ремонт

Начнем, пожалуй, так. Сегодня, в 12 часов так называемого утра — я встала. За окном — красиво. Осень. Золото. Нарисуй, художник, себе счастье. А, художник, художник... На кухне спит художник. Я прошла на цыпочках мимо него между коробок и всякого хлама на кухню — варить кофе. Говорят — надо уважать вселенную другого. Но — об этом — после. А сейчас — про быт. Однажды я, идя с мамой за ручку мимо витрины магазина, измазанной побелкой — прочитала загадочное слово ТНОМЕР. Читаю вслух — а мама поправляет — не ТНОМЕР а РЕМОНТ. Просто с той стороны, на побелке написали. А мне в детстве было все равно как-то, в каком направлении и отражении текст написан. Да и сейчас все равно. Говорят — это шизофрения — уметь читать текст в любом направлении. Я знала одного человека, который ноты умел вверх ногами читать. Тут некоторые и нормально когда ноты написаны — не могут. Так речь не об этом. Сейчас здесь происходит — именно ремонт. Перестановка. Перемена декораций. Это мой дом. Единственное, чем сейчас можно пользоваться — это компьютер и кровать. Ну что же — буду пользоваться этим. Этот текст будет написан за сегодня. Весь. А, может быть, и за завтра. Нет. Нельзя откладывать. Это — как ремонт. Его можно делать вечно. Что ж, мне пока нравится ремонт. Хорошее оправдание. Почему ты ничего не делаешь? У меня ремонт. И все понимают сразу, и предлагают помощь. И надо отказываться. Потому что — помогать придут вряд ли. В гости  - посмотреть, как живут сумасшедшие — придут. А с ремонтом — сами справляйтесь.
А я всю жизнь хотела маникюр. Длинные-предлинные ногти. Но — по разным причинам было нельзя. Художник спрашивает — это что, трагедия? А я в это время замешивала руками без перчаток цементный раствор. Да, трагедия, говорю я. Ну тогда, будь просто певицей с длинными ногтями. Хорошо, говорю я — буду певицей с длинными ногтями. Но только на страницах твоей книги.
Твоей книги. Нашей книги. Моей книги. Книга не моя и не твоя. А того, кто ее в данный момент читает. Как, допустим, чашка. Пока я из нее пью — она моя. Где твоя чашка, я в нее кофе налью. Художник дает мне какую-то чашку, выпивает кофе быстро, насколько это возможно, прощается и уходит. Значит, коридор сегодня мы не сделаем.
Я — певица. А певица должна что — кушать, спать и гулять. Я сделала первые два действия, а гулять вот я не пойду. Потому что сейчас здесь просто нереально найти непромокаемые ботинки и зонт. И поэтому я буду писать, пока не закончится сегодня. Я гуляю по страницам собственного прозаического произведения. Если я буду продолжать в том же духе еще, допустим, неделю, и не буду мешать цементный раствор — у меня будет маникюр. Нет, не выйдет — я опять во что-нибудь вляпаюсь.
Художник пишет книгу. Мне кажется, это одна книга, состоящая из многих. Как сны — друг за другом, книга за книгой, дверь за дверью. Если получится — это будет общая книга — моя и его. Как мы вчера и договаривались. Но — здесь, как на вулкане — всякое может произойти. Он уже написал свою часть этой книги. Я пишу сейчас. Я фигурирую там, как Певица. Если только это — та книга. Художник написал там, что  - Художник встретил Певицу, а она рассказывала ему про секс. Мне все равно. Я не рассказывала ему про секс. И вообще — я не певица. У меня нет и не будет маникюра. Зато у меня есть голос. Это я точно знаю.
Я поступила, как баба. Повесила бюстгальтер на монитор. Чтобы потом его найти. Здесь ремонт, у меня есть оправдание.
Зачем я это все пишу. Предыдущую книгу я писала для того, чтобы не сойти с ума. А сейчас я, как раз — хочу сойти с ума. Сойти с привычного ума, как со ступеньки автобуса - и пойти пешком.
Главное — что-нибудь делать. Потому что — свободные руки делают работу дьявола, как говорил писатель Воннегут. А вот, интересно — хорошее дело ли я сейчас делаю, или плохое. Допустим, хорошее. А чем докажешь? А вот зайдет ко мне сейчас соседка и попросит что-нибудь — соли, например, или в интернет зайти — у них, мол, не работает, а надо срочно. Я, конечно же — пущу в интернет, и соли дам, если надо. И скажу ей — извините, долго не могу, пишу книгу. Нет, вы не подумайте, это у меня работа такая — книги писать. Я — писатель. Я отнесу эту книгу в редакцию, и мне за нее заплатят гонорар, на который я уеду в Гонолулу. Соседка скажет — да, этот человек работает — за деньги. Работать за деньги хорошо. Работают бесплатно — только лохи.
А вот художник — не лох. Он работает. За деньги. Хотя то, что я ему обещала дать — это не такие уж большие деньги. Это — по любви. А все думают, что у нас — роман. И даже человек, с которым я иногда сплю, наверное, так думает. Хотя — ему, может быть, наплевать, чем мы там занимаемся. Он позвонит мне, наверное, через несколько дней и скажет — я приеду. А я скажу «да», потому что у меня должен быть человек, с которым я сплю. И не надо тут разводить — ах, люблю, ах, не люблю. Нет. Это — договоренность. И я больше не буду мучить человека, с которым я сплю — рассказами про свою жизнь. И художника я тоже мучить не буду рассказами про свою жизнь. А то вдруг он подумает что-нибудь не то, и ремонт будут доделывать таджики, которые растащат здесь все вещи и напугают кошек. Поэтому все рассказы, которые Певица рассказывала художнику — будут написаны здесь в этой книге. Тысяча и одна ночь.
Первый рассказ Певицы Художнику.
Мизансцена такая. Ночь. Он сидит в кухне на кушетке, заваленной всяким хламом, из кучи хлама среди прочего — торчит лысая голова от одного манекена и сиськи от другого. Она стоит — между допотопным кухонным столом и стиральной машинкой, почему-то не садится.
Давным давно он обещал ей — что если ни у кого из них не сложится семья — они встретятся через 25 лет, и он будет за ней ухаживать. Эта мысль поддерживала ее — когда она его выгнала, как казалось тогда — навсегда. Когда она спала с какими-то случайными людьми, в надежде получить хотя бы какой-то суррогат близости. Когда она играла непослушными, мертвыми от холода пальцами в бесконечном переходе. Когда умерла черная кошка, и она, не кошка, а певица — пила водку, заливая боль внутри. Потом приехали подруги, но она уже была настолько пьяна, что не могла говорить с ними. А потом — приехал ее бывший бойфренд, пил, а после -  невразумительно пытался трахать ее беспомощное тело. Она проснулась, пришла в себя, налила бойфренду кофе и проводила его — чистому все чисто. Она знала — что через 25 лет — все будет хорошо. А сейчас — пусть так, все выдержу.
Это завязка рассказа, initio. Начало. А дальше — середина, движение — motus. А потом будет конец, terminus, завершение. Латинские слова взяты из курса анализа музыкальной формы, это про средневековье, кажется, было.
Так вот, середина повествования. Она, певица, пошла играть в переход. Не петь. Потому что голос нельзя так просто отдавать. А играть на скрипке. Скрипка — второй, дополнительный голос. Она помнит, как была одета. Он тоже помнит, как она была одета в тот день. Он — художник, зрительная память, наверное. Он художник, и его картины не покупают. Поэтому он играет на флейте в переходе. Хороший инструмент, спрятал в карман — и — никто-ничего.
Она стоит в кухне, заваленной хламом, опираясь на стиральную машинку. Она говорит ему, с усилием подбирая слова.
; Ты знаешь, я вот иду в переход, слышу, а там кто-то уже играет, полуспившийся интеллигент, подхожу ближе, смотрю — так это ты. И надето на тебе неизвестно что и откуда, и запах перегара на весь переход, и волосы седые — не серебрянные, как бывает, а жооолтые такие, прокуренные, как у алкоголиков... И я подумала — через 25 лет. Так ведь ты не доживешь...
Он закончил играть и они вышли на улицу. Перекинулись парой ничего не значащих вопросов и опять разошлись.
Она встала на его место и играла. Она не может плакать - зачем. А скрипка в ее руках — может. Скрипка плакала за нее, не подвела. Да, он обманул ее. Он уйдет, как и все остальные.  Туда, откуда не возвращаются. И 25 лет спустя — она будет одна, больная и беспомощная. Или нет — через 25 лет — она тоже станет художником, будет сидеть на Монмартре и писать картины. И все будут приходить и смотреть на легендарную русскую художницу, которая еще и виртуозно матерится, разумеется, по-русски. Она будет писать портрет какой-нибудь француженки, изящно так, как нужно. И тут появится он, тот самый художник, плеснет ей прямо на лист красного из бутылки — акварель должна течь!!! И все начнется с начала.
А теперь — конец, terminus, полная, совершенная каденция.
Он сидит на кушетке в ее кухне, заваленной хламом по случаю ремонта. Она стоит между допотопным кухонным столом и стиральной машинкой, на ней фиолетовое платье.
Он говорит:
; Я не помню. Я тебе ничего такого не обещал.
Нет, нет, с ней ничего не случится. Надо уважать вселенную другого. Да, не обещал. Да, она сама все придумала — да-а-а, конечно, придумала. Она даже помнит, где и как они сидели, когда он ей это сказал. И когда это было. Нет. Не обещал, так не обещал. Может быть, она и не доживет до того момента, когда ей реально понадобится помощь. Как в повести о Хадже Насреддине, когда тот ишака читать в чайхане учил — или я умру, говорит Насреддин, или халиф умрет, или ишак умрет. Будем считать, что никогда и ничего не было.
 Сегодня я буду писать эту книгу. И никуда не пойду. Потому что художник случайно положил куда-то мои ботинки и зонт, вчера он их извлек откуда-то и мне показал, а сегодня я их найти снова не могу. А он, вместо того, чтобы положить линолеум в коридоре — куда-то ушел. Но что же — мой заказчик не торопится. Я делаю ремонт, и пусть весь мир подождет. Этой книгой я делаю ремонт в своей голове. Я бы, конечно, поклеила линолеум сама, но боюсь испортить. Потому что никогда этого не делала. И передвинула бы холодильник. Но что же тогда будет здесь делать художник?
Человек, с которым я сплю, приехал ко мне ровно неделю назад, в 10 часов утра, разбудил меня звонком в дверь, развязал мне на халате бант и отправился в мою постель. Через полтора часа приехал замерщик окон, мы отвлеклись и оделись. Полтора часа он, в смысле стекольщик, а не человек, с которым я сплю,  замерял окна и составлял договор. Стекольщик не подумал, что человек, с которым я сплю может быть человеком, с которым я сплю — и предложил мне созвониться и поболтать. Хотя да, спать я, пожалуй, буду с тем, с кем я уже, звонить и болтать — со стекольщиком, а делать ремонт  - с художником. И не надо путать это с этим.
 Да, неделю назад у меня был секс, даже есть свидетель — человек, с которым я сплю. Когда будет секс опять — я не знаю. Пусть это будет элементом непредсказуемости в этой книге. А художник напишет в своей книге, наверное, так: она не знала, когда у нее будет секс.
А можно было бы завести еще и роман со стекольщиком. Но это — потом.
Повествование зашло в тупик. Про ремонт написали, про художника написали, про человека, с которым я сплю — написали. А вроде и больше не о чем. Ну как — не о чем. Вот про кошек, например, можно написать. Вот художник говорит, что не стал бы заводить животных. Потому что они мешают. Ну да, они могут пройти по картине и размазать ее. Но — люди тоже могут это сделать. Но — в отличие от людей — кошечки хорошие и тепленькие, и мозги не ебут.
Нет, за сегодня это все написать не получится. Надо сделать перерыв. А я уже позвонила художнику и похвасталась, что начала писать эту книгу. Все, теперь обратной дороги нет, придется, говорить правду, только правду.
Второй рассказ Певицы Человеку, с которым она спит.
Эпиграфом будет их диалог в смс-сообщениях:
; А ты, вообще обо мне помнишь?
; А ты щас где?
; В пути.
; В этой сцене певицу зовут Алиса. Художник сказал, что Алиса — это значит «правда». С чего он только взял это — неизвестно.
; Так вот, Алиса звонит по телефону Человеку, с которым она спит и быстро говорит:
; Я коротко, потому что в роуминге. Я придумала перформанс, тема трансформации, переодеваюсь из черного в белое, где-то на полчаса. И еще мне сон приснился, как будто два мужика каких-то скидываются на камень-ножницы, один говорит — если я выиграю, у Алисы будет девочка, а если ты — то мальчик. Алло, ты меня слышишь? У меня сейчас концерт будет в каком-то клубе, а где он, я не знаю даже... Короткие гудки.
В одном произведении Ремарка была героиня, которая отворачивалась от предмета или человека и тут же забывала о нем. Кошки и совсем маленькие дети умеют забывать человека за месяц. В этой сцене Алиса должна научиться забывать Человека, с которым она спит — одной секундой, когда она закрывает за ним лязгающий затвор замка.
Рассказ Художника Певице. Здесь ее уже просто не могут звать Алиса.
Тогда я бежал по эскалатору и кричал — я помню таблицу умножения!!! Потом поехал к другу, его не оказалось дома. Попросил его маму — пустить к телефону и позвонить. Позвонил. Друг сказал, что приехать не может, говорил — я же на работе. Весомый аргумент. Прямо, как ремонт. Потом я пил с ворами. В каком-то дворе. Помню, что мы пели песню и плакали.
А мы вчера заливали цементом дыры в полу. Процедура напоминает — как ласточки свои гнездышки строят, потихонечку, из всего, что попадается и из глины. Сейчас надо проверить — как сохнет ласточкино гнездо. Ведь мне здесь жить. А Художник пойдет дальше. Да, я знаю — надо уважать вселенную другого. Алиса уже умеет закрывать дверь с лязгающим замком за Человеком, с которым она спит. А я буду тренироваться на Художнике — каждый раз, закрывать за ним дверь и забывать о нем — начисто..
Второй рассказ певицы художнику.
В этой сцене певицу зовут Анна. Такое имя выбрано, чтобы прибавить драматизма этой сцене. Потому что эта сцена  - про любовь.
В этой сцене будет фигурировать Человек, с которым спит Анна. В этой сцене Анне кажется, что она его любит. Поэтому — в этой сцене человек, с которым спит Анна — будет называться Музыкант, это — романтично и не цинично. Хотя, нет. Это ведь не имя. Пусть он будет называться хотя бы — Орфей, например. Тоже — для драматизма и для указания рода его деятельности, ведь не всегда же он спит с Анной.
Здесь Певица обращается к Художнику — а я ведь все помню, ты потерял мою гитару Орфей. Как Эвридику)) и осталась моя гитара в подземном царстве.
Так вот, их зовут вместе — Орфей и Анна, Анна и Орфей. Надо привыкнуть их вместе называть. Орфей и Анна, Анна и Орфей. Нет, их имена никогда не будут вместе. Потому что они, эти люди, встречаются только в постели. А в постели не нужны имена. Имена  - это для посторонних.
У него — концерт. Она — за столиком в зале, в вечернем платье. Утром она, Анна, записывала свой чудесный голос, потом ехала в электричке, а потом прыгала с платформы на железнодорожной станции. И все в том же вечернем платье.
В зале много Посторонних. Все здороваются с ней.
Сегодня ей 16 лет. Она нарисовала ему поздравительную открытку.
; Привет. Я тебе открытку нарисовала.
; Да, хорошо.
Он отвернулся и стал обниматься с какой-то женщиной. А открытка — от обиды — растаяла.
А мы, меж тем — не забываем, что он в этой сцене Орфей. И у него должна быть Эвридика. Тогда и Аид тоже должен быть, и царство его.
Все постепенно погружаются в царство Аида посредством приема несметного количества дорогущего алкоголя вовнутрь. Беспокойная Анна обнимается с какой-то женщиной, говоря ей, какая она замечательная. А потом еще с кем-то. У Анны больше нет дома. Да и имени тоже нет. Человек, с которым спит Анна— под воздействием чар, а именно — алкогольного угара — превращается в прекрасного Орфея, которого Анна — любит.
Орфей, под воздействием чар Аида — дает Анне денежный знак и просит поймать такси. Анна, в вечернем платье и букетом каких-то, не ей предназначенных цветов — выходит на шоссе, где ее принимают за девушку, которая работает. Чары Аида берегут ее от глаз Посторонних. В этой реальности она ловит машину, называет адрес и вынимает из декольте смятый денежный знак. Орфей, которого сейчас любит Анна, и еще какие-то Посторонние — садятся в эту машину и едут по названному Анной адресу.
Чары Аида сгущаются, появляется какой-то человек из Консерватории, который разговаривает с Анной об атональной музыке. Анна садится к нему на колени — под воздействием чар Аида, исключительно.
Какая-то изрядно подпившая Эвридика говорит — ой, плохо мне, плохо, я блевать хочу, и писать я хочу, а ты — Орфей, поэтому ты должен пойти и мне помочь. Так в клавире написано. Надо свято исполнять. А Орфей — музыкант, думает, да, если в клавире написано — надо исполнять. И они исчезают в чарах Аида.
Анна понимает, что она уже устала от Человека из Консерватории, и вообще устала от Посторонних, и уже спать давно пора.
А Художник сейчас  перебивает и говорит, что ему это напоминает парафраз из Чехова, в котором Анна побледнела. Смеется почему-то и говорит, что здесь должен быть треш.
Так вот. Треш. Анна побледнела. И говорит Человеку из Консерватории — понимаешь, я ведь  - живая, я блевать хочу. А так как я — Дама, я одна блевать не могу, это может скомпрометировать меня и дискредитировать. Давай выйдем вместе. Это ведь — как дуэль. Человек из Консерватории от дуэли отказался, сказав, что он — из Консерватории, и не может.
Художник, неся коробку на плече из одного угла комнаты Певицы в другой, меж тем произнес:
; Можно сказать, что у нее еще бюстгальтер уперли.
; Нет, нельзя. Анна ведь еще не раздевалась.
Нет, ну мужики не понимают, что пропажа бюстгальтера — это  - трагедия!!! Реально, на самом деле — трагедия. Потом  - нужной конфигурации ведь — не найдешь сразу. И  Посторонние будут пенять — вот про*****, опять без лифчика пошла. И поэтому — я специально — купила себе два, два сразу лифчика, и, что интересно — оба подошли.
Художник подметает цементную пыль с пола и говорит о том, что такая книга должна писаться только в таком сопровождении. Певица драматически чихает. И еще он оторвал от шкафа дверь. Говорит, случайно.
Ужас, ужас!!! Ну кто же так работает, блять. И дальше пять страниц мата.
Далее певица помогает художнику передвинуть фортепиано. 10 страниц мата для облегчения процесса.
Анна блюет. А потом — направляется спать. А там — уже все занято. Там разворачивается встреча Орфея и Эвридики, похожая на невразумительный сексуальный эпизод. Анна хочет спать. Смертельно. У нее больше нет дома. Она стоит такая вся, на высоких каблуках, облокотившись на какой-то грязный предмет. Она произносит — ну как же ты можешь!!! Я же тебе ПЕСНЮ написала!!!
Художник метет цементную пыль и думает, наверное — ****ь эта певица, все-таки. Певица драматически чихает — да перестань ты уже мести это все, у меня — астма!!! И вообще — ты меня не слушаешь.
; Вот они там лежат и фрейдят, а я говорю ему, мол, ну как же ты мог!!! Я же тебе ПЕСНЮ написала!!!
И пою, нет, это поет Анна, беспокойная Анна, а  - может быть — это я пою. С кем же это, в конце концов было? Это Художник спрашивает. Это было со всеми. Это  - архетипическая история.
Певица ложится прямо на них, на Орфея, Эвридику, и поет. Голос — это оружие. У нее в детстве была бонна, которая учила ее французскому языку и хорошим манерам. Она не может вести себя, как баба. В этом-то и вопрос.  Она поет. Улетать... В Ваш хрустящий холодный холодный холодный снег.
А потом, я помню — я дралась. Так, как тогда в детстве — самозабвенно, до белеющей, пляшущей в глазах ярости. Именно поэтому она, беспокойная Анна — запретила себе драться. Потому что драться надо — до смерти. До белеющий, пляшущей в глазах ярости.
Бюстгальтер у нее, все-таки, не уперли. Все закончилось хорошо.
И открытка, кстати, нашлась. Не растворилась она ни от какой обиды. И не обнимался он ни с какими посторонними женщинами, а если и обнимался — то так, понарошку. И не было этой истории всей вообще. Это бяка-закаляка кусачая, я сама из головы ее выдумала. Не было этой истории ни с кем. И Орфей — протрезвел, и вывел свою Эвридику на свет божий. И гитара Орфей нашлась, как открытка — чудесным образом. И Художник — домел всю цементную пыль, постелил ей линолеум. И ковер поверх него. И Певица — посмотрела на Человека, с которым она спит, и подумала — так он ведь тоже человек. А, может быть, я его тогда буду -  любить... но это — уже другая история.
Я — певица. У меня есть Человек, с которым я сплю. Я его не люблю. Потому что Художник мне сказал, что любить я не умею. Если бы я могла его любить — то сейчас бы — растаял снег, и вернулась бы опять — чудесная осень.
Когда-то моя мама очень болела. И Художник посоветовал ей вести дневник. Мама писала очень короткими фразами.
У меня есть кот.
Кот очень хороший.
Я случайно нашла этот дневник, и плакала. Кот очень хороший. У меня есть кот.
Третий рассказ Певицы Художнику.
А помнишь, мы с тобой шли по привокзальной площади, было утро или вечер, не важно. Было очень холодно, мне хотелось есть и спать одновременно. Бесконечная холодная площадь. А ты мне и говоришь — тебе холодно, оттого, что у тебя нет сердца, ты любить не умеешь. Если бы ты могла любить — тебе было бы тепло. И мне было бы тепло. И я  - так захотела тогда, чтобы нам было тепло. Собрала все силы — как та девочка со спичками. И — ничего у меня не вышло... а потом я говорю тебе — ну да, не умею я ничего, иди и купи мне лучше кофе и пирожок какой-нибудь.
; Нет. Не помню...
Так говорит Художник.
А я? Я точно знаю, что когда-нибудь научусь любить, и тогда откроются все замки, запылают осенние листья, и мама никогда не будет болеть, найдется гитара Орфей и все-превсе будут счастливы...

Мы продолжаем. Судя по всему — Певица научилась любить. Потому что снег — растаял, и из-под него проглядывают чудесные осенние листья.
Она позвонила Человеку, с которым она спит и спросила, нужен ли ему матрас. Он ответил уклончиво — да нет наверное. Где мы поставим запятую? Казнить нельзя помиловать.
Нельзя научиться любить так быстро. Пятилетка в три года.
Художник прислал мне свою часть книги. Там про революцию на Украине, алкоголиков и папилломы на причинном месте. И про секс. Ему вместо слова «снег» послышалось слово «секс». И как можно вообще с таким человеком писать совместно книгу? Поэтому — пока без него. И вообще — книгу эту буду писать я. А художник будет меланхоличным голосом обзванивать редакции — алло, вы можете принять на рецензию наше произведение, оно гениально. Потому что — я не умею разговаривать по телефону, а Художник умеет.
Художник сказал, что мне надо написать про революцию на Украине. Так что же, я напишу.
Я там не была. Вернее — была, но не там.
Четвертый рассказ Певицы Художнику.
В этой сцене у Певицы появится имя, в котором будет раскатистая буква «р».
Поезд Севастополь-Днепропетровск. Она пишет дневник. Через пять дней и концерт я обниму — Вас. Она никогда ему так не скажет. Но — через пять дней и концерт они — встретятся.  Далеко-далеко, дома... Днепропетровск. Такси. Принимающая сторона — муж и жена. Нет, никакой гостиницы. К ним домой. Русские — оккупанты. Тебе не стыдно за свое правительство? Чемодан-вокзал -Россия... А зачем вы меня тогда позвали? Певица недоумевает. Хочется спать и есть. Нет, хочется, чтобы оставили в покое. Как будто болит вся кожа. Сейчас — спать. Муж включает компьютер и смотрит трансляцию с Майдана. Она не спит. Болит вся кожа. Когда же меня оставят в покое.
В Днепре живет ее приятель — гитарист, познакомились где-то когда-то. Она приглашает его играть вместе. Какой-то клуб. Девушка с камерой, влюбленная в красавца-гитариста. У меня будет хорошее видео. Я покажу его Вам, и Вы, возможно, будете радоваться за меня. Через пять дней и концерт я обниму Вас, и никогда и никуда больше...
Концерт.  Гитарист читает все с ее пальцев. Как будто знает все наизусть. Это — счастье. В зале сидит пьяная шпана и орет проправительственные лозунги. Принимающая сторона = муж и жена. Пьют белое. Вино. Жена уже на грани, ругает русского президента и правительство. Не стесняясь в выражениях.
А что Певица. Она на сцене. Сцена защищает.  Ничего не может случиться со мной. Только болит, болит вся кожа. Я домой хочу. Оставьте меня в покое. Пожалуйста. Через пять дней и концерт я обниму Вас, и у нас все будет хорошо.
Гитарист читает все с ее пальцев. Через несколько песен он становится родным человеком. На видео их лица будут похожи. После концерта она судорожно обнимет его при прощании, уткнется в плечо и будет говорить сбивчиво — пожалуйста, забери меня отсюда куда-нибудь. На заднем фоне будет происходить пьяная драка с битьем бутылок, а потом приедет милиция. У нее — русский паспорт и русская фамилия.
Они сыграют еще один концерт. В русском центре. Там не будет никаких лозунгов. И никакой пьяной шпаны. Он заберет ее к себе. Только этим вечером...
А еще Художник сказал мне вот, что нужно писать для печенки. Я переспросила, а он в ответ прислал мне обширную статью про чистку печени. Что от всех болезней надо на печень грелку ставить. И еще — пить свекольный сок. И еще что-то. Так лучше — жить нормально, не есть всякую дрянь и не пить. И наркотизацию сократить. Даже майонез и тот нельзя. Вот я  - пока пишу все это — не ем и не пью. Печень отдыхает. И когда люди читают это — тоже печень отдыхает. Значит, эта книга для печенки — полезная, в целом. Можно будет еще и перед сном — грелки-то нет, подушку положить на печень. Так и сделаю, если найду — печень и подушку.
А Художник вот думает, что доделал мне ремонт. А там — под линолеумом — бездны!!! Наступаешь — и проваливаешься. И линолеум — волнами по комнате расходится, как море, красота, даже из-под ковра видно!!!Но зато — если бы это делали таджики — результат был бы тот же, но — процесс. Плюс первый  - он сберег все мои вещи, картины и другие артефакты. Плюс второй — все это время у меня был под рукой милый интеллигентный собеседник, с которым можно было разговаривать об искусстве. Плюс третий — если бы это делали таджики, мне не нужно было бы им помогать. А так как — художник — существо нежное и нервное, ему надо было иногда помогать. И в результате — я умею теперь настилать линолеум и, что самое важное — делать цементный раствор нужной консистенции!!!
А вот теперь настало время понять, как будет устроена эта книга. Она будет устроена также плохо, как Певицына голова. И там будут — бездны. Как на полу. Ремонт закончен? Нет, не закончен. Надо еще покрасить стены. Но — этим буду заниматься я. Потому что — Художник — существо нежное и нервное, его нельзя перегружать работой. И пока будет происходить ремонт, будет происходить эта книга. Совершенно независимо от того, кто этот ремонт делает, где и когда. Значит — это — вечная книга. Потому что кто-то где-то все равно ремонт делает.
И еще — здесь будут персонажи. Певица. Эксцентричная особа, меняющая имена в каждой сцене. Художник. Спивающийся интеллигент. Певица его всегда видит красивым, с длинными черными волосами. Человек, с которым я сплю. Это, как правило — разный человек. Потому что я — поэтесса. Мне положено иметь много любовников. Я. Автор этой книги. В какой-то момент — Я и Певица — это один и тот же персонаж.
Может быть, здесь еще будут какие-нибудь персонажи. Ведь скучно писать про одних и тех же. А читать — так вообще, зевота одолевает прямо сейчас. Может быть – вообще не писать эту книгу? За окном красиво, осень. Поставить здесь точку и пойти печь блинчики с яблоками. Потому что – блинчики точно будут вкусные, или по крайней мере – съедобные. А вот по поводу книги – уж не знаю…