Все ее мужчины. Глава 1. Звезда 3 Женщина-врач

  Книгу "Все ее мужчины" можно купить здесь:   http://www.labirint.ru/books/467835/ 


           Женщина, шедшая от остановки, подошла уже совсем близко. Молодая и толстая.  Гюльнара – официантка из “Шашлычной”. Она  из тех женщин, кого мужчины замечают, заговаривая лишь, когда делают заказ по меню. Хорошая работница, добрая, трудолюбивая, но такая некрасивая, словно праматерь всех женщин Ева, никем ей не приходилась. Глаза у нее были светлые, но бесцветные, как недозревший крыжовник, а лицо пылало оттенками красного – от светло-розового до темно-бордового. Безразмерное, синее, национальное платье   колыхалось  и шумело при каждом шаге Гюрьнары, как палатка на ветру. На голове красная девичья тахья с серебряным куполом и острой гупбой намекала, что в свои двадцать шесть Гюльнара ещё не замужем.
         Следом за ней шла другая девушка, тоже официантка, Наташа. За обширной  Гюльнарой Курбан ее сразу и не заметил.  Симпатичная и веселая,  с открытыми волосами цвета корицы, не обремененными тахьёй, и глазами карими, как высокогорный мёд. С нею мужчины изъяснялись не только по меню, неумело скрывая зависть к счастливцу-избраннику Марату.
         Курбан с удовольствием незаметно разглядывал детали ее броского, ловкого, кафешантанного костюма, когда за спиной в больнице открылась одна из дальних дверей, и негромкие голоса врачей заполнили  коридор.

        – Ты что так кричишь, Курбан Эмиро? Что случилось? – на каменное крыльцо больницы вышла женщина в медицинском халате. Положила руку на голову   европейского льва, чьи предки вымерли во времена, когда легионеры Аврелиана разорили и уничтожили Пальмиру, погладила мраморную гриву, как если бы лев был живым. Поправила белую докторскую шапочку на высокой прическе из богатых волос, с тонкими выгоревшими прядями на висках.
        Однажды Курбан совершенно случайно увидел в проеме мансардного окна – того, что не закрыто ковром - ее волосы и обомлел. Они были так длинны и тяжелы, словно  женщина уже родилась с волосами по пояс, а они все продолжали расти и расти.
        Женщина-врач опустила с бледного,  фарфорового лица на шею марлевую маску и перекинула через голову белый фартук с маслянистыми, бурыми пятнами. Заметив, как поморщился Курбан при виде крови, она передала фартук подошедшему фельдшеру:
        – Возьмите, пожалуйста, голубчик, Семен Акимович. Родителям скажите, что мальчика завтра можно отправлять домой.

        Женщина медленно спустилась с крыльца, негромко постукивая  устойчивыми каблуками узконосых черных ботинок и расстегивая пуговицы белого, накрахмаленного халата. Курбану казалось, что с каждой ступенькой вниз стук каблуков звучит все громче – и странно совпадает с биением его, почти остановившегося, сердца. Подол коричневого, строгого платья, закрывавшего икры и высокую шнуровку, шуршал при каждом шаге женщины.  Платье из недорогого, практичного бомбазина сидело на ней идеально.
         Женщина вытащила из кармана на поясе пачку “Казбека” и спичечный коробок. На мгновенье  шуршание бомбазинового платья смешалось с шуршанием спичек, едко запахло серой, и в сторону арыка полетело беловатое облачко  табачного дыма.
         Горячие пальцы сжали запястье, привычно нащупывая пульс, перед лицом Курбна качнулась простая золотая сережка в маленьком круглом ухе,  легкий ветерок донес медовый запах блестящих волос.
         – Салам. Что случилось, уважаемый Курбан Эмиро?
         Курбан взглянул в глаза женщине-врачу, невольно засмотрелся на нее.     Его рука потянулась к другой, считающей взорвавшийся пульс, но вовремя остановилась, опомнилась. Чабан поспешно отвел взгляд и уставился на яркое светило. Он постарался не думать, что глаза, как и волосы  женщины, тоже были необыкновенными – огромными, будто на вырост, а ножка маленькая, как у ребёнка.

         Он смотрел на солнце, пока перед глазами не поплыли оранжевые круги,  и все вокруг не заволокло  туманной пеленой.  Курбан вновь посмотрел на доктора. Благодарение Аллаху, теперь он не видел ее лица – в глазах  переливались  яркие солнечные блики. Все, что случилось, не имело значение уже несколько секунд. Курбана  занимало лишь одно – нет ли у неё того, о чем стоило думать по-настоящему – мужчины:
         – Салам, Дарья Пе...тровна... – начал он с замечательным притворством. – Эх, вай, вай, вай! Товарищ доктор! Сейчас расскажу. Беда у меня... Утром сегодня, совсем рано, когда я ещё из совхоза не вернулся, приехал двоюродный племянник  моей покойной Маралджан… без предупреждения. Я в последний раз видел парня совсем мальчишкой – тринадцать лет назад, еще до войны, когда ему было не больше пятнадцати. Открывает дверь моя невестка Айша. Перед нею незнакомый молодой человек в военной форме с капитанскими погонами и вещь-мешком за плечами.
Он ей, мол, так и так, салам, сестра. Я – Макар, троюродный брат твоего покойного мужа. Невестка, конечно, обрадовалась родственнику: “Заходи, Макар, в дом. Гостем будешь. Какими судьбами? Как доехал?”
         Вы знаете, товарищ доктор, в  моем доме гостю всегда рады, тем более, родственнику. Айша напоила его чаем с самыми лучшими сладкими и крупными финиками, поставила на стол медовые лепешки, засахаренную дыню, варенье из кизила. Да мало ли! Макар рассказал, что прибыл для дальнейшего прохождения службы в Военную Прокуратуру Ашхабадского гарнизона. В отпуске еще неделю. Вот зашел поздороваться, привет от родителей  дяде Курбану передать.
         Айша решила меня обрадовать и повезла Макара ко мне в совхоз. Сели на автобус, через полчаса добрались. Я издалека увидел, как они идут вместе по пыльной дороге от остановки. Встречаю гостя с улыбкой, а сам на Айшу вопросительно посматриваю. Ей в минувший четверг как раз двадцать восемь стукнуло, восемь лет уже вдовеет, а она в обществе молодого капитана.
Я свою покойную жену никогда не принуждал  носить яшмак и Айшу  не заставлял  – все же в городе живем, в столице. Она девушка  образованная, поступила в МГУ на философский в сорок четвертом7,  с отличием его закончила. Из прекрасной семьи –  отец и дед были директорами нашей Ашхабадской городской библиотеки, и Айша  работает там  уже  много лет после распределения в отделе антикварных книг. А тут признаться, пожалел… о яшмаке-то… Увидел, как парень на нее смотрит… украдкой – понравилась она ему. Да и как такой не понравиться? Черные кудрявые косы уложены в высокую прическу и украшены чешуйками серебра, поверх шифоновый платок в серебряных монетках, длинное приталеное туркменское платье расшито искусной вышивкой. А глаза… редкого оттенка, синие, как море. Я такие глаза видел только у одного человека, много лет назад. Но я отвлекся.
          Айша радостно кидается ко мне:
          – Отец, смотрите, кого я привезла! Это же Макар  из Кушки! Тринадцать лет не был в наших краях!
         Из Кушки! Куда Макар телят не гонял, вот уж точно. Некстати вспомнилось армейское: “Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют”.
         Я  – к нему обниматься:
         – Сколько лет не виделись! Какой молодец, что приехал! Да какой же ты стал орел! У нас поживешь, мы гостю рады! Как поживают уважаемые родители?

         А сам вспомнить не могу, кто это, что за Макар на мою голову, с чьей стороны родственник, чей сын? Так он изменился за тринадцать лет. Лицо совершенно незнакомое, ни на кого из родни не похож, но “орел” из Кушки смотрит на меня с обожанием, словно на отца родного. А Айша-то хороша! Можно думать, она его помнит. Но вас, женское племя, и сам черт не проведет! И я улыбаюсь, виду не подаю. Только потом из разговора понял, что он сын Демира из Баку –  двоюродного брата моей  покойной Маралджан. Не женат, между прочим.
        Чего у нас, туркмен, не отнять, так это нашего гостеприимства. Гость пришел – ему лучший кусок, сам есть не буду – гостю отдам. Как у нас говорят: “Михман атандан улы”8. Отправил их обратно:
        – Ждите скоро. Привезу жирного барашка.
         Конечно, положа руку на сердце, можно было обойтись и без барашка.  Весь Ашхабад знает, что  плов с курицей и кишмишем я  лучше всех в городе делаю. Но мне… старому ослу, непременно захотелось барашком гостя угостить. Невестке приказывать не надо, Айша – женщина понятливая. И мастерица, и рукодельница, и хозяйка отменная, и портниха, известная  всему Ашхабаду!  Полгорода обшивает лучше всякой там фабрики “Большевичка”. Кто лучше нее в округе ткани на тара ткет: и кетени, и сосаны, и сары тахта, и гырмызы донлык?9 А вышивает как! А готовит! Голодный мужчина – позор для женщины. Если к  Акышу  друзья приходят, она сразу  манты делает, всех  детей угощает. В доме чистота, кругом цветы… как их… герани в горшках. В огороде порядок, куры несутся, лошади ухожены. Да, что говорить, весь дом на ней.
         Я вижу – гостю рада. Значит, постарается, не стыдно будет потом соседям в глаза  смотреть.
          Приезжаю домой к девяти. С курдючным бараном. В доме пахнет вкусно:  Айша шурпу сварила, чебуреков гору напекла, тесто поставила для лепешек,   огромные казаны из чулана вытащила – плов   варить. В очаге во дворе уже сложен ворох сухих веток, раскаленный тамдыр готов печь ароматные  чореки. На столе лежат полосатые гарпызы, сахарные гавуны, а в глубоком блюде матово поблескивают кисти белого и черного узюма.
         Но дома никого. Айша записку оставила, что Макар ушел в военкомат, она – на работу в библиотеку, а Акыша с ребятами послала по этажам в новый четырехэтажный дом напротив предупредить, чтобы люди ничего на вечер не готовили – дедушка Курбан барана будет резать, аш готовить. Мол, у нас дорогой гость – брат его погибшего сына, весь четырехэтажный дом сыт будет.
         Вы знаете, товарищ доктор, что я очень вкусный аш готовлю. Вот сейчас деда своего вспомнил. Пусть я буду самым последним глупцом, если не скажу, что самый лучший плов, который доводилось мне когда-либо кушать,  умел готовить только он! А как он кушал! Загляденье! Сколько лет на свете живу, не видел никого, кто с таким изяществом ел бы плов.  Только лишь  тремя пальцами одной правой руки он управлялся, как аристократ вилкой и ножом.
         Но я отвлекся… Зарезал барана, освежевал, разделал тушу. Требуху отложил соседкам на шурпу. Лучшие куски оставил на плов, положил в эмалированный таз, другим прикрыл, поставил в угол в тень, дверь настежь распахнул  и решил прилечь отдохнуть.
         Что старому человеку надо? Спокойно поспать. Прилег на софу, не заметил, как заснул. Сплю я крепко. Только слышу, как будто сквозь сон, вроде звон какой-то на кухне. Повернулся на другой бок,  и тут вскочил, словно меня шило в бок кольнуло.
          Понял, что зазвенело на кухне. Это Кара-гез, шайтан, лапой таз с баранины сбил! Ворюга!!! Не то, что его отец Ак-бай, прекрасный, смирный пес. А эта тварь – хитрый, как дьявол, ловкий, как кошка, вредный и упрямый, как осел.  С виду-то они, похожи – оба белые, черноглазые, но Кара-гез и покрупнее, и посильнее, и поумнее будет. Сколько раз от волков меня в горах спасал! Пёс очень силен и злится, что нет у него достойного соперника и поэтому регулярно испытывает силу моего духа. Бандит! Шайтан! Сегодня ветер из пустыни дует – в такие дни он еще злее и упрямее, чем обычно. Ничего не помогает – ни почесывание уха, ни ласка, ни уговоры, только намордник.
          Я палку прихватил и бегом на кухню. Знаю, с какой скоростью эта бестия все сжирает! Эх, вай, вай, вай! Ох, беда! Позор на мою  голову!  Всех соседей, весь дом напротив на плов пригласил! Как людям, как гостю  в глаза смотреть! – Курбан опять закачался на скамейке.
         
          Женщина-врач присела рядом, сорвала цветочек поповника, росший в тени скамейки: 
            – Так это он с бараниной в зубах недавно здесь пронесся… Неужели    Кара-гез всё мясо сожрал?
             Курбан посмотрел на женщину-врача, и ей показалось на мгновенье, что в  темных глазах мелькнули и погасли сатанинские  веселые искорки:
            – Всё не всё, доктор. А плов готовить почти не из чего! Старый я осел! Не мог таз с мясом  на стол поставить! На табуретке оставил!

          Женщина-врач аккуратно загасила папироску о ствол чинары и положила в банку из-под шпротов, проволокой, прикрепленной к спинке скамьи. Окурок потух и умер среди других своих почерневших и скрюченных собратьев. Она отрывала один за другим по кругу белые лепестки поповника, а Курбан наблюдал краем глаза и про себя гадал:  любит…  не любит… любит… не любит… Не любит!
         – Пойдем со мной, Курбан Эмиро, чаю выпьешь, успокоишься. Барана   теперь уж не вернуть... – лепестки ромашки падали на землю: любит… не любит… любит… Любит!!!
         Чабан поднялся:
         – Спасибо, Дарья Петровна, пойду я...
         – Куда ж ты пойдешь? В таком состоянии я тебя не отпущу, Курбан Эмиро... Вот утреннюю пиалу с чаем выпьешь, отдышишься... Пульс бешеный… Ты же не хочешь меня обидеть отказом? – лицо ее было серьезным, а глаза смеялись.
         Курбан хитро прищурился, подмигнул и улыбнулся, показав белые, замечательно сохранившиеся ровные зубы. На цветке осталось несколько лепестков: любит… не любит… любит… Любит!
         – Да, кто ж отказывается? Я уж битых полчаса толкую, что с удовольствием   выпил бы чаю! Пойдемте, я иду с вами!

         Вот женщина! Русская, всего год в Туркмении, а как быстро постигла наши   обычаи! Нет, обижать нельзя! Как можно? Настоящий мужчина никогда не откажет женщине! Да, и в вечном долгу теперь перед ней Курбан. Внука единственного,  Акыша от смерти спасла. Было это в аккурат год назад, когда заселяли новые четырехэтажные дома.


Продолжение: http://www.proza.ru/2016/09/02/74