его зам., ни министр областного строительства Петраков А.Н.… На десяток моих заявлений ровно столько же непрошибаемых отписок. Нет, они не отнекивались, что, мол, не по адресу. Как же – по адресу, по адресу! Но… Разок, правда, послали комиссию, смотрели… но вранья Чапании в упор не зафиксировали; а внутренне, видать, учли (это каким слепым надо быть, чтобы не увидеть явного), и шалуну, я думаю, пришлось в тот раз возить им внеплановое подношение. А они мне за это даже спасибо не сказали… Неблагодарные! В отписках всё на суд кивали: в процесс мы теперь, дескать, вмешиваться не вправе, – а это означает, что на всё время тяжбы, пусть она длится хоть 10 лет, на прегрешения чиновника накладывается мертвый мораторий – этакий защитный саркофаг. "Тук-тук-тук, кто там?" – "Захады, кунаком будэшь".
Судья №2 Локтионова позволила Башилову полгода водить себя за нос. Она что, впервые такого сутягу встретила? У них в суде до сих пор, что ли, не изобрели антисутяжные грабли? Не девочка, вроде, лет 40 ей было. На ней, собственно, шансы на вменяемое судейство и оборвались.
Первая реакция на решение судьи №3 Орфановой, кому бы я потом ни рассказывал – смех. Загадка: кто ее поставил судьей? За просто так ведь не поставят, если ум кроличий. Можно представить, как она во время испытания нетерпеливо обернулась, чтобы спросить: "Ну, как?". А тот, который ее в позу крольчихи и поставил, постановил: "Годишься… Щас уполномочу…". Орфанова с моей позицией, наверное, не согласна. Пусть подает в суд. Но если она баба, кроме того что аппетитная, еще и честная, – пусть вначале возместит мне ущерб. Подопытному кролику, в качестве которого она меня в течение года испытывала – приравняв к своему пониманию, – знаете ли, капуста полагается…
А что сказать о №4 – Гранковой? Стерва с гонором. И ход ее мысли нехитр: "Вот еще, будет мне тут самостройщик указывать, какие вопросы задавать истцам! И часа не пожалею, дам ему законным определением по лбу. …Ах, ты вообще ушел с заседания – за судью меня не считаешь? Ну, так, получай снос!". И это вместо того, чтобы внушить истцам простую мысль: "Вы указываете в документах: 5-этажный дом, – провоцируя взаимную неприязнь. Зачем? Суд – это добросовестные поиски выхода из запутанной ситуации, а вы его в балаган превращаете".
А председатель Мособлсуда Марасанова какова. Мне она не дала (смену подсудности), а Башилову с ходатайством от юр-чиновника – дала. И бумага эта оказалась чем-то вроде благонадежной справки из вен-диспансера. Но ты же не в постели, Марасанова, а на должности! Кто тебя уполномочил по разному относиться к гражданам: этому не дам по Конституции, а вот этому дам по справке: он у министерского венеролога проверился. Положила зад на краеугольный камень под названием: "равенство граждан перед законом", – и даже не почувствовала. Да еще поиздевалась: переброска дела в Подольск – это, видите ли, ради его "быстрого и правильного разрешения". Орфанова с Гранковой валандались по году, и оба их решения признаны незаконными. Это и есть "быстро и правильно"? А я тебе писал неоднократно: верни дело в Видное. Или, хотя бы, подстегни их! А ты ухом повела, Марасанова? Больше двух лет я бился, чтобы только провести экспертизу. И два года Николаев обустраивал снос. Это и есть твоя скорость, Марасанова? Ну, ты и поддаё ёшь, блин! С тобой соскучишься…
А что сказать о правосудии в целом? Китайские болванчики, томятся славой Станиславского: верю – не верю. Вот качнулись вправо: "Так, строитель говорит: ему, специалисту, строить для себя ненадежный дом не резон? Не верю!" А теперь влево: "Сосед строителя говорит о страхе погибнуть под обломками? Верю!" – "Но ведь дом – мирный!" – "Не верю! Поскольку соседи – воюют".
Ни один из судей за всё время не пожелал прибыть на дом, чтобы лично убедиться в наличии трещин, в отсутствии цемента в кладке, в отсутствии арматуры… Чтобы увидеть тень на доме Башилова… Не пожелали схватить лжецов за руку. Ты, дескать, Башилов, пишешь, что раствор в пальцах растирается? Так, бери молоток, отбивай кусочек, растирай. Не получается? Бей! Опять не получается? …Пишешь: "дом построен без фундамента"? Что ж, бери лопату, копай… Глубже… Ага, есть фундамент! Теперь так: пройдись по всем своим заявлениям, их больше пятидесяти, и ответственно пометь, где в них факты, а где эмоции. Вот тебе на первый раз штраф за обман… Ну-ну, ты только не подпрыгивай, это тебе не тещу обманывать. А на второй – просто, отстраним от дела, чтобы нас за болванов не держал.
Но это не у нас – так поступают в приличном правосудии.
Вот в марте 97-го архитектор района заявляет, что дом не отвечает противопожарным требованиям. Но целых 5 лет судьи не желают сделать простого логического усилия: если за это время архитектор всё еще не доказал нарушение противопожарных требований, – а тогда дом сразу пошел бы под снос – значит, он изначально обманывал правосудие. Неужели в цивилизованных странах потерпят, чтобы годами внаглую обманывали суд?
…А в Конституцию надо ввести отдельную статью:
"Обман есть неотъемлемый инстинкт всякого гражданина России. Право на обман (во имя защиты себя от судебного преследования и защиты своих интересов) закрепляется за каждым наравне с другими основными правами. Попытка обмана суда не может быть расценена как проступок или оглупление правосудия. Отдельная кара за раскрытый обман недопустима".
Кстати, совсем недавно председатель Верх. Суда Лебедев уже сделал похожие разъяснения. Тем самым паталогически честные люди теперь окончательно сочтены за недоумков. (Как эт-так, мол, – не пытаются даже реализовать свое право на обман? Да они с ума сошли!). В человеческом сообществе они займут такое же, достойное всяческого снисхождения, место, как клептоманы.
…Решениями подольских судей создан прецедент, который можно назвать "синдромом Башилова". Теперь любой гражданин, который сочтет, что данный дом может его убить, вправе обращаться в суд. При этом наличие на доме признаков начинающегося разрушения не обязательно. Москвичи, например, могут подавать коллективные иски на старые дома, у которых утеряны первоначальные технические документы. То же самое – все ларёчники, расположившиеся у подножия высоких домов. Им, допустим, возразят: "Но ведь дом стоит уже два столетия!". "Ничего не знаю, – скажет человек с синдромом Башилова, – любой ливень может оказаться для него последним". И может даже забиться в истерике, выкрикивая слова из лексикона экспертов-эмгээнэсэсников: "Инфильтрация осадков! Знакопеременные подвижки! Циклохарактер дефомаций!" и пр.
При любой паре близко стоящих друг к другу разновеликих домов нижние соседи теперь запросто подадут на верхних. Скажут: "Мы и в глаза не видели РД современного архитектора, а старые утеряны еще в революцию; дом больше ста лет не обновляли, несущие элементы ослабли! Дом свое отжил – долой! Снос!".
К слову, в Москве есть дома, аварийность которых уже проявлена, и пока мэрия расчухивается, в них продолжают жить. А по тротуару разгуливают люди.
Теперь любой гражданин, на участок которого наклонено соседское дерево вблизи ограды, вправе потребовать его срубить, поскольку внезапный ураган может повалить дерево и убить его. Ему, допустим, суд скажет: "Вряд ли вы захотите гулять по двору именно в ураган". Но он нахраписто запоет: "Не-ет, я свободный граждани-ин. Когда хочу, тогда и гуляю по своему двору". Вот веселая жизнь начнется! Владельцы дворов потребуют срубить все хоть сколько-нибудь опасные деревья. Отвесами будут вымерять. Могут даже припомнить классику синдрома: "Вот дом Чилингаряна – тот вовсе не был наклонен. Так его всё равно снесли! А тут – дерево… площадь опоры – тьфу; любой шквал может оказаться для него последним, а мне врач предписал гулять по двору, чтобы мозги проветрить, именно когда сильный ветер, – вот справка. Спилите немедленно, я в постоянном страхе!".
Я, конечно, не Эдмон Дантес, но ты, Башилов – мразь. Это русский язык, ничего личного. Про себя я называл тебя "гнусью", но мой родственник Сашик, выйдя после первого же заседания, сплюнул: "Ну, и мразь! И где ты его отыскал…". Пожалуй, так лучше. Ты выставил свои клыки наружу, водители, не видя их, зимой насаживались на них колесами… А я ведь тебе разъяснил, как ты гадишь людям. И что, убрал? Годами еще торчали твои волчьи ограничители; знали о них зимой лишь соседи да водитель грейдера. Ну, и как тебя после этого правильно называть? Вот и говорю: ничего личного.
Тебе, Чапания, говорят, скоро на пенсию. Ну, и ради чего старался, – неутомимо всё выстраивал архитектуру зависимости от тебя с последующими кунакскими рукоположениями из брюк в брюки? Наверное, тельце свое в старости чтобы обложить комфортом? Заручиться дружбой с прокурором – для прикрытия срама? А глаза свои человечьи – чем? Брючным клапаном, разве что – для анонимности, – с отпечатками купюр, начиная с "ленинок". Сколько Башилов тебе отвалил за позволение ему? А позже за гараж? – тоже ведь строение и тоже нельзя. Выдай хотя бы перед смертью, когда предстанешь, советую, – чертям меньше работы останется. Так-и-так ведь всё подчистую вытянут! Представляешь, какие у них там, по науке, клещи? И не то еще с отложениями выхватят. На твоем же сале тебя поджарят – бр-р-р… Обиднее же всего, что кунаки мингрелы на соседних сковородках ноздри себе заткнут от вони; обыкновенные барсеточники и разводилы у обменных пунктов, они хором тобою возмутятся. "Вот ловкач, – скажут, – напялил белые манжеты и, ничем практически не рискуя, в тепле и под архитектурной крышей больше нашего хапал". …Впрочем, всё это, Александр Викторович, фигня – больная игра воображения, не более. У тебя верный шанс, что религия – не наука. А добропорядочные твои соседи в историю с домом некоего Ч-на не заглянут. Не узнают, что в должности ты бывал подонком. Посему позволь только моральную саечку за испуг, мне с тебя и этого теперь достаточно.
Ну, а ты, Вевиорская, отключавшая мне воду на участок, да не смогшая. Ладно, я кругом виноватый самостройщик, но как сама-то дала промашку: допустила слухи о связи твоей с Башиловым? Ай-яй-яй, как неаккуратно… Это ведь не я сочинил; как сказал классик: "придумать можно и посмешнее". Да ты поспрашивай народ, он дыма без огня не чует… и пикантностей не забывает… Сам я такого не вынюхиваю; ну, залетело в ухо разок-другой, – а ты думала, сынтеллигентничаю и смолчу? Ну, уж! С каждым я обращаюсь адекватно, разных персонажей во мне достаточно сидит… Но, может, враки, как знать, я свечку в алькове не держал. А если и правда, – что ж, вполне может быть любовь… На здоровье, я не ханжа. Но вот что подумал: а ну, как ты с Башиловым на почве ненависти ко мне сошлась? Вот страсти-то! Вот откуда, должно быть, покрытие башиловских штырей, – я ведь тебе говорил, Татьяна, что Алексей на обочинах своих навыставлялся по 30 сантиметров. Вот, возможно, откуда тебе подсказка на ухо об отключении воды. Свою воду лил мне из шланга сутки, а мою – отключать. …Ну, как же, много лет он был просто один из жителей, а ты – Глава сель/адм-ии. И – ничего, искры не возникало. Ты же вначале не ему, злонамеренному, подмахнула, а мне – подпись итоговую в протоколе, после чего я и приобрел участок. Ясно же, что на тот момент ты с ним еще не любовничала и ничего тебе не мешало соблюдать закон, а то бы чего-нибудь придумала. Слухи-то позже поползли, когда ты впряглась в его интересы, как кобыла к коню в супрягу. После чего он и зачастил к тебе в контору – тактику согласовывать. Не ты ли вызывала меня в свой кабинет, когда ему вдруг показалось, что я уже на коленях и готов уступить ему за четверть стоимости? Ах, как он помчался на рандеву со мной, взметая пыль на обочине своим "Ауди" – аж "Жигули" мои обогнал! И как вы поочередно уставлялись на меня – он в предбаннике, а ты в кабинете: "Ну, как, согласен, наконец, на двадцать тысяч?". И как поочередно скучнели, когда я пожимал плечами: "Пардон, это недоразумение, и за три четверти не уступлю".
Ну, а потом уж пятеро, групповухой двинулись. Спаянные одной страстью снести и раздавить, перезванивались: ехать в этот раз на заседание, не ехать? – координируясь: может, еще поизнурять упрямца, чтобы, не зная о срочных телеграммах, снова попёрся бы в Подольск и сообразил бы там, кто в районе хозяева. Уж и не знаю, как вы там попредставительно договаривались, на чем спелись, по какой камасутре переплелись. В целом удачно получилось: родили снос; и снесли. И то – 7 лет на сносях ходили, с четвертого потуга разрешились, слава богу…
Но ведь и намучились… Дом, во многих местах проломленный экспертами, оплеванный в их заключении, стоя на краю вырытой могилы, как самодеятельный партизан, таки не дрогнул и даже перед лицом сноса не ощерился на измученных мучителей ни единой трещиной…
Авария самолета из-за технических неполадок чаще всего бывает в начале полета – при взлете или сразу после него, когда внезапно выявляется то, что недосмотрели на земле технари. Так же, в принципе, и с сооружением на основе цемента: внезапные обрушения часто случаются в стадии его возведения, когда цемент не набрал еще свою прочность (на 28-ой день – только 80-90%), когда, бывает, второстепенные несущие элементы не смонтированы.
Вот мой дом: в мае-июне 1996-го возведена коробка стен с крышей. С моей подачи каменщики не заполняли швы кладки раствором на всю ширину, оставляя по 2-3 см с обеих сторон. Если заполнять вровень с поверхностью стены, то слой штукатурки не так прочно "когтится" со стеной, и ему потом легче отвалиться. А я штукатурил сам, раствор не намазывал, а шлепал мастерком, чтобы не оставалось пустот; а перед тем давал цементный обрызг для лучшего склеивания. Такая штукатурка практически вечная: 2 3 сантиметровыми "когтями" она прочно держится за кладку, составляя с ней монолит. Облезлые дома с отслоившейся штукатуркой это чисто "человеческий фактор", – халтура, – климат и стройматериалы тут не при чем. Штукатурил я через год после кладки, эксперты это знали; весь этот год несущая (силовая) ширина стен была на 5 см меньше габаритной. Еще фактор риска: цемент через месяц набирает лишь около 90% свой крепости. Кроме того, самая значительная усадка фундамента, до 20 мм, бывает именно в первый год. Обычно это равномерная усадка, она не опасна, даже если дом просядет на 30-40 мм; опасна неравномерная усадка, она-то и напрягает фундамент со стенами, и если бетон слаб, стены неармированы, а цемент не набрал еще своей прочности – тут-то и могут появиться разломные трещины. После оштукатуривания пескобетоном (3,5 к 1) толщиной 1,5 см несущая ширина стен увеличилась сразу на 8 см; на 3-ем, 4-ом этажах – на треть: была 22, стала 30 см. Пенобетонные блоки – относительно слабый материал; но в сочетании с крепким раствором кладки и двухсторонней штукатурки такая стена приобретает каркасную прочность, не меньшую, чем стена из кирпича; а с наличием арматурного "скелета" – бо;льшую. Это уже жестко-оболочковая конструкция, наподобие гофрированного картона: материал ведь – бумага, но она жестко зафиксирована клеем.
Специалист, сопоставив эти факторы, сделает однозначный вывод: дом прошел проверку на прочность, через 4 года он стал надежнее. Но сделали ли такой вывод мои эксперты? В расчеты они заложили лишь прочность пенобетона и сделали прогноз: дом сломается. Но у дома не было уже причин ломаться; он прошел "взлетную" стадию", а факторы мороза и переувлажнения дренаж свел до минимума.
Дворянин Ипполит Воробьянинов смачно гаркал на советских официантов: "Х-хамы!!". И хотя во мне нет дворянской крови, а напротив, всё крестьяне да строители, с неменьшим основанием, но, скорее, большим, могу сказать всей этой экспертной кодле из МГНСС, – и Басилая В.М., и Мельниковой И.К., и Смирновой Б.П., и их верховным подписантам Бейриту и Сажину, и примкнувшему к ним Булекову из ЦКС, и Дерягину с Дмитренко из МЛСЭ: "Да вы, господа… да какие вы господа… х-хамы!!".
(удалено 2 фото)
Да простят меня сотрудники Мосгипронисельстроя, – этот институт, конечно же, не лучше и не хуже подобных нужных заведений. Но поскольку в МГНСС водились, может, и сейчас водятся верные корпоративной клятве деятели, я его и прозвал про себя как МосГовноНасос… Добрый пяток экспертов во главе с А.Г. Бейритом и В.С. Сажиным собственными ртами самоотверженно отсосали чиновно-судебное дерьмо, скопившееся за 4 предыдущих года в моем деле. Из расписки Сажина об уголовной ответственности видно, что он – 1935 года рождения. Мне не известно, здравствует ли он нынче или на пенсии, – и, разумеется, заслуженной, – или же отошел уже в мир иной. Если так, то о мертвых, есть мнение, надо хорошо или ничего. Мне лично на это мнение плевать: о Сажине здесь – только с опорой на документы, без инсинуаций. Наверняка, у него, со званием "заслуженного строителя" – отменное жилище; наверняка, и его потомкам по этой части не слишком тесно; но они должны знать, что их горячо любимый отец и дед, по меньшей мере в отношение одного человека повел себя как нелюдь – как топчущий копытами скот: он лишил этого человека жилища, оставив в преддверии старости бездомным. То же самое – и с Бейритом, с его еще более весомой начальнической подписью под приговором дому, и его, снискавшими, конечно же, собственные апартаменты, милыми бейритятами, – они тоже должны знать о копытах заслуженного родоначальника. Подписывая телеграмму в суд, Сажин счел нужным присовокупить к фамилии и звание свое: профессор. Не только пояснил причину невозможности прибыть на заседание, но и подчеркнул важность своей персоны. Как будто тем самым можно отмыться от приобретенного скотства.
Блюститель корректности скажет: "Как бы то ни было, нехорошо ругаться, как сапожнику". Ах, блюститель, теорию я знаю, – знаю, что с дипломатичным языком представился бы симпатичнее. Но что делать, если более адекватных слов для персонажей этой истории я для себя, просто, не смог найти? …Ладно уж, списывай на недостаток моих способностей. А мне достаточно и того, что я не весь еще, кажется, покрылся шерстью. Хотя для бездомного это было бы нелишне…
И самое последнее.
Первые годы после сноса особого желания заниматься своим участком не возникало. Ясно, что надо было его как-то продавать. Подобный участок я мог бы купить здесь, пусть и не в самом Сочи, и построить на остатки денег однокомнатный домик с верандой, используя б/у-материалы и свое строительное умение отделать их наилучшим образом.
Осенью 2008-го, будучи в Москве, наконец-то поехал в регистрационную палату в Видное за свежим подтверждением для будущего покупателя. Но там ждал сюрприз: участок мне уже не принадлежал. Каким-то образом еще в июле 2004-го его, оказывается, присвоил… всё тот же Башилов! А через 4 дня передал в собственность другому владельцу; а тот в марте 2008-го – третьему.
(удалено фото)
Зять Артур свел меня в октябре с адвокатом Кудряшовым С.И., возглавляющим контору "Кельт"; они были хорошо знакомы, и это, конечно, располагало. Пусть с Артуром я практически не общался, но всё же давний родственник, думал я, свинью не подложит.
А в апреле 2009-го пишу этому солидному с виду господину:
"Сергей Ильич! Я заплатил вам 35000 рублей с условием, что, если мое дело окажется неперспективным, вы (после проверки и вынесения резюме о перспективе) вернете мне половину. То есть 17500 я, с вашей подачи, платил вам только за поднятие обстоятельств дела.
Еще 5 месяцев назад ваш Алексей Шурыгин сказал мне по телефону, что юридической передачи моего участка не было, что, скорее всего, тут чистое мошенничество и что дело вполне перспективное. И потянулась неделя за неделей, когда Алексей всё говорил: вот-вот, – а дело касалось передачи мне факсом текста заявления для моей редактуры, – но это "вот-вот" так ничем и не закончилось. О чем я вам и сообщил, прося разобраться.
Но вот уже месяц и – ни гу-гу. Вы считаете это нормальным, – взять 35000 и отказывать в 50-рублевом телефонном разговоре с предоставлением информации о ходе дела? Артур характеризовал мне вас несколько иначе. Что мне теперь прикажете делать – стекла бить в вашей конторе, крушить оргтехнику или еще что-нибудь подобное, чтобы угомонить в душе чувство оплеванности?
Если вы давно (а может, и с самого начала) поняли, что это дело бесперспективное, и не хотите со мной больше пересекаться, незамедлительно верните мне всю сумму".
Между прочим, мы договаривались на том, что в случае возвращения мне участка, "Кельт" сам доведет дело до его продажи, за что и возьмет себе треть вырученных денег, что могло составить не менее двухсот тысяч рублей. (Цены на участки вблизи Москвы, невзирая на кризис, как с цепи сорвались).
В июле пишу Шурыгину А.А.:
"Алексей, твои действия я рассматриваю как глубокое неуважение клиента, равное обману. Ты много месяцев не объявлялся, неизвестно, как там у тебя шло дело; отозвался только, когда я сам позвонил; а когда я теперь не перезвонил, снова замолк.
…Мое условие то же: забирай себе 5000 и верни мне 30000 и скажи спасибо, что за обман и вождение меня вокруг носа вообще что-то получаешь. В приличных государствах добавляют к сумме все убытки, включая писание писем, звонки и т.п.
…Ты ждал, очевидно, что я отступлюсь от своих денег. …Но, мало ли, может, и с жуликом-Башиловым договорился".
А в сентябре – вновь Кудряшову:
"Что же ты, Сергей Ильич, спокойно взираешь на то, как твой адвокат Шурыгин присваивает мои деньги? Если ты – человек честный, узнай, в чем дело, и для начала сообщи, когда ваша контора вернет мне мои 35 000. …Тон клиента – это не причина не возвращать ему неотработанные деньги, это тебе в любой адвокатской конторе мира скажут.
…Все документы – у меня; копии я вам дал; но вы так ничего и не сделали и вообще замолкли, очевидно, имея в виду, что мне уже 7-ой десяток; но не исключено, что с Башиловым Шурыгин, просто, сговорился и хапнул с него тоже".
На все три письма – глухое молчание. В январе 2010-го, зайдя в юр-консультацию, узнал, что начинать надо было вообще с милиции, а не с адвоката. Очевидно, что именно заявление в милицию Шурыгин собирался по факсу согласовывать со мной, но актуальность сего тогда же, в конце 2008-го, у него почему-то отпала.
И вот, в феврале 2010-го вновь, будучи в Москве, еду в милицию. Вначале мурыжили, открещиваясь и всё пытаясь спихнуть меня мировому судье. Ну, спасибо, уже хлебнул я вашего суда… Потом, видя, что не отступаюсь, таки согласились принять бумаги. Из заявления в УВД Ленинского р-на Московской обл.:
"Ни в каких сделках по отчуждению участка ни я, ни кто-либо из моих доверенных лиц не участвовали, оригинала документов ни нотариусу, ни кому-либо из официальных лиц не представляли, никаких подписей нигде не ставили. Ни единой повестки в суд, ни единого оповещения о том, что участок отчуждается без моего присутствия, я не получал. Полагаю, что имеет место обычное мошенничество. Прошу сообщить результаты расследования письменно по моему месту прописки, г.Краснодар, .........; моб. т. .......".
С меня взяли расписку об уголовной ответственности за предоставление заведомо ложных сведений, и я дал им ее с охотой, – чтобы только работали. Они выдали мне талон-уведомление о том, что заявление принято 16.02.10, около 17:00, подпись дежурного по УВД, тел. – 541-57-22.
Приняли заявление и в адвокатской палате Москвы:
"…Отсутствие всякой реакции на несколько моих писем, в которых я в решительной форме потребовал… Кудряшов с Шурыгиным просто "кинули" меня. Никаких объяснений того, за какие труды они присвоили мои деньги и каких "промежуточных успехов" добились. …Мало того, даже не сказали, что мне надо начинать с обращения в милицию, поскольку есть все признаки уголовщины. …А что они сами по моей доверенности узнали – об этом тоже молчок. Прошу разобраться и помочь вернуть мои деньги наименее канительным путем. Я – пенсионер, у меня нет возможности долго находиться в Москве".
И палата оставила свой след – на копии заявления: "Принято 17.02.2010г. Ст. инспектор Буслова, т. 690-90-69".
Что ж, подождем. Уже даже любопытно, какой гримасой на этот раз обернутся закон и порядок. Я твердо решил: никаких звонков и напоминаний! Если власть себя уважает, она обязана дать конкретный ответ – и милиция, и палата, – причем, в достойные сроки. Подождем, читатель?
От 25.05.10
Из ответа адвокатской палаты Москвы:
"Послано 12.03. На ваше (вх. №521 от 17.02.10 г.)… Рассмотрение подобных вопросов не входит в компетенцию дисциплинарных органов палаты. …По вопросу возврата гонорара этот спор может быть разрешен в суде…".
Подписал президент палаты Г.М. Резник, – скорее всего тот, которого часто показывают по ТВ и правота которого, вкупе с юридической логикой, слышатся уже в тембре голоса, вполне авторитетного. Такой голос еще называют гудящим. "Всякое иное мнение, – слышится в этом голосе, – просто, несолидно".
По букве закона Резник, может, и прав; но есть вопросы.
В юр-консультации, где я изложил свое дело, четко сказали: недобросовестностью адвокатов занимается вышестоящая коллегия. Так что; теперь – в адвокатском сообществе нет единой позиции? И 500 рублей, которые с меня взяли в консультации г. Сочи, получается, тоже потерял?
В Москве я звонил перед тем в городскую коллегию адвокатов; там сказали: "Нет, этим занимается палата". Позвонил в а.п.М., тел. 690-98-94, объяснил ситуацию, спросил: "Вы рассматриваете такие заявления?". Ответ: "Да, привозите"; назвали адрес: Н.Арбат, 36/9, эт. 11, оф. 1109, тел. экспедиции – 690-73-80. Оказалось, дом Правительства Москвы, всем известный 30-этажный трилистник. Приехала вниз на лифте Буслова, заглянула в текст заявления и… приняла. Но если ей всё стало ясно изначально, – она ведь не курьер, а инспектор, причем, старший, – зачем принимала? Зачем по телефону говорили: "Привозите"? И если таки случилось недоразумение, зачем возюкались 24 дня? Сквозь лупу, что ли, изучали, – хлопнув себя в итоге по лбу: "О! Так это же не наша компетенция!"?
И что теперь – на Генри Резника подавать за одурачивание? За то что, скрипя артрозом, пёрся в Правительство Москвы только для того, чтобы через месяц получить на последнюю надежду плевок? Несоли-идно… (Это уже я гудю). И зачем им это нужно? Чтобы уровень входяще-выходящей переписки поддерживать для отчета? Дабы не попросили освободить помещение в престижном здании? В такую совковую вульгарность солидного г-на Резника что-то не верится. Но в чем же тогда дело?
Вряд ли Резник вникал в мое заявление; ему таких носят на подпись, думается, десятками. Известное поприще: знатен подписью и покровительством (поменяйте "…ови…" на "…ыва…" – и ничего не поменяется), – но никак не вниканием в текучку. …И всё же, почему не доверить визирование отказа самому вникавшему – а, г-н Резник? Видать, это – ваша перманентная самореклама, чтобы не забывали: Генри Резник – голова московской адвокатуры.
Но вот, этой голове, допустим, принесли то же самое заявление, что и мое. Но – от тети (тещи, племянницы), дай бог им здоровья, самого Резника. Тут он, конечно, прочел бы сам. И наверное вызвал бы к себе – соблюдая, разумеется, корпоративную процедуру, – Кудряшова с Шурыгиным, спросил бы: "Так, а что сделано, какие получены документы? Копия отчета клиенту? Уведомление, что он его получил?.. Что у вас есть?". Скажу, читатель, не мороча тебе голову (да и себе тоже): ни черта у них нет. Молчат уже 17 месяцев. На 3 письма хоть бы пукнули чего! А знают и адрес мой и телефон. Одно их дело, впрочем, могу подтвердить: в конце 2008-го, вскоре после обращения к ним, их сотрудник Власов Е.Б. с доверенностью от Шурыгина съездил в Подольский суд, в архив. Знакомился. Самый последний листочек в деле –как раз след Власова. Выясняли, очевидно, адрес Башилова… И за это оставили себе все 35000. Всякий человек на моем месте скажет: жулики! А Резник говорит: нет, у вас спор; идите в суд. Но направил бы он туда при таких же обстоятельствах свою тетю (тещу, племянницу)? Ха-ха! А мне предлагает: 1. Подача заявления; 2. 1-ое заседание; 3. 2-ое заседание, 4… 5… Ведь против меня будут волки от юрпурденции, и каждый раз мне приезжать в Москву? Не хватит ни денег, ни жизни…
В государстве Россия нынешнего вида в суд я уже НЕ пойду, это принципиально. Ваш комментарий, ув. правовед Резник? Или, может, просто скажете вашим двуглавым, с двойным аппетитом, орлам из "Кельта": "Обирать и так уже обобранного, ребята – последнее дело".
; ; ;
;;
;
Вышеизложенная история написана в 2009-ом году. За прошедшие годы ничего не изменилось. О дальнейшей попытке "бодания телёнка с дубом" за свой дом есть ещё страниц 10.
С.Чилингарян, моб. тел., г.Брянск – 8-966-324-6797
2009 История с домом, документально-житейская пове
© Copyright: Сергей Чилингарян 3, 2016
Свидетельство о публикации №216090101964
Свидетельство о публикации №216090101964
Рецензии