Судьба

        Вот уже пять месяцев, как Жадигер, наборщик небольшой типографии в районном городке, лежит в областной больнице.
Поначалу его, никогда прежде не знавшего больниц и докторов, навещали друзья-приятели, если не тот, так другой, но постепенно, видимо, попривыкли к тому, что он болеет или же надоело таскаться в этакую даль, а может, просто если люди долго не видятся, то забывают друг о друге. Одним словом, в последние три-четыре месяца никто не навещал Жадигера, кроме жены.
Жена сначала ездила к нему каждую пятницу. Но дорога не близкая, дома трое детей, мал мала меньше, и Жадигер, начавший подниматься с постели через два месяца, пожалел осунувшуюся жену и детей, которым без матери кусок не лез в горло, и запретил частые визиты.
В палате их пятеро. У всех, кроме Жадигера, есть родственники в городе, они приходят один за другим. Жадигер, раздраженный немногочисленностью своих друзей и тем, что они забыли дорогу к нему, смотрел с завистью на этих четверых, перед окнами которых ни свет ни заря то и дело возникали веселые лица. По сравнению с Жадигером другие больные выглядели безмятежно счастливыми. Временами Жадигеру начинало казаться, что, навещай его столько друзей и родственников, можно было бы спокойно болеть не пять месяцев, а все пять лет. Но так вышло, что из здешних старожилов он остался один. Те, четверо, давно выписались, а их койки заняли другие.
Больница вконец истомила его. Он скучал по дому, по домашнему уюту. Он мечтал обнять своих детей, вспоминал, как они, два старших сына и четырехлетняя дочка, соскучившись, бросались к отцу на шею, когда он возвращался с работы, пропахший типографской краской.
«А вдруг они начали забывать меня? — подумывал он, когда в палате гасили свет и ложились спать.— Ведь дети ко всему быстро приспосабливаются, обо всем быстро забывают. А со мной как было?.. Когда меня, мальчишкой, определили в детдом, я, забившись под одеяло, ночами плакал месяца два или три, но разве потом не привык к детдому, не забыл, что такое отец и мать? Может, и с ними то же самое происходит...»
К глазам Жадигера подступали слезы. Ему не хотелось думать о себе, о детях, при живом отце познавших безотцовщину, о скудости денежных средств семьи. Но не думать об этом было невозможно, в какие края ни улетала бы его фантазия, все равно мыслями   он возвращался в семью.
Когда пошел четвертый месяц его пребывания в больнице, жена привела к нему детей. Всех троих, сыновей и «очку. При виде отца они не бросились, как прежде, со всех сторон к нему на шею, а, застенчиво улыбаясь, стояли «потупившись. Когда же Жадигер подошел к ним и поцеловал в щеки, средний сын и дочка заплакали. Молча заплакали.
Жадигеру будто в сердце шило воткнули. В детстве он тоже молча плакал и знал, что так плачет только тот, кто осознает безысходность свалившейся на него беды и смиряется с пою. Похоже, что даже его дочка, своенравная и прихотливая, оставила свои капризы, придавленная недетскими заботами:
Вот что задело Жадигера. Ему стало горько от скованных поз детей, от того, что в их взглядах не было больше веселого озорства, там застыли послушание и кротость. Возможно, они знали о его положении от матери, потому что никто из троих не спросил даже о том, когда он выйдет из больницы.
Во всем, что с ним произошло, Жадигер винил только себя.
Было воскресенье. Они, несколько мужчин, поехали в соседний совхоз к приятелю, как говорится, «поднять настроение». Приятель работал трактористом. Когда кончилась выпивка, хозяин и гости сели на трактор и поехали в колхозную лавку. Дорога была грязной и скользкой. На обратном пути в самом опасном месте трактор пошел юзом и завалился на бок...
У Жадигера было сотрясение мозга, сломаны четыре ребра и правая ключица, в двух местах повреждена слепая кишка. «Травма, полученная в состоянии алкогольного опьянения» — к такому заключению пришли врачи и лишили Жадигера оплаты по больничному листу. К сожалению, были почему-то забыты четырнадцать лет его честного труда, никому в голову не пришло, что спиртное он пил редко.
— Мы продали двух овечек,— сообщила в один из своих приездов жена.
Он ничего не ответил.
— Оба мальчика из школьной формы выросли. У старшего локти совсем протерлись, вот и пришлось продать...
Он опять не проронил ни слова.
— Было бы здоровье,— сказала жена, отводя взгляд лишь бы ты поправился... Я про овец сказала к тому, что бы ты, когда вернешься домой, не спрашивал, куда их дели. Так что тебе врачи-то говорят?
Жадигер ответил, что дела его идут неплохо, что только однажды на кишках разошлись швы, но врачи вновь их зашили, и когда швы зарастут, его выпишут.
— Силы небесные! — сказала жена.— Вчера вижу во сне, что на твое место взяли другого. Что вы делаете, говорю я твоему начальнику, ведь Жадигер скоро выпишется, а он отвечает, мол, нам не нужен работник с рваными кишками!
— Интересно...— усмехнулся Жадигер.— Не думай слишком много. Выпишусь скоро.
И подошел день, когда врачи, посовещавшись, решили выписать Жадигера. На радостях жена его взяла из сберкассы все до копейки деньги, вырученные от продажи овец, которые она берегла на покупку зимних пальто сыновьям. Начала готовиться к встрече.
Она зарезала двух последних уток и несколько куриц, что копошились во дворе, и выпросила у детей деньги, которые они скопили на санки с ручным управлением ко дню рождения младшей сестры. Поскольку все это делалось ради возвращения папы, никто из детей не надулся, а, наоборот, с радостью отдал свои накопления.
Наутро она поехала за мужем. Соседи и сослуживцы, узнав, что Жадигер сегодня выписывается из больницы, после обеда потянулись к его дому. Мужчины, не дождавшись хозяина, выпросили у детей бутылку водки в счет «своей доли».
— Бросьте вы! Неприлично же! — вскинулась на них одна из женщин.
— Нет, плилично. Мама сказала, что, когда гости плидут, можно чай лазливать. И где водка стоит показала,— возразила маленькая дочка Жадигера.
К ее волосам, как крыло большой бабочки, был прикреплен белоснежный бант.
Под вечер, вынырнув из ближайшей долины, показался типографский газик.
— Едут! Кажется, они,— сказал сосед, надкусывая огурец. Он был уже навеселе.
- Да, это они,— подтвердил   начальник типографии, дав понять, что издали узнал свой газик.— Машина так и летит.
Дети, бросив играть, побежали встречать отца. Когда газик остановился, Жадигер с раскрытыми объятьями кинулся к детям.
— Жерябитки мои! Ягнятки!.. Ну-ка идите сюда!
Он согнул колено, чтобы первой поднять свою младшую любимую дочку, но сыновья, забыв о своем возрасте, повисли на нем.
- Ну залезайте! Залезайте все! Держитесь крепче! Ухватились? — радовался встрече Жадигер.
— Да! — взвизгнули все трое.
- Ну им-то можно, а ты ведь уже большой...— сказала
мать старшему сыну.
Поднатужившись, Жадигер поднялся с колена и, неся троих детей  с улыбкой пошел навстречу веселой компании, которая спешила к нему. И тут что-то внутри у него дргнуло, сразу же потемнело в глазах. Сил хватило только на то, чтобы сказать детям:
— Слазьте... Слазьте...
Он ОПУСТИЛ их на землю и упал ничком.
Газик с Жадигером помчался в районную больницу.
По дороге он умер.

                1990