Неудача. Мопассан

Я ехал в Турин через Корсику. В Ницце я сел на корабль, отплывающий в Бастию, и едва мы вышли в море, я заметил на скамейке молодую женщину, миловидную и довольно скромную, которая глядела вдаль. Я сказал себе: «Надо же, вот так встреча».
Я сел напротив неё и задавал себе все те вопросы, которые мы задаём себе, заметив незнакомую женщину, которая нас интересует: о её положении, о её возрасте, о её характере. Затем по тому, что мы видим, мы начинаем догадываться о невидимом. Мы проникаем взглядом и мыслью под её корсаж, под платье. Замечаем размер бюста, когда она сидит, пытаемся догадаться о лодыжке, различаем качества руки, которая раскроет перед нами тонкость всех суставов, и качества ушка, которые поведают о происхождении лучше свидетельства о рождении. Мы силимся услышать её голос, чтобы проникнуть в её дух и тело посредством интонаций, так как тембр и все нюансы слова показывают наблюдателю всю консистенцию души, и эта гармония между самой мыслью и выражающим её органом всегда совершенна, хотя её трудно схватить.
И так я внимательно наблюдал за своей соседкой, подстерегая знаки, анализируя жесты, ожидая открытий.
Она открыла сумочку и достала газету. Я потёр руки: «Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, что ты думаешь».
Она начала с заглавной статьи с довольным, предвкушающим видом. Мне бросилось в глаза название газеты: «Эхо Парижа». Я был в недоумении. Она читала хронику Шолля. Чёрт возьми? Передо мной шоллистка? Она улыбнулась – галлка. Значит, она не недотрога. Прекрасно. Шоллистка – да, она любит французский дух, утончённость и соль, даже перчик. Хорошая нота. И я подумал: вот повторная проверка.
Я сел рядом с ней и начал не без внимания читать томик стихов, который купил при отправлении: «Песнь любви» Феликса Франка.
Я заметил, что она быстро глянула на название на обложке, как птица быстро склёвывает муху в полёте. Несколько пассажиров прошли мимо нас, чтобы посмотреть на неё. Но она, казалось, была поглощена только своей хроникой. Закончив читать, она положила газету между нами.
Я поздоровался с ней и сказал:
- Сударыня, позволите ли вы мне бросить взгляд на этот листок?
- Конечно, сударь.
- Могу ли я предложить вам на это время этот томик стихов?
- Конечно, сударь. Он интересный?
Меня слегка сбил с толку этот вопрос. Обычно не спрашивают, интересен ли томик стихов. Я ответил:
- Даже лучше – он очарователен, утончён и очень художественен.
- Тогда давайте.
Она взяла книгу, открыла и начала просматривать её с удивлённым видом, который доказывал, что она не часто читала стихи.
Иногда она казалась растроганной, иногда улыбалась, но это была иная улыбка, чем тогда, когда она читала газету.
Внезапно я спросил её:
- Вам нравится?
- Да, но мне нравится только весёлое, очень весёлое. Я не сентиментальна.
И мы начали беседовать. Я узнал, что она была женой драгунского капитана в гарнизоне Аяччо и что она ехала к мужу.
Через несколько минут я догадался, что она не любила его, этого мужа! Она любила его, впрочем, но сдержанно, как любят человека, который не оправдал всех тех надежд, которые питала невеста. Он переезжал из гарнизона в гарнизон, через множество маленьких грустных городков – таких грустных! Теперь он звал её на этот мрачный остров. Нет, жизнь вовсе не для всех весела. Она бы предпочла остаться с родителями в Лионе, потому что она знала всех в Лионе. Но теперь ей нужно было плыть на Корсику. Министр действительно не благоволит к её мужу, хотя тот – отличный военный.
Мы начали говорить о городах, которые ей нравились. Я спросил:
- Вы любите Париж?
Она воскликнула:
- О, сударь, люблю ли я Париж! Разве возможно задавать такой вопрос?
И она принялась говорить о Париже с таким пылом, с таким энтузиазмом, что я подумал: «Вот на этой-то струне и надо играть».
Она обожала Париж издалека с остервенелой страстью провинциалки, с безумным нетерпением пленённой птицы, которая весь день смотрит на лес с окна, к которому подвешена её клетка.
Она начала расспрашивать меня, лепеча от тоски, ей хотелось всё знать, за 5 минут. Она знала имена всех выдающихся людей и многих других, о которых я никогда не слышал.
- Как поживает мсье Гуно? А мсье Сарду? О, сударь, как мне нравятся пьесы мсье Сарду! Какие они весёлые, остроумные! Каждый раз, когда я смотрю такую пьесу, я потом неделю витаю в облаках! Я также читала книгу мсье Доде, которая мне так понравилась! «Сафо», знаете? Разве он не красавец, мсье Доде? Вы его читали? А как поживает мсье Золя? Если бы вы знали, как я плакала от «Жерминаля»! Вы помните ребёнка, который умирает без света? Как это ужасно! Я чуть не заболела из-за этого. Это не смешно! Я также читала книгу мсье Бурже, «Жестокая загадка»! У меня есть кузина, которая потеряла голову из-за этого романа. Я же нашла его чересчур поэтическим. Мне больше нравится забавное. Вы знаете мсье Гревэна? А мсье Коклэна? А мсье Дамала? А мсье Рошфора? Говорят, он блистателен! А мсье Кассаньяк? Кажется, он сражается на дуэлях каждый день!..

*
Примерно через час её вопросы начали истощаться, и я, удовлетворив её любопытство самым фантастическим способом, смог начать говорить, в свою очередь.
Я рассказал ей светские истории, истории парижского, высшего света. Она слушала изо всех сил, всем сердцем. О, определённо, она представляла себе красавиц, знаменитых парижанок. Это были всего лишь светские похождения, свидания, быстрые победы и страстные поражения. Время от времени она спрашивала меня:
- О, в высшем свете делают так?
Я хитро улыбался:
- Чёрт возьми. Там всего лишь маленькие мещанки, которые ведут скучную монотонную жизнь под защитой добродетели…
И я начал разливаться об этой добродетели с иронией, философствуя, подшучивая над ней. Я развязно шутил над бедными созданиями, которые должны стареть, не узнав ничего хорошего, ничего сладкого, нежного, галантного, не узнав удовольствия украденных поцелуев, горячих и страстных, потому что они вышли замуж за олухов, чья супружеская сдержанность позволяет им сойти в могилу в полном неведении об утончённой чувственности и всех элегантных чувствах.
Затем я рассказал парочку анекдотов об отдельных кабинетах, об интригах, которые известны всему свету. И в качестве припева я постоянно повторял тайную похвалу внезапной любви, чувству, украденному, словно плод с дерева, и тут же забытому.
Настала ночь, спокойная жаркая ночь. Большое судно дрожало и скользило по морю под огромным потолком фиолетового неба, расцвеченного звёздами.
Женщина молчала. Она медленно дышала и иногда вздыхала. Вдруг она встала:
- Я иду спать, - сказала она. – Доброй ночи, сударь.
И она пожала мне руку.
Я знал, что завтра вечером она должна была сесть в дилижанс из Бастии в Аяччо, который поедет через горы и будет в пути всю ночь.
Я ответил:
- Доброй ночи, сударыня.
И я тоже пошёл спать.
На следующее утро я снял все три места в купе – все три места для меня одного.
Когда я садился в старый дилижанс, который должен был отправиться из Бастии, когда сгустилась ночь, кондуктор спросил меня, не уступлю ли я одно место даме. Я резко спросил:
- Какой даме?
- Жене офицера, которая едет в Аяччо.
- Скажите ей, что я охотно предлагаю ей место.
Она пришла. Она сказала, что спала весь день. Она извинилась, поблагодарила меня и села.
Это купе было герметично закрытой коробкой, куда воздух поступал только через два окошка. И вот мы внутри, наедине. Лошади бегут рысью, быстрой рысью. Мы поднимаемся в горы. Через опущенные стёкла проникает терпкий аромат трав – это аромат Корсики, который она распространяет вокруг себя везде, так далеко, что моряки узнают её задолго. Этот запах так же силён, как запах тела, его извлекает из земли Солнце и пролетающий ветер.
Я начал говорить о Париже, и она вновь стала слушать меня с пылким вниманием. Мои рассказы стали смелыми, откровенными, полными опасных словечек, воспламеняющих кровь.
Ночь упала внезапно. Я больше ничего не видел, даже белого пятна, которое до этого образовывало лицо молодой женщины.
Фонарь кучера освещал только четырёх лошадей, которые шли шагом.
Внезапно мы услышали шум горной стремнины, смешавшийся со звоном колокольчиков. Затем он исчез позади.
Я потихоньку выставил ногу вперёд и коснулся её ноги, которую она не убрала. После этого я замер и ждал. Внезапно поменяв тон, я заговорил о нежности. Я протянул руку и коснулся её руки. Она её тоже не отдёрнула. Я всё ещё говорил, очень близко к её уху, к её рту. Я уже чувствовал, как её сердце бьётся на моей груди. Оно билось сильно и часто – хороший знак. Тогда я медленно прикоснулся губами к её шее, уверенный, что она теперь моя. Я мог бы побиться об заклад.
Но она внезапно так сильно вздрогнула, словно проснулась, и я чуть было не ударился о противоположный край купе. Затем, не успев ещё ничего понять, я получил 5-6 ужасных пощёчин, а затем – град ударов, который обрушился на меня, и я не мог их отразить в полной темноте, которая обволакивала эту борьбу.
Я протянул руки, тщетно стараясь остановить её. Затем, не зная, что делать, я резко отвернулся, оставив ей для нападения лишь спину, и спрятал голову в углу.
Казалось, она поняла мой отчаянный манёвр, потому что перестала бить.
Через несколько секунд она вернулась в свой угол и начала всхлипывать, что длилось, по крайней мере, час.
Я сидел, испытывая сильное беспокойство и жгучий стыд. Я думал заговорить, но что ей сказать? Я не находил слов! Извиняться? Глупо! А что вы сказали бы на моём месте? Да тоже ничего.
Теперь она стонала и иногда тяжело вздыхала, что сильно трогало меня. Я бы утешил её, обнял, как обнимают грустных детей, попросил бы у неё прощения, бросился в ноги. Но я не смел.
Такие ситуации очень глупы.
Наконец, она успокоилась, и мы остались сидеть по своим углам, неподвижные и немые, а дилижанс всё ехал, иногда останавливаясь для смены лошадей. Мы оба быстро закрывали глаза, чтобы не видеть друг друга, когда на остановках в купе проникал луч света от фонаря в конюшне. Затем дилижанс трогался вновь, а наши щёки и губы всё ласкали корсиканские сочные горные запахи, которые опьяняли меня, как вино.
Чёрт возьми, какое хорошее было бы путешествие, если бы… если бы моя спутница не оказалась такой глупой!
Но рассвет медленно проник в купе бледными лучами. Я посмотрел на свою соседку. Она притворялась спящей. Затем Солнце, поднявшееся над горами, быстро покрыло светом голубой залив, окружённый огромными гранитными вершинами. На краю залива появился белый город, ещё в тени, прямо перед нами.
Тогда моя соседка сделала вид, что проснулась, и открыла глаза (они были красными). Она открыла рот, словно хотела зевнуть, словно долго спала. Затем она покраснела, помялась и спросила:
- Мы скоро прибудем?
- Да, сударыня, через час.
Она посмотрела вдаль и сказала:
- Проехать всю ночь в экипаже – это очень утомительно.
- О, да! Очень давит на поясницу.
- Особенно после морской переправы.
- О, да!
- Это Аяччо перед нами?
- Да, сударыня.
- Я бы хотела, чтобы мы поскорее приехали.
- Понимаю.
Тон её голоса был слегка смущённым, а взгляд стремился не встречаться с моим. Однако, казалось, что она всё забыла.
Я восхищался ею. Как они хитры, эти женщины! Какие дипломаты!
Через час мы действительно прибыли, и высокий драгун с торсом Геракла замахал платком, увидев дилижанс.
Моя соседка спрыгнула в его объятия и поцеловала, по крайней мере, 20 раз, повторяя: «С тобой всё хорошо? Как я хотела быстрее тебя увидеть!»
Мой чемодан сняли с крыши, и я тихо уходил, когда она мне закричала: «О, сударь, вы уходите, не попрощавшись со мной!»
Я пролепетал:
- Мадам, я оставил вас в радости.
Тогда она сказала мужу:
- Поблагодари этого господина, милый, он был очень предупредителен со мной во время всего путешествия. Он даже предложил мне место в купе, которое зарезервировал только для себя. Как мне повезло встретить такого приятного спутника!
Муж пожал мне руку, убедительно благодаря меня.
Молодая женщина улыбалась, глядя на нас… Ну и глупо, должно быть, я выглядел!

16 июня 1885
(Переведено 3 сентября 2016)