подруга

За сегодня я не сделала ни одного дела.  Вернее, что-то я сегодня делала, например, я встала с кровати и двинулась с закрытыми глазами по направлению к туалету.  Дальше помню смутно. Еще я выходила на улицу – сначала в магазин, это, якобы, по делу, а потом и просто так, сделала круг. Они говорят, что мне надо себя беречь. Они говорят, что я в интересном положении и сердечно поздравляют. Они говорят, что теперь можно больше не заботиться о своей безумной матери. Они говорят – беременной можно быть глупой. Это простительно. Я лихорадочно пытаюсь успеть все. Хотя бы – написать. У меня не получается. Он родится. Говорят, на этом жизнь не заканчивается. Прощай, оружие. Они говорят – ты можешь реализовываться, как мама. Что ж,  у тебя будет мама. Это буду я.  И папа. Добрый дядюшка Эндрю с рыжей бородой, который будет с тобой во все играть. Но об этом потом.
 Однажды мы гуляли с дядюшкой Эндрю. Я в очередной раз говорю – вот здесь, смотри, это было также, как сейчас, вот здесь мы с ней шли… С кем? С подругой. А напиши про нее. Обязательно.
Началось все так.
Это была поликлиника, очередь, проходим медкомиссию, чтобы попасть в городской лагерь. Моя подруга Надька, нам примерно по 14 лет – толкает меня и говорит – смотри, вон парень симпатичный, а вон еще. Хоть бы мы с ними в один отряд попали. Дальше – идет сутулая высокая девочка, с сестрой и мамой. У девочки все лицо в подростковых прыщах, удивительные, не сочетающиеся между собой черты. Она ужасна. Более страшной девочки я не встречала никогда. Девочка-крокодил – так назвала ее я, и мы с Надькой в очередной раз громко заржали.
Девочку- крокодила звали Аня. Потом Анна Сергевна. Именно «Сергевна», а не «Сергеевна». Она успела выйти замуж, поменять фамилию и стать однофамилицей известной певицы. Анна Сергевна – так насмешливо ее звали ребята из института. Чувствительная барышня.
- Анна Сергевна, у тебя сегодня так волосы отливают,  - он сказал сегодня, он обратил на меня внимание.
Ее восторженная реплика, адресованная мне, доверенной подруге. Я, цинично –ну придумали, волосы… отливают… Абсурд! Повторяю еще раз «волосы отливают» и показываю жестом, как писает мальчик.
Однажды я приехала из Крыма, и, чтобы адаптироваться к Москве, взяла литр красного и пошла сидеть на пруд. Тот пруд, про который Анька сказала, что в нем утонула собака, и мы больше туда купаться не ходили. Та собака давно околела, да, как у Есенина. Но – пруд получил название «Пруд, в котором утонула собака». Я дошла до Анькиного дома, села во дворе. Пьяной, неверной рукой писала ей смски – что, мол, я сижу около твоего старого дома, если сможешь, позвони и приходи тоже, пока есть красное.
Анна Сергевна позвонила на следующий день, и, услышав мой голос, разочарованно сказала:
- Ах, Наташка, это ты. А я думала, что это парень какой-нибудь…
Тогда она работала в химлаборатории. Оставалась ночевать в институте. Дома – маленький сын от какого-то гастарбайтера, терпеливая и добрая мать, вечно пьяный отец, который по словам Анны – приставал к ней. Анна пыталась найти человека, который полюбит ее. Видимо – как и все мы. Только у нее это было как-то болезненно. Почти никогда я не видела, чтобы рядом с ней был мужчина, который бы воспринимал ее не как сотрудника или как техническое отверстие.
Мне 30, и Анне – столько же. Я – как они говорят – состою в гражданском браке. Это важно упомянуть. Анна все время интересовалась – есть у меня кто-нибудь. О первом своем, так скажем, мужчине, язык не поднимается назвать тощего еврейского мальчика взрослым словом «мужчина» - я так ей и не смогла сказать. Как же – у меня есть, а у нее…
 Нет, не в 30 у меня был первый мужчина, я – певица, не могу этого себе позволить.
 Пришел дядюшка Эндрю, заглянул в текст и сказал:
- А во сколько ты можешь себе позволить, в 40, что ли.
Да,  единственное, что я сейчас могу себе позволить – так это писать все это.
Так вот, нам по 30 лет, и мы с Анной стоим на крыльце института, где она работает. Она хватает меня за руку, куда-то тащит. Говорит – прячемся, тихо. Мы прыгаем с крыльца. Из дверей выходит человек в костюме. Вот – человек в костюме, и все, ничего не могу сказать о нем. Анна говорит, что любит его.
Один художник, мой друг,  сказал Анне, что она прекрасна. Она не поверила.
В какой-то момент Анна действительно была прекрасна. Вот я вижу ее, как она идет по нашей улице к метро, с работы. На ней зеленый, в огромных желтых цветах сарафан. Я к ней не подойду.  Нельзя дважды войти в одну и ту же реку.
Семья Аньки состояла из мамы Гали, папы – который тогда еще так страшно не пил, бабушки, которая иногда приезжала из Куйбышева и сестры Вальки. Валька считалась маленькой.
Анькина мама Галя боялась, что  я уведу вдруг у ее дочери парня. Однажды,  ни с того ни с сего – мама позвонила мне и кричала в трубку – ты подавишься чужим куском!!! Я повесила трубку, и долго, сквозь слезы смотрела на золоченый крестик в коробочке. Меня сегодня утром крестили.
Тогда я тоже писала какой-то роман. Глава, описывающая героиню, начиналась так: «Она действительно была красива. Темные волосы обрамляли ее смуглое лицо»
На самом деле мама Галя  - хорошая и добрая. Это она поехала за мной в больницу, когда мне сделали аборт, и привезла меня на такси домой. Это она всегда кормила меня, когда я приходила к ним в гости. Особенно тогда, когда мне после института нужно было ехать на другой конец Москвы на работу, а их гостеприимный дом был с этой работой рядом.
Теперь я подаю дядюшке Эндрю еду, когда он вечером приходит с работы уставший. Он говорит, что для него это очень важно. А мне всегда казалось, что петь и рисовать важнее. Но- вспомни, вспомни, как после работы, после шести вечерних уроков с избалованными богатыми уродцами – идти на последнем вдохе по холодной улице и знать – сейчас, сейчас, здесь будет тепло и никогда не будет плохо.
Да, мне надо все успеть. Сегодня мне приснилось, что ребенка я, все-таки, родила – но он остался в роддоме. Я  - осознав ужас  - бегу к нему, обратно в роддом, пустой уже живот треплется, как мешок…
Подруга… Отношения с ней складывались очень хитро. Мы где-нибудь случайно встречались. Она восклицала: «Наташка, как же это плохо, что мы с тобой тогда поссорились». Я не помню точно, что она тогда говорила – но я таяла и дружила с ней дальше.
Помню, тогда мне было 14 лет, Анне – чуть меньше. У нее во дворе были девчонки, которые уже путались со старшими парнями. Они на нас наорали и наобзывались. А я стояла и ничего не могла сказать в ответ. Я их боялась.  Точно также, как сейчас боюсь соседей, бьющих мне в стену – когда мы играем музыку. Когда –нибудь я перестану бояться. Наверное, это произойдет тогда, когда ты появишься на свет, и мы с тобой, наконец-то познакомимся. Я буду самой смелой мамой – чтобы ты тоже стал смелым. Не боялся и не плакал от унижения.
Так вот – я боялась этих размалеванных девок. Забегая вперед – правильно боялась. Могло ведь случиться все – тогда я не знала, что бабы обычно к разборкам привлекают мужиков, с которыми спят.  А мужики у них были – отмороженные, сидевшие, которым сам черт не брат. Могло случиться все, что угодно. Со мной. Или с Анной. Или с маленькой Валей. Или даже с доброй мамой Галей…
Я боялась.  И пыталась не показать виду. Но – подойдя к Анькиному подъезду и почувствовав себя в относительной безопасности – вдруг расплакалась. Тощая и высокая Анька обняла меня, и я плакала, уткнувшись в ее костлявое плечо.
Анна погибла, когда ей было немного за 30. Она работала в НИИ, изучала змеиные яды. Последнее время она  почти всегда оставалась ночевать в лаборатории – может быть, работа доставляла больше удовольствия, чем все остальное, может быть – не было больше сил видеть пьяного отца, может быть…  Анна просто переходила дорогу – в том безопасном месте –  где мы ходили с маленькой Женей. Я специально выбрала это место – для маленькой Жени – потому что он переход безопасный, и можно было не волноваться, если она вдруг не хватала меня за руку или за пальто, а просто шла рядом, внимательно осматривая дорогу – нет ли машин. Женя уже большая, и переходит все дороги сама. Анна переходила дорогу – в том самом месте.  Откуда-то взявшаяся машина сбила ее насмерть. В книге для начинающих автостопщиков написано – стойте спокойно, ваша машина найдет вас всегда.
Когда нам было по 17 лет, нет, Анне – как всегда – чуть меньше – она поступала в институт. Я уже училась у музучилище, и  поступление в этот год для меня было неактуально. Анна начесывала челку набок, по тогдашней моде, «ракетой», закрепляла ее неимоверным количеством лака и красила глаза черными стрелками. Я, кажется, делала точно также. Но – себя со стороны не видно. Анна похорошела. Подростковые прыщи покинули ее лицо. Она училась в химической школе – где было много парней. Про мое училище она говорила – что там учиться без толку – потому что парней там не было. Как выяснилось потом – она училась в своем химическом институте не из-за парней – а потому что любила химию. Также, как я – музыку. Может быть – еще сильнее. Когда она рассказывала мне про свои опыты – я не понимала ни слова – но мне было  - интересно. И хотелось, что бы все реакции получились, как нужно.
Она рассказывала такую историю. Пригласила она какого-то парня, нееет, это для нас он – какой-то, а для нее был, видимо , в тот момент - самый важный – на свидание. А он не пришел. Так она ему позвонила и говорит: «Как ты мог не прийти, я из-за тебя остановила синтез!!!» Когда я рассказывала эту историю химикам, они – при слове синтез -  сочувствовали Анне больше всего.  Я даже не знаю, с чем можно сравнить остановку синтеза – в моей работе. Наверное – с тем, когда стоишь в переходе, пилишь на скрипке, то есть – не пилишь уже замерзшими пальцами – а паришь над этим всем переходом, и холод уже нипочем. И люди это чувствуют, и бросают тебе деньги – не думая о достоинстве купюры!!! А чтобы быть ближе к божественным звукам. Потому что они и впрямь в этот раз – божественны, простите за банальность. И тут я, допустим, вспоминаю, что мне нужно идти к кому-то на свидание. И – может быть – из-за этого свидания – я так божественно играю. А играть остается еще минут десять –  а потом я закрою инструмент – прощай, оружие. И пойду на свидание. А Он – возьмет и не придет. Почему-то.
Одна знакомая меня как-то спросила – риторическим таким вопросом, содержащим уже в себе ответ. Как же так – музыка может быть важнее людей. Да так, может быть! Это я отвечаю. Музыка может быть важнее всех человеческих отношений – потому что музыка меня никогда не обманывала – приносила вдохновение, давала смысл моему существованию, и ощутимую финансовую поддержку – в  полной безысходной беде. А люди вот – почти всегда обманывали. А может быть – это я привыкла надеяться только на себя и никогда не просить помощи.
Гостеприимный дом Анны был – как сейчас я понимаю – совсем недалеко, всего 40 минут идти пешком. Или 20 минут на автобусе. Я всегда ждала, что они позовут меня в гости. И они звали. Я заходила к ним, и мы долго собирались на пляж, шли всей семьей. Мне хотелось такую семью. Где есть мама и папа, и сестра. В моем доме – когда папа был жив – постоянно скандалили. Мама выставляла себя несчастной и вечно страдающей от отца, меня и вообще всего. Когда папа умер – мама вселила к нам бабушку – якобы, за ней нужен уход. Бабушка была в состоянии не только обслуживать себя, но и всех остальных – готовить нам обед, стирать, убирать квартиру. После ее деятельности оставалось недостиранное белье, невкусная еда и страшный беспорядок. Мне было трудно находиться в такой обстановке постоянно, я хотела, чтобы ко мне ходили гости – а никого нельзя было пригласить – потому что квартира была грязной и вонючей, своей комнаты у меня не было и мама постоянно лезла к гостям со своими разговорами.
Бабушка говорила – иди в гости к Ане, там тебя покормят. Было мерзко и стыдно.
На момент написания – идут третьи сутки с момента наступления очередного нового года. Дядюшка Эндрю, узнав, что я не люблю новый год – купил нам елку и сам нарядил ее. Она стоит рядом со мной и сверкает, и кажется, что у меня есть семья и дом.  И  - через какое-то время я обязательно – разберу все детские вещи, которые нам дали, и разложу их по виду и размерам. Чтобы моему сыну – потом, когда он будет взрослым – не казалось, что у него нет родителей. И в наш гостеприимный, пусть и маленький дом – будут ходить гости и радоваться.
Я никогда не отмечала с Анной новый год. Когда мы были маленькие – нужно было отмечать дома. Каждый у себя. Я пыталась накрывать стол и готовить всякую еду – но никогда не было весело. У мамы как-то это волшебным образом получалось – что бы ни происходило – все равно все плохо. И всем плохо. Первый новый год после смерти папы – я не хотела идти с улицы – где мы играли с моими друзьями -  домой – ну что я могла там увидеть – двух убитых жизнью женщин, сидящих друг напротив друга. Это мои мама и бабушка. Они тяжело переживают. Им все время тяжело. Они пережили Колыму и войну. У них все время – Колыма и война. У нас смерть одна – так говорила мама. Я ждала до последнего – пока самый последний мой друг не замерзнет, или его не позовут домой – есть пироги с капустой, холодец и салат оливье, слушать куранты и вдыхать запах елки и мандаринов. И только тогда шла к себе домой – где – как обычно – сидели две согбенные, недовольные жизнью старухи, воняло мочой и медициной. И не было никаких праздников. Теперь я взрослая, умею и пироги с капустой, и оливье, и холодец  даже!!!  У меня много друзей, которые хотят ко мне в гости. И зовут к себе. Я никогда не сойду с ума и не заболею. А если уж и заболею – не стану сидеть и плакать в одиночестве. В той тюрьме одиночества, которую создала себе моя мать.
Так вот. Подруга Анна. В моей семье считалось, что голова человеку дана для хранения, преумножения и переработки знаний. Надо не завиваться, а развиваться – так говорил мой дедушка, который под старость ушел от моей скучной бабушки к какой-то другой женщине. Видимо, та больше развивалась. Или завивалась. В семье Анны голова женщины считалась местом для прически, косметики и всеразличных аксессуаров, предназначенных для привлечения противоположного пола. Дайте пудры и духов для приманки петухов. Анна надевала  красные, пластмассовые сережки, длиною с мой указательный палец, красила губы тем же цветом и шла гулять во двор – там же парни!!! Я тоже не отставала, злоупотребляла косметикой и носила туфли на высоких каблуках. Я, видимо, была красивее – и  все парни, которых удавалось найти Анне – переключались на меня. Сначала это была просто радость – надо же – на меня кто-то внимание обратил. А потом, уже после осознания – стыд. Как Адам и Ева – пока не понимали, что голые – преспокойно жили в раю, а когда поняли – тут же впали во грех. Мне казалось ужаснее всего – отнять у подруги парня, пусть даже и не очень-то любимого. И на всякий случай – избегала личных встреч с нашими общими знакомыми. Подозрения у Анны все равно – были, я не выдержала такого отношения – и перехватила у нее сначала одного парня из химшколы, а потом и другого. Первый был – безмозглый мальчик-металлист. А второй  - после непродолжительного романа– стал моим другом и доверенным лицом. Прости меня,  Анна Сергевна, будь тебе земля пухом, не держи на меня зла. Никто не проиграл.
У Анны был постоянный кавалер в институте – Витька. Она говорила, что он изменяет ей прямо при ней. Я думаю – как интересно, надо бы и мне с ним встретиться. Я позвонила ему, и он поехал со мной покупать моей маме телефонный аппарат. Сдачу пропили в кабаке рядом с рынком. Сдачи не хватило, и дальше пили уже на Витькины деньги. Потом поехали на булгаковскую квартиру, там было все уже закрыто, и продолжили там. Потом пришел еще какой-то человек,  и мы пили уже  - на его деньги.  Помню, что в булгаковском подъезде Витька и этот человек из-за меня подрались, а я держала их очки (интеллигенция, блять), и объясняла какой-то женщине, выглянувшей на шум из квартиры – что все нормально, они – друзья и просто борются. Потом были менты и поездка в отделение. Нас отпустили уже после закрытия метро, и мы гуляли в 20иградусный мороз по арбатским закоулкам.
Нет, Витька и не думал изменять Анне прямо при ней. Он даже не знал, что с ней встречается. Их роман рос и разрастался в отдельно взятой Анниной голове, а о, Витька, встречался с воздушной девочкой Любой. Которая потом ушла от него к профессору – не стала ждать, пока Витька до профессора дорастет.
Анна никогда не повзрослеет. Да, сейчас уже физически, ей все время будет немного за тридцать. Когда нам было по 15 лет – мы ездили специально знакомиться с парнями. Например, мы ездили в МГУ.  В главном корпусе мы боялись заблудиться, и поэтому зашли на исторический факультет. Обнаружили лифт с бесплатным телефоном-автоматом. Начали кому-то звонить. В то время казалось крайне остроумным – позвонить кому-то и нести всякий бред. В тот же лифт зашли какие-то два парня и спросили – есть ли у нас выход на металлические линейки. Нам это показалось очень значимым – потому что на нас обратили внимание. Вот, например – если бы я, ну или Анна – познакомилась бы с одним из этих ребят поближе, потом поженились бы, и родили ребенка. Ребенок бы вырос и задал бы вопрос – мама, а как вы познакомились с папой? А она, или я – рассказала бы эту историю.
А потом, когда мы уже заканчивали институт – мы поехали с той же целью в Чертаново. Там было, по выражению самой Анны -  скопище парней. То есть некое сообщество одноклассников, которые жили и старились вместе. Они собирались по вечерам на песочнице и бухали. Или курили траву. Это нельзя было делать ни у кого дома – потому что сначала были родители, а потом – жены и дети. Анна все время хотела хоть кого-нибудь из них. Она знала фамилии некоторых, и прикладывала их к своему имени – как прикладывают к себе платья. Тогда, когда мы поехали – была зима, и никто на песочнице не бухал. Мы встретили одного из них в метро. Он был пьян. Анна была в черном парике, и взяла его под руку. Его гонадные механизмы заворочались, и он поволок добычу к себе домой. Я шла следом. Чтобы с подругой ничего не случилось.  Если бы она ушла ночевать к нему, забыв обо мне – парни важнее – я бы пошла ночевать к другу Сашке, в соседний дом. Был гололед, и Анна со своим кавалером поскользнулись и упали. С Анниной головы слетел черный парик, обнаружив сероватые, «внутренние» волосы. Откуда ни возьмись подъехала милицейская машина. Тогда я ходила в черной шубе до пят, в шляпе, и тянула на приличную женщину. Я сказала им, что мы – приличные женщины – она – химик, я – певица,  ведем домой подгулявшего приятеля. Они отдали честь и уехали.  Кавалер был отведен к маме, по адресу, написанному в паспорте. А мы с Анной долго еще сидели у него в подъезде, курили и разговаривали о жизни.
С 14 до 17 лет она казалась мне моей единственной подругой. Мне все время хотелось быть с ней. Почему – не ясно. Возможно – мне хотелось  в семью. Потому что -  у меня семьи не было.  Да, наверное, для меня это – самая лучшая семья –  они все время были вместе, их дом был всегда открыт гостям. Я понимала, что после лыжной прогулки или похода на пруд, после ужина в кругу чужой семьи – мне нужно было возвращаться к себе домой – где никогда никто не веселился. Меня ждала собака – она прыгала на меня, лизала руки и лицо. Она была рада мне, и мы шли гулять. Она все время радовалась мне.  Однажды собака умерла, и в этом доме больше никто не радовался.
Я узнала, что тебя больше нет  - случайно. Мне пришла смска от моего друга. Он даже  здесь умудрился ляпнуть орфографическую ошибку – в твоей фамилии. Но – разве это важно, тут вся жизнь – из орфографических ошибок.
В ту зиму я училась на психфаке и сдавала сессию. В тот день надо было сдавать психодиагностику. Преподавательница – харизматичная «космическая бабушка», только сейчас понимаю –  надо было с ней – говорить, говорить, говорить. А я упустила, безнадежно упустила время. Вечером перед экзаменом я устроила себе феназепамовый трип. Звучала финская группа Гармарна. Посреди моей комнаты  была лесная поляна, где горел костер. А вокруг него танцевали тени. Наутро я проснулась рано, с кристально чистым умом, без страха и упрека. И пошла на экзамен. И сдала, кстати, его на «пять», не готовясь вообще. Хотя нет, я так готовилась – смотрела, как вокруг моего костра пляшут тени. Ведь как иначе сдавать экзамен педагогу с космическим сознанием. Потом я поехала в гости к своему однокурснику – отмечать, и в метро врезалась лбом в стеклянную дверь. Было пиво – прямо из пластиковой бутылки, и какое-то кино, кажется, не для лиц, одаренных интеллектом. Только потом мы с ним поняли, что оба – не дураки, и случился небесный роман. Но – это совсем другая история.
Потом мы куда-то ехали, появился друг – которому срочно нужна была женщина. Я позвонила Анне. Та согласилась – парни важнее!!! И приехала – да, я, как сейчас, вижу ее. Вот она стоит в вестибюле какой-то станции метро, в том же черном парике. И с ярко накрашенными губами.
Вечером следующего дня было кафе. Анна сказала, что хочет в кабак и заплатит за всех. Помню – было накурено. И музыканты играли песни, «привычные уху простого рабочего», как однажды выразился мой товарищ, музыкант. Анна достала из кошелька купюру и пошла заказывать себе музыку. Зазвучала песня «Владимирский централ». Я, играя на улице – теряю огромное количество денег – потому что – чисто физиологически не могу ее исполнять. Анна сказала, что это ТАКАЯ песня, ТАКАЯ!!! Там ведь слова!!! Пускай я банковал… Жизнь разменяна!!! Да. А я тут со своей чувствительной физиологией. И особенно – вегетатикой и перистальтикой. «Ведь не очко обычно губит…». Послушайте, кто не слышал – песню «Владимирский централ». Одного раза будет достаточно.
Потом – Анна вышла замуж за южного человека, который работал в этом кафе. Получив – по иронии судьбы – фамилию известной певицы. И сыночка. Мужа пришлось выгнать. Потому что – не работал и пил.
Я вот тоже вышла замуж, вчера. Мой муж – дядюшка Эндрю, спит на клетчатой подушечке, ручку-под-щечку. Мы пережили этот день.