Фаида

           Восточная повесть

 
                От  автора

      Если бы камни Иерусалима могли говорить, они бы рассказали сколько людской крови пролилось  на мостовые этого древнего города.
      Видел он и грозный лик вавилонского владыки, славного мужа легендарной Семирамиды Навуходоносора II, который в 586 г. до Р. Х. с необычайной жестокостью расправился с городом и ее обитателями, обрек их почти на полувековое рабство в чужой стране.
      Видели стены города и римских легионеров, топтавших землю страны три с половиной столетия, и пришествие Христа, и восшествие его на Голгофу.
Здесь пролилась и Его кровь.
      Нашествие кочевников-арабов изменило облик города, добавило новые краски в его палитру.
      Приход в Иерусалим рыцарей-крестоносцев  в 1099 году не очень отразился на внешнем облике города и не слишком повлиял на его культуру,
город оставался восточным.
      Менее чем через два столетия Иерусалим попадает под власть нового господина – египетского султана Салах-ад-дина.
      Долгое время в Иерусалиме сосуществуют два народа: евреи (коренной народ) и арабы, две религии, две культуры с чуть заметным вкраплением третьей — европейской.
      В начале XVI века страна опять подвергается нападению, и в 1517году
Иерусалим попадает под власть османского императора Султана Селима,
внесшего свою лепту в историю страны.
      Однако, не смотря на многовековое рабство, народ Израиля сумел сохранить свою самобытность, язык, свою этническую сущность.
      Наша повесть не является историческим произведением.
События, изложенные в ней – плод фантазии автора.
Это не то, что происходило на самом деле, а то, что могло произойти.
Подлинная история здесь служит фоном, полотном, на котором разворачивается действие «повести». В одном читатель может быть уверен несомненно — в подлинности чувств наших героев.
     Предлагаемая работа — это романтическая история двух влюбленных, которым жестокосердая Судьба посылает тяжкие испытания, а затем, как награду за пережитое, наконец, соединяет эти любящие сердца.
     История простая, но не ординарная, хотя бы потому, что героиня ее Фаида не кто-нибудь, а иудейская царевна. Захваченная в плен завоевателями, она пополняет  гарем султана, «цветник», откуда ее после долгих мытарств вызволяет ее возлюбленный Давид при непосредственной помощи своего слуги, юноши – кастрата.
При этом оба они проявляют высокую изобретательность и находчивость.
     Лейтмотивом  «повести», главным действующим лицом, пружиной действия является ЛЮБОВЬ — всепобеждающая сила.
     Наша «повесть» - это песнь любви. Пусть послужит она любви.
В добрый путь, друзья, и с любовью в сердце.

 

 
      Глава  I

Красавица, восстань из праха,
приди, наполни мою грудь
огнем Венеры, зельем Вакха
и лиры звонкой не забудь.

Иные были времена,
когда ты, молодая дева,
а не султанова жена,
иные слушала напевы.

Скромна, послушна и прилежна,
жила беспечно, безмятежно,
по воле Господа-творца.
в пенатах своего отца
и мудреца, и властелина
Великого Ерусалима,
в покоях пышного дворца,
среди оливковой долины,
где протекает Иордан.

Уже к тринадцати годам
слыла красавицей в округе.
Узнав от местных пастухов
об уникальнейшем жемчуге,
три сотни знатных женихов
Фаиду метили в супруги.
Готовы были, дай лишь клич,
чтоб цель заветную достичь,
нести к ногам своей Порфиры
сребро, алмазы и сапфиры,
той, что красивей в целом мире
не можно было и сыскать,
и биться в рыцарском турнире,
друг друга саблей протыкать.

Однако юная принцесса
и к восемнадцати годам
не проявляла интереса
к чужим оливковым садам,
ни к шелку, ни к талантов грудам,
ни к блеску чистых изумрудов,
ни к разноцветным жемчугам,
что падали к ее ногам.
В них, привезенных молодцами,
легко жонглируя сердцами,
принцесса видела изъян.
Воды немало в окиян
унесено и желтым Нилом,
и Иорданом с той поры.
Но ни таланты, ни дары,
ни удаль сердце не пленили
холодной иудейской девы.
Ни сладкогласые напевы,
ни рифмы легкия стиха,
ни близь, ни розовые дали
в ней интерес не возбуждали.
Мужи и юноши страдали,
а вкруг все думали, гадали
эачем красавица глуха
и к жемчугам, и к аметистам,
и к музыкантам, и артистам,
и к легкой музыке стиха —
всем тем, кто ею восторгался.
Но кто б ея не домогался,
будь хоть красавец, хоть урод—
всем от ворот был поворот,
как бы ни пел, ни надрывался.
Уж и родитель волновался.
А ларчик просто открывался:
ко всем прохладна и глуха
она любила пастуха,
который пас ее овечек.
Вот только взять не можно в толк,
чем сей ничтожный человечек,
ягненок, а не хищный волк,
ни царедворец, ни вельможа,
а отпрыск низменных кровей
сумел красавицу пленить
убогий предводитель хлева,
а не придворный соловей.
Однако в памяти свежа
сага о том, как королева
призрела юного пажа -
игра или каприз природы
(любви ведь не подвластны годы).
Она богата на сюрпризы.
Их невозможно перечесть.
К примеру, некая маркиза,
забыв про родовую честь,
про стыд. О, пресвятая дева!
познать решила тайны древа,
попробовать его плоды…

Как уберечься от соблазна,
достичь блаженства и оргазма?
Суть в том чтоб замести следы.
Иной супруг, гляди, хитер он,
и день, и ночь жену пасет,
приставил, слышь, к ней полотера.
Тот от рогов его спасет.

О, жертвы женского каприза,
и вы, избранники судьбы,
по сути, все – любви рабы.
Вас не спасут ни сан, ни риза
от козней женского коварства,
(читай от козней Сатаны),
от той напасти нет лекарства.

Коли сгореть обречены,
вы не утоните в пучине,
поскольку миром правит рок.
И не по этой ли причине
цепляется как клещ к лещине
Его Величество Порок
к добропорядочной дивчине
(нет прицепиться бы к мужчине).

Все неприятности от Евы,
от первородного греха.
Иные пуританки-девы
не примут этого стиха,
поскольку для подобной чуши
Пифии слишком хороши.
И пусть грешат себе в тиши.
(Спаси Ты, Господи, их души).
Пусть будут полными корыта.
Ты не мешай им пировать.
Ведь важно чтоб все шито-крыто…
А что тут собственно скрывать.
Влюбленным и не нужно зренье.
Им светит внутренний огонь
Как золотое оперенье
Жар-птицы. Как дорогу конь
отыщет к дому без сомненья,
так и любви земной творенье
бесспорно к истине придет.
Однако новый день грядет.
Под тихий звон славянской лиры,
при свете тающей свечи
да успокоятся кумиры
и сгинут в Тартар палачи.
Те, что жестокостью палимы,
обильно проливали кровь.
И средь руин Ерусалима
из тлена пусть воскреснет вновь
та, что не смог в поклажах мулов,
на спинах взмыленных коней
увезть разбойник из Стамбула.
Любовь окажется сильней
цепей и заостренных копий,
мечей и вострых палашей.

Хвала и слава Пенелопе,
что двадцать лет гнала взашей
сватов, отменных мужиков,
хранила верность (вот обида).
Достопочтенная Фемида,
избавь наш мир от дураков,
а жен Востока от оков.

О легендарная Фаида!
Ты помнишь звон стальных подков,
невозмутимый шаг верблюдов,
разноязыкий говор люда,
клеймо на темени веков -
кровавый пир гостей незваных,
пришедших в мирную страну…
………………………………….
Царевна помнила в плену
про соль земли обетованной,
под крышей ханского айвана
встречая пятую весну.
Увы, неумолимо время
и бессердечно, как палач.
Года проходят - плачь не плачь.
В стенах султанского гарема
она живет под сенью пальм,
среди бесчисленных фонтанов
и жен. Их триста у султана,
отборных телок, я скажу,
и носит также паранджу,
служа для прихоти и блажи
лишь господина своего,
под неусыпным оком стражи.
Все триста и для одного.
Восток. О времена, о нравы!
И кто тот мудрый Соломон?
Да, вы, читательницы, правы -
отъявленный любитель жен,
и вовсе славы недостойный.

И так года прошли как сон,
какой-то гадкий, непристойный.
Везде нельзя, кругом табу
(видать бы эту жизнь в гробу)
Из ночи в ночь, день ото дня…
Не жизнь - мышиная возня
в кричащем роскошью аду,
средь лютой зависти и злобы,
сулящая одну беду
Жене младой. От первой пробы
едва сбродившего вина, -
когда "сосватанную" деву,
ласкает царственная длань
проходят месяцы и годы,
свою избранницу лелея,
он, безраздельный господин
проторит свежую аллею…
Еще б, их много — он один.
Ему б за год хотя б найти
конец тернистого пути.
Ну, да Аллах его прости
и вы, читательницы, тоже.
Муж делает все то, что может.
Да разве же его вина,
что пищи горница полна
и реки полные вина,
и горы злата,
и триста первая жена,
необычайно холодна,
как сталь булата.

Султан Омар Осман пока
не трогал нежного цветка,
не рвал бутона.
Лелеял, холил и берег
он чудный лотос... изнемог,
но чтил Платона.
Не спешил он.
Но, уважая «старика»,
он делал в день два–три глотка
с других кувшинов.
Та нравилась ему игра.
Царь начинал ее с утра.
Любя Фаиду,
Султан сдувал с нее пыльцу...
Водил царевну по дворцу
подобно гиду.
Он, властелин своих отар,
в учебных целях
жена'м показывал Тартар,
чтоб не посмели
попасть в орбиту чьих-то чар,
предаться блуду.
Клинки свирепых янычар
сверкали всюду.
Строптивых жен султан стращал,
лелеял слухи
и самовольство укрощал.
Его евнухи
не отрывали глаз от них.
Не дай бог чтобы…
Не потоптал бы кто цветник
у их особы.
Прошли столетия с тех пор.
Тех нет профессий.
Гаремы, плаху и топор
сожрала плесень.
Другие нравы, новый быт
у новой знати,
Но можно ли когда забыть
жизнь в «интернате».





      ГЛАВА  II
               
                «нет повести печальнее на свете,
                чем повесть о Ромео и Джульетте».
                /В.Шекспир/




Уж я оспаривать не стану
Терзаний молодой поры,
Болезнь Изольды и Тристана,
И смерть Тахира и Зухры.
Истории как мир стары.
Любви подвластны и тираны.
Не избежать и нам хандры.
Те чародейские дары
Вкушали все мы до поры:
И венценосные особы,
И чернь напиток сей пила.
Имеет свой секрет особый
Смесь добродетели и зла.

Любовь – великое блаженство.
На степень чар и волшебства
Влияет наше совершенство
И жар священного костра.
Небесной силы проявленье.
Чего не описать пером.
Полет и жажды утоленье,
И мысли вечное стремленье.
Она не совместима с ленью,
Так что следите за костром ,
Не забывайте про поленья,
Друзья, пока не грянул гром.

Дерзайте же в поту лица,
Как ваши пращуры дерзали.
Но мы ни слова не сказали
Про молодого удальца,
Избранника ее, Фаиды.
Забава или же каприз...
Представим же портрет Давида:
Не Аполлон и не Парис.
Наш пастушек, ягненок с вида,
Был духом настоящий лев.
Зря ль неприступная Фаида,
Свой будуар сменив на хлев,
Призрела юного героя.
Не потому ль погибла Троя,
Что легковерная жена
Была троянцем пленена?
Слепая страсть неодолима.
Суть в том, чтоб избежать оков.
Но ведь Судьба неумолима.
Через две дюжины веков
Пришел черед Ерусалима.
       --
Не мог Султан сдержать обиды
От легкомысленной Фаиды.
Не ведая ни в чем отказа,
Он не на шутку осерчал.
Любил он сказки до экстаза,
Особенно когда скучал.
Такого дивного алмаза
Омар и в сказках не встречал.
Селена с обликом богини,
Каких и Фидий не ваял,
Была в сравнении с другими
И эталон и идеал.
Она и танцевать умела,
И петь, и вышивать, и ткать,
Верхом на лошади скакать…
Уж хороша, так хороша.
Вот только как она посмела
так огорчать... Осман-паша
решил у ней взять силой то,
что он не выиграл в «лото».
Душой чернея день от дня,
он повелел седлать коня
и, одевая амулет,
и приготовить арбалет,
Сказал: «запомните меня
Теперь на много-много лет.
.........................

И вот столица отдана
Слепым наемникам султана,
Хмельным от крови и вина,
Глухим до возраста, до сана,
К истошным возгласам «осанна!»
Кричи, хоть тресни, все напрасно,
где равнодушия стена.
Лишь с неба бледная луна
на все взирала безучастно.

Султан не пожалел огня.
Погибла царская семья,
Кто от стрелы, кто от копья.
Ягнята пали от волков.
А пастырь шасть и был таков.
Он знал, что силой не помочь,
Но он спасет цареву дочь.

Он притаился за гумном
И стал раскидывать умом,
как хитроумный грек Улис.
Три дня без пищи, без воды
Давид обдумывал ходы.
Когда же страсти улеглись,
покинул здешние края,
душою горько вопия.

Его влекла туда душа,
Куда отправился паша.
Была ему подругой тьма
отныне. Обходя дома,
За камни прячась, за кусты,
Он вскоре миновал посты.
Держась подальше от ворот,
Пробрался в потаенный грот,
Где дожидался его клад.
Он взял там злато и булат,
Поцеловал нательный крест
И вон пошел из здешних мест,
Один в загадочную тьму.
Отныне спутницей ему
Была смекалка, потому
что видел цель. Достичь ее
его звериное чутье
должно ему было помочь.
Иначе как цареву дочь
от поругания спасти.
Иного не было пути.

Уж были многие не прочь
цветком прелестным завладеть,
однако же в ушко продеть
животрепещущую нить
Судьбой дано было рабу.
Любовь не признает табу.
Для этой дамы нет преград.
Однако поспешим в Царьград.

Покинув неприметный грот,
Давид спустился вниз к реке
С сумой и посохом в руке.
Он быстро отыскал там брод,
и, обсыхая на ветру,
пошел на северо-восток,
себе позволив лишь к утру
испить один-другой глоток.
Давид-пастух знал цену влаге,
но не терпел зеленой браги.

Герой узнал, как мир жесток.
Ему не занимать отваги.
Он, отрок, на ходу мужал.
Отныне был ему порукой
стальной родительский кинжал.
Родитель – первый из мамлюков.
Он пал, отвагою горя,
за иудейского царя
в годину тяжких испытаний.
Пал после длительных скитаний,
допив последний свой кувшин
в чужих песках Месопотамии.

Ущелий темь и блеск вершин
гор непокорного Кавказа,
он видел лишь в глазах врагов,
а с детства не видал ни разу.
Георгий пал в бою сраженный,
Из рук не выпустив копьё,
не за Отечество своё,
в чужой стране. Но плачьте жены.
Прочь от героя вороньё.

Когда, соратников не видя,
Последний свой отдал приказ,
Быть может вспомнил он Давида
И родину свою—Кавказ,
Поля, где он скакал галопом—
Ведь он всегда был храбрецом.

Давид, похоже, шел по тропам,
Проложенным его отцом.
Питая ненависть к злодею,
с Небес укравшему Луну.
Султану объявив войну,
он шел, при мысли холодея,
что прежде чем отмстит вину,
он сам сто раз пойдет ко дну
или придёт не в ту страну,
Или увидит вдруг луну
свою поблекшей и холодной,
или… погрязшею в грехе...
Не знал он, что в тоске бесплодной,
в мечтах о юном пастухе
его Звезда, его зурна
в тот час сидит в тени каштана.
Она в гареме у султана
как триста первая жена
под неусыпною охраной.
Изо дня в день, из ночи в ночь
грустит о нем. Царева дочь,
прикрывшись чтением Корана,
мечтает поздно или рано
покинуть каменный мешок.
Ее сметливый пастушок
примчится к ней на всех парах,
презрев сомнения и страх.

И в том права была Фаида,
что свято верила ему.
Как часто, отходя ко сну,
и в бесконечну глядя тьму,
искала там звезду Давида.
Молилась ей и пастуху.
Но об одном мечту лелея,
не отрицала Апулея
и не противилась греху.

А можно было уклониться?
И у кого же хватит сил?
Да если б только бы темница..
Аллах ее давно простил.
Он семена те сам посеял...
Тем самым истине помог…
Но пусть толкуют фарисеи
про хлев, про терем-теремок
и о пророке  Моисее.
Пусть сеют вечное попы.
А мы теперь свои стопы
направим по следам Давида.
Да помоги ему Фемида
свой правый замысел свершить
и все сомненья разрешить.

Все мысли лишь о том полны,
как одолеть бы все преграды,
увидеть прелести жены,
пешком добраться до Царьграда.

Кто в своей жизни бы хоть раз,
в руках тот подержал алмаз,
тот не отдаст его врагу,
побиться об заклад могу.

Да, этот молодой телец,
примерив на себя венец,
открыл принцессе новый мир,
был жалкий раб, а стал кумир.
А эта женщина-дитя,
сама не ведая того,
Эдем открыла для него.
И чувства ото всех тая,
Краса-принцесса и пастух
вкушали радость бытия
пока не прокричал петух.
Они для счастья рождены,
для тихой неги, для услады.
И не было ценней награды,
прекрасней не было страны,
чем та, что создали они
и подарить бы были рады
друг дружке райские сады.

Но нам - искать Ее следы.
Не время распевать баллады.
Душа расслабилась от нег.
Пора бы поискать ночлег.
Откинув ночи черный плед,
укажет месяц верный след,
пометив серебристой краской.

Давид в окрестностях Дамаска.
Прохладой ночи упоен,
внимая хрюканью гиен
и плачу детскому шакалов,
следы увидел, что тискал он.
Среди развалин древних храма,
у небольшого ручейка
обрывок шейного платка
он обнаружил. Его дама
ему оставила тот знак.
Давиду сердце подсказало,
что о любви своей сказала
супругу юная жена,
его Звезда, его Луна.
След он увидел на рассвете,
на свежей зелени куста.
Едва оправившись от сна,
он устремился к тайной мете,
как к знаку божьего перста.
Так после длительных исканий
воспрянул духом он чуток.
Целуя тот обрывок ткани
испепеленными устами,
под сердцем спрятал лоскуток
и устремился на восток
к неведомой Месопотамии.

Теперь себя не понукал он.
Шел с нежной думой о платке,
С сумой и посохом в руке,
(ткань тело странника ласкала.)
И вышел наконец к реке,
К истокам древнего Евфрата.
Вдаль уплывавшая река
В нем обострила боль утраты.
Давид коснулся лоскутка,
Как колдовского амулета,
Внезапно ощущая вдруг
Через касанье пальцев рук
Дыхание своей «Джульетты».
Губу до крови закусил он.
Нестойкий разум был смущен,
Ее вниманием польщен.
Ах, не покинули бы силы.
Не мог избавиться от дрожи,
Прошедшей через пальцы рук.
Как будто шелковистой кожи
подруги он коснулся вдруг.
Пахнуло запахом левкоя,
и глядя в роковую даль,
Давид лишился вновь покоя.
Он вспомнил сад, где рос миндаль,
прикрывши флигеля мансарду,
где он тайком рассвет встречал.
Вдруг рядом хищник зарычал.
То был свирепый глас гепарда.
Сверкнули два кривых клыка.
Зверь изловчился для прыжка.
Вот и конец за прегрешенья.
Проси у Господа прощенья.
Лишившись мужества от страха,
он онемел  и жуткий хлад
в спине почувствовал. Рубаха
прилипла тотчас к позвонку,
как правая рука к клинку.
«Святой угодник, с ним булат»! -
Давид имел в виду Петра,
длань отрывая от бедра.
О да, в минуты роковые
мы вспоминаем всех святых.
Удар противника настиг
в полете. Полоснув по вые,
он тут же отступил на шаг.
Давид уже забыл про страх,
что поначалу свел желудок.
Но это, граждане, не в счет.
Его был холоден рассудок
теперь и точен был расчет.
Чего нельзя сказать о звере.
Урок врага он не постиг.
И цель удар опять настиг.

Герой и сам себе не верил,
Когда свирепый зверь затих.

Не подвала юнца рука.
Поев на завтрак «шашлыка»
(из дичи), помолившись Богу
и, разумеется, Петру,
герой наш рано по утру
засобирался в путь-дорогу.

Дорога очень далека
еще до места назначенья.
И мы, читатели, пока
на миг оставим паренька
Святым отцам на попеченье.
Перенесемся во дворец
Паши на крыльях Апулея,
(точней сказать – его осла),
где злоключеньям нет числа.

Разбойник все же вскрыл ларец,
который прятала супруга,
но как «не налегал» супруг,
не обнаружил в нем жемчуга.

Но остановим мы на миг
взгляд свой на «детище» султана—
на уникальнейший цветник,
что расцветал среди фонтанов,
среди каштановых аллей
и слуг, что за него радея,
не пожалеют ни лилей,
ни роз, ни кал, ни орхидеи.
Коль поливальники пусты,
что им до фауны, до флоры.
Их занимают только ссоры
да увядавшие цветы.

В саду их более трехсот,
но нет ни одного бутона…

Однако, кто ж счастливец тот?...
Спросить бы нам о том Платона.
Султан гадал, не спал ночей,-
кто ж оказался половчей?
«Вот подколодная змея.
И стоило ломать копья,
губить державу и народ?
Да кто их, женщин, разберет?»
Он брал Коран, вперяя взор,
чтобы расширить кругозор.
И вскоре позабыл обиду,
поскольку всё ж любил Фаиду.
Приятней было бы ему
сорвать кувшинку самому
«Но так и быть» - решил паша, -
и роза больно хороша.
Царь шибко пекся о себе,
но ведь жена не сор в избе.
Чтоб мыслям дать здоровый ход,
Владыка объявлял поход.



ГЛАВА III

Врагов несметных сокруша,
На лаврах почивал паша.
Как истый турок чтил Коран,
Справлял навруз и рамазан,
По пять раз в день творил намаз,
Покуривал кальян и нас,
Ну а в ночи, как в поле ратник,
Бей свой обслуживал «курятник».
И жизнь размеренно текла
Так между святостью и блудом,
Средь козней, сплетен, пересудов,
Фонтанов мраморных, сосудов
Венецианского стекла…
Фаида будто бы во сне.
Жила в лимоново-бананной
Роскошной сказочной тюрьме.
И дни и ночи неустанно
Мечтала о счастливом дне
Когда в родимой стороне
Святой земли обетованной
С любимым встретятся оне…
То был иной, желанный плен.
Когда, как горные потоки
По руслам воспаленных вен,
Сбегали жизненные соки
К грудям, до бедер и колен.
Да, это было время роста,
Пора цветения маслин…

Но вот примчался властелин
Как шквал могучего Норд-Оста,
И с ним пришла пора крушенья
Надежд и юношеских грез,
И, как цена за прегрешенья—
Моря и реки горьких слез

Навруз—праздник дня равноденствия 21.03
(нав—новый, руз—день)
Рамазан—конец поста
Намаз—молитва
Нас—смесь табака ,извести и золы
Бей –господин (тюрк.)

Великая беда пришла
На землю Иерусалима
Любовь же впрямь с ума свела
Вдруг кровожадного Селима.
Осман –паша в бою жестокий
Стал мягок вдруг как никогда.
Увы, жена была далекой
Как та Полярная звезда.
И ни посулы, ни угрозы
Ни домогательства паши
не трогали ее души.
Усилия его бесплодны.
Она, последняя жена,
Словно полночная  луна
Своим сиянием холодным
Лишь наводить тоску могла.
Ни малой толики тепла
К нему, хоть вылези из кожи.
Быть может надо б с ней построже?
Но нам известно для кого же
Синица перья берегла.

Четыре года пролетело
Так, среди роскоши, в плену,
Но все ж по-прежнему ему
Принадлежало только тело.
Осман-паша в бою жестокий,
Он, сокрушавший города,
Не мог ей причинить вреда.
Жена ему была далекой,
Как та Полярная звезда.
И ни посулы, ни угрозы,
Ни ценные дары паши
Не трогали ее души.

Четыре года пошлой прозы.

Но, милый друг, не вешай нос,
Пусть даже станет очень грустно,
А поспеши на праздник чувства,
Из отвратительных тенет
В волнительное царство грез,
Горластых соловьев и роз,
Куда паше дороги нет
И нет ушей его и глаза,
Глухие стены снесены.
Тоску вечернего намаза
Заменят сказочные сны.
И нет прекрасней той страны.
Здесь двери все отворены
И нету янычара-стража
Лишь слышен диалог волны
с песками золотого пляжа
при свете ласковой Луны.

О, этот мир ее мечты,
Она могла бродить часами
По лабиринтам красоты
Или парить под небесами.

    Сон  Фаиды

И привиделось Фаиде:
Властелин живет в Аиде,
Вдалеке от милых жен,
Черной силой окружен.
Там кругом костры пылают,
Ходит страшный грязный люд.
Те в глаза ему плюют,
Те в грязи его марают.
Кости вороны клюют.
Черти как собаки лают,
За власы его таскают
И в котел его макают,
Отдышаться не дают.
Не видать ни жен, ни стражи,
Ни министров–визирей
В этом пляшущем шабаше
Леших, ведьм и упырей.
Все безмолвны и безлики.
Присмотрелся ко зверью
И расплакался великий,
Вспомнил он жену свою,
Что живет теперь в раю
Коммунальною общиной—
Триста и одна душа,
Только триста те – мужчины.
Что тут скажешь? Хор-роша
Эта женщина Фаида—
Непутевая жена.
Знать забыла про Давида..

Пробудилась ото сна
Вся в смятенье и тревоге
И расстроилась она.
Знать любовь ее в итоге
К пастуху не так сильна,
И смутилась: «Вот те на!
И выходит-то –грешна...»

Фаида устремляет взгляд
В даль, засиненную туманом,
И видит весел стройный ряд
Вдруг над бескрайним океаном.
На гладком зеркале воды
Чернеет силуэт галеры…
В душе предчувствие беды.
Невеста видит кавалера –
Давида в качестве гребца.
Сковали цепи молодца.
На рубище, покрытом солью,
От поясницы до плеча
Рубец кровавый от бича.
Жена с тревогою и болью
Дрожит как на ветру свеча:
«Да неужели в рабстве Он?» -
Фаида приоткрыла вежды:
Мелькнула мысль как луч надежды –
Её видение лишь сон,
Фаида ропщет на Судьбу:
«Свободу божьему рабу!»
Орфей ее спустился в ад.
Да он и жизнь отдать был рад
За миг любовного союза
С той, с кем его связали узы
Любви, но по пути в Царьград
Молясь своей святой иконе
Он повстречал «вора в законе».
Путь к счастью был тернист далек,
И честный юноша, идя им,
Столкнулся с редким негодяем.
Внимание того привлек
Туго набитый кошелек.


Попутчик, армянин-купец,
Влез в душу, назывался братом,
Потом ограбил. Наконец
Предал его, продал пиратам.
Таким вдруг оказался «брат».
И вот слуга прелестной музы
Поплыл на Запад в Сиракузы
Так и не повидав Царьград.

Отметим, кстати, что Давид
Имел достойный внешний вид,
Великолепное сложенье,
И в положении любом
Не чувствовал себя рабом.
Исполосованный бичами,
Он думал про свою жену.
О ней одной грустил ночами.
Во время жаркого сраженья
Он чудом не пошел ко дну
Кормить прожорливых омаров
Не выполнив святой завет.
Их взял на абордаж корвет
Таких же хищников корсаров.
Гребца им удалось спасти.
У манна было два пути:
Путь первый и довольно скорый—
На дно и раствориться с флорой.
Другой — опасный и тернистый,
Путь преступлений, путь греха.
«Что ж, направляй меня, Нечистый.
Пирата жизнь не так плоха.               
Здесь важно первый взять «барьер»,
И шанс - спасти цареву дочку.
И уж на том поставить точку» -
Так думал юный флибустьер.
Давай, Гомер, дави на струны,
Не время горе горевать,
А чему быть - не миновать,
Судьба, увы, в руках  Фортуны.
Укоротить ли бег наш резвый
Или ускорить... А по мне —

в делах всегда быть лучше трезвым,
хоть знаю – истина в вине.

Дав душу Дьяволу свою,
Он присягнул и Его флагу,
И вскоре в первом же бою
Герой наш выказал отвагу,
Добыв виктории венец,
(уж это был не тот юнец),
когда приставил к горлу шпагу
владельца корабля, - купца,
сказав, что его песня спета …
Жизнь вновь столкнула молодца…
Вы ведь узнали Карапета
В лице купчишки подлеца?

Бой прекращен, Давид отмщен.
Но нет предателям прощенья
Тогда как сердце просит мщенья.
Предавший раз предаст еще.

Реализацию добра
И воровского реквизита
Дельцам оставим, нам пора
В удел другого паразита
Где дни в печали и тоске
Проводит пленница Фаида,
И строит замки на песке,
Гадает о судьбе Давида,
Молясь своим поводырям,
Не обделили, чтобы благом
Того, кто плавал по морям
Под черным флибустьерским флагом.
Судьба в который раз спасла
Его (спасла бы нас от скуки).
Он постигал, начав с весла,
Азы разбойничьей науки.
Враг подневольного труда,
(уж лучше смерть, чем жизнь собачья)
Не знал он страха никогда.
Ему сопутствует удача.
Известно, смелость города
Берет, и есть тому примеры.
Он первым шел на абордаж,
Круша османские пентеры.*

Давида любит экипаж
И за отличье в деле бранном,
Талант, неукротимый дух
Был вскоре избран капитаном
Наш незадачливый пастух.
Не за красивые глаза
Судьба дала ему туза.
И господин козырный туз
Был старый капитан – француз.
В бою жестокий и горячий,
Как истый джентльмен удачи,
Но после вел себя иначе.
И не было ему милей
И слаще слова, чем «налей».
Он был как добрый Бармалей,
Но только зрячий.
Пират нашел  чего искал—
Обрел приют у вечных скал,
У тех, что высятся стеной
Под небом Корсики родной,
В лазурных водах отражаясь.
Пал, с лютым ворогом сражаясь
По имени «Зеленый змей».
Тот оказался все ж сильней.
Приговорив нектара бочку,
Злодей на том поставил точку.
После последнего глотка
Окинул взглядом облака,
Узрев там будто райский сад,
И отошел дорогой в ад,
Что была более близка.
А, право, жаль нам старика.
Недолго длились похороны.
Чужда пиратам маята.
Монетку за щеку—Харону.
Потом могильная плита
Укрыла от чужого глаза
Останки славного Жиль Блаза.
Пустив по кругу полный куб,
Друзья покинули пещеру,
Спустили с якоря галеру.

*пентера – боевой корабль

«Прощай отважный душегуб.
Нашел ты гавань под каштаном.
Тебе в чистилище, пират,
Команде ж с новым капитаном
Идти норд-остом на Царьград,
Искать бесценную пропажу.
Давид поведал экипажу
О муках сердца своего,
Не утаивши ничего,
О страшных днях Ерусалима,
Поруганной  земле святой,
Придавленной теперь пятой
Тяжеловесной исполина,
Великого царя царей.

Отправимся, друзья, скорей
На крыльях Золотого Мула
Под гомон птичьих голосов,
Под сенью черных парусов
По направлению Стамбула.
Там средь дворцовых анфилад,
Колонн, затейливых фонтанов,
Бесчисленных богатств султана
Хранился самый ценный клад—
Жемчуг, какому равных нет
И не было в подлунном мире.
Разве что где-то на Памире
Или же в девственных лесах…
Скорее же на небесах,
Под самой крышей мирозданья
Такие водятся создания,
Как эта молодая птаха.
Как голубица из тенет
Рвалась из клети шахин-шаха,
Она, где пятый год жила
Середи подлости и страха,
Пока туда не привела
Фортуна, наконец, посла
Давида – юного евнуха.

Читатель навострил уж ухо.
И право, можно ль доверять
Жену свою другому мужу?
- Так евнух ведь?
Да, но тем хуже,
Мой друг, улавливаешь нить?
Напрасно было бы винить
Жену всесильного барбоса.
Замечу может невпопад —
Наивно думать, что с Лесбоса
Всемирный начался распад.




           ГЛАВА IV             


Двадцатилетний капитан,
Красивый стройный кабальеро,
Привел пиратскую галеру
В края, где царствовал султан.

Речь, безупречные манеры
Заметно отличали «гранда»
От бесшабашных удальцов.
Его веселая команда -
Часть исполняла роль купцов
и свиты храброго идальго,
а пятьдесят «рабов-гребцов»
взялись за весла до поры,
чтоб их сменить на топоры.

Однако зря он строил планы,
Готовился к большой игре.
В Царьграде не было султана,
Он жил с гаремом в Анкаре.

Давид привык сносить удары
Распоясавшейся Судьбы,
Осатаневши от борьбы,
В том видел знак небесной кары,
Козни бесовской ворожбы...
И у «идальго» сдали нервы.
Он зажурился, спал с лица.
Занять бы мудрость у Минервы.

Однажды, направляясь в термы,
Нос к носу встретил он купца,
Да, Карапета-подлеца.

Тот при внезапном появленье
"Идальго» на своем пути
Опешил, рухнул на колени,
Взмолился: «Брат, прости, прости,
Я за тебя молиться буду,
Клянусь, мой брат, тебе помочь
Освободить цареву дочь.
Я дам и мулов, и верблюдов…


Я отыщу твою пропажу,
Я подкуплю дворцову стражу.
Я знаю здешние места.
Прости меня ради Христа!
Мы вызволим ее из плена…»
Иуда лобызал колена
Давида, ползал как червяк
И целовал его чувяк.

Опасно было доверять
Судьбу купчине Карапету
Но упускать возможность эту…
Все можно было потерять.

Но тут каштановая прядь
Гречанки, проходившей мимо,
Ему напомнила тотчас
О воздухе Иерусалима.
И губы прошептали имя
«Фаида». Где она сейчас?

Прельщенный ложью очередной,
Отвесив тумака купцу,
«Идальго» молвил подлецу:
«Непотопляемый ты мой,
ну хорошо, ступай домой,
но если снова строишь козни,
Смотри, сыщу и в преисподней».
Купца к забору прислоняя,
добавил:- «что ж веди меня
в свою обитель, черт безрогий,
но знай, что нет иной дороги,
чем та, что выбрал ты теперь».
………………………………….
- О брат, Давид, ты верь мне, верь,
я мамой, родиной клянусь, -
кривлялся, извивался трус.

- Быть посему, - Давид с дивана
поднялся, - завтра по утру
займемся сбором каравана
для перехода в Анкару.


Он вышел и побрел устало.
Уже заканчивался день.
Пройдя чуть более квартала,
Увидел он как от портала
Внезапно отделилась тень.

Ему не занимать отваги.
Он повидал за двадцать лет…
«Идальго» прикоснулся к шпаге,
но наведенный арбалет
остановил вмиг капитана.
Он занял место за каштаном,
И тут средь шелеста листвы
Услышал пенье тетивы.
Давид весь вспыхнул. Он был зол.
Его простреленный камзол
Был намертво пришит к стволу.
Идальго дернул за стрелу,
Взглянул в глаза врагу в упор,
А тот в ответ метнул топор.
Враг был не робкого десятка.
Ну что же поиграем в прятки,
Хотя я и по горло сыт.
Но тут...да это просто стыд:
Через кустарники и грядки
Противник, бросив арбалет,
Уж удирал во все лопатки.
Ну надо ж этакий громило.
Вскоре его простыл и след.
И тут Давида осенило.

Вернувшись к дому Карапета,
Он проскользнул к нему во двор,
Влез на террасу будто вор,
Вниз глянул из-за парапета,
И тут услышал разговор:
- прикончил гостя?
- нет промазал.
Он оказался слишком скор,
Что даже не догнал топор.
(Как не догнал – я умолчу).
- За что я только вам плачу?

Та вопросительная фраза
Принадлежала его «брату».
И надо же какая гнусь!
«Я мамой, родиной клянусь!»
Подлец, прибить бы его сразу.
И этот негодяй, за плату…
Знай, Каин, я...не промахнусь.

Назавтра хитрый «Калигула»
Привез на борт три сундука,
Привел с собой коней и мулов
И вместе с ними паренька,
Довольно милого, кастрата –
Султану «скромные» дары.
«Брат» вон из кожи лез для «брата»,
клыки припрятав до поры.
Но, что Давида поразило,
Внезапно вспомнив о «стрелке»,
Он вдруг узнал в проводнике
Шкафообразного верзилу.

Давид поведал экипажу
Про их коварную игру.
Перед походом в Анкару
Он лично осмотрел поклажу,
К злодеям же приставил стражу,
Негласно, по два молодца
И для верзилы и купца.
Да покарай врагов, Фемида!

О злоключениях Давида,
Читатель, здесь узнаешь ты.
Путь в триста тридцать три версты
Лежал чрез водные преграды,
Лесные пущи, по горам
Навстречу бурям и ветрам.

Святая цель в поход звала.

Светило, вставши над Царьградом,
Позолотило купола
И минаретов, и церквей.
Оживший бриз унес прохладу.
Повеял желтый суховей,
Дохнув в лицо огнём саванн.
Шагай вперёд наш караван
В удел Османа женокрада.
Вдогонку им из Палестины
В прозрачной легкой синеве
Неспешно плыли «бригантины»…

Давид поставил во главе
«шкафообразного» Ураза
(так звали их поводыря),
а рядом с ним – богатыря,
телохранителя «Жиль Блаза».
Купец – коварный армянин,
Трещал, сулил всем блага,
И речь его лилась как влага
Из туч на изумруд равнин
И на пологие холмы.
За ними простирались горы
Под синей дымкой бахромы
Лесов. Ласкающие взоры,
В даль уходившие отроги,
Сбивали путников с дороги.
И все смотрели на «идальго»,
Который был невозмутим,
Шли, очарованные далью,
Куда их вёл их побратим.

Вторые сутки миновали.
Купец, о этот хитрый лис,
Ничем пока себя не выдал.
Но вдруг на горном перевале
Споткнулся конь. Седло с Давидом
Внезапно полетело вниз.
Давид над пропастью повис.
Ах, как же Карапет был рад.
Осталось только попрощаться
И можно было возвращаться
Друзьям с поклажею в Царьград.
Но где же свита, где же «брат»?
Давид держась за хилый куст,
Опору в воздухе искал...
Он чувствовал как пот стекал
Со лба, а с побелевших уст
Знакомое всем нам: «каюк».
Внизу под ним сбегал поток,
Он в бездну падал  с крутизны,
А рядом, прямо у стены
Спускался абордажный крюк.
Ещё, ещё, ещё чуток
И уж спасительная нить
В руках и некого винить…
И Карапет загоревал ..

Туристы сделали привал.
Когда же люди разбрелись,
Давиду рассказал Лука
Кастрат (так звали паренька),
Что видел их проводника
Вчера, где лошади паслись,
Который как-то воровито
Осматривал седло Давида.

Собрались подвести итоги.
Но поводырь, учуяв суд,
Благоразумно «сделал ноги»,
Знал, что они лишь и спасут
От справедливого вердикта
Ему. Но знает ли поди кто,
Чего достойны дух и плоть,
Что начертал кому Господь?
Незнание рождает страх.
Гроза пока не миновала.
Всего опасней скрытый враг.
После последнего привала
Опасность выросла в сто крат.
Вертеть же колесо штурвала
Взял на себя заботу «брат».
Ждать можно было нападенья
Тут из-за каждого куста.
Друзья, молите Провиденье,
Чтоб помогло ради Христа!

«Брат» долго по лесу блукал,
но все ж нашел он что искал –
пещеру у «заблудших скал».
Давид призвал своих коллег
Определиться на ночлег,
А сам напутствовал дозору,
Бдить, дабы не навлечь позору.

За лесом зарево зажглось,
Потом погасло. Потемнело.
Ночь наступала. Все слилось.
На всходе как-то так несмело
Ночное солнце поднялось
И неподвижное зависло
Над кедром. Парню не спалось.
Любуясь медно-красным диском,
Он среди шорохов листвы,
Меж стонов, уханья совы
Услышал хрип и ржанье мула.
Да, стража видимо вздремнула,
Уставшая за целый день.
Давид увидел чью–то тень.
В ту же минуту роковую
Он вынул шпагу боевую,
Ибо не тень, а плоть живую
Ему увидеть довелось.
Но призрак убегал как лось.
Похоже это был Ураз,-
Успел подумать, - зверь хорош,
Но только уж на этот раз
За все заплатишь ты сполна..
- А ну-ка, получай-ка, на!
Злодей метнулся разъярённый,
Пуская в дело длинный нож.
-«Напрасно, я заговорённый»-
Сказал Давид в лицо смеясь
Злодею,-«Получай-ка мразь!
Пришел ты на свою беду,
Уж заждались тебя в аду!»
Шаг. Ложный выпад и нырок,
Хоть лоб Ураза был широк,
Но слишком низок.
Противник получил урок,
Да видно не пошел он впрок.
А час уж близок.
Шакал, слуга купца-лисы,
Ты жаждал крови?

Ураз зубами скрежетал
И громы – молнии метал,
Все бесполезно.
Дух смерти уж над ним витал.
Сраженный на колени стал
И канул в бездну.


Такого щедрого подарка
Давно не получал Аид.
Под кроною лесной Давид
Шел как под триумфальной аркой
В сопровожденье нимф-дриад,
Нес в лагерь он свои трофеи.
Пока Ураз спускался в ад
Давида охраняли феи.

Неподалеку конь заржал.
Кастрат Лука поведал мужу,
Что «брат» его тотчас сбежал
Как подлость выплыла наружу.
«Идальго зло сверкнул очами,
Досаду осадив вином,
И, успокоенный речами
Луки, уснул мертвецким сном.
А утром с первыми лучами
Чуть-чуть зарделись облака
Велел собраться всем. Лука
Оповестил о том пиратов.
И провинившийся дозор
С тревогой ожидал расплаты
Готов был кровью смыть позор
И этим заслужить пощаду.
Давид же их не стал винить
Велел врага похоронить
По мусульманскому обряду
И собираться... Хоть служил
Покойный сукиному сыну,
За то и голову сложил.

К полудню вышли на равнину.
Светило щедро изливало
Из-за пуховых покрывал
Свою любовь на яркость трав,
В которых живность распевала.
За блеклой зеленью маслин
Меж склонов, что смыкались в чащи,
Раскинулись ковры долин
Сверкая россыпью ромашек.
Капризной лентою река
Вилась и поглощалась далью
Вобрав и лес, и облака,
И мысли храброго «идальго»
Чем к цели оставалось ближе,
Тем больше волновался он,
«Посланник Карла и Луизы».
Послав испанский галион
Как сладку дань царю морскому
Пират по случаю такому
От воровского ремесла
Перерядился в роль посла

Теперь Давид в костюме гранда,
С письмом, что подписал король,
Именовался Фердинандом.
Старательно играл он роль,
Осваивал азы науки,
Учась манерам, языку…
Тут надо б помянуть Луку
Он ведал про такие трюки,
Служа вельможам при дворе,
Он наблюдал за жизнью света.
Давая ж дельные советы,
Он относился как к игре
И к реверансам, и походке,
И к прочим тонкостям. Лука
Для «Фердинанда» был находкой.
Давид приблизил паренька .
Тот тоже счастлив был вполне
И горд своим сыновним чувством.
Потом его с большим искусством
Он проявил, служа жене,
Фаиде, этот мальчик резвый.

Мой друг, не думай о плохом.
Коли взглянуть на дело трезво,
Ч т о  не является грехом?

Мы, наконец, во вражьем стане.
Пришли, развьючили ослов.

Давид среди других послов
Вторые сутки на майдане
Верхом на лошади сидел
И с непокрытой головою,
Омытый влагой дождевою
Оглядывал царёв удел.

«Посол Мадрида» был не весел
Стоял пред окнами дворца,
Дивился пышности процессий,
Которым не было конца.

На третий день прохладным утром,
Пробивши призму облаков,
Светило вышло из оков
И заиграло перламутром.

Уверенность посла покинув,
Внезапно силу обрела.
Когда за шторкой паланкина,
Как лебединые крыла,
Взметнулись царственные руки,
И блеск знакомых карих глаз,
Наполненных любви и муки,
Резнул по сердцу как алмаз,
И теплая волна о грудь
Ударила его и плечи,
Заставив юношу шагнуть
Сидевшей женщине навстречу
Надеюсь время недалече,
Когда они не только в снах
Откроют жаркие объятья
Друг дружке уж в других стенах,
И заживут как голубки.

Владыка снизошел таки.
Рабы втащили сундуки.
Султан вниманием согрет,
Польщенный щедростью соседа,
Велел исправный табурет
Послу поставить для беседы.

Представ перед лицом владыки,
Взиравшем с трона как с небес,
Давид воскликнул: «О, великий!
Мы прибыли в страну чудес
К потомку Дария и Кира,
К тебе от нашего царя –
Владыки Западного мира..
И ты, короче говоря,
Прими от нашего кумира
Вот эти скромные дары,

Для жен твоих и детворы.
Чего кому уж сам реши.
Мой император и супруга,
В тебе всегда ценили друга
И посылают от души
То, чем богаты: Амстердам,
Рим, Вена…что необходимо,
Все есть тут и для господина
И для его прекрасных дам.

Есть кожа и перо павлина,
И рыбий мех для опахал,
Кальян тут есть для властелина,
Чтоб он со вкусом отдыхал.
Из золотого янтаря
Лохань, полна камней лучистых,
Какими славятся моря
Их. Есть кальсоны из батиста,
Рубахи, фраки, парики,
Для дам бюстгальтеры, чулки,
Колье из яшм и аметистов,
Не счесть запястий для запястий,
Ночных рубах из полотна,
Зонтов на случаи ненастий,
Им привезённых из Гааги,
Получит каждая жена.
Султану две стальные шпаги
И две изящные рапиры.
В эфесы вправлены сапфиры,
Рубины, яшма, изумруд –
Сокровища Балканских руд,
Шлют шлем, в нём вправленный алмаз
Для ослепленья вражьих глаз.
Венецианские зеркала,
Румяна, пудру для лица,
Еще тюрбан для аксакала,
Паши любезного отца,
Уздечки, сбрую, и арканы –
То для строптивых лошадей
И парикмахера Лукано.

Последнего решил злодей,
поскольку юноша бесплодный,
в подарок для меньшой жены,
дабы сменила нрав холодный...
(объелся милый белены).
Но так Судьбе было угодно,
его тут никакой вины.

Продолжим же, однако, чтиво.
Свои подарки показав,
«Посол» откланялся учтиво,
затем покинул тронный зал.
Принёс дары царю и что же? –
Герой наш головой поник? –
Отнюдь. Его нашел вельможа,
Ему поручено… что? что же?
чтоб гостю показал «цветник».
«Посол» в ответ: «Ах, бога ради»
ему, как выкурить кальян,
а сам стоял от счастья пьян,
не думал о такой награде.
…………………………….
Средь занавесок и вуалей,
Среди ковров и покрывал,
Он видел голубые дали…
Тут нужен бы Омар Хайям,
Чтоб описать живое царство
Духов, бальзамов и румян…,
Перо лейбмастера газелей
Муслихиддина Саади .
Мужи стояли и глазели.
А эти южные газели,
Что в фас, что в профиль, что сзади…
И каждой хочется, поди,
Увидеть личность господина –
Царя, кумира, божества,
Чтоб рассказать про волшебства
Чудесной лампы Алладина.

Пастель прекрасна, но пестра,
От пледов, лент, от одеял,
Как от шаманского костра,
Что тлел под жертвенною данью,
Незримо в воздухе стоял
Неодолимый дух желанья.

Всё осмотревши, гость в итоге
Фаиды не увидел там.
Остаток дня и ночь в тревоге
Провел в раздумье капитан.

На следующий день султан
Прислал за ним Луку кастрата.

Приняв подарки от собрата,
Клинком дамасского булата,
Он наградил его слугу.
Велел отсыпать меру злата
(не оставаться же в долгу)
И мы не лыком шиты тоже:
Чете помазанников божьих
Через посла вручил набор
Камней – лохань рубинов красных,
Сапфиров, чтоб ласкали взор,
Халатов парочку атласных,
Персидской выделки ковер,
Жемчуг, агатов полны чаши,
Аквамарин и бирюза –
Добра, ну просто за глаза.
Как говорится, знай, мол, наших.
Духов, эссенций всяких склянок,
Румяна, краски для ресниц –
Забавы дам и молодиц.

Еще в придачу семь селянок,
Семь ладно скроенных славянок,
Семь златокосых чаровниц –
Дань его крымского вассала,
затем, чтоб кровь не прокисала.

А в довершенье Фердинанд
с почтеньем принял для Собрата
знакомый черный бриллиант –
алмаз в сто тридцать три карата.
Он украшал когда-то грудь
отца Фаиды, Исаака.
Готовый вновь продолжить путь,
дай Бог, чтоб под счастливым знаком.


                ГЛАВА V

                «Фаида  эта, жившая средь блуда,
                сказала как –то на вопрос дружка
                «Ты мной довольна?» -
                «Нет, ты просто чудо!»

                /Теренций. Евнух/



Любовь – волшебная страна,
Но далека до совершенства,
Там пьют то радость и блаженство,
То горечи хлебнут сполна.
Любовь – огромная страна,
Не счесть ходов и лабиринтов
там тех, где правит Сатана.
Таких замысловатых финтов
И всевозможных выкрутас
Не сотворит рука жонглёра.
О них то и пойдёт рассказ.

А что же молодая Флора?

Хан угодить жене был рад,
Приставив мастера гребенок
К Фаиде. Он совсем ребенок,
Тот мастер, да к тому ж кастрат.

Увидев в спальне паренька,
Луку – посланника Давида,
Она не подала и вида,
Что был ей нужен тот Лука.
 
Лука ей, как царице паж,
Игрушка, шут для развлеченья.
И старый евнух, главный страж
Вздохнул как будто с облегченьем,
Устав сносить её капризы,
Сносить обиды всякий раз…
Ему уж намозолил глаз
Сам облик этой Моны Лизы.
На женские тела нагие
Была у стража аллергия.

Но, право, жены дорогие,
Вы пощадите старика!

Однако как там наш Лука?

Сперва он плотно пообедал,
А утвердясь в своих правах,
Прекрасной женщине поведал
Про план Давида в двух словах.
Потом из тайного кармана
Лука, смутившийся слегка,
Извлек кусочек талисмана –
Обрывок шейного платка.
И тотчас совершилось чудо.
Любовь, что? – святость или грех?

Глаза – два темных изумруда,
Упавшие на лунный брег,
Доселе полные печали,
Внезапно загоревшись вновь,
Живую радость излучали
Теперь. Все чувства в ней кричали,
И вены наполняла кровь.
И снова жизненные соки
Проснулись, ринулись к груди.
Давид, казавшийся далеким,
Был рядом. Знаками  F(i), D(i).
Она когда-то вышивала
Платок. Обнявши паренька,
Она его поцеловала.
Ах-ах! Смутившийся Лука,
Увидел то, чего не след
ему - куда Фаида прячет
тот драгоценный амулет.

О, муза, нежная Эрато,
Моя духовная сестра.
Ты знаешь, как жена блюла
Себя для своего "пирата",
Теперь же в ней еще жила
Тревога за судьбу кастрата.

Она его не искушала,
Не потакала пареньку,
Но видела, как иссушала
Страсть, как измучило Луку
Желанье совершить молебен
Ей, как метались завитки,
И то, как вздрагивает гребень
В руке несчастного Луки.

Её владыка отгорел.
Султану жен постыли ласки
Любви, их пыл его не грел.
Любил он больше слушать сказки
Из уст красавиц молодых.
Замысловатые рассказы
То про висячие сады,
То про пустыни без воды
Или жестокие проказы
Собрата – Синей Бороды.

Приятно царственному глазу
Ночами созерцать плоды,
Кои супруга рисовала,
А если, слушая, бывало,
Жену, от скуки вдруг зевал он, -
Уж ей не миновать беды.
Царь заходился до экстаза.
Он прогонял супругу прочь.
Читатель знает те рассказа,
Что слушал царь из ночи в ночь.

Лука ж испытывал блаженство,
От невозможной красоты
Лелеял сладкие мечты…
Ведь от главы и до пяты
Была Фаида совершенством.
И вся от альфы до омеги
Собой являла царство грез,
Волшебной грации и неги.
Поток каштановых волос,
Что гребнем мастер рассекал,
Волною как вода стекал
На шею, лик незагорелый,
И словно колдовские стрелы
Кастрату в сердце проникал,
Волнуя, причиняя боль.


Две ослепительные калы
С горящей сердцевиной алой
Одежды легкие ласкали
Вниз опускаясь намекали
На третью – черную как смоль.

Жена Луке не потакала,
Не слишком шилась о паже,
И как к предмету привыкала,
Гуляя часто в неглиже.
И, слыша сдавленные стоны,
И взгляды на себе ловя,
Душою вовсе не кривя,
Смотрела вдруг поверх бутонов
Вниз на Луку, как на червя.

Однажды, выйдя из купальни,
Жена совсем уж налегке,
Спокойно отдыхала в спальне,
В мечтах увидеть берег дальний…
Паж примостился в уголке
У ложа милой примадонны.
Фаида слышала сквозь сон,
Как чьи-то нежные ладони
Её поглаживают ноги.
«Ах, неужели это он
сбивался с правильной дороги.
Её цирюльник – Купидон.
Каков!.. Но что же в том дурного?»
Фаида, разомлев от ласк,
Как будто в рот взяла хмельного,
Украдкой приоткрыла глаз.

Назавтра повторилось снова.

Над нею все же страх довлел,
Когда все началось сначала…
Паж постепенно осмелел
Поскольку женщина молчала.
Увлекшись той невинной фальшью,
Она вела свою игру,
А паж шел в шалостях все дальше
Не поддающихся перу.


Кастрат хитер, кастрат лукав.
Презренный раб вдруг возалкал,
Негодник, царственного тела,
Чего конечно не хотела
Сентиментальная жена.

Как занесло Луку, о боже!
Да! Будь Осман-паша построже
Он не доверил бы, скажу,
Ни другу, ни отцу, ни брату,
Ни парикмахеру-пажу,
Пусть даже евнуху-кастрату
Своего сердца госпожу.

Читатель мой, вот так всегда я
Подолгу думаю, гадаю,
Садясь за стол пером дерзать,
Как деликатней рассказать
Про то. Смотрю я боязливо,
Не слишком ли обнажена
Мной  эта молодая дива.
Да так ли уж скромна, стыдлива
И целомудренна она,
Принцесса эта, особливо
Уж так ли крепко влюблена
Жена султана в кавалера –
Слугу, а ныне флибустьера,
Пирата, рыцаря ножа
Или в ущербного пажа?
Уж побери его холера
За то, что вел себя так гадко.
Прав классик – женщина загадка.

Приятно все же быть послом.

«Идальго», сидя за столом
с друзьями, слушал их советы,
Как лучше завтра на рассвете
Исполнить замысел опасный,
Освободить алмаз прекрасный,
Телицу вырвать из когтей
Седого льва – Паши Османа.
Силком его не одолеть.

К тому ж прочна уж слишком клеть,
И можно только лишь обманом
Вернуть, украв у басурмана,
Алмаз в три тысячи карат.
Сметливый юноша кастрат
Берется, согласуясь с планом,
При помощи волос и грима,
Различных тканей, парика
(не зря же на подмостках Рима
трудился мастер наш Лука),
Исполнить план «Метаморфоза»

Она, участница игры,
Как это делали пажи,
Идет на рынок Анкары,
Чтобы купить флакон «Формозы»
Для распрекрасной госпожи.

В любви становишься отважен.
Ведь вы бывали влюблены?
Никто не заподозрил даже
Подвоха с этой стороны.
Пройдя спокойно мимо стражи
С пустой кошелкой, Лжелука
В калитку вышел и в итоге…
О, только б не ослабли ноги…
У самого дрожит рука,
Когда пишу я эти строчки
О плутовстве царёвой дочки.
Хоть речь, простите, о «паже».
Его сопровождал уже
Эскорт из нескольких мужчин
На расстоянье ста аршин.
«Вели» до самого базара.
Она спиною осязала.
Лишь вышла, в самый первый миг,
Что где-то рядом здесь жених,
Её избранник несравненный,
Её кумир, её король
Единственный во всей вселенной.
Услышав названный пароль –
Слова из «Ветхого завета».
Они принадлежат ему,
Он рядом с ней и ждёт ответа:
«Чашу спасения приму»
А дальше всё ушло во тьму.
Она ответила ему
Горько-солёным поцелуем.
           -
Паж не на шутку был встревожен
Исходом авантюры их.
Он влез под балдахин на ложе
Её, зарылся и притих.
Решив, что завтра утром рано,
Едва лишь сменится охрана,
Он, верный её раб-слуга,
Тотчас ударится в бега.

Владыка ж, помолясь Аллаху,
Свершив намаз наедине,
Решил наведаться к жене.

И натерпелся мастер страху.
Он не вскочил навстречу шаху,
Не торопясь зажечь лампаду,
Лежал, объевшись мармеладу,
Под балдахином в полутьме.
Султан приблизился к «жене»,
В страхе прижавшейся к стене.

Муж безусловно жаждал благ,
Стоял перед женою наг,
Но тут услышал в полутьме:
«О, Господин мой, шахиншах,
Тебя приятно видеть мне,
Но нынче не велит Аллах
Свершать "прогулки при луне".
Султан вспылил: «Опять отказ!»
Владыкой овладел экстаз.
Не может он сдержать накал.
Лука подумал: «Я пропал!
Уж коль чего он возалкал,
Он не отступится шакал!»
И перепуганный Лукано.
К ногам склонился истукана.
Тот был хмельной и без вина.
Вздыхала томная зурна,
Которой вторил глас фанфары,
И струны пламенной кифары.
Здесь балом правил Сатана.....
……………………………..
Муж удалился восвояси,
Дивяся этой ипостаси.
Большого стоило труда
Бывало, хоть какой-то ласки
Ему добиться от жены.
Чертовка знай, лишь шпарит сказки
Под завывание зурны.
Но почему она была
Так удивительно мила,
Так упоительно нежна,
Его строптивая жена?
Творила лишь одни обиды
……………………………
Султан уснул не без труда
Разнеженный теплом Фаиды.

Не ведал, что стряслась беда,
Владыка грозный, а когда
К полудню заглянул в альков,
Не обнаружил там «косули»
Среди вуалей и платков,
Заколок, лент и париков,
Он понял, что его надули.

А наш находчивый Лукано
Встал на рассвете утром рано,
Не опасаясь божьей кары,
Взял всё, что надо из ларца:
Цехины, драхмы и динары,
И вон подался из дворца.
К утру сменившаяся стража
Ещё не знала о пропаже
Любимой женщины тирана,
Из клетки выпустив скворца.

Судьба с ним обошлась жестоко,
Мальчишку превратив в скопца.
И вот уже наш вольный сокол
Спешит подальше от дворца.
Зажав в кулак свой страх и нервы
Словно дублоны и соверны,
Лука идёт к друзьям в таверну,
И там находит лишь… купца.
Опять?! Да, это он родимый.
Что скажешь? – Неисповедимы
Пути Господни, и заране
Не можем знать, что будет с нами.
Фортуна уготовит трон
или окажемся в чулане.
Лука услышал хриплый стон
И завывание оттуда.
Открыл чулан: среди тюков
И хлама, старых башмаков
Валялся связанный «Иуда».
Да, такова была расплата
Предателя. Лишённый сил,
Увидев юношу, заплакал
Купец, и знаками просил
Освободить его от кляпа.
Потом опять заголосил.
Что хан и все пираты - воры,
И пропади эта страна.
Он обещал златые горы
И реки полные вина.
Есть на земле такие страны, -
Так клялся, умолял Лукано
Предатель, корчась на полу,
Бежать вдвоём в Инеболу.
«Из этого морского града
Мы доберёмся до Царьграда.
А там…» ему известны тропы
Их ждут великие дела.
Луку дорога привела
В театры лучшие Европы.
Но это после. А пока
«Бежать»,- вторил ему Лука,
Поскольку в Турции, увы,
Не уберечь уж головы.
Купец ему сулил «полцарства».
Конечно врал наверняка.
И, зная про его коварство,
Все ж дал согласие Лука.

Вот молодые компаньоны,
Минуя патрули, сквозь мглу,
Речушки горные, каньоны,
Бредут пешком в Инеболу.
Хоть предпочтительнее кони,
Чтоб время и себя сберечь,
Но беглецы, страшась погони,
Петляли, избегали встреч,
Скрывались, всех подозревая,
Будто их всюду стерегли,
Надеясь – выведет кривая,
И оказались... в Эрегли.


А что же молодая пара?
Никто, читатель, не забыт.
Расстались с ней мы у базара.
Теперь она под стук копыт
В сопровождении эскорта –
Семи мужчин и дев-рабынь,
Сминая горькую полынь,
Вторые сутки мчала к порту.

Ветрами знойными палимы
Под обаяньем красоты
Мужи, как гордые павлины,
Ходили, распустив хвосты,
Как стражи или адвокаты,
Как очень строгие отцы,
Как петухи вокруг хохлаток,
Вертелись эти молодцы,
И пуще глаза берегли
Сопутниц, не беря с них платы,
Спеша с Давидом в Эрегли,
Где уже ждали флибустьеры,
Идя по курсу на норд-вест.
И бог не выдаст, черт не съест
Ни дам, поди, ни кавалеров.

Давид не тратил время зря,
Поскольку знал – за похищенье
Не будет никому прощенья,
Едва лишь сеть оповещенья
Замкнётся в вотчине царя
Бессильна будет и Фортуна
Пред грубой силою тирана.
Поскольку этот мир подлунный
Принадлежал царю-султану.
Проход в открытые моря,
К свободе, в западные страны
Лежал через ушко Босфора,
Через форпосты и дозоры.
И ставка слишком велика,
Чтоб полагаться лишь на случай,
Лезть прямо в пекло, а пока
Над ними собирались тучи.

Султан не распознал подмену,
Но разобравшись был взбешён:
«Кто здесь хозяин, в царстве то есть?
Да есть ли у Фаиды совесть?
Догнать сейчас же беглецов!
Уж он сочтётся за измену»…
А мы попросим Мельпомену,
Чтоб грустно начатая повесть
Всё ж завершилась хорошо.

Ведь все пути преодолимы:
Моря и горы, и долины.
Надо лишь сильно пожелать
И всей душою воспылать
Достичь своей заветной цели.

Друзья спешили. Пили, ели
И даже спали на ходу.
Держали, огибая мели
Курс на Полярную звезду.
Левей светила на три румба
Мужчины устремляли взор,
И яркая живая клумба
Их расширяла кругозор,
И грела, придавала силы,
Как тот живительный глоток
Воды для странника в пустыне.
А нежный «аленький цветок»
Теперь покоился отныне
В руках спасителя Давида.
Освобождённая Фаида,
Его служанка-госпожа,
(не скажешь – женщина по виду)
Так не сняла костюм пажа.
Такая важная особа –
Дочь иудейского царя
И не имела гардероба.

Было начало октября –
Пора дождей, когда прохлада
Вселяет бодрость в организм,
Пора лесного листопада.
Надо отметить героизм,
Который выказала дама
При встрече с хищником в пути.
Барс был упрям, она – упряма.
Она не сдвинулась с пути,
Глядя открыто в очи зверю,
Мой бог, никто бы не поверил
В рассказ, кабы не увидал.
Она глядела, как удав,
В глаза, как хищная пантера,
Что зверь смутился, и в итоге,
Вильнув хвостом, ушёл с дороги.

Уж такова она с пелёнок.
Что зверь? Будь то хоть царь лесной,
Владыка грозный как котёнок
Робел пред ней и был ручной.

Напомню южная камея
С немой холодностью в лице
Была из рода Птолемеев.
И слава о её отце,
Как о великом мудреце
Почти как слава Соломона,
Слетала с каждого амвона,
Переходя из уст в уста.
Жаль на султанах нет креста.

Природа в путах колдовства
Дышала миром и покоем,
Лес, опоясанный рекою,
И опадавшая листва.
Лесная флора обнажалась,
Стыд прикрывая пеленой.
К ней, словно женщине больной,
Испытываешь грусть и жалость.

Унылый вид и запах прели
Рождает тихую печаль,
Как элегические трели,
Как догоравшая свеча.
Рассыпанные злата груды.
А чародейская рука ,
Смешав янтарь и изумруды,
Простёрлась и на облака,
Что плыли вдаль издалека,
Невозмутимы как верблюды.

Светило, словно исполин,
Пронзив их мощными лучами,
Открыло лик, сверкнув очами,
Пройдя над чашами долин,
И с лёгким облаком поспоря,
Вдруг воссияло на просторе!

Уж ощущалось близость моря.
Лес поредел. Пошли пески.
Лошадки выбились из сил,
Уже тащились еле-еле,
А свежий ветер приносил
Уж ощущенье близкой цели.

Вот показался мыс Баба.
И тут же началась пальба.
«Идальго» свой нахмурил взор.
Навстречу выезжал дозор.
Похоже было их тут ждали.
Удачным должен быть улов.
И тут пираты увидали
Невдалеке своих орлов,
Державших турок на прицеле.
«Да, мы действительно у цели!» -
Давид уже своих узнал
И, отдавая турку шпагу,
Он подал боевой сигнал.

Злорадно ухмыльнулся страж
В лицо «посланнику» Давиду.
Но тот не выказал обиду,
Ибо он знал, что экипаж
Уже пошёл на абордаж,
Лихую выказав отвагу.

Бой завершился в один миг.
Старшой патрульный враз затих,
Сжимая отданную шпагу.
А что касается других,
Кто пошустрее – дали тягу.
Но беглецов всех задержали,
Одной верёвкою связали
И отпустили с миром их.

Бойцы Давиду рассказали,
Как шли сюда и сколько ждали
В уютной гавани до срока,
Скрываясь тут неподалёку.

Затем лихие флибустьеры
Сопроводили кавалеров
И дам, томившихся в плену,
В свой лагерь в лагере врагов.
И вскоре славный их «Арго»
Смущал суровую волну
Под вёсел радостное пенье
Большими кипами сирени,
Вдоль бортов плывших за корму.
Корабль покидал страну,
Где так любили и страдали,
Где столько выплакали глаз.
Он мчался в голубые дали
Уж новым курсом - на Кавказ.




             ВМЕСТО ЭПИЛОГА


Друзья, я, автор этой сказки,
Сейчас Вам рассажу о том,
Как я внезапно был обласкан
Святым апостолом Петром.

Раз я, придя в свою обитель,
Налил вина – согреть нутро,
Когда явился вдруг Учитель,
Вручил бумагу и перо.
И повелел сказать вот это,
Чтоб воплотить свою мечту:
«Рабы Христа и Магомета,
Не убивайте красоту!»

В меня ударил будто гром.
Мог ли ослушаться Его я!?
Тот час засел скрипеть пером,
Так и не пригубив настоя.

Душою овладел экстаз.
Мозг полыхал мой как в огне.
Врут, что in vina veritas*.
Где хочешь – только не в вине.

Итак, закончил я свой труд
О злоключеньях юной девы.
Зачем отцы святые врут
Нам о грехопаденьи Евы?

И в чём же всё ж её вина,
И можно ли в такое верить?

А что, не выпить ли вина,
Чтоб эту истину проверить?

Мне голос говорил «не смей»,
Но всё же выпил я «Агдама»,
И тут как тут явился змей
И с ним какая то мадама.

И потому как осушал
Бокал.., когда ж запил «Столичной»,
Могу поклясться - видел лично,
Как Змей ту Еву искушал.

Вы спросите: «При чём тут Ева?»
Ну а кого же видел я?
Вот та, что справа… нет, что слева…
А справа кажется Змея.

А может правда в «Coca-Cola»?
Оставим пращуров пока.
Гадюка вон какого пола,
Или несчастный наш Лука?
Небось теперь поёт в Ла Скала,
Сменив свой прежний антураж.
Нет-нет да вспомнит бывший паж,
Как госпожа его ласкала.

Дочь иудейского царя
На холмах Грузии царя,
Морские принимает ванны,
И тоже вспомнит иногда
Про свои прежние года,
Про соль земли обетованной.
Как у родителей жила,
Резвясь, беспечна, весела
Как пастушка читать учила,
И как потом их разлучила
Жестокосердая Судьба,
И то, как сделалась раба,
Живой игрушкою Османа.
Как появился вдруг Лукано
Пред ней с кусочком талисмана,
Обрывком шейного платка.
Как «донимал» её Лука,
Расчёсывая влас шелковый…
Такой мальчишка непутёвый.
Кастрат, а всё ж в ладу с пороком.
Бывало вспомнит ненароком,
Как «мальчик вёл себя так странно,
Что провалиться со стыда».
Но почему в глазах тогда
Вдруг всё становится туманно.
И почему её соски,
Вбирая солнечные ванны,
Пылают как от губ Луки.
«Такой проказник окаянный» -
Мелькнула мысль у госпожи, -
«А все ли таковы пажи,
Охочие до крупной дичи,
Иль только те, что без яи..?»

Приличья ради, дяди, тёти
И озорная детвора!
Вот на такой мажорной ноте
Мы возвещаем, что пора
Вам сообщить: пришёл финал.
Нами пополнен арсенал
Известных ныне пар влюблённых.
Вот это золотое древо:
Тристан с Изольдою, Ромео
Отважный с Джулией прекрасной,
Тахир с несчастною Зохрой…
Теперь ещё и наш Герой –
Грузинский царь (сказать посмею)
С женой из рода Птолемеев.
 
          КОНЕЦ