На реке Быстринке - Главы 15 и16

ГЛАВА 15
 
  Тоня бесцельно перебирала бумаги на рабочем столе и  прокручивала в памяти произошедшее вчера. На душе было как-то муторно.
    Нет, Савелия она не осуждала. Савелий поступил правильно. В конце концов, не ждать же, когда Иван первым   ударит? С Настей, правда, не совсем хорошо получилось. Но Настя сама виновата: нечего ей было в мужскую свару встревать да ещё на советскую власть с кулаками кидаться!Да и не толкал её Савелий,  он просто от её ударов отстранялся. Она  сама поскользнулась на обледенелом крыльце и вниз по ступенькам скатилась.

  Невдомёк Тоне, что  крыльцо у Громовых просто не могло быть обледенелым, его всегда от снега очищают. Это у них, у Потехиных,  скатываются с   крыльца, ровно с горки на Масленицу. Она сама не раз так съезжала.

   Эх, раньше надо было начать просветильскую работу с Иваном и Настей,   казнилась девушка.  А теперь что? Теперь поздно. Въелась в них жадность до богатства,  отравила всё нутро. Вон как Иван с вилами на Савелия пошёл! Опять Савелий прав оказался, когда предупреждал, что по добру кулак своего ни в жизнь не отдаст.  Иван – наглядный пример.
    Тоня видела, как его вечером милиционеры вели. Понурый такой. Глаза вниз опущены. Стыдно, наверное, перед людьми. Это хорошо, что стыдно. Значит, совесть у Ивана не совсем потеряна.
 
  Конечно, при царе его бы расстреляли, а наша власть гуманная и таких вот заблудших не расстреливает, а перевоспитывает. Ничего страшного с Иваном не произойдёт,    напротив - его тоже перевоспитают и вернут  нашему советскому обществу уже другим человеком, вполне достойным быть в одном ряду с ней, Тоней, и с Савелием.

   А что вытворила Глаша? Их с Фёдором никто ещё и не трогал, а она уже с бастриком   на народ накинулась. Вот что частная собственность с людьми-то делает, даже кроткую Глашу в злобную фурию превратила. Нет, зря Тоня планировала в люди её вывести, зря… Глашу уже не перевоспитаешь, она до мозга костей пропиталась кулаческим духом. Этот поганый дух только с ними уничтожить можно, отдельно не получается.

 Жалко ли Тоне Громовых? Вообще-то, немного жалко. Дед Тарас её внучкой назвал, когда сватать приходили. Илья Тарасович со всей приязнью относится. Братья тоже. Правда, Варвара, кажется, не очень довольна выбором сына, но, может, это только Тоне так кажется. Варвара ведь   Тонину мать сватьей  называла, а отца – сватом.  Значит, и Варвара согласна, что Тоня будет им с Ильёй Тарасовичем снохой, а всем остальным  невесткой. 
     Впрочем, это без разницы. Тоня не имеет права жалеть их. Принципиальность превыше всего!

  Да и не о Громовых сейчас ей надо думать, ей  Васятку надо спасать, пока не поздно. Она  не имеет права дать ему погрязнуть в кулачестве, как  погрязли его родители и братья с их жёнами.

 Но почему Васятка   не пришёл к ней ни позавчера,  ни вчера?  Вообще-то, позавчера он, наверное, с сеном припозднился, а вчера Настя померла. Роды, говорят, у неё трудные были. И дитё, вроде, мёртвым родилось. Что ж, так бывает.
    Надо к ним вечерком заглянуть, соболезнование высказать, помочь чем-нибудь… стол там поминальный помочь приготовить или ещё чего. Как-никак, вроде, теперь почти родня.

 Тоня и утром бы пошла, да  ей надо с активистами разделить Иваново добро среди неимущих и остро нуждающихся. Хорошо, что Савелий сам списки с их фамилиями приготовил,  а не ей поручил. У неё и так от мыслей голова пухнет.
  Тоня бросила взгляд на старые ходики с подвешенной гирькой. Скоро полдень. Пора. Активисты уже, наверное, там.

ГЛАВА 16

   Невероятно тяжело копать могилу зимой. Приходится раскладывать костровище, оттаивать мёрзлую землю, выбрасывать наверх ту, что поддалась лопате, и всё начинать сначала.  Хоть и копали, сменяя друг друга,  без всякого перерыва, но довести дело до конца не успели и решили завтра с обеда немного углубить последний приют  Насти и их с Иваном сыночка, выровнять его края, а заодно наломать еловых веток.
  С кладбища возвращались уже по темноте.
Назавтра опять пошли на кладбище. В полном молчании минули дом  Ивана.
- Эй, Васятка, погодь чуток, - окликнул Василия Кузьма Дергачёв.
 Тот обернулся.   
- Чего тебе, дед Кузьма?
  Старик подошёл, остановился в двух шагах, помялся, потом отвёл взгляд  в сторону и, кивнув в сторону дома Ивана, виновато произнёс:
- Там … это…   Иваново имущество промеж голытьбы делют.
  - Пущай делют, теперь уже всё одно. 
  Василий махнул рукой и пошёл дальше.
- Да ты до конца-то дослушай! Там же твоя Тонька дележом командует!
 
   Про то, что невеста Василия была на Ивановом подворье во время раскулачивания, Глаша и Фёдор даже словом не обмолвились. А если Тоня там и впрямь случайно оказалась? Оговорить человека проще всего, а как ему потом от наговора отмыться?

 Василий с недоумением смотрел на   Кузьму Дергачёва.
- Ты шутишь, дед?
- Какие тут шутки, - вздохнул тот. – Тонька командует, кому чего дать, а Савелий   в листок записывает и расписаться заставляет.
- Что?! Тоня?! Да быть того не может!
 Василий резко развернулся и почти побежал к дому брата. Дед Кузьма с жалостью поглядел ему вслед и пошел в противоположную сторону, хотя Савелий и ему посулил дать чего-нибудь. Это чтобы язык Кузьме укоротить, не иначе. Нет, ничего не возьмёт  Кузьма Дергачёв! Кузьме Дергачёву чужого не надо! Неправильную политику ведёт Савелий. Разве можно гнобить человека за добро, которое он своим трудом   нажил? Есть, конечно, в их селе мироеды, но Громовы к ним не относятся. Что-то не то делает сельсоветский секретарь, ох, не то. Скорее бы Гриня Перегудов из городу вернулся да дал ему укорот.

***
   Толпа, заполнившая не малую по размерам ограду, оживлённо гудела. 
- Сейчас то, что получше, промеж своих разделят, а нам кинут то, что останется.
- Да уж, это как водится. Иванишиха свово не упустит.
- Да и Потехи не проморгают…
  На Василия никто не обращал внимания, ибо здесь свершалось событие  поважнее, а именно:   между селянами устанавливалось имущественное равенство. Никем не замеченный, он вошёл в избу, которая ране принадлежала брату. В первой половине толпился народ. В основном, Иванихины и Потехи. В приоткрытую дверь горницы Василий разглядел Савелия, сидящего с карандашом в руке перед раскрытой ученической тетрадкой,  край сундука с Настиными нарядами и Тоню, склонившуюся над этим сундуком.  Она вынимала  платья, юбки, кофты, платки, встряхивала, рассматривала на свет, что-то  озабоченно говорила,  обращаясь к Савелию, потом небрежно бросала одежду на широкую лавку. 
    Василий прошёл вперёд и остановился в дверях.
- Ты долго выбирать будешь? – обратившись к Тоне,  недовольно пробурчал Савелий.
- Да не знаю я, брать или не брать… Как-то неудобно. Это же Настя носила, вдруг Васятка признает какую вещь, - неуверенно произнесла Тоня. - Да и Настя померла.
- Ну,   так что? Одна невестка померла, другая в дом придёт, –   хохотнул Савелий и подмигнут девушке. – Бери-бери! Не пропадать же добру?
Неуверенность Тони тут же сменилась деловитостью. Она достала из сундука одно платье, другое, третье.  Остановилась на крепдешиновом. На том самом, в каком  Настя была на своей собственной свадьбе.
 - Вот это, наверное, возьму. И кофту шерстяную.
- Можешь и шаль пуховую взять, - расщедрился Савелий. – Заслужила!
 
   Тоня накинула шаль на плечи, подошла к зеркалу, покрутилась перед ним   и, весьма довольная своим отражением, собралась было вернуться к сундуку, как  вдруг её  взгляд встретился с другим, полным недоумения и горечи.
 Васятка… Тоня повернулась к нему, шаль сползла с плеч и упала под ноги. Девушка  переступила через неё и, как слепая, вытянула перед собой руки, будто пытаясь удержать ускользающее счастье.
- Васятка… Я тебе всё объясню… Ты должен понять… Идёт классовая борьба…
- Эх, ты! – выдохнул Василий.

    Он выскочил из избы, едва не сбив с ног Глашу, входившую в сени  с десятилитровым подойником, до краёв наполненным парным молоком.  Она посторонилась и тяжело вздохнула. Ох, не стоило ей тогда слушаться Фёдора, нужно было сразу Васятке про Тоньку сказать. Глядишь, не так бы больно ему сейчас было. Но что сделано, то сделано.

  Глаша накрыла подойник куском марли, вошла в дом и поставила его на лавку.  Тоня, бросившаяся было вслед за Василием,  наткнулась на её неприязненный взгляд   и застыла посреди кухни.  Иванишиха подошла к лавке, приподняла марлю и ахнула:
- Это с одной коровы? Это с одного удою?
- Нет, я ещё твою корову  выдоила да две колхозных в придачу! – громогласно рявкнула Глаша, намекнув на то, что у Иванишихи никогда не было коровы. 
 Савелий выглянул на её голос.
- Что за шум?
- Савушка,  что же это делается? Она колхозную корову доит! -  возмутилась Иванишиха и ткнула в обидчицу пальцем. Её оскорбило непочтительное отношение  какой-то кулачки к ней, к матери представителя советской власти!
- Какую колхозную?
- Так корова Ивана теперича колхозная. Ты же сам давече про то говорил.
 Савелий увидел подойник и всё понял.
- Глафира,  по какому праву ты доишь чужую корову?
 Глаша прищурилась и ответила вопросом на вопрос:
- А чего ж ты сам не подоил аль матерь свою доить не снарядил?

  Он смешался, что-то промямлил, хотел    уйти,  но  женщина   пригвоздила его  к  косяку  своим дерзким взглядом и ехидно поинтересовалась,  неужто окончательно  оглохли  секретарь и его матушка, коль никто из них не слышит, как бедная животина ревмя ревёт, а голодный телок ей вторит?

  Потом, не на шутку разгневавшись, заорала во весь голос:
 - Не с сундуков чужих надо  божий день начинать, не грабить с утра полагается, а скотинку обихаживать.  На дворе уже день-деньской, а корова со вчерашнего вечера не доена! Вообще-то, вы уже привыкли к коровьему реву, колхозные-то у вас сутками голосят на всю округу. Хозяева, прости господи!

- Сбесилась девка, на власть прёт! А какой скромницей ране рядилась, рябая урода! – зачастила Иванишиха. – Какой тихоней прикидывалась! А как власть их, кровопивцев, прижала, так всё г… из ёй и повылазило.

  - С такой властью вы скоро сами в г… окажетесь, помяните моё слово!
 Глаша  достала из-под лавки маленькое ведёрко, влила в него часть молока   и  направилась с ним к выходу, но бесноватая  Иванишиха преградила ей путь.
- Ты молоко-то не трожь! Не ваше оно теперича!
Глаша поставила ведёрко на пол и, подбоченившись, пошла на неё всей своей мощной грудью.
- А телёнка я чем сейчас кормить буду? Титькой твоей высохшей? А ну, подь с дороги, тля черёмушная, а не то я тебя живо об стенку размажу!
  Иванишиха заозиралась в поисках сыновней поддержки, но   Савелий  ещё в начале их перепалки благоразумно скрылся в горнице и плотно прикрыл за собой дверь. Он и сам не понимал, почему начал  панически бояться Глашу. Не мужиков Громовых, а именно её, совсем  ещё недавно покладистую, кроткую и, казалось бы, бессловесную бабу.

  Продолжение следует...
  http://www.proza.ru/2016/09/03/27