К - дополнение

К  - дополнение
      
             Содержание
Картина
Каша
Каяться
Клевета
Клятва
Книга
Колодец
Колокол
Корова
Король
Космос
Краснеть
Крестьянин
Критика
Кровь
Кузнец
Курить
__________


(Картина)

     Старик порылся в углу за печью среди рухляди и хлама, извлекая из какого-то тряпья совсем небольшую картинку, повернул её к нам, и вдруг, как от солнца, стало светлее в этом его сумрачном жалком жилище.
     - Вот вам моя Мадонна…
     Мы сразу узнали её, смуглую нашу степнячку, с задумчивостью на лице, с совсем ещё маленьким дитём на руках. Вся будто окутана тихим сиянием материнской любви и преданности, взгляд её опущен вниз, к прильнувшему к ней ребёнку. А яблоки над молодой матерью нависают меж листьев таким венком, точно уродило яблоками всё небо, и прозрачная роса вот-вот начнёт капать с них, окрашенная цветом утренней зари…
     Мы и слова не могли вымолвить от волнения, от близости чуда, стояли над картиной, радостно изумлённые, и в какой-то миг, ей-же-ей, заметили, как уста её, нашей Надьки, трепетно чуть шевелились в улыбке, обращённой к младенцу, а может быть, и к нам.
     Так вот она, наша Мадонна под яблоней… Стоит, слегка головой склонилась к ребёнку, младенцу отдана вся её материнская нежность, вся дума-задума, сквозящая в тихом ласковом взгляде. Сила картины была сосредоточена именно в этом взгляде молодой матери: ничего для неё в мире не существует сейчас, кроме крохотной жизни её дитяти, и она, мать, будто оберегает его своим взглядом от каких-то тревог и напастей, от никому ещё не ведомых бедствий, которые, может, только мать и способна предугадать своим материнским инстинктом…
                Олесь Гончар «Твоя заря»

                ***

(Каша)

     Однако уходил человек от однообразия в меню, ставя себе на службу новые, отвоёванные у природы силы. Огонь, кроме тепла и защиты, стали использовать для приготовления пищи. Мясо животных становилось мягче и вкуснее – это уже выяснил наш пытливые предок, а вот как быть с зерном? Зерно стали варить. Сначала, надо полагать, помогал камень удобной формы, потом форму пытались создать сами. А с появлением гончарной посуды кулинарные фантазии наших пра-пра-пра-пращуров разыгрались. И начались гастрономические «поиски».
     Сначала зерно просто варили. Потом его стали растирать между камнями. Получилась крупа.  … эту крупу варили в горшочках на раскалённых камнях. Получилась каша. О ней, пожалуй, стоит сказать особо, воздав по заслугам. Ведь сколько веков кормит она человечество! Но мы остановились, чтобы сказать ей похвальное слово ещё и за то, что стала каша прародительницей хлеба, а точнее – прародительницей теста.
     Каши вкусны, питательны, любимы, и география «кашеварения» необъятна. Старинные летописи рассказывают об основных продуктах питания людей, и на первом месте – пшеница, ячмень, просо, рожь.
     В летописи, описывающей свадьбу князя Александра Ярославича, говорится, что князь «самолично кашу варил». Ясно, не просто кашеварил, а исполнял какой-то обряд. Обряд добрый, подчёркивающий святость домашнего очага, надежду на сытость, предчувствие сердечного застолья.
     «С ним каши не сваришь» - говорят про бросового человека. А с кем «кашу сваришь» - значит, с ним всё на лад пойдёт.
                Е. А. Назарова «Трудом Взращённый»

                ***

(Каяться)

     …Принятия причастия ещё не является гарантом спасения. Всё зависит от глубины покаяния и того чувства, с которым вы ходите к Святой Чаше.
     У апостола Павла сказано: «Всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьёте чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он придёт. Посему кто будет есть хлеб сей или пить чашу Господню недостойно, виновен будет против тела и крови Господней… Ибо кто ест и пьёт недостойно, тот ест и пьёт в осуждение себе, не рассуждая о Теле Господнем» (1 Кор. 11626, 27, 29). Из духовной практики известно, что многие прельщённые (люди, впавшие в самомнение, гордость) часто причащаются, но это не спасёт их.
     Ещё раз подчеркнём, что спасительность таинства Причастия, сила благодати, получаемой в этом таинстве, зависит от сердечного расположения человека, от того, с каким покаянным чувством сознания собственного недостоинства, желания вечной жизни и любви ко Христу подходит он к Чаше.
                Священник Родион «Люди и демоны»

     Не все входили в собор с верой в душе. Были сомневающиеся, были пришедшие из любопытства, бывали даже насмешники. Но молитва отца Иоанна перерождала их, соединяла вместе в едином порыве к Господу.
     - Бог нам дал жизнь. Он о нас беспрестанно печётся. А мы Его дары употребляем во зло, грязним Его образ, надругаемся над Его любовью и долготерпением. Кайтесь, грешники! – летел над головами молящихся голос священника.
     В храме начинались всхлипывания верующих. Отец Иоанн перечислял их грехи, и толпа с каждым мгновением рыдала всё громче. Многие, прижав ладони к лицу, каялись в таких грехах, в которых не признались бы и близкому другу. Отец Иоанн, словно охваченный внутренним пламенем, очищал их души.
                В. Воскобойников «Дивный дар»

     Мистическое значение Святой Земли усугублялось тем, что там получали отпущение грехов даже самые великие грешники. Грабежи и убийства можно было искупить, получив прощение за содеянное после паломничества к Гробу Господню. По дорогам Европы пылили пешком, верхом в повозках тысячи странников, стремящихся в святые места или возвращавшихся оттуда.
     Например, Анжуйский князь Фульк, обвинённый в нескольких тяжёлых преступлениях, включая убийство жены, трижды путешествовал в Иерусалим. (Как говорится, не согрешив – не покаешься).
     Другой князь, Роберт Нормандский, отец Вильгельма Завоевателя, отмаливал свой грех – отравление брата Ричарда. Подобные покаянные путешествия показывают, насколько в ту пору эмоции, мистические переживания преобладали над здравым рассудком.
                Р.К. Баландин «Что там, в глубинах сознания?»

                ***

(Клевета)

Клеветой и речью ядовитой
Сколько раз в толпе передо мной
Осуждён бывал ты без защиты!
Я одна грустила над тобой…
              А.Ф. Жодейко  1854г.

     И поехал Иван судиться. Судились они и у мирового и у волостного. Пока судились, пропал у Гаврила из телеги шкворень. Поклепали Гавриловы бабы этим шкворнем Иванова сына:
     - Мы, - говорят, - видели, как он ночью мимо окна к телеге подходил, а кума сказывала, он в кабак заезжал, так кубашнику шкворнем набивался.
     Опять стали судиться. А дома что ни день, то брань, а то и драка. И ребята бранятся, у старших научаются, и бабы на речке сойдутся, не столько вальками бьют, сколько языками стрекочут, и всё назло.
     Сначала клепали мужики друг на друга, а потом и вправду, чуть что плохо лежит, стали таскать. И так и баб и ребят приучали. И стало житьё их всё хуже и хуже. Судились Иван Щербаков с Гаврилой Хромым и на сходках, и в волостном, и у мирового, так что и судьям всем надокучили; то Гаврила Ивана под штраф подведёт или в холодную, то Иван Гаврилу. И что больше они друг дружке пакостили, то больше остервеняются. Собаку сзади бьют, а они думают, что это её та кусает, и ещё пуще зарится. Так и эти мужики: поедут судиться, их накажут, того либо другого, штрафом или арестом, и за всё это у них друг на дружку сердце разгорается. «Погоди ж, мол, я тебе всё это выворочу». И шло так у них дело шесть годов. Только старик на печи всё одно говорил. Начнёт, бывало, усовещивать:
     - Что вы, ребята, делаете? Бросьте вы все счёты, дело не упускайте, а на людей не злобьтесь, лучше будет. А что больше злобитесь, то хуже.
     Не слушают старика…
                Лев Толстой «Упустишь огонь – не потушишь»

     - Кто же вздумал навязать вам этот грех? – спросила Мария.
     - Те, кто заранее всё обдумал. Им нужно было расправиться со мной, но без помощи Казиля это вряд ли бы им удалось, поэтому, запугав его, они уже почти достигли намеченного. Но мальчуган не только оговорил меня, но и спас от верной смерти. Он вложил в мою руку кинжал в тот самый момент, когда положение уже было безнадёжным. Имея оружие, я мог постоять за себя, заставить убийц отступить, затем бросился в реку.
                Ксавье де Монтепен «Месть Шивы»

                ***

(Клятва)

     - Евгений Устинович! – Лопаткин сказал это торжественно. – Если только я вручу, вторым моим делом обязательно будет ваш…
     - Не клянитесь. Вы поклялись – и уже испытали бесплатное удовольствие помощи ближнему. И вас авансом поблагодарили. – Старик привстал и поклонился. – Так что второй раз получать то же самое вы, может быть, и не захотите. Тем более что за повторное удовольствие придётся платить: исполнять клятву!
     - Хорошо. Беру свои слова обратно…
     - Не клянитесь, - повторил профессор, вынимая из самодельного пресса глиняный кубок. – А в особенности при людях. Публичная клятва доставляет больше удовольствия, но зато потом человек думает не о долге, а о процентах, о том, что люди помнят его клятву. Заверения даже в любви…
     - В любви действительно нельзя клясться. Это правда, - сказала Надя. – Надо просто любить. Но клятвы так приятно слушать!..
     - Человеку любящему или ненавидящему, пожалуй, верно, не нужна парадная присяга, - согласился Дмитрий Алексеевич.
                В. Дудинцев «Не хлебом единым»

     …Воздух и окружающий простор были наполнены радостным, возбуждающим душу светом. Володя упал в траву и, перевернувшись на спину, долго  смотрел в небо; в его глазах стояли слёзы. Андрей присел рядом, поглядел на друга.
     - Это у меня от радости, - улыбнулся Володя, - от радости у человека и не такое бывает.
     - Свобода, Волоха! – воскликнул Андрей. – Вольная жизнь начинается.
     Но радость была у ребят короткой, как вспышка молнии. Голод сдружил их с бродягами. Попав в компанию воров-карманников, они быстро освоили запретное ремесло, и началась жизнь, полная риска и страха. Кочуя из одного города в другой, они не заметили, как докатили до солнечной Молдавии. К закату клонилось лето сорок девятого. За два года ребята заметно вытянулись. Жестокость блатного мира неузнаваемо овзрослила их и заставила думать о жизни, о своём будущем.
     - Пора выбираться из болота, - частенько говорил Володя. – С головой может засосать.
     - А про Батю забыл? – щурился на друга Андрей.
     - Про него я всегда помню, - вздыхал Володя, - И всю жизнь, наверно, помнить буду. Кровосос он, а не король. Клятву дурацкую придумал. Опутал, как паук, нас этой клятвой, вот мы на него и ишачим.
     - То-то же, - Андрей похлопал Володю по плечу. – Клятва это тебе не паутина. Ну ты не горюй, Волоха. Давай ещё мал-мала пощекочем кое-кому нервишки, а там будь что будет…
                Н. Мирошниченко «Человек, сын человеческий»

     Джелла вдруг тоже стала убеждать вошедших:
     - Да, друзья мои, скажите это, и ваших показаний будет вполне достаточно, чтобы доказать всю невинность Джорджа Малькольна и уличить раджу Джургаль-Саиба в гнусной, презренной клевете.
     - Да, говорите, - отозвался и лорд Сингльтон, - но сперва поклянитесь мне вашими наиболее чтимыми богами, что вы будете говорить только правду, одну святую правду.
     - Клянёмся именем Шивы и священным покрывалом Бовани, - произнесли оба индуса.
     - Теперь я готов выслушать ваши показания, - заметил губернатор.
                Ксавье де Монтепен «Месть Шивы»

                ***

(Книга)

         Книга и её хранение
     В наши дни книги поселились в каждом доме. Книга прочно вошла в жизнь каждого, она учит, советует, развлекает, заставляет задуматься.
     Конечно же, ценность книги выше её  потребительской стоимости. А ведь нынешнее массовое издание через пару веков станет для наших потомков настоящей антекварной книгой, раритетом.
     Как сохранить это богатство?
     Были времена, когда на довоенных библиотечных книгах можно было встретить вклеенную под обложку памятку:
     «Убедительная просьба книги:
     Пожалуйста, не трогайте меня грязными руками: мне будет стыдно, если меня возьмут другие читатели.
     Не ставьте на меня локтей, когда читаете, и не кладите меня раскрытой лицом вниз, ибо вас самим не понравится, если бы с вами так обращались.
     Не кладите также в меня карандаша, ничего толстого, кроме тоненького листика бумаги, иначе разрывается корешок.
     Если вы кончили читать и боитесь потерять место, где вы остановились, то не делайте значка ногтём, а вложите в меня закладку, чтобы я могла удобно и спокойно отдохнуть.
     Помогите мне остаться свежей и чистой, а я помогу вам быть счастливыми».

     ДЕСЯТЬ  ЗАПРЕТОВ  ДЛЯ  ЧИТАТЕЛЕЙ, опубликованных в конце позапрошлого века  петербургским журналом «Известия книжных магазинов товарищества М.О. Вольф».
Вот эти запреты:
     Не бери книг у других для прочтения, если ты имеешь возможность сам покупать книги.
     Не разрывай страниц книги пальцами даже в том случае, если ты уверен, что твои пальцы чисты.
     Не слюни пальцев при перелистывании книги, ибо это неприлично и опасно для здоровья.
     Не израсходуй всех ассигнованных на приданое дочери денег, не купив ей предварительно хотя бы небольшую библиотеку.
     Не уезжай в деревню, на воды или на курорт, не положив предварительно в чемодан несколько книг.
     Не одевайся изящно и не считай себя джентльменом, если читаешь грязные и запачканные книги.
     Не покупай никогда заведомо краденых книг, ибо этим наносишь ущерб и автору, и издателю и роняешь достоинство самой книги.
     Не составляй суждение о книге на основании одной только прочитанной тобой рецензии.
     Не заботься, чтобы у тебя был подвал, полный вин, а старайся, чтобы у тебя была возможно полная библиотека.
     Не говори, что у тебя нет средств на покупку книг, раз у тебя хватает средств на многие лишние расходы.

     …Здесь хочу отметить, что ещё Екатерина 2 в «Записках касательно русской истории» говорила: «…они (славяне) древнее Нестора письменность имели, да оные утрачены или ещё не отысканы и потому до нас не дошли. Славяне задолго до Рождества Христова письмо имели».
     …Каждый народ для письменности пользовался тем материалом, который был более доступен. Египтяне – папирусом, этруски - росены, критяне и мн. До. Глиной, некоторые народы в целях сохранения своего послания на долгие годы – камнем. Славяне использовали бересту или «дощечки» - деревянные дощечки – на которых была оттиснута «Велесова книга». Надо сказать, что береста на удивление долго противостоит гниению. Её подкладывали под нижний венец сруба, чтобы как можно дольше его сохранить и в то же время береста прекрасное средство для разжигания огня. Неисчислимые войны и нашествия врагов являлись причиной пепелищ. Огонь не щадил ничего. Дотла сгорали деревни, города, храмы, которые всегда являлись средоточием культуры, а вместе с ними сгорали письмена.
       Валерий Коченов «Через тернии к истине», газета «Голос Вселенной» 4, 1995 год.

                ***
(Колодец)

     … Засуха замолчала. Незнакомцы стали благодарить её.
     - Ты хорошо рассказала нам всё, - говорили они, - но, прибавил один из них, меня удивляет то, что три мудреца ничего не сделали для колодца, который оказал им такую услугу. Неужели они могли забыть такое доброе дело?
     - Разве этот колодец не должен быть вечным, - заметил другой, - чтобы напоминать людям, что счастье, которое исчезает на высотах гордости и самообольщения, снова находится человеком в глубине раскаяния и смирения?
     - Неужели отошедшие в вечность менее способны на благодарное чувство, чем живущие? – добавил третий. – Неужели те, которые наслаждаются вечным блаженством в Раю, могут забыть своих друзей, оставшихся на земле, и не помочь им в минуту опасности?
     Но едва сказал незнакомец эти слова, как Засуха вскочила с криком ужаса: она узнала в незнакомцах трёх мудрецов. С воплями отчаяния бросилась она бежать от колодца, как от зачумлённого, чтобы не видеть, как путники подозвали своих слуг и те стали снимать с верблюдов мешки с водой, которыми они были навьючены; и вскоре бедный умирающий колодец стал оживать и наполняться чудесной водой, которую благодарные мудрецы привезли с собой из Рая.
                Сельма Лагерлеф «Колодец Мудрецов»

                ***

(Колокол)

     На Спаса в Терновщине, как известно, храмовый праздник, в этот день всё небо у нас играет звонами, с раннего утра весело зинькают, бомкают большие и маленькие колокола слободские, а мы, рассыпанные по стерным в степи со скотом, можем только издали им откликаться, переводя на человеческий язык, на шуточную песенку то, что они серебром своим выговаривают: «Клим дома – Химы нету. Хима дома – Клима нету…»
     Переведём дыхание, вслушиваясь в небо, и снова в тон колоколам, нараспев: «Клим дома – Химы нету…»
     Всё это во славу нашего неизбывного вдохновенного Клима-звонаря и его чудаковатой, ко всему доверчивой Химы.
     Так красиво, почти что пасхально, дзинькают, вытанцовывают, целое утро неустанные наши терновщанские колокола и колокольчики, словно приветствуют весь мир, славят погожий день и наше степное приволье, где уже не осталось ни одного снопа, ни одной копёнки, всё убрано человеческими руками, свезено в село и обмолочено…
                Олесь Гончар «Твоя заря»

                ***

(Корова)

Корова продаётся с подойником, а лошадь с недоуздком.

     Корм здесь – куда уж лучше. Казалось бы, пастись нашим коровам и с места не двигаться, однако, как и среди людей, между ними тоже есть разные натуры, вреднющие попадаются, одна смирно пасётся, а другая задрав голову, и понесло её Бог знает куда, видать ей здесь не так, показалось ей, что где-нибудь там, на краю света, будет лучше,
     - И куда ж это тебя нечистый понёс? – кричит на свою рябуху Катря Копайгора, но корова и ухом не ведёт. – А чтоб ты сдохла! – И Катря, длинноногая, забиячливая наша подружка, первая затевающая драки, сверкая поджилками, пускается корове наперерез.
                Олесь Гончар «Твоя заря»

     …Васятка заигрался: разговор-то не сразу услышал. Заметил, когда они уже в избу вошли. Незнакомые – с чужой, видать, деревни. Баба выла, с ней ребятня толкалась, за подол цеплялась, а мужик батянька их, мял в руках шапку и молчал.
     - Что за горе у вас? – спросил отец Павел.
     - Пропали мы, пропали, батюшка, - причитала женщина. – Не будет нам счастья. Детки милые, все по миру пойдём…
     - Корова у нас пала, - глухо сказал мужик.
     Вот уж горе горькое. Васятка смотрел на этих людей со страхом и жалостью. Он, хоть и невелик был, понимал: без коровы – погибель. Без коровы не вывернуться. Корова и поит, и кормит. А отец сразу их рассудил.
     - Вот наша телушка вам и сгодится, произнёс он.
     Не зажалел телушку-то, хотя телушка хорошая у них была, на втором году, справная.
     - Дай Бог тебе сил, отец Павел, - тихо-тихо, чуть ни шёпотом, на радостях благодарила женщина. – Спаситель ты наш…
     И – отцу в ноги. Отец с коленей поднял.
     - Негоже так, матушка. Так только перед образом стоят. Идите с Богом. Ангела вам Хранителя.
     Этак и подарил чужим людям телушку.
                Т. Кудрявцева «Возьми свой крест и иди»

     Всё ближе, ближе стадо, всё громче звук ботал и Колокольцев, всё реже хлопки бича и брань пастуха. Иная смиренная скотина, балованная хозяйкой, уловив ноздрями вечерний дым, подаёт голос, чтоб слышали, что идёт она, идёт домой в целости-сохранности, несёт ведро молока, и за это за всё хозяйке надо её встретить у ворот, погладить по шее и дать кусочек хлеба с солью, ну, если хлеба и соли нету, просто поговорить с нею по-человечески: «А матушка ты наша! Кормилица ты родная! Ступай во двор, ступай с Богом!» И она, дородная, малоповоротливая, всё поймёт и оценит и промычит ответно о взаимной своей симпатии ко двору, хозяйке, хозяйству, работникам, пояснит, что лучшего двора, лучших хозяев, ласковой доярки она не имела и иметь никогда не захочет…
     Бабушка не любила доить Пеструху на людях, на виду…
     Погладив корову по выпуклому боку, как бы подталкивая её лёгким хлопком по холке под навес, бабушка тёплой водой ополаскивала фигурную подойницу с рожками, якобы доставшуюся ей от покойной матери, плескала ковш-другой  воды в плошку и неторопливо следовала под навес. Там она мыла вымя корове, долго прилаживалась на своей скамейке, готовясь к исполнению важного, можно сказать, главного дела во дворе, вполголоса творя молитву «Во благословение стада». «Владыко – Господи, Боже наш,  власть имейя и всякия твари, тебе молимся и тебя просим. Яко же благословил и умножил еси стада… Благослови и стадо скотов сих раба твоего Ильи, и умножи, и укрепи, и сотвори … навета врагов и воздуха смертного и губительного недуга…»
     После такой складной молитвы, которую дети повторяли за бабушкой, шевеля губами, всё стихало, усмирялось привычным, почти торжественным ожиданием, И ожидание это разрешалось слабым звоном. Как бы издалека, из лесов, с гор, может, из умолкшей церкви с сопрелой тесовой крышей, под которой висел ещё на верёвке один, фулюганами не обрезанный, колоколец, донесшимся.
     После краткого перерыва, в который вмещался облегчённый и благодарный вздох коровы, следовал звон протяжный и звучный, а там уж почти впритык друг к дружке – дзинь-журу, дзинь, дзжунь, дзинь-джуру. Звучит, что музыкальный инструмент, древняя, не раз паянная подойница, похожая на пухлый чайник, только сосок у неё покороче и крышки нету…
     Подойница уже не звенит. Из-под навеса слышно журчание, умиротворяющее журчание глубокого молочного ручья. Вот и журчание перешло в короткое, едва слышные всплески – молоко в подойнице поднялось высоко, вспенилось, и пена глушит звуки струй.
     И над селом ни звука, ни стука. Время дневного торжества и минуты ожидания сладкого парного молока. Дрёма охватывает корову, исполнившую своё привычное и такое необходимое для жизни людей дело.
     Отдавая уже последние, самые жирные и самые короткие струйки наработанного, скопленного за день молока, корова почти спит, валяя во рту смачную жвачку.   «Благодарствую тебя, доченька, спаси тебя Бог», - шепчет бабушка и легонько хлопает корову по крупу.
                Виктор Астафьев «Последний поклон»

                ***

(Король)

     Может показаться странным, что королю так много запрещено. Так вот, должен вам сказать, что при королевских дворах очень строгий этикет. Этикет – это значит, что так всегда поступали короли и новому королю нельзя делать иначе, потому что если бы он хотел что-нибудь сделать иначе, он потерял бы честь, и все перестали бы его бояться и уважать, так как это означало бы, что он не уважает своего великого отца-короля ли деда и прадеда-короля. Если король хочет что-то сделать иначе, он должен спросить церемониймейстера, который следит за дворцовым этикетом и знает, что в таких случаях делали короли.

     Король снова начал играть на скрипочке, а Матиуш, Еленка и Стасек слушали.
     - Почему ваше королевское величество играет так грустно?
     - Потому, что жизнь не весела, друг мой. А уж, пожалуй, самая печальная жизнь у короля.
     - У коро–ля-а-а? – удивился Матиуш. – А те два такие весёлые.
     - И они печальные, дорогой Матиуш, только при гостях притворяются, потому что таков обычай, так велит этикет…

     Матиуш полюбил грустного короля, но всё же не вполне ему доверял. Потому что короли рано становятся недоверчивыми.
               Януш Корчак «Король Матиуш»

                ***

(Космос)

     …Получении новой информации о Вселенной, в которой мы живём, и есть та главная цель, которую будет преследовать человечество, посылая в космос корабли.
                К.П. Феоктивстов, лётчик-космонавт

     Эстонский академик Г.И. Наан считает, что «мыслима такая космологическая схема, в которой Вселенная не только логически, но и физически возникает из ничто, причём при строгом соблюдении всех законов сохранения. Ничто (вакуум) выступает в качестве основной субстанции, первоосновы бытия».

     В свете новых космогонических представлений само понимание вакуума было пересмотрено наукой в корне. «Казалось бы, - пишет доктор философских наук И.А. Акчурин, - нет ничего более противоположного материи и движению, чем вакуум, и тем не менее и он оказался в свете современных физических представлений всего лишь одним из состояний материи…» Вакуум, по его словам, есть «особое состояние вечно движущегося, развивающейся материи». На исходных стадиях Вселенной интенсивное гравитационное поле может порождать частицы из вакуума.

     «Лик Земли, - писал об силах космоса В.И. Вернадский, - ими меняется, ими в значительной степени лепится. Он не есть отражение только нашей планеты, появление её вещества, её энергии, он одновремённо является созданием внешних сил космоса». Речь идёт о всепроникающем направленном воздействии «внешних сил космоса», для которых пространство, а может, и время не могут служить помехой. Биосфера земли, писал он, это «источник измерения планеты внешними космическими силами».
     (По расчётам астрофизиков Чандра Викрамасинха и Фреда Хойла, времени существования Земли также недостаточно для образования и эволюции системы из примерно двух тысяч ферментов, которыми пользуются земные организмы).

                ***

(Краснеть)

Краснеют люди с Богом в душе.

     …Подойдя к шкафу, он хотел напиться, но корзинка с дядиными плодами, до половины опорожнённая, так поразила его, что он даже позабыл, для чего пришёл в столовую.
     - Кто это посмел? – сказал он, всплеснув руками. – Кто посмел тронуть плоды дядюшки-каноника?
     - Стоя в раздумье над корзинкой, он вдруг услышал за собой грубый голос:
     - Что ты тут делаешь, Наполеон? Разве ты не знаешь, что тебе запрещено самому ходить сюда за едой?
     - Это был сам дядюшка-каноник – толстенький плешивенький старичок, отличавшимся бонапартовским орлиным взглядом.
     - Я ничего не брал, - отвечал Наполеон.
     Вдруг ему пришло в голову, что его могут заподозрить в пропаже плодов, и он покраснел до ушей.
     - Увидя его смущение, дядя-каноник сказал:
     - Не лги, Наполеон!
     - Я никогда не лгу, дядя, - гордо отвечал мальчик. Но смелость эту дядя принял за дерзость.
     - Я ещё не знаю в чём дело, - продолжал дядя, - но скоро узнаю, и потому, если ты виновен, то лучше сознайся; тогда я тебя прощу…
     Посмотри в зеркало, на что ты похож, ты весь покраснел.
     - Лицо моё лжёт, а не я, - отвечал мальчик…
                «Наполеон Бонапарт»

     Ремзик всё-таки решил чем-нибудь заткнуть свой резиновый башмак. Но заткнуть было нечем. Он знал, что у него в кармане ничего нет. В руке у него был только поводок, больше у него ничего не было.
     Он нагнулся, прикрывшись спиной от женщины, и, делая вид, что возится с ошейником, вдавил часть поводка в дырку и снова выпрямился. Барс очень удивился, что Ремзик так странно использовал поводок и, подняв уши, уставился на башмак так, как, бывало, уставится в подвальный люк, учуяв там кошку и ожидая, что она оттуда выскочит.
     Ремзик почувствовал, что лицо его краснеет от предчувствия разоблачения. Сейчас она всё поймёт, глупый Барс его выдаст.
                Фазиль Искандер «Ремзик»

     Спешивший куда-то парень привычно срезал расстояние. Занёс ногу над только что вскопанной тропинкой. И тут только увидел посаженные цветы. Зелёный лист каллы слегка дрожал от лёгкого ветра. Занесённая над ним нога закрыла цветок от солнца.
     Парень растерянно остановился. Он увидел двух мужчин, напряжённо смотревших на него.
     - Это дом двадцать восемь? – спросил он. – Вороненко Иван Иванович здесь живёт?
     И вдруг лицо парня залилось густой краской. Иван Иванович мучительно соображал, где же он его видел раньше.
     - Ой, дядя, это вы! – воскликнул парень.
     «Ишь, как краснеет! – подумал Вороненко. – Не разучился ещё, стервец».
     - Мир тесен, - тяжело дыша, сказал Вороненко. – А где же ты дружка своего оставил?
     Теперь у парня покраснели, кажется, даже белые волосы.
     - Какой он мне дружок? – залепетал парень. – Гнида! Вот, возьмите, - растерянно совал он в руку Вороненко рубль.
     Теперь растерялся уже Вороненко…
                Виктор Веретенников «Шрам»

                ***
 
(Крестьянин)

          (Разговор Сталина со своим тайным советником)
     - Тут важен сам принцип, - упорствовал я, - принцип полной осознанности и заинтересованности. Вы, конечно, знаете о полководце Отечественной войны фельдмаршала Берклае-де-Толли?
     - Слышал.
     - Оный фельдмаршал, Михаил Богданович, человек насквозь военный, и тат возмущён был чрезмерной заорганизованностью крестьян, усматривал в этом один только вред. Вот его слова. – Я полистал блокнот. – Михаил Богданович писал, что успех может быть только там, где «земледельцу дана совершенная свобода действовать в своём хозяйстве, где он не подвержен никакому стеснению в распоряжении временем как для земледельческих работ, так и для других занятий и позволенных промыслов, где повинности, на него возложенные, не превышают сил и способностей его и где, наконец, есть полная уверенность, что оседлость и приобретение временем и трудом имущество останутся непременно потомственным наследством не в ином, а в его роду, и никакое самовластие не может лишить поселянина этих прав…» думаю что фельдмаршал весьма близок к истине.
     Сапожник рассуждает о выпечке пирогов, - усмехнулся Иосиф Виссарионович. – Оставьте, пожалуйста, мне эту цитату.
     Я оставил, А чего добился? Сталин поступил как раз противоположно тому, что  утверждал Михаил Богданович. И ещё – у Сталина сложилось почему-то превратное мнение о Берклае-де-Толли, и он навсегда зачислил фельдмаршала, вполне порядочного человека, в разряд «махровых реакционеров».
                Владимир Успенский «Тайный советник вождя»

                ***

(Критика)

     …Или взять опять же выходку Петра Потапыча. Надо прямо сказать, смелая развязность старого мастера его насторожила, это надо же было так заявить: «А вы мне все нервы и попортили». Стало быть, он, Фёдор Макарыч, мотает людям нервы. Ну, а хотя бы и так, что тут удивительного, не может же он чужие нервы беречь, а на свои наплевать. У  него тоже прямо кровь кипит в жилах, когда видит, как мастера разные там свитера разные себе вяжут. А разве это позволительно на работе?..
     Конечно, другой бы мог закрыть на всё глаза, пусть вяжут, чем без дела сидеть,, в магазинах будет меньше очереди. Но он не такой, он не потерпит этого, и без того слишком вольно у него мастера живут, прямо, как у Иисуса Христа за пазухой, что они себе хотят, то и делают. А главное, совсем бояться перестали, поэтому и критику такую развели. Вон ведь что Нина Сергеевна сказала: «Любите вы из мухи слона раздувать». Это же не просто деловая критика, мол, то у нас ещё слабо, то недостаточно, а разбор его человеческих качеств, оскорбление личности. Вот как.
     За такую критику, конечно, он спасибо ей не скажет, Да и кто, в общем-то, за неё благодарит? Это пустые слова, которые только на бумаге пишут.  Убей его Бог, если найдётся на свете хоть один человек, который был бы признателен за критику. Вот он и не собирается за неё благодарности рассыпать. Никогда в жизни!
     Но помнить об этом он будет и при случае напустится на профорга, и на  старого мастера, и на других. Он по долгу службы должен всех критиковать, бранить. Раз начальник, вернее, заведующий, хотя это одно и то же, он обязан подчинённых ругать. Он всё время должен делать вид, будто у них что-то не получается и он пока ими недоволен. Тогда они будут стараться на работе, прямо из кожи вон полезут и угодить ему захотят. А если показать, что они всё делают хорошо, поступают правильно, да ещё похвалить кого-нибудь, то пиши пропало. Эти хвалёные сразу возомнят о себе, лениться начнут и как пить дать сядут ему на голову. А почему бы не сесть, если они, оказывается, и сами с усами. Так что подчинённые должны бояться начальника. Ведь подчинённый человек такой, что его всё время надо в страхе держать. Запряги половчее и не отпускай вожжей, и кнутом грози. Так дело поставь, чтоб он всегда был занят и не оставалось у него времени для разных  вольных дум. А если чуть ослабить вожжи, дать свободу, то он обязательно что-нибудь учинит, это уж точно. Тогда враз этот подчинённый устроит  бузу и свернёт ему головушку…
                Василий Андреев «Красное лето»

                ***

(Кровь)

     …Внезапно сложив крылья, огромная птица перестала планировать и упала на нас в стремительном пике. В последний момент я нажал на курок.
     Внушительных размеров череп треснул с оглушительным звуком и, расколовшись, как раскалывается арбуз, брошенный с высоты на асфальт, разлетелся на несколько кусков. Лишённый головы монстр рухнул нам под ноги и, подняв клубы пыли, хлопая многометровыми крыльями, задёргался в конвульсиях.
     Стив, позабыв обо всём, ринулся вперёд, пытаясь из последних сил схватить обрубок шеи с бьющей фонтаном кровью. Наконец он, весь в красной перемешанной с грязью жиже, изловчившись, сумел приложить свои распухшие от жажды губы к разорванной артерии.
     Зрелище показалось мне не из приятных, но когда речь идёт о жизни и смерти, не до сантиментов. Подождав, когда он напьётся, я подошёл и с жадностью принялся глотать изливающуюся струёй густую алую жидкость. В такой гигантской птице крови хватит и даже немного останется, чтобы взять с собой. На вкус она казалась чуть солоноватой и горьковатой. Утолив жажду, я нацедил крови во флягу для Дэна. Выкачав из чудовища всю жидкость, измождённые, мы присели отдохнуть, опершись на спины друг друга. Постепенно силы стали возвращаться. Дэн спал. «Хорошо. Сейчас ему это необходимо», - подумал я.
     Нет, я не стал останавливать Стива, когда он ринулся к агонизирующей птице. Мало того, сам последовал его примеру… Конечно, мне было известно, что в подобной ситуации нельзя пить кровь – она даст только временное облегчение, а затем, через несколько часов, если не найдётся воды, наступит почти мгновенный коллапс и смерть. Ведь воды в крови содержится меньше, чем необходимо для переработки и усвоения питательных веществ, содержащихся в ней же. Следовательно, когда дело дойдёт до этого, организм будет окончательно обезвожен.  Поэтому при нехватке воды нельзя ничего есть!
                А. Жаров «Формула жизни»

                ***

(Кузнец)

     У стены цеха возле старинной выщербленной наковальни возился Иван Иванович Лабутин. Зажав клещами раскалённую полосу металла, он отковывал её, переминая, как хозяйки мнут тесто, чтоб оно было лучше качеством… Кузнец точно так же хотел отковать металл, чтоб исчезли из него всякие вредные шлаки и долго бы потом не ржавели цветы и листья из этого металла. Иван Иванович выковал оградку на могилку. Один ковал, потому что работа эта в план не входила, и делал её Иван Иванович по особому разрешению директора завода.
     Он разбивал заготовку, пока она не становилась похожей на блин, и уже из этого блина вырубал листок, по листу наносил насечки прожилок и на стальном стебле делал маленькую ямочку, как у живых стеблей. Работа эта была для него новой, но он видел нечто подобное на старой ограде бывшего дома купца Елагина. Там были листья хмеля, будто бы хмелем была увита вся изгородь.
     Он помнил те ворота, когда не было в цехе кузнечного молота, когда наковальня была хозяйкой и стояла возле горна, когда в подручные кузнец выбирал парней подюжее и они звались молотобойцами. Иван Иванович многое помнил и многому научился в жизни, поэтому он работал сосредоточенно и с той особой медлительностью, которая предполагает работу вручную.
     Многое приходилось ковать Ивану Ивановичу на своём веку кузнеца – и плуги, и зубья для борон, и валы, и скобы, и подковы… Но эта последняя работа была вершиной его мастерства, и никогда бы он не подумал. Что венец своего мастерства будет он ковать не для жизни, а по заказу смерти, что последней работой его, уже вышедшего на пенсию кузнеца, будет оградка на могилу…
                С. Ионин «Кое-что об Иване Лабутине»

                ***

(Курить)

     - … Но если уж мы не можем освежить свои глотки, то, я чаю, выкурить трубку здесь дозволено? Вы не возражаете?
     - Отнюдь нет, Бруно. Ведь я торговец табаком, и ничто так не ласкает моего взгляда, как вид курящего человека. Я даже сожалею, что природа наделила нас лишь одним ртом. Правда, у нас ещё есть нос, чтобы нюхать табак…
     - И зубы – чтобы его жевать! – добавил Бруно.
     С этими словами он набил табаком свою огромную расписную фарфоровую трубку, потом высек огонь, раскурил её и не без явного удовольствия несколько раз затянулся.
     Но в это время на площади вновь появились два турка, которые недавно очень возмущались тем, что Рамазин требует такого сурового воздержания. И именно тот, кто не постеснялся закурить сигарету, увидел идущего навстречу с трубкой во рту Бруно.
     - Ради Аллаха! – воскликнул он, обращаясь к своему спутнику. – Вот ещё один из тех проклятых иностранцев, который осмеливается нарушить закон Корана!  Я этого не потерплю…
     - Тогда сначала хотя бы притуши свою сигарету! – посоветовал ему приятель.
     - А-а, да! – спохватился тот.
     И бросив сигарету, он направился прямо к достойному уважения голландцу, который совсем не ожидал такого резкого окрика:
     - После выстрела пушки!
     И турок грубо вырвал у Бруно трубку.
     - Эй, отдай мою трубку! – завопил Бруно, хотя хозяин тщетно пытался удержать его.
     - После выстрела пушки, христианская собака!
     - Сам собачий турок!
     - Успокойся, Бруно! – сказал Ван Миттен.
     - Пусть он хотя бы вернёт мне мою трубку! – не унимался Бруно.
     - После выстрела пушки! – повторил турок, пряча трубку в складках своего кафтана.
     - Идём, Бруно, - снова вмешался Ван Миттен. – Когда приезжаешь в чужую страну, не следует нарушать её обычаи!


     (Если турки держат пост в течении дня, то они компенсируют себя ночью, и едва пушки оповестят о закате солнца, улицы примут обычный облик – с запахом мяса, с ароматом напитков, с дымом от трубок и сигарет)


     …Наргиле тотчас же наполнили табаком и, разумеется, если сеньор Керабан приказал положить себе персидский табак – он неизменно курил только его, то Ван Миттен – привычный для него малоазиатский латакие.
     Потом наргиле раскурили, два друга расположились рядышком на скамье, и каждый зажал в губах янтарный балтийский мундштук – им заканчивался обвитый золотой нитью длинный рукав.
     Вскоре воздух наполнился ароматным дымом, который доходил до курильщиков только после того, как немного охлаждался прозрачной водой, находящейся в наргиле.
     Некоторое время сеньор Керабан и Ван Миттен, вкушая наслаждение от наргиле, несравнимое с тем, что приносит курение трубки, сигары или сигареты, молчали, прикрыв глаза и словно опираясь на воздушную перину из окутавших их завитков дыма.
     - Вот оно – истинное наслаждение! – нарушил наконец молчание сеньор Керабан. – Право, не знаю ничего лучшего, чем час, проведённый с наргиле и в дружеской беседе.
     - Именно – беседе, без спора! – ответил Ван Миттен. – это особенно приятно!
     - Поэтому турецкое правительство приняло, как всегда, очень плохое решение обложить табак пошлиной, которая в десять раз увеличила его цену. Из-за этой глупости курильщики всё меньше пользуются наргиле, и кончится тем, что оно совсем исчезнет, - сказал Керабан.
     - Это и правда было бы прискорбно, друг Керабан!
     - Что касается меня, дорогой Ван Миттен, то я настолько привык к табаку, что предпочёл бы лучше умереть, чем отказаться от него. Да, умереть! И если бы я жил во времена Амюрата 4 (Амюрат (Мурат) 4 (1612-1640) – турецкий султан), этого деспота, решившего запретить курение под страхом смерти, то прежде у меня упала бы голова с плеч, чем выпала бы изо рта моя трубка!
     - Всецело согласен с вами, друг Керабан, - ответил голландец, глубоко затянувшись два или три раза подряд.
     - Не так быстро, Ван Миттен, умоляю вас, не затягивайтесь так быстро! Вы же не успеваете насладиться сладостным дымом и напоминаете мне обжору, который заглатывает куски пищи не прожёвывая!..
                Жюль Верн «Упрямец Керабан»

                ***