В Кремле

                В  КРЕМЛЕ

  Я недавно на улице нашёл пропуск в Кремль, и в следующий выходной пошёл к президенту.

  Он живёт в соседней Москве на два этажа выше меня. Квартирка у него побольше, соответственно должности – и машина есть чёрная, блёсткая, которая возит его туда да обратно. Сам я редко вижу этого высокого мужа, больше по телевизору – говорят, он работает как раб на галерах, с утра и до поздней ночи; но знакомый мне рассказывал, что сейчас он один, без жены холостяк.
  Поэтому цветочки и торт я не стал с собой брать – мы же, надеюсь, нормальные мужики – а прихватил бутылку хорошей водки, плавленый сыр да тарелку квашеной капустки. Она у меня хорошо получается: хрусткая, не особо солёная, и с приятной горчинкой деревянной кадушки, которую подарил мне мой дед, сермяжный шеф-повар с благородной душой.
  Я позвонил; всё же думая, что президента сегодня нет – у него совещанья, доклады, приёмы. И мне снова придётся снимать с себя галстук – штиблеты – костюм – и улыбку паяца. А он как нарошно открыл – простецкий сосед в семейных трусах.
  Я здорово удивился. И это вождь? маленький лысенький голенький? - да туда ль я попал.
  - Вы ко мне, гражданин? Извините. Оденусь.
  Он. Точно. Его голос с другим не попутаешь. С ним он летал в истребителе, с ним гладил амурского тигра: вроде мягкий, а схватит за сердце – и амба, инфаркт. Много начальников, услышав сей голос, со страху обделались.
  Но я, слава богу, строитель. Мужик. Мне что вождь, сталевар, золотарь – всё едино.
  Он вышел в трико, и в футболке с собой на груди. - Вот теперь здравствуйте. Вы по делу. Рассказывайте.
  А я стою как дурак. В моей голове из-за его отрывистой речи болтаются какие-то огрызки слов и предложений; и я чувствую, что если сейчас начну их бессвязно выкладывать на тарелку с капустой, то они там сразу заквасятся, стухнут.
  - Знаете что? Мы ведь с вами русские люди. Так давайте присядем за стол, а то я наверно похож на безмозглого олуха.
  Наконец-то и он улыбнулся. Понятливый малый – видать, из крестьян.
  - Ну конечно. Заходите, располагайтесь. А я пока всё приготовлю, накрою.
  Он проводил меня в просторную залу; усадил на мягкое кресло, словно барин Манилов барина Чичикова; и мне даже стало неловко отвлекать его, может, пустецкой беседой, когда здесь на земле у него много проблем и забот.
  Вот! В голове родилась умная мысль увлечь человека тем, что ему интересно. Пусть о себе расскажет, пусть даже пожалуется – выплеснет радость побед и едкую горечь страданий. А то ведь я часто в разговорах якаю, как особо важная персона, не давая людям высказать своё наболевшее.
  Из приглушённых динамиков полилась нежная симфоническая мелодия. Не знаю чья – но стало приятно. Президент набрызгал себе из пузатого бочонка бокал светлого пива, а я немного застенчиво не долил до края мелкую рюмку водки. Стол не ломился от яств; но – икра, балычок, пахучая свиная нарезка, и длинный бледноватый язык – видно, кто-то много болтал на работе, а у них это строго.
  Легонько чокнувшись стекляшками, мы выпили по первой - и посмотрели друг на дружку иначе. Без ранжира; а просто как смотрят два соловья на одной ветке, ожидая, кто же из них затянет изначальную трель, чтобы потом к ней мелодично вязаться новыми коленцами.
  Хозяин спросил меня первым: - Кем вы работаете?
  - Строителем, - отвечаю ему. - Уже двадцать лет, - а сам поглядываю на сытную закуску, но от неловкости пока что трезвой беседы хрумкаю одною капусткой.
  - Да вы не стесняйтесь, пожалуйста. - Президент долил себе полупустой бокал, и нарочно взяв себе крохотный кусочек балыка, мне же насыпал целую гору съестного в тарелку. Он удивительно тактичен да вежлив, так что кажется то ли их специально обучают манерам, то ль это врождённое благородство позволяет ему вести себя искренне, не чинясь.
  - Спасибо. - Мне и самому сразу захотелось правдолюбства, и я налил вторую рюмку. - Трудно бывает в гостях: и есть хочется, и брать стыдно, потому что вдруг это у хозяев последнее.
  Он вытер губы салфеткой; сложил её вчетверо; ответил: - Да нет. Нас хорошо обеспечивают.
  - А кем вы работаете? - брякнул я. И тут же всё вспомнив, опешив над глупостью, сам над собой расхохотался. И он смеялся вместе со мной: - Вождём работаю! Президентом!
  После этой весёлой минутки беседа легче пошла. Мы поговорили о бабах слегка – он мне фото семьи показал, без подробностей – я ему про свою любовь, безответную; припомнили бога да веру, чуть-чуть порицая церковников за религиозные распри; а потом за политику взялись, и крепко.

  - Слушай, - говорю я ему, положив кулак народного гнева в тарелку с капустой. - Демократия подлинная – это власть народа. Но нигде в мире о такой не знают. На слуху в нашем отечестве всё больше диктатура чиновников, а заграницей вместо знамени болтается поникшая на древке застиранная тряпка западной свободы. Наши российские бюрократы подвластны одному рьяному вожаку, президенту. Он самый сильный, справедливый самый - но иногда и клыкастый. Это лишь его территория, его прайд. А вот на западе вожаки помельче, слабее – потому что долгая мирная жизнь, без войн и революций, ослабила хватку. Вот и объединяются они в партийно-монопольные стаи, чтобы блюсти каждой свои интересы... Но они не народ, а всего лишь обманчивые хлюсты, дорвавшиеся к власти. – Я горстью зачерпнул подмокших от страха бюрократов, с тарелки, и отправил их в рот, пережёвывая чтобы не застряли на выходе.
  - Да знаю я всё. - Он грустно махнул мне рукой, как новенький умный пёс в большой конуре, которому судьба навязала старое окружение мелких вшей да клопов, и даже по прошествии лет он не смог от них избавиться. - Чиновничья номенклатура как карточная колода, истёршаяся с лица и рубашки. Рыла у всех морщинистые и помятые, так что чувствуется как весело они провели время на своих юбилейных попойках и презентуйных оргиях. Костюмы у начальников хоть и от всевозможных версачей, но следы алкоголя, помады и блевотины въелись навечно – не смыть… Верховный властитель и сам, волью невольно вливаясь в номенклатуру, становится всего лишь вельможной королевской картой, которую пусть и трудно сначала побить – но со временем бьют, набирая козырей компромата… Королю кажется, будто именно он играет этими шестёрками, вальтами и дамами - поэтому он и тасует всю жизнь свою старую задрипаную колоду. Только он глубоко ошибается: сих краплёных – хоть шваль, иль повыше – ему подбрасывает крупный туз, тот что крапил их взятками подношениями услугами. Но и больших тузов повсеместно выцеливают мелкие сёмки да сявки, нанятые для выполнения весомого заказа козырными десятками… Скушно и страшно жить в карточной колоде у золочёного ломберного столика. А приходится… Ты понимаешь меня? –
  И он тяжело вздохнул, принимая на себя мирскую обузу величия; будто розовый утомлённый слон, объясняющий серенькой моське, что такое земная поклажа и груз – а та, дура, бегает только да лает на всех, хвост свой задрав.
  - Понимаю, - сказал я ему, хотя ни хрена не мог понять его обязаловки перед хиленькой подленькой свитой; ведь тех совсем просто и легко пнуть под задницу, как бы они ни визжали. - Во все времена цивилизационной эпохи человеки делились на классы. Вожди и солдаты, попы и рабы, дворяне с холопами. То ли бог действительно так разделил нас – а может быть, просто отпетые хитрецы с самых давних времён морочат всем голову. Ведь родному отечеству не помешало б справедливое народовластие - когда все работают на всеобщее благо, к которому и собственный карман полной мошной притулился… Но скорее всего, что человеческое разделение нужно слабым особям для вознесения себя на придуманный пьедестал. В самом деле: кто поспорит, что к власти и деньгам в большинстве своём рвутся низкие ущербные люди, в душе у которых превалируют зависть и лень, лицемерие с жадностью, трусость да злоба. Говорят, будто это власть золота так развращает – но нет – именно подлые качества душ и приводят их к трону уже бездуховным отребьем... Ты согласен со мной? –
  Мне стало интересно: продаст он как сильный мужик, хоть и своих приближённых, но прохиндеев; или будет до конца защитять их, как уже увязший в нечистотах посрамлённый король.
  - А чего вам, революционирующему народу, всегда хочется от нас, тонкой интеллигенции - такой умной, милой да уважаемой? - Он ехидно глядел как бабка-ёжка, собирающаяся переколдовать меня с веры на суеверие; и видно, что заманчивые мысли встрёпано бродили в его приглаженой голове. - Чтобы открыто и честно возглавила, стала ярким светочем на стремнине эпохи. И даже потом, уже рубя гильотинами продавшие и разворовавшие интеллигентские головы, народ будет униженно плакать, целуя окровавленные уста - родненькая! солнце моё! не солги, не своруй, не хитри - … А чего ждёт революцинирующая интеллигенция от грубого народа? - ярости и взрыва, которыми можно снести старый ненавистный ей уклад жизни, а потом возглавить словом и делом этот хаосный поток недовольства. Народ прост в своём гневе и его очень легко обмануть - тем более что интеллигенты, пылая вождистской праведностью на глазах у толпы, в душе своей таят прехитренное иезуитство, взращённое бунтующими веками... Так берите сами власть в свои руки, чтобы потом никого не винить. –
  Он почти что рассердился: как пистолет, которому привели приговорённого, а теперь долгими разговорами пытаются того перевоспитать с высшей меры на низшую; обидно же.
  - Да как же мы возьмём у вас власть, если вы постоянно притворяетесь нами, и нам кажется что это мы сейчас у власти. - Я тоже обозлился, как поначалу равнодушный человек в равнозначном кругу правых и виноватых, которые требуют от него выбора, а он не знает к кому примкнуть. - Правители всё выворачивают наизнанку. Революция вроде бы замышлялась для доброго дела, для вызволения народа из рабства распутных властей и им продавшихся духовенств – но когда красные порубили белых, то пришли над людьми покомандовать новые псевдо-рабочекрестьянские пройдохи, владетели душ да земель… Или во второй мировой войне победили мы, русские сермяжные мужики; а вот жить стали лучше финансовые воротилы, буржуазные германцы, итальяшки, австрияки. Потому ли что они глубоко покаялись перед богом – как говорят те, кто видел их стоящими на коленях в слезах – то ли где-то в потайных загашниках припрятали награбленное и потом раскрутились на эти денежки… Демократия тоже покоя мне не даёт: молодая она да глупая – пустой злобы в ней много, и жадность сверхов перехлёстывает. Таскается по огромному миру с железными кулаками, суёт любому прохожему в нос и по лбу, не давая даже человеку раздумать – какое от неё благо. Поэтому каждому, кого из простых безоружных ни спроси, большим злом она кажется, превеликое горе. А те кто посложнее – с наганом при власти – горой за неё стоят, танками да ракетами за неё в небо пуляют.... Что? неправду я говорю? –
  Мне захотелось провести его по местечковым кабинетам, и найти в них хотя бы одного человечка, который года три отработал на производстве иль в сельском хозяйстве - да не выше мазутного работяги. А то ведь все они не голышом родились, а сразу в костюме при галстуке.
  - Я не просто пуляю, как ты говоришь; я Родину собираю в единое целое из мелких кусочков, которые мне достались от прошлого разгильдяйства. - Он сердито, медленно, но крепко сжал свой кулак, показывая с каким напряжением разобщённых государственных суставов ему пришлось это делать - какой паралитизм мышц, сухожилий и нервов довелось перебороть в организме. - Да; часто умному правителю приходится нанимать на большие должности мелких пройдох, потому что они исполнительны и трусливы, они всегда поддержат сильного хозяина, боясь за свою слабую шкурку. В лихие для отечества годины именно это помогает не расшвыряться нашей земле в разные стороны, когда множество сильных, но глупых князьков, рвут родину на части, спеша урвать свою самостийную долю. А пройдохи хоть и лживы, жадны и завистливы, но всегда исполнительны.... Они были нужны мне как воздух в то время, ты веришь? –
  Приложив руку к левой груди, он потом истово покрестился, глядя молебно в небеса; но мне почему-то подумалось, а вдруг у него как у всякого верховного вождя сердце с правой стороны.
  - Значит ты всё сознаёшь! - Я, убеждённый глубоко и кроваво, поднял над собой красный стяг великих перемен; во мне вызревала революция духа. - Что не коррупция главная беда нашей власти. А холуйство. Самые крупные руководители набирают себе помощниками холуёв помельче, чтоб заглядывали в рот; те, в свою очередь, вербуют соратниками ещё более тщедушных лакеев, чтобы не перечили; ну а последним остаются совсем уже чахлые рабы, почти головастики в этом тухлом болоте стабильности. Какие же могут быть прорывные идеи в стране, которой правят трусливые кабальники, кабинетные клопы и тараканы? Им не нужны во власти творцы, таланты и созидатели, которые могут взомутить вонючую воду мертвящего покоя, утопив в ней насекомых хозяев нынешней жизни. Беда отечеству, когда в нём настоящими людьми командуют презренные гниды. 
  - Ну ты так не говори, а то ведь я и обидеться могу. Если рассержусь, куда ты бежать будешь? Заграничного паспорта, я знаю, у тебя нет в помине, - он хитро проницательно посмотрел как лис на мышу, - а на просторах родного отечества я тебя всюду найду.
  - И что со мной сделаешь?
  - Да ничего. Приведу тебя в свой кабинет, и буду снова дважды, трижды доказывать, в чём ты неправ.
  - Доказывай – я слушаю и почти тебе верю.
  - В том, что мне тоже больше по душе творцы и созидатели.
  - Тогда почему же ты не берёшь их на работу? - аааа, боишься. Они ведь не станут заглядывать папочке в рот, ловя его каждое слово – а если что, то могут и по уху съездить.
  - Думаешь, я их боюсь? Да я с малого детства борьбой занимался. У меня сотый дан – золотой пояс.
  - А ну давай, завали меня!
  Мы сдвинули столик к окну; поклонившись, раскорячились как медвежата и пошли друг на друга; побарахтались, а через минуту я его придавил лопатками к полу. - Вот так, дружище. Низы уже не могут жить под верхами по-старому.
  Он, я смотрю, раззадорился: его портрет на футболке был очень красен лицом, азартен и по-спортивному зол. Поэтому второй раз он меня запечатал подмышку серьёзно, болезненным приёмом. Я похлопал обмякшей рукой по ковру: - сдаю-усь!
  - Вот так-то, дружок. А верхи не хотят жить с низами по-новому. Но я их заставлю, поверь. -
  Можно долго разговаривать за жизнь, тем более что эта вечная тема, в отличие от мгновенной смерти, неисчерпаема. Но пора было расходиться. За один вечер став добрыми искренними товарищами, уже хотелось не потеряться снова вдали, найдя друг друга и на Земле, и на Марсе. Привалившись к двери, и глупо наверное улыбаясь, я думал о президенте: - путёвый мужик оказался.

  И всё-таки странная жизнь у правителей. Командуют где-то у себя в столицах, на царских двориках, при сиятельной свите – а думают, будто управляют страной да народом.
  Глупости. Народ живёт своей судьбой, в которой нет места указам, докладам, депешам – а касаются они его, может быть, лишь по праву всеобщего объединительного государствования. Какие словечки тяжёлые – не в подъём. Гораздо важнее для мужика или бабы сиюминутная радость, да и невзгода – чем обещанные властными фантазёрами химеры завтрашнего дня.
  Мы настолько оторваны друг от друга, что кажется если б началась революция, иль какая другая година, то правители вместе со свитой перетащили бы трон и всякие к нему погремушки в тайное безопасное подземелье – и там продолжали играть в царей, и скрещивались, и склющивались, покуда не вымерли.