Сны об Абхазии. Немного о гостеприимстве

Однажды  теплым солнечным довоенным днём  я поехала в Лыхны  — старинное абхазское село. Меня пригласила туда женщина-абхазка, с которой мы были дружны, несмотря на большую разницу лет. Наверно, это была ранняя осень: день был благостным, пропитанным запахом трав, цветов, плодов. Тишину села нарушали только звуки колокольчиков, которые были привязаны к шее буйволов, лежащих в какой-то луже, как раз на пути моего следования. Я поняла, что заблудилась, пропустив нужный поворот.

Народу на улице почти не было. У изгороди своего дома одиноко сидел мужчина-абхаз очень преклонных лет. Он скрестил на палке, упиравшейся  в землю, старческие натруженные руки, опустил голову и думал свою думу, такую же вечную, как жизнь. Когда я поравнялась с ним, он поднялся, поклонился мне и стоял, пока я не прошла.

Это не было движение тела, это было движение души. Я сохранила это в своем сердце навсегда.


***

Порядочно проплутав я,наконец, добралась до небольшого одноэтажного деревянного дома с деревянной верандой. Хозяйка дома встретила меня на крыльце, обняла, поцеловала куда-то в плечо, занесла мои вещи в дом,  вынесла кувшин с водой, полила мне ее на руки, подала приготовленное полотенце. И я вошла в дом. Это было родовое гнездо хозяйки, дом, который хранил в своей памяти образы представителей  не одного поколения абхазcкой интеллигенции. Какой-то особый запах деревянных стен и полов,  со старых  фотографий на стенах  прежние обитатели  дома смотрели на нас  из далекого уже прошлого с достойной отстраненностью.  По стенам была расставлена старинная, немного рассохшаяся  от времени мебель, совсем не сельская, скорее городская. В небольшом удалении от окна стоял стол, заваленный рукописями. Я много раз бывала в городской квартире этой женщины и  не помню, чтобы рукописи и она существовали отдельно. То есть, она всегда была в своей работе, которой посвятила всю свою жизнь.

Она посадила меня за обеденный стол и дальше...   я провалилась в какое-то небытие. Последнее, что я помню  —  бисеринки пота на висках и у переносицы хозяйки дома и рукописи, одиноко лежащие на столе. Видимо, память услужливо избавила меня от угрызений совести, ибо перенести достойно эту феерию гостеприимства, можно было только отключив сознание. Что-то беспрерывно ощипывалось, жарилось, парилось, нарезалось, расставлялось. Мои попытки привстать и внести свою хотя бы скромную лепту в приготовление стола к трапезе пресекались мягко, но незамедлительно.

Я не помню, сколько это продолжалось  — день, или полтора. Кажется, мы все-таки посидели вечером на верандочке. Я не помню обратного пути  — был ли у меня баульчик с зажаренным на дорогу цыпленком, дарами сада или еще с чем.
 — " Когда  Вы опять  приедете, Олюшка?" 
Полагаю, что мой жест был более чем неопределенным.

Потом мы продолжали общаться довольно часто на городской квартире. Но этот визит оставил во мне неизгладимые впечатления, и я никогда больше не решилась его повторить.

Остается только сказать, что хозяйкой, преподнесшей мне  мне незабываемое  действо  абхазского  гостеприимства, была Тамара Шакрыл  — известный ученый-языковед и общественный деятель Абхазии.

На фото: дом Тамары Щакрыл в селе Лыхны