Эхо легенды Ай-Петри

        Вот уже месяц  Жамал проходит лечение в  санатории на одном из самых  живописных побережий  южного Крыма.  Она не первый раз  приезжает на лечение в этот  санаторий, до этого  уже два или три раза бывала здесь.  Вряд ли    смогла бы  объяснить себе странное чувство, что не побывай  она здесь, никакое лечение в другом месте не пошло бы ей на пользу. То ли потому что  приезжает  сюда  каждые два-три года, врачи этого санатория,  администраторы,  особенно некоторые из них, воспринимались ею не только  как старые знакомые, но словно бы и родственники. Стоило ей только позвонить сюда и представиться: «Я Жамал Айдарова», кем бы ни оказался человек, взявший трубку, он сейчас же  спешил выразить радость по поводу ее звонка. И когда  самолет приземлялся в аэропорту Симферополя, ее всегда встречал либо сам главврач санатория, либо его помощник.  Затем белая «Волга»  плавно катила к дому отдыха по черному полотну асфальта, вдоль которого, словно гвардейцы, стройными рядами стояли кипарисы.
         И опять ее встретил сам главврач, привез и устроил  в загодя приготовленную для нее комнату.  Судя по всему, эта комната была не больничной  палатой, а  служебным помещением – ординаторской. Желтоватые пятна на стенах от убранного медицинского оборудования, гвозди на оконных рамах, вбитые для занавесок,  и особенно густой и острый запах лекарств, которые недавно хранились здесь, - все  говорило о том, что эту комнату спешно переделали в палату   перед самым приездом Жамал. 
          Комната была просторной, в небольшом  коридоре была обустроена прихожая с вешалкой для одежды. На фоне кишащих многолюдьем побережий и городков Крыма эта комната с холодильником, цветным телевизором, телефоном показалась Жамал особенно  комфортной,  приспособленной  для  одного человека. 
        Тронутая заботливостью и добротой главврача Жамал от души поблагодарила его от себя лично и от имени мужа.
 
         Сегодня суббота. В санатории кроме дежурного врача никого из персонала нет. Да и тот, укрывшись в ординаторской, редко выходит из нее. Пациенты санатория были в приподнятом настроении, кто-то прогуливается по берегу моря… прохаживается  во дворе… каждый проводит время как может.
         Жамал посмотрела на часы. Без пяти минут десять. Она быстро  надела олимпийку, натянула на ноги кроссовки, и когда подошла к зеркалу, чтобы придирчиво осмотреть себя, со стороны моря донесся протяжный гудок теплохода. Жамал в спешке  бросила помаду в сумочку, сняла с гвоздя фотоаппарат, висевший у двери, и уже на ходу закинув ремешок на плечо, заторопилась к выходу.
         Воздух был слегка затянут дымкой, небо заволочено облаками. Ветер, дувший с запада,  был по-весеннему свеж и прохладен, в нем смешались запахи сосен, рыбы и моря.
- Челюскинцам и их капитану Евгению Степановичу Назарову пламенный привет! – шутливо рассмеялась Жамал, поднимаясь по трапу. Назаров протянул ей руку и помог подняться на палубу теплохода.
- Жамал Сагатовна, челюскинцы очень рады видеть вас на своем борту, -  душевно улыбнулся Назаров, блеснув крупными белыми зубами. – Как вы? Не слишком заждались нас?
- Что вы говорите, Евгений Степанович?  Меня всегда поражала и восхищала ваша  пунктуальность и точность. Вы дали сигнал ровно в десять часов. По-моему,  на десяти часах была не только минутная стрелка, но и секундная. Об этом  у нас говорят так:  немецкая точность.
- К сожалению,  Жамал Сагатовна, было бы, как говорят моряки, правильнее сказать, – аккуратность и вежливость.  Уверен, что  отдыхается вам у нас хорошо?
- Спасибо. Пока никаких жалоб нет.
- Вот это здорово! Вижу, морской воздух вам очень полезен… По сравнению с прошлым разом…  Простите, вы и в прошлый раз выглядели прекрасно. А на этот раз вы просто расцвели. 
- Перестаньте, Евгений Степанович!  Не думала, что вы любите  пошутить. В такие-то мои годы  расцвести?
-  О, напрасно плохо думаете о себе!  Я  придерживаюсь  более высокого мнения о вас, чем вы сами.  Один мой друг сказал: «Женщина просто обязана быть красивой,  откуда взять ей красоту – до этого мне дела нет». Хотя и высказался  смело, тем не менее, думаю, следует запомнить его слова.
- Да, да, как бы то ни было, в его словах есть смысл… И какой сегодня у нас маршрут?
- Ваш любимый старинный маршрут – Ялта - Ай-Петри, - Назаров вытянул обе руки вперед, с кроткой и милой улыбкой  обозначил поклон, мол, ничего не поделаешь, я ваш покорный слуга. – Конечно, на нашем грузовом теплоходе нет подходящей каюты для женщины с изысканными вкусами, все же наша команда сделает все, чтобы не ударить лицом в грязь перед вами. Прошу  следовать за мной!   
        Они спустились по ступенькам  на нижнюю палубу  и вошли в одноместную каюту, расположенную в передней части теплохода.
- Это комната отдыха наших ребят, - сказал Назаров, уставившись на пустую бутылку  и  стаканы на столе. -  Ну и  канальи, сами убирают, и сами же потом сорят. 
        Он шагнул к двери, повернулся  в сторону затемненного угла нижней палубы и позвал громким голосом:
- Мичман Панин!      
        Откуда-то снизу отозвался голос:
- Я здесь!
- Оставь ты свою «здесь»  там и  живо сюда!
         Через полминуты в дверной проем каюты просунулся расторопный рыжеусый парень с плутовато улыбающимися  глазами.
- Что прикажете, товарищ капитан?
         Назаров посмотрел на него, потом на пустую бутылку на столе и  покачал головой:
- Не почитаете пустые бутылки, а?
- Правильно говорите, товарищ капитан, пустые вещи мы особо не признаем.
- А что, если меня освободят от должности капитана, меня тоже перестанете признавать?
- Будем признавать, почему бы нет? Однако, к сожалению,  наши пути уже не будут пересекаться, -  парень  в один момент  убрал посуду, и начисто вытерев стол,  глядя на Жамал сощуренными, хитро улыбающимися глазами, попятился к двери.
- Ты виноват в том, что не смог сохранить дисциплину на борту теплохода, - прокричал Назаров ему вслед. – Напиши письмо невесте, вложи в эту бутылку и кинь в воду. Когда отойдем от порта, бросим в воду и тебя самого.
          Парень  ничего не ответил. Судя по всему, он был  далеко и не слышал последние слова капитана.
- Это наши шуточки, - улыбнулся Назаров ничего не понимающей Жамал  и поэтому чувствующей себя очень неловко.
- Боже, упаси, - погрустнела Жамал. – Что-то жутковато стало от ваших шуток. – «Мичман Панин. Мичман Панин». Мне это имя кажется знакомым.
- Есть фильм с таким же названием, возможно, вы припоминаете?
- А-а…- Жамал всплеснула руками и засмеялась. – Вот что, оказывается, у меня на уме.
- То-то и оно!  Я уже испугался, не знаете ли вы другой теплоход под этим именем… Фамилия этого парня Панасюк.  Ребята, подтрунивая над ним, окрестили его «Мичманом  Паниным». Ну, как, дадим команду отплывать?
- Воля ваша. Вижу, вы принимаете меня как  иностранную делегацию… Покажется  ли наконец  солнце?
- Судя по сообщениям синоптиков: «После обеда усилится ветер со стороны моря. Температура воздуха 23-24 градуса».
- Вы сегодня в хорошем настроении, Евгений Степанович.
- Ну, тогда я даю  команду на отплытие.
          Назаров шутливо изобразил легкий поклон и, напевая какую-то мелодию, удалился.
          Спустя несколько минут теплоход тронулся с места и направился в сторону открытого моря.

          Хотя Жамал было уже за пятьдесят, она была женщиной, в чьих манерах, со вкусом подобранной одежде ощущалась особая  изысканность,  шарм,  и это умение держать себя  сквозило во всем: в ее словах, смехе, даже в том, как она  поглядывала на незнакомого человека. Всегда деликатная и приятная в манере поведения, она никогда не теряла чувство меры,  словно от природы в ней было заложено это качество. Она была женщиной, в которой естественно соединились  скромность, учтивость и внутренняя  горделивость. Она  не  чуралась посторонних,  обычно ее окружало множество людей, однако  что-то всегда выделяло ее из этой толпы. По этому поводу можно было сказать, что, находясь в гуще, она умела-таки оказаться впереди всех. Она тратила солидные суммы на неделю-другую  летнего  отдыха, и, кто знает,   то ли от того, что был у нее такой приятный, радушный характер,   то ли от того, что ее муж Заманбек в далекой Алма-Ате  был большим человеком, и веяние этого сказывалось здесь, прибрежный народ этого    удаленного небольшого моря  сердечно любил ее,  души не чая в ней. Всякий раз Жамал встречали здесь с горячим радушием и распростертыми объятиями, по-иному не бывало. И затем обнаруживалось, что кое-кто из важных, ответственных людей, заезжавших сюда по делам, были накоротке с ее мужем, либо с ней, либо просто знались с ними.   
         До перевода по службе в Алма-Ату Заманбек  работал на руководящих должностях во многих районных и областных  центрах. Поэтому Жамал не удивлялась тому, что и в этих краях  обнаруживались люди, с которыми  муж имел дело либо в Москве на крупных собраниях, либо где-то по работе. И обычно бывало так, что,  не подозревая о существовании на белом свете этих людей, но случайно встретившись, перекинувшись парой-другой словечек  с ними,  Жамал потом обретала в них как бы старых, добрых друзей, которых знавала всю жизнь.  Быть может, поэтому местное начальство ни в чем не отказывало ей, спеша навстречу, стоило ей заикнуться о чем-нибудь. И всякий из них, встретившись на пути, после обычных приветствий и пожеланий, считал необходимым осведомиться с особой любезностью: «Ну как, Заманбек Акимович  звонил? Как его здоровье?  Когда  выйдет в отпуск?»  Жамал же хотела от них только одного – чтобы хотя раз в неделю прогуляться на двадцать-тридцать километров на теплоходе  по морю, дабы полюбоваться  видом Ай-Петри. Особенно хорош был величаво-горделивый этот пейзаж  над туманными далями в ясную погоду, когда по морю бежали мелкие курчавые волны. И так эта картина была по душе Жамал, что не желала она никакого другого развлечения  для себя. Никогда не устала бы она любоваться этой картиной, готова была часами смотреть, не отрывая глаз.
         Впервые  увидела Жамал эту скалу семь лет назад, когда они приехали сюда на отдых.  Нет, не  вырвался из ее груди возглас изумления, она поразила мужа взволнованным признанием: «Заманбек, я… я… видела эту скалу во сне.  Да, да, за неделю до этого. Как будто льется потоком солнечный свет сверху. И в этом световом потоке скала словно разбрасывает вокруг радужные лучи».  Заманбек обнял ее за плечи и разразился громким, отрывистым смехом: «Ты, наверное, перепутала с Ай-Петри  крутой обрыв на берегу Арыси», тем самым не на шутку обидев ее.  После того, как услышала она бахчисарайскую легенду, ее любовь к Ай-Петри стала еще сильнее, в ее сердце угнездилась странная  печаль по этой  горе. 
        Это была история про женщину, которая забеременела в султанском гареме и была жестоко наказана  за это изгнанием. Она была продана в рабыни то ли какому-то турку, то ли английскому купцу. И когда ее увозили по морю, ночью разразился шторм, в щепы разбивший корабль. Несколько дней и ночей плыла она на доске в полном одиночестве, и когда, потеряв надежду,  отчаявшись  увидеть землю,  готовилась принять свою судьбу, чтобы отдать  тело пучине,   громыхнул гром, сверкнула молния,  высветив над мрачными волнами высоко взметнувшуюся твердыню Ай-Петри. И этот сказ о чудесном спасении женщины с  дитем в чреве пленил душу Жамал, захватив ее воображение.
        Нет запада, нет востока, кругом беспредельное водное пространство. И если ты окажешься в объятиях пучины, море проглотит в  один миг  и,  как ни в чем не бывало, будет  равнодушно колыхаться волнами. Этой бездне нет дела до того, человек ли ты, невежда  или гений, или глупец из глупцов, мужчина, женщина, или ребенок -  ей недосуг выбирать и разбираться, кто есть кто. Если появится пробоина в днище судна, проглотит и  его.   Там, где вода касается  берега, начинается твердь, на этой земле живет женщина по имени Жамал со своими детьми и невесткой, однако пучине нет дела и до этого. И она нисколько не посчитается с тем, что живет она в далекой многолюдной Алма-Ате,  в пятикомнатной квартире, что ее муж – влиятельный  человек, что приехала она сюда в эти края отдыхать, поправляя здоровье. 

        Черным, неоглядно-тусклым полотнищем простерлось бездонное море, оно внушало страх Жамал, ее то и дело охватывал озноб.
- Жамал Сагатовна, чтобы не помешали вашим раздумьям, в течение часа я никого не подпускал к вам, - сказал Назаров, подойдя к ней. – Мысль человеческая глубже моря, не достичь  ее дна. 
- Да, вы конечно правы, -  Жамал оторвала взгляд от моря и, собираясь с мыслями,  повернулась к нему. -  Я, наверное, сегодня помешала вашим планам?
- Н-нет. Успеем сегодня сделать рейс в Артек, и этого нам хватит. До вечера  времени еще достаточно. Для нас главная цель - прогулять вас, - сказал Назаров, щелкая зажигалкой и прикуривая. Он бросил на Жамал смеющийся взгляд. 
- Спасибо. Тем не менее как-то неловко. Ходишь тут  со своей неуместной просьбой и чувствуешь себя какой-то обузой.
- Все же   подвергаете сомнению наше искреннее расположение и приязнь к вам. Не так ли? Конечно, конечно, так, - Назаров, по-ребячьи обиженно надул губы и нарочито сердито стряхнул с сигареты пепел в сторону моря. 
- Не обижайтесь на это, - сказала Жамал с улыбкой, испытующе глядя на капитана, дескать, правду говорит  или просто шутит. – Наш долг – сказать об этом. Не  злоупотреблять же добротой, словно ненасытная пучина, поглощая вашу щедрость. 
          Назаров посмотрел на часы, потом радостно добавил:
- Жамал Сагатовна, наш теплоход будет   на рейде  примерно  час. По просьбе  команды  мы хотим этот час посвятить завтраку. Прошу вас  следовать за мной.
          Назаров махнул одной рукой на дальний конец теплохода, а другой  взял Жамал под руку.
- К чему  такие хлопоты обо мне? Еды   предостаточно и там, - и Жамал кивнула неопределенно куда-то в сторону берега.
-  Что вы, я далек от мысли, что тамошний народ положил зубы на полку. Все же будет бессовестно с нашей стороны не поухаживать как следует  за гостьей, вступившей  на наш борт. 
         Было достаточно солнечно, воздух прозрачен, небо безоблачно, поэтому стол накрыли не в каюте капитана, а на палубе. Двое или трое проворных парней  во главе с  Мичманом  Паниным  в мгновение ока принесли и установили в середине  палубы переносной зонт, стол и стулья под ним. Затем завалили стол всевозможными яствами и фруктами.
        За здоровье Жамал говорили множество тостов. Не  забыли и Заманбека, который был далеко. Много раз  повторили, какой он  умный, деятельный, прозорливый и талантливый организатор. Назаров, поднимая бокал за здоровье Заманбека, сказал, что когда  подвизался простым рабочим на промыслах Аральского моря, именно Заманбек направил его на учебу.
- Я виноват,  перед ним в большом долгу, -  сказал он, сокрушенно качая головой. – Получается, я обманул его. Огонь любви ослепил меня, и я не заметил, как оказался на Черном море. Когда он приедет на отдых, я зайду к нему, чтобы поздороваться и попросить прощения за то, что не оправдал его надежд.  Хочу заодно  прозондировать, не  потерял ли он веру в меня.
- Товарищ капитан, уж не собираетесь ли вы бросить нас? – спросил Мичман Панин, наливая коньяк в рюмки. 
- Нет, заберу вас вместе с теплоходом, - ответил Назаров. Разгоряченные спиртным  молодые люди  дружно рассмеялись.
- Приучить этике и культуре человека невозможно, - сказал Назаров, выждав паузу. - Эти качества дает бог. Человек рождается с этим. Данные качества ребенок воспринимает с молоком матери, и они проникают до мозга костей.  У меня есть один знакомый, который закончил один университет и два института. Однако каким был невеждой, уезжая на учебу, таким невеждой и остался, хотя  получил несколько высших образований.
          Назаров махнул рукой и  отрывисто рассмеялся, - Сейчас он на Сахалине. Слышал, что собирается поступить заочно еще в один институт.
- Еще в один? – переспросил Мичман Панин, вытаращив глаза. Затем, не дожидаясь ответа Назарова,  шлепнул себя по бедрам и закатился смехом. Весьма довольный тем, что рассмешил  людей, Назаров вытер полотенцем глаза, потом лоб, и поднял вверх бокал. Парни тотчас замолчали.
- Человек может быть великим полководцем, выдающимся поэтом, великим ученым, и одновременно –  некультурным. Культура и  учтивость – самые драгоценные качества в природе человека. Я хочу, товарищи, поднять тост за эти прирожденные бесценные качества, присущие Жамал Сагатовне, за интеллект и красоту, слившиеся в ней в удивительное  благородство! Жамал Сагатовна, за вас!
- Спасибо, безгранично благодарна, - сказала Жамал, слегка пригубив шампанское из бокала.
- Мичман Панин, ты что, уже опрокинул свою порцию? И как собираешься управиться с теплоходом?
- Нет, товарищ капитан. И капли в рот не взял.
- А почему стакан перед тобой пуст?
- Сам не могу понять этого, товарищ капитан. Судя по всему, в него ничего не было налито.
- Ты, Мичман Панин, если бы этот теплоход был арбой, давно  перевернул бы его.
- Арба по воде не ездит, товарищ капитан.
- Типун тебе на язык, Мичман Панин. Иди, поверни теплоход к берегу, в сторону  Ай-Петри.
         Произнеся это, Назаров посмотрел на Жамал, как бы говоря взглядом, мол, это все для вас.
         Не прошло и часа, как «Челюскин» оказался напротив Ай-Петри  по прямой линии от южного фасада знаменитого дворца графа Воронцова и начал замедлять  ход. 

         Все  вокруг словно было окрашено в мерцающий бирюзовый цвет, и над этим малахитово-преображенным миром, словно желая покинуть его,  гордо высился Ай-Петри,  устремляя к небу готическую вершину. И безграничное пространство было слитно с волшебным морем,  Жамал же не могла оторвать взгляд,  ее затягивала бездонность созерцания. 
          Кричи не кричи, зови  хоть каждый день, – не отзовется, не дрогнет, не шелохнется, безмолвный белый исполин, увлекающий к небу воображение человека – какая тайна в нем есть, какая чудная сила, что  бередит самые глубокие, самые сокровенные мысли, скрытые в глубине души?  Не может понять этого Жамал. И сколько ему так стоять в немом упорстве?  Сколько веков, сколько миллионов и миллиард лет?  Возможно, он ровесник самой вечности? И кто только не смотрел на эту белую твердыню, кто только не любовался ею, подобно Жамал, погружаясь в размышления?  Как жалок, как смешон бывает порой человек, беспечный и беззаботный, попирающий ногами прах, в телесной сытости своей полагающий, что нет на свете ничего, более чудесного, чем сам он,  преисполненный гордости, и возомнивший себя хозяином всего сущего, в упоении от того, что взобрался на макушку своего дома, тогда как есть поднебесные вершины. Воистину в такие минуты становится неловко за человека, вознамерившегося научить уму-разуму весь мир.    
        На минуту величественная картина исчезла, и перед глазами Жамал предстала взбаламученная ночная стихия, она увидела фигурку женщины, прильнувшей к скользкой доске. В такую минуту о чем, кроме неумолимой жестокой гибели, может  думать несчастный человек?  Кроме мысли о том, чтобы смириться с неизбежностью смерти?  Все же это не так! Пока человек  сам не выберет смерть, он будет  пытаться выжить, будет из последних сил бороться.  Во мраке ночи, среди волн бескрайнего, бушующего моря, в отчаянном одиночестве, обняв доску, изнемогающая беременная женщина до конца будет бороться за свою жизнь, и не угаснет в ее груди надежда, пусть лучик этот от человека,  от бездушной природы, или от бога. Но вот буря ослабла, тишина воцарилась над морем. Надежда замерцала вновь, –  она же уцелела от гибели среди шквальных  волн! Нет, эта обманчивая надежда, скорее – греза. На какое время хватит ее сил,  пока  носит ее по морю на этой жалкой доске? Один, два, три дня, и что потом дальше?  Что принесет следующий день? Женщина усилием  воли превозмогала жалящие уколы слепого страха.  Но стоило только подумать об испытаниях, которые несли новые дни, жуть темным оцепенением охватила все ее существо. Тогда она решила  избавить себя от  мучений роковой гибели, близящейся с каждой минутой, - нужно только разомкнуть руки и отдаться власти волн. Но какой бы жестокой не была эта  собачья  судьба, жизнь есть жизнь, и прощаться с ней тяжело – женщина собиралась с силами, призывая дух свой. В эту минуту, разрывая мрачное небо, блеснула молния. В мгновенной вспышке огня она увидела рвущийся вверх белый призрак исполинской скалы. Он мелькнул и исчез. Женщина не поверила своим глазам. Как будто говоря ей: «Не веришь – вот, смотри!» - молния сверкнула еще раз. На этот раз она ясно увидела белый пик.  «Боже мой, это же Ай-Петри! Это же Ай-Петри!»  Радость едва не разорвала ей грудь. Борясь с волнами, женщина направила доску к скале.  Она не думала плакать, на это и сил-то не было, и она не ощущала, как из глаз  ручьями струились  слезы…

- Жамал Сагатовна, нам подплыть ближе, или этого расстояния хватит? – Жамал вздрогнула от голоса подошедшего Назарова. Голос прозвучал как бы из-за ватной стены.  Назаров, заметив, в каком состоянии была Жамал, в растерянности остановился:
- Жамал Сагатовна, что с вами? Господи…
         В  волнении он спросил:
- Что с вами?.. Вы плакали?
- М-м-м… Нет. – В замешательстве Жамал принялась искать платок в сумочке. – С чего мне плакать?
- Странно, - сказал Назаров, ничего не понимая. – Только что рядом с нами веселились, смеялись шуткам, а когда остались одни… Скажите, что случилось?
- Ничего.
- Или получили нехорошую весть из дома  и скрываете от нас?
- Упаси боже. Все в порядке.
- Тогда что? – Назаров, слегка наклонив голову,  молча смотрел на женщину,  словно желая что-то вычитать на ее лице.
- Вы, надо сказать, часто приезжаете к Ай-Петри. Возможно, в вашей жизни было что-то, связанное с этой горой? Не так ли? Скажем, большое чувство, первая любовь, первая жертва…- Назаров, желая  поднять ей настроение, говорил  нарочито  задорным,  шутливым тоном. Однако Жамал остановила его  холодным взглядом в упор.
- Уж не обиделись ли вы? Простите, если невзначай задел вас, - в замешательстве сказал он. 
- Что вы, что вы говорите? – через силу рассмеялась Жамал, белым платком старательно вытирая  уголки глаз. – В чем ваша вина, что вы должны просить прощения? Наоборот, это я должна просить прощения за то, что оторвала вас от работы и причинила столько  хлопот. 
         Назаров лукаво скосил на нее глаза, помолчал немного и спросил:
- Все же скажите, что с вами? – спросил он тихим  голосом,  словно намекая ей, что  ему можно доверять самые сокровенные душевные тайны – он не выдаст.
          Жамал кивнула головой  и весело рассмеялась, как бы показывая, что полностью пришла в себя.
- О-о, это очень длинная история, - глубоко вздохнула она. – Расскажу – все равно не поймете. И  уже боясь, что  «Не поймете»  заденет его за живое,  попыталась  исправить впечатление  от сказанного:
-  Если на то пошло, я сама толком этого не понимаю. Словно сон  или мечта – словом какое-то наваждение…
- Ну, тогда сами знайте, Жамал Сагатовна. Самое главное, чтобы вы не обижались на нас, - он незаметно глянул на часы. – Ну, как, постоим еще  или пора двигаться?
- Конечно, конечно, пора в путь. Вы и без того уже потеряли три часа своего времени, - сказала Жамал и  повесила свою сумочку на плечо, словно уже  сошла с теплохода и готова заспешить по пирсу.
- Мичман Панин! – крикнул Назаров, глянув на нижнюю палубу, и не дожидаясь ответа, скомандовал:
- Полный вперед. Как и в прошлый раз,  обогни Ай-Петри.
         Когда приблизились к Ай-Петри, Жамал несколько раз сфотографировала причудливую, устремленную вверх белую скалу. 
         И эта поездка прошла замечательно.
         Жамал от души поблагодарила Назарова, всю команду и, договорившись о следующей прогулке в  среду предстоящей недели, вернулась в корпус. Войдя в комнату, повесив фотоаппарат и сумочку на вешалку в прихожей, она почувствовала, как сильно устала и как влечет  ее  прохладная и чистая постель.  Когда, приняв душ, накинув на себя халат,  намереваясь соснуть часок-другой, она с  особым удовольствием приподняла белую, замененную к ее возвращению, простыню, взгляд ее вдруг остановился на свежем букете  на журнальном  столике возле окна. Удивленная Жамал замерла, затем, помедлив, подошла к цветам. На столике лежали гвоздики, их было семь. Среди цветов белела полоска бумаги. Жамал взяла бумажку.   
         «Дорогая Жамал Сагатовна!  Мы поздравляем Вас с особенным днем в вашей жизни – с днем рождения любимого мужа, Заманбека Акимовича. В честь этого радостного события приглашаем вас разделить праздничное застолье с нашей семьей сегодня, 16 июля, вечером в 19.00. Семья Федорчуков».
        Маленькая записка главврача санатория сильно смутила Жамал. Боже ты мой, как я могла забыть про день рождения Заманбека! Ведь вчера только собиралась составить текст поздравительной телеграммы, и надо же – из головы вылетело.
         В их семье  было не принято отмечать день рождения как праздник, накрывать дастархан, зазывать гостей. Даже в молодые годы Заманбек довольно-таки прохладно относился к этому событию. «Ну и что такого? Ну, родился, явился в жизнь, и что теперь – каждый год должен пышно отмечать это? Кто только не приходил в этот мир, и кто не уходил отсюда – какая в этом радость? Мне кажется,  в этом празднике и поздравлениях есть что-то надуманное, искусственное», - не раз говаривал он, скептически глядя на то, как люди с наигранной радостью поздравляют какого-нибудь именинника. Тем не менее Жамал, находясь вдалеке, собиралась отправить ему телеграмму. Однако, увлеченная сегодняшней морской прогулкой, она совсем забыла о  дне рождения мужа. И она принялась  одеваться, чтобы сходить на почту и отправить непременно телеграмму домой. 
         Вечером она пошла в гости к Федорчукам. Среди приглашенных гостей было несколько человек из администрации санатория и кое-кто из   местного начальства.  Раз за разом поднимались тосты за здравие Жамал, ее семьи и мужа. Вечер прошел  замечательно,  в радостной атмосфере.
         Жамал и не заметила, как пролетели первые десять дней ее пребывания в  санатории.   
               
                ***

         Еще до поездки Жамал супруги договорились о том, что, когда ей останется отдыхать  семь дней, из Алма-Аты к ней прилетит Заманбек. Нынешним летом погода в Казахстане была очень переменчивой, и  весенние месяцы были  особенно  трудными для  скотоводческих аулов. По этой причине Заманбек считал неудобным для себя воспользоваться  полным сроком отпуска и решил провести на побережье  Черного моря не больше одной  недели.
         Вчера, переговариваясь с домашними, Жамал с радостью узнала, что планы мужа об отдыхе не изменились и что он готовится  прилететь сюда. Не только Жамал, но и другие люди в санатории обрадовались этой   новости.
         Жамал  совершила не одну  морскую прогулку на теплоходе. Не раз угощалась у Назарова за дастарханом, выслушивая похвалы, не раз любовалась видом Ай-Петри, безмолвно глядя на него и погружаясь в созерцание и  прихотливое  кружение  ассоциаций.
          Наступила очередная суббота. Дул порывистый ветер, море словно было недовольно ими, хмурилось тучами, гнало волны, и они поспешили повернуть к берегу. 
          До обеда было еще полтора часа. Надо было как-то убить время. Хорошо зная, что ничего не  купит себе, Жамал, тем не менее, лениво слонялась по магазинам. Было уже без двадцати два, когда она пришла ловить такси. В это время белая «Волга», проезжавшая мимо, остановилась рядом, и мужчина за рулем, высунув голову в окошко, окликнул ее басовитым голосом: «Жамал Сагатовна, садитесь!»  Только тогда Жамал узнала его – это был Николай Сергеевич, в прошлый раз они вместе были в гостях у Федорчуков. 
- Здравствуйте!..- сказала она в замешательстве. – Я не помешаю вашей поездке?   
- Ничего страшного, Ялта маленький город, успеем, - ответил Николай Сергеевич, кивнув Жамал на  место рядом с собой. 
          По дороге до самого корпуса санатория они беседовали о том и о сем:  что дороги узковаты, что стало многовато «дикарей», приезжающих без путевки. Так, пробавляясь незначительными темами, они доехали до санатория, Жамал поблагодарила и вышла из машины.
          Непонятно почему, но Жамал было досадно, что ей встретился Николай Сергеевич, что она приехала вместе с ним, а не на такси.  Или это ощущение появилось от того, что Николай Сергеевич, не как в прошлый раз, был почему-то  предупредительно вежлив и как-то  подчеркнуто официален. И по дороге Жамал невольно размышляла о том, что «Садитесь!» Николая Сергеевича прозвучало как вынужденное приглашение знакомому, который  некстати встретился  по пути.  От этого неприятно-холодноватого ощущения  она не могла избавиться еще несколько дней, настроение ее было каким-то испорченным.  Вскоре  при случайной встрече с самим Федорчуком, она заметила, как хмурился он, не  желая любезничать с ней, как делал раньше.
          Вечером она позвонила домой. Дома должны были быть сын и невестка, однако трубку никто не поднял.
           Мало-помалу ее внутреннее беспокойство стало усиливаться, превращаясь в тревожное  предчувствие. 
           Всю ночь она звонила домой. Однако с той стороны не было ни единого звука. «Бог ты мой! Где они ходят? Где сын? Где невестка? Где Заманбек? Ладно, нет одного, другой же должен быть дома. Или телефон  не работает?» Но когда она осознала, что быть такого не может – чтобы телефон у нее дома не работал – женское сердце так и окатило холодом непонятного страха. Она хотела позвонить соседям по лестничной площадке, но потом решила дождаться утра –  не хотелось без повода поддаваться панике. Крымская ночь тянулась бесконечно. И вот когда по алматинскому времени было уже восемь часов, она схватилась за телефон. На этот раз с той стороны взяли трубку. Сердце Жамал бешено заколотилось.
- Эй, кто это? Амина, это ты? – спросила она дрогнувшим  голосом.
- Да, - ответила  невестка   тусклым голосом.
- Амина, почему голос у тебя грустный. Все спокойно?
- Все нормально.
- Эй, ты что, меня не узнала? Это же я! Я, ваша мама!
- Узнала. Здравствуйте.
          Жамал почему-то стало жутковато, и она замолчала, не зная, что ей говорить.
- Амина, говорю тебе. Что с тобой? Говори правду, все живы, здоровы?
- Здоровы.
- Где Ербол?
- Спит он… - голос невестки оборвался, словно ей вдруг не хватило воздуха.
- Почему он спит?
- Он… он опять поздно ночью пришел.
- Амина, ты… ты не плачь, не плачь, говорю. Говорю, не плачь. Когда приеду, я ему  задам жару! – Жамал, выяснив, что дома все нормально, все живы и здоровы, почувствовала, как отлегло у нее на сердце. – Папа уже ушел на работу?
- Да… То есть уехал в командировку.
- Командировка? Что за командировка?
- В каком-то городе открывают комбинат. Поехал на мероприятие по открытию комбината.
- В какой город?
- Не знаю… Какой-то город на севере.
- Хорошо… Главное, все живы и здоровы. Не плачь, не плачь, говорю. Тебе нельзя много плакать. Вредно для ребенка. Вечером снова позвоню. Хорошо? Ну, будьте здоровы!
            И она, положив трубку, сокрушенно вздохнула:
- Что за дети пошли – не знают, куда уехал  родной  отец?
            В среду она вновь пришла на пирс. Знакомый ей теплоход, опустив трап, стоял у пирса. Наверное, ее ждут. На этот раз ее встретил Мичман Панин.
- Где Евгений Степанович? – спросила Жамал, поднимаясь по трапу на палубу. Она позволила Панину,  любезно наклонившемуся, чтобы помочь ей, взять только кончики ее пальцев.
- Он очень просил извинить его. Сегодня,  кажется, ему  что-то нездоровится.
- Кажется, или он  действительно болеет?
- Утром он сам так сказал, - ответил Панин, немного замешкавшись. «Вроде бы приболел, чувствуется – температура есть», - сказал он. Однако вы не переживайте, мы и сами сможем прогулять вас как следует.
- Сегодня вы груз не перевозите?
 - Нет. После обеда встанем на мелкий ремонт. «До какой степени надоела я им, - подумала донельзя сконфуженная Жамал. – Что это со мной, почему я пристала к ним? И кто я для них – седьмая вода на киселе?  Почему до сих пор я не понимала этого?» 
            Жамал в растерянности, не зная, что делать, стояла на палубе. Затем, стараясь выглядеть такой же оживленной, как и прежде, сказала Панину:
- С одной стороны правильно, что Назаров не пришел.  Я тоже сегодня как-то не особенно расположена  к тому, чтобы гулять.
           Она посмотрела на часы:
- Через час мне должна позвонить невестка из Алма-Аты… Есть разговор у нас. Ну, я пойду.
- Жамал… Сагатовна, - сказал Панин, запнувшись  на ее отчестве. – Как вас понимать? Назаров ведь обидится.
- Не обидится. Объясните ему, - Жамал, ступая осторожно, начала спускаться по трапу. Она чувствовала на своих лопатках насмешливый, полный издевки  взгляд Панина, и по ее спине пробежала ознобная дрожь. Затем она ускорила шаг, быстро удаляясь  от теплохода.
            Панин ее не останавливал.

           Со стороны, кажущееся  незначительным происшествие, однако  наждаком прошлось по сердцу Жамал, испортив ей настроение. Мысли ее сталкивались,    душа словно раскололась на  части, одна из которых поедом ела другую, дескать,  избалованная же ты, если так болезненно реагируешь на малейшее движение бровей  старых знакомых. И от этих мыслей ей стало еще хуже, сама не своя от душевного расстройства, она не заметила, как оказалась возле корпуса.
           Возле вахты, повернувшись к доске, на которой висели ключи, протянула руку к номеру 137 и увидела, что ключа на месте нет. Вахтерши тоже не было. В темной стороне правого коридора женщина по имени Тетя Дуся мыла полы. 
- Тетя Дуся, не у вас ключи от моей комнаты? – спросила она, полагая, что после уборки комнаты та забыла повесить ключи на место.
          Женщина неспешно приблизилась  и сказала:
- Ваши ключи взяла комендант. 
- Почему?
- Разве они мне скажут, почему?
- Странно, - сказала Жамал, нервно дернув плечом. – Зачем коменданту ключи?
           В полной растерянности, ничего не понимая, она поднялась на второй этаж, подошла к комнате. Комната была закрыта. Когда она стояла так в прострации, к ней подошла дежурная по этажу.
- Жамал Сагатовна, - сказала она спокойным голосом. – Вы… Не зайдете ли в комнату коменданта? Она ждет вас.
           Жамал  медленно, словно боясь, что земля разверзнется под ногами, подошла и, затаив дыхание, открыла дверь в комнату коменданта.
- Можно к вам?
- О-о, проходите, проходите! – поднялась ей навстречу полная женщина, приветливо улыбаясь. Передние ее зубы были сплошь в тусклом  золоте. – Как себя чувствуете, как ваше здоровье? 
- Спасибо. Все хорошо.
           После  долгой беседы на какие-то незначительные темы комендант приступила к основному.
-  Жамал Сагатовна, - сказала она жалобно каким-то туманным голосом. – Прошу  не винить нас. Обстоятельства сложились неудобные. М-м… Как вам объяснить… К нам едет комиссия из Москвы. Вся проблема заключается в наличии мест. Ваша комната –  ординаторская. Если комиссия узнает – нам не поздоровится. Всем нам.
           Она неопределенно махнула рукой,  как бы обводя  ею весь санаторий.
- Конечно, конечно, - кивнула головой Жамал.
- Таким образом… мы перевели вас в трехместную комнату… Как вы на это смотрите?
           Жамал похолодела. Перед глазами зарябили и поплыли цветные пятна. И ей вдруг не хватило воздуха, словно кто-то вытянул насосом кислород из помещения.
- А…а… Конечно. Согласна, - сказала она дрожащим голосом, словно находясь  между сном и явью… - Делайте, как считаете нужным.
- Проверка едет, мы просто бессильны… Федорчук тоже через силу, нехотя уехал.
- Куда он уехал?
- В областной центр. В Симферополь на собрание вызвали его. Вернется дней через пять-шесть. Не обижайтесь, что так неожиданно  комиссия  собралась к нам…  Работа же…
- Конечно, конечно…Работа есть работа…-  Жамал, вынужденная  сочувственно соглашаться,  понимала, что другого ей не остается. И она решила терпеть, хотя последние слова коменданта занозой впились в сердце.
            Некоторое время они сидели молча. И с каждой минутой  все больнее  становилось  душе от уязвленной гордости и тяжелой обиды, она боялась, что вот-вот разрыдается.  Наконец, справившись со спазмами в горле, Жамал с трудом  пробормотала:
- Как-то слишком поспешно все сделали. Хотя бы… сегодня переночую. А в трехместную комнату… утром перееду…
            Комендант немного подумала.
- Хорошо. Пусть так будет, - и махнула рукой, будто делая великое одолжение.
            Жамал не вышла ни на обед, ни на завтрак. Она лежнем лежала в своей комнате,  словно  боясь стать посмешищем в глазах людей. Считая себя страшно опозоренной,  заливалась слезами.

            Вечером позвонила в Алма-Ату. Трубку снова взяла невестка.
- Амина, - вскричала она в испуге, услышав плач невестки. – Амина, что с тобой?  Видит бог, у вас что-то произошло. Говори сейчас же. Ербол дома или опять пришел поздно?
- Мам… мама…  он дома. И в прошлый раз был дома…
- Боже ты мой, что ты говоришь?  Ты в уме? Скажи, что с вами?
- Мама… мама… Папу освободили от должности… В связи с переходом на другую работу…
            Трубка выпала из рук Жамал:
 - Так вот в чем дело!
           Она наспех собрала вещи, сложила в чемодан, не дожидаясь вечера, выехала на вокзал.
Утром вылетела в Алма-Ату.
 
           Самолет взмыл вверх, и маленький город, утопающий в кипарисах, с его людьми, которые столько лет были для нее «как  родные», стал круто ускользать  куда-то вниз. Затем  исчез из виду   безмолвно-величественный исполин - Ай-Петри,  из века в век   несущий сквозь время древние  легенды, устремленный к вечной свободе, не обращающий никакого внимания на мелкую людскую суету и волны тленного бытия. 
        И высоко в воздухе, превращаясь в  точку, удаляющуюся от земли,  Жамал впервые задумалась вот о чем:  если называть это видение,    проносящееся  от первого крика новорожденного до последнего вздоха завершающего путь человека,     жизнью, то большая  часть  этого пути –  обольщение   взрослого, это грезы большого ребенка, тешащего себя иллюзиями.
       Возможно, бытие – это тоже миф и легенда? Или  все-таки реальность есть истина?       
         Одному богу ведомо, вернется она сюда или нет, набегающие минуты, словно древнюю сказку, все дальше и дальше уносят от нее  Ай-Петри, который стал для нее частью ее жизни. 

                1990