Уроды

- Может быть, тебе сходить к психиатру, - сочувственно глядя на меня прозрачными голубыми глазами, говорила Грелка, продолжая сдирать с себя кожу на тыльной стороне ладони.
Ей эта процедура явно нравилось, кожа была сухой и местами уже облупившейся, а синяки на месте тонких капилляров на другой ладони говорили о том, что она уже проделывала эти фокусы с собой и довольно часто. Кожа регенерировала и быстро восстанавливалась, раны закрывались, образуя на коже мелкие синички, которые не привлекали особого внимания сторонних наблюдателей. Но я точно знал, что она делала это регулярно, испытывая тайную страсть к подобного рода чудачествам.
«Каждому – своё!», - говорила моя бабушка когда-то давно в моём незыблемом прошлом, с тех пор воды утекло много, а я и люди так остались заложниками своих страстей и тайных желаний.
Глядя на механические движения Грелки по очистки рук от кожи, я невольно поёжился, ощущая отвращение от внутренних нечистот души, склонной к таким физическим извращениям. Было бы хорошо, если бы Грелка так маньячила только с собой, но я точно знал, что она здесь не одна такая. В прошлую субботу я застал её за похожим занятием с Коксом, она обдирала ему кожу на шее, пока он пытался кончить, забавляясь с её клитором. Видимо, болевые ощущения в области шеи добавляли ему кайфа, но уж лучше бы она кусала его в шею до крови, как эта проделала недавно со мной Забава в самую неподходящую минуту, так что я обомлел и завис над её мокрым от пота телом на шёлковых чёрных простынях, которые приятно холодили кожу, но всё время скользили, мешая мне принять удобную позу.
Эта мизансцена, когда я ввалился без стука в нашу маленькую гостиную на втором этаже, напомнила мне поведение шимпанзе, которые копаются друг у друга в шерсти и вылавливают оттуда мелких насекомых, чтобы затем съесть, сочетая полезное с приятным. Но Грелка и Кокс никогда не были друзьями, потому я не мог понять, как их вообще потянуло на секс друг с другом, да ещё и приправленный всякого рода извращениями. Я зашёл в самый неподходящий момент, они оба оглянулись на меня, а я сам едва не освободил свой желудок от его содержимого. Но попытался взять себя в руки, понимая всё-таки, что надолго меня не хватит, и потому моментально вылетел из комнаты в коридор со словами, обращёнными к этим двоим извращенцам:
- Закрываться не пробовали?
Тут же на ум пришёл ещё один знакомец – Невод, который в прошлом году, развалившись на кожаном диванчике, едва ли не на всю кофейню рассказывал про то, как вчера трахал свою девочку, которая раздирала себе когтями ноги в кровь в этом умопомрачительном процессе. Потом он вещал о том, как сначала он решал, что девочка это делала из-за боли, чтобы отвлечь процесс болевых ощущений от одного места и привлечь к другому, потому как была совершенно сухая по его меркам, а смазку он не купил, когда шёл к ней в гости. Но в процессе выяснилось, что ей просто нравилось раздирать себе конечности и балдеть от приливающей к икрам тёплой крови.
Самое интересное, что после такого рассказа к Неводу подошли пара девушек и оставили ему свои визитки с номерами телефончиков. Глядя на этих милых куколок, я никак не мог понять, что именно из его рассказа подтолкнуло девушек не скупясь предложить себя для его дальнейших сексуальных путешествий в мир фантазий и боли. С виду они были в полной мере успешные и состоявшиеся, но что-то внутри не давало им покоя, заставляло искать приключения на свои девяносто и неполные двадцать пять, судя по датам рождения в визитках.
Моё внимание вновь привлекла Грелка, которая на этот раз достаточно быстро закончила своё эротическое путешествие, вымыла в глубокой белой мраморной раковине руки и, посушив их три минуты под феном, удалялась в сторону своего кабинета. Умница, красавца, замужняя по последней информации, без детей, но совершенно потерянная для моей логики женщина.
Открывая дверь внутрь помещения, она оглянулась ко мне и так же сочувственно вновь предложила:
- Ты подумай всё-таки на счёт врача. А то от жизни отстаёшь, или совсем с ума сойдёшь. Кому от этого станет лучше?
Я глупо развёл руки в стороны, соглашаясь с неопровержимостью приведённых ею фактов про моё ближайшее сумасшествие:
- Надо попробовать.
При этом внутри прекрасно сознавая, что хотя и надо попробовать, но я, скорее всего, этого никогда не сделаю, на что, естественно, был ряд причин: во-первых, я не смогу найти ни одного подходящего для меня врача, последний из них оказался инвалидом в коляске, которому очень нравилось причинять боль словами. Я заметил, как его едва прикрытые ресницы чуть заметно трепетали, а костяшки пальцев проступали под бледной замученной кожей, когда он впивался пальцами в подлокотники своего кресла на колёсиках, в безумном напряжении получить желанное удовольствие. Что для одного было удовольствием, то для другого – болью и слезами, поэтому я покинул его кабинет ещё до того, как он выжал из меня хотя бы часть энергии, и я должен был бы оплатить эту потерю.
А во-вторых, это было совершенно бесполезно, так как внутренне я перестал надеяться получить ответы на все новые и старые вопросы к сумасшедшим людям. Наверное, это было в их натуре – причинять боль или получать её же в ответ. Чаще всего выходило, что я её получал, чем причинял, таким образом, я сам находился в этой экосистеме, пускай, не доминирующим видом, но тем, без которого не сможет существовать ряд прочих доминантов. Зачем тогда что-то менять, если не изменить ни себя, ни других?
Грелка скрылась за дверью, отделяя меня от себя надёжно и бесповоротно. Свой последний совет она дала мне, теперь будет ожидать результатов от него и надеяться, что я завтра же побегу к психиатру, чтобы затем так же, как она, сдирать с себя кожу или с другого во время полового акта, обостряя ощущения и держа эмоции на самом высоком пике страстей.
Обругав себя (и её за одно) про себя всеми последними словами, которые знал, я поплёлся к себе в кабинет, где меня ждала очередная – извращенка – бабушка лет семидесяти, которая приставала ко мне потому, что все остальные её отшили, и только я не мог послать пожилую безобидную женщину подальше, надеясь решить ряд её проблем с садовым участком, который ей был по факту не нужен, но ей казалось, что без него она не проживёт в этом душном и пыльном городе.
- Милок, я нашла себе подходящий участок и уже обговорила его покупку со своим супругом, кажется, ему тоже понравилось! – встретила меня воодушевлённая старая перхоть.
К слову сказать, её муж уже лет двадцать, как лежит себе спокойно на кладбище, и только она ходит его беспокоить, советоваться по поводу покупки садового участка, на котором, скорее всего, планирует не сажать картофель и морковь, а лежать под лучами летнего солнца, пугая соседей своими оголёнными телесами. Судя по тому, что сейчас на ней было надето, бабушка была всё-таки нудисткой, потому что это подобие сарафана больше бы подошло молодой девушке с высокой грудью, а этот вырез демонстрировал мне ссохшееся и обвисшее вымя, которое бабулька даже не прятала, руководствуясь принципом: что естественно, то не безобразно. А естественно было даже то, что она предлагала мне минет, налегая своей грудью на стол и выкладывая эти дыни, которым она выкормила двоих детей, улетевших от неё куда-то далеко - в другое гнездо.
- Покажите, какой участок вы нашли, - спокойно попросил я, усаживаясь в кресло напротив бабушки, которая караулила и ждала меня в кабинете сегодня, всё так же, как и неделю назад. Требовалось срочно разрешить этот её вопрос с недвижимостью и преступить уже к другим сделкам, чтобы отвлечься, но упрямая неудовлетворённая женщина не хотела уходить, продолжая каждый раз показывать новый садовый участок и новый вырез на старой груди.
- Трахни её, и она успокоится. Ещё и процент тебе скинет побольше, - уговаривала меня Грелка, когда я, не выдерживая напряжения в глазах и боли в голове, уходил с ней советоваться.
- Может ты трахнешь её сама? – однажды я сдался и прекратил аргументировать тем, как это не этично с точки зрения морали - спать с клиенткой. Особенно с пожилой клиенткой, сказать вслух Грелке «старой жабой» я не решался; мало того, что она тоже старше меня, но и опыт у неё в делах побольше, а портить отношении я с ней – это всё равно, что травить быка: хлопотно и бессмысленно.
- Нет, спасибо, - ухмыльнулась Грелка, разглядывая меня прозрачными голубыми глазами, в которых всегда читался верх цинизма и отстранённости по отношению ко всем остальным людям. Поэтому когда я застал её с Коксом – это было как гром среди ясного неба, никогда не мог вообразить, что увижу такое. Страдая пожизненно приступами брезгливости именно в той стадии, когда любая мелочь или отклонение от нормы в сторону аморальности, греховности и других понятий, которые не были мне привиты в детстве, вызывали безумную тошноту и рвоту. Вступив во взрослую жизнь, я блевал практически каждый день и не по разу. Все смотрели на меня, как на какого-то урода или извращенца, продолжая срезать кожу с ладоней, спать с начальниками, подчинёнными и другими коллегами, практиковать способы садо-мазохизма на приёмах в больнице, кладбищах, мысленно планируя, как унизить человека или урвать очередной кусок денег, власти, хлеба с икрой у другого, а на завтра придти со слезами на глазах на его похороны.
Так и есть, я – фрик, обречённый на моральные пытки, пока не кончится способность удивляться всему подряд. Я поймал себя на том, что едва не произнёс эти свои мысли вслух, когда пожилая мадам вкладывала передо мной фоточки её будущего садика с хризантемами, розами, тюльпанами и прочей красотой, так милой её сердцу. Да, я вполне поверил бы её рвению к прекрасному, если бы она не перегибала с ним палку. А Фалла продолжала демонстрировать мне не только фотки, но и свои открытые участки тела во всем видах: в фас и профиль, действительно считая, что тем самым привлечёт к себе нужную ей сексуальную энергию.
При этом я, видимо, должен был испытывать уважение к чудесной по всем параметрам женщине, но вместо этого на меня нахлынуло ощущение брезгливости и отвращение, которые рождались в результате её неправильного поведения. И у меня не было ни единого шанса, чтобы неподготовленная психика справилась с подобным стрессом, в результате против своей воли я снова блевал в пакет, которые хранил в верхнем ящике своего письменного стола.
Фалла с выражением испуга на лице и в глазах смотрела на меня, не понимая, что именно могло вызвать у меня подобный припадок. Она никогда не сможет понять этого, ведь причиной как всегда была нестыковка моих представлений с реальными положением вещей или людей. Глядя на старушку сквозь пелену наворачивающихся на глаза слёз, я понимал, что в данном случае эти понятия равнозначны, потому что она – не что иное, как вещь, не способная думать о чём-либо ещё кроме себя и своих потребностей. Следуя её логике, мы живём один раз, и хочется получить от неё всё по максимуму возможного и невозможного.
А затем я, извиняясь, вышел снова, только в этот раз не в туалет, и не к Грелке, а прямиком в кабинет Орка. Только он был способен разрешить все проблемы и сразу, стоило ему намекнуть на свои затруднения, как они тут же превращались под тяжестью одного его взгляда в жалкие руины и осколки. На то он и был Орком, самым страшным человеком во всём агентстве, и легенды про него ходили такие же страшные, как и он сам. Без большого повода я бы к нему не сунулся, но в этот раз мне была нужна его реальная помощь. Я со всей силы нажал на дверную ручку, вновь забыв постучать и потому рискуя нарваться на какую-нибудь ещё непредназначенную для моих глаз сцену, только вспомнил я об этом поздно – уже на пороге кабинета, где сам хозяин восседал на стуле за чёрным письменным столом, а на его коленях сидел мальчишка лет восьми. Его большие чёрные глаза резко распахнулись и застыли в немом изумлении на моём лице. Какой-то неподдельный ужас читался в расширенных зрачках и сложенных в виде буквы «О» детских полных губ.
- Ой, - вырвалось произвольно, в то время как я сам ощутил новые признаки рвотных позывов.
- Ничего. Проходи-проходи, Док, - показывая все свои тридцать два зуба, улыбнулся, выглядывая из-за спины мальчишки Орк.
Улыбка вышла натянутая и кривая, но он тут же спохватился, похлопал мальчика по спине огромной ладонью и сказал голосом, в котором можно было найти едва различимые намёки на нежность:
- Сходи, купи себе мороженое. Я решу некоторые вопросы с дяденькой, - при этом Орк вложил тысячную купюру в карман джинсов ребёнка.
«Дяденькой» видимо, являлся я, хотя мне недавно исполнилось всего двадцать пять, но для восьмилетнего мальчика я был, конечное, же слишком взрослый мальчик.
Малыш послушно спрыгнул с колен Орка, и, изобразив на своём детском лице тоже подобие – отражение улыбки Орка, выбежал в коридор, тихо притворив за собой дверь кабинета.
- Слушаю тебя внимательно, - проводив мальчугана заботливым взглядом, главный Хулиган агентства вперил в меня свои тёмно-карие глаза с кровавыми прожилками в белках.
В моей голове заскрипела и зацарапалась мысль о позорном побеге из-под его тяжёлого веса и из кабинета вон и немедленно. Но бежать было поздно, потому что от Орка никто не уходил без напутствия топором.
- Я тебя слушаю, говори, - словно угадал течение моих ускользающих мыслей, повторил свой вопрос мой оппонент, пока я пытался не думать о том, о чём всё время думал и думал: о мальчике, об Орке…
- Тут видишь ли такое дело – меня совершенно допекла ситуация с садовым участком одной нашей старой клиентки, - начал я кратко описывать две недели каждодневных мучений и хождения по битому стеклу в моём кабинете на предмет нежелающего отступать либидо старой женщины.
- Фалла Иосифовна? – прервал меня, выплюнув это имя, Орк и раскатисто засмеялся, отчего я захотел провалиться сквозь землю, предварительно пролетев три бетонных блока и перекрытия гаражей на подземной стоянке.
- Да, эта женщина…
Моя попытка возобновить рассказ не удалась, потому что Орк меня снова перебил, закончив смеяться так же резко, как и начал:
- Ты ей нравишься, подлец! Иначе бы старушенция не обивала пороги нашей конторы! Однако со сроками она, видимо, на самом деле тебя извела. Оставь все документы мне…
- Может быть, тебе и её саму привести, - робко, но с надеждой на освобождение, предложил я, пряча глаза в коричневый ламинат офисного пола.
Повисла недолгая пауза, в течение которой я не решался отнимать глаз от пола и посмотреть на Орка в упор. В конце концов, он заговорил сам, так и не дождавшись от меня зрительного контакта:
- Хорошо. Веди её сюда. Я с ней с превеликим удовольствием пообщаюсь.
Мой энтузиазм, казалось, перекрыл все испытываемые за сегодняшний день эмоции – от тошноты до рвоты – и я вскочил со стула, чтобы вести к Орку эту озабоченную женщину, на ходу придумывая оправдания на тему того, по какой причине я не могу больше оформлять её сделки.
Однако радость моя длилась недолго, Орк перезвонил мне после обеда и попросил зайти в кабинет Жатвы, чтобы забрать у неё новую папочку с дельцем, которое я непременно должен буду решить сам, иначе потеря все проценты от заключенных в этом месяце сделок. Деньги, пожалуй, единственное, что держало меня на этой работе, среди этих странных по шкале средней нормальности и глубоко уважаемых мною за профессионализм в своём деле людей. Друзьями мне с ними никогда не стать, просто потому что я не разделяю их ценностей и вряд ли смогу принять их религию в области того, как надо жить. Терять деньги – это ещё хуже, чем терять друзей, поэтому я старался выполнять всё, что от меня требовалось. Только безвыходные ситуации, решение которых затягивалось на долгие месяца, я готов был отдать таким троглодитам, как Орк. Но в ответ от них всегда летели нелёгкие дела, с которыми требовалось так же много возни, зато они исключали наличие всяких неудовлетворённых старушек и прочих психов, способных довести меня до рвоты.
Жатва была милой девушкой и очень отзывчивой, помогала всегда и всем, если её попросить или намекнуть. В агентстве она слыла первой красавицей и все мужчины ловились на эту удочку, наблюдая её стройную фигуру, шептали:
- Не идёт, а пишет!
Только вот девушка предпочитала любить представительниц своего пола, поэтому мужчины были в пролёте и сразу переставали роптать, стоило Жатве продемонстрировать им свои домашние видео, где она развлекалась со страпоном и своей подружкой. У меня же Жатва вызывала стойкое неприятие, её манеры и напускная экзальтированность были нарочито показательными, отчего у меня опускались руки и таяли последние надежды на возможность узреть хотя бы одного красивого и вместе с тем обычного по всем стандартам человека. Однако девушка из кожи вон лезла, чтобы соригинальничать и делала это, на мой сугубо личный вкус, чересчур навязчиво. А отжать у неё дело было равносильно вынесению смертного приговора, который она сама и осуществит в роли палача очень умело со всеми этими её приспособлениями для любовных утех. Да и попросту со света белого сживёт, не даст нормально работать. Так что мысленно я уже считал себя практически уволенным, однако сходил к Жатве за папкой и рекомендациями. В след мне летели длинные и острые шпильки, они впивались в мою белую кожу и впрыскивали под кожу яд, предназначенный для таких как я новичков, поэтому антидота для него не разрабатывалось. В каком-то смысле я мог назвать себя долгожителем агентства, на фоне прочих новичков, которые работали не больше месяца, я работал уже полностью самостоятельно и достаточно долго.
Пробираясь вечером по тёмной захламлённой мусором аллеи к своему дому, я понимал, что там меня ожидает светопреставление, говоря языком старых людей, которое заключалось в том, что я жил только в одной комнате на втором этаже, а остальные помещения принадлежали прочим людям, в числе которых были: Грелка, Кокс, Сенсей и двое Адамс. Так что девушка в нашем доме была одна и та, как оказалась, замужняя. Но вот где обитал её муж, все стеснялись спросить, зато подозревали, что он сидел в тюрьме, пока сама Грелка развлекалась направо и налево.
В этот момент меня автоматически накрыло воспоминание увиденного мной полового акта её и Кокса, и я задержал дыхание, чтобы пропустить желудочный спазм, одновременно замедлив шаги.
Над головой сквозь прорези в ветвях деревьев светила яркая жёлтая луна, вся в тёмных пятнах, будто её изъели мыши, приняв за головку сыра. В окружении тёмно-фиолетового безоблачного неба, её лик был прекрасен, и я долго любовался им с пригорка, когда парк остался позади, и деревья больше не заслоняли мне обзор.
В своей широкополой шляпе, тёмном костюме и с портфелем в руке я являл собою, наверное, странное зрелище; пока я шёл по парку встретил парочку разодетых в кожаные штаны и косухи людей, они громко смеялись и, судя по зловонному аромату, исходившему от их тел, уже успели выпить и покурить марихуаны. Хотя вечер для них только начинался, в самом начале очередной аллеи я услышал звуки ударов и жалобные стоны, но не остановился даже, чтобы оглянуться и рассмотреть кого на этот раз там бьют, а лишь прибавил шагу, зная, что местные хулиганы снова нашли себе жертву, и теперь ночь и луна получат свою порцию долгожданной крови из рук глупых и кровожадных убийц.
Наконец, впереди меня замелькало светлое едва различимое пятно – здание и по совместительству мой дом на ближайшее время. Когда в прошлом году я пришёл работать в агентство, то ещё не знал, где мне остановиться, потому что свой дом, где я вырос, покинул и переехал жить и работать в другой город. И буквально в первый же рабочий день ко мне пришла Грелка и предложила комнату в дому, где она жила сама. Её бывший сосед уехал, как сказала она, и комната освободилась, а раз мне негде остановиться, то она согласна принять меня под свою опеку и любезно предлагает мне переехать в её жилище.
Дом произвёл на меня впечатление, которое ни с чем не сравнится. Он был большой, светлый и населённый странными людьми. Кокс был первым, кто меня встретил: здоровенный, не мужчина, а орангутанг, на самом деле оказался глупым, как ребёнок и ужасно смешливым. Имя своё он получил не потому, что торговал или употреблял наркотик, а по совершенно иной причине, дело в том, что его родителям нравился уголь. Вот и всё объяснение, но факт, что родители Кокса – чудаки или наверняка употребляли наркотики. Кокс работал программистом в каком-то клубе, и ему недавно исполнилось двадцать пять лет. Занимал он рядом со мной комнату на втором этаже, в то время как на первом этаже жила семейная пара, которые злоупотребляли каннибализмом.
Едва я заехал, как узнал от Кокса, что его сосед, про которого Грелка говорила, что он уехал, на самом деле исчез. Дело расследовала даже полиция, но так и не выявила следов пропавшего молодого человека, а узнав о том, кто живёт у нас на первом этаже, вообще махнула рукой на следствие.
- Опять переварил рёбрышки? – вопрошала старая ведьма на кухне дома своего старого мужа, который готовил в этот день ужин.
- Ты только в чулан не ходи, очень тебя прошу, - сказала мне сразу Грелка, как я ступил на порог дома. – Там припасы наших Адамсов хранятся, не трогай святое этих двоих, и они не тронут тебя.
Адамсы в ответ мило улыбались, прижавшись друг к другу худыми старческими телами, глядя на их можно было подумать, что им лет семьдесят, однако Грелка рассказала мне, что им нет и пятидесяти. Просто поедание человечины запускает какой-то геном в теле каннибала, из-за которого он стареет быстрее, а что самое ужасное – деградирует просто на глазах. Оба старичка являли собой живописное подтверждение возвращению каннибала в каменный век и на туже ступень развития. Говорили они мало, ели много, вели себя по-звериному, а когда я проходил мимо них, то отвратительно облизывались, при этом самка старательно рассматривала мой зад, из чего следовало, что именно это её любимая часть в рационе.
Я привычным жестом доставал пакет из-за подкладки костюма и опорожнял туда содержимое желудка. На что эти двое уродов лишь смотрели, хлопая глазами и противно морщили носы. Однажды я не выдержал и сунул использованный пакет под нос этой старой сучке со словами:
- Хочешь сожрать?
В ответ она зло зашипела и отскочила в сторону, зато после этого практически перестала облизываться при виде меня и моей обтянутой зауженными брюками попы.
- Зря ты с ними так, - вступилась за Адамсов Грелка. – Они милейшие люди. У всех есть недостатки, у них – это их рацион питания. Но согласись, что ты же не станешь осуждать вегетарианца за то что он не ест мясо? Так и с Адамсами: сложно обвинять их в том, что они предпочитают питаться человечиной. Хотя в прошлом месяце я застукала их за приготовлением собаки! – и от своих же слов она наморщила хорошенький носик, вспоминая, видимо, подробности приготовления Адамсами собачьего мяса.
 Я попросил её воздержаться от подробностей, понимая, что если она не остановится, то в ближайшее время меня снова вырвет, а мой желудок был практически пуст и без того.
А вообще я догадывался о том, кто подкинул Адамсам собаку на обед. Это был ещё один обитатель первого этажа – человек по кличке Сенсей. По сравнению с этими двумя был самым нормальным человеком на свете, потому что Сенсея вообще не было. Спрашивать его о чём-либо было бесполезно, он не отвечал, говорил только тогда, когда ему надо было и только то, что ему надо было. А надо было ему не часто, так что по временам я забывал, как звучит его голос, а иногда и вообще о его существовании, парень редко появлялся среди нас, иногда вообще напоминал призрак, как сейчас я лицезрел его с дорожки на балконе в каком-то светлом одеянии застывшим под луной в позе какого-нибудь лотоса. Сенсей был учителем йоги в своём собственном элитном клубе, и по данным паспорта выходило, что ему сорок четыре года, но при этом внешне выглядел он на возраст Кокса. Мне оставалось лишь завидовать ему и его спокойствию.
И он имел лишь один недостаток – он боялся собак настолько, что участвовал в ежемесячных отстрелах этих мерзких животных, которых становилось всё больше на улицах города и в лесах. Контроль над бездомными животными уже не осуществлялся, и лишь группа любителей поиздеваться над брошенными собаками и прочей живностью работала организованно и эффективно. Они сбивались в стаю и загоняли животных в ловушки, которые сами же устраивали, а затем они их казнили: резали, отстреливали, сдирали с несчастных животных заживо кожу или заживо же сжигали. Так что мне вполне понятно, откуда в рационе питания старых Адамсов оказалась собачатина.
- Привет, чудило, - крикнул я неподвижному существу на балконе второго этажа, проникая в дом через незапертую входную дверь.
В ответ что-то прошуршало и только. Голос Сенсей не подал, как не изменил и позы, на что я, окликая его, особо и не рассчитывал.
Зато под ногами в прихожей что-то противно заскрипело и зажужжало, стоило мне вступить на порог. Сверху на меня обрушилась темнота, облила мазутом все объекты, что скрывались в сумраке помещения, отчего передвигаться было вдвойне сложнее, а под звуковое сопровождение неясных скрипов ещё и страшнее.
- Эй, кто-то есть дома? Включите свет, пожалуйста.
Никто на мои слова никак не отреагировал, тишина и темнота вокруг меня загустели и стали монолитными, так что я застыл на месте, не в силах сделать следующий и такой необходимый шаг – в ничто.
- Аллё, люди, дома кто есть? – снова поинтересовался я, уже понимая, что никого нет, иначе бы в доме горел свет.
Тут я вспомнил про Сенсея, которого поприветствовал перед домом и который после этого незамедлительно покинул свой пост. Но просить его включить свет или подать голос было бесполезно: он заговорит только тогда, когда сам захочет и свет включит, если захочет сам. Что-то подсказывало, что он не захочет всего этого в ближайшее время, а значит, мне придётся самому пробираться по тёмной прихожей до включателя.
Под ногами продолжало что-то шуршать, что раздражало невероятно, пока я медленно и спотыкаясь полз до выключателя, нащупал его рукой и помещение залил яркий свет с потолка, где висела большая пыльная люстра на двенадцать плафонов.
Первое, что я увидел – это выглядывающую из-за дивана самку «хомо-каннибалус». Она смотрела на меня таким взглядом, в котором мешались сразу две эмоции, доступные плотоядному существу, способному на какие-то человеческие размышления. Этими эмоциями было: плотоядный интерес и восторг от вида жертвы в такой близкой доступности. Единственное, что она не делала, это не облизывалась в прямом смысле слова, видимо, чтобы не спугнуть меня.
Только я собрался дать отпор каннибализирующим существам, но свет внезапно погас, а люстра осыпалась осколками на кафельный пол помещения. Всё это произошло за считанные секунды, меня насторожило то обстоятельство, что каким-то задним слухом я уловил подозрительный хлопок. После этого хлопка и посыпались разбитые стёкла на пол в кромешной темноте. На основании этого я сделал вывод, что мой день не задался с утра. В довершение ко всему ещё и я остался в полной темноте один на один с господствующими каннибалами.
Стараясь быстро сменить своё местоположение, чтобы старуха Адамс не добралась до меня, я шарахнулся в сторону запасного выхода. Он располагался справа, там же где и кухня в этом доме. Мысленно жалея, что не успел рассмотреть местонахождение второго из Адамсов – мужа старой ведьмы.
Голова наливалась тягучей болью, которая метила в висок и грозила перерасти в нечто большее, чем просто мигрень. Но сейчас мне было совершенно точно не до головы, потому что оставаться в доме один на один с двумя существами, видящими в тебе лишь кусок мяса, было очень опасно.
Сенсей не подавал признаков жизни, скорее всего он там – наверху – у себя заганшился в комнате и медитировала, наплевав на весь остальной мир, включая меня. Ему не было дела до того, что меня могут съесть или так запросто убить. В общем-то я уже смирился с тем, что в этом мире только ты сам обеспечиваешь себе пропитание, выживание, направленные на защиту своей шкурки от возможных угроз. Никто никогда не поможет, никто никогда не придёт, никому нет дела до тебя и твоих проблем. Эту аксиому мне показал город в первый день моего приезда сюда, а затем работа, чуть позже проживание под одной крышей с ордой маньяков и психопатов, само существование которых казалось противно природе.
Место для размышления и время были совершенно не подходящими, а потому я боролся с двумя смешанными в равных пропорциях желаниями: убежать из тёмного дома, сверкая пятками, потому что пребывание в нём ставило мою жизнь под угрозу, а те, кто мог помочь мне пережить этот страшный вечер и справится со своими затруднениями почему-то не оказались в состоянии осуществить эту помощь. Грелка по-видимому ещё не пришла, хотя уходила с работы раньше меня. Но на углу её ждал тёмный автомобиль, за рулём которого наверняка сидел какой-нибудь крутой перец, который позвал её на ужин и его продолжение с фуршетом и всеми вытекающими. Женщина жила полной жизнью, и убежав от мужа-женоненавистника отрывалась по полной, пока у неё была возможность и время для этого.
Кокс работал по суткам и мог припереться домой под утро или вообще утром следующего дня. За ним такое водилось часто, при этом он делал такое шкодное выражение лица, заглядывая в мою комнату, где я сидел за ноутбуком в кресле или валялся в постели в одежде, что  я покатывался со смеху. Он говорил что-то вроде: «За что мне это всё? Скажи!», но эти серьёзные слова никак не вязались с его обезьяньей мимикой, в результате одно противоречило другому и создавало комический эффект. Я смеялся и жала его, а он жаловался и обиженно удалялся к себе или не удалялся, а садился напротив меня в соседнее кресло или бухался прямо на мою постель и начинал щекотать мою пятку. Это было конечное очень мило и забавно, хотя по началу здорово напрягало, но постепенно я привык к такой его манере общения, ведь в сущности он был большим ребёнком, неспособным на что-то большее кроме шутки. Лишь только увидев его в объятиях Грелки, я начал сомневаться в его исключительно детском амплуа.
Но ни Грелки, ни Кокса в данный момент дом а не было, иначе они сидели бы на кухне и пили кофе, выкуривая за вечер пару пачек вонючих пропитанных какими-то синтетическими веществами сигарет. Нормальная чистая травка или шмаль в наших краях не водилась, её можно было достать только по спецзаявке через не менее специализированных людей. Но я таких тут не знал, да и затраты на этот вид отдыха по мне были слишком велики и не окупались ощущением кайфа, потому что он вообще не был мне доступен. Когда в моём родном городе, где я жил до недавних пор, однажды все пацаны достали нормальной травы и накурились, я один сидел в углу и нисколько не смеялся. Мне вообще не было смешно, потому что я просто загнался и не понимал, что со мной происходит. С тех пор я и покурить не пробовал. Зачем, если всё-равно никакого эффекта?
Однако сейчас мне было совершенно не до этого, потому что лестница, по которой я мог подняться к себе на второй этаж, была недоступна, но и переместившись в сторону от коридора я сам себя отрезал от выхода на улицу, где надо отметить в свою очередь было совершенно не безопасно. Если я закричу, взывая к совести Сенсея, то покажу своё местопребывание Адамсам, а они сегодня совершенно точно организовали на меня охоту. Иначе зачем же они могли разбить люстру. В том, что её разбили намеренно, я уже не сомневался, это было так же ясно, как то, что живым мне отсюда уже не выбраться. Или выбраться, но выбираться придётся с боем.
А тут ещё очередной тошнотворный приступ подкатил к горлу, едва я вспомнил про чулан за домом, в который Грелка советовала мне не соваться. Как истинный делец юридической оснастки после её предупреждения я должен был убедится в том, что узнал, поэтому на второй день прибывая в доме, отправился к чулану. Где меня ждало разочарование, потому что он был на замке. Да на нём висел огромный амбарный замок, которые могли существовать как я думал только лет пятьдесят назад. Я видел такие приборы на картинках в книгах и Интернете, а тут удалось и воочию лицезреть.
Я пялился на него минут пять, и почти потерял счёт времени, когда услышал такое же странное шипение и оглянувшись увидел в кухонном окне старуху Адамс, которая смотрела на меня и улыбалась своей плотоядной улыбкой.
Я никогда не мог понять, почему таких же плотоядных приступов у этой бабки не вызывала Грелка. Наоборот эта аппетитная девушка была для старухи как чума, от которой она отпрыгивала на расстояние, едва та появлялась в её поле зрения.
- Ша, - произносила Грелка, и старик Адамс забивался в дальний угол коридора или вообще запирался в сортире на первом этаже.
- Я поселилась здесь года два назад, - рассказывала мне как-то сама Грелка, сидя в гостиной на втором этаже и нарезая апельсин ножом. Потом она разрезала каждый ломтик на дополнительные половинки и складывала их на тарелку. Такое зрелище, если смотреть, не отрываясь, меня почему-то всегда завораживало. – Тогда здесь жили только Адамсы, потому что первыми заняли это помещение после второго бунта Кто здесь жил до них, я не знаю. И где они жили до этого, я тоже понятия не имею. Никогда не интересовалась этим вопросом, просто однажды постучалась к ним в дверь и поинтересовалась не нужна ли им соседка. Парень с работы (Фил, ты его знаешь), когда регистрировал недвижимость в этом районе города, случайно наткнулся на этих двоих маньяков. За парком этот дом найти не так-то просто, да и район не самый благополучный. Во время бунта здесь практически всех восставших власти города перестреляли, а те кто выжили, разбежались как крысы по окрестным деревням. Адамсы знали какое место для жилья выбрать. Что не удивительно с их запросами к человеческому обществу.
Она не рассказал мне, как ей удалось приструнить каннибалов, но что-то в поведении самой Грелки отталкивало их, это было заметно. Возможно, по этой же причине они не смогли ей отказать в том, чтобы она поселилась в доме. Будучи вторым после Орка крупным представителем нашей юридической конторы, так же занимающей важное место по статусу в городе, девушка спокойно могла найти себе самое комфортабельное место жительства, включающее шикарные апартаменты и дьявольски прекрасное окружение богатых мужчин и дам. Денег и статуса у неё на это хватило бы, я не сомневался в таком факте. Но она предпочла жить на птичьих правах где-то на отшибе города в условиях, далеких от комфорта и респектабельности. Загадка таких её предпочтений оказалась весьма интересной, Грелка скрывалась давно и безнадёжно от не совсем адекватного мужчины, с которым поторопилась соединить свою жизнь. Подробности этой истории я не знал, потому что сама она мне этого не говорила, а про мужа сболтнул Кокс, с которым она зналась давно и как я выяснил спала. Она же привела вслед за собой в дом Адамсов Кокса, который попался ей на работе под горячую руку. Парень никогда не умел ладить с людьми, что уж говорить про женщин такого специфического вида деятельности. Однако при ближайшем рассмотрении они друг друга поняли и даже стали жить под одной крышей. Только вот вступали в технические (физические) взаимоотношения исключительно по большой нужде и не чаще двух раз в год. В остальное время у них обязательно кто-то где-то был. Оттого мне порой казался не понятным заход Кокоса на тему:
- Ты с кем-нибудь встречаешься?
Я во время вопроса сидел на кухне и пытался попить кофе, который смог бы реанимировать меня для перемещения на работу, до которой оставалось полчаса времени.
- Нет, а что?
- И в деревне твоей у тебя девушки не было? – Кокс стоял в одном полотенце, плотно обнимающем его мышцеобразный торс, сверкая выпуклыми кубиками груди и пресса выше полотенца. Вид довольно заманчивый для дам, даже старая Адамс заценила и любвеобильно запричмокивала из дальнего конца большого кухонного помещения. Я не знал, оценивал али она гастрономические возможности данного мяса или чисто эстетическую привлекательность молодого человека, но мне было времена противно, так что я созерцал исключительно кофе в красной, как флаг разрушенного СССР, кружке, привезённой мной из родного городка. Подарок мамы всё-таки грел душу и пищевод даже тут.
- В городе. Была, да сплыла, - усмехнулся я в кружку, вспоминая свою девушку и её «уплыв» к моему другу с кличкой Чиж. Дальше я вспоминать не хотел, но Кокс продолжил расспросы:
- Тебе только девушки нравятся?
Я подавился слишком большим, величиной с его один кубик на торсе, глотком и едва не выблевал его и всё прочее содержимое желудочно-кишечного тракта на бежевую скатерть, застилавшую стеклянную крышку стола.
Вопрос остался без ответа, потому что на кухне появилась Грелка. Она злобно посмотрела на Кокса своими прозрачными глазами, испугала мадам Адамс, так что она просочилась мимо и незаметно вон из кухни, едва не опрокинула мою кружку, которую я вернул на стол и заварив себе чай, принялась обдирать кожу на своей ладони возле кухонной мойки.
Кокс вышел не дождавшись моего ответа и не решившись повторить вопрос. Ему вслед Грелка спрашивала меня:
- Вместе пойдём?
Я молча соглашался, пытаясь влить в себя остатки кофе и не думать про Кокса и израненные ладони Грелки.
В амбар Адамсов я всё-таки попал, сам не понимая для чего мне это было надо. А помог мне в этом Сенсей, который сам первым начал разговор.
- Мне надо взять ружьё, а оно хранится в амбаре. Пойдёшь со мной? – внезапно предложил он вечером на пятый день моего пребывания с ним и другими обитателями в доме. Я тогда ещё не знал, зачем ему ружьё, но мысль оказаться в том месте, куда мне вход категорически ограничен, была очень заманчива. Потому я без лишних раздумий сразу же согласился, даже без вопросов о том, есть ли у него ключ от амбара.
Сенсей прихватил с собой связку ключей, такую большую, что я подумал там ключи от всех квартир нашего района. Однако тревожить его вопросом о том, откуда у него столько отмычек и законно ли это, я не решился.
В затхлом помещении, срубленном из необработанной древесины, было темно и холодно. Я пошёл первым, так как Сенсей возился с отмычками крутого замка. Любопытство сгубило кошку и сотни других тварей до неё и меня, но я забыл об этом, пока Сенсей дышал мне в потный затылок (проём был очень маленьким), а я пытался сориентироваться в темноте.
В конце концов он не выдержал и больно ткнув меня в ребро, проскользнул мимо куда-то вперёд со словами:
- Не мешайся.
Вышел Сенсей с длинным свёртком в руке, в очертаниях которого с трудом просматривалась винтовка или другое огнестрельное оружие.
- Это старика Адамса, - кивнул мне Сенсей, когда мы вышли обратно – на воздух из душного амбара.
Я был слегка разочарован тем, что так ничего и не сумел разузнать про «запасы» Адамсов, которые упоминала со мной в разговоре Грелка. Но вероятно это было и к лучшему, вряд ли я выдержал бы то, что мог там найти. А Сенсей очень умело подогрел и сломал моё любопытство. Он закрыл амбар обратно на замок и быстрым шагом направился к дому, а я так и забыл спросить его, зачем ему было ружьё Адамса.
Как бы оно мне сейчас пригодилось! Если бы только знать, где его хранит Сенсей в доме! Хотя вероятнее всего то, что он уже вернул его в амбар, пока старик Адамс не заметил пропажи такого антиквариата.
Итак, мои шансы на то, чтобы добраться до лестницы одному в темноте в окружении голодных страшных людей были равны нулю. Поэтому я совершенно невероятно принял решение покинуть это место. Возможно, я подождал бы Грелку на улице или возвращения Кокса. Но то, что мне пора подыскивать себе другое жильё становилось очевидным фактом. Выдерживать дальше нападки двух старых больных людей было невыносимо, как и поведение странных соседей. Например, Сенсей мог бы выйти и помочь мне, но он был слишком занят для этого в своём астрале или ежегодном отстреле домашних животных.
- В детстве мама покупала мне морских свинок, а потом они убегали. Она так думала, - говорил, уткнувшись в стенку, стеклянным взглядом Сенсей, лёжа в фарфоровой ванне, пока я отливал в углу в писсуар. – В действительности, я убивал их. Первую свинку я убил случайно, на неё упала металлическая машинка с моей полки в комнате и таким боком, что отсекла её голову. Крови было много, а свинка даже не успела пикнуть. Зато кричал я, долго и громко. Прибежали родители и мама поклялась мне, что эта оказалась в раю, а она купит мне другую лишь бы я не плакал. Со второй случилась другая беда, Пеппу (я так назвал её из-за мультфильма, который сохранили на видеозаписях из своего детства мои родители) разорвало паровой машиной, в которая я её катал. Машина была естественно не паровая в полном смысле слова, но она ездила по железной дороге как паровоз и так же дымила. Мой отец сам собрал её из старых деталей своих игрушек. Ошмётки Пеппы были повсюду, свинка погибла так же случайно и на моих глазах. Только в этот раз я уже не плакал, так как знал, что у меня будет другая свинка. И вот эту свинку я уже убил сам, не дожидаясь пока какой-то другой нелепый случай отнимет у меня возможность играть с ней. Я затыкал её до смерти острым наконечником от арбалета. Она умирала долго и мучительно, истекала кровью и визжала как настоящая свинья. А через год на меня впервые напала собака из соседнего двора. Эта зверюга, как будто почувствовала, что на моих руках много крови невинно убиенных домашних питомцев. Она кусала меня за ноги, а я орал и пытался убежать, но собака не пускала, потому что хотела отомстить за смерть всех этих свиней…
Продолжение его исповеди я не слушал, спешно вылив из себя всю жидкость, которая накопилась внутри, как через уретру, так и через рот, возвращая дань безысходной гадости этого мира. Больше я не ходил в туалет на первом этаже. Мне было проще это сделать на работе или во дворе нашего дома, слишком заросшем благодаря соседству с парком.
Сжимая свой портфель в руке, я рванул с места и через запасной вход, ведущий во двор дома, где расположен амбар, вышел на улицу. Меня встретила всё та же большая и жёлтая луна, и прохлада вечернего воздуха.
За мной никто не гнался, это я понял, едва оказался снаружи дома. Не оглядываясь, я побрёл в сторону дороги, с которой недавно сошёл, чтобы оказаться дома. Но я забыл, что дома у меня нет. Во всяком случае, нет в этом городе, который вообще встречает всех враждебно и холодно, предлагая им вернуться обратно, туда, где они бы жили долго и счастливо, если бы не придумали приехать сюда. А здесь счастья было днём и с огнём не сыскать, как и не сыскать родных и любимых.
Пока я размышлял над этим, мимо меня что-то просвистело с такой скоростью, что я понял это только, когда позади меня что-то с силой стукнулось об жестяной угол сарая. Я прижал рукой шляпу и с места, пригибаясь, бросился в соседний куст, понимая, что Адамсы так просто не успокоятся, пока не поймают меня и не ощиплют, как гуся для последующей заготовки на зиму.
Кусты были колючие и холодные, потому что я сидел практически на коленных, ощущая как от земли идёт испарение, мгновенно кристаллизирующееся в воздухе.
Тишину летнего вечера разрывали единичные вскрик где-то вдалеке – в парке – очередной жертвы преступного движения данного района. Парни орудовали давно и не собирались останавливаться на достигнутом, тем более, что останавливать их никто и не собирался. Зачем? Нынче преступность, зачищающая другую преступность и сокращающая и без того ненужное население, только на руку властям. Власть делал поблажки своим нерадивым детям, позволяя развлекаться так, чтобы быть занятым и не устраивать всякие бунты и протесты. Если надо, то этих нерадивых детей ещё и можно было подкупить и заставить работать тогда уж на себя, в то время как сами дети будут сочетать полезное с приятным. Чем не кайф?
Весь этот шум не имел никакого отношения к тому, что происходило со мной. У меня начало закрадываться уже предположение, что кто-то сегодня положительно собрался убрать меня и не погнушается ничем ради достижения своей цели. Оставалось только понять, кто это может быть до того момента пока сам преступник не зашёл в мои кусты с целью объявить что это он, а я попался мне уже не спастись.
Я уже почти решился выползти наружу, когда рядом с моей шляпой опять что-то пролетело и на этот раз угодило в ствол за моим кустом. Дело приобретало совсем плохой оборот. Я не знал, что мне делать, ведь в любом случае, если кто-то собрался за мной поохотиться, он не отступит от своей цели. А я тут был один и не мог никого позвать на помощь.
Подобрав свои колени и портфель, я сгруппировался и устремился обратно к дому, собираясь ворваться через тот же запасной выход, который закрывали только на ночь. До ночи оставалось ещё порядка трёх часов, которые мне предстояло провести в жесткой борьбе за своё выживание. Да за что же мне такое сегодня? Взмолился я про себя, пока бежал до двери и ощущал, как в мою спину упирается чужой и злой взгляд. Только бы этот взгляд не собрался пустить в мне вдогонку ещё одну пулю.
Надежды на то, что меня спасет домашний уют, у меня не было ни капли, ведь кто-то же прострелил люстру. А в том, что её прострелили, едва я вошёл в дом, у меня уже не было сомнений.
Влетая обратно в дверь и темноту, которая скалилась мне в лицо и царапала когтями мои уставшие за целый рабочий день плечи, я ощутил, как задел что-то тяжёлое. Это что-то тут же согласно звякнуло и заключило мою левую ногу в жестокие объятия. Я почувствовал всю жестокость мироздания, несмешную шутку сегодняшнего дня и то, как из моей ноги полилась кровь, намочив носок и ботинок. Дверь за моей спиной с треском закрылась, так же как капка на ноге, которую теперь я не мог сдвинуть с места. Подсознательно ощущая, что если я закричу, то это будет моя финальная песня, я сдерживал дикий вопль боли из последних сил, закидывая портфель куда-то в темноту нерадушной гостиной.
«Привет, Пеппа!» - пропел приятным баритоном в моей голове голос Сенсея. На самом деле я бы не удивился, услышав его после того, что случилось со мной. А теперь он затыкает меня наконечником арбалета до смерти.
Что мне оставалось делать, кроме как стоять и гадать, что ждёт меня в моём чудесном будущем, кроме того, что кто-то сегодня совершенно точно устроил облаву на меня и за какое такое счастье мне это всё прилетело. Нога горела адским пламенем так, что всё остальное отступал анна второй план. Даже то, что рядом где-то в темноте бродит голодная мадам Адамс и такой же голодный мистер Адамс, а за дверью сидит невидимый снайпер, готовый в любой момент прострелить мне голову, которая и без того стоила мало.
В конце концов я присел на колени, нащупав рукой капкан и пострадавшую ногу. В голове тут же чётко отразилась мысль о том, что когда я минут двадцать назад убегал из дома, возле запасного выхода не было никакого капкана. А это означала только одно,то, что его поставили туда после того как я покинул помещение и поставили с целью, что я зайду обратно.
Мимо меня что-то прошуршало в темноте. Мои глаза постепенно начинали привыкать к черноте окружения, и я почти различал очертания гостиной и коридора. Рядом суетилась чья-то тень, поэтому скрываться дальше мне было бессмысленно.
- Может быть, уже прекратите? – спросил я вслух, понимая, что вот это точно конец всего. – Я вас вижу!
- Шшшшш! – прошипело рядом в моё право ухо. – Не шуми! От нас никуда не денешься, но мы тут не одни.
Я готов был поклясться, что старуха Адамс напугана, как и то, что она поставила на меня капкан, а теперь пытается отвлечь меня своей болтовне на всякую ерунду.
- Значит, это ваших рук дело! – испытывая адские муки в ноге, я не мог уже ни о чём думать, кроме того, что мне уже без разницы, есть в доме ещё кто или нет, и почему Адамсы так напуганы.
- Да тише! – возмущенно шипел уже с другой стороны от меня старик Адамс. Мысленно я удивился тому, что он совсем не потерял способность говорить связанно со своим пристрастием к человечине.
Оба Адамса подхватили меня под руки и едв али не волоком потащили до своей спальни на первом этаже. Я честно пытался сопротивляться, но делать это в таком состоянии, когда у тебя зажата стальными челюстями акулы нога, из неё стекает кровь прямо в обувь, барабанный гул устраивает своё праздник в голове, просто невозможно. Я даже кричать мог уже с трудом, но конечное попытался:
- Сенсей! – заорал я во всё горло, Сенсей! Помоги!
Мой крик утонул в темноте и ненужности окружающей среды. Я предполагал, что я настолько не симпатичен этому дядьке, но всё-таки на что-то еще надеялся. Надежды утонули в крови вместе с морским свинками Сенсея, который, само собой, не пришёл и не отозвался. Хотя я уже начинал сомневаться был ли он в доме, поскольку он мог давно и незаметно покинуть сию обитель страха и порока, пока я сражался с тьмой, а затем убегал из дома.
Двое Адамс затащили моё нервно дергающее тело в свои апартаменты и захлопнули дверь, словно отрезав меня от возможности дальнейшего будущего. Всё кончено, так простучала деревянная дверь.
- Давай его под кровать, - шипела змея мадам Адамс.
- Нет, лучше его положить на кровать, - отвечал её старик, пока я пытался справиться с болями в ноге, - А вдруг этот человек сюда сейчас ворвётся? Что тогда?
 Вопрошал дед у бабы, пока баба суетилась возле их большой койки, белеющей светлым бельём в темноте. В окно напротив двери заглянула и зло усмехнулась мне всё та же жёлтая луна. Луна охотника, кажется так её называли какие-то дикие племена в Северной Америке. Я читал об этом в книжках в своём далёком детстве, пока моё близкое будущее отчетливо отказывалось принимать меня к себе.
Старуха нащупала на моей ноге капкан, и, щелкнув чем-то вроде замка, освободила мою многострадальную конечность. Однако выпуская её на волю, я ощутил ещё больше боли, чем радости. Кровь полилась с удвоенной силой из освобожденных от железного захвата дырок, которые едва ли не прокусили мясо до кости.
- Ааааааааа! – взвыл я, хватаясь обеими руками за больную ногу и стаскивая с неё ботинок.
- Тише! – вновь шипела на меня Адамс. – Мы не знаем, кто это и что им надо! Обычно к нам бояться заглядывать даже бантики из парка! А тут пришли и навели шороха!
Я почувствовал запах гнили из её рта, когда она шептала мине в лицо эти слова, пока я держал ногу, прощупывая в ней весь нанесенный урон.
- Слышишь? Идёт кто-то!
Дед был прав, потому что возле их двери я отчётливо услышал тихие осторожные шаги, а затем кто-то надавил на ручку.
Дверь открылась без скрипа и в силуэте, стоящем на пороге, я не смог бы узнать никого, пока он не заговорил вслух:
- Эй, вы! Он – мой!