Не подставляй другую щёку...

           Поезд  медленно набирал ход, но вскоре почувствовалось, что «Сапсан»  это «Сапсан» , всё быстрее, быстрее  замелькали за окнами городские кварталы Москвы, потом Подмосковные платформы и станции начали сменять одна другую. Я  стараясь погрузиться в свои раздумья, уставилась в окно. Казалось бы можно просто подремать эти предстоящие до Питера почти пять часов, или почитать постоянно находящуюся в сумочке эл. книгу,  или просто попялиться на меняющийся за окошком со скоростью двести километров в час осенний пейзаж, но мысли не давали расслабиться, а напряжённая работа мозговых извилин порядком стала раздражать своей неотвязностью. И видимо, всё это было красноречиво  выражено  на моём лице, поскольку сидящая рядом дама в красивом коричневом пончо и с модной шапочкой-чалмой на голове спросила:
---Что так всё плохо?
--- С чего это вы взяли? - довольно -таки грубо я попыталась сопротивляться, потому что совершенно не собиралась вступать в обременительный вагонный разговор. Хотелось молчать, но это оказалось ещё труднее. Меня просто -таки распирало от возмущения и негодования, от непонимания и незнания, что теперь делать и что теперь будет. Глубоко вздохнув, я  обречённо ответила:
---Всё просто ужасно, но не со мной, с дочерью, - и поддавшись участливому и вполне доброжелательному взгляду дамы, рассказала всё как есть. Моя  дочка Даша уже шесть лет замужем, живёт в Питере, внуку моему скоро пять лет исполнится. Всё было прекрасно. Мы с мужем ничего такого не замечали, а она оказывается скрывала от нас, что три года назад её муж, наш зять, изменил с подругой, просто как в банальном романе. Потом повинился и она простила, а через некоторое время у него опять новый роман  случился на работе,  и тогда она его прогнала. Но прошло полгода и он опять кается и просится домой. Клянётся  и божится, что любит только её одну и просто чёрт его попутал. Но она, дочь, сказала, что не простит ни за что и никогда, что была дурой, когда простила предательство первый раз. Позавчера позвонила нам и попросила приехать побыть с внуком, пока она будет квартиру подыскивать и переезжать. И мы с мужем в растерянности.  Что делать? Может зять перебесится и будут нормально жить? Как ребёнку без отца расти, разве это лучше ? И ещё масса всяких вопросов. Зять вполне приличный человек, не пьёт, работает успешно... Может всё же перетерпеть, простить? Ведь человек раскаивается, он же понимает, что виноват!
        В общем, я ещё с полчаса в красках изливала ей свою истерзанную сомнениями душу, всё это время она не перебила меня ни разу, слушала внимательно, а когда мой запал иссяк сказала:
---Анна Петровна, - мы с ней  успели познакомиться,-  я ничего вам посоветовать не могу, просто расскажу свою историю, а там уж делайте сами выводы, что сказать дочери и что делать: прощать или не прощать.
    Моя попутчица выглядела лет на десять старше меня, на продолговатом лице только сеточка мелких морщин, да под глазами небольшие мешки -последствие частой головной боли. Лёгкий макияж был призван скрыть все эти недостатки. Одета вполне модно, но не крикливо, а чувствуется со вкусом и недёшево. В общем, впечатление вполне ухоженной и любящей себя женщины, женщины абсолютно состоявшейся и довольной собой, можно сказать-счастливой женщины! Но внешность зачастую бывает обманчива. Оказалось, что Надежде Викторовне уже исполнилось семьдесят, а история её меня просто потрясла.

         Она очень рано вышла замуж за своего сокурсника. Владимир с первого курса стал просто донимать её своими ухаживаниями, хотя знал, что у неё есть молодой человек, что она ждёт его из армии и любит, как сама ему сказала. Но его совершенно это не смутило, он просто не давал ей прохода. Встречал перед занятиями, провожал до дома, караулил вечерами у подъезда. Короче, с таким напором принялся за ней ухаживать, что она, будучи на четыре года его моложе( он уже отслужил к тому времени в армии) в конце концов сдалась. На втором курсе они поженились. Жить стали  в небольшой московской квартире вместе с её родителями. Сам он родился и вырос в дальнем Подмосковье и жил в общежитии; без какого-либо чувства неловкости молодая семья потеснила родителей. Он получил московскую прописку. Вскоре родился ребёнок. Её родители помогли и физически, и материально окончить обоим институт. Когда  учёба была позади, а сын пошёл в первый класс, её муж однажды без каких либо предпосылок, совершенно неожиданно объявил, что у него другая женщина уже почти два года, и он уходит к ней.  Надежда Викторовна не поверила, решила, что это какое-то наваждение, что он всё равно любит только её.
       Но он ушёл, полгода она не могла оправиться от такого удара, ждала, надеялась, что вернётся. Ведь ничто не предвещало распада их семьи:  все эти восемь лет, они никогда серьёзно не ругались, все окружающие считали их идеальной парой, а главное, до последнего дня, вернее ночи, у неё не было повода усомниться в его любви.
        Развод он потребовал срочно, поскольку  дом в Замоскворечье, где новая пассия жила со своей матерью, шёл под снос и ему необходимо было срочно прописаться туда до такого- то срока. Пригрозил, что иначе он будет делить жилплощадь. Получив развод, он зажил своей прекрасной жизнью  нимало не волнуясь, как растёт сын, как они живут материально.  Он платил положенные по суду алименты и пропадал то на полгода, то на год. Звонил редко, даже сына Виталика с Днём рождения перестал поздравлять. Было ощущение, что это совершенно чужой человек, не Владимир.
 
        Так прошло десять лет. Все эти годы она надеялась, что он одумается и вернётся, готова была и простить и принять.
       Наконец, когда сыну исполнилось 18 лет и он уже поступил учиться в институт, Надежда Викторовна вышла вторично замуж. Сын отчима, Ивана Алексеевича, принял нормально и даже стал называть его папой. Всё было бы хорошо, но из-за несданной сессии Виталика отчислили со второго курса и ему пришла повестка из Военкомата. Тогда отчим позвонил без ведома Надежды Викторовны  Владимиру  и сообщил, что такого-то числа проводы в армию его собственного сына и он, наверное, должен прийти и пожелать сыну успешной службы: как раз была угроза для призывников попасть в Афганистан. Но Владимир никак не отреагировал и, разумеется, на проводы не пришёл. Служить Виталик попал на Балтийский  флот.
     Прошло время: её сын три года благополучно отслужил , демобилизовался, поступил в МИФИ и окончил его, поступил в аспирантуру и женился. И только, когда родилась дочка, а её внучка,  сын Виталий спросил у матери «нужно ли сообщить  отцу  о том, что он стал дедом». Получив от Надежды Викторовны и отчима Ивана Алексеевича положительный ответ, Виталий позвонил отцу и сообщил приятную новость. Вот тогда опять  в её жизни и в жизни её сына появился он -Владимир.
       Приехал довольный, с подарками. Уважительно, без капли смущения пообщался с Надеждой Викторовной, даже расцеловался, как- будто не было этих двадцати лет его полного отсутствия. Снова он вклинился в её  устоявшуюся жизнь. Но как? А так - он стал общаться с семьёй сына, пригласил его в себе в гости, познакомил с женой.
        Надежда  только благодаря  мужу Ивану смогла это пережить. За эти двадцать лет она ни слова плохого не сказала о Владимире сыну. Никогда его не настраивала против, не говорила, как большинство брошенных женщин, что он предатель и подлец, что он никакого участия в жизни и воспитании Виталия не принимал. И вот теперь непонятно почему он купается в любви и внимании своего, когда-то им же оставленного сына, да ещё и эта женщина, которая разрушила, по -живому разорвала, уничтожила её семью, её счастливую семью, лишила Виталика отца, вдруг появилась в их жизни, и внучка Надежды Викторовны называет её  -«бабушка»!
       Они с мужем долго это обсуждали, он ей советовал быть  выше, благороднее. Пусть её совесть будет чиста, надо всё принять и простить, а то ведь можно потерять сына, Виталий может не понять её оскорблённых чувств.
         И она, Надежда Викторовна, простила. Не забыла, но простила. Ради сына, ради внучки, ради мира в семье. И опять было нестерпимо больно. Ей казалось, что теперь её предал сын, что он не должен был забывать их трудную жизнь без отца. И всё же она пересилила себя, ничего сыну не сказала, ни одного слова упрёка. Стерпела даже эту «бабушку» новоявленную.

        Прошло ещё десять лет, как раз должен был родиться внук. В это время муж  Надежды сильно болел, и она была поглощена своими проблемами, и вдруг случилось непредвиденное: Владимир овдовел. Его жена скоропостижно скончалась, и он остался совсем один. Детей у него кроме Виталия не было, немногие родственники к тому времени тоже померли, друзья куда-то исчезли  и ,вообще, вокруг никого. Конечно, всем Владимира стало нестерпимо жалко, и Надежде Викторовне и даже её мужу Ивану Алексеевичу. Жалость-  это вполне естественное человеческое чувство сострадания.
      Владимир стал чаще звонить, но что самое удивительное, он стал звонить Надежде Викторовне, сначала извиняясь, что якобы не смог дозвониться сыну, потом и просто так, потом еженедельно, как по расписанию. Таким образом, он опять вошёл в её жизнь, опять нахально, нахрапом -только потому, что ему  стало плохо и ему так было надо. Правильно! А кому он ещё мог часами рассказывать про свою молодость, вспоминать институтских друзей, кто знал его родителей, родственников, с кем можно было обсудить детей и внуков - только с ней, с кем же ещё! А то, что её мужу это не совсем нравилось, то что в её уже давно устоявшуюся жизнь он вносил дискомфорт, это не имело никакого значения. И те роковые слова, которые он когда-то произнёс, обращаясь к её матери при разводе в суде «Мне ваша Надя двести лет не нужна» , эти страшные слова уже  совершенно им забылись. Теперь Надя оказалась очень нужна.
      Надежда Викторовна  подругам сетовала: «Зачем мне это общение ? Зачем мне эти разговоры? Мне перед Иваном неловко, он может чёрт- те что подумать». Институтская подруга  возмущалась наглости Владимира и сердобольности Надежды: как можно всё простить?!...а школьная подруга подначивала: «Надька, значит ты ему не безразлична  раз звонит всё время!»   Но ей ничего этого, никакого такого телефонного общения с ним поначалу было не нужно - она боялась, что опять привыкнет к нему, к его разговорам, к тому, что он снова есть в её жизни. Ей-то самой это не надо, эти «высокие отношения» только в тягость!  Но что делать ? Сын -то доволен, что  биологический отец  не оставлен, что всё мирно и спокойно. Опять смирилась, опять приняла.
       Особенно  становилось  тяжело, неприятно и хотелось, ох как хотелось послать его на все буквы алфавита, когда шли его красочные воспоминания про то, как в таком-то году они с женой ездили по Золотому кольцу, а в таком-то отдыхали на дорогом курорте,  как он привозил из заграничных командировок редкие книги, вещи, как они посещали ежегодно концерты по абонементам в зале Чайковского, ходили в театры и посещали  выставки. Удивлённо восклицал при этом: «Как ты не слушала живого Рихтера?!» или «Как ты не была в музее Левитана в Плёсе?!», «Ты не видела Байкал?» и тому подобное. А она слушала его и в её голове всплывали совсем другие воспоминания и картины: годы младших классов, когда Виталик тяжело болел корью и краснухой, когда она вкалывала на трёх работах и Виталик был предоставлен самому себе, но надо было заработать деньги и купить сыну одежду( спасибо  добавляла мама из своей пенсии), надо было летом отвезти сына на море,  лечить его слабую носоглотку.
       Слушала восторженные рассказы Владимира и  вспоминала, как  сама делала ремонт в квартире: сверлила дырки перфоратором, вешала шкафчики, электропроводку и телефон чинила сама и выполняла ещё прочие другие, чисто мужские дела, потому что рабочих не на что было нанять. Вспоминала годы, когда она ухаживала за парализованной матерью, а четырнадцатилетний Виталик выносил из-под бабушки судно пока Надежда была на работе...

        Ей приходилось выслушивать про его наполненную, возвышенную, интеллектуальную жизнь, полную удовольствий от общения с прекрасным и стремлением духовного роста. Он любил декламировать целые отрывки из стихотворений так любимого им Тютчева- у него всегда была феноменальная память..., а  апофеозом всего звучала заключительная фраза: «Ты знаешь, Надя, я очень доволен, как я прожил свою жизнь!».

       Но несмотря на это утверждение, ей почему-то не верилось в то, что это было правдой или не хотелось верить. Он ведь не участвовал в жизни сына, не переживал с ним неудачи, не радовался его успехам, не знал его друзей, не мучился вместе с Виталиком муками первой любви, не гордился, когда сын поступил в институт, не ему была представлена будущая жена сына, он не был на его свадьбе -  все двадцать лет взросления и становления Виталика прошли мимо. Зато была прекрасная жизнь Тютчева, Пушкина, Чайковского- жизнь великих людей, которую он изучил досконально, но это была  прошедшая давным давно чужая жизнь и он к ней не имел никакого отношения. И опять Надежде Викторовне было его искренне жаль.

    Иногда у неё  теплилась надежда, что он хоть раз,  один единственный раз произнесёт слово или пусть полслова раскаяния : «Прости меня, я ведь поступил подло, я испортил жизнь тебе, лишил собственного сына отца, ты одна воспитала нашего сына и я тебе за это благодарен». Но нет, этого она так и не дождалась. Он ни в чём не раскаивался. Он даже не понимал, чего себя лишил и чем обязан ей. Да, у него теперь есть такой взрослый, состоявшийся, порядочный, успешный, заботливый и любящий сын. Она иногда думала, а общался ли бы он теперь  с ними, если бы Виталий не вырос бы таким добрым, хорошим, успешным человеком, а был бы ожесточённым, закомплексованным, озлобленным на прожитое без отца детство, да ещё и был бы без высшего образования, а просто какой-нибудь  шофёр или слесарь? И она не могла ответить на этот вопрос себе однозначно...

       Прошло ещё десять лет и Надежда Викторовна, её муж Иван Алексеевич и семья сына постепенно стали считать Владимира неотъемлемой частью жизни, членом семьи.  Привыкли, что он регулярно звонит, иногда приезжает в гости, даже пару раз к Надежде Викторовне и Ивану Алексеевичу. Постоянно зовёт внуков к себе на каникулы. 
          Оттолкнуть его теперь было бы просто  немыслимо, даже слишком жестоко. И ей казалось, что та нестерпимая боль и обида сорокалетней давности как-то растворилась, рассеялась, улетучилась. Лишь иногда резкой стрелой  проносилось в голове - "Он же предал, а я простила. Общаюсь, делаю вид, что ничего не было, что мы и женаты -то никогда не были, а так однокурсники и только." А потом сама себя уговариваю:" Но ведь надо же прощать, так считается, так положено, так по- христиански  правильно."

 Надежда Викторовна, вздохнула и продолжила:
---Вот так. А прошлым летом он почувствовал себя плохо. Внимания особого ни он,ни мы поначалу этому не придали. Здоровье у него всегда было отменное. По пятнадцать километров туда и обратно за грибами ходил, огород копал , всю тяжёлую работу в саду и по дому  один делал в свои семьдесят два года, даже давление редко беспокоило. А тут... что долго рассказывать, сын его по врачам начал возить, на операцию назначили, но не дожил- в марте  его не стало. И что самое удивительное, умер почти в тот же день, что и она, его жена. Мне тогда подумалось ещё, что она один раз его у меня забрала и вот, когда увидела оттуда сверху, что он опять ко мне, к  сыну прибился, опять его решила отнять, второй раз забрала, уже навсегда...
       Я надеялась, что сын его хоронить будет там, где все родственники похоронены, в Шатуре, там и мать, и отец, и бабушка, и тётки. А он, Владимир, оказывается, завещал похоронить его к ней в могилу на Немецком кладбище. Я как узнала, всё во мне оборвалось - опять, опять предательство, разговаривал, душу мою теребил, время отнимал, в жизнь мою опять влез нахально. Все десять лет опять покоя мне не давал и все эти десять лет выходит, о ней думал!
      Когда даже уже прикован к постели был и за ним сиделка ухаживала, всё равно мне каждый день звонил. И накануне, перед смертью мне звонил, спрашивал как и что про своё самочувствие, про всякие интимные свои трудности советовался:  «А у кого же мне ещё спросить? Ближе тебя и роднее ведь нет никого» -так и говорил.
      А всё равно к ней вернулся. Я ведь теперь и на кладбище к нему пойти не могу - получится, что и ей, той,которая мою жизнь сломала, на могилу цветы нести надо.
 Надежда Викторовна смущённо добавила:
--- Это я вам почему исповедовалась-  так накопилось. Ни мужу, ни сыну не скажешь. Муж у меня святой. Вероятно я должна быть Владимиру благодарна, что он меня, нас бросил. А то бы мы не встретились с Иваном. Но за сына обидно, вернее, за его детство... 
      Вот я часто думаю, а надо ли мне было прощать Владимира, когда он опять вернулся к нам? Он ведь и не раскаялся даже! Выходит он дважды меня  предал: первый раз, когда сорок лет назад ушёл к другой женщине, и второй раз, когда опять к ней же ушёл...
Поэтому  на вопрос надо ли прощать предательство, лично я не знаю ответа. Пусть ваша дочь сама решает, как ей сердце подсказывает, её сердце.
      А у меня такое мнение: кто один раз предаст, тот и второй, и третий...
       Тем не менее, я ни минуты не жалею, что повела себя так, по-другому я бы не смогла. Если бы не простила и не общалась с ним, когда он овдовел, если бы не хоронила и на поминки бы не пошла ( мой  сын всё достойно устроил !), это бы не я была, кто-то другой... Вот и выходит, что я щёку два раза подставила.
--- Знаете, Надежда Викторовна, пожалуй, я Даше никаких советов давать не буду, тем более ругать, что она мужа выгнала. Просто пообщаемся с ней, я со внуком посижу, а там как она сама решит -  жить-то ей.
--- Анна Петровна, приятно было познакомиться и  спасибо, что выслушали. Мне легче стало, выговорилась. Не знаю, правда, надолго ли легче?  Всё время о нём думаю, всё мучаюсь - любил ли он меня вообще или всегда только использовал? И тем не менее жалко его и не хватает этих разговоров, опять привыкла за десять -то лет...
    Надежда Викторовна замолчала, а потом будто стряхнув тёмную пелену с грустных, немолодых глаз, добавила:
--- К сестре двоюродной еду на неделю, Иван не захотел, он что-то стал тяжёлый на подъём. А я немного по Питеру погуляю. Она уже и билеты в Мариинку и Александринку купила.

    Поезд прибывал на Московский вокзал. И я уже без  особого  ощущения катастрофы, происшедшей с моей дочерью, а с твёрдым решением, что мне-то вообще  делать ничего не надо, распрощалась со своей попутчицей с искренней благодарностью за её исповедь, помогшую мне найти ответ на мучившие меня вопросы.