Народная телега

    - Фашисты, - сурово сказал Семен Сергеич за ужином, - хотят захватить наш завод.
    Сын Пашка чуть не подавился яичницей. Ритка, невестка, делая вид, что поправляет прическу, покрутила пальцем у виска. Даже тихая пчелка Лидия Васильевна, и та тяжело вздохнула.
    Нет, Сергеич не выжил из ума. Просто на завод приехала делегация фирмы «Фольксваген».  Ходили по заводу с электронными рулетками, смотрели, меряли. Народ понял, что немцы завод покупают .
    - Людям жрать нечего, - возмущался Сергеич, отламывая от курицы жирную ляжку, - а эти будут делать «Фольксвагены» для новых русских.
    - Бать, «Фольксваген» переводится народная телега, - заметил Пашка. -  Это машина не для новых, а для нормальных людей.
    Обстановка за столом стала нервной, как всегда, когда разговор заходил про машины. Еще при Горбачеве Сергеич купил подержанные «Жигули» седьмой модели и считал эту покупку большим своим достижением.  А Пашка говорил: Тазик и рухлядь. Он мечтал об иномарке.
    Вообще-то Сергеич гордился сыном: его баскетбольной статью, высоко поднятым подбородком, тем, что отхватил в жены такую ядреную и языкастую девку, как Ритка. Но к гордости этой примешивалось немного зависти и даже обиды. И в техникуме Пашка учился на дневном, а не таскался туда после работы,  когда все шли с девками обжиматься.  И в армии служил на командном пункте стратегических войск, а не тянул дорогу в Забайкалье, где с сопок дул ледяной обжигающий ветер и офицеры после отбоя боялись заходить в казарму. Слишком легко засранцу все доставалось.
    Сергеич вспомнил, как он впервые приехал в город. Было ему тогда пятнадцать лет и он ходил по улицам как завороженный. Все ему в городе нравилось, все было по сердцу: и сверкающие множеством огней дома, и сказочные витрины магазинов, и веселая толкучка в автобусах, и женщины на высоких каблуках, и вся эта хаотичная, но в то же время хорошо организованная городская жизнь. И даже местной шпаны, про которую ему много чего нехорошего рассказывали, он не боялся. Боялся, что отправят обратно в деревню.
    На стройку брали всех подряд и поначалу Сергеич пошел таскать кирпичи и мешать раствор. После работы чертил и зубрил сопромат - поступил в техникум на заочное. А уж после армии на стройку не вернулся, устроился на машзавод.
   Начинал  мастером в механосборочном, там,  где сейчас крутится Пашка. Но мастер на заводе – это мальчик для битья. Начальство на него орет: план давай, заставляй бездельников работать. А сами бездельники, то есть работяги, могут поймать мастера после смены и поговорить с ним по - мужски. А то и накостылять. В общем, работенка не для слабонервных.
    Стал Сергеич присматривать чего-нибудь поинтересней, в смысле - поспокойней. Присмотрел место инженера по технике безопасности - работа чистая, ходит в костюме, сидит в отдельном кабинете. Не сообразил он тогда  – почему это на такую хорошую работу никто особо не стремиться.
    Что попал из огня да в полымя, Сергеич понял, когда вступил в должность и дергаться обратно было уже поздно. Никто ему  вовремя не подсказал, что инженер по ТБ – должность не только собачья, но еще и подсудная. И что за аварию с двумя трупами тэбэшника сажают, даже если он не виноват.
    И Сергеич перестал спать по ночам. Стоило закрыть глаза и начинался фильм ужасов, где падали башенные краны, уборщицы наступали на оголенные силовые кабеля, а самого Сергеича били по почкам следователи или сокамерники душили подушкой.
    Но двух трупов у Сергеича, слава богу, не случалось. Не сидел он, как некоторые его коллеги, целыми днями в кабинете. Не составлял акта на первого попавшегося под горячую руку работягу.  Рабочий день Сергеич проводил,  нарезая круги  по заводу, кого предупреждал, кого уговаривал, а кого и пугал.
    - Не уберешь мусор до обеда - напишу докладную! Еще раз увижу поддатым – пеняй на себя!
    Однажды, поймав на Пашкином участке пьяного рабочего, наорал на сына.
    - Думаешь, я не знаю, - кричал Сергеич, - что они пьют на работе. Но у тебя они даже не прячутся. Не боятся они тебя, а значит – не уважают.
    После приезда немцев Сергеича мучали нехорошие предчувствия.  На заводе приближалось собрание акционеров и начальство подозрительно затихло в своих кабинетах. А Сергеич ходил по цехам и внимательно слушал о чем говорят люди. В цехах кто-то пустил слух, что всем кто работает у них на фирме, немцы продают машину со скидкой и в рассрочку. И теперь в курилках не говорили ни про футбол, ни про политику. Все обсуждали достоинства «Гольфа» и «Поло».
    Утром Сергеича вызвали к главному инженеру. В небольшой кабинет забилось почти все заводоуправление или, как здесь говорили,  контора, - бухгалтерши сидели на коленках у снабженцев. Говорили шепотом, потому что главный  разложил на столе реестр акционеров и подсчитывал голоса за и против. Картина получалась невеселая. Большинство акционеров работало в цехах, а там прихода немцев не боялись. Собирать машины кому-то надо, не узбеков же будут нанимать. Зато контора понимала – если придут немцы, то конторских с завода попрут.
    Внезапно взорвалась старший бухгалтер Губанова.
    - Нечего там считать, - закричала она. – Надо каждому под роспись довести. Проголосуешь за немцев – предатель и враг народа. И дети твои – предатели на всю оставшуюся жизнь.
    Народ оживился. Губанова была знаменита тем, что по поддельным документам оформила себе немецкую пенсию, как узница войны. Ползавода из-за нее ходили по судам и врали под присягой.
    Поэтому Губанову - не без злорадства – и отправили агитировать по цехам. В подмогу ей отрядили Сергеича и Кочергина, начальника охраны.
    В тот же день Сергеич снял со стенда все плакаты о правильной строповке и безопасном подключении электроприборов. На их место он повесил вырезанные из старых «Огоньков» фотографии узников Освенцима и вьетнамских мальчиков под дулами американских автоматов. Все это венчала ярко-красная надпись «Они не пройдут».
    За час до конца смены собрали рабочих в механосборочном. Губанова видимо никак не могла выйти из образа, поэтому начала речь словами: «Мы, бывшие узники…». Раздался хохот и кто-то крикнул «Галь, мы же с одного года, с 46-го»
    Сергеич потом еще что-то говорил про войну и про фашистов, но говорил уже без воодушевления, на автомате. Слушали его плохо, он говорил, а люди потихоньку рассасывались. После собрания Сергеич  купил бутылку водки и заперся у себя в кабинете.
    Домой пришел поздно. В коридоре Ритка мыла полы. Сергеич не удержался и шлепнул ее по обтянутой трениками заднице.  Что вдруг на него нашло – не вожделение же. Просто так, легонько, по-отцовски, шлепнул, как шлепают любимого, долгожданного младенца. 
    Ритка обернулась и Сергеич увидел ее ненавидящие, в кровавых жилках, глаза.
    - Павел, забери этого пьяного идиота, пока я его не убила, - закричала Ритка неестественно  противным голосом. Через пару минут в коридоре появился заспанный Пашка.
    Вдвоем они прошли на кухню. Там Сергеич достал из холодильника початую бутылку и разлил водку по рюмкам. Выпили, молча закурили. Неожиданно  Пашку прорвало:
    - Ну зачем  вы Губанову позвали? Сам же говорил, что она аферистка.
    Сергеич и сам не понимал зачем. Все перепуталось  в этой жизни. Вот когда была война, все знали, что немцы – враги. Потом были другие враги – империалисты, они бомбили Вьетнам и убили Альенде.
    А сейчас? Немцы ходят по заводу, вежливые, всем улыбаются. И предлагают вроде бы хорошее дело – работу, то есть деньги и все связанные с этим удовольствия.
    Но был в этом какой-то подвох. Как в теперешней колбасе, которую продают в супермаркетах. На вид она как настоящая, а есть невозможно.
    А ведь раньше колбасу везли из Москвы. Целый день она парилась в поезде, а потом месяц могла лежать в морозилке. И ничего – разогреешь на сковородке - вкусно.
    - Зажрался ты, батя, - говорит Пашка. – Я же помню – раньше в магазинах одна морская капуста была. А теперь – и ветчина тебе, и корейка, и вырезка. А ты все по колбасе из туалетной бумаги тоскуешь.
    Нет,  подвох был, точно. Теперь наступила другая жизнь, с машинами, евроремонтами, телевизорами во всю стену. Но эта жизнь разрушала его, Сергеича, мир. Мир, с таким трудом и муками построенный. Но ему что – он уже свое отжил. А вот будет ли хорошо в новом мире Пашке с Риткой – бабушка надвое гадала.
    Наутро Сергеич снял со стенда фотографии узников концлагерей. По цехам он решил больше не ходить, и когда позвонила Губанова – послал ее по вполне конкретному адресу.
   А через две недели контора гуляла. В обеденный перерыв накрыли столы, выставили шампанское, а кое-где и водочку.
    - Что отмечаем? - спросил Сергеич в отделе снабжения.
    Оказалось, немцы отступили. Не занесли необходимую сумму губернатору и тот их бортанул. Не видать теперь немцам нашего завода, как своих ушей.
    Сергеичу предложили присоединиться, но он махнул рукой и отправился инспектировать цеха. У него было ощущение, что его собрались выпороть, но потом порку отложили. Надолго ли?
    Вечером того же дня всей семьей пошли в гараж. Ритку посадили за руль, остальные трое толкали. Чихнув пару раз семерка наконец завелась. Доехала она правда только до угла гаражного кооператива, да там и заглохла.
    -  Ничего, - сказал Сергеич, поднимая крышку капота. – Подремонтируем и будем ездить.