Для меня он такой, каким я его помню

                На уход Жени.

Дядя Женя. Женечка – так его звали дед с бабушкой, его родители. И так же называли сёстры и брат, и все другие родственники.

Доброе, открытое лицо. Хитроватый прищур. Улыбка – на всю катушку, рот до ушей. И сеточка морщинок по углам глаз.

Даже когда он злился и ругался, горячился и кричал, размахивая руками, было видно: лицо-то -  доброе. И он быстро, тут же остывал, и начинал посмеиваться с ухмылкой. И никакого зла не держал. Не приживалось в нём зло.

И что только про него не вспомнишь – видишь перед глазами его простую, добродушную усмешку. Он всегда усмехался и не унывал. Махнёт только рукой: «ну и хрен с ним!».

В молодости ему в глаз попала металлическая стружка и из-за повреждения глаз немного косил. И иногда казалось, что этот глаз поблёскивает пристально и недобро. Но как только появлялась улыбка – вмиг всё таяло. И становилось тепло.
 
И никогда он ничего не усложнял, наоборот – стремился упростить. Наверное, отсюда и категоричность суждений. В этом он очень был похож на своего отца – моего деда. И ещё похож был простой добротой, которая живёт без кривотолков и обид.

И он, и дед говорили и действовали прямо. И нет проще и понятнее прямого направления. И притягательнее.

Среди братьев – сестёр он единственный пошёл в рабочий класс. И он мог своими руками сделать всё! Руки были - золотые! Он строил и ремонтировал всегда и везде. А какие он делал клетки для птиц! И обычные и причудливые двухъярусные.

Если сказать, что он любил птиц – значит, ничего не сказать.
 
В доме было минимум две клетки с канарейками и щеглами. А может, и больше. Птахи то на заглянувшем в окна солнышке, то под включенное радио устраивали концерты. И душа вместе с ними чирикала и свистела!
 
А ещё были голуби. Будучи школьником, я помогал Жене строить голубятню. Это была голубятня размерами с небольшой дом. Таких, наверное,  не было во всей Ламской. Стены возводили не из шлакоблоков, а по-народному: делали опалубку,  смешивали шлак с цементом и песком, и трамбовали ряд за рядом. Крыша была специальная – с высоким чердаком, с летком спереди и площадкой наверху.

Тогда было много голубятников, в каждом квартале – по два-три. Когда они  по выходным гоняли голубей, то цель была - поймать «чужого». Это были азартные состязания: заманить в свою стаю чужака и при этом не дать переманить своего голубя. Но случалось, что наш голубь перелетал к чужой стае к подпущенной голубке. Если он был редкий и ценный, то на велосипеде гнали смотреть, к кому он сел, чтобы потом обменять на другого, молодого, которого легче приучить к новой голубятне. Потому что старый голубь, у которого осталась голубка в голубятне, всё равно к ней улетит, как бы долго его не держали. Будет вечным беспокойством новому хозяину. По этим соображениям и был возможен его обмен.

Женечка дружил и сотрудничал с другим заядлым голубятником с близлежащей улицы – Макаром. У Макара было два сына, Вовка – чуть меня постарше и Васька – помладше, с которыми я дружил. В разгар голубиных «состязаний» мы объединяли усилия и мотались по Ламской на велосипедах, помогая друг другу.

А по соседству, через огород, был дом местного сумасшедшего, которого все звали Саша-Луша. В этом доме у него жили кошки и коты числом не менее полсотни. Саша-Луша днём ходил куда-то побираться, своих кошек кормил непонятно чем и, видимо, нерегулярно. Некоторые из них шарили по всей округе и, случалось, давили расслабившихся голубей.

А как-то пропали подряд два голубя, и за сараем нашли их пёрышки. Надо было спасать пернатых. Устраивали засаду. И Жене удалось поймать кота. Точно не помню, но вроде бы это оказался даже не Сашин-Лушин, а соседский кот. Я притащил мешок, Женечка в него засунул злодея, после чего несколько раз окунул в железную бочку с жидким навозом, влупил по бокам палкой и выкинул через забор. Помог такой метод воспитания или нет, ни в моей голове, ни в истории дома на Зелёной улице как-то не зафиксировалось.   

Но это занятие, – гонять голубей, всеми считалось несерьёзным. Тем более – для семейного человека. И через какое-то время, мне точно неизвестно, оно закончилось. 

И ещё помню многое, но невнятно и отрывками. Как зимой пошли охотиться на зайцев в Незнамовском лесу, а находили только их следы на снегу. Как Женя учил меня кататься на велике, когда дед мне подарил к школе «Школьник». Потом осваивали мопед, было такое чудо техники. Как ловили пескарей на речке. Была у берега в районе водокачки наша лодка-плоскодонка, на ней мы с ним иногда рыбачили, но всё больше приезжающие в отпуск родственниками со мной катались вниз по реке до города и даже дальше – за железнодорожный мост в Ямской.

Несмотря на мои подростковые фокусы с вывертами, Женечка ни разу не сорвался. Даже ругался редко, всё больше подсмеивался. И ведь это иногда действовало! Помогало увидеть свою дурь со стороны, и пропадало желание дальше выпендриваться. 

Потом, может быть, Женя в чём-то и изменился, но каким я его знал, таким и помню. Прошли тяжёлые годы. Я был очень далеко. Мы виделись очень редко, последний раз – 3 года назад. Когда он узнал, что я проезжаю через Оскол в Белгород с дочкой и внуком, пришёл на вокзал повидаться. Я видел, как он постарел и сморщился, но душа – не изменилась. Та же улыбка, короткий смешок. И – искренняя радость. Тогда хотя бы обнялись. На душе было тепло и немного грустно. 

Был человек и вдруг умер, для нас – казалось бы, исчез. Это всегда неожиданно, даже если человек тяжело болеет и все ждут такого исхода.

Но никто не исчезает из мира. Мы просто перестаём его видеть.

Душа человека остаётся. Как-то связаться с душами нам не дано, даже со своей – и то бывают проблемы. Поэтому не видим, не понимаем и не знаем. И постоянно от всего страдаем.

Но у нас остаётся память! Память тех, кто человека знал.  До тех пор, пока остаются те, кто его знал. Память не о том, какую должность занимал и сколько получал. Память о том, каким он был, и что другим он давал. О том, что он с тобою был, жил и тебя по-своему любил. И что-то тебе дал, без чего ты был бы уже не ты.

Интересная штука – людская память. Пока жив, о тебе редко кто вспоминает. А как кто этот мир покидает – его начинают вспоминать. И только тогда начинают человека ценить. И тут кто-то, кого «зацепило», спохватывается: почему я мало о нём знаю, почему не расспрашивал, не интересовался?

Ведь хотелось знать, а всё – свои какие-то дела... Вот он «срочную» служил на флоте, а я даже не помню точно, кем и где. Сам он не очень-то рассказывал. Бог даст, расспрошу тех, кто слышал и помнит. И это будет не последний рассказ о близком, простом и дорогом человеке. Чтобы наши дети знали и помнили.

Очень жаль, что не хватает слов для того, чтобы передать чувства и ощущения. И по-другому передавать мы неспособны. А ведь чтобы понять, надо самому почувствовать и ощутить. И память – это не слова, это больше – ощущение. Это – как вкус, который чувствуешь от взаимоотношений с человеком. И этот вкус остаётся с нами и в нас.

Женя – Женечка, дорогой мой, далёкий и близкий человек! С кем-то прощаясь, часто говоришь: «нам тебя будет не хватать». Но не сейчас. Сейчас и в голову не приходит такое сказать. Потому что ты остался с нами. Со мной – точно. Пока я в сознании и жив. А там... Там и посмотрим.