Судьба Евгения хранила

Моему дедушке Галкину Евгению Михайловичу,
моей бабушке Щербаковой Анне Дмитриевне

Евгений Михайлович тяжело опустился на кухонный табурет, поудобнее пристраивая больную ногу. Колено ему прострелили в далеком теперь уже сорок первом году в Синявинских болотах под Ленинградом. Высокий крепкий старик с черными, как вороново крыло волосами и совершенно седыми висками, он давно уже ходил, опираясь сразу на две палки, но не собирался сдаваться на милость болезням.
– Дедушка, болит? – шестилетняя внучка Евгения Михайловича забралась с ногами на соседний табурет и теперь сидела, подперев подбородок руками.
– Ничего, Женюра, все хорошо, – вздохнул тот, прислушиваясь к залпам салюта вдалеке, – все хорошо.
Его жена, Анна Дмитриевна, возившаяся у плиты, бросила на мужа быстрый взгляд, но, ничего не сказав, вновь вернулась к своему занятию. В годы войны им обоим пришлось непросто, и она, как никто другой, понимала, какие мысли одолевают его сейчас.
Анна Дмитриевна приехала в Ленинград почти перед самой войной, будучи еще совсем юной семнадцатилетней девушкой. Из родной деревни Истомино Бабаевского района Вологодской области мать отправила ее к тетке, надеясь, что в большом городе у нее будет куда больше шансов на достойную и счастливую жизнь. Семья тетки жила в собственной квартире неподалеку от Нарвских триумфальных ворот. Непозволительная, казалось бы, роскошь, если бы не тот факт, что в двух не слишком просторных комнатах проживало семь человек, не считая внезапно приехавшей племянницы. Впрочем, по-настоящему родные люди на то и родные, тетка была не против пополнения своего семейства, и Анна с благодарностью принимала заботу близких, помогая вести хозяйство, которое во многом взяла на себя.
Она устроилась работать на кондитерскую фабрику им. Н. К. Крупской, находившуюся неподалеку, и именно благодаря этому осталась жива в суровые дни блокады. В годы войны фабрика не прекращала свою работу ни на один день, обеспечивая фронт продукцией, необходимой для поддержания жизни солдат, а жителей блокадного Ленинграда витаминами и лекарственными препаратами.
Те, кто работал на фабрике, имели право брать для себя патоку, использовавшуюся для изготовления кондитерских изделий. Благодаря этому, Анне Дмитриевне не довелось испытать всех ужасов дистрофии, но зубы она себе испортила на всю жизнь, причем в дальнейшем стоматологические проблемы передались и ее детям, и ее внукам. Впрочем, голод не обошел ее стороной, и к концу войны Анна была истощена, как и большинство жителей блокадного Ленинграда. Это теперь у плиты хлопотала пышнотелая женщина с полными руками, а тогда она долго не могла восстановиться, поэтому дядя, в конце концов, взялся поить ее смесью из свежего пива и сырого яйца, которая помогла ей набрать вес.
Но это было уже после войны, а в блокаду Анне довелось питаться и студнем из столярного клея, который она до сих пор вспоминала с болезненной ностальгией, ведь это было одно из самых популярных «лакомств» в блокадном городе, и олифой, запасы которой сохранились в хозяйстве с довоенных времен. На всю жизнь запомнились ей и блокадный хлеб, выдаваемый по карточкам, мало похожий на пригодный в пищу продукт, и щи из лебеды, которые они начали варить, когда наступила первая блокадная весна.
После войны у Анны Дмитриевны появилась привычка запасать продукты впрок, засовывая вглубь шкафов конфеты, крупы, сахар и кофе. Бывало, что такие свои запасы она сама с удивлением находила через несколько месяцев и даже лет, совершенно забыв, что куда-то что-то спрятала. Она на каком-то подсознательном уровне испытывала страх перед возвращением голода, и старалась, как умела, обезопасить свою семью.
Из осажденного города Анна эвакуировалась одной из самых последних. Ее вывезли в родную Вологодскую область, где она пробыла до конца войны. Случилось так, что во время эвакуации, все ее личные документы были утеряны, не удалось их восстановить и после войны. Поэтому, когда настало время получать компенсации и награды тем, кто пережил блокаду и работал на благо фронта, этот процесс обошел ее стороной. О том, что она почти всю блокаду проработала на кондитерской фабрике им. Н. К. Крупской, не осталось ни одного официального свидетельства. Только в 1989 году Анне Дмитриевне был вручен знак «Жителю блокадного Ленинграда», наличие которого предполагало некоторые льготы.
В конце 1945 года Анна уехала из деревни в город Подпорожье Ленинградской области, где в это время строилась Верхнесвирская гидроэлектростанция на реке Свирь. Здесь она устроилась работать счетоводом-кассиром Свирского шлюза, здесь же познакомилась со своим мужем.
Как это часто бывало в послевоенное время, все случилось очень быстро. Евгений Михайлович, который работал на строительстве гидроэлектростанции, пришел в кассу, чтобы получить положенную ему ежемесячную зарплату, и на месте кассира увидел молодую девчонку, которая как-то сразу запала ему в душу. В 1946 году уже через три дня после знакомства она стала его женой, с которой ему предстояло прожить долгих сорок пять лет, и которая родила ему двоих детей – сына Алексея и дочку Аллу. Не все в жизни их было гладко: самая первая, старшая дочка Алевтина умерла в возрасте трех лет от пневмонии. Анна долго переживала эту потерю, но все-таки нашла в себе силы жить дальше.
Впоследствии их семья перебралась в Ленинград, где Анна устроилась проводником пассажирских вагонов на Витебском вокзале. В голодное послевоенное время возможность даже проездом посещать Прибалтику, где свободно и недорого можно было приобрести практически любые фрукты и овощи, очень помогала вести вполне достойную жизнь. Да и пассажиры поезда часто по доброте душевной угощали проводников то конфетами, то печеньем.
Позже она сменила еще несколько мест работы, работала в Ленинградском оптико-механическом объединении, а затем – уже вплоть до самого выхода на пенсию – электрообмотчиком и электромонтером в различных филиалах производственного объединения «Баррикада», специализирующегося на изготовлении железобетонных изделий и являющегося основным поставщиком сборных железобетонных конструкций для строек Ленинграда и Ленинградской области. По итогам работы награждена многочисленными дипломами и грамотами с занесением благодарности в трудовую книжку.
И все это время она, как могла, поддерживала своего мужа, с которым военная и послевоенная действительность обошлась куда более сурово, чем с ней самой.
Евгений Михайлович не любил говорить о войне. Его судьба складывалась не просто, и о многих вещах вспоминать не хотелось. Но иногда под настроение и «фронтовые сто грамм» он мог что-то рассказать, скупо выдавая обрывки своих воспоминаний, от которых не возможно было избавиться.
Он ушел на фронт добровольцем в первый же день войны, покинув родную деревню Ольхово Оятского района Ленинградской области. Принял военную присягу 5 июля 1941 года при 1 гвардейском стрелковом полку, заступив на должность телефониста, но практически в первом же бою под Ленинградом 20 августа 1941 года был тяжело ранен и попал в плен. Это определило его жизнь и судьбу на многие годы вперед...
Они не собирались сдаваться в плен, эти солдаты, воевавшие в Синявинских болотах в августе сорок первого, но у них была одна винтовка на троих. Они так и шли в наступление: один вооруженный, а два других – рядом. И если первый падал, сраженный пулей, то второй поднимал его винтовку и бежал дальше.
Евгений Михайлович помнил, как они попали под минометный обстрел. Это был настоящий ад на земле. От осколочного ранения в ногу он  потерял сознание, а когда очнулся, все было кончено. По поляне ходили немецкие автоматчики. Они осматривали раненых. Если ранение было тяжелым, человека добивали. Всех легкораненых сбивали в колонну. Евгению повезло – его не убили. Однако беда была в том, что с раненым коленом идти он не мог... но тут двое его однополчан молча подставили свои плечи.
Всех пленных заперли в каком-то сарае. Немцы выяснили, есть ли среди них врач и милостиво разрешили оказать первую медицинскую помощь раненым. Этот врач спас Евгению жизнь, без наркоза удалив осколок из колена. Рана затянулась, по счастью не вызвав осложнений, но одна нога стала короче другой, и с тех пор Евгений всю жизнь ходил, прихрамывая. Потом всех их переправили в лагерь для военнопленных. Из-за ранения не имея возможности бежать сразу, Евгений Михайлович провел в плену почти всю войну.
– Дедушка, почему у тебя седые виски? – однажды спросила его внучка. – Ведь сам ты не седой, только виски!
Он не ответил. Отвлек ее какой-то игрой и другими рассказами о своей жизни. И только много лет спустя, уже став взрослой, она узнала от бабушки, как ее деда вместе с другими узниками немцы выводили на плац, ставили по периметру лицом к стене и стреляли по людям, целясь в затылок – в каждого третьего или в каждого пятого. Это невозможно представить, это невозможно пережить, но пришлось пройти и через это.
Серое, холодное утро, беззащитные люди на плацу, и ничего нельзя сделать. Только затылок сводит от боли, когда целятся в тебя. Когда он вернулся в свой барак, ему сказали:
– Женька, у тебя виски белые!
Он был совершенно опустошен. Потому что не было радости от того, что остался жив, потому что погибли товарищи. Вот тогда и пришла мысль, что надо бежать. Хуже уже не будет. Стали готовиться к побегу. 
Из плена Евгений Михайлович бежал трижды. Два раза его ловили, травили собаками, возвращали обратно, а потом отправляли в новый лагерь с более жесткими условиями содержания. Все дальше на запад, все дальше от России. Он никогда ничего не рассказывал о том, что пришлось там пережить. Только однажды, когда уже постарел, в одном из разговоров обмолвился как бы между делом:
– Когда я умру, вы меня похороните в земле, не кремируйте – насмотрелся я на эти печи.
Но с какой теплотой вспоминал он пленных французских летчиков, которые помогли ему выжить, делясь продовольствием, которое передавали в концлагеря из Красного Креста. Гуманитарную помощь передавали всем, кто попал в плен. Всем, кроме русских. В послевоенное время Евгений иногда с содроганием вспоминал ту отвратительную баланду из костей животных и гнилых овощей с тошнотворным запахом, которую давали заключенным концлагерей вместо еды. Вспоминал, что проглотить это было возможно только через силу, зажав нос пальцами, даже несмотря на терзающий людей голод. Но благодаря французам, Евгению Михайловичу удалось выжить. Он запомнил имя одного из них, с кем общался чаще всего – Анри, и в послевоенные годы неоднократно сокрушался, что не имеет возможности найти его самого или его семью, чтобы еще раз сказать спасибо.
Низкий поклон тем французским летчикам из истребительного авиационного полка «Нормандия-Неман» и многим другим военнопленным из разных стран, которые даже в тех нечеловеческих условиях смогли остаться людьми, способными на сострадание, готовыми протянуть и руку помощи, и кусок хлеба.
Третий побег оказался успешным. Евгений Михайлович никогда не рассказывал подробно, где его содержали, однажды лишь упомянул вскользь только одно название – Дахау. Последний в его жизни концентрационный лагерь находился недалеко от границы со Швейцарией. Именно в Швейцарию ему, в конце концов, и удалось добраться. Здесь он нашел убежище в доме одного русского эмигранта еще из той, первой волны эмиграции после революции 1917 года. 
Швейцария сохраняла нейтралитет во Второй мировой войне. Бежавший из немецкого плена русский солдат не был здесь ни «своим», ни «чужим». Он был просто молодым мужчиной, который, несмотря на истощение и болезни, все еще был красивым и статным. От работы не отлынивал, приютившему его хозяину помогал вести дела, вот только улыбался редко, а чаще сидел, глубоко задумавшись, когда выпадала свободная минутка.
В него – добродушного и отзывчивого русского парня – влюбилась хозяйская дочка, девушка ладная и симпатичная. В конце концов, дело обернулось так, что хозяин предложил Евгению долю в своем деле и руку дочери в придачу. Обещал справить знатную свадьбу, лишь бы только тот согласился. Объяснялось все очень просто.
– Жорж, - проникновенно говорил старик Евгению, - ты пойми, есть у меня мечта – хочу, чтобы внуки мои были русскими! Я очень скучаю по России, а ты и мне понравился, и Розочке моей приглянулся.
Казалось бы, что еще человеку для счастья надо? Сытая и спокойная жизнь, красавица жена и свое дело, которое можно передать детям и завещать внукам. Отказался. Отказался, даже несмотря на то, что испытывал к хорошенькой Розочке теплые чувства, которые грозились перерасти в любовь… а может статься, что и переросли, вот только уж об этом он никому никогда не рассказывал.
Евгений рвался на родину, хотел закончить войну солдатом, а не военнопленным. Потом, если повезет – вернуться домой, в родную деревню Ольхово, где осталась его жена. Женился он перед самой войной – не по большой любви, а по воле родителей – но не жалел ни о чем.
Он не знал, как встретит его родина. По меркам военного времени он – предатель, он не должен был сдаваться в плен, он должен был застрелиться, а то, что потерял сознание, да и застрелиться было не из чего – аргументы слабые. Так что в худшем случае – расстрел, в лучшем – штрафной батальон. Евгений понимал это, но все равно хотел вернуться.   
– Зачем? – спрашивала дедушку внучка, которой казалось, что ее дедушка мог бы стать очень счастливым в далекой удивительной стране Швейцарии.
– Женюр, я иначе не мог, – отвечал тот, – я должен был вернуться на родину, ведь война тогда еще не закончилась, понимаешь?
– Если бы ты остался в Швейцарии, то у меня в Швейцарии были бы родственники, – с детской непосредственностью обижалась девочка, – и мы ездили бы к ним в гости!
– Если бы я остался в Швейцарии, то не встретил бы твою бабушку, – улыбался Евгений Михайлович, – как бы ты ездила ко мне в гости, если бы мы с тобой даже знакомы не были? – он ласково гладил внучку по голове, и та замолкала, пытаясь осознать услышанное.
Он уже готов был возвращаться на родину пешком, когда в Швейцарию пришли войска союзников, которых Евгений Михайлович упросил помочь ему добраться до Красной Армии. Как ни было ему тяжело расставаться с людьми, которые дали ему приют, но голос Родины в сердце звучал громче, чем девичьи рыдания провожающей его влюбленной хозяйской дочки, все еще надеявшейся, что русский солдат ответит ей взаимностью.
Ему повезло. По возвращении его отправили в штрафной батальон, дав возможность «кровью искупить предательство». В одном из боев он был контужен осколком снаряда, после чего его всю жизнь преследовали сильные головные боли. Но по тем временам ранение было пустяковым. Да он и внимания-то на него не обратил – подумаешь, царапина. Посидел, немного пришел в себя, чем мог, перевязал лоб. Вот тут-то его и увидел командир, который по счастью оказался человеком высоких моральных ценностей, живо сопереживающим судьбе своих подчиненных.
– Марш в лазарет! – сурово скомандовал он, мгновенно оценив ситуацию.
– Да ерунда, товарищ капитан, - начал было Евгений, но был прерван нетерпеливым взмахом руки.
– Марш в лазарет, я сказал! - прикрикнул командир. – Ты что, до конца войны хочешь в штрафниках ходить?! Иди, и что б все видели кровь у тебя на лбу!
После того как Евгений кровью искупил свою «вину» перед Родиной, его перевели из штрафного батальона в 578 минометный полк. Ему все-таки довелось участвовать в сражениях за Победу, окончив войну рядовым, как он и надеялся, а не военнопленным и не штрафником.
В Германии Евгений Михайлович пробыл до 1946 года, там же узнал, что его родным еще в 1941 году сообщили о том, что он пропал без вести. Сначала хотел написать домой, но потом передумал. Война закончилась, но мир еще не наступил. Он не стал сообщать родным о том, что жив, потому что не был уверен, что сумеет вернуться живым обратно, и решил, что заставлять их переживать его смерть дважды, было бы слишком. Они уже похоронили его, оплакали и смирились. Лучше уж вернуться самому, не искушая судьбу – чтобы наверняка.
В родной деревне его не ждали. Но в сельской местности слухи разносятся быстро. Не успев еще добраться до дома, он уже знал, что его жена во время войны вышла замуж за другого и ждет ребенка. Он повидался с родителями и уехал на следующий день строить Верхнесвирскую гидроэлектростанцию, устроившись на должность электромеханика Свирского шлюза. Народ поднимал страну из руин, строили новые дома, возрождали заводы. Позже вместе с женой он перебрался в Ленинград, где работал электромонтером на разных заводах. Имеет многочисленные грамоты и благодарности за самоотверженную работу с занесением в трудовую книжку.
Из далекой Швейцарии Евгений Михайлович рвался на Родину вопреки логике и здравому смыслу, как сказали бы многие. Он мог бы называться героем... если бы к военнопленным в те годы было другое отношение. Кроме медали «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», которая нашла его только в 1957 году, да трех юбилейных медалей, у него нет никаких наград.
И еще несколько долгих послевоенных лет к нему домой приходили неразговорчивые люди в военной форме, и каждый раз его жена бледнела, обнимая детей, потому что не знала, увидит ли когда-нибудь снова своего мужа после того, как его забрали «побеседовать». Но ему и здесь повезло – повезло снова выжить. Он справился и с этим. Вырастил детей, дождался внуков и ни разу не пожалел о своем выборе. Он пережил много испытаний, но при этом, сколько хороших людей он встретил на своем пути!
– Дедушка, - девочка слезла со своего табурета и доверчиво прижалась к деду, - я поняла! Дедушка, хорошо, что ты не остался в Швейцарии! Ведь если бы ты женился не на бабушке, а на той тете, то у тебя родилась бы не мама, а совсем другая девочка, а значит, меня бы тоже не было! Дедушка, как хорошо, что ты вернулся! Войны ведь больше не будет? Никогда? И ты больше никогда не будешь воевать?
– Войны не будет, Женюр, не бойся, - Евгений Михайлович с теплотой во взгляде посмотрел на жену, все еще хлопотавшую у плиты, а потом обнял внучку, прижав ее голову к своей груди, и девочка не увидела, как во взгляде, устремленном куда-то вдаль, отразилась старая боль, от которой невозможно избавиться.
За окном, рассыпая по весеннему небу разноцветные искры, гремел праздничный салют в память о тех событиях, которые нельзя забывать, сколько бы ни прошло лет, и какими далекими не казались бы они новым поколениям, которым посчастливилось не знать ужасов войны.

апрель 2012 – сентябрь 2016