Давным-давно на думанской земле, глава 22

Мифы и легенды двух миров

 Уже прошло пять ночей с тех пор, как Ленвел и Кастид,  скрытые покровом ночи, перенесли Зеду в свой дом. Лиль тогда летела над ними, вглядываясь во мрак, изучая окрестности в опасении, что их могут заметить сыновья Разона или он сам, но, похоже, тот не намеревался их разыскивать, во всяком случае ночью.
 И вот уже почти целую неделю никто не тревожил их покой. Выходило, что разрозненность кадасов, их замкнутая жизнь, ограниченная крошечным мирком семьи, была сейчас главным соратником этой странной команды, состоявшей из двух киянцев и двух таян, отчаянно боровшихся за жизнь одной из них.
  Медицинские знания Ленвела, приобретённые им на войне и позволившие в своё время выходить брата, оказались бесценными и теперь. Кастид, выполнявший роль горе-переводчика, описывал Лиль травы, которые были необходимы брату для приготовления того или иного снадобья или мази, и в предрассветных сумерках та отправлялась на окраину ароматных садов, находила и собирала компоненты, в то время как Кастид неотлучно дежурил возле дома на случай появления нежданных гостей.
  Лиль частенько помогала Ленвелу в уходе за Зедой. Когда больная засыпала, он отпускал её во двор к Кастиду, с которым той всё больше и больше нравилось болтать – он был такой милый, так забавно говорил на смеси кадасского, киянского и таянского, обучал её своему языку и просил взамен давать уроки и ему, а главное, всё время её смешил, так что вскоре Лиль начала забывать о своих мытарствах у кадасов, и всё чаще задумывалась о том, что ждёт её и Зеду впереди.
  Хоть и медленно, но Зеда поправлялась. Полосы на спине от ударов хлыстом больше не кровоточили, все пальцы, кроме двух перебитых на правой ноге, зажили. Она всё ещё очень много спала, но, просыпаясь, уже находила в себе силы садиться в постели и разговаривать. И всякий раз при взгляде на крылья, а вернее на то, что от них осталось, в её глазах появлялись слёзы, и только усилием воли таяна не позволяла им выйти из берегов. Ленвел успокаивал её, говоря, что займётся ими, как только она начнёт ходить. Он и ждал, и боялся этого момента. С одной стороны, он жаждал её выздоровления, а с другой, понимал, что на этом их мимолётное знакомство может оборваться, а значит и оборвутся все его романтические мечты. За эти дни они сблизились настолько, насколько болезнь сближает страдающего и того, кто ему эти страдания облегчает. Ленвел даже выучил несколько простых таянских фраз и с десяток слов, с которыми Зеда, забываясь, обращалась к нему, когда в комнате не было Лиль. В те часы, когда больная спала, он позволял себе забыть о том, что он её врачует, и подолгу любовался густыми огненно-рыжими волосами, длинными, теснящимися на краях тонких трепетных век ресницами, изящно вырезанными ноздрями, губами цвета розового клевера, нежной кожей её тела, которая сейчас была, как и подстилка, на которой она лежала, соломенного цвета. Временами на него накатывала такая волна нерастраченной нежности, что он судорожно зажмуривал глаза, но и с закрытыми глазами он помнил каждый изгиб её прекрасного тела, каждую царапинку и шрам на нём. И ещё одно обстоятельство страшило его. Он видел, что Зеда беспрекословно подчиняется всем его указаниям, чувствовал, что она целиком и полностью доверилась ему и, конечно, рассчитывает однажды не только встать с постели, но и подняться в небо. И если в реальности первого у него не было никаких сомнений, то второе могло оказаться не в его силах. Теперь, когда отмена постельного режима была не за горами, Ленвел попросил у Лиль позволения тщательно осмотреть её крылья, чтобы изучить их строение, свойства и характер движения в полёте. Лиль с готовностью продемонстрировала работу крыльев при взлёте, в полёте и во время посадки. С помощью Кастида она с грехом пополам объяснила Ленвелу, как таяны латали дыры в своих крыльях при помощи паутины и крыльев мёртвых бабочек или стрекоз. Он, конечно, испробует всё, но на этот раз речь шла не о небольшом проколе, а о крыльях, разорванных в клочья. И теперь Ленвел всё чаще холодел от мысли, что не сможет оправдать ожидания таян, что вверившее ему свою жизнь и судьбу самое дорогое на свете существо так никогда и не сможет взлететь и вернуться к своей прежней привычной жизни. Странно, но ему ни разу не пришло в голову, что эта предполагаемая трагедия может обернуться для него счастьем, поскольку просто не оставит Зеде выбора, кроме как остаться с ним, таким же, как теперь она существом, приземлённым, не имеющим права попирать земное притяжение и уноситься в расцвеченную солнцем голубую бездну. Ленвел знал, что здоровые крылья весьма вероятно навсегда унесут её от него, и знал, что он сделает невозможное, чтобы у неё была такая возможность.

                ***

 С налётом светлой грусти в голосе Лиль рассказывала Кастиду о своём детстве, об укладе в семьях таянцев, о своеобразии жизни высоко над землёй, об их страхах, о легендах, в которых, как теперь она понимала, действовали и киянцы, и кадасы. Первые были опасными, но часто благородными вояками, а вторые проходимцами, которые не только опустошали сады, собирая в огромных количествах ароматные травы и цветы, но и не гнушались воровством таян, если те, по трагическому стечению обстоятельств, оказывались на земле. Мифы о благородных воинах Лиль слышала от мамы, которая в детстве жила возле самого леса. Она рассказывала, что бабушка Лиль, тогда ещё совсем юная таяна, однажды сама видела воина. Он был статный, высокий и белокурый, и держал в руках какие-то странные, внушающие опасения штуковины, сделанные из камня и древесины. Семейное предание гласило, что воин, увидев бабушку, был ошеломлён то ли её красотой (бабушке нравилось думать именно так), то ли просто тем, что у неё за спиной сверкали и переливались крылья. Так или иначе, но он пошёл к цветку, где стояла не менее него поражённая бабушка. И когда она уже всерьёз забеспокоилась и собралась поднять тревогу, прекрасный незнакомец вдруг выронил из рук своё оружие, а в следующий взмах её крыла и сам последовал за ним, словно тяжёлая капля дождя. Бабушка-таки позвала своих соседок. Те, борясь со страхом, но умирая от любопытства, спустились с цветов на землю и, ко всеобщему хихиканью, обнаружили, что воин крепко спит. Поскольку сон его был очень глубок, никто не мог им помешать изучить и его внешность, и его вооружение. Затем, посовещавшись немного, они приняли решение общими силами перенести его в туда, откуда он появился, то есть в лес. Взяв бедолагу за руки и за ноги, дрожа от страха, словно листья на ветру, они отправились за границу сада, и дальше, вглубь леса, насколько хватало сил их хрупких рук. Там они уложили его на широкий мягкий лист неведомого им растения и тут же улетели. Вернувшись домой, они дали друг другу слово ни в коем случае не возвращаться, как бы любопытно им ни было знать, что же с ним случилось дальше: они не могли подвергать опасности свой сад – кто знает, с какими намерениями приходил к ним чужестранец. Однако бабушка Лиль нарушила обещание и на следующее же утро тайком пробралась к тому месту, где они накануне оставили прекрасного, но бескрылого юношу. Он всё ещё был там, и бабушка затаилась в густой листве дерева и оттуда стала наблюдать за ним. Тот сидел на земле, мечтательно улыбаясь, и что-то вытачивал из подобранного корневища. То, что он работал ножом, Лиль поняла только теперь. Её бабушка никогда не видела каменных ножей и не представляла, что с их помощью можно изменять поверхность дерева. Процесс зачаровал её. Каково же было её удивление, когда через некоторое время корявый сучок в руках юноши превратился в стройную длинноногую таяну с изящными, тонкими крыльями и копной слегка волнистых волос. В этой фигурке она узнала себя. Ей безумно захотелось выпорхнуть из листвы и спуститься к незнакомцу, но данное подругам обещание пересилило её мимолётный порыв. Вскоре юноша встал и пошёл в направлении, ведущем прочь от таянских садов. Лишь на мгновение он остановился и обернулся. Бабушка не на шутку испугалась, решив, что он всё-таки заметил её. Но незнакомец смотрел мимо неё, сквозь лес, как будто в направлении садов, потом вновь улыбнулся своей мечтательной улыбкой и, развернувшись, пошёл прочь, больше не оглядываясь.
  Слушая всё это, Кастид припомнил сказки, передававшиеся  в их деревне из уст в уста в далёкое мирное время. В них тоже действовали удивительные существа, даже подземные воины, что уж было совсем невероятным, и увлекали за собой крылатые девы, одна прекрасней другой. А потом он вспомнил того несчастного старика, который утверждал, что его прабабушка была таяной, и, краснея от стыда, поведал Лиль, как мальчишками они дразнили и поднимали его на смех.
-Надо же, - внимательно выслушав его, задумалась вслух Лиль, - похоже, что когда-то очень давно наши народы знали друг друга гораздо ближе. Наверное, это были чудесные времена, если в наших легендах вы неизменно предстаёте прекрасными, хоть часто и безрассудными, воинами, а в ваших – нам отводится приятная роль обворожительных фей. Жаль, что я не знала свою бабушку – мама не очень-то верила её красивой истории о белокуром незнакомце. Я бы с удовольствием познакомила их обеих с тобой и твоим братом.
-И мне жаль, - вторил ей Кастид. – Печально, что на свете живут такие сказочно-красивые существа, а киянцы убеждены, что они всего лишь вымысел их предков, которым надо было хоть чем-то скрасить свои однообразные вечере у домашнего очага. Впрочем, - и Кастид бросил на Лиль лукавый взгляд, - я рад, что другие киянцы не знают о вашем существовании. Мне бы совсем не хотелось делить твоё внимание с каким-нибудь белокурым красавчиком, даже если этот красавчик – мой брат.
   Сказав это, Кастид залился румянцем, а Лиль, пропустив его намёк мимо ушей, как ни в чём не бывало спросила:
-Скажи, Кастид, а тебе не кажется, что Ленвел относится к Зеде не только, как к своей больной?
-По мне, так из них двоих именно он и есть истинный больной, - перебил её Кастид, - и боюсь, что эта болезнь заразная, - добавил он, вновь краснея.